ГЮСТАВ ФЛОБЕР
ПИСЬМА 1856-1880

306. ЛУИ БОНАНФАНУ. ПАРИЖ. 9 АПРЕЛЯ 1856.

Знай, о кузен, что вчера я продал свою книгу ' (звучит претенциозно) за сумму в две тысячи франков и собираюсь продолжать в том же духе! За этой книгой у меня последуют другие. Год 1857 согнется под тяжестью трех томов, сочиненных твоим покорным слугой 2, который "имел удовольствие приготовить их самолично", как клистир Диафуаруса 3.

...Сделка заключена. Я буду печататься в "Ревю де Цари", в шести номерах подряд, начиная с июля месяца 4. Затем я еще раз продам мое достояние издателю, который выпустит его отдельной книгой. Таким образом, до наступления Нового года я буду иметь честь преподнести тебе продукт моей музы.

307. ЛУИ БУЙЕ. КРУАССЕ, 1 ИЮНЯ 1856

Вчера отправил наконец Дюкану рукопись "Бовари", облегчив ее приблизительно страниц на тридцать, если не считать большого количества отдельных строк, вычеркнутых там и сям. Я убрал три больших тирады Омэ, один пейзаж полностью, разговоры буржуа на балу, статью Омэ и т. д. и т. д. Видишь, старина, как героически я себя вел. Выиграла ли от этого книга? Во всяком случае, все в целом стало теперь живее '.

...Ты спрашиваешь, чем я занят; так вот, собираю материал для "Легенды..."2 и правлю рукопись "Святого Антония". Я убрал из "Святого Антония" все, что показалось мне неуместным, и работа эта была не из легких: из ста шестидесяти страниц первой части теперь, когда она иореписана набело, осталось только семьдесят четыре. Надеюсь разделаться с первой частью примерно через неделю. Во второй части у меня дела будет больше, мне удалось найти там связующее звено, быть может, примитивное, но все же связующее звено, возможный переход к дальнейшему. Фигура святого Антония будет подкреплена двумя-тремя монологами, которые неизбежно приведут к искушениям. Что касается третьей части, то середину ее надо целиком переделать. В общем, написать надо еще двадцать - тридцать страниц. Зачеркиваю чрезмерно пылкие лирические излияния. Уничтожаю инверсии, изгоняю "цветистые обороты", отвлекающие от главной мысли. Одним словом, надеюсь сделать эту вещь пригодной для чтения п не слишком нудной.

В конце лета нам с тобой надо будет очень серьезно поговорить об этой вещи. Потому что она тяготит мою совесть, и я не смогу хоть немного успокоиться, пока не избавлюсь от этого наваждения.

Читаю книжки о средневековом быте и о (...)

Нахожу великолепные и свежие подробности. Думаю, что сумею создать забавный колорит эпохи. Что ты скажешь о "паштете из ежей" и "пироге с бельчатиной" ? А впрочем, не пугайся, я не намерен утонуть в своих заметках. Это чтение я должен кончить через месяц, не прекращая работы над "Святым Антонием". Если бы я был молодцом, то вернулся бы в Париж в октябре, успев закончить "Святого Антония" и написать "Юлиана Милостивого". Тогда я смог бы в 1857 году представить произведения о современной жизни, о средневековье и о древности.

308. ЛУИ БУЙЕ. КРУАССЕ, 16 ИЮНЯ 1856

Поправки к "Бовари" меня доконали; признаться, я почти жалею, что согласился на них. Но, как ты знаешь, г-н Дюкан считает, что я внес меньше исправлений, чем следовало '. Может быть, кто-то с ним согласится? А другие, наоборот, сочтут, что их слишком много? Ах ты. дьявольщина!

Я свалял дурака, последовав примеру других, поселившись в Париже, решив напечататься . Пока я писал только для себя, я жил, отрешенный от всего, одним лишь искусством. А теперь я в тревоге и сомнениях и ощущаю нечто новое: мне противно писать! Литература вызывает у меня чувство бессильной ненависти.

309. ЛУИ БУЙЕ. КРУАССЕ, 7 ИЮЛЯ 1856

Я вернулся к "Святому Антонию", с ожесточением скоблю и шлифую фразы и намерен вскоре приняться за дописыванье, если на то хватит духу. Думаю, что существует, вероятно, способ сделать эту вещь такой, чтобы ее можно было читать, мне кажется, что временами передо мной вырисовывается план почти математически точный. Должно быть, я заблуждаюсь, а если и нет - заметит ли это кто-нибудь?

Во всяком случае, я хотел бы придать этой вещи наиболее подходящий для нее стилевой регистр. Придется хорошенько поработать. По совести говоря, написано это было скверно. Что до вещи в целом, мне теперь ясно, почему вы в ней ничего не поняли '. Только намерения был" благие. Эта работа займет у меня все лето.

310. ЛУИ БУИЕ. КРУАССЕ, 28 ИЮЛЯ 1856

Вот и опять я приехал на два месяца в Круассс. опять принялся за "Святого Антония". Он начинает мне надоедать, и я тороплюсь с ним разделаться. Как бы я ни старался, эта вещь все равно получится скорее причудливой, чем прекрасной. Стиль замешен недостаточно круто. Что касается целого, то я перетряхиваю так и сяк мою бедную голову, стараясь слепить это целое, но?

...Ты был бы молодчиной, если бы прислал мне свой "Пожар": ' я испытываю сильную потребность выучить его наизусть, чтобы напевать в одиночестве, в тиши кабинета.

311. ЛУИ БУИЕ. КРУАССЕ, 3 АВГУСТА 1856

Сегодня "Двойной пожар" вместе с высокой температурой, которую он вызывает, привели меня в веселое настроение. Я еще не успел подняться с постели, как уже шал наизусть упомянутый сонет и выкрикивал его до тех пор, пока не выбился из сил! Это подлинно прекрасная вещь, ибо он неотвязно преследует меня. Что за ритм! От такого ритма я весь день работал, как подобает мужчине. Написал целую страницу, пишу по-новому; и надо обладать большой доблестью или редким упрямством, чтобы двигать вперед и завершить такую штуку, против которой выступят все, начиная с тебя, старина.

312. ЛУИ БУЙЕ. КРУАССЕ, 8 СЕНТЯБРЯ 1856.

Что касается "Бовари" (о которой я, слава богу, начинаю забывать по мере того, как движется вперед твоя пьеса ' и близится к концу "Святой Антоний"), то я получил письмецо от Максима с сообщением, что она, "надеюсь, непременно выйдет 1 октября". За этим "надеюсь", по-моему, скрываются какие-то недомолвки. Во всяком случае, его записка - проявление вежливости, я получил ее 1 сентября, в день, когда должен был выйти роман. Я собираюсь ответить ему на этой неделе, скромно напомнив, что публикация задержалась уже на пять месяцев... только и всего! Пять месяцев я дожидаюсь в лавочке у этих господ. Уверен, что мой приятель Пиша хотел бы навязать мне еще несколько своих искусных поправок. Но у меня есть его честное слово, я поведу себя круто, если он его не сдержит, можешь быть уверен.

О "Святом Антонии": я временно приостановил работу над ним и теперь, изучая два громадных тома о ересях 2, обдумываю, как бы мне сдобрить эту вещь чем-нибудь поострее. Меня раздражает напыщенность этой книги. Необходимо внести туда что-то грубое, резкое. Что до плана, то он, по-моему, не требует переделок. Мне нужны твои советы, и особенно в части драматической.

313. ЛУИ БУЙЕ. КРУАССЕ, 21 СЕНТЯБРЯ 1856.

Сейчас, несомненно, уже чувствуется план, но многого ему еще не хватает. Что касается стиля, то с твоей стороны очень мило называть это "извержением жемчужин". Извержение - пожалуй, да, а вот жемчужины в нем были редки. Я все написал заново, кроме, может быть, двух-трех страниц '.

314. ЛОРАНУ-ПИША. КРУАССЕ, 2 ОКТЯБРЯ 1856.

Только что получил свою "Бовари" ' и прежде всего хочу поблагодарить вас (если я груб, это не значит, что я неблагодарен); приняв ее такой, как она есть, вы оказали мне услугу, я этого не забуду.Сознайтесь, что я показался вам, да и теперь кажусь (быть может, более, чем когда-либо), до смешного пылким и воинственным? Хотелось бы мне когда-нибудь признать, что вы оказались правы; 2 тогда обещаю принести вам самые смиренные свои извинения. Но поймите же, дорогой друг, я прежде всего хотел попробовать свои силы; лишь бы только ученичество не оказалось для меня слишком суровым!

Неужели вы думаете, что неприглядная действительность, воспроизведение которой так вам претит, не вызывает у меня такого же отвращения, как у вас? Если бы вы меня получше узнали, вы бы поняли, что обыденная жизнь мне глубоко ненавистна. Как человек я всегда уклонялся от нее, насколько мог. Но как художник я решился на этот раз - и только на этот раз - испытать ее до конца. И взялся за дело героически, то есть с возможной тщательностью, принимая все, высказывая все, живописуя все,- хоть эти слова и отдают тщеславием.

Мои объяснения неуклюжи, но их достаточно, чтобы вы смогли понять смысл моего отказа принять ваши замечация, сколь бы ни были они справедливы. Вы предлагаете мне сделать из моей книги совсем другую. Вы нарушили внутреннюю поэтику, определившую идеальный образ (как сказал бы философ), по которому книга была построена. Словом, я счел бы, что изменяю долгу перед самим собой и перед вами, если бы поступил, как предписывало мне почтение, но не убеждение.

Искусство не требует от нас ни снисходительности, ни вежливости, ему нужна лишь вера - всегда вера - и свобода. А засим сердечно жму вам руку.

315. ЛУИ БУЙЕ. КРУАССЕ, 5 ОКТЯБРЯ 1856

Дай мне совет, и как можно скорее. Сегодня утром я получил письмо от Фредерика Бодри; в самых любезных выражениях он просит заменить в "Бовари" "Журналь де Руан" на "Прогрессист де Руан" или какое-нибудь другое название в этом роде. Этот субъект - болтун, он проговорился папаше Сенару и даже господам из упомянутой газеты.

Первой моей мыслью было послать его к чертям; с другой стороны, этот листок поместил вчера очень впечатляющую рекламу о "Бовари". Я оказываюсь, таким образом, меж двух огней - с одной стороны, давнишняя моя ненависть к "Журналь де Руан", с другой - чувство приличия. Я буду выглядеть негодяем.

Но ведь "Журналь де Руан" в "Бовари>/ - это так здорово! Впрочем, в Париже это будет выглядеть не так здорово, и "Прогрессист", возможно, произведет такой же эффект? '

Меня гложет неуверенность. Не знаю, как быть. Мне кажется, уступив, я проявлю чудовищную трусость. Подумай, это нарушит ритм моих бедных фраз! Это ведь важно. Надо бы оставить так, как оно было написано с самого начала. И однако... Ах, дьявольщина... Обдумай это хорошенько.

А я, увидев свое произведение напечатанным, окончательно отупел. Оно показалось мне банальнейшим из банальных. Я нахожу в нем одни пороки. В буквальном смысле слова. Это большой просчет, и успех книги должен быть колоссальным, чтобы заглушить голос совести, которая кричит мне: "Неудача!"

Меня утешает только мысль о твоем успехе 2 и еще надежда (но надежд у меня бывало так много!), что у "Свя-того Антония" теперь есть план; эта вещь кажется мне гораздо крепче сколоченной, чем "Бовари".

Нет, черт возьми! я вовсе не напрашиваюсь на комплименты, я и вправду не в восторге от моего романа, он кажется мне жалким и "созданным для того, чтоб размышлять над ним в тиши кабинета". Ничего такого, что восхищало бы, что сияло бы издалека. Я, по-моему, оказался "добросовестным учеником". В книге проявилось гораздо больше терпения, нежели гения, куда больше труда, чем таланта. Не считая того, что стиль отчасти утратил жесткость; немало фраз надо бы выкинуть; некото рые страницы мне кажутся безупречными, но это дела не меняет. Подумай об этой истории с "Журналь де Руан" Поставь себя на мое место. Ничего не говори об этом Дю-кану, до тех пор пока мы с тобой не примем определенного решения: он-то, вероятно, считал бы, что следует идти на уступки. Подумай над этим с точки зрения абсолютного принципа и Искусства.

316. МОРИСУ ШЛЕЗИНГЕРУ. П4РИЖ, ВТОРАЯ ПОЛОВИНА ОКТЯБРЯ 1856.

Теперь о себе, дорогой друг: вам приятно будет узнать, что дела мои идут очень хорошо. Пока, во всяком случае, я имею веские основания быть совершенно удовлетворенным. Два первых номера журнала с моим романом уже произвели некоторую сенсацию среди литературной б тип ', и некий издатель обратился ко мне с предложение ми... отнюдь не постыдными2.

Итак, я заработаю деньги; великое дело! небывалое д| ло! это будет не столь уж неуместно в наше бедное (и бессысленное) время.

317. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. ОКТЯБРЬ 1856

Мне хочется обстоятельно поговорить с вами (но г; и когда?) о теоретической стороне дела. Меня считают1 влюбленным в реальное, а оно мне ненавистно, именно из ненависти к его копированию я взялся за этот роман '. Но в такой же степени мне противен и мир фальшивого идеализма, которым морочат нас в нынешние времена. Будем непримиримы к Альманзорам, как и к Жанам Кутодье! Плевать нам на овернцев и парикмахеров! 2

Будут ли шокированы этим еще и другие? Надеюсь! 1на весьма легкомысленная дама уже заявила мне. что не мволит дочери читать мою книгу,- из чего я заключаю, о был на высочайшем уровне нравственности.

Самая жестокая шутка, которую можно со мной сыграть.- это присудить мне Монтионовскую премию 3. Когда вы дочитаете до конца, то поймете, что я ее заслужил.

И все же прошу не судить обо мне на основании всего этого. Для меня "Бовари" была книгой, в которой я поставил себе определенную задачу. Все, что я люблю, там отсутствует. Через некоторое время я предложу вам нечто бэлее возвышенное и происходящее в более чистой среде.

318. АЛЬФРЕДУ БОДРИ. ПАРИЖ, В НОЧЬ * С 6 НА 7 НОЯБРЯ 1856.

Я только что из "Одеона" '. Голова еще кружится от грома аплодисментов, а рука дрожит от радости, ибо наш друг утвердился в звании выдающегося драматического поэта. То, что мы с вами знали про себя, сегодня выкрикивал целый зрительный зал в течение двадцати минут. Вызывали: "Буйе, Буйе",- а он не показался; было ли это проявлением хорошего вкуса или же кокетством - решайте сами.

Не стану разбирать тут "Госпожу де Монтарси" - эту задачу я предоставлю авторам обозрений, которые появятся в следующий понедельник, и заверяю вас, что рецензии будут хвалебные. Хлопал, что называется, "весь Париж". Я сидел рядом с Жаненом, который не переставал кричать "браво" в продолжение всего пятого акта. Аплодировали Гозлан, Сен-Виктор, Теофиль Готье, Фьо-рентино и т. д. и т. д.! Мы вернулись к добрым временам романтизма с его восторгами 2. Не буду говорить о стиле, который великолепен; но считаю необходимым сообщить вам, что пьеса имела успех в театре. Прекрасные плакальщицы из передних лож, как называет их Жан-Жак 3, были верны себе, и к финалу там замелькало столько платочков, что казалось, будто находишься в прачечной. Тис-серан (Монтарси) показал себя выдающимся комиком и в то же время выдающимся трагиком. Тирон (д'Обинье) сумел наделить своего персонажа вольным, раблезианским юмором, в лучшем вкусе и остроумным донельзя.

319. Л0РАНУ-1ШША. МЕЖДУ I И 10 ДЕКАБРЯ 1856.

Прежде всего благодарю вас за то, что вы отстранились от этого дела; итак, обращаюсь не к поэту Лорану-Пища а к "Ревю де Пари", лицу абстрактному, чьим посредником вы выступаете. И вот что я хочу ответить "Ревю де Пари": !

1) Рукопись "Госпожи Бовари" лежала в редакции три месяца, и прежде чем напечатать первую строчьу, там уже должны были знать, как относиться к означенной книге. Ее можно было принять или отвергнуть. Раз ее приняли - тем хуже для "Ревю".

2) После того, как сделка была совершена, я согласился на изъятие одного, по моему мнению, очень важного куска, поскольку журнал утверждал, что для него это опасно . Я охотно пошел ему навстречу; но не скрою от вас (здесь я обращаюсь к моему другу Пиша), что в тот день я горько пожалел о своем решении печатать эту книгу. Выскажемся начистоту, раз уж мы об этом заговорили.

3) Я считаю, что сделал уже очень много, а "Ревю" считает, что я должен сделать еще больше. Так вот, больше я ничего делать не стану - ни одной поправки, ни одной купюры, не уберу ни единой запятой, ничего, ничего!..3 Если же "Ревю" считает, что я его компрометирую, если там боятся, есть очень простой выход: приостановить публикацию "Бовари"-вот и все. Мне это совершенно безразлично.

Теперь, закончив разговор с "Ревю де Пари", позволю себе, о друг мой, нижеследующее замечание:

Выбросив сцену в карете, вы ничего не убрали из того, что кажется вам предосудительным, а выбросив в шестом номере то, что меня просят вычеркнуть, опять-таки ничего не уберете.

Вы нападаете на частности, в то время как винить следует целое. Грубость не лежит на поверхности, а заложена в самой сути. Нельзя сделать негра белым, нельзя переменить кровь книги. Можно обеднить ее - и только.

320. ЛУИ БОНАНФАНУ. ПАРИЖ. ДЕКАБРЬ 1856.

Что до меня, дорогие друзья, мне тоже грех жаловаться. Успех "Бовари" превзошел все мои ожидания. Правда, женщины находят меня "ужасным человеком". Считается, что я был слишком правдив. Вот подлинная причина возмущения. Я же считаю, что проявил высокую нравственность и заслужил Монтионовскую премию, потому что мой роман содержит недвусмысленное поучение, и если "мать даже может позволить дочери читать его", то мужьям, полагаю, не худо бы позволить это чтение своим супругам.

Впрочем, сознаюсь тебе: все это мне совершенно безразлично. Нравственность Искусства - в самой его красоте, и превыше всего я ставлю стиль, а затем уже - Правду. Я считаю, что в описание буржуазных нравов и в изображение порочного по природе женского характера я вложил столько литературности и столько благопристойности, сколько было возможно, при данном сюжете, разумеется.

Сейчас я не собираюсь больше браться за подобный труд. Всякая пошлая среда меня отталкивает, и как раз потому, что она меня отталкивает, я выбрал именно эту ее разновидность - архипошлую и антиизящную. Эта работа помогла мне набить руку; а теперь пора переходить к другим литературным упражнениям.

321. ЭМИЛЮ ОЖЬЕ. ПАРИЖ, 31 ДЕКАБРЯ 1856.

Недавно вы дали себе труд посетить меня. Благодарю вас. Речь идет вот о чем. Имперский прокурор возбудил против меня дело об оскорблении нравственности и религии, содержащемся в моих произведениях ("Бовари"). Если этим делом займется уголовная полиция, меня, должно быть, признают виновным, так как необходим повод. чтобы расправиться с "Ревю де Пари" '.

Я тут ни при чем: ни на меня самого, ни на мою книгу никто не обиделся. Но мне придется расплачиваться за "Ревю де Пари". Вопрос только вот в чем: я ли спасу журнал, или он. погибая, погубит и меня? Мы в затруднении.

Понимаете ли вы. насколько это противно - быть осужденным за нарушение морали?

Особые нарекания вызвала сцена соборования, которая списана со служебника 2. Все это просто нелепо, и я теряюсь.

Я просил о помощи многих, но сильно сомневаюсь в успехе. Если бы завтра ваш отец нашел возможность поговорить об этом в Тюильри, я был бы вам бесконечно обязан 3.

Мне необходимо, чтобы люди, занимающие высокое положение, подтвердили, что я не промышляю сочинением книг для истеричных кухарок.

На всякий случай завтра с утра я зайду к вам. Но как выкроить время для встречи под Новый год?

(На полях): Мое дело должно рассматриваться в пятницу послезавтра. Если оно не будет прекращено незамедлительно - я пропал 4.

322. МИШЕЛЮ ЛЕВИ. ПАРИЖ, 10 ЯНВАРЯ 1857.

Думаю, было бы неплохо, если бы вы распорядились печатать текст в одну колонку или хотя бы сделать широкие поля с обеих сторон, потому что:

Я хочу обратить внимание читателя на несколько отрывков,- во-первых, на те, за которые меня преследуют, потом на кое-какие другие, а еще на те, которые выбросил "Ревю де Пари", на цитаты из классиков. Так я наглядно покажу, что все они были гораздо грубее меня.

Вслед за этим предуведомлением я помещу эстетико-моральное пояснение в несколько строк. Все это придало бы предисловию характер защитительной речи '

323. Г-ЖЕ ШЛЕЗИНГЕР. ПАРИЖ, 14 ЯНВАРЯ 1857.

Так или иначе, меня могли бы приговорить, приговорить вопреки всему, к году тюремного заключения, не считая штрафа в тысячу франков. Кроме того, каждую новую книгу вашего покорного слуги господа из полиции подвергали бы отныне жестокому досмотру и перетряхиванию, а в случае рецидива я был бы отправлен прямехонько на "сырую солому темницы" ' сроком на пять лет: короче говоря, мне не удалось бы больше напечатать ни строчки. Итак, я узнал, что: 1) быть замешанным в политическое дело весьма неприятно; 2) лицемерие общества - вещь серьезная. Но на этот раз оно было столь глупым, что устыдилось самого себя, упустило из рук добычу и вернулось в свое логово.

...От собратьев по перу я получил приятнейшие комплименты, не знаю, искренние или фальшивые. Уверяют даже, будто г-н де Ламартин громко поет мне хвалу,- что меня весьма удивляет, ведь все в моей книге должно бы его раздражать . "Пресс" и "Монитёр" сделали мне очень дестные предложения 3. Мне хотели заказать либретто комической оперы (комической!), а о моей "Бовари" писали разные газеты и газетки. Таков, сударыня, без лишней скромности, итог моей славы. Успокойтесь насчет критиков: они меня пощадят - ведь им известно, что я никогда не пойду за ними по пятам, чтобы впоследствии занять их место, напротив, они будут бесконечно милы: ведь так приятно утереть нос старикам!

Итак, я вернусь к своей жалкой жизни, такой обыденной и спокойной, где фразы - это приключения и где я не сбнраю иных цветов, кроме метафор. Буду писать, как писал до этого,- ради одного удовольствия, писать для самого себя, без всякой задней мысли о деньгах или шумихе. Быть может, у Аполлона мне это зачтется и однажды я сумею произвести на свет прекрасную вещь, ибо все от-гтупает перед настойчивостью сильного чувства. Любая мечта в конце концов находит себе воплощение; для всякой жажды есть свой источник, и для всякого сердца - своя любовь. Притом ничто так не помогает прожить жизнь, как непрестанная одержимость какой-нибудь идеей, как идеал - излюбленное словечко гризеток. Одно безумие стоит другого, так изберем же себе самые благородные его разновидности. Раз мы не можем достать с неба солнце, надо плотнее завесить все наши окна и зажечь люстры у себя в комнате.

324. БРАТУ АШИЛЮ. ЯНВАРЬ 1857

Несомненно одно: преследования были прекращены, а потом возобновились. Откуда этот поворот? Все исходит от министерства внутренних дел, судейские только повиновались; они были свободны в своих действиях, совершенно свободны, однако... Я не жду справедливого решения, пойду в тюрьму и не стану, разумеется, просить о ка ком-либо снисхождении - именно это было бы для меня бесчестьем.

325. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. ПАРИЖ, ЯНВАРЬ 1857.

Думаю, что своим романом я вызвал раздражение у многих людей; искренность неприятна, а писать хорошо - в чем-то безнравственно. Как видите, я себя ногами не пинаю, но надо же поаплодировать самому себе, раз правительство тебя освистывает.

326. БРАТУ АШИЛЮ. 3! ЯНВАРЯ S857

Защитительная речь мэтра Сенара была блистательна. Он просто уничтожил товарища прокурора, который корчился в своем кресле, после чего заявил, что не станет отвечать. Мы завалили их цитатами из Боссюэ и Масийона, непристойными эпизодами из Монтескье'. Зал был переполнен. Все было прелестно, и я там лицом в грязь не ударил. Один раз я позволил себе самолично опровергнуть слова товарища прокурора: он тут же был уличен в недобросовестности и сбавил тон. Впрочем, ты сможешь прочесть прения полностью, слово в слово, потому что я нанял стенографиста (за шестьдесят франков в час), и он все записал2. Панаша Сенар говорил четыре часа кряду. Это было триумфом и для него и для меня.

Сначала он говорил о Флобере-старшем, потом о тебе и, наконец, обо мне; затем он сделал исчерпывающий анализ романа, разбил доводы обвинительного заключения и показал в подлинном свете сцены, которые вменяются мне в вину. Вот где он был силен; думаю, товарищу прокурора вечеров порядком-таки досталось! Но лучше всею получилось со сценой соборования. Товарищ прокурора был пристыжен, когда мэтр Сенар извлек из-под своей кафедры экземпляр служебника и прочитал кое-что оттуда: ведь эта сцена лишь воспроизводит в смягченном виде то, что напечатано в служебнике; мы им подсунули образчик бесподобной литературы!

В продолжение всей речи папаша Сенар выставлял меня великим человеком, а книгу мою называл шедевром Из нее была зачитана почти треть. Он не преминул козырнуть похвалой Ламартина! 3 Вот одна его фраза: "Вы должны не только оправдать его, но извиниться перс i ним!"

327. ЖЮЛЮ ШАНФЛЕРИ. ПАРИЖ. 4 ФЕВРАЛЯ 1857.

Я несколько запоздал с визитом к вам, дорогой собрат. Но ваше письмо мне передали только вчера, у г-на Леви. Укажите день и час, когда я мог бы прийти пожать вам руку и сказать, как я ценю проявление участия с вашей стороны.

Вы поняли, что на суде отстаивались не просто мои интересы, но интересы всей современной литературы в целом. Нападкам подвергается не мой роман, а все романы вообще, и вдобавок право их писать.

При этих обстоятельствах я вызвал сочувствие многих незаурядных людей. Но ваше сочувствие я считаю для себя исключительно лестным.

328. ФРЕДЕРИКУ БОДРИ. ПАРИЖ, 11 ФЕВРАЛЯ 1857.

Настроение у меня мрачное. "Бовари" просто убивает меня! Как я теперь жалею, что напечатал ее! Все советуют мне согласиться на небольшие поправки, из соображений осторожности, хорошего вкуса и т. п. Л я считаю такой поступок вопиющей трусостью, потому что, говоря по со вести, не вижу в своей книге ничего предосудительного (с точки зрения самой строгой морали).

Вот почему я просил Леви задержать издание. Пока еще я в нерешительности.

Ах, я прекрасно знаю, что вы мне ответите! Признайтесь, однако, что в глубине души вы со мной согласны.

И потом, мое будущее! Что можно написать безобиднее этого романа? Картина нравов, нарисованная беспристрастно, вызвала возмущение. Что же теперь делать? Хитрить, выдумывать небылицы? Нет! нет! тысячу раз нет! Поэтому я испытываю сильное желание вернуться, и вернуться навсегда, к себе в деревню, вернуться к своей одинокой жизни, чтобы писать, как прежде, для себя, и только для себя. Книги буду писать правдивые и наперченные, ручаюсь вам. Безразличие к славе придаст мне спасительную твердость. Я очень сдал за эту зиму, год назад я чувствовал себя получше. Я кажусь себе какой-то проституткой.

Словом, шумиха, поднятая вокруг моей первой книги, представляется мне настолько чуждой искусству, что я сам себе опротивел. Я очень дорожу уважением к себе и хотел бы его сохранить, а сейчас начинаю его терять. Вы знаете, что я отнюдь не жажду печататься. Прекрасно проживу и без этого. Ибо мне представляется невозможным написать хоть строчку, думая о чем-то помимо самой книги. Современники обойдутся без моих фраз, а я обойдусь без их аплодисментов,- и без их суждений.

Общественное лицемерие оказалось сильнее, и я храбро удираю с поля битвы, покорившись своей участи: жить отныне как смиреннейший из буржуа.

Вот такие дела, старина, и можно побиться об заклад. что я решу этот вопрос отрицательно. Мне кажется, что это - мой долг перед самим собой.

329. ЛУИЗЕ ПРАДЬЕ. ПАРИЖ, ФЕВРАЛЬ 1857

Будущее внушает мне тревогу: могу ли я написать что-либо безобиднее несчастной моей' "Бовари", вытащенной за волосы, словно шлюха, пред очи уголовной полиции? Если б они не кривили душой, то признали бы, что я весьма жестоко обошелся со своей героиней, не так ли?

Как бы там ни было, хоть я и оправдан, но по-прежнему считаюсь неблагонадежным писателем. Невелика слава!

Я собирался тут же напечатать еще одну книжку, на которую у меня ушло несколько лет работы, книжку, написанную с помощью отцов церкви, полную мифологии и античности '. Но я вынужден отказаться от этого удовольствия - оно привело бы меня прямехонько в суд присяжных 2. По тем же причинам придется повременить с осуществлением двух или трех других замыслов. Какая страшная сила - общественное лицемерие! В наше время всякий портрет становится сатирой, а история - это обвинение.

330. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. ПАРИЖ, 18 МАРТА 1857.

Спешу поблагодарить вас - я получил все ваши посылки. Спасибо за письмо, за книги и особенно за портрет! Это тонкое внимание ко мне, и оно меня тронуло.

Ваши три тома ' я буду читать неторопливо, внимательно, то есть так, как они того заслуживают, в этом я заранее уверен.

Но в настоящий момент у меня совершенно нет времени, потому что до моего возвращения в деревню я буду заниматься археологическими изысканиями - изучением одной из самых малоизвестных эпох древности, а эта работа лишь подготовительная к другой. Я собираюсь написать роман, действие которого будет происходить за три столетия до рождества Христова, ибо у меня есть потребность уйти из современного мира, в котором слишком много черпало мое перо, к тому же, воспроизводя этот мир, я так устаю, что мне на него смотреть тошно.

Перед такой симпатичной читательницей, как вы, сударыня, я обязан быть откровенным. Поэтому отвечу на ваши вопросы прямо: в "Госпоже Бовари" нет ничего подлинного. Эта история - чистейший вымысел, я не вложил в нее решительно ничего из собственных чувств и собственной жизни . Иллюзия (если она и возникает) создается, наоборот, благодаря безличности произведения. Это один из моих принципов - не описывать себя. Художник в своем творении должен быть, как бог в мироздании, невидим и всемогущ, пусть его чувствуют везде, но не видят 4.

И кроме того, Искусство должно стоять выше личных пристрастий и нервических чувствований! Настало время, пользуясь неким беспощадно-холодным методом, придать Искусству точность физических наук! Но для меня главной трудностью по-прежнему остается стиль, форма, то не поддающееся определению Прекрасное, что возникает из самого замысла и есть чистое сияние Истины, как говорил Платон 5.

331. МОРИСУ ШЛЕЗИНГЕРУ. ПАРИЖ, КОНЕЦ МАРТА 1857.

Как я намучился этой зимой! Процесс! Ссоры с "Ревю де Пари"! Всякие советы! А друзья! А любезности! Меня уже начинают поносить; передо мной на столе лежит свирепейший разнос моего романа, напечатанный неким господином, о чьем существовании я и не слыхивал '. Вы и вообразить не можете, какая кругом царит подлость и что такое теперешние мелкие газетенки. Все это, в общем, вполне закономерно, поскольку публика находится как раз на уровне тех пакостей, которыми ее угощают. Но что меня глубоко удручает, так это общая глупость. Глубиной и широтой она не уступит океану. Уверяю вас, надо обладать недюжинным духовным здоровьем, чтобы жить сейчас в Париже. Ну и пусть! Надо закрыть окна и двери, свернуться клубком, как еж, разжечь в камине яркий огонь (потому что на дворе холодно), вызвать в сердце какую-нибудь великую идею (воспоминание или мечту) и благодарить бога, когда она придет.

332. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. ПАРИЖ, 30 МАРТА 1857.

И потом, не сравнивайте себя с Бовари '. Вы на то нисколько не похожи! Ее ум и сердце вашим не чета, ибо это натура в известной мере испорченная, женщина с извращенным представлением о поэзии и с извращенными чувствами. Вначале у меня была мысль сделать ее девственницей, которая живет в провинциальной среде, стареет, тоскует и постепенно доходит до последней степени мистицизма в мечтах о любви 2. Из этого первоначального плана я сохранил все окружение, пейзаж и довольно неприглядных действующих лиц, наконец, колорит. Но чтобы сделать эту историю более понятной и более занимательной в обычном смысле слова, я придумал героиню более заурядную, женщину, каких чаще можно встретить. К тому же, в осуществлении своего первоначального плана я предвидел такие трудности, что не отважился на это.

Пишите мне все, что вам захочется, пишите длинно и часто, пусть даже какое-то время я не буду вам отвечать, ведь со вчерашнего дня мы с вами - старые друзья. Теперь я узнал и полюбил вас. То, что пережили вы, я испытал и сам. Я тоже добровольно отказался от любви, or счастья... Почему - не знаю. Из гордости, быть можег. или из страха? Я тоже не на шутку любил, любил молча,- к тому же в двадцать один год чуть было не умер от нервной болезни, вызванной досадой и огорчениями, бессонными ночами и приступами ярости. Эта болезнь длилась десять лет 3. (Все, о чем написано у святой Терезы, у Гофмана и у Эдгара По,- все это я видел и чувствовал, я хорошо понимаю людей, страдающих галлюцинациями.) Но из этой переделки я вышел закаленным, разом постигнув множество вещей, с которыми в жизни едва соприкоснулся. Иногда я, правда, сталкивался с ними вплотную, но это было как бы в горячке, приступами,- и очень скоро возвращался (возвращаюсь и ныне) к истинной своей сущности - созерцателя. От разврата меня уберегла не добродетель, а ирония. Я и по сей день больше смеюсь над глупостью порока, нежели содрогаюсь от его мерзости.

Я родился при больнице (руанской - мой отец был гам главным хирургом и оставил по себе славное имя в своем искусстве) и рос среди всевозможных человеческих страданий, от которых меня отделяла лишь стена Ребенком я играл в анатомическом театре. Вот отчего быть может, у меня такой мрачный и вместе с тем цинич "ый подход к вещам. Я не люблю жизнь и не боюсь смерти. Гипотеза об абсолютном небытии не содержит для меня решительно ничего устрашающего. Я готов совершенно спокойно кинуться в этот зияющий черный провал.

А между тем меня больше всего привлекает религия. 1о есть все религии вообще, одна не более, чем другая. Каждый догмат в отдельности меня отталкивает, но чувство, их породившее, представляется мне самым естественным и самым поэтичным из всех человеческих чувств. Не люблю тех философов, что видели в религии одно лишь фиглярство и глупость. Я нахожу в ней инстинкт и потребность, а потому одинаково уважаю негра, целующего свой фетиш, и католика, преклоняющего колена пред Сердцем Иисусовым.

Продолжу свои признания: я не питаю симпатии ни к одной политической партии или, вернее говоря, презираю их все, потому что все они, на мой взгляд, в равной степени ограниченны, фальшивы, наивны, цепляясь за нечто эфемерное, неспособны охватить вещи в целом и никогда не поднимаются выше мыслей о непосредственной пользе. Я ненавижу всякий деспотизм. Я оголтелый либерал.

...Вы сами видите, что душой я старее вас и что хоть вы и родились на двадцать лет раньше, но, в сущности, моложе меня.

Но от всего того, что я перевидел, перечувствовал и перечитал, у меня осталась неутолимая жажда истины. Гете, умирая, вскричал: с Света, света!" 4 О да, света! И пусть бы он прожег нас до самых кишок. Какое великое наслаждение - познавать, усваивать Истинное через посредство Прекрасного. Идеальное состояние, рожденное такой радостью, представляется мне своего рода святостью, возможно более высокой, нежели всякая иная, ибо она более бескорыстна.

333. Ш.-О. СЕНТ-БЕВУ. КРУАССЕ, 5 МАЯ 1857.

Как радостно мне, еще в коллеже читавшему "Сладострастие" и "Утешения", что один из тех, на кого смотрят снизу вверх, снизошел до моих творений и протянул мне руку '.

И все же я хотел бы разъяснить вам один сугубо личный вопрос. Не судите обо мне по этому роману. Я не принадлежу к тому поколению, о котором вы говорите,- во всяком случае, сердцем не принадлежу; я настаиваю на том, что принадлежу к вашему, то есть к славному поколению 1830 года 2. Все, что мне дорого, исходит оттуда. Я старый романтик, закоренелый или закоснелый, как вам будет угодно.

Эта книга для меня - вопрос чистого искусства и заданной темы. И ничего более. Теперь я не скоро возьмусь за что-либо подобное. Мне физически тяжело было ее писать. Сейчас я хочу пожить (вернее, ожить) в менее тошнотворной среде.

Разрешите ли вы мне будущей зимой как-нибудь вечерком зайти к вам, посидеть у камелька и вволю наговориться о милой моему сердцу литературе, столь немногими любимой в нынешние времена. По поводу "Бовари" я попрошу у вас несколько практических советов, которые стоят большего, нежели все эстетические теории мира. Это будет для меня и удовольствием и уроком.

334. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. 10 ИЛИ 11 МАЯ 1857

Однако, признаюсь вам, я не нашел еще ни одной статьи, которая задевала бы меня за живое, то есть хвалила за то, что я сам считаю достойным похвалы, и ругала за то, что мне заведомо не удалось '. Но все это не столь важно, теперь "Бовари" очень далека от меня.

...Стол мой до такой степени завален книгами, что я в 11 них теряюсь. Не найдя ничего достойного внимания, я быстро отправляю их назад. Однако я не оставляю мысли о "Карфагене" 2 и непременно напишу сию жестокую шутку. чего бы мне это ни стоило. Мне хотелось бы уже через месяц-другой приступить к работе. Но подступаться к ней придется издалека - необходимо предварительно проделать огромную археологическую подготовку. Собираюсь сейчас читать труд в четыреста страниц ии-кварто о пирамидальных кипарисах 3, поскольку во дворе храма Астарты росли кипарисы,- это должно вам дать представление обо всем остальном. А вот и дождь начался. Я здесь один посреди пустыни и не без грусти вспоминаю о наших воскресных встречах минувшей зимой.

335. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. КРУАССЕ, 18 МАЯ 1857.

Вы спрашиваете меня, как я излечился от нервных галлюцинаций, которым когда-то был подвержен? Двумя средствами: во-первых, изучая их научно, то есть пытаясь отдать себе в них отчет, во-вторых, усилием воли. Я нередко чувствовал, что на меня находит безумие. В моем несчастном мозгу поднимался такой вихрь мыслей и образов, что мне начинало казаться, будто мое сознание, мое "я" погружается в пучину, словно корабль, застигнутый бурей. И тогда я цеплялся за свой разум. Он всегда главенствовал, пусть даже осажденный и разбитый. А в иных случаях я пытался искусственно, с помощью воображения, причинить себе самые ужасные муки. Я играл с безумием к фантастикой, как Митридат с ядами '. Меня поддерживала моя великая гордыня, и я победил болезнь, схватившись с ней врукопашную. Мне кажется, вам недостает одного чувства, вернее, привычки, а именно - любви п созерианию. Взгляните на жизнь, страдания и себя самое как на предмет для умственных упражнений. Вы возмущаетесь несправедливостью человечества, его низостью, тиранией, всей мерзостью и зловонием существования. Но хорошо ли вы его знаете? Все ли вы изучили? Разве вы бог? Кто вам сказал, что ваше человеческое суждение непогрешимо? Что ваше ощущение вас не обманывает? Как можем мы при всей ограниченности наших чувств и в тех пределах, что поставлены нашему уму, достичь абсолютного познания истины и добра? Разве мы когда-нибудь постигнем абсолют? Если хочешь жить, нужно отказаться от попыток составить себе четкое представление о чем бы то ни было. Уж таково человечество, и дело не в том, чтобы его изменить, а в том, чтобы познать его. Меньше думайте о самой себе. Оставьте надежду найти решение. Оно в лоне предвечного, ему одному ведома сия тайна. Он же своих тайн не открывает. Страсть к познанию - вот где источник высоких радостей, уготованных для благородных душ. Приобщитесь мыслью к вашим братьям, жившим три тысячи лет назад, проникнитесь их страданиями, их мечтами, и вы почувствуете, как одновременно расширяются ваше сердце и ваш ум: глубокое безграничное сочувствие окутает, словно плащом, все призраки и все живущие ныне существа. Попытайтесь же отныне не замыкаться в себе. Побольше читайте. Составьте себе план занятий и строго его придерживайтесь. Читайте историю, прежде всего древнюю."Принуждайте себя работать регулярно и помногу, до усталости. Жизнь такая мерзкая штука, что единственный способ ее вынести - это ее избегать. А избегать ее можно, живя ради Искусства, в постоянных поисках Истинного, открывающегося через Прекрасное. Читайте больших мастеров, пытаясь постичь их метод, вникнуть в их душу, и вы вынесете из этих занятий ошеломляющие впечатления, которые доставят вам радость. Вы уподобитесь Моисею, сходящему с Синая 2. От., чела его исходило сияние, ибо он узрел бога.

...Люди несерьезные, ограниченные, самонадеянные и восторженные умы жаждут из всего на свете делать какие-то выводы, они ищут в жизни смысла и хотят измерить бесконечное. Своей жалкой ручонкой они захватывав ют горсть песку и говорят Океану: "Вот я сейчас сосчитав песчинки на твоих берегах". А от того, что песчинки сыплются у них между пальцев и считать их - дело долгое, они топают ногами и плачут. Знаете, что надо делать на берегу? Преклонить колени или гулять. Гуляйте.

Ни один великий гений не делал выводов и ни одна великая книга их не делала, ибо само человечество беспрестанно движется, не делая никаких выводов. Их не делали ни Гомер, ни Шекспир, ни Гете, ни даже Библия. Вот! почему модное ныне словцо - "социальная проблема"- глубоко возмущает меня. Тот день, когда она будет решена, станет последним днем нашей планеты. Жизнь - это! вечная проблема, так же как история и все остальное. Слагаемые без конца добавляются. Как можно сосчитать спицы колеса, когда оно вертится? Девятнадцатый век с кичливостью вольноотпущенника воображает, будто открыл солнце. Говорят, например, что Реформация подготовила Французскую революцию. Это было бы верно, если бы дело на этом и кончилось, но ведь эта Революция, в свою очередь, есть подготовка к какому-то другому состоянию. И так далее, и так далее.

...Именно потому, что я верю в постоянную эволюцию человечества, в непрерывную смену форм, я ненавижу все и всяческие рамки, в которые хотят его насильно втиснуть, все определения, которые ему даются, все планы, которые строят для него в мечтах. Демократия - это еще не последнее его слово, так же как не последним были рабство, феодализм, монархия. Горизонт, воспринимаемый человеческими глазами, не может оказаться берегом, ибо за ним открывается новый горизонт, и так без конца! Так, несусветным вздором кажутся мне поиски наилучшей религии или наилучшего правительства. Для меня наилучшее - то, которое уже агонизирует, ибо оно должно уступить место другому.

Я немного сердит на вас за то, что в одном из ваших прежних писем вы писали, что желаете "обязательного обучения" для всех. А я вот питаю отвращение ко всему обязательному - ко всякому закону, всякому правительству, всякому правилу. Что же ты такое, о общество, чтобы принудить меня к чему-то? Какой бог поставил тебя надо мной? Заметьте, что вы возвращаетесь к старым, несправедливым понятиям прошлого. Но не деспот будет главенствовать над индивидуумом, а толпа, общественная польза, вечный государственный разум, слово народов, принципы Робеспьера. Я предпочитаю пустыню, я возвращаюсь к бедуинам - они свободны.

336. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. КРУАССЕ, ОКОЛО 18 ИЛИ 20 МАЯ 1857.

Нет, старина, я не последую вашему совету и не брошу "Карфаген", чтобы вновь приняться за "Святого Антония", ибо я уже отдалился от соответствующего круга идей и пришлось бы к нему возвращаться, что для меня - дело нелегкое. Я понимаю, что если иметь в виду критику (и только критику), то это был бы верный способ сбить ее с пути; но ежели я стану писать, думая об этих субъектах. то мне уж никогда больше не создать ничего стоящего. Мне пришлось бы снова влезть в шкуру святого Антония, которая просторнее шкуры Шолле и больше покрыта татуировкой. Я занят "Карфагеном" и постараюсь, напротив, забраться в него поглубже и во-одушевитъся.

Впрочем, "Святой Антоний"- книга, которую было бы грешно испортить. Теперь я знаю, чего ему не хватает, а именно: 1) плана, 2) личности святого Антония. И я этого добьюсь. Но мне нужно время, время!

...А я чувствую, что если бы взялся за "Святого Антония" сейчас, то приспособил бы его к нуждам момента, а это верный путь к провалу. Поразмыслите об этом, дорогой, и вы поймете, что я не такой упрямец, каким кажусь. К тому же "Карфаген" будет занятнее, проще для понимания и, надеюсь, создаст мне авторитет, что позволит мне разгуляться в "Святом Антонии".

337. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. КРУАССЕ, ПОСЛЕДНИЕ ДНИ МАЯ 1857.

Что до меня, то я обожрался книгами. Отрыгиваю томами ин-фолио! С марта месяца я сделал выписки из пятидесяти трех различных трудов; занимаюсь теперь военным искусством, упиваюсь контрэскарпами, кавальерами, ковыряюсь в баллистах и катапультах. Надеюсь, что древние вояки помогут мне сотворить что-нибудь новенькое. Что касается пейзажа, то он еще очень расплывчат; религиозная сторона мне пока не совсем ясна. Психология медленно-медленно дозревает. Ну и тяжелую же машину приходится мне собирать!

...Получил статью Кювилье '. Она на редкость недобросовестна. Заметили вы, что кое-кто нарочито путает меня! с молодым Алекс. (Дюма)? Моя "Бовари" - видите ли, та же "Дама с камелиями"! Бум! Что касается Бальзака, то о нем мне все уши протрубили2. Постараюсь на сей раз преподнести им что-нибудь крикливое, горластое, тогда сопоставлять будет не так-то легко. Какие же они болваны с этим их наблюдением нравов! Плевал я на все это!

338. ЭМИЛЮ КАЙТО. КРУАССЕ, 4 ИЮНЯ 1857

Милостивый государь!

Лестное письмо, которое вы мне прислали ', вменяет мне в обязанность откровенно ответить на ваш вопрос.

Нет, сударь, не было у меня никакой модели. Госпожа Бовари - это чистейший вымысел. Все персонажи этой книги полностью вымышлены, не существует даже места под названием Ионвиль-л'Абэи, так же как не существует речки Риёль. И тем не менее здесь, в Нормандии, ухитрились найти в моем романе кучу намеков. Если бы они действительно там были, мои портреты вышли бы не столь похожи, ибо я видел бы тогда перед собою лишь определенные личности, я же, напротив того, хотел воспроизвести типы.

Вызывать к себе симпатию незнакомых людей, это, милостивый государь, одна из сладчайших радостей, доставляемых литературой. Примите же уверения в моей симпатии к вам.

339. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. КРУАССЕ, ИЮНЬ 1857.

Если искренне верующий католик (по той или иной причине) переходит в мусульманство - это преступление как с точки зрения религии, так и с точки зрения философии, но если сей католик на самом деле неверующий, перемена им религии имеет не больше значения, чем перемена платья. Все зависит от ценности, которую мы придаем вещам. Мы сами создаем мораль и добродетель. Каннибал, пожирающий себе подобного, столь же невинен, как ребенок, сосущий леденец. Почему вы приходите в отчаяние от того, что не можете ни исповедаться, ни причаститься, раз это вам невмоготу! 1 Коль скоро этот долг для вас невыполним, он перестает быть долгом. Но нет! Восхищение Жаном Рейно 2, которое вы высказываете в своих письмах, убеждает меня, что вы всецело под влиянием современной критики, однако воспитание, привычки, самая ваша натура все еще заставляют вас держаться прежних верований. Если вы хотите со всем этим покончить, повторяю вам, надо сделать выбор, решительно шагнуть в ту или другую сторону. Либо святая Тереза, либо Вольтер. Середины нет, что бы там ни говорили.

Человечество наших дней очень похоже на вас. Кровь средневековья все еще бьется в его жилах, оно жадно вдыхает штормовой ветер грядущего, но это грядущее сулит ему одни только бури.

А все потому, что люди доискиваются решения вонроса. О гордыня человеческая! Решение! Цель, причина! Да ведь мы были бы самим богом, если бы постигли причину, и по мере нашего движения вперед она бы все больше расплывалась, потому что перед нами открывался бы все более широкий горизонт. Чем совершеннее будут телескопы, тем многочисленнее звезды. Мы обречены брести в потемках и лить слезы.

Когда я смотрю на одну из малых звезд Млечного Пути, мне приходит в голову, что Земля ничуть не больше такой вот искорки. Но что же такое тогда я, всего лишь краткое мгновенье отягчающий собой эту искорку, что же такое я, что такое мы все? Это ощущение своей малости, своего ничтожества меня успокаивает. Мне кажется, будто я стал пылинкой, затерянной в пространстве, и все же я сознаю себя частицей того беспредельного мира, который меня окружает. Никогда не понимал, почему это должно приводить нас в отчаяние, ведь вполне возможно, что за черной завесой нет ничего. Впрочем, бесконечность вбирает в себя все наши представления, а коль скоро она существует, какую цель может иметь нечто столь относительное, как мы?

Представьте себе человека, который вздумает взвесить морской песок на весах в тысячу локтей. Когда он наполнит обе чаши, песок начнет с них сыпаться, и окажется, что всю работу надо начинать сызнова. Так же обстоит дело и со всеми философскими системами. Сколько бы философы ни говорили: "А все-таки существует определенный вес, определенное число, его надо узнать, попробуем",- берут весы побольше, веревка рвется, и так всегда, всегда! Так что будьте более ревностной христианкой и смиритесь с неведением. Вы меня спрашиваете, какие книги читать. Читайте Монтеня, читайте медленно, не спеша! Он вас успокоит. И не слушайте рассуждений о его эгоизме. Вы полюбите его, вот увидите. Но не читайте, как читают дети, ради развлечения, или как честолюбцы, ради знаний. Нет, читайте, чтобы жить. Создайте в своей душе атмосферу мысли, образовав ее из эманации всех великих умов. Изучите глубоко Шекспира и Гете. Читайте переводы греческих и латинских авторов - Гомера, Петрония, Плавта, Апулея и т. д.

340. ФРЕДЕРИКУ БОДРИ. КРУАССЕ. 24 ИЮНЯ 1857(?}.

Как я уже измучен, мой друг! Как устал! Как давне выбиваюсь из сил на галере Искусства! Одним словом, вот до чего довел меня "Карфаген".

План у меня готов, и, думаю, он неплох. Я собрал достаточно сведений по истории, военному искусству, политике и т. д. С тем, что относится к религии, я справлюсь тоже. Но очень боюсь увязнуть в топографии и местное колорите. Вообще в таких делах меня заедает прирожденная потребность в точности.

341. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КОНЕЦ ИЮНЯ ИЛИ НАЧАЛО ИЮЛЯ 1857.

Через месяц, вероятно, приступлю к "Карфагену". Изучаю Библию Казна, "Начала" Исидора, Селдена и Брауниуса. Вот так! Я прочитал уже почти все, что прямо или косвенно относится к моему сюжету, и, хотя ты обвиняешь меня в вопиющем невежестве по части ботаники, я точнейшим образом изрыгну тебе всю тунисскую и средиземноморскую флору. Но прежде надо ее изучить.

Кстати, да будет тебе известно, что в свое время я получил награду за ботанику. Темой сочинения была история грибов. О сей пище богов я накатал двадцать пять страниц, заимствованных у Бомара и вызвавших восторг моих учителей, и получил "достойную награду за свой усердный труд" 2.

В моем романе труден психологический элемент, а именно - анализ чувств. Что же касается колорита, никто не сможет мне доказать, что он неверен.

342. М-ЛЬ ЛЕРУАИЕ ДЕ ШАНТЕПИ. КРУАССЕ, 3 ИЮЛЯ 1857.

Когда хочешь заниматься искусством, надо стать выше всяких похвал и всякой критики. Если есть у тебя определенный идеал, старайся идти к нему прямо, не обращая внимания на то, что встречается тебе на пути.

343. ШАРЛЮ БОДЛЕРУ. КРУД.ССЕ, 13 ИЮЛЯ 1857.
Дороюй друг!

Сперва я проглотил вашу книжку от корки до корки , словно кухарка - роман-фельетон, а теперь вот уже неделю ее перечитываю, стих за стихом, слово за словом, и, признаться, они мне нравятся, они восхищают меня.

Вы нашли способ омолодить романтизм. Вы ни на кого не похожи (а для писателя это первейшее из всех качеств) .

Оригинальность стиля рождена самим замыслом. Фраза так наполнена мыслью, что просто трещит.

Мне нравится ваша едкость и все тонкости языка, ко-юрые делают ее особенно ценной, подобно насечкам на драгоценном клинке.

Вот стихотворения, которые меня особенно поразили: сонет XVIII "Красота" 2 - по-моему, это вещь высочайшего достоинства, и кроме того следующие: "Идеал", "Гигантша" 3 (это я уже знал раньше), номер XXV: 4

В струении одежд мерцающих ее. .

"Падаль", "Кот" (стр. 79), "Прекрасный корабль", "Даме-креолке". "Сплин" (стр. 140) 5 - вот стихотворения, восхитившие меня, так они верны по колориту! Да, уж вы-то знаете, что такое скука жизни! Вы вправе хвалиться этим, не рискуя показаться заносчивым. Но я прекращаю свой перечень, не то может показаться, будто я переписываю оглавление вашей книги. И все же не Moiy вам не сказать, что я без ума от стихотворения под номером LXXV -"Печали луны": 6

В подушках утонув, мечтает одалиска, Задумчивой рукой свою лаская грудь.

Меня также бесконечно восхищает "Поездка на Кифе-ру" 7 и т. д. и т. п.

Что касается критических замечаний, то я не сделаю вам ни единого, ибо не уверен, чго через четверть часа от него не откажусь. Одним словом, боюсь наговорить вам невпопад что-нибудь такое, в чем сразу же раскаюсь. Когда нынешней зимой мы увидимся с вами в Париже, я лишь самым робким и скромным образом задам вам несколько вопросов.

Короче говоря: больше всего мне нравится в вашей книге, что в ней главенствует Искусство. И кроме того, вы воспеваете плоть, не любя ее, печально и отчужденно, и мне это по душе. Вы неподатливы, как мрамор, и пронзительны, как английский туман.

344. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. 22 ИЮЛЯ 1857

Знаете, сколько я до сего времени проглотил книг о Карфагене? Около ста! А теперь за две недели одолел восемнадцать томов Библии Казна! ' С примечаниями и делая выписки!

Еще недели две мне придется заниматься изысканиями, потом я на целую неделю предамся игре фантазии, а там - плыви моя галера (или, скорее, трирема)! Принимаюсь за дело, это вовсе не означает, что на меня снизошло "вдохновение", но мне не терпится посмотреть, как это все будет,- своего рода любопытство, как бы похотливое желание без эрекции.

...Мне представляется невозможным, чтобы я закончил книгу этой зимой, хотя она и должна быть написана непринужденно, увлекательно, благодаря чему, возможно, будет восприниматься легче, чем психологический роман. но... но... Счастливцы Скюдери! 2

345. ЭЖЕНУ КРЕПЕ. ИЮЛЬ АВГУСТ 1857

Если вам попадется что-нибудь другое - гравюры, рисунки и т. д.," вышлите их мне '. Чего я только не дал бы за изображение самой простой, но действительно подлинной -пунической мозаики. И все же мне кажется, что события могли быть такими, как я, наконец, сумел их описать. Мне не смогут доказать, что я нагородил нелепостей.

346. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КОНЕЦ ИЮЛЯ-НАЧАЛО АВГУСТА 1857.

Нет, дружище! Не такой я дурак! Не покажу тебе ни кусочка "Карфагена", пока последняя его строка не будет написана, ибо достаточно с меня собственных сомнений и незачем прибавлять к ним еще твои. От твоих замечаний я совсем потеряю голову. Что касается археологии, то она будет "вероятной" '. Вот и все. Только бы мне не могли доказать, что я нагородил нелепостей,- вот все, что мне надо. Что касается сведений по ботанике, на это мне совершенно начхать. Я собственными глазами видел все растения и все деревья, которые мне нужны.

К тому же все это почти не имеет значения, это дело второстепенное. Книга может быть полна грубых ляпсусов и ошибок и не стать от этого хуже. Я знаю, подобная доктрина, будь она принята, могла бы иметь плачевные последствия, особенно во Франции, где царит педантизм невежества. Но в противоположной тенденции (которох!, увы, придерживаюсь я) есть, на мой взгляд, большая опасность, Изучение одежды заставляет нас забывать о душе. Я бы отдал толстенную пачку заметок, сделанных за пять месяцев, и девяносто восемь прочитанных мною томов ради того, чтобы меня хоть на несколько секунд "по-настоящему" взволновали страсти моих героев. Остережемся увлекаться безделками, не то мы, того и гляди, вернемся к "Кофейнику" аббата Делиля 2. 13 настоящее время существует целая школа живописи, которая в своем увлечении Помпеями докатилась до такой вычурности, что превзошла Жироде 3. Я же полагаю, что не надо "ничего любить", другими словами, надо беспристрастно и свысока взирать на все предметы.

347. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, ОКОЛО 5 АВГУСТА 1857.

Да, литература осточертела мне до последней степени! Но это не моя вина, она стала для меня чем-то вроде врожденного сифилиса - от нее невозможно избавиться. Я отупел от искусства и от эстетики, а ни дня не могу прожить без того, чтобы не счесывать эту незаживающую язву, которая все время зудит.

Я не написал еще ничего такого (если хочешь знать мое искреннее и откровенное мнение), что бы полностью меня удовлетворило. Во мне живет некий идеал (прости за это слово) и, как мне кажется, вполне отчетливый, идеал стиля, и, стремясь достичь его, я просто выбиваюсь из сил. Потому-то я и пребываю в постоянном отчаянии. Чтобы выйти из этого состояния, мне нужна мощная встряска.-Кроме того, по натуре своей я человек не веселый. П( шляк, гаер, охальник,- сколько угодно, и тем не менее премрачный тип. Короче, жизнь мне омерзела до глубин! души. Вот мое исповедание веры.

Вот уже полтора месяца, как я трусливо отступаю перед "Карфагеном". Я нагромождаю горы выписок, горы книг, ибо не чувствую себя в ударе. Не вижу со всей ясностью своей цели. Чтобы книга "сочилась" правдой, надо преисполниться своей темой по самое горло. Тогда сам собой возникнет колорит как неизбежный результат, как цветение самой идеи.

В настоящее время я с головой ушел в Плиния, которого второй раз в жизни читаю от начала до конца. Мне: надо еще кое-что отыскать у Афинея и Ксенофонта да просмотреть пять-шесть "Записок" Академии надписей !. После этого, честное слово, будет уже все! Тогда я продумаю свой, уже готовый, план и возьмусь за дело! И начнутся муки слова, ужасы ассонансов, пытки периодами' Я буду обливаться потом и корчиться на своих метафорах (как Гватимозин) 2.

По правде говоря, метафоры меня волнуют мало (их,; предостаточно), а вот что действительно меня мучит - так это психологическая сторона моей истории.

...Все, что я думаю плохого о "Лете" ° (а я одновременно думаю о нем и много хорошего), можно выразить так: мне кажется, что в этой вещи слишком чувствуется заданноегь. преднамеренность, за холстом виден художник.

348. ШАРЛЮ БОДЛЕРУ. 14 АВГУСТА 1857

Только что узнал, что вы подвергаетесь преследовани-, м за вашу книгу '. Говорят, это уже старая новость. Я ничего не знал об этом, ибо живу здесь, словно за сто ьюяч лье от Парижа.

За что преследуют? На кого вы "посягнули"? На ре-шгию? Или на нравы? Передано ли дело в суд? Когда он состоится? И так далее.

Это что-то новое - преследовать книжку стихов! До tnx пор судебные органы поэзию не трогали.

Я невероятно возмущен. Сообщите мне подробности вашего дела, если это вас не слишком затруднит, и позвольте тысячу раз сердечнейше пожать вашу руку.

349. ШАРЛЮ БОДЛЕРУ. КРУАССЕ, 23 АВГУСТА 1857.

Я получил отзывы о вашей книге. Статья Асселино доставила мне большое удовольствие '. Кстати, он очень мил ко мне. Передайте ему в нескольких словах мою благодарность. Держите меня в курсе вашего дела, если это не слишком вам противно. Я им интересуюсь так, словно оно касается меня лично. Это преследование совершенно лишено смысла. Меня оно возмущает.

А Беранже только что удостоился национальных почестей! 2 Этот мерзкий буржуа, который воспевал доступную любовь и поношенные фраки!

Представляю себе, что было бы, если бы наперекор всем восторгам, расточаемым этому прославленному старому колпаку, взять да и прочитать на судебном заседании отрывки из его песен (это же не песни, а оды г-на Прю-дома),-впечатление было бы сильное. Рекомендую вам следующие: "Моя Жаннетон", "Вакханка", "Бабушка" и др. Все они столь же богаты поэзией, сколь и моралью. А поскольку вас обвиняют в оскорблении нравов и религии, я думаю, что провести параллель между вами двумя было бы вполне уместно. Сообщите эту идею (если она чего-то стоит) вашему адвокату 3.

350. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КОНЕЦ АВГУСТА 1857

Сюжет у книги прекраснейший, и это внушает мне сильную тревогу, поскольку прекрасные сюжеты, как правило, не удаются. Впрочем, это слово - сюжет - ничего не значит, все зависит от исполнения. История какой-j нибудь вши может быть прекраснее истории Александра Великого.

351. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. СЕНТЯБРЬ - ОКТЯБРЬ 1857.

В первой главе я добрался до моей бабенки. Навожу глянец на ее костюм, это меня забавляет. Так я чувству! себя немножечко увереннее. Я, словно свинья, вываливаюсь в драгоценных каменьях, которыми окружаю ее, думаю, что слова "пурпур" или "алмаз" попадаются в каж| дой фразе книги. Что за каша! но я из нее выберусь!

К тому времени, когда вы меня увидите (это будет н| раньше декабря), я наверняка закончу первую глав} и, может быть, начну вторую: эту вещь нельзя написать! одним махом. Тут все дело в целом. Литературные при-: емы, которыми я сейчас пользуюсь, нехороши, но с этого надо начинать, чтобы можно было разобраться. Потом придется убрать много изъянов и наслоений, чтобы книга приобрела более простой и возвышенный облик.

352. ЛУИ БУЙЕ. КРУАССЕ, 8 ОКТЯБРЯ 1857

Тебя удивляет, что Лимерак говорит с таким восторгом о его величестве Наполеоне III. Но в одной статье обо мне он сказал и того лучше: непозволительно писать тар скверно (как я), когда на троне сидит величайший писатель нашего времени ' (это дословно),- вот он 15 августа и получил орден.

Я еще раз просмотрел длиннющий памфлет Понмартена, где он упрекает меня в том, что я-не "дышу демократией", перехожу все время от "плоского к напыщенному" и т. д. и т. п. 2. Все это настолько глупо, что оставляет меня равнодушным. Что касается литературных дел, то я питаю мстительное чувство только к двум людям, во-первых, к достопочтенному Жакотте, а затем к Алле, который задал мне вопрос, "хорошо ли я все обдумал" 3. Этого высказывания я ему забыть не могу. Это сильнее меня.

По поводу успеха я уже писал тебе, что кюре из Кантеле 4 мечет против меня громы и молнии. Он вырывает мою книгу из рук своих прихожанок. Признаюсь, это доставило мне большое удовольствие. Никакая похвала не польстила мне в такой степени. Итак, я получу все сполна: нападки правительства, газетную брань и ненависть священников!

...Кажется, что-то начинает мне брезжить в моем окаянном романе. В нем, может быть, нет ни одного абзаца хорошего, и нам обоим придется повозиться с исправлениями. Боюсь, многие страницы надо будет вырезать. Но мне наконец - наконец-то! - кажется, что я начинаю понимать, что хочу сказать (до чего ж я бестолков, спаси господи!). Я ввел свою бабенку в толпу солдат5. Она до того увешана драгоценными камнями и пурпуром, что ее под ними совсем не видно. Вот так я попеременно перехожу от изобилия деталей к бедности эффектов, что весьма плачевно. Этот сюжет следовало бы трактовать просто и вдохновенно. Он стал бы от этого более эпическим и благородным. Но как подобным способом заставить буржуа видеть вещи? Самое важное - найти точные образы, создать иллюзию, однако, чтобы этого достичь, требуется множество вторых планов, в которых я вязну. В общем, четкое представление сложится у меня только по окончании первой главы, в которой уже есть все. Она будет, надеюсь, закончена через месяц. От нее-то и зависит общий тон. Каких только нет у меня тревог!

353. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. КРУАССЕ, ОКОЛО 20 ОКТЯБРЯ 1857.

По поводу революции 1830 года Гете сказал: "Еще один твердый орешек подкинуло мне провидение, чтобы я разгрыз его" '. Виктор Гюго писал: "Для него одного сверкало небо звездами" 2. А я думаю так, что этот славный старикан жил на свете исключительно для того, чтобы развлекать меня 3. Какие творения! Какие типы! А какие зарисовки нравов! Как все это правдиво! Какие возвышенные характеры!.. Какая восторженность и какие благородные помыслы! Представьте себе только, что написал бы о нем господин де Ламартин в одной из своих "задушевных бесед"! 4

354. ШАРЛЮ БОДЛЕРУ. КРУАССЕ, 21 ОКТЯБРЯ 1857.

Сердечно благодарю, дорогой друг. Ваша статья доставила мне величайшее удовольствие '. Вы проникли в тайный замысел моего произведения так, словно вселились в мой мозг. Вы поняли и прочувствовали все до самой глуьб'-шы. Если вы находите, что книга моя будит мысли 25 то отзыв, который вы дали о ней, будит их не в меньшем! степени, и через полтора месяца, когда мы свидимся, мы обо всем поговорим.

355. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. КРУАССЕ, 4 НОЯБРЯ 1857.

Как мне перед вами стыдно, дорогая моя корреспондентка! Так вот, чтобы доказать мне, что вы нисколько не сердитесь, ответьте незамедлительно. Не подражайте моему долгому молчанию, уверяю вас, что причина у пего невеселая. Если бы вы знали, как я себя извел, истерзал, замучил! У меня поистине натура Геркулеса, если я выдерживаю те жестокие пытки, на которые обрекает меня моя работа. Как счастливы те, кто не мечтает о невозможном! Считаешь себя мудрецом потому, что отрекся от житейских страстей. Какая чепуха! Да легче сделаться миллионером и жить в венецианских дворцах, полных шедевров, чем написать одну хорошую страницу и остаться довольным собой. Два месяца тому назад я начал роман из древних времен и только что окончил первую главу. И вот ничего хорошего в ней не нахожу и по этому поводу денно и нощно предаюсь отчаянию, не приходя ни к какому решению. Чем больше опыта я приобретаю в своем искусстве, тем большей пыткой оно для меня становится, воображение остается прежним, а требования вкуса растут. Вот в чем несчастье. Немного, полагаю, есть на свете людей, которым литература причиняла бы такие страдания, как мне. Еще месяца два я буду оставаться здесь, в полном одиночестве, в обществе одних только облетающих осенних листьев и реки, безостановочно катящей свои воды. Эта полная тишина пойдет мне на пользу,- будем надеяться! Но если бы вы знали, какая иногда меня охватывает усталость! Ибо у меня, так рьяно призывающего вас к мудрости, тот же неизбывный сплин, что и у вас, сплин, который я пытаюсь заглушить мсиучим голосом Искусства, а когда этот голос сирены слабеет, меня одолевает невыразимая тоска, чувство подавленности и раздражения. Что за ничтожная штука - человечество, не правда ли? Бывают дни, когда все мне представляется жалким, а инш-да - гротескно-уродливым. Жизнь, смерть, радость и слезы, все это в конечном счете немногого стоит. С высоты планеты Сатурн наша Вселенная всего лишь ма-енькая звездочка '. Знаю, надо стараться, чтобы разум вой парил столь же высоко, как звезды. Но не всегда это дается.

Заметили вы, как любим мы собственные страдания? Вы цепляетесь за свои религиозные идеи, которые заставляют вас страдать 2, а я за химеру стиля, изнуряющего мою душу и тело. Но если мы чего-то и стоим, то, быть может, как раз благодаря нашим страданиям, ибо все они - суть стремления к высшему. На свете столько живет людей, чьи радости так низменны, а идеалы так ограниченны, что нам следует благословлять свое несчастье, если оно делает нас достойнее.

...В своем последнем письмо вы мне пишете о Беранже 3. Громкая слава этого человека, на мой взгляд, одно из самых вопиющих доказательств глупости нашей публики. Ни Шекспир, ни Гете, ни Байрон, короче - ни один великий человек не вызывал такого всеобщего восхищения. Этот поэт по сей день не имел ни одного противника, а на его репутации нет даже тех пятен, что есть и на солнце. Звезда буржуазии, в глазах потомства он потускнеет, в этом я уверен. Не люблю я этого гривуазного и воинственного шансонье. Повсюду нахожу я у него посредственный вкус и нечто заурядное, что меня отталкивает. В каком тоне он говорит о боге! А о любви! Но Франция - жалкая страна, что бы ни говорили. Беранже доставил ей ровно столько поэзии, сколько она способна вынести. Более высокая лирика ей недоступна. Это как раз то, что требуется для ее темперамента. Вот причина такой чудовищной популярности. Не говоря уже о практической смекалке этого малого! Грубые башмаки придавали цену грубым шуткам. Народ видел в нем свое отражение, начиная от души и кончая одеждой.

Что касается Спинозы (он-то уж действительно великий человек), попытайтесь раздобыть его биографию, написанную Буленвилье 4. Она была издана в Лейпциге на латинском языке. Эмиль Сессе перевел, мне кажется, "Этику". Это надо прочесть. Статья г-жи Куанье в "Ревю де Пари" была малосодержательной. Да, надо читать Спинозу. Люди, обвиняющие его в атеизме,- ослы. Гете говорил: "Когда у меня на душе смутно, я перечитываю "Этику" . Быть может, и вас, как Гете, успокоит чтение этого великого произведения. Десять лет назад я потерял человека, которого любил больше всех на свете.- Альфреда Лепуатвена. Во время своей болезни, ставшей для него последней, он ночи напролет читал Спинозу.

Я не знал никого (а я знаю многих), кто обладал бы умом столь устремленным в бесконечное, как этот мои друг, о котором я говорю. Мы с ним, бывало, по шесть часов кряду беседовали о высоких материях. Уверяю вас, что иногда мы забирались очень высоко. С тех пор как его нет в живых, я уже почти ни с кем не беседую, а болтаю или молчу. Ах! Сердце человеческое подобно некрополю! Заче^. ходить на кладбище? Дадим волю воспоминаниям,- сколько могильных холмов!

Как прошла ваша юность? Моя, со стороны внутреннее была прекрасна. Я знавал восторги, которых, увы, более испытываю, у меня были друзья, которые умерли или ременились. Была большая вера в себя, высокие душевл! порывы, какая-то пылкость во всем моем существ^ Я мечтал о любви, о славе, о Прекрасном. Сердце мое бьп открытым, как мир, и я жадно вдыхал в себя все ветрь небес. Но постепенно я очерствел, поизносился, увял. я никого не виню в этом, кроме себя! Я извел себя бес-; смысленной гимнастикой чувств. Находил удовольствий в том, чтобы обуздывать свою плоть и терзать свое сердца^ Я отталкивал от себя все упоительные радости, каки| предлагала мне жизнь. Ожесточась против самого себя, с корнем вырывал из себя человека двумя руками, двум сильными и гордыми руками. Дерево, покрытое зелене! щими листьями, я хотел превратить в обструганный стол? чтобы на самом верху его. словно на алтаре, возжечь HI кому неведомый небесный огонь... Вот почему в тридцат! шесть лет я чувствую себя таким опустошенным, а ино! раз - таким усталым! Не похожа ли в чем-то эта моя исЩ тория, которую я рассказал вам, на вашу собственную?

356. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, КОНЕЦ НОЯБРЯ 1857.

Ты только подумай, умнейший племянник ', за что я взялся: пытаюсь воскресить целую цивилизацию, о которой мы ничего не знаем!

До чего трудно писать сочно и в го же время стремительно! И, однако, это необходимо. На каждой странице должно быть вдоволь еды и питья, действия и красок.

357. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, КОНЕЦ НОЯБРЯ- НАЧАЛО ДЕКАБРЯ 1857.

Короче, ты увидишь это лишь много позже, когда изрядный кусок уже будет сделан! Да и зачем тебе читать то, что, возможно, будет выброшено? Ну и чертов сюжет! Я попеременно впадаю то в самую нелепую выспренность, то в самую академическую пошлость. Текст отдает то Петрюсом Борелем, то Жаком Делилем . Честное слово, я боюсь, чтобы это не оказалось и шаблонно, и чертовски причудливо. С другой стороны, поскольку необходимо создать напряжение, я ударяюсь в мелодраму. Впору сломать себе шею, черт бы это все побрал!

Самое трудное - найти верный тон. Он достигается предельной сжатостью мысли, как бы она ни возникла - сама по себе или ценою усилий, но не так-то легко беспрерывно воображать себе определенную реальность, то есть ряд ярких и правдоподобных черт некоего мира, отстоящего от нас на две тысячи лет. Впрочем, для того, чтобы тебя поняли, приходится все время делать нечто вроде перевода, а ведь какую пропасть это создает между абсолютом и твоим произведением!

К тому же, поскольку французский читатель, "желающий, чтоб слух его не оскорбляли" , имеет уже сложившееся представление об античности, он рассердится на меня за то, что я преподнес ему нечто, этому представлению вовсе не соответствующее. Ибо мое варево не будет ни римским, ни латинским, ни иудейским. Каким же оно будет? Не знаю. Клянусь тебе всеми оргиями храма Танит, что эта вещь будет иметь "резкие и причудливые очертания" ", как говорит отец наш Монтень. То, что ты о нем пишешь,- верно.

Прощай, дорогой мой старичок. Читай и шлифух! свою повесть 4. Дай ей полежать и возьмись за нее снова, книги не рождаются, как дети, их строят, как пирамиды, по заранее обдуманному чертежу и таская на собственном хребте громадные глыбы, громоздят их одну на другую, не жалея ни времени, ни труда, а ведь это сооружение бесполезно! Все это останется стоять в пустыне! Но будет величественно господствовать над ней. Шакалы испражняются у ее подножия, а буржуа взбираются на ее вершину и проч.- можешь сие сравнение продолжить.

358. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. КРУАССЕ, 12 ДЕКАБРЯ 1857.

Со времени моего последнего письма я был в довольно скверном состоянии. Взялся за проклятую тему, от которой у меня голова кругом идет, и нахожусь в полном отчаянии. Чувствую, что не то делаю, понимаете? Что мои персонажи должны бы говорить совсем не так. Немалая это самонадеянность - пытаться проникнуть в душу людей, если люди эти жили более двух тысячелетий тому назад и их цивилизация не имеет ничего общего с нашей. Правда смутно видится мне, но я не проникся ею, мне не хватает настоящего волнения. Жизнь, движение - вот что способно заставить человека воскликнуть: "Да, это так!" - хоть он никогда и не видел натуры, а я томлюсо, жду, тщетно напрягаю свое воображение и злюсь. В моей жизни уже бывали печальные дни, минуты, когда мой парус сникал от безветрия. В такие моменты ум отдыхает! На раз это, пожалуй, слишком затянулось. Ничего, надо терпеливо сносить свою беду, вспоминать лучшие дни и деяться, что они еще вернутся.

...Вы мне пишете, что я уделяю слишком много внимарния форме. Увы! Это все равно, что душа и тело. Форма и мысль для меня едины, и я не представляю себе одно без другого. Чем прекраснее мысль, тем звучнее фраза, уверяю вас. Точная мысль влечет за собой точное слово (и является им).

Если сейчас я ничего не в состоянии построить, если' все, что я пишу, пусто и плоско, то это потому, что я но; живу чувствами моих героев, вот и все. Высокие слова (которые донесло до нас предание) нередко произносились людьми простодушными. Это вовсе не служит аргументом против Искусства, наоборот, ибо у этих людей было то, что и составляет само Искусство, то есть конкретная мысль, какое-либо сильное чувство, достигшее своего высшего выражения. "Если бы у вас была вера, вы двигали бы горы" ' - это изречение лежит и в основе Прекрасного. Его можно изложить прозаичнее: "Если ты точно знаешь, что хочешь сказать, то скажешь это хорошо". Вот почему легче говорить о себе, нежели о других!

Так вот, на мой взгляд, о других до сих пор говорили весьма мало. Роман был не чем иным, как раскрытием личности автора, и, скажу больше, вся литература в целом - тоже, за исключением, быть может, двух-трех писателей. А между тем необходимо, чтобы науки нравственные пошли иным путем и относились бы к своему предмету так же как науки физические, то есть беспристрастно. Современный поэт должен иметь сочувствие ко всему и всем, чтобы все понять и описать. Прежде всего, нам не хватает научных знаний, мы погрязли в варварстве, как дикари: философия в ее нынешнем виде я религия в ее нынешнем состоянии - это цветные стекла, мешающие нам видеть ясно, во-первых, потому, что люди исходят из предвзятого мнения; во-вторых, потому, что они задаются вопросом "для чего", прежде чем уяснят себе "каким образом"; в-третьих, потому, что человек все относит к себе. "Солнце создано для того, чтобы освещать лемлю" Дальше этого мы так и не пошли.

359. М-ЛЬ ЛЕРУАПЕ ДЕ ШАНТЕПИ. ПАРИЖ, 23 ЯНВАРЯ 1858.

В первые дни моего пребывания в Париже я был до нелепого занят театральными делами. "Бовари" хотели переделать в пьесу. Театр "Порт-Сен-Мартен" предложил мне наивыгоднейшие в денежном отношении условия. От меня требовалось только разрешение, и я получил бы половину гонорара. Самую пьесу состряпал бы какой-нибудь известный умелец, Деннери или кто другой. Но осквернить искусство примесью денег показалось мне неприличным. Я отказался бесповоротно ' и забрался опять в свою берлогу. Когда я сам напишу пьесу, то войду в театр с парадного хода или совсем не войду. И потом хватит толковать об этой "Бовари", это начинает надоедать. Впрочем, ее уже показывают в ревю в двух театрах - "Варьете" и "Пале-Рояле" 2. Этих двух гнусностей мне вполне достаточно! Я не только не использую свой успех, как мне советуют, а делаю все возможное, чтобы он не возобновился! Книга, которую я пишу в настоящее время, будет так далека от современных нравов, что из-за полного отсутствия сходства между моими героями и читателями не вызовет большого интереса. В ней не найдут ничего подсмотренного, ничего такого, что обычно нравится. Это будет Искусство, чистое Искусство, и ничего другого.

360. НЕИЗВЕСТНОМУ ЛИЦУ. ДО 12 АПРЕЛЯ 1858.

Я хотел бы написать вам очень длинное письмо по поводу вашего решения всецело посвятить себя литературе.

Ее ш вы чувствуете в себе непреодолимую потребность писать ii обладаете здоровьем Геркулеса, вы поступили правильно. В противном случае, нет!

Я это ремесло знаю. Оно не из легких! Но тем оно и прекрасно, что не легкое. Работа в газете - дело пустое, она только помешает вам создавать большие произведения и вести длительные разыскания. Остерегайтесь ее. Это пропасть, поглотившая самые сильные натуры. Я знавал талантливых людей, ставших чем-то вроде вьючных животных.

Извините за совет, если он задевает ваши чувства, не думаю, что я прав.

Читайте много, систематически и изберите себе боль-| шую и сложную тему. Перечитайте всех классиков, но не так, как в коллеже, а "для себя", и подвергните их с своего разума, всесторонне и тщательно, как стали бы вь судить авторов современных.

361. ЛУИ БУЙЕ. ТУНИС, 8 МАЯ 1858

О своем романе не думаю совершенно. Наблюдар страну, вот и все, и получаю огромное удовольствие '.

Никакому разврату я не предавался! Но Карфаген знаю теперь досконально, во всякое время дня и ночи. Я собрал для тебя ракушки на берегу мря; день провожу, осматривая окрестности. Часто уезжаю на три-четыре дня.

На прошлой неделе посетил Утику и целых три дня пробыл в Карфагене совсем один. Сегодня вечером от правляюсь с караваном в Бизерту, верхом на муле.

362. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, 20 ИЮНЯ 1858.

Всю неделю, что он здесь, мы с ним работаем как проклятые. Да будет тебе известно, что "Карфаген" придется полностью переделать, или, вернее, писать заново. Я уничтожаю все. Это было нелепо невозможно фальшиво!

Думаю, что теперь я нашел верный тон. Я начинаю понимать своих персонажей и увлекаться ими. Это уже много. Не знаю, когда я кончу этот грандиозный труд. Наверно, не раньше чем через два-три года. А до тех пор умоляю всех, кто будет со мной встречаться,- ни слова на эту тему. Меня так и подмывает разослать людям извещения о моей смерти.

Мой выбор сделан. Публика, печатание, время отныне для меня не существуют, вперед!

363. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, 24 ИЮНЯ 1858.

Я вернулся (скорее морально, чем физически) в свою пещеру, и отныне, в течение двух-трех лет, быть может, ничто происходящее у нас в литературе не будет достигать моего слуха. Буду, как в былые времена, писать для себя, для себя одного. Что касается "Пресс" и Шарля-Эдмона так их всех, растак и перетак! Главное - не дохнуть со скуки. Уверен: то, что я сейчас пишу, не будет иметь никакого успеха, тем лучше, я на это трижды плевал! Если для достижения успеха надобно живописать буржуа, то я предпочитаю вовсе без него обойтись, ибо нахожу это занятие низменным и гнусным, не говоря уже о том, что плоды его доставили мне мало радости. Не желаю я больше делать уступок, буду описывать ужасы, сервирую рагу из человечины и матлот из змей и т. д. Ибо, черт побери, надо хоть немного позабавиться, прежде чем околеть, это самое главное, и как раз то, чего я всячески тебе желаю.

364. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. КРУАССЕ, КОНЕЦ ИЮНЯ -НАЧАЛО ИЮЛЯ 1858.

Засел опять за "Карфаген" и уже три дня работаю как одержимый. Составляю главу пояснений, которую, для удобства читателя, вставлю между второй и третьей главами '. Сейчас отделываю пассаж, содержащий топографическое и живописное описание означенного города, а также сведения о народе, в нем обитавшем, включая сюда одежду, государственное устройство, религию, финансы, торговлю и т. д. Блуждаю в лабиринте. Вот так!

...В Руане состоялись великолепные празднества - с точки зрения затраченных денег и глупости! Все буржуа оделись под Людовика XIV. Людовика XIV изображал некий молокосос, и солдаты местного гарнизона тоже были одеты, как вояки времен Людовика XIV! Старых"! актер по имени Кюдо исполнял роль Пьера Корнеля, которого представляли Людовику XIV, а короля приветствовал мэр с трехцветным шарфом. Две шлюхи с Ипподрома изображали обеих королев, восседая в карете от Годийо. Какой-то немыслимый бред . Множество всевозможных нелепостей и полное отсутствие фантазии. Ничто так ясно не доказывает художественной скудости нашей эпохи. Ее не хватает даже на то, чтобы устроить народный праздник. Что за хлам эти вечные венецианские шесты, вечные фонарики и вечные знамена! Не говоря уже о господах полицейских, которые потеют в своих сапогах ради поддержания порядка. "История человеческого разума - история человеческой глупости",- говаривал г-н де Вольтер 3.

365. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. КРУАССЕ, 1! ИЮЛЯ 1858.

Я основательно изъездил окрестности Туниса и развалины Карфагена, проехал все королевство с востока на запад, чтобы вернуться в Алжир через кефскую границу, пересек затем восточную часть провинции Константина до Филиппвиля, где сел на пароход. Я был все время один, чувствовал себя хорошо, ездил верхом, в веселом расположении духа.

И вот теперь все, что я понаписал в своем романе, придется переделать: я совершенно заблуждался.

366. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, ОКОЛО 24 ОКТЯБРЯ 1858.

С тех пор как существует литература, никто еще не предпринимал такой безумной попытки. Эта работа утыкана со всех сторон трудностями, словно шипами. Заставить людей говорить на языке, на котором они не думали\ О Карфагене у нас ничего не знают. (Мои догадки, как я полагаю, основательны, я даже уверен в этом после того, как кое-что увидел своими глазами.) Но это ничего не значит, надо, чтобы описание отвечало известному представлению, хоть и туманному, но уже сложившемуся. Я должен найти середину между ходульностью и реальностью. Если я в конце концов подохну, это будет, по край^ ней мере, достойная смерть. Но я уверен, что хорошие книги так не делаются. Не выйдет из этого хорошей книги. Ну и что! Зато она позволит помечтать о чем-то великом. В своих стремлениях мы лучше, чем в своих свершениях.

367. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, 19 ДЕКАБРЯ 1858.

Тысяча поздравлений, сударь мой, со столь удачной продажей твоего "Даниеля". Отчего я не так ловок? До сих пор литература обошлась мне в двести франков убытку '.

Таковы мои прибыли, а при моей манере работать они на-чряд ли будут иными.

Ты спрашиваешь, что я поделываю. Изволь: встаю ч полдень, а ложусь между тремя и четырьмя часами утра. Засыпаю около пяти. Почти не вижу дневного света. Зимой это довольно противно. Поэтому я перестал различать дни ,тедели, день и ночь. Веду суровый и необычный образ жизни, без всяких событий, без шума, и мне он очень нравится. Это объективное, полное небытие. И я не так уж плохо работаю, по крайней мере на мой взгляд. За восемнадцать дней написал десять страниц, прочел целиком "Отступление десяти тысяч", просмотрел шесть трактатов Плутарха, большой гимн Церере (в сборнике "Гомеровых гимнов" на греческом языке), кроме того, "Encomium pioriae" ["Похвала Глупости" (лат.).] Эразма и вечером, вернее утром, в постели,- Табарена, для развлечения 2. Вот так. А через два дня приступаю к III главе. Если я сохраню предисловие, то это будет IV-я, но нет, никакого предисловия, никаких пояснений. I глава заняла у меня нынешним летом два месяца. И все же я без колебаний швырну ее в огонь, хотя сама по себе она мне весьма нравится.

Я пребываю в жесточайшей тревоге, так как собираюсь намеренно повторить в главе III то, что уже было сказано в главе II. Люди хитрые сплутовали бы, чтобы избежать этой трудности. Я же буду топтаться в самой гуще, как бык. Таков мой метод. Ну и придется же мне попотеть! И хорошенько помучиться над отделкой этого пассажа! Серьезно, я полагаю, что никогда еще ни один писатель не брался за столь трудный, с точки зрения стиля, сюжет. В каждой строке, в каждом выражении я ощущаю скудость языка, слов не хватает до такой степени, что зачастую приходится менять некоторые детали. Подохну я от этого, старина, подохну, и все. Ну да ладно, все это уже начинает чертовски меня забавлять.

368. ГРАФУ ДЕ СЕНТ-ФУА. КРУЛССЕ, 26 ДЕКАБРЯ 1858.

Вы были бы очень любезны, если бы смогли прислать мне какие-нибудь специальные труды о нравах укротителей змей, для колорита. Мне надо знать, какими приемами пользуются эти молодцы, ловя и приручая змей, а в особенности - какие лекарства они дают этим тварям, когда тс больны. Если вам известны еще какие-нибудь забавные подробности, буду вам очень признателен '. Не случалось ли вам во время ваших экскурсий видеть место, могущее называться "ущельем Топора", то есть совершенно закрытый уголок среди гор, более или менее похожий по форме на топор? Вот что я в первую очередь желал бы знать. Это место должно находиться в окрестностях Тл-ниса, в горах Арианы 2.

369. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, 4 ЯНВАРЯ 1859.

Эту книгу глотаешь залпом . Пожалуй, чувствуется, что автор несколько излишне любуется пейзажами, на них он не скупится. Но поскольку все они сделаны хорошо, меня это не беспокоит. Книга от начала до конца написана горячо и взволнованно. Однако в Даниеле слишком заметен автор, не чувствуешь превосходства писателя над его героем. Но это не столь уж важно, поскольку все говорится от лица героя. Требовалось большое искусство, чтобы Луиза не получилась пошлой, ибо, в сущности, это не что иное, как "Ангел". Что касается Даниеля, принадлежащего к семье Оберманов и Роже 2, то ему я ставлю в упрек единственно, что он говорит слишком много, у него есть напыщенные обороты. Он обращается к небесам, кричит в пространство, он кощунствует. Я не нападаю на суть этого характера, а имею в виду, что можно было бы освободить его от избитых черт, изменив некоторые без конца повторяющиеся выражения: "Вскричал я", "О небо!" Они придают ему театральность, а ведь это персонаж сосредоточенный в себе, мечтатель.

Автор слишком назойливо восхваляет остроумие графа, но недостаточно его показывает. Следовало бы, раз уж это такой остроумный господин, вложить ему в уста то или иное меткое словцо. Я предпочел бы немного сократить фразы, где нам без конца твердят: "Это был ум тонкий. насмешливый" и т. п. Об остротах этого старого шута говорится много раз, а мы их почти не замечаем.

На мой взгляд, к концу второй части интерес ослабевает и стиль снижается. До пожара повествование еще кое-как тащится, после пожара оно сникает совсем. Что касается четвертой части, то она получилась сильной, превосходной, занимательной, волнующей - одним словом, она удалась.

Слабая сторона твоего стиля - диалог там, где в нем нет необходимости по существу. Ты не владеешь искусством выпукло подать в разговоре самое главное, ловко опустив то, что к этому подводит. Это замечание я считаю очень важным. Диалог в книге воспроизводит правду жизни (абсолютную) ничуть не более, чем это делает весь остальной текст, здесь надо уметь так же, как в описании, отбирать и перемежать разные планы, создавать переходы и полутона. Вот почему прекрасные места в твоих диалогах (а они есть) теряются, не производят того впечатления, которое производили бы, если бы ты освободил их от всего им сопутствующего.

Я веду речь не о том, чтобы урезывать мысли, а о том, чтобы чуть приглушить тон мыслей второстепенных. Для этого их надо оттеснить назад, то есть изложить покороче и в косвенной речи.

Вот то, что относится к вопросу формы (а значит, и к вопросу производимого впечатления и занимательности), это самое серьезное из всего, и даже единственно серьезное. Таким путем ты избежишь монотонности. Сожми, сожми диалоги, слишком много у тебя разговаривают, и почти все твои персонажи говорят на один манер, их речи недостаточно "характерны" (исключение - Жорже). Так, Луиза в одном месте говорит, что она "отождествляет",- молодая девушка так никогда не скажет.

Но если в диалогах и не хватает наблюдательности, ее в полной мере находишь в описаниях (и здесь она блистательна). Дамы, занимающиеся рукоделием под навесом, и купальщицы - это завершенные картины. В них есть легкая и затаенная насмешливость, которую надо будет разработать дальше и которая, я уверен, вызовет удивление. Что касается картин природы, видов моря и неба, они сделаны как нельзя лучше.

Короче, и по своему характеру, и по стилю, словом, в целом, "Даниель", по-моему, значительно превосходит "Фанни".

Но (вот опять вылезает "но"), начиная со второй части, действие замедляется, отсюда все это следует серьезно пересмотреть и ужать. Нет движения вперед, и я считаю, что из-за своей растянутости эта часть находится в диспропорции со всем остальным. Иное отступление занимает больше места, чем важнейшая сцена.

Теперь о двух поправках, или, вернее, о двух сокращениях.

1. Речь Даниеля о рыбачках

Что ты видишь в ней хорошего? Она с начала до конца написана избитыми фразами и в высшей степени банальна по существу. Какой буржуа не думал и не говорил точно так же? Выхватываю первые попавшиеся мне при перелистывании этих неудачных страниц слова: "Железные когти нужды", "жаркое пламя" печи, "жалкие лохмотья"; время года, когда природа улыбается человеку, зрелище их труда, зрелище подобной бедности, "гармонические очертания его профиля (тип художника!)", непостижимая странность чувства, трогающего сердце; "самые несчастные несчастны не от работы!!!"; делая тяжкое усилие; лепта бедняка и т. д. и т. п. Омрачить образ, который будет жить и т. п. 3. ¦

Все это написано жалким языком, потому что пошло само содержание. Какова мысль, таков и стиль! Если тебе! нужно, чтобы Луиза волновалась, выказывала жалость, попытайся найти что-нибудь более захватывающее и изъ-' ясняйся покороче.

2. Невероятный доктор

Ах, ну и забавный же он! Где, черт возьми, ты видел таких докторов? Ты назовешь мне в ответ определенное имя, я знаю, кто твоя модель, она существует в действительности, не так ли? Но тут и кончается правда. Сельский врач подобного типа - да помилуйте! Доктор медицины в Трувиле! Доктор-умница, насмешник, филантроп, агроном, бежавший от городского шума! Это чистая фантазия, или я в этом ничего не смыслю. Во-первых, такого смертного никогда не существовало на свете, а во-вторых, никогда не существовало в деревне. Истинной правдой было бы, если бы этот твой врач, живя в данной среде, восхищался бы богатыми людьми, с которыми беседует, и держался их мнения. К тому же он слишком обходителен, слишком вежлив, он ходит на цыпочках по комнате больной (никогда я не замечал у этих господ такой предупредительности). В общем, он до крайности меня раздражает, этот твой доктор, этот вечный доктор всех романов и всех пьес. Для чего он нужен? Какой от него толк?

Как? Ты не чувствуешь, что с 181-й страницы все твои персонажи проворны, как носороги, что они говорят, чтобы ничего не сказать, и что все это слишком "с натуры"! "Ловлю вас на слове", "Дело не в этом", "Бедная мама! Как ее осаждают!", "Очень хорошо, спасибо, хватит", "Это не подлежит обсуждению", "Ни слова больше!"

А как несносна твоя Луиза! Ты ее портишь без всякого толку. Здесь она получается этаким пикантным синим чулком. Что за выражения: "Безотчетная грусть одиночества", "Обожаю тебя, как божественное откровение!" И с высоты эдаких ходулей мы срываемся в жалкую бер-кенаду 4.

О нет, все это нельзя признать удачным. Сравнение бога с собакой, или, вернее, собаки с богом, меня возмутило, а доктор (присутствовавший при этой знаменательной сцене) оказался, как видно, человеком весьма порядочным, раз он плакал вместе со всеми, слыша подобный рассказ.

Если ты дорожишь этой сценой, то всю ее надо переделать (Луиза-то нам ясна уже и так).

Возвращаюсь к пресловутому доктору (общение с которым испортило бедняжку Луизу). Он величает охотников "Немвродами"- это же чистейшей воды Прюдом! 5 "Невежественная толпа, ведущая растительную жизнь", "Жить здесь (в деревне) здоровее, чем в Париже". Твой доктор - осел. В деревне он найдет столько же болезней, что и в Париже (в Нормандии полно больных раком, следовало бы ему это знать). И он еще высмеивает салоны и клубы. Выражение "он обходит нивы, дабы понаблюдать за трудом землепашцев" несомненно удостоилось бы в коллеже похвального листа за французский слог, но не моему другу Фейдо пользоваться подобными оборотами. "Воспрещается облегчаться у этой стены" и т. п. Ты портишь свое здание, несчастный! Оскверняешь свой роман! Пачкаешь свое перо! Изображение сельского жителя - это из Делиля 6. Нет, честное слово, я исхожу "пеной бешенства"! "Вернуться под отчий кров", "звон сельского колокола" - ничего не пропущено, полный набор! Излияния нежных чувств следуют за рассуждениями об экономике. Вот бывшие слуги возвращаются с фабрики. Слуги у сельского врача! Если "граф был растроган", поистине он чувствительный человек!

Короче, весь этот пассаж я нахожу отвратительным. Ты потакаешь самым низкопробным склонностям умственных парвеню, этого гнусного племени так называемых мыслителей, филантропов, социалистов и т. д., молодчиков из "Сьекль" 7 и как их там еще.

Если ты хотел сделать своего доктора комическим персонажем (которому в дальнейшем должен противостоять Даниель), то это тебе удалось, но шутка слишком затянулась, и я не вижу, какой толк из этого может впоследствии выйти для Даниеля. Нам совершенно ни к чему знать мнения этого господина, в которых нет ничего смешного. Интерес вызывает только его история, так подумай же о твоих влюбленных.

Словом, молю на коленях, молитвенно сложив руки, заклинаю всем, что свято,- прояви героизм, убери эту главу!

Ты не то чтобы блуждаешь в потемках, нет! Ты попросту ослеп и не видишь уже кончика своего носа! И ты еще говоришь, это, мол, все ради того, чтобы тебя пере стали считать низменным реалистом? А я говорю тебе, что совершенно не понимаю этого аргумента и не могу пред ставить себе, чтобы спиритуализм в такой мере изобиловал общими местами.

Теперь, когда я кончил, подведу итог:
1. Прежде всего, все вышеуказанное выбрось вон.

2. Переделай, перетасуй или выкинь совсем (это было бы лучше всего) речь Даниеля о бедности. Что касается доктора, то я прошу у тебя его смерти как личного одолжения.

3. Пересмотри все диалоги, как я тебе рекомендовал.

4. Постарайся ускорить темп к концу второй части и во всей третьей, она самая слабая.

5. И обрати внимание на пометки, сдсланчые мною на полях, среди них есть и важные.

Последний совет:

Возьми наугад одну из тех страниц, которые я отметил как затянутые или плохо написанные, п прочитай ее независимо от остального, саму по себе, обращая внимание только на стиль. Затем, когда ты доведешь ее до наивозможного совершенства, посмотри, сочетается ли она с другими и нужна ли вообще. После каждой фразы спроси себя, каково ее содержание. Ты недостаточно усвоил аксиому: "Кто обуздывает себя, становится выше". Для тебя важен сюжет, но ты недостаточно внимательно оглядываешь все в целом; лестничные площадки в твоем доме слишком просторны, и их слишком много.

Ты стремишься изложить свои мысли, а вместо этого зачастую читаешь проповеди. И не говори, что делаешь это нарочно,- ты неправ, вот и все. Ты нарушаешь гармонию своей книги. Ты впадаешь в тот же грех, что и почти все французские писатели,- Жан-Жак, Жорж Санд. Ты погрешаешь против принципов, перестаешь видеть перед собой Прекрасное и вечную Истину. Постарайся, одним словом, научиться искусству приносить жертвы.

КОНЕЦ

Теперь вообрази себе на этой чистой странице все самые хвалебные слова, какие придут тебе в голову, подбавь ь ним мысленно фимиама и кинамона, и ты получишь только то, что тебе причитается 8.

Ты увидишь, твоя книжка - твой "Даниель" произведет фурор. И я вижу средство (я тебе его указал) довести ее до совершенства, слышишь! Не пренебрегай ничем, не спеши, провозись еще месяц, если нужно.

И поверь, сударь мой: для того, чтобы послать человеку таких вот восемь страниц, надо его любить и уважать - и его самого, и его творение.

370. ЭЖЕНУ ДЕЛАТТРУ. КРУАССЕ, 10 ЯНВАРЯ 1859.

Я не поблагодарил тебя за твою книжку раньше, потому что хотел прочесть ее еще раз '. При втором прочтении хорошее впечатление, сложившееся у меня вначале, подтвердилось. Но прежде всего благодарю тебя за любезности по моему адресу, ты ласков с друзьями, ты молодец!

Я нахожу, что введение написано превосходным стилем. Что до самого сочинения, то оно показалось мне продуманным, ясным, четким и увлекательным - качество, которое при таком сюжете, казалось бы, почти невозможно. Часть сюжетная умело спаяна с частью технической, в целом вещь, на мой взгляд, вполне удалась, и я был бы весьма удивлен, если бы эта книжка не пошла нарасхват. Мне особенно нравится, что в ней повсюду ощущаешь протест Индивидуума против монополии, против власти. (На свете в наше время так мало людей, любящих свободу.) Чувством справедливости пронизана каждая строчка, это вызывает симпатию к автору.

Вот в общей сложности то, что я думаю о твоей книге. Что касается деталей, то она вызывает множество мыслей. Пройдет несколько лет, и она окажется весьма любопытным источником исторических сведений. Из нее сделают вывод, что мы пребывали еще в состоянии полнейшего варварства; мы ходим на четвереньках и щиплем траву.

Общество - это настоящий лес Бонди 2. Кто-то сказал, что мы пляшем на вулкане, какое высокопарное сравнение! 3 Ничего подобного! Мы топчемся на прогнившей доске огромного нужника. Лично у меня человечество вызывает желание блевать, и надо было бы просто повеситься, если бы еще не встречались кое-где люди благородные духом, очищающие атмосферу. Намек на автора данной книги.

371. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, 11 ЯНВАРЯ 1859.

С удовольствием заметил, что вонь типографии начала шибать тебе в нос. На мой взгляд, это одно из самых мерзких человеческих изобретений. Я сопротивлялся до тридцати пяти лет, а марать бумагу начал с одиннадцати. Книга - вещь глубоко органическая, это частица нас самих. Мы вырываем у себя кишки и выкладываем их перед буржуа. Капли нашей крови проступают в начертаниях букв. Но как только они напечатаны - прости-прощай! Они становятся общим достоянием! Толпа топчет ногами наши тела!

372. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, 27 ЯНВАРЯ 1859.

Ты доставишь мне удовольствие, если впредь будешь писать книги безличные, взирая на свою цель издалека, и ты увидишь, как хорошо заговорят твои персонажи, едва лишь ты перестанешь говорить их устами. Ты ими слишком упиваешься. Вот и весь секрет '.

373. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, НАЧАЛО ФЕВРАЛЯ 1859.

В смысле сокращений ты показал себя молодцом и героем ', я убежден, что одна вычеркнутая ненужная строчка прибавит тебе десять читателей.

Ты пишешь, что нуждаешься в деньгах, несчастный! а я?.. Ну и ладно! Пусть лучше сгинут Соединенные Штаты, нежели принцип 2. Меня скорее увидят кучером фиакра, чем дождутся, чтобы я стал писать ради денег. В этом я клянусь торжественно и без малейшего усилия над собой.

374. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. КРУАССЕ, 18 ФЕВРАЛЯ 1859.

История этой вашей родственницы, молодой девушки, сошедшей с ума на религиозной почве,- история печальная, но довольно обычная. Надо обладать крепким характером, чтобы подняться на вершины мистицизма и не потерять голову. И, кроме того, все это, прежде всего у женщин, связано с проявлениями темперамента, осложняющими болезнь. Разве вы не видите, что все они влюблены в Адониса? Вечный супруг - вот кого они ищут. Аскетичные или чувственные, они мечтают о любви, о большой любви и, чтобы их излечить (хотя бы на время), нужна не идея, а дело, нужен мужчина, ребенок, любовник '. Это покажется вам циничным. Но ведь не я выдумал человеческую натуру. Я убежден, что самые безудержные материальные притязания бессознательно выражаются в порывах идеализма, так же как самые нечистые плотские вожделения бывают порождены чистым желанием невозможного, неземным устремлением к высшей радости. Впрочем, я не знаю (и никто не знает), что должны означать эти два слова: душа и тело, где кончается одно и начинается другое. Мы ощущаем в себе некие силы, и это все. Материализм и спиритуализм еще слишком сильно тяготеют над человеческим знанием, чтобы можно было беспристрастно изучать все эти феномены. Анатомия человеческого сердца еще не раскрыта. Как же вы хотите, чтобы его лечили? XIX-е столетие тем только и прославится, что оно положило начало этим исследованиям. Чувство истории люди в этом мире обрели совсем недавно. Они примутся изучать идеи так же, как изучают факты, и вскрывать верования, как живые организмы. Существует целая школа, покамест работающая в безвестности, и уж что-нибудь она создаст, в этом я уверен 2.

Читаете ли вы превосходные труды Ренана? Знакомы ли вам книги Ланфре, Мори? 3

Сам я, между прочим, вернулся в последнее время к тем психомедицинским штудиям, которые так захватили меня десять лет тому назад, когда я писал моего "Святого Антония" 4. В связи с "Саламбо" я занялся изучением истерии и умственных расстройств. Здесь предстоит открыть еще множество сокровищ. Но жизнь коротка, а Искусство обширно 5, и дается оно трудно, когда пишешь на языке обветшавшем, подточенном, ослабленном, на языке, который трещит у тебя под руками при малейшем нажиме. Каких только разочарований и тревог не приносит нам эта любовь к Прекрасному! К тому же я взялся за нечто неосуществимое. Все равно, если мне удастся разбудить воображение в нескольких благородных душах, я буду считать, что не потратил время даром. У меня сделана примерно четверть работы. Ее хватит еще на два года.

375. ШАРЛЮ БОДЛЕРУ. ФЕВРАЛЬ 1859

Спасибо за подарок, мой дорогой Бодлер '. Я был им одновременно восхищен и растроган.

Ваши три стихотворения с необычайной силой всколыхнули мои мечты. Время от времени я их перечитываю. Они постоянно лежат у меня на столе, как предметы роскоши, которые радуют глаз: "Альбатрос" мне представляется настоящим алмазом. Что до двух других вещиц, то мне бы не хватило бумаги, если бы я принялся говорить обо всех тех деталях, которые меня восхитили.

376. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. РУАН, 15 ИЮНЯ 1859.

Знаете ли вы романы Диккенса? Быть может, их реализм покажется вам немного вульгарным, но они брызжут талантом, истинным и мощным '.

377. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, 16 ИЮНЯ 1859.

Да, в противоположность достопочтенному д'Оревильи я нахожу, что речь теперь идет именно о лицемерии . Я испуган, потрясен, скандализован той сверхъестественной трусостью, которая руководит ныне людьми. До чего же они боятся себя скомпрометировать. Это уже нечто новое, во всяком случае, в такой степени. Жажда успеха, стремление преуспеть во что бы то ни стало, ради наживы, настолько развратила литературу, что люди от страха дуреют. При мысли о провале или хуле все они готовы тут же наложить в штаны. "Вам хорошо говорить, у вас ведь есть рента",- это просто удобная отговорка, которая относит мораль в разряд предметов роскоши. Прошли времена, когда писателей за их творения тащили в Бастилию. Теперь можно ее восстановить - сажать туда будет некого.

Все это мне пригодится. По мере того, как я углубляюсь в древний мир, меня все больше охватывает желание снова писать о современности, и мысленно я уже леплю множество всяких человечков.

Не думай больше о "Даниеле". С этим покончено. Будь уверен, его станут читать.

Когда ты заедешь в Круассе, прежде чем отправиться в Люшон (полагаю, это будет в начале июля), привези мне подробный план "Катрин". У меня есть кое-какие мысли о твоем стиле вообще и о твоей будущей книге в частности 2

Необходимо, чтобы она была совершенно безличной, и на сей раз - никакой предвзятой идеи, дружок, никаких разглагольствований, железный заслон, сударь мой! И не торопись! Не подгоняй себя! Отстранись от предмета своего изображения на сто лье и смотри на себя как на господа бога.

378. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, ИЮЛЬ 1859

Я еще более капризен, чем ты, и систематически отвергаю не только плохой язык, но и многое другое. Ибо я не верю, что можно сказать хорошо любую вещь. Бывают непригодные идеи (например, затасканные или плохие по самой своей сути), а поскольку стиль есть не что иное, как манера мыслить, то, если замысел у вас слаб, вам никогда ничего сильного не написать. Пример: я только что переделал у себя IV главу. Если разбирать фразу за фразой, то по сжатости и четкости это подвиг (так я считаю), однако это вовсе не мешает означенной главе быть убийственно скучной и казаться очень длинной и очень непонятной, ибо ее замысел, основа или план (сам не знаю что) имеют какой-то тайный порок, который я еще обнаружу. Стиль заключается настолько же в самих словах, насколько и в том, что стоит за словами. Это в равной степени и душа и тело произведения.

Сегодня вечером начну VI главу. Итак, сделана пока одна треть, притом я уверен, что уже в этой первой трети многое придется изменить.

И не подхватывай, о друг мой, то унылое нытье, которое мне так надоело: "Тебе хорошо, ты-то благодаря своей ренте можешь работать не спеша". Мои собратья без конца попрекают меня несколькими грошами дохода, которые разве что не дают мне умереть с голоду. Это ведь легче, чем подражать мне. На мой взгляд, жить надо так, как живу я: во-первых, три четверти года в деревне; во-вторых, без женщины (пункт довольно деликатный, но важный), без друга, без лошади, без собаки, короче, без каких-либо атрибутов человеческой жизни; в-третьих, все, что не касается моего произведения как такового, для меня не существует. Успех, время, деньги и печатание отодвинуты в самую глубь моего сознания, в туманные пределы, совершенно мне безразличные. Мне кажется невероятно глупым и недостойным (повторяю - недостойным), что все вы забиваете себе голову этой чепухой.

Нетерпение, с которым литераторы жаждут, чтобы их печатали, ставили на сцене, знали, хвалили, изумляет меня и кажется мне безумием. По-моему, это имеет такое же отношение к их прямому делу, как игра в домино или политика. Вот так.

Жить, как я, могут все. Работать неспешно и как мож| но лучше. Надо только освободиться от известных при! страстий и лишить себя некоторых удовольствий. Я чело! век отнюдь не добродетельный, но последовательный. И сколь ни велики мои потребности (о которых я даже не упоминаю), я скорее поступлю классным наставником в коллеж, чем позволю себе написать хоть несколько строк ради денег. Я мог бы стать богачом, но я все послал ко всем чертям и, словно бедуин, пребываю в своей пустыне и в своей гордыне. Так и растак всю эту суету, вот мой девиз, и я нежнейше тебя целую.

379. ПАУЛЕ САНДО. КРУАССЕ, 7 АВГУСТА 1859.

Вы спрашиваете, скоро ли я окончу свой роман. Увы, нет! У меня готова пока только треть. Работа над книгой] всегда была для меня возможностью жить особым образом,, переместиться в определенную среду. Я пишу, как другие играют на скрипке, лишь для собственного развлечения, и мне случается написать законченные куски, которые ничего не дают для произведения в целом, потом я вынужден их убирать. При подобной методе, да еще при трудном сюжете томик в сто страниц может потребовать десять лет труда. Такова правда, хотя и плачевная. Скоро уже три месяца, как я не сдвинулся с места. Я веду существование ровное, как мой письменный стол, и такое же неподвижное.

380. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. 21 АВГУСТА 1859

Ты, сдается мне, обожаешь матушку Санд. Лично ее я нахожу очаровательной женщиной. Что касается ее теорий, то не очень-то доверяешь им, читая ее творения. Две недели тому назад я перечитал "Лелию". Почитай-ка! Умоляю тебя, прочитай еще раз эту книгу! '

...Жить стало просто невмоготу! Коль скоро ты художник, твоя особа непременно должна служить предметом развлечения господ бакалейщиков, письмоводителей, таможенных чиновников, сапожников и им подобных. Находятся люди, которые сообщают им, брюнет ты или блондин, весельчак или меланхолик и сколько тебе минуло весен, любишь ли ты выпить или играть на гармонике. Я же, напротив того, полагаю, что писатель не должен оставлять по себе ничего, кроме своих сочинений. Жизнь его мало что значит. Прочь, не суйтесь в нее!

381. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, 30 АВГУСТА 1850.

Я продвигаюсь вперед не так быстро, как ты полагаешь, старина. Но понемногу начинаю видеть своих персонажей. Мне кажется, они уже перестали быть манекенами, нареченными тем или иным именем. Чтобы про персонаж из древних времен можно было сказать: "Он правдив",- его надо втройне наделить жизнью, ибо кто видел модель, тип? Надеюсь в течение месяца закончить VI главу, а до моего возвращения в Париж будет готова VII-я, это необходимо. Я разделался с V-й, выкинув два куска, они были превосходны, но замедляли действие. Я изменил также последовательность двух-трех абзацев, и, по-моему, сейчас все это держится. Короче, дела идут не так уж плохо.

382. ЭРНЕСТУ ФЕИДО. КРУАССЕ, КОНЕЦ СЕНТЯБРЯ 1859.

Какой человечище папаша Гюго! Какой поэт, черт бы его побрал! Я только что запоем прочел два его тома! Мне не хватает тебя! Не хватает Буйе! Не хватает умных слушателей! Меня распирает желание прогорланить три тысячи стихов, каких еще никто никогда не писал! Что там прогорланить - прореветь! Я себя не помню от восторга! Меня впору вязать!

383. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. КРУАССЕ, КОНЕЦ СЕНТЯБРЯ - 1" НАЧАЛО ОКТЯБРЯ 1859.

Читал ли ты "Легенду веков" папаши Гюго? Я нахожу эту вещь попросту грандиозной. Эта книжка меня здорово огорошила! Какой человечище! Никто еще не писал стихов, подобных его "Львам"! '

384. ПАУЛЕ САНДО. КРУАССЕ, 1 ОКТЯБРЯ 1859.

Я совершенно оглушен и ослеплен двумя новыми томами Гюго, которые только что кончил читать. Перед глазами у меня вертятся радужные круги, в ушах стоит рычание. Что за человек!

385. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. РУАН, 8 ОКТЯБРЯ 1859.

Только что вышла великолепная вещь: "Легенда веков" Гюго. Никогда еще этот грандиозный поэт не поднимался на такую высоту. Вам, любящей и чувствующей идеальное, я рекомендую прочитать истории о рыцарских подвигах, помещенные в первом томе '. Какой энтузиазм, какая сила и какой язык! Писать после такого человека - безнадежно. Читайте и упивайтесь, ибо это прекрасно и благотворно.

386. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, ПЕРВАЯ ПОЛОВИНА ОКТЯБРЯ 1859.

Твое письмо, мой бедный Фейдо, надорвало мне сердце! Что я могу тебе сказать? Какие банальные слова утешения? Я много думаю о тебе, вот и все. Неужели нет никакой надежды? Бедняжка! ' Это ужасно! Перед тобой будут представать превосходные картины, и ты сможешь делать превосходные наблюдения. Платить за них приходится дорого. Буржуа даже не догадываются, что мы отдаем им на съедение свое сердце. Порода гладиаторов не вымерла, каждый художник - гладиатор. Он развлекает публику своими предсмертными муками. Как ты, должно быть, измотан, сломлен, подавлен! Единственный способ не слишком страдать во время таких кризисов - это всемерно изучать себя, это вещь возможная, ибо ум наш приобретает тогда чрезвычайную остроту.

387. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. КРУАССЕ, 16 ИЛИ 17 ОКТЯБРЯ 1859.

На этой неделе я закончу шестую главу, останется еще восемь! Приятная перспектива! Знаешь ли ты, чем я главным образом занимаюсь? Пытками! Крепкие нервы должны быть у буржуа, чтобы он смог проглотить все то количество крови, кишок, проказы, диких зверей - и религии, которое я ему подношу. "У этой книги резкие и причудливые очертания" '.

388. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, НОЯБРЬ 1859.

А теперь поговорим о твоих делах. Так ли уж они безнадежны, как ты изображаешь? Навсегда ли, окончательно ли ты покидаешь биржу? Действительно ли она больше не может дать тебе средств к существованию? Если так, поищи себе что-нибудь в том же роде. Ты знаешь механику денег, так не изменяй им, даже если в настоящий момент они изменили тебе. Ибо в этой сфере ты всегда находил способ выйти из затруднения. Что касается литературы, то я полагаю, она могла бы дать тебе достаточный доход, но (а это серьезное "но") лишь в том случае, если бы ты стал работать торопливо, с коммерческой хваткой, в результате чего скоро утратил бы свой талант. От этого гибли даже самые сильные. Искусство - роскошь, для него нужны чистые и спокойные руки. Сначала делаешь одну маленькую уступку, потом две, потом двадцать. Долгое время не отдаешь себе отчета в своем падении. Потом окончательно плюешь на все. И превращаешься в полного идиота или близкого к этому. Ты не родился журналистом, слава богу! А потому, умоляю тебя, продолжай жить так, как жил до сих пор.

389. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. 12 ИЛИ 15 НОЯБРЯ 1859.

В том же номере "Ревю эропеен" я прочел разносную статью о Ренане, которая меня возмутила '. В каком дерьме мы барахтаемся, боже ты мой!

Именно из ненависти ко всему этому, именно чтобы убежать от всех тех гнусностей, которые люди делают, говорят и думают, в отчаянии ищу я прибежище в древности. Я погружаюсь в античность, как другие напиваются вином. "Карфаген" движется неплохо, хотя и медленно. Но, по крайней мере, теперь я его вижу. Мне кажется, я приближаюсь к реальности. Но что касается исполнения, то можно сойти с ума!

390. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, НОЯБРЬ, 1859.

Хоть я и не слишком большой поклонник достославного Мюссе, он от того не перестанет быть очаровательным молодым человеком, и у него были прекрасные взлеты. Однако, чтобы создать настоящее произведение, у сего дворянина была слишком чахлая грудь... Но не надо забывать, что он был очень оригинален (в свое время) и написал восхитительные маленькие вещицы. А насчет того, чтобы ходить в мэтрах - до этого ему далеко.

Мне он неприятен потому, что он разрабатывал и возвел в высший принцип "поэзию сердца" ' (двойной фарс на потребу импотентов и шарлатанов). Вот уж кто мало был склонен к критическим суждениям! Мне кажется, он смотрел на человечество глазами сентиментального парикмахера! 2 Вечно "его бедное сердце", вечно слезы! Полагаю, впрочем, что тетушка Коле изобразила его достаточно верно 3, и теперь легче будет его понять. Заметил ли ты это его любование дворянством, эти вечные балы в посольствах. Нечего сказать, хорош он был - вынося в высший свет свою скорбь, словно редкостное украшение, дабы поразить всех этих господ и дам!

Что касается меня, не думай, будто сия книга меня разозлила (я слишком давно знаю цену ее автору!), признаюсь тебе даже, что я столь испорчен, столь заносчив, а может быть, столь добродетелен, что она меня безмерно позабавила.

391. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, 29 30 НОЯБРЯ 1859.

Надо быть совершенно сумасшедшим, чтобы затевать подобные книги! В каждой строчке, в каждом слове я преодолеваю немыслимые трудности, за что мне никто не скажет "спасибо", и, быть может, правы будут люди, не благодаря меня. Ибо, если мой метод неверен, книга будет загублена.

Иногда я чувствую себя измотанным и усталым до мозга костей и с нетерпением призываю смерть, чтобы она положила конец всем этим терзаниям. Потом все потихоньку начинается сызнова. Вновь я увлекаюсь и вновь впадаю в уныние, и так все время!

Те, кто будет читать "Саламбо", не станут, надеюсь, думать об авторе. Мало кто догадается, какая печаль должна была овладеть человеком, чтобы он принялся воскрешать Карфаген! Это Фиваида, в которую загнало меня отвращение к современной жизни '.

...Прочел сегодня вечером "Женщину" папаши Миш-ле 2. Вот старый болтун! Право, он злоупотребляет многословием. Не кажется ли тебе, что, в сущности, он завидует Бальзаку?

...Удивительное дело, до чего меня увлекают занятия медициной (это сейчас носится в воздухе). Мне хочется анатомировать трупы. Будь я на десять лет моложе, я бы за это принялся. В Руане есть один влиятельный человек, главный врач больницы для умалишенных, который читает близким друзьям очень любопытный курс об истерии, о нимфомании и т. п. У меня нет времени туда ходить, а я уже давно обдумываю роман о безумии, или скорее о том, каким образом сходят с ума! 3 Меня бесит, что я пишу так медленно, копаюсь во всякого рода литературе, вожусь с поправками. Жизнь коротка, а Искусство обширно! 4 Ну, а зачем? Ничего не поделаешь, "надо возделывать свой сад" 5. Накануне своей смерти Сократ попросил в тюрьме какого-то музыканта научить его играть на лире одну мелодию. "Зачем,- спросил тот,- ведь завтра ты умрешь?" - "Затем, чтобы выучить ее, пока я еще не умер",- ответствовал Сократ 6. Вот одно из высших проявлений стойкости духа, какие мне известны, и я предпо-. чел бы быть тем, кто сказал такие слова, нежели тем, кто," взял Севастополь 7.

392. АМЕЛИ БОСКЕ. НОЯБРЬ-ДЕКАБРЬ 1859

Я робок, как подросток, и способен хранить у себя в ящиках увядшие букеты. В юности я любил, любил безмерно, безответно, глубоко, молчаливо. Ночи, проведенные в созерцании луны, планы похищения и путешествия в Италию, мечты о славе ради нее, муки душевные и телесные, спазмы от запаха ее плеча, внезапная бледность от одного ее взгляда - все это я знавал, и знавал очень хорошо. В сердце каждого из нас есть королевский покой, я замуровал его, но он не разрушен.

393. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. КРУАССЕ, 25 ДЕКАБРЯ 1859.

Вы мне пишете о разочарованиях в сей жизни. О людях, прежде любимых, которые больше не любят вас или которых больше не любите вы, что еще печальней! В юности у меня были сильные привязанности! Я очень любил нескольких друзей, и все они постепенно (сами того не подозревая), как говорится, бросили меня на произвол судьбы. Одни женились, другие предались осуществлению своих честолюбивых планов и так далее! В тридцать пять лет (а мне тридцать восемь) чувствуешь себя вдовцом - ты похоронил свою молодость и уже оглядываешься на нее и смотришь на нее как на историю. Что касается любви, то это так называемое высшее счастье всегда приносило мне лишь треволнения, бури и отчаяние! Женщина кажется мне чем-то непостижимым. Чем больше я ее изучаю, тем меньше могу понять. Я всегда старался держаться от женщин как можно дальше. Это пропасть, которая притягивает к себе и внушает мне страх! Кстати, я полагаю, что одна из причин моральной слабости XIX века кроется в чрезмерной поэтизации женщины. Поэтому догмат о непорочном зачатии представляется мне гениальным политическим ходом церкви. Он сформулировал и обратил в ничто все запросы современных женщин. Не существует писателя, который не прославлял бы мать, жену или любовницу. Целое поколение, охваченное скорбью, исходит слезами на коленях у женщины, как больное дитя. Трудно представить себе меру слабости мужчин перед женщинами! '

И вот, для того чтобы не жить, я в отчаянии погружаюсь в Искусство и опьяняюсь чернилами, как другие вином. Но писать так трудно, что иногда я бываю совершенно разбит.

...Полагаю, что все ваши моральные страдания проистекают главным образом из вашей привычки всегда и во всем искать причины. Надо принимать все, как есть, и примириться с невозможностью делать выводы. Заметьте, что науки начали развиваться лишь с того момента, как оставили мысль о причине. В средние века люди без конца пытались доискаться, что такое субстанция, бог, движение, бесконечность, и ничего не нашли, потому что были корыстны, эгоистичны, практичны в своих поисках истины. (Это должно послужить уроком для отдельных личностей.) "В чем твой долг? Делать то, что требует от тебя-сегодняшний день". Это изречение Гете 2. Наш долг состоит в том, чтобы жить (жить достойно - это само собой разумеется), и только. Да, я не знаю ничего более достойного, чем жадное созерцание всего того, что есть в мире. Наука со временем станет верой, в этом я убежден. Но для этого надо бросить старые схоластические привычки: перестать разделять форму и содержание, душу и тело, это ни к чему не приводит - во Вселенной есть только факты и совокупности их. Мы только что появились на свет. Хоть у нас есть воздушные шары, мы еще ходим на четвереньках и щиплем траву. Одним бесконечность представляется голубой, другим - черной. Разве тот образ бога, который создает католицизм, не есть образ восточного монарха в окружении своего двора? Религиозная мысль отстала на несколько веков 3. Так же и все прочее.

Придет время, когда люди перестанут искать счастье - это не будет прогрессом, но человечество станет спокойней.

Знаете, что вам еще вредит? То, что вы поглощены тысячью побочных мелочей. Вы делаете с вашей жизнью то же, что я в своих сочинениях. Пренебрегаете передним планом ради заднего, это неразумно.

394. МОРИСУ ШЛЕЗИНГЕРУ. ОКОЛО 25 ДЕКАБРЯ 1859.

Через два дня я возвращаюсь на бульвар Тампль '. Наверно, найду Париж таким же или еще более глупым, нежели я его оставил. Пошлость растет по мере расширения улиц, кретинизм поднимается до уровня лепных карнизов. Вы даже не представляете себе, до чего мы дошли. Особенно безгранично лицемерие добродетели, честности у нас не больше, чем у ворья.

К нынешнему Новому году я не успею закончить свою книгу о Карфагене. Я пишу очень медленно, потому что работа над книгой для меня - особый способ жить. Ради какого-нибудь слова или какой-нибудь мысли я произвожу целые изыскания, предаюсь размышлениям, впадаю в бесконечные мечтания, и потом наш век столь жалок, что я с наслаждением погружаюсь в древний мир. Таким способом я очищаюсь от современности.

395. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. 1859-1860

Меня возмущает та манера, с какою говорят о боге все религии,- с какой уверенностью, легкостью, фамильяр! ностью они с ним обращаются. Особенно раздражают мен/ священники, у которых имя его всегда на устах. OJ словно то и дело чихают словами: "благость господня"! "гнев господень", "оскорбить господа". Этим они прирав] нивают бога к человеку и, хуже того, к буржуа.

396. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. 1859-1860

А ведь так легко веровать, как простой угольщик, восхищаться тем, что достойно восхищения, смеяться над тем, что смешно, испытывать омерзение перед всем уродливым, лживым, мутным, одним словом, быть человечным, я даже не говорю "гуманным", читать труды по истории и греться на солнышке! Как мало надо, чтобы заполнить душу человека! Заранее жду возражений, вижу, как высовываются один за другим все те, кто воспевал несовершенство земной жизни, ничтожество науки, естественную хрупкость человеческих привязанностей. Но уверены ли вы в том, что знаете жизнь? Проникли ли вы в глубины науки? Не слишком ли вы слабы для любви? Не будем винить алкоголь, а только наш желудок и нашу невоздержанность. Кто из нас постоянно стремится приблизиться к богу без надежды на вознаграждение, без личной корысти, без ожидания прибыли? Кто трудится ради того, чтобы стать выше ц лучше, чтобы любить сильнее, чтобы более напряженно чувствовать, чтобы больше понимать?..

397. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. 1859-1860(7)

Вы прекрасно знаете, что я отнюдь не разделяю вашего мнения о личности Вольтера. Для меня это святой! Зачем же упрямо видеть шута в человеке, который был фанатиком? Де Местр сказал о нем в своем "Трактате о жертвоприношениях": "В саду разума не осталось цветка, которого не изгадила бы эта гусеница" '. Я никогда не прощу де Местру этой фразы, так же как не прощу Стендалю, Вейо, Прудону их суждений2. Они люди одной породы - капризные и антиартистичные. Темперамент играет немалую роль в наших литературных вкусах. Да, я настолько же люблю великого Вольтера, насколько не терплю великого Руссо 3, меня огорчает различие наших оценок. Удивляюсь, как вас не восхитил великий трепет этого сердца, всколыхнувший весь мир. Разве можно добиться подобного результата, не будучи искренним? В вашем суждении чувствуется школа XVIII века, видевшего в религиозной экзальтации притворство церковников. Преклоним колена пред всеми алтарями. Короче говоря, этот человек представляется мне пылким, одержимым, убежденным, превосходнейшим. Его клич "Раздавите гадину" 4 производит на меня впечатление призыва к крестовому походу. Его ум был осадной машиной. И что побуждает меня любить его еще нежнее, так это отвращение, которое внушают мне вольтерьянцы - люди, смеющиеся над всем великим. А он разве смеялся? Он скрежетал зубами!

398. ЛУИ БУЙЕ. ПАРИЖ, 16 МАРТА 1860

Никогда! Никогда! Никогда! Тебе готовят провал, и нешуточный. Христом богом или, скорее, всеми нами, старина, заклинаю тебя, не делай этого! ' Это никак, никак невозможно.

...По-моему, это будет гнусность политическая и литературное свинство.

399. ЛУИ БУЙЕ. ПАРИЖ, 16 МАРТА 1860

Это вовсе не способ попасть во Французский театр. Напротив. Какое значение это может иметь для сосьете-ров? Идею Тьерри, официального чиновника, я понимаю, и на его месте поступил бы точно так же. Но, приняв его предложение ', ты унизишь себя и - скажем грубо - опозоришься. Ты утратишь свою репутацию "чистого поэта", независимого человека. Будешь занесен в списки, завербован, пойман. Никакой политики, черт бы ее побрал! Это приносит несчастье, и это нечистоплотно. "Пусть лучше сгинут Соединенные Штаты, нежели принцип!" 2 Сделав одну уступку, ты будешь вынужден сделать вторую и т. д. Погляди на беднягу Too 3. К тому же за это так мало платят, а если бы даже и платили - нет! Не будем больше об этом говорить.

400. ЭДМОНУ И ЖЮЛЮ ДЕ ГОНКУРАМ. КРУАССЕ, МАЙ 1860.

Я должен сказать вам, какое удовольствие доставило мне чтение ваших двух томов '. Я нахожу их очаровательными, полными новых подробностей и написанными превосходным стилем - очень напряженным и вместе с тем очень возвышенным. Мне кажется, это - подлинная история, притом своеобразно поданная.

Везде сквозь тело просвечивает душа; обилие деталей не заслоняет психологической стороны повествования. Мораль кроется в самих фактах, а не преподносится в напыщенных словах и отступлениях! Книга полна жизни - заслуга редкая.

401. ШАРЛЮ БОДЛЕРУ. КРУАССЕ, 25 ИЮНЯ 1860.

Вы очень любезны, дорогой Бодлер, что послали мне такую книгу, мне нравится в ней все - замысел, стиль, даже бумага '.

Я прочел ее очень внимательно. Прежде всего должен поблагодарить вас за то, что вы познакомили меня с таким очаровательным человеком, как достопочтенный Де Куинси! 2 Как не полюбить его!

Но вот вам (чтобы сразу покончить со всеми "но") мое единственное замечание.

Мне кажется, что в сочинении, трактующем тему с такой основательностью, в труде, который знаменует собой начало целой науки, в книге, полной непосредственных наблюдений и логических выводов, вы слишком настойчиво и несколько раз говорите о "Духе зла" 3. То и дело шибает в нос католицизмом. Я предпочел бы, чтобы вы не осуждали гашиш, опиум, излишества плоти,- понимаете ли вы, к чему это со временем приведет?

Но учтите, что это мое личное мнение, и я не придаю ему особого значения. Я не признаю за критикой права подменять мысль автора своей собственной. Быть может, то, что я порицаю в вашей книге, как раз и составляет ее оригинальность и своеобразие вашего таланта? Не быть похожим на соседа - в этом все дело.

Теперь, когда я признался вам в том, что для меня здесь неприемлемо, мне едва ли удастся выразить в полной мере, каким превосходным от начала до конца нахожу я ваше творение, его стиль - очень высокий, очень крепкий и очень отшлифованный.

...Вы нашли способ быть классичным, оставаясь при этом тем трансцендентальным романти-ком, которого мы в вас любим.

...С нетерпением жду новых Цветов зла 4, здесь мое замечание было бы неуместным, ибо поэт имеет полное право верить во все, что хочет. Ну, а Ученый!

Может быть, я говорю глупости? Мне все же кажется, что я говорю дело. Мы еще потолкуем об этом. Как много вы работаете и как хорошо!

402. ЭДМОНУ И ЖЮЛЮ ДЕ ГОНКУРАМ. КРУАССЕ, 3 ИЮЛЯ 1860.

Поскольку вы беспокоитесь о "Карфагене", вот что я могу вам сказать по этому поводу:

Кажется, глаза у меня алчут большего, чем может вместить желудок! Реальность в подобном сюжете - вещь почти неосуществимая '. Остается одно - писать по-этически 2, но тогда рискуешь скатиться к старым басням, известным, начиная с "Телемака" и вплоть до "Мучеников" 3. Не говорю уже об археологических изысканиях - они не должны чувствоваться, и о подобающем языке - он почти невозможен. Чтобы быть правдивым, пришлось бы говорить непонятно, по-тарабарски, и начинить книгу примечаниями, если же хочешь соблюсти литературный французский слог, впадаешь в банальность4. "Проблема!" - как сказал бы папаша Гюго.

Несмотря на все это, продолжаю работать, снедаемый тревогой и сомнениями. Меня утешает только, что я пытаюсь создать нечто достойное уважения. Вот и все.

На сей раз я буду смело нести знамя Доктрины 5, ручаюсь вам! Ибо книга эта ничего не доказывает, ничего не утверждает, она не историческая, не сатирическая, не юмористическая. Но при всем том она может оказаться просто глупой.

Начинаю главу VIII, а после нее останутся еще семь! Кончу не раньше, чем через полтора года.

Я отнюдь не из простой вежливости поздравил вас с вашей последней книгой и жанром, который вы себе избрали 6. Я безумно люблю историю. Мертвые прельщают меня больше, чем живые! Откуда это влечение к прошлому? Зачем вы заставили меня влюбиться в любовниц Людовика XV? Впрочем, такая любовь для человечества вещь совершенно новая. Чувство истории возникло совсем недавно, и, быть может, это лучшее, что есть в XIX веке.

Что вы намерены делать теперь? Что касается меня, то я с головой ушел в Каббалу, Мишну 7, в военное искусство древних и т. д. (масса литературы, которая мне ничего не дает, но я все же изучаю ее - из чрезмерной добросовестности, а отчасти для развлечения). Прихожу в отчаяние от ассонансов, которые нахожу в своей прозе...

403. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, 4 ИЮЛЯ 1860.

Рассказ о древней битве, описание ее - задача совсем не пустячная, ибо скатываешься к извечной эпической битве, которую в соответствии с переводами Гомера изображали все "благородные" писатели.

404. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, 3 АВГУСТА 1860.

Что же до литературных новостей, то я знаю лишь оДну, и она тебя порадует. Пьеса академика Понсара позорно провалилась, провалилась, как бывало встарь, классически, с треском '. Это само по себе приятно. Но публика так ее освистала, что я задаюсь вопросом: не служит ли это ему к чести; подозреваю, что эта его пьеса стоит больше, чем предыдущие.

405. АМЕДЕЮ ПОМЬЕ. КРУАССЕ, 8 СЕНТЯБРЯ 1860.

Больше других мне нравятся те произведения искусства, где искусство прямо заявляет о себе. В живописи я люблю Живопись; в стихе - Стих.

406. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ. 21 ОКТЯБРЯ 1860.

' Поскольку ты спрашиваешь меня о "Саламбо", вот чего я достиг. Я только что закончил IX главу и готовлюсь взяться за Х-ую и XI-ую, которые напишу зимой, здесь, один в берлоге, как медведь.

В настоящее время я обложился книгами и пожираю их с жадностью. Вот уже три года я только и делаю, что напичкиваюсь латынью (попутно я продолжаю свои штудии по истории христианства) '. Что касается карфагенян, то я искренне считаю, что исчерпал весь материал. Я без труда могу присовокупить к моему роману весьма объемистый том критики с обилием цитат. Вот, например, не далее как сегодня один пассаж из Цицерона подсказал мне такой облик Танит 2, которого я нигде не видел, и так далее и тому подобное. Я становлюсь все ученее и все печальней! Да, я веду распроклятый образ жизни, а родился с такими аппетитами! Но распроклятая литература все их у меня отбила.

Занимаюсь тем, что кладу себе на пустой живот камни, чтобы заглушить чувство голода. Иногда меня это злит.

Что же касается перебеленной рукописи (поскольку уже можно так ее назвать), то я, положа руку на сердце, не знаю, что и думать. Боюсь, что впадаю в повторение одних и тех же эффектов, копаюсь в одних и тех же вещах. Мне кажется, что фразы у меня все на один манер и можно сдохнуть от скуки. Тем не менее воля моя не ослабевает, и общий фон становится занятным. Люди уже начали друг друга съедать 3. Но представь себе мое беспокойство, я ведь готовлю событие, решающее событие всей книги. Надо, чтобы это было одновременно гнусно, целомудренно, наивно и реалистично. Подобного варева еще не видывали, ну так пусть увидят.

407. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. 1860

Я мало верю в то, что называют славой, и тем не менее убиваюсь ради нее. Искусство временами повергает меня в такое отчаяние, что хочется выть, в смертельную усталость, я чувствую себя изможденным, словно перетаскал на спине целые горы. Когда-нибудь я подохну между двумя грамматическими периодами.

Вас удивляет мой антирелигиозный пыл, вот его непосредственная причина: в своих занятиях я все время имею дело с Библией, а в Библии - с нынешним богом, богом католиков, который все больше и больше раздражает меня своей узостью, ограниченностью, своим восточным, монархическим деспотизмом. Это какой-то Людовик XIV,J какой-то султан, какой-то человечишка, представляю-1 щийся мне, в итоге, весьма ничтожным, и это представле-| ние делает меня ярым безбожником... Истина существует! не для того, чтобы кого-то утешать, как ломтик хлеба! с вареньем, который дают плачущему ребенку. Ее надо! искать, вот и все, отстраняя от себя то, что не имеет к ней\ отношения. Я негодую умом и сердцем, когда вижу у людей, даже у людей ученых, столько трусливой и улыбчивой снисходительности к идеям, в которые они не верят. В тот день, когда Тридентский собор принял решение не зани-1 маться больше вопросом благодати, христианство начало! свое движение к самоубийству, оно само себя приговорило, ¦ отступив перед философией '.

408. ЭЖЕНУ КРЕПЕ. КРУАССЕ, 1860

Мне в самом деле совершенно нечего вам дать, нет ничего подходящего.

Мое путешествие в Бретань отдает старьем '.

Что касается "Святого Антония", то отдельные отрывки из него в 1857 году были опубликованы в "Артргсте". Я предполагаю (как только закончу книгу, над которой работаю сейчас) вернуться к этому сочинению, чтобы сделать его более понятным и живым 2. Но сейчас я весь поглощен большим романом. Мне надо сначала от него освободиться!

409. М-ЛЬ ЛЕРУАИЕ ДЕ ШАНТЕПИ. КРУАССЕ, 15 ЯНВАРЯ 1861.

Все-таки вам надо интересоваться жизнью: memento vivere. Вот девиз, который был начертан на часах великого Гете, как бы напоминая ему, что глаза его всегда должны оставаться открытыми для дел здешнего мира. Это зрелище достаточно величественное для того, чтобы наполнить собой человеческие души. Но жизнь требует сил и труда. Читайте историю, интересуйтесь ушедшими поколениями - вот средство быть снисходительней к живущим и меньше страдать.

410. ЖЮЛЮ МИШЛЕ. КРУАССЕ, 26 ЯНВАРЯ 1861.

Как мне благодарить вас, милостивый государь и дорогой мэтр, за присланную вами книгу? ' Как описать восторг, который вызвало у меня ее чтение?

Однако сначала позвольте мне немного поговорить о вас, это мое давнишнее желание, и коль скоро представился случай, я хочу им воспользоваться.

Есть гении, которыми восхищаются не любя, есть и такие, что нравятся, не вызывая уважения к себе; но тех, кто воздействует на нас сразу со всех сторон, тех, что словно созданы по нашему нраву, мы нежно любим. Мы упиваемся ими! Они дают нам пищу и помогают жить.

В коллеже я с жадностью поглощал вашу "Историю Рима", первые тома "Истории Франции", "Мемуары Лютера", "Введение" 2 - все, что выходило из-под вашего пера, поглощал с почти чувственным удовольствием, так живо это было написано и так глубоко. Эти страницы (я невольно запоминал их наизусть) потоком обрушивали на меня все, что я тщетно искал у других,- поэзию и действительность, краски и формы, факты и грезы, то были для меня не книги, то был целый мир.

Сколько раз с тех пор, в самых разных местах, я читад себе вслух (в одиночестве, чтобы насладиться стилем); "Хотел бы я в ту минуту видеть бледное лицо Цезаря. ", "Там, где тигр на берегу реки подстерегает гиппопотама" и т. д. и т. п.! Некоторые ваши выражения преследовд-щ меня, как, например' "ожиревшие в безнаказанности греха" и т п.

Когда я повзрослел, мое восхищение обрело систему, я следил за всем, что выходило из-под вашего пера, от книги к книге, от тома к тому,- "Народ", "Революция", "Насекомое", "Любовь", "Женщина" и т. д. 3,- все более и более поражаясь огромному и неизменно нарастающему сочувствию к предмету, необычайному умению расцветить одним словом целую эпоху, замечательному чутью истинного, распространяющемуся на вещи и на людей и пронизывающему их насквозь, до последней жилки.

Именно этот дар, сударь, в числе прочих, делает вас мастером, и великим мастером. Впредь нельзя будет писать о чем бы то ни было, не чувствуя любви к тому, о чем пишешь. Вы привнесли в критику любовь, это плодотворно.

Я родился при больнице и прожил там четверть века 4, быть может, это помогло мне во многом лучше понять вас, не только с точки зрения литературной. И, если употребить народное выражение, которое вам будет понятно, я люблю вас потому, что вы славный человек, вы обладаете Добротой (четвертой из Граций) и в то же время, более чем кто-либо другой, неотразимой привлекательностью Сильных, тем несказанным обаянием, которое проявляется от избытка Мощи.

А вот вы проникаете в глубь Природы, и биением вашего сердца трепещут стихии. Что за дивная книга "Море"! Сначала я прочел ее единым духом, йотом два раза перечитал, и она надолго стала моей настольной книгой.

...Кажется, будто облетел мир на крыльях кондора или возвратился из путешествия в подводные леса; слышишь шуршанье песка, соленая вода хлещет тебе в лицо, и чувствуешь, как покачивает тебя на волнах.

А что не так величественно, то полно глубокого очарования, как, например, небольшой роман о даме на морских купаньях, такой изящный и правдивый. Описание идиотов на пакетботе из Оифлера воскресило во мне личные впечатления, ибо подобные люди и меня тоже заставили страдать! 5 Они выжили меня из Трувиля, где я десять лет подряд проводил осень 6. Я жил тогда на берегу дикарем, бродил босиком по песку. И вот в одном место вашей книги \iiie вновь засветило солнце моей юности.

Но это не важно! Даже в дни, когда чувствуешь себя подавленным, в одну из тяжких минут, когда руки опускаются от усталости, когда ощущаешь себя беспомощным, печальным, измотанным, сумрачным, как туман, si холодным, как ломкая льдина, все же благословляешь ,кизнь, если доведется тебе встретить сочувствие, подобное вашему, книгу, подобную "Морю". Все тогда забываешь, и от такого высокого наслаждения, наверно, кое-что остается - свежая сила, прилив неистощимой шергии.

411. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, 26 ИЛИ 28 ЯНВАРЯ 1861.

За шесть недель я написал главу, это совсем не плохо д 1я такого ленивца, как я. Надеюсь до середины марта основательно продвинуться в следующей, XI главе, после чего мне останется написать четыре - как еще долго! Ежедневно на склоне дня читаю Вергилия и млею от его стиля и точности выражения

412. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, КОНЕЦ ФЕВРАЛЯ 1861.

Лебедь из Камбре по-прежнему меня возмущает. Делаю замечания к "Телемаку"- и подумать только, что эту вещь до сих пор считают хорошо написанной! ' Но ведь это глупо, глупо и фальшиво со всех точек зрения! Я переме жаю чтение этой поэмы чтением "Энеиды", которой восхищаюсь, как старый профессор риторики. Что за удивительный мир! И как благотворно действует античное искусство!

...Я осуждаю тебя за то, что ты внес в свою пьесу изменения только оттого, что Мирес угодил за решетку,- тем хуже для него! 2 Со стороны г-на Фейдо это и прекрасно и рыцарственно. Однако, если пассаж этот сам по себе хорош, он (означенный Фейдо) совершил глупость Остается выяснить, стоило ли тебе делать этот злободневный намек. Своих персонажей следует всегда поднимать до уровня типа, рисовать непреходящее, стараться писать для вечности.

413. ЖЮЛЮ МИШЛЕ. КРУАССЕ, 6 ИЮНЯ 1861

Прибыв сюда, дорогой мэтр, я сразу набросился на ва шу книгу ' и пишу вам торопливо, взволнованный, ошеломленный первым знакомством с ней.

Я нахожу эту книгу удивительно суровой, спокойной и правдивой! Это настоящая история, если таковая существует, история в самом высоком смысле слова.

Не бойтесь, что величавость формы и отсутствие едкости мешают выводам и вредят общей цели: во всем чувствуется научность, и это внушает большое уважение.

Вы повествуете одновременно о том, что было, и о том, что есть (а быть может, увы! еще долго и будет!), вы создали вечный образ священнослужителя.

Мне живо помнятся страницы этой книги, такие чарующие и такие насыщенные. Каждая строка будит мысль. Когда читаешь вас, хочется писать самому.

Я не знаю ничего более увлекательного, более глубокого, нежели первая часть - история духовного наставничества в XVII веке. Так и видишь, так и узнаешь, так и чувствуешь за всем этим иезуита! И вы заканчиваете рассуждением, которое содержит целую эстетику, а именно - рассуждением о никчемности их искусства! Да, дорогой мэтр, вы правы! Муза испытывает ужас перед всем мелким и фальшивым. Вот почему она любит вас.

Что касается следующих частей, то в них вы показываете современную жизнь в ее самых интимных, самых темных областях, читая, то и дело твердишь себе: "да, это так!" и восхищаешься проникновенностью вашего взгляда и силою изображения. Глава о молодом исповеднике, по-моему, стоит больше, чем весь "Жослен" 2.

А какая развязка - это отчаяние при обладании, эта невозможность любви в любви!

И потом, какие чудеса анализа и стиля являют ваши очерки о замкнутом мире женщины, о благочестивом молодом человеке, о матери и т. д. Последняя страница растрогала меня до слез.

В настоящее время не найдешь человека, который мог бы обойтись без вас, избежать влияния вашего гения, не заразиться вашими мыслями. О вас можно также сказать: Fons omnium [Источник всего (лат.)].

Великий Вольтер самые маленькие свои записочки подписывал: "Разд. гад." 3. Я не имею никакого права повторять эту формулу. Было бы смешно с моей стороны поощрять вас, но я жму вашу руку с ненавистью к "анти-физису" 4.

414. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, 19 ИЮНЯ 1861.

Непохоже, старина Фейдо, чтобы ты особенно радовался? И я тебя понимаю! Жизнь терпима только благодаря литературной горячке. Но горячка эта - перемежающаяся, а в промежутках мы изнываем от тоски.

Я приветствую твою идею сделать пьесу из своей книги об Алжире '. Почему только ты намерен писать ее "в мягких тонах"? Напротив того, будем свирепы! Сбрызнем горькой водкой этот век подслащенной водицы. Утопим буржуа в гроге крепостью в одиннадцать тысяч градусов, и пусть ему жжет глотку, пусть он рычит от боли! Может быть, таким способом мы его расшевелим? Делая уступки, сдерживая себя, подслащивая свои вещи, одним словом, стараясь понравиться, ты ничего не выиграешь. Сколько бы ты ни старался, дружище, рано или поздно ты взбунтуешься против этого. Благодарение богу, что ты таков!

Впрочем, раз у тебя есть замысел, осуществи его. Но знай: в твоей последней пьесе определенных господ шокировало как раз то, что было в ней самого лучшего и самобытного. Об углы всегда стукаются. Понаделай шариков из сала или тартинок с растопленным маслом, и их проглотят, приговаривая: "Какая прелесть!"

Что до меня, то, проведя неделю в Трувиле, в четверг вечером я вернулся сюда и опять работаю, скорее ожесточенно, нежели успешно, уйдя с головой в один ужасный эпизод, место третьестепенной важности, которое, даже вполне удавшись, способно дать лишь посредственный эффект. А если я его провалю, то книгу можно будет выбросить к черту. После этой у меня останутся еще две большие заключительные главы. Думаю, что кончу только в самом конце нынешнего года. Но если даже придется просидеть над этой книгой еще десять лет, все равно я вернусь в Париж не прежде, чем закончу "Саламбо"! Такую я дал себе клятву. Вот, старина, все, что я имею тебе сказать.

415. ЭДМОНУ И ЖЮЛЮ ДЕ ГОНКУРАМ. КРУАССЕ, 8 ИЮЛЯ 1861.

Получив вашу книжку сегодня в одиннадцать утра,( к пяти вечера я ее уже проглотил '.

Сначала, на первых страницах, я еще находил, к чему придраться,- к повторению, по два-три раза, одного и того же слова, например, слова "кровать". Потом вещь захватила меня, увлекла. Я прочел ее запоем и временами) "раскисал", как простой буржуа.

Я нахожу, что вы превзошли других "литераторов" по качеству рассказа, логике фактов, связности целого, у вас нет ни отступлений, ни повторов - вещь редкая и превосходная.

Детство Филомены, ее жизнь в монастыре - вся III глава меня ошеломила. Это очень правдиво, очень тонко' и очень глубоко. Я уверен - в этом описании узнают себя многие женщины. Есть замечательные страницы; сквозь мистику чувствуешь плоть, чувствуешь, как под ладанками формируется девичья грудь, как кровь первых регул смешивается с кровью Христовой. Все это красиво, хорошо, серьезно.

Что касается всего остального, жизни больницы, скажу вам, что вы ее верно схватили, у вас есть места, переворачивающие душу своей простотой, как глава IX.

Разговоры больных, второстепенные персонажи - ученики, главный хирург Маливуар и т.д.- very well.

Но в Ромену я влюбился!!! Черт побери, до чего она меня возбуждает! Беда, да и только! Я очень хорошо понимаю пылкое чувство, позднее возникшее у Барнье к этой монахине, это написано сдержанно и увлекательно.

Короче говоря, ваша книжка мне необыкновенно понравилась, по-моему, она удалась.

Могу сделать ей только один упрек - она слишком коротка. В конце у читателя вырывается возглас: уже! Это досадно.

416. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. КРУАССЕ, 9 ИЮЛЯ 1861.

Поскольку вы спрашиваете меня о моей работе, сообщаю вам, что буду еще занят до января. Но меня обуревают сомнения в ее ценности. Это была затея с большими претензиями, но не превыше ли она моих сил? Когда сравниваешь себя с другими, с окружающей тебя сволочью, то готов восхищаться собой, а как только чуть задерешь нос и взглянешь на истинных мастеров, попросту говоря, на идеал, вот тут-то и чувствуешь себя никчемным, и тяжесть твоего ничтожества придавливает тебя к земле.

417. ЭДМОНУ И ЖЮЛЮ ДЕ ГОНКУРАМ. КРУАССЕ, 15 ИЮЛЯ 1861.

Все-таки я еще раз перелистал вашу "Филомену" и теперь прекрасно знаю эту книгу.

Да, по-моему, вы сделали то, что хотели сделать, и эта вещь вам удалась.

Ничего не бойтесь. Благодаря объяснениям вначале ваша монахиня нисколько не банальна. В этом-то и крылась опасность, но вы ее избежали '.

Но, может быть, выиграв в простоте, книга в чем-то утратила широту? Рядом с сестрой Филоменой мне хотелось бы видеть других монахинь, совсем на нее не похожих. Вот и все мои возражения. Правда, вы не назвали свою книгу "Больничные нравы". А потому отпадает н упрек, который вам могли бы сделать.

Не могу вам сказать, как я доволен этой книгой. Я подметил у вас новое качество - умение естественно связать факты в единую цепь. Ваш метод превосходен. Отсюда, должно быть, и интерес, который вызывает к себе ваша книга.

418. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, 15 ИЮЛЯ 1861.

Если тебе невесело, то и я совсем не радуюсь. "Карфаген" приводит меня в смертельную ярость. Теперь я уже сомневаюсь в книге в целом, в ее общем плане, думаю, слишком много в ней солдатни. Это История, знаю. Но если роман так же скучен, как научный трактат, благодарю покорно! - значит, это не Искусство.

...Ах, дорогой мой, надо быть поистине сумасшедшим, чтобы заниматься литературой! Как тебя поддерживают! Как поощряют! Как вознаграждают! Да, напиши свою книгу "Удел художников", потребность в ней назрела, по крайней мере, для меня.

Почему ты "смущен и растерян"? Что ты раздражен, пал духом, это я понять могу. Для меня это обычное состояние, а ведь у меня нет твоих материальных забот. Но поскольку у тебя задумано много книг, а дома тебя окружает нежность ', другими словами, имеется все, что нужно для жизни,- и высокое и низкое,- шагай вперед, не оборачиваясь, прямо к цели.

Мы поносим свою эпоху. Но ни Рабле, ни Мольер, ни даже Вольтер не делились с нами своими переживаниями. Шекспиру предпочитали первого встречного шута, водившего медведей. Правда, я бы предпочел, чтобы меня сравнивали с Манжсном, нежели с иными из наших собратьев. Ну да что поделаешь! Будем оглушать себя скрипом перьев и пить чернила. Они опьяняют сильнее вина. Что же касается совета папаши Сент-Бева: "стараться, чтобы волки были сыты и овцы целы, разбавлять свое вино водой, одним словом, снискать успех у публики" 2, то следовать ему и слишком трудно, и слишком рискованно. Тебе известно, что меня он тоже уговаривает писать о современности. Так вот! Знаешь, о чем я сейчас мечтаю? Об истории Камбиза. Мне жаль этой моей мечты, я слишком уже стар, да и вообще! Вообще!

419. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. КРУАССЕ, 1 АВГУСТА 1861.

С тех пор, что мы с тобой не виделись, я закончил XII главу моей книги и теперь работаю над тринадцатой, которая, возможно, будет завершена к середине октября. XIV-я займет у меня добрых два месяца, а XV-я две недели. Короче, освободиться от всего этого я смогу только к Новому году или к концу января. По мере того, как я продвигаюсь вперед, удваивается моя тревога за книгу в целом. Боюсь, не слишком ли много в ней солдатни, не осточертеют ли французскому читателю вечные батальные сцены,- без конца разъяренные люди! Без конца резня! После такого чтения захочется молочной каши и розовых бантиков.

420. АМЕЛИ БОСКЕ. 24 АВГУСТА 1861

Из этой книги ' можно почерпнуть лишь огромное презрение к человечеству (чтобы написать ее, надо не слишком-то любить его). Читателя она в чем-то покоробит, это я вам предсказываю, он оудет на меня зОЛ.

Правда, некоторые умные люди - как вы, например,- возьмут мою сторону, а это уже много.

421. ЭРНЕСТУ ФЕВДО. КРУАССЕ, 31 АВГУСТА 1861.

Занятия Искусством сами по себе отнимают слишком много времени, чтобы можно было тратить даже самую малость его, отбиваясь от шавок, кусающих тебя за ноги; надо подражать факирам, которые проводят свою жизнь, воздев лицо к солнцу, в то время как по телу у них ползают вши.

...По мере того как я продвигаюсь вперед, я обнаруживаю повторения, это приводит к тому, что я переписываю заново куски, написанные на сто или двести страниц раньше,- приятнейшее занятие. Я работаю как негр, ничего не читаю, ни с кем не вижусь, веду жизнь деревенского священника, однообразную, жалкую, бесцветную. Рассчитываю на твой приезд, когда подойду к концу тринадцатой главы,- нам найдется о чем поговорить.

Да, меня смешают с грязью, можешь не сомневаться. "Саламбо", во-первых, разозлит буржуа, другими словами, всех; во-вторых, людям чувствительным взбудоражит нервы и сердце; в-третьих, вызовет раздражение у археологов; в-четвертых, покажется непонятной дамам; в-пятых, создаст мне славу педераста и антропофага. Будем надеяться!

Я подхожу к самым мрачным местам. Начинаем выпускать кишки и жечь младенцев. Бодлер был бы доволен! А тень Петрюса Бореля, белая и непорочная, как лицо Пьеро, возможно, возревновала бы '. Да пребудет с нами милость божья!

422. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. КРУАССЕ, 25 СЕНТЯБРЯ 1861.

Только что закончил осаду Карфагена и собираюсь приступить к поджариванию младенцев '. О Бандоль 2, топивший их в пруду, вдохнови меня! После этого мне останется еще одна глава - последнюю я не считаю, она составит самое большее десять страниц и будет всего только перечнем. Сам видишь, что я еще не кончил!

Рассчитываю все же разделаться со всем этим в течение января. Это относит публикацию на апрель.

Устал физически, даже мышцы болят. Отравление Б<>~ вари заставило меня блевать в ночной горшок. Штурм Карфагена вызывает ломоту в руках, а это еще не самое неприятное из всего, что приносит наша профессия! Заранее угнетает мысль обо всех тех глупостях, которые будут говориться по поводу этой книги. В разгар работы перспектива эта меня забавляла, теперь вызывает омерзение.

423. ЖЮЛЮ ДЕ ГОНКУРУ. КРУАССЕ, НАЧАЛО ОКТЯБРЯ 1861.

По мере продвижения вперед я могу лучше судить о книге в целом, и она мне кажется слишком длинной и полной повторений. Слишком часто возобновляются одни и те же эффекты. Люди устанут от всей этой свирепой солдатни. А план, к несчастью, построен так, что сокращения повлекут за собой слишком много неясностей, и т. д. и т. п. Ну и пусть! Быть может, я заставлю людей мечтать о великом, а это уже само по себе приятно.

424. МИШЕЛЮ ЛЕВИ. КРУАССЕ, 9 ОКТЯБРЯ 1861.

Я был бы не прочь сделать несколько небольших поправок, у меня есть даже желание кое-что добавить в вате новое издание "Бовари" ', там есть немало стилистических погрешностей, которые я хотел бы убрать.

...Мне бы хотелось, чтобы это издание было как можно более безупречным, в литературном смысле, разумеется.

425. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. 1861

Хороший сюжет для романа - это сюжет, который приходит тебе в голову целиком, в один прием. Это основной замысел, из которого проистекает все остальное. Писатель вовсе не свободен в выборе, писать ли ему то или другое. Сюжет не выбираешь. Вот чего совсем не понимают публика и критики. Секрет совершенства как раз и заключается в соответствии сюжета и темперамента писателя.

Вы нравы, о Лукреции следует говорить почтительно; я не вижу никого подобного ему, кроме Байрона, но у Байрона нет ни его серьезности, ни искренности его печали. Меланхолия древних кажется мне более глубокой, нежели скорбь современных авторов, которые все в большей или меньшей степени подразумевают бессмертие по ту сторону черной ямы. А для древних эта черная яма и была самой бесконечностью; их мечтания возникают и протекают на недвижном эбеново-черном фоне. Ни криков, ни судорог, ничего, кроме напряженно-задумчивого лица. Богов уже не было, а Христа еще не было, то было - от Цицерона до Марка Аврелия - неповторимое время, когда существовал только человек. Нигде не нахожу я подобного величия, но что делает Лукреция невыносимым - это его физика, которую он преподносит как нечто научное. Слабость его в том, что он мало сомневался, он хотел объяснять, делать выводы! Если бы он заимствовал у Эпикура только дух. но не систему, все части его творения были бы бессмертны и основательны '. Все равно, наши современные поэты - жалкие мыслители в сравнении с таким человеком.

426. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, НАЧАЛО ЯНВАРЯ 1862.

Закончив "Бовари", я дал ей полгода отлежаться в ящике, и если б не моя мать и Буйе, то, выиграв процесс ', я бы там ее и оставил и не стал бы публиковать отдельной книгой. Когда какое-либо сочинение закончено, следует подумать о том, чтобы взяться за новое. Что касается вещи уже сделанной, она становится мне совершенно безразличной, и если я показываю ее публике, то делаю это по глупости и в силу общепринятого мнения, что надо печататься, в чем сам я отнюдь не испытываю потребности. Уж я умалчиваю о том, что еще думаю по этому поводу, ибо опасаюсь показаться позером.

427. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. ПАРИЖ, 24 АПРЕЛЯ 1862.

В прошлое воскресенье, в семь часов утра я наконец закончил свой роман "Саламбо". Поправки и переписка займут у меня еще месяц, и я вернусь сюда в середине сентября, чтобы к концу октября издать свою книгу. Но я совершенно без сил. По вечерам меня лихорадит, и я едва удерживаю в руках перо. Конец был тяжелый и дался мне с трудом.

...За два месяца, что я в Париже, я мало кого видел, но то, что я о нем знаю, не радует и не утешает. Нравственное чувство, на мой взгляд, падает все ниже, все устремлено к посредственности - мелкие произведения, мелкие страстишки, мелкие людишки - ничего другого вокруг не видать.

428. ЭРНЕСТУ ДЮПЛАНУ. КРУАССЕ, 12 ИЮНЯ 1862.

Никогда, доколе я жив, меня не будут иллюстрировать, потому что наидряннейший рисунок уничтожает наипрекраснейшее литературное описание. С той минуты, как некий типаж схвачен карандашом, он теряет тот характер всеобщности, то соответствие тысяче знакомых вещей, которое заставляет читателя сказать: "Я это видел", или: "Так оно и бывает". Нарисованная женщина похожа на какую-то женщину, вот и все. На этом идея исчерпана, завершена, и любые слова уже бесполезны, в то время как женщина, описанная писателем, заставляет мечтать о тысяче женщин. Итак, поскольку это вопрос эстетики, я по всей форме отказываюсь от каких бы то ни было иллюстраций '.

429. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. КРУАССЕ, 15 ИЮНЯ 1862.

Благодаря тебе, мой голубочек, я прочел четырнадцать феерий, никогда еще на мою долю не выпадал столь тяжкий урок! Черт побери, до чего же все они глупы! Но я вовсе не собираюсь писать феерию. Нет, нет! Я подумываю о пьесе, полной страстей, где фантастическое явится основой; надобно отказаться от старых схем и старых песен, пора уже отбросить трусливые страхи, коими пропитаны все те, кто пишет или желает писать для театра '. Область фантазии достаточно обширна для того, чтобы всякий мог найти там свое место.

430. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. КРУАССЕ, 24 ИЮНЯ 1862.

Монсеньор считает, что мне следовало бы самому почитать Леви несколько отрывков - не больше '. Откровенно говоря, не понимаю, в чем тут разница. Выходит, я должен держать экзамен перед всеми парижскими издателями? Что касается иллюстраций, предложи он мне даже сто тысяч франков, клянусь тебе, что ни одна не будет напечатана. Так что возвращаться к этому бесполезно. Одна мысль об иллюстрациях приводит меня в бешенство. Я считаю это глупостью, особенно когда речь идет о Карфагене. Никогда, никогда! Скорее я засуну рукопись в ящик до лучших времен. Ну вот, один узел разрубили!

...Я прекрасно знаю, что вы сочтете мое поведение безрассудным. Но настойчивость, с какою Леви требует иллюстраций, приводит меня в неописуемую ярость. Ну-ка,пусть мне покажут того искусника, который напишет портрет Ганнибала или нарисует карфагенское кресло,- он мне сделает большое одолжение. Стоило вкладывать столько умения, стремясь сделать все расплывчатым и зыбким, чтобы явился какой-то остолоп и разрушил это смутное виденье своей нелепой точностью!

431. ПАУЛЕ САНДО. КРУАССЕ, 14 ИЮЛЯ 1862.

Я, подобно погоде, сумрачен и без солнца. Теперь, когда у меня не стало работы, занимающей меня постоянно, я не знаю, за что взяться. Блуждаю и барахтаюсь среди вороха планов и замыслов. Но что бы я ни задумал, все кажется мне неосуществимым или нелепым. Я избрал античный сюжет, чтобы излечиться от отвращения, которое внушала мне "Бовари". Куда там! Современные дела мне по-прежнему противны. Самая мысль об изображении буржуа заранее вызывает у меня тошноту. Будь я лет на десять моложе (да имей побольше денег), я бы предпринял сухопутное путешествие в Персию или в Индию, чтобы написать историю Камбиза или Александра. Там, по крайней мере, есть чем взбудоражить душу. Но воспламеняться по поводу всяких господ и дам я уже не в силах. Читаю без разбора, много сплю, основательно скучаю и ничего не могу придумать.

432. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, ИЮЛЬ 1862.

Вам я могу сказать все. Ну так вот! Наш бог тускнеет. "Отверженные" вызывают у меня дикое раздражение, а говорить о них плохо нельзя - будешь выглядеть доносчиком '. Положение автора незыблемо, неприступно. Я, всю мою жизнь преклонявшийся перед ним, теперь возмущен! Надо мне наконец излить свои гнев.

Я не нахожу в этой книге ни правды, ни блеска. Что до стиля, то он мне кажется нарочито небрежным и низменным. Это способ подольститься к широкой публике. Гюго кланяется и расшаркивается перед всеми: он плоско льстит сенсимонистам, филиппистам 2 - кому угодно, вплоть до трактирщиков. Персонажи написаны одной краской, как в трагедиях! Где вы видели таких проституток, как Фанти-на, таких каторжников, как Вальжан, и таких политиков, как безмозглые чудаки из общества Друзей азбуки? Ни 6

разу мы не видим, чтобы они страдали до глубины души. Это какие-то манекены, сахарные куколки, вроде монсень-ора Бьенвеню. В своем социалистическом энтузиазме Гюго оклеветал церковь так же, как он оклеветал нищету. Где вы найдете епископа, испрашивающего благословения у члена Конвента? Где найдете фабрику, откуда работницу выгоняют за то, что она родила ребенка? А отступления? Сколько их! Сколько их! Пассаж о клоаке, должно быть, восхитил Пеллетана 3. Эта книга создана для социал-католического сброда, для всей философско-евангелическои нечисти. Какие очаровательные характеры - господин Мариус, три дня питающийся одной котлеткой, и господин Анжольрас, который в своей жизни целовался всего два раза, бедный мальчик! Что касается их речи, то говорят они очень хорошо, но все одинаково. Разглагольствования папаши Жиль-иормана, бред Вальжана в финале, юмор Коломьеза и Гран-тэра - все это отлито по одной модели. Бесконечные остроты, шутки, нарочитая веселость и решительно ничего смешного. Громоздкие рассуждения по поводу вещей, лежащих вне сюжета, и ничего о вещах, для сюжета необходимых. Зато целые проповеди, дабы возвестить, что все общее избирательное право - замечательная вещь, что массам необходимо просвещение,- этим вас пичкают до тошноты. Право же, эта книга, несмотря на отдельные прекрасные куски, а они редки,- ребяческая. Наблюдательность для литератора качество второстепенное, но непозволительно так фальшиво описывать общество, будучи современником Бальзака и Диккенса. А ведь сюжет сам по себе превосходный, но какого он требовал хладнокровия и какого научного кругозора! Верно, что папаша Гюго презирает науку, он это доказал.

...Потомство не простит этому человеку, что он тщился быть мыслителем, вопреки своей природе. Куда завела его страсть к философической прозе? И что за философия! Философия Прюдома, папаши Ричарда и Беранже 4. Он не более мыслитель, чем Расин или Лафонтен, которых не слишком-то почитает, другими словами, он, как и они, подхватывает самые ходячие, популярные идеи своей эпохи, излагая их так навязчиво, что забывает о своем произведении, о своем искусстве. Таково мое мнение; разумеется, я оставлю его при себе. Всякий, кто берется за перо, должен испытывать слишком большую признательность к Гюго, чтобы позволить себе его критиковать, но, глядя на него со стороны, видишь, что боги дряхлеют.

433. ЖОРЖУ ПУШЕ. ПАРИЖ, СЕНТЯБРЬ 1862

Необходимо, чтобы вы оказали мне следующую небольшую услугу: через неделю я подписываю в печать первые листы "Саламбо" и сейчас весь в горячке последних исправлений.

И вот я обнаруживаю в своей книге бесчисленные глупости. Из того, что относится к вашей специальной компетенции, разъясните мне следующие вопросы:

1. Можно ли называть "роговыми" копытца оленя? Мне кажется, нет. Это слово применимо только к парнокопытным животным. Какое слово подходит в данном случае?

2. "Нижние челюсти кузнечиков". Но это цикады, так? Цикады производят ртом резкий, скрипучий звук.

3. Можно ли сказать, что слышится шум тарантулов, гнездящихся в сухих частях свода? Возня этих тарантулов происходит в карфагенском акведуке. Один мой друг сказал мне, что тарантулы - это пауки. Но я слышал ночью в Карнакском храме ' именно тарантулов.

Ответьте мне на эти вопросы с присущей вам четкостью.

434. МИШЕЛЮ ЛЕВИ. ПАРИЖ, КОНЕЦ СЕНТЯБРЯ ИЛИ НАЧАЛО ОКТЯБРЯ 1862.

Строки стоят слишком тесно ', вот уже третий раз я требую, чтобы на странице было не более тридцати строк, как мы с вами договорились.

Стиль у меня и без того достаточно сжатый, незачем создавать излишние трудности для читателя. Это кончится тем, что у него зарябит в глазах и в голове.

2. Мне прислали вторую корректуру, где слова обрываются внизу страницы, что очень некрасиво и неудобно. Проследите за этим, пожалуйста.

3. Диакритический знак над именем Саламбо 2 лишен какого бы то ни было изгиба, это уж совсем не по-пуниче-ски. Я настаиваю, чтобы он был более развернутым.

4. Обратите внимание на пробелы, которые я обозначил в корректуре, они существенны. Так как глава у меня делится на три действия, весьма разнящиеся между собой, то это составляет три промежутка времени, которые следует разграничить, тогда глава покажется менее тяжелой.

435. МИШЕЛЮ ЛЕВИ. ПАРИЖ, ОКТЯБРЬ 1862

Я подписываю в печать первые два листа, но попросите все же обратить внимание на маленькое примечание, которое я сделал в самом начале. Оно очень важно. В остальном полагаюсь на вашего человека. Правильно ли я делаю?

Что касается двух других листов, то мне нужна еще одна корректура. Теперь текст уже очень чистый и читается куда более бегло. Вы молодец.

Но уверяю вас, что каждая глава должна начинаться на правой полосе. Глаз естественным образом обращается на нее. Зачины моих глав стоят того, чтобы посвятить им новую страницу. Цифра и заголовок на левой полосе производят отвратительное впечатление. Выполните то, что я от вас требую, прошу вас. Мне, право же, хватает моих чирьев и моих поправок, чтобы сделать меня несчастным!!! '

Ничуть не походя на томики "Библиотеки для чтения" 2, этот том будет похож на все прочие, печатаемые вами ин-октаво, свидетель тому "Старый режим и революция" Токвиля 3, см. гл. III, гл. VII кн. и т. д.

436. АМЕЛИ БОСКЕ. ПАРИЖ, 21 ОКТЯБРЯ 1862.

Я издерган корректурами и последними поправками. Подскакиваю от бешенства на кресле, обнаруживая в своем сочинении множество небрежностей и глупостей. Муки, которые я испытываю, стремясь заменить то или иное слово, вызывают у меня бессонницу; с другой стороны, я мечтаю уже о новой книге, но мне пока еще многого не хватает даже для того, чтобы составить себе план. У меня есть большое желание или - и это будет вернее - большая потребность писать,- вот и все, что я про себя знаю.

437. МИШЕЛЮ ЛЕВИ. ПАРИЖ, НОЯБРЬ 1862

Я только что обнаружил плачевную опечатку: "воспоминание о Мато тревожило его", вместо "тревожило ее". Это не только противоречит смыслу, но делает фразу непонятной, перечитываешь страницу сначала и останавливаешься, ничего не поняв.

Необходимо во что бы то ни стало либо сделать список опечаток (где будут указаны и другие), либо приписать на

полях или в конце страницы словечко "ее", а еще лучше было бы остановить печатание и вставить слово "ее", отсутствие коего гибельно '.

Я возмущен и огорчен. ч
438. Ш.-О. СЕНТ-БЕВУ. ПАРИЖ, КОНЕЦ НОЯБРЯ 1862.

Вот наконец моя карфагеняночка. С трепетом посылаю ее вам. Теперь уже мне остается только находить опечатки, стилистические, грамматические ошибки и т. д.- короче говоря, испытывать унижение.

Мне не терпится узнать, что вы думаете на сей счет. Кончив читать этот объемистый пакет, черкните мне, указав день и час, когда вы сможете меня принять, и я поспешу к вам.

439. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. ПАРИЖ, 6 ДЕКАБРЯ 1862 (?).

Мне сказали,что появилась разносная статья о "Са-ламбо" в "Монд", религиозной газете. Меня преследует ненависть священников.

440. Ш.-О. СЕНТ-БЕВУ. ПАРИЖ, 8 ДЕКАБРЯ 1862.

Благодарю вас, дорогой мэтр '. Вы обошлись со мною как нельзя более любезно. Вступительная часть меня даже растрогала. Я и без того знал, что вы меня любите. Но подобные доказательства уважения всегда очень лестны, даже для антропофагов 2.

Вы случайно не заглянули в статью в "Сьекль"? 3 Это противовес вашей, но огорчение, которое она мне доставила, не может затмить моей радости от вашего отзыва.

Я бы приехал к вам, не будь я так занят, и занят собой.

Итак, еще раз спасибо.

441. Ш.-О. СЕНТ-БЕВУ. ПАРИЖ, ДЕКАБРЬ 1862.

Третья ваша статья о "Саламбо" меня смягчила (да я вовсе и не был особенно зол). Ближайшие мои друзья были немного раздражены двумя предшествующими, но поскольку мне вы откровенно сказали, что думаете о моем сочинении, я признателен вам за то, что в своей критике вы были столь милосердны. Итак, еще раз со всей искренностью благодарю за расположение ко мне и, опуская формулы вежливости, приступаю к своей Апологии.

Прежде всего, уверены ли вы, что в своей общей оценке книги не поддались невольно чувству раздражения, которое она у вас вызвала? Предмет моего изображения, весь этот варварский, восточный мир, мир Молоха, не нравится вам сам по себе! Сначала вы сомневаетесь, верно ли я его воспроизвел, потом говорите мне: "Впрочем, быть может, и верно",- а в заключение: "Тем хуже, если верно". Вы поминутно удивляетесь и поминутно сердитесь на меня за это. А ведь я тут ни при чем! Неужели я должен был приукрашать, смягчать, фальсифицировать, офранцуживать. Да ведь вы сами упрекаете меня в том, что я-де создал поэму, что я классичен в худшем смысле этого слова, и побиваете меня "Мучениками" .

Нет, метод Шатобриана представляется мне диаметрально противоположным моему собственному. Он исходил из чистого идеала - ему виделись типичные мученики. Я же хотел запечатлеть некий мираж, применив к древнему миру приемы современного романа, и стремился к простоте. Смейтесь, сколько вам угодно. Да, я говорю: к простоте, а не к сдержанности. Нет ничего более сложного, чем варвар. Но перехожу к вашим статьям и буду защищаться, заставляя вас отступать, пядь за пядью.

...Что касается моей героини, то я ее не защищаю. По-вашему, она похожа на "этакую сентиментальную Эльвиру", на Велледу 2, на г-жу Бовари. Да ни в коей мере! Велледа деятельна, умна, это настоящая европейская женщина, г-жу Бовари волнуют всевозможные страсти, Са-ламбо же, напротив того, одержима одной навязчивой идеей. Это маниакальный тип, вроде святой Терезы. Ну и что же! Я не уверен в ее правдоподобии, ибо ни я, ни вы и никто другой, ни один древний и ни один современный писатель не знает восточную женщину по той простой причине, что не имеет возможности общаться с ней.

Вы меня обвиняете в отсутствии логики и задаете вопрос: "Почему карфагеняне зверски умертвили варваров?" 3 Причина очень проста: они ненавидят наемников, те попадают им под руку, они сильнее, вот они их и убивают. Но "весть об этом,- говорите вы,- могла с минуты на минуту дойти до лагеря". Каким образом? И кто бы мог ее принести? Карфагеняне? Чего ради? Варвары? Но их в городе не осталось! Чужеземцы? Пришлые люди? Так ведь я старался показать, что между Карфагеном и армией не было никаких сношений!

Что же касается Ганнона ("собачье молоко", замечу мимоходом, вовсе не "шутка"! Оно было и поныне остается средством от проказы, посмотрите в "Словаре медицинских наук" статью "Проказа", статью, впрочем, плохую, данные которой я уточнил с помощью собственных наблюдений, сделанных мною в Дамаске и в Нубии), так вот, Ганнон бежит, потому что наемники намеренно позволяют ему бежать. Они еще не разъярились на него. Возмущение охватит их позже, когда они начнут что-то понимать,- им понадобится немало времени, прежде чем они постигнут все коварство старейшин. (Посмотрите начало IV главы.) Мато "бродит как безумный вокруг Карфагена". Безумный - точное слово. Разве любовь в понимании древних не была безумием, проклятьем, болезнью, насланной богами? Полибий, пишете вы, был бы весьма "удивлен", увидев таким своего Мато 5. Я этого не думаю, и вряд ли г-н де Вольтер разделил бы сие удивление. Вспомните, что говорит он в "Кандиде" о силе африканских страстей (рассказ старухи): "Это огонь, купорос и так далее"6.

Насчет акведука: "Здесь вас с головой окунают в невероятное" . Да, дорогой мэтр, вы правы, и даже больше, чем вы полагаете, но не так, как вы полагаете. Немного ниже я вам скажу, что думаю об этом эпизоде, введенном мною отнюдь не для того, чтобы описать акведук, заставивший меня изрядно попотеть, а для того, чтобы дать моим двум героям возможность проникнуть в Карфаген. Вообще это отголосок анекдота, рассказанного Полиеном ("Военные хитрости") - о случае с Феодором, другом Клеона, во время взятия Сестоса абидосскими воинами.

"Приходится пожалеть, что книга не снабжена словарем". Вот упрек, который я нахожу в высшей степени несправедливым. Я бы мог оглушить читателя техническими терминами. Но ничего этого нет! Я позаботился все перевести на французский, не ввел ни одного специального слова, не сопроводив его незамедлительно пояснением. Исключая лишь названия денег, мер и месяцев, понятных из смысла фразы в целом. Разве, когда вы встречаете на одной странице слова "крейцер", "ярд", "пиастр" или "пенни", они мешают вам понять смысл? А что вы бы сказали, если бы я называл Молоха - "Мелеком", Ганнибала - "Ган-Баалом", Карфаген - "Картаддой", и вместо того чтобы сказать: рабы на мельнице носили намордники, написал бы "паузикапы"! Что до названий благовоний и каменьев, то их я заимствовал у Теофраста, Плиния и Афинея. Для растений я употребил общепринятые латинские названия вместо арабских и финикийских. Так, например, я написал "лоусония" вместо "хеннеб" и даже снизошел до того, чтобы написать "лаусония" через "а", что есть ошибка, не прибавляя при этом "инермис", хотя это было бы точнее. То же относится к слову "кокхеуль", которое я передаю как "сурьма", избавляя вас от слова "сернистая", неблагодарный!

...Что касается храма Танит, то я уверен, что воссоздал его именно таким, каким он был, руководствуясь трактатом о Сирийской богине, медалями герцога Люина, всем, что известно об Иерусалимском храме, цитатой из святого Иеронима, которую приводит Селден (De Diis Syriis* ["О сирийских богах" (лат.)]), планом храма на острове Гоцо, очень похожего на карфагенский, а более всего по развалинам храма в Тугге 8, которые я видел собственными глазами и о которых, насколько мне известно, не говорил ни один путешественник или исследователь античности. Все равно, утверждаете вы, это смешно! Пусть так! Что касается самого описания, то с точки зрения литературной я лично нахожу его вполне понятным, а развитию драмы оно не препятствует, так как Спендий и Мато остаются на переднем плане и читатель не теряет их из виду. В моей книге совсем нет изолированных, бесцельных описаний, все они служат моим персонажам и имеют прямое или косвенное влияние на ход действия.

Не принимаю также выражения "китайщина", относящегося к описанию покоев Саламбо, несмотря на эпитет "изысканная", возвышающий это слово (подобно тому, как эпитет "свирепые" возвышает слово "псы" в знаменитом сне Гофолии), ибо не ввел туда ни одной детали, которой бы не было в Библии и которая не встречалась бы на Востоке и по сей день 9. Вы твердите, что Библия не может служить руководством для изображения Карфагена (вопрос, кстати, спорный), но согласитесь, что евреи были ближе к Карфагену, чем китайцы! Кроме того, кое-что зависит и от климата, вечного и неизменного. Касательно мебели и костюмов сошлюсь на тексты, собранные в 21-м докладе аббата Миньо ("Записки Академии надписей", том LX или XLI, не помню).

Что касается привкуса "оперы, помпезности и напыщенности", почему вы хотите, чтобы всего этого не было, если оно существует и поныне? Я полагаю, что пышные церемонии, приемы, низкие поклоны, моления, курение фимиама и все такое прочее было придумано не Магометом.

То же относится и к Ганнибалу. Почему вы считаете, что его детство получилось у меня неправдоподобным? Потому что он убивает орла? Диво дивное в стране, где полно орлов! Если бы действие происходило в Галлии, я взял бы сову, волка или лисицу. Но вы, как француз, привыкли, сами того не замечая, считать орла благородной птицей и скорее символом, нежели живым существом. Орлы тем не менее действительно существуют.

Вы меня спрашиваете, откуда я почерпнул "подобное представление о Совете Карфагена". Да из рассказов о любых сходных сборищах времен революций, начиная с Конвента и вплоть до американского парламента, где недавно еще люди обменивались палочными ударами или пистолетными выстрелами, пронося означенные палки и означенные пистолеты (у меня - кинжалы) в рукавах пальто. И мои карфагеняне, надо сказать, более порядочны, чем американцы, ибо у них при сем не присутствовала публика. В противовес мне вы ссылаетесь на великий авторитет - на Аристотеля. Но Аристотель, умерший за восемьдесят с лишним лет до описываемой эпохи, не имеет здесь никакого веса. Кроме того, Стагирит жестоко ошибается, утверждая, будто "в Карфагене никогда не было ни смут, ни тиранов". Хотите точных данных? Вот они: в 530 г., до рождества Христова, был заговор Карфалона; попытка захвата власти Магонами в 460 году, заговор Ганнона в 337-м, заговор Бомилькара в 307-м. Но я уже перешагнул за Аристотеля! Перейдем к другому.

Вы ставите мне в укор "карбункулы, образовавшиеся из мочи рысей". Это взято у Теофраста, из "Трактата о драгоценных камнях", тем хуже для него! Чуть не забыл про Спендия. Вовсе нет, дорогой мэтр, его военная тактика нисколько не "причудливая" и не "странная". Это почти шаблон. Я узнал о ней от Элиана ("История животных") и Полнена ( "Военные хитрости"). Со времени осады Мега-ры Антипатром (или Антигоном) она была так широко известна, что свиней специально выкармливали вместе со слонами, чтобы крупные животные не пугались мелких. Одним словом, то была вполне обычная хитрость, по-видимому, часто применявшаяся во времена Спендия. Мне не понадобилось возвращаться назад, к Самсону, ибо я избегал, насколько возможно, всяких подробностей, восходящих к легендарным эпохам 10.

Перехожу к богатствам Гамилькара. Описание их, что бы вы ни говорили, составляет второй план. Гамилькар предстает на их фоне, и рассказ о них я считаю весьма

обоснованным. Гнев суффета нарастает по мере того, как он обнаруживает разгром, учиненный у него в доме. Он вовсе не "поминутно выходит из себя", а взрывается лишь под конец, когда ему наносят личное оскорбление. Что "от этого осмотра он не выигрывает", мне совершенно безразлично, ибо я не брался сочинять ему панегирик, но не думаю, чтобы "до смешного измельчил его, пожертвовав цельностью характера". Человек, убивающий наемников таким способом, как я показываю это далее (недурная проделка его сына Ганнибала в Италии),- тот же самый, что велит подделывать товары и забивает насмерть своих рабов.

Вы корите меня за "одиннадцать тысяч триста девяносто шесть человек" - численность его армии, и спрашиваете: "Откуда вам известно это число, кто вам его назвал?" Но вы же сами могли его исчислить, поскольку я указывал количество людей в разных частях пунического войска. Это просто-напросто итог сложения, а отнюдь не цифра, названная наобум, ради видимой точности.

...В эпизоде с питоном п у меня нет ни "изощренного порока", ни "баловства". Эта глава - своего рода ораторский прием для смягчения следующей сцены, в шатре, которая никого не оскорбила, а не будь питона, вызвала бы вопли возмущения. Я предпочел, чтобы в бесстыдной сцене (если в ней вообще есть бесстыдство) фигурировал питон, а не мужчина. Саламбо, прежде чем покинуть дом, соединяется с божеством своего рода, с религией своей родины, выраженной в древнейшем ее символе. Вот и все. Возможно, что в "какой-нибудь "Илиаде" или "Фарсалии" это выглядело бы непристойно", но я не претендовал на создание "Илиады" или "Фарсалии" 12.

...Говорить, что это я "выдумал изуверства" во время похорон, устроенных варварами 13, неверно. Гендрайх (Carthago, seu Carth, respublica ["Карфаген, или Карфагенская республика" (лат.)], 1664) и собрал тексты, доказывающие, что карфагеняне имели обыкновение уродовать трупы своих врагов. И вы еще удивляетесь тому, что варвары, побежденные, отчаявшиеся, разъяренные, платят им тем же, поступают, как они, хотя бы на этот раз? Может быть, напомнить вам о г-же де Ламбаль, о солдатах Национальной гвардии в 48-м году и о том, что в настоящее время происходит в Соединенных Штатах? 15 Я был, наоборот, весьма сдержан и мягок.

И раз уж мы взялись говорить друг другу неприкрытую правду, признаюсь вам откровенно, дорогой мэтр, что выражение "явный оттенок садизма" меня немножко обидело. Любое ваше слово имеет вес. Поэтому такое выражение, будучи напечатано, становится почти клеймом. Разве1 вы забыли, что я сидел на скамье подсудимых по обвинению в оскорблении нравов !6 и что глупцы и мерзавцы пользуются любым оружием? Так что не удивляйтесь, если в ближайшие дни в какой-нибудь лживой газетенке, коих существует немало, вы прочитаете что-нибудь вроде следующего: "Г-н Г. Флобер - ученик де Сада. Его друг, его крестный отец, мэтр в делах критики, сам сказал это достаточно ясно, хотя и с тою тонкостью и тем насмешливым добродушием, каковые и т. д. и т. п.". Что вы тогда прикажете мне отвечать и что делать?

...Вы сожалеете, что я не вывел в числе греков какого-нибудь философа, резонера, долженствующего преподать нам уроки морали или совершающего добрые поступки, некоего господина, "чувствующего так же, как мы". Помилуйте, да возможно ли это? Арат, упоминаемый вами, как раз и навеял мне образ Спендия. Человек он был воинственный и коварный, ночью преспокойно убивал часовых, а при ярком солнце порою терял зрение. Так что от контраста я отказался, верно, но от контраста ничего не стоящего, нарочитого, а потому фальшивого.

Я кончил с вашим разбором и перехожу к вашей оценке. Быть может, вы правы в своих рассуждениях об историческом романе применительно к древности '', и весьма вероятно, что меня постигла неудача. Тем не менее, по всей видимости - таково мое собственное впечатление,- я создал нечто похожее на Карфаген. Но дело не в этом. Наплевать мне на археологию! Если книга не едина по колориту, если детали не соответствуют одна другой, если нравы не вытекают из религии, а поступки - из страстей, если характеры непоследовательны, если костюмы не отвечают обычаям, а архитектура - климату, одним словом, если во всем нет гармонии, значит, я на неверном пути. В противном случае, все в порядке |8.

Но вас раздражает вся эта среда! Я это знаю или, вернее, чувствую. Почему же вы не станете на мою сторону, вместо того чтобы оставаться на своей точке зрения, точке зрения современного образованного человека, парижанина! Человеческая душа не повсюду одинакова - что бы ни говорил на сей счет г-н Леваллуа 19. Достаточно беглого взгляда на мир, чтобы доказать обратное. По моему разумению, я даже менее суров к человечеству в "Саламбо", нежели в "Госпоже Бовари". Мне кажется, что в любопытстве, в любви, толкнувшей меня к исчезнувшим религиям и народам, есть нечто нравственное само по себе и нечто весьма привлекательное.

Что касается стиля, то в этой книге я не шел на такие жертвы ради закругленности фразы и ради периода, как в предыдущей. Метафоры в ней редки, а эпитеты обоснованы. Если я пишу "синие камни", значит "синие" - точное слово, уж поверьте, и не сомневайтесь также, что при свете звезд цвет камней можно разглядеть очень даже хорошо. Спросите любого, кто путешествовал по Востоку, или поезжайте туда и убедитесь в этом сами.

...Последний вопрос, о мэтр, вопрос несколько бестактный: почему Шагабарима вы находите чуть ли не смешным, а своих чудаков из Пор-Рояля такими серьезными? 20 По-моему, г-н Сенглен рядом с моими слонами выглядит мрачным. Я нахожу татуированных варваров более похожими на людей, менее странными, менее комичными, менее необычными, чем те, кто, живя бок о бок, до самой смерти величают друг друга "милостивыми государями"! И как раз потому, что они так далеки от меня, я восхищаюсь вашим талантом, тем, что вы помогли мне их понять. Ибо я верю в ваш Пор-Рояль, но еще меньше хотел бы жить в нем, чем в Карфагене, ибо и в нем тоже было нечто замкнутое, противоестественное, насильственное, монолитное - и тем не менее истинное. Почему вы не хотите допустить, что могут существовать две такие реальности, две контрастирующие чрезмерности, два несхожих уродства?

Я кончаю. Немного терпения! Интересно ли вам будет узнать, какие чудовищные недостатки (слово "чудовищный" здесь на месте) нахожу я в своей книге? Вот они:

1. Пьедестал слишком велик для статуи. И поскольку всегда хуже "слишком", чем "недостаточно", следовало прибавить еще сто страниц, посвященных одной только Саламбо.

2. Кое-где не хватает переходов. Я выкинул их или чересчур сократил, боясь наскучить читателю.

3. В главе VI все, относящееся к Гискону, написано в той же тональности, что и вторая часть главы II (Ган-нон). Ситуация та же, а эффект не усилен.

4. Весь текст начиная с описания Макарской битвы и до питона и вся глава XIII вплоть до перечисления варваров стираются, меркнут в памяти. Это места второстепенные,

избежать их я не мог, но они утяжеляют книгу, несмотря на все мои старания ускорить темп. Эти места обошлись мне дороже всего, я их меньше всего люблю, но за них более всего достоин похвалы.

5. Акведук

Признаюсь! Втайне я полагаю, что в Карфагене не было акведука, несмотря на имеющиеся развалины. Вот почему я позаботился заранее предупредить возможные возражения, адресовав археологам одну лицемерную фразу. Я с откровенной наглостью напомнил, что акведук - изобретение римлян, следовательно, новинка, и что нынешний акведук - это какое-то перестроенное старое сооружение. Меня преследовало воспоминание о Велизарии, перерезавшем римский акведук в Карфагене, и, кроме того, это был хороший вход для Спендия и Мато. Все равно! Акведук - это малодушие с моей стороны! Confiteor [Исповедуюсь (лат)].

6. Еще одно, последнее мошенничество: Ганнон.

Из любви к ясности я исказил историю в том, что касается его смерти. Он действительно был распят наемниками, но в Сардинии. Военачальник, распятый в Тунисе напротив Спендия, звался Ганнибалом. Но какую путаницу это создало бы для читателя!

Вот, дорогой мэтр, что, на мой взгляд, есть в моей книге плохого. Не стану говорить о том, что нахожу в ней хорошего. Но можете быть уверены: мой Карфаген - не фантазия. Существуют документальные свидетельства о Карфагене, и не только у Моверса. Их надо искать подальше. Так, у Аммиана Марцеллина я позаимствовал точный рисунок двери, поэма Корипа ("Иоаннида") дала мне множество сведений об африканских народностях и т. д.

Да и к тому же моему примеру мало кто последует. Откуда ждать опасности? Леконт де Лилей и Бодлеров приходится бояться меньше, чем всяких... и... в нашей милой Франции, где поверхностность возводят в достоинство, а все пошлое, легковесное и глупое встречают рукоплесканиями и принимают с восторгом. Стремясь к величию, не рискуешь кому-либо повредить. Будет ли мне даровано прощение?

В заключение хочу еще раз поблагодарить вас, дорогой мэтр. Слегка меня поцарапав, вы очень нежно пожали мне руку и, хотя немного поглумились надо мной, тем не менее трижды воздали мне честь тремя большими и очень обстоятельными статьями, которые вам, должно быть, было неприятнее написагь, нежели мне прочесть. За это я вам особенно признателен. Советы в конце не пропадут даром, и вы убедитесь, что имели дело не с глупцом или неблагодарным 22 .

442. ЛАУРЕ ДЕ МОПАССАН. ПАРИЖ, ОКОЛО ЯНВАРЯ 1863.

Твое милое письмо очень меня тронуло, дорогая Лаура, оно всколыхнуло во мне старые и все еще юные чувства. Словно дуновение свежего ветерка, донесло оно до меня аромат моей юности, в которой наш незабвенный Альфред занимал такое большое место! Я не расстаюсь с памятью о нем. Не проходит дня, осмелюсь даже сказать - часа, чтобы я не вспоминал о нем. Теперь я знаю тех, кого принято называть "умнейшими людьми нашей эпохи". Я сравниваю их с ним и нахожу посредственными. Никто из них не производил на меня такого ослепительного впечатления, как твой брат. В каких небесах витал я благодаря ему и как его любил! Мне даже кажется, что никого больше я не любил так сильно, ни мужчину, ни женщину! Когда он женился, я пережил глубочайшие муки ревности, это был разрыв, конец! 1 Для меня он умер дважды, и мысль о нем я постоянно ношу с собой, как амулет, как некую необычную и дорогую мне вещь. Сколько раз, бывало, устав от работы, где-нибудь в театре, в Париже, во время антракта, или в Круассе, сидя долгими зимними вечерами в одиночестве у огня, я мысленно обращался к нему, снова видел и слышал его. С восторгом и грустью вспоминаю я наши бесконечные беседы, где дурачество соседствовало с глубокомысленными рассуждениями, наши разговоры о прочитанном, наши мечты и наши высокие упования! Если я чего-то стою, то несомненно лишь благодаря этому. Я сохранил высокое уважение к нашему прошлому, мы оба тогда были прекрасны, и мне не хотелось бы стать хуже.

...Поскольку ты говорила со мной о "Саламбо", тебе при твоем дружеском расположении ко мне будет приятно узнать, что моя карфагеняночка прокладывает себе путь в мире: мой издатель выпускает ее в пятницу вторым тиражом 2. Обо мне пишут большие и малые газеты. Обо мне говорится множество глупостей. Одни поносят меня, другие превозносят. Меня называли "пьяным илотом", говорили, что я распространяю "зараженный воздух", сравнивали с Щатобрианом и Мармонтелем, обвиняли в том, что я мечу в Академию, а некая дама, прочитавшая мою книгу, спросила одного моего приятеля, не дьявол ли богиня Танит.

Вот так! Такова литературная слава. Время от времени о тебе говорят, потом забывают, и кончено.

Ничего: я написал книгу для очень ограниченного числа читателей, а оказалось, что на нее клюнула публика. Да будет благословен бог книжного дела.

443. Ш.-О. СЕНТ-БЕВУ. ПАРИЖ, 1 ИЛИ 8 ЯНВАРЯ 1863.

Читаю "Пор-Рояль" ', который доставляет мне безграничное удовольствие. Это чтение увлекает меня и в то же время длит мою бессонницу. Когда-то я был слишком молод, чтобы понять первые два тома. Я принялся читать с начала и вот уже неделю только тем и занят, что поглощаю вашу книгу.

444. Ш.-О. СЕНТ-БЕВУ. ПАРИЖ, НАЧАЛО ЯНВАРЯ 1863.

Я полагаю, вы хорошо сделаете, если, публикуя мою полемику с вами ', опустите весь абзац со словом "садизм". А не то его подхватит "Фигаро" 2. И нам с вами обоим придется иметь дело с этой газетенкой! К тому же, когда я перечитывал этот пассаж, мне почудилась в нем какая-то язвительность, которая мне не по душе. Иные вещи говорят, но не пишут, а иные пишут, не стремясь увидеть их напечатанными. Это был упрек, который я адресовал вам. Я не хочу, чтобы он был обнародован. Вы меня понимаете?

445. Г-НУ ФРЕНЕРУ, РЕДАКТОРУ "РЕВЮ КОНТАМПОРЕН". 21 ЯНВАРЯ 1863 '.

В заключение, сударь, благодарю за учтивый тон ваших замечаний, это теперь нечасто встретишь. Из допущенных вами неточностей я указал только наиболее грубые, относящиеся к вопросам специальным. Что же касается критических наблюдений, общего характера ваших личных оценок и литературного разбора моей книги, то о них я даже не упомянул. Я неизменно держался вашей сферы, то есть науки, и, повторяю, чувствую себя в ней не слишком уверенно. Я не знаю ни древнееврейского, ни арабского, ни немецкого, ни греческого, ни латыни, и не стану хвалиться, что знаю французский. Я часто пользовался переводами, но иногда и подлинниками. В затруднительных случаях я обращался за советом к людям, которые признаны во Франции наиболее компетентными, и если у меня не было "лучшего руководства", то лишь потому, что я не имел чести и преимущества быть знакомым с вами - простите! "Лучше ли удалась бы мне книга", если бы я пользовался вашими советами? Сомневаюсь. Во всяком случае, я был бы лишен знаков благожелательности, выказанных в отдельных местах вашей статьи, и избавил бы вас от некоторого чувства раскаяния, которым вы ее заканчиваете. Но не тревожьтесь, сударь: хоть вы, кажется, сами напуганы собственной силой и всерьез думаете, будто "разнесли" мою книгу на клочки, не бойтесь, успокойтесь! Ибо вы были не жестоки, а... легкомысленны.

446. ЖОРЖ САНД. ЯНВАРЬ 1863

Только что получил от вас письмо, которое дополняет вашу статью и даже превосходит ее, не знаю, что вам сказать, разве только: я всей душой вас люблю '.

447. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 16 МАРТА 1863.
Дорогой господин Тургенев!

Как я вам признателен за ваш подарок! Только что прочел две ваших книги ' и не могу не выразить вам своего восхищения.

Я давно уже вижу в вас мастера. Но чем больше я вас читаю, в тем большее изумление приводит меня ваш талант. Меня восхищает ваша манера повествования, одновременно пылкая и сдержанная, ваше сочувствие к людям, которое распространяется и на малых сих и одухотворяет пейзаж. Видишь и предаешься мечтам.

Подобно тому, как при чтении "Дон Кихота" мне хотелось бы самому ехать на лошади по белой от пыли дороге и в тени какой-нибудь скалы есть оливки и сырой лук, так и ваши "Сцены из русской жизни" вызывают у меня желание трястись в телеге среди заснеженных полей, под вой волков. От ваших произведений веет едким и нежным ароматом, чарующей грустью, которая проникает до глубины души.

Как велико ваше искусство! Какое сочетание растроганности, иронии, наблюдательности и колорита! И как все

это связано! Как умело вы подготавливаете свои эффекты! Какая уверенная рука!

Оставаясь самобытным, ваше творчество вместе с тем общезначимо. Сколько я нашел у вас перечувствованного и пережитого мною самим! В числе других вещей - в "Трех встречах", в "Якове Пасынкове", в "Дневнике лишнего человека", и так далее, и везде.

Но за что вас недостаточно еще хвалили, это за ваше сердце, за постоянную вашу взволнованность, за какую-то особую, глубокую и затаенную чувствительность.

Я очень благодарен случаю, позволившему мне две недели назад познакомиться с вами и пожать вашу руку 2. Это я сейчас делаю снова, еще более крепко, чем в первый раз, и заверяю вас, дорогой собрат, в моей совершеннейшей преданности.

448. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. КРУАССЕ, КОНЕЦ МАРТА 1863.

Я мучаюсь над своим парижским романом ', который не двигается с места. Сплошь стертые пошлости, ничего терпкого и нового! Ни одна важная сцена не получается, меня это не захватывает.

...Меня привлекает история моих мокриц 2, план которой я тоже основательно разработал. Вот это хорошо, я уверен, несмотря на ужасающие трудности, вызванные стремлением разнообразить один и тот же прием. Но если я эту книжицу напишу, меня выгонят из Франции и из Европы!

Это, однако, было бы лучше, чем потерпеть неудачу с другой, а такая участь меня вот-вот постигнет, ибо сердечные излияния, как я полагаю, не мое дело, а?

Я прочитал кое-что из Диккенса и два тома Тургенева, взялся за "Крупицы истории"! 3, начал опять читать по-английски и по-гречески, и все же я скучаю, или, скорее, одуреваю.

449. МИШЕЛЮ ЛЕВИ. КРУАССЕ, 31 МАРТА 1863.

Ничего нового о "Саламбо" я не знаю, не считая того, что ее предали анафеме в двух церквах - св. Клотильды и Троицы. Меня обвиняют в желании вернуться к язычеству. Какая проницательность!

Хотя я все еще недомогаю, работаю одновременно над планами двух книг. Не знаю еще, за какую из них возьмусь.

450. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 24 ИЛИ 31 МАРТА 1863.

Мой дорогой собрат!

Вы написали мне весьма любезное письмо, и вы слишком скромны. Я как раз только что прочел вашу новую книгу '. В ней я вновь узнал вас, только еще более сильного, более необычного, чем всегда.

Больше всего в вашем даровании меня восхищает благородство, качество наивысшее. Вы находите средство быть правдивым без банальности, чувствительным без жеманства, комичным без всякой пошлости. Не гонясь за театральными эффектами, вы достигаете трагического эффекта законченностью композиции. Вы кажетесь мягкосердечным, но вы очень сильный человек. "Под одной шкурой соединяются лиса и лев", как говорит Монтень 2.

История про Елену - прекрасна, мне нравится этот образ, и образ Шубина, и все остальные. Читая вас, говоришь себе: "Я через это прошел". Мне также кажется, что страницу 51 никто не прочувствует так, как я. Какая психологическая точность! Но мне понадобилось бы много места, чтобы выразить все, что я думаю.

Что касается вашей "Первой любви", то я особенно хорошо понял эту вещь потому, что это точь-в-точь история, которая произошла с одним из моих очень близких друзей. Все старые романтики (а я, спавший с кинжалом под головой, из их числа) должны быть вам признательны за этот маленький рассказ, который так много говорит им об их юности! Какая зажигательная девушка эта Зиночка. Одно из ваших качеств - это умение создавать женщин. Они идеальны и реальны в одно и то же время. Они обладают притягательной силой и окружены сиянием. Но всю эту повесть и даже всю книгу осеняют следующие две строчки: "Против отца у меня не было никакого дурного чувства. Напротив: он как будто еще вырос в моих глазах". Это, на мой взгляд, мысль поразительно глубокая. Будет ли это замечено? Не знаю. Но для меня это вершина.

Да, дорогой собрат, я надеюсь, что наши отношения на этом не прервутся и что наша симпатия перерастет в дружбу.

451. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. КРУАССЕ, 7 АПРЕЛЯ 1863.

Я без отдыха тружусь над планом "Воспитания Чувств", он начинает обретать форму. Но его общий рисунок плох! Пирамиды не получается! ' Сомневаюсь, что мне удастся когда-нибудь по-настоящему увлечься этой идеей. Невесело мне.

452. ЭДМОНУ И ЖЮЛЮ ДЕ ГОНКУРАМ. КРУАССЕ, 15 АПРЕЛЯ 1863.

Я составил планы двух книг ', но ни один, ни другой меня не удовлетворяют. Первая предполагает ряд аналитических рассуждений и второсортных сплетен, лишенных значительности и изящества. Поскольку "истина" не является для меня первым условием искусства, я не могу опуститься до таких пошлостей, хотя их сейчас и любят. Что касается второй, то, хотя в целом она мне нравится, я боюсь, как бы меня за нее не побил камнями народ или не выслало правительство, не говоря уже о том, что предвижу ужасающие трудности в исполнении.

453. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ. 20 АПРЕЛЯ 1863.

Что ж, извольте - "пичкайте" меня, дорогой собрат! ' Я с нетерпением жду вашей книги и буду читать ее с наслаждением, в этом я уверен.

454. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. ВИШИ, 2 ИЮЛЯ 1863

Я изумлен искусностью интриги и возможностями твоего воображения '. Что до моего личного вкуса, то мне, как ты знаешь, больше по душе книги описательные и аналитические, нежели драматические, но ты задумал свой роман именно таким, а критик всегда должен исходить из замысла автора. И, между прочим, эти мои склонности получают полное удовлетворение от созерцания твоих характеров - они замечательны... Сен-Бертран - образ оригинальный и правдивый. Он становится низким негодяем, и постепенное падение его пока дано весьма искусно. Ты не сделал из него чудовище, героя трагедии; это только человек, и притом человек, каких много.

455. АМЕЛИ БОСКЕ. ВИШИ, 8 ИЮЛЯ 1863

Я проглотил две книги Гете (которых раньше не читал), записки Герцена о России, несколько романов Бальзака, "Мадлон" молодчаги Абу, два последних романа господина Фейдо ' и так далее.

456. ЖЮЛЮ МИШЛЕ. КРУАССЕ, НАЧАЛО ОКТЯБРЯ 1863.

Позавчера получил ваш подарок ' и (как все предыдущие) сразу проглотил всю книгу, залпом. Ошеломление и восторг - таково первое мое впечатление.

В этой вещи - вы весь, с присущими вам изяществом и мощью, я высоко ценю (более, чем кто-либо другой, ибо ремесло наше знаю) искусство, скрытое под внешней простотой, рельефность образов, выступающих благодаря одному слову, широкий кругозор, проглядывающий между абзацами, наконец, тот дар наделять изображаемое жизнью, по которому узнаются избранные мастера стиля. В этом и кроется ваш секрет, благороднейшее ваше свойство.

Как все у вас ясно, содержательно, занимательно!

...Ваша чума в Марселе преследует меня, как воспоминание о страшном сне. Здесь, о мэтр, вы поднялись до вершин патетики. Ни одно классическое описание чумы не вызывало у меня такого содрогания; чуму не только видишь, ее ощущаешь. Законченные картины, целая жизнь, целый мир в двух строках: "Не замечая зловония, в маленькой темной комнате красивая женщина с пожелтевшим лицом" и т. д. А здесь, какая психологическая глубина: "Группы подруг, сестер и т.д."!

Но за всеми чудесами интуиции, воссоздания, языка ни на минуту не теряешь из виду главную мысль, самую суть и цель повествования (приближение революции); все в вашей книге связано с этим, это как бы хребет вашего колосса.

457. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. КРУАССЕ, 23 ОКТЯБРЯ 1863.

Мне совестно, что я так давно не писал вам. Часто думаю о вас, но два с половиной месяца был поглощен одной работой, которую закончил только вчера. Это феерия, которая не предназначена для сцены, этого я боюсь. Я предпошлю ей предисловие, более важное для меня, нежели сама пьеса '. Мне просто хочется привлечь внимание публики к блестящей и свободной драматической форме, которая до сих пор служила лишь рамкой для вещей весьма посредственных. Моя пьеса далеко не столь серьезна, как следовало бы, и, между нами, я немного ее стыжусь.

Впрочем, я придаю ей не слишком большое значение. Для меня она не что иное, как предмет литературной критики, и только. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из театральных директоров пожелал ее взять, а цензура разрешила поставить. В некоторых ее картинах увидят неприкрытую социальную сатиру. Вот, дорогая мадемуазель, какими пустяками я занимался с июля месяца. Теперь поговорим о вещах более важных, а именно - о вас и ваших заботах.

Книга моего друга Ренана не вызвала у меня того восторга, какой она вызвала у публики 2. Я люблю, когда такие материи трактуются с более солидным научным аппаратом. Но как раз доступностью формы она и привлекла к себе женщин и любителей легкого чтения. Это уже много, и я считаю, что философия одержала большую победу, побудив публику заняться подобными вопросами.

Известна ли вам "Жизнь Иисуса" доктора Штрауса? 3 Вот содержательная книга, книга, заставляющая думать! Рекомендую вам почитать эту сухую, но в высшей степени интересную вещь. Что касается "Мадемуазель Ла Кенти-ни"...4 то, говоря откровенно, искусство не должно служить трибуной для какой бы то ни было доктрины, иначе ему конец! Действительность всегда оказывается искаженной, когда пытаются вывести из нее умозаключения, которые под стать лишь господу богу. И потом, разве истину можно открыть с помощью вымысла? История, история и естественная история! Вот две музы нынешнего века. Они введут нас в новые миры. Не будем возвращаться к средним векам. Будем наблюдать - вся суть в этом. А после многовековых наблюдений кому-нибудь, возможно, и удастся осуществить синтез. Неистовое стремление к выводам - одна из самых печальных и самых бесплодных маний, свойственных человечеству. Каждая религия и каждая философия утверждала, будто бог принадлежит именно ей, будто она измерила бесконечность и нашла рецепт счастья. Какая заносчивость и какое ничтожество! Я же, напротив того, вижу, что величайшие гении и величайшие творения никогда не делали выводов. Гомер, Шекспир, Гете, все эти старшие сыны божий (как говорит Мишле) только изображали, остерегаясь делать что-либо еще. Мы хотим взобраться на небо, ну что ж! Только сперва давайте обогатим свой ум и свое сердце! Все мы, с нашим устремлением в небеса, по уши увязли в земной грязи. Средневековое варварство по-прежнему держит нас в своих тисках сотнями предрассудков и обычаев. Высшее общество Парижа все еще продолжает глазеть на фокусы - теперь это называется столоверчением. Говорите после этого о прогрессе!

458. АМЕЛИ БОСКЕ. КРУАССЕ, 26 ОКТЯБРЯ 1863.

Сегодня я более или менее закончил "Замок сердец". Я стыжусь этой вещи, она кажется мне какой-то гнусной, вернее, легковесной, ничтожной. Быть может, причина такого жалкого впечатления - полное отсутствие четкости, столь необходимой для сцены. Пьеса не так плохо сделана, но до чего же она пуста! Все эти соображения вовсе не лишают меня надежды на успех,- наоборот, они как раз дают основание в него верить. Но в душе я испытываю унижение: я создал нечто посредственное, низшего сорта.

459. ТЕОФИЛЮ ГОТЬЕ. ПАРИЖ, НОЯБРЬ 1863

Кончил читать "Фракасса" '. Какое чудо! Да, чудо стиля, красочности и вкуса. Уверяю тебя, ты никогда еще не выказывал столько таланта. Таково мое мнение.

460. ФЕЛИКСУ-АРШИМЕДУ ПУШЕ. ПАРИЖ, 9 ЯНВАРЯ 1864.

Есть, по-моему, нечто более неприятное, чем резкое критическое замечание,^ это неуклюжая похвала. А похвала почти всегда неуклюжа, если исходит от человека несведущего. Вот что помешало мне незамедлительно поблагодарить вас за вашу новую книгу !.

И однако, это книга настолько ясная, четкая, написанная столь убедительно и сильно, что вы в ней выходите за рамки специальной литературы, и мне кажется, что я ее полностью понимаю и могу говорить о ней. Я поражен приводимыми вами примерами, убежден логикой ваших доводов, увлечен последовательностью ваших идей, и что-то во мне кричит: "Он прав! все верно! его противники 2 - мошенники или кретины". Не понимаю, что теперь можно вам возразить. Вы создали несокрушимый памятник, я в этом уверен. Пусть они кричат; они сломают себе зубы о вашу правду, ибо она - истинная правда. Сколько накоплено наблюдений, фактов, сколько изучено материалов! Какая проницательность и, добавлю я (ибо это касается и меня), какое мастерство! Да, в вашей книге я высоко ценю способ изложения. Найти форму, вполне соответствующую данному замыслу,- вот секрет создания шедевров. Вы открыли этот секрет.

Вы ведете жизнь подлинного ученого, вы вспахиваете свою ниву глубоко и неуклонно и прославите свое имя. Я вас уже с давних пор люблю. Но восхищаюсь вами все больше и больше.

461. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. ПАРИЖ, ЯНВАРЬ 1864.

Не перестаю думать о моем романе ', в субботу я даже оказался в таком положении, в какое однажды попадает мой герой. Я вкладываю в это произведение (по всегдашней своей привычке) все, что вижу и чувствую.

462. ЭДМОНУ И ЖЮЛЮ ДЕ ГОНКУРАМ. ПАРИЖ, КОНЕЦ ФЕВРАЛЯ - НАЧАЛО МАРТА 1864.

Какая связь и последовательность событий! ' Сколько движения! Есть места очаровательные, есть классические портреты! Диалог между супругами в начале - превосходен, сцена дуэли великолепна и т. д.

То и дело я натыкаюсь на несовершенное время в повествовании. Что это - опечатки или так было задумано?

463. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. ПАРИЖ, 4 МАЯ 1864.

Вчера весь день работал с Монсеньором над планом моей книги. К вечеру мы оба устали так, словно камни тесали, зато, кажется, потрудились на славу. Выявилась основная мысль романа, и теперь все стало ясно. Я намерен начать писать еще до наступления сентября.

464. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, ЛЕТО 1864.

Думая о своем одиночестве и своих душевных муках, я спрашиваю себя: кто я, идиот или святой? Быть может, бешеная сила воли, которой я горжусь, есть признак глупости. Великие произведения не требовали стольких усилий.

465. АМЕЛИ БОСКЕ. КРУАССЕ, 9 АВГУСТА 1864.

Вот что я хотел сказать: упомянутого Беранже я считаю просто бедствием; он внушил Франции, будто рифмованное восхваление того, что ей важно и дорого, представляет

собой поэзию. Именно любовь к демократии и к народу заставляет меня ненавидеть Беранже. Это конторщик, приказчик, буржуа из буржуа; его веселость мне отвратительна. После Вольтера пора бы покончить с шуточками над религией. Что за прекрасный аргумент против философии для разных Вейо являет собою этот человек! И кроме того, почему бы не восхищаться предметами высокими, поэтами подлинно великими? Но Франция, как видно, неспособна переварить вино покрепче! Беранже и Орас Берне надолго останутся ее поэтом и ее живописцем. В вашей статье меня возмутило сравнение его с Боссюэ и Шатобрианом ', хоть они и далеки от того, чтоб быть моими кумирами. Первый из них, по-моему, писал плохо, что бы там ни говорили. Но пора бы нам уже договориться, что понимать под стилем. Все равно, я не сравню тех патрициев с этим лавочником.

Я не дожидался наступления реакции, чтобы составить себе это мнение; еще в 1840 году, двадцать четыре года тому назад, меня чуть не вышвырнули за дверь, когда я стал ругать Беранже в доме одного из его друзей. Это было у корсиканского префекта, в присутствии всего генерального совета. Скажу вам больше - теперь я нередко защищаю этого самого Беранже, потому что буржуа стали еще более низменны, чем их идеал.

Кстати, в одном из последних томиков Сент-Бева есть прелестная страница, содержащая великолепное описание Беранже в моем понимании 2. Я назван там полным именем, и все сказано так точно, что я смеялся до упаду!

Не буду спорить: он стоил большего, чем современные поэты-однодневки; похвала весьма сдержанная, но дальше этого я пойти не могу.

Почему люди всегда снисходительны к позолоченной посредственности? И знают наизусть всего Беранже, но ни одного стиха Сент-Амана, ни одной страницы Рабле? Почему г-н Тьер считается нашим великим историком? 3 И проч. и проч. Какая же суета сует все это - литература и слава!

Кавалер Марино удостоился во Франции больших почестей, чем все французские писатели вместе взятые. Кто ныне читает Байрона? Даже в Англии! Из всего этого я делаю вывод вслед за папашей Кузеном, что "Прекрасное в Европе творят сорок человек в столетие" 4. Поднимаюсь на свою башню из слоновой кости 5, закрываю окно... а иначе либо башку себе расшибешь, либо с ума спятишь. Вы же, когда пишете критические статьи, старайтесь, из соображений человечности, поднимать читателей до себя, вместо того чтобы опускаться до них. Не забывайте о своем священном долге, как сказал бы г-н Прюдом, и любите меня по-прежнему - ибо я ваш.

466. ШАРЛЮ-ЭДМОНУ. ОКОЛО 10 АВГУСТА 1864.

Ах! до чего же я правильно делаю, что не пишу в газе- и до чего же это гнусные лавочки (заведения)! Их мания править поступающие к ним рукописи в конце концов приводит к тому, что все произведения одинаково лишаются оригинальности. Если газета публикует пять романов в год и эти пять романов правит один и тот же человек или группа единомышленников, то получается пять романов-близнецов. Взять хотя бы стиль "Ревю де дё монд". Тургенев недавно сказал мне, что Бюлоз что-то сократил в его последней повести '. От одного этого Тургенев сильно упал в моих глазах. Ему бы следовало швырнуть рукопись в лицо Бюлозу, прибавив пару пощечин и плевок на десерт! Г-жа Санд тоже позволяет делать ей замечания иобкарнывать себя! Я слышал, как Шильи открывал перед ней эстетические горизонты! А она устремлялась к ним! То же бывало и у Тео в "Монитёре", при Тюргане и т. д. Черт возьми! Я считаю, что со стороны таких талантов подобная снисходительность граничит с бесчестностью. Раз уж вы предлагаете издать свое произведение, то, стало быть, ежели только вы не жулик, находите его хорошим. Вы должны были затратить все усилия, на какие способны, вложить в него всю свою душу. Одну индивидуальность нельзя подменить другой. Книга - организм сложный. И любая ампутация, любое изменение, сделанное чужими руками, калечит ее. Она может стать лучше, не важно, это будет уже не та книга!

Г-жа Ренье тут ни при чем 2, но уверяю вас, старина, вы на опасном пути, и все вы там, в газетах, способствуете развращению характеров и усиливающемуся с каждым днем упадку интеллектуальной жизни.

Я покажу вам рукопись "Бовари". украшенную поправками и купюрами "Ревю де Пари" 3. Любопытная штука. Чтоб меня успокоить, мне ставили в пример Арну Фреми и Эдуара Делессера!

Без сомнения, Шатобриан испортил бы рукопись Вольтера, а Мериме не смог бы править Бальзака. Короче говоря, мы так здорово поссорились, что кончилось все это судебным процессом.

467. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. КРУАССЕ, 6 ОКТЯБРЯ 1864.

Вот уже месяц, как я впрягся в роман о современных нравах, действие которого происходит в Париже. Хочу написать историю души людей моего поколения; правильнее было бы сказать, "историю чувств". Это книга о любви, о страсти, но о страсти такой, какою она может быть в наше время, то есть бездеятельной. По-моему, задуманный мной сюжет глубоко правдив: однако именно по этой причине он, вероятно, мало занимателен. Не хватает событий, драмы; и действие растягивается на слишком значительный отрезок времени. В общем, мне очень трудно и тревожно. Я проведу часть зимы здесь, в деревне, чтобы немного продвинуться вперед в этом долгом труде.

468. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, ОКТЯБРЬ 1864 (?).

Как мне тоскливо, как я устал! Падают листья, слышен погребальный звон, ветер мягкий, будоражащий... День за днем проходит в полном одиночестве, общества у меня не больше, чем было бы где-нибудь в глуши Центральной Африки. Вечером, после долгих бесплодных усилий, мне удается наконец написать несколько строк, которые на следующий день кажутся отвратительными. Право же, существуют люди повеселее, чем я. Я угнетен сложностями своей книги. Быть может, старею? Быть может, выдохся? Наверное, это так. В сущности, дело и в этом. И потом то, что я делаю, дается мне нелегко - я стал робок. За полтора месяца написал пятнадцать страниц - и притом не бог весть каких.

...Если вам нравится "Английская литература" Тэна '- что ж, тем лучше. Это труд основательный и возвышенный, хоть я и порицаю его исходный тезис. В Искусстве, помимо среды, в которой оно создается, и физиологической наследственности художника, есть и нечто еще. С помощью этой системы можно дать объяснение типу, группе, но нельзя объяснить индивидуальность,- то особое обстоятельство, которое делает тебя именно таким. Подобный метод неизбежно приводит к тому, что талант оставляют без внимания. Шедевр имеет значение только как исторический документ. Вот полная противоположность старой, лагарповской критики. Раньше думали, что литература - дело глубоко личное и сочинения падают с неба, как аэролиты . Теперь же отрицают всякую волю, всякий абсолют. Думаю, что истина - где-то посредине.

469. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, НОЯБРЬ 1864.

Нет, я не в восторге от "Библии человечества"! ' Но вы вольны ею восхищаться, ведь вы восхищаетесь столь многим и неравнодушны к напыщенной литературе. Это, вероятно, от одиночества; но всякий раз, как вы забавляетесь, меня разбирает страшная досада. Ладно. "Библия человечества" плохая книга, потому что замысел ее неясен и потому что автор рассуждает о множестве вещей, которых не знает,- взять хотя бы Индию. То, что показалось мне наиболее оригинальным, как раз вызвало у меня и наибольшее неудовольствие и раздражение (я имею в виду его отношение к Александру). Правда, каждый волен рассматривать историю по-своему, ведь история - не более как размышления настоящего о прошедшем, поэтому-то ее всегда надо писать заново,- хоть это и приводит в отчаяние папашу де Саси: он желал бы раз и навсегда установить единый взгляд на историю Рима 3. Он требует канона и чтобы все его потом придерживались.

Ваше мнение о самом Мишле - впрочем, это всеобщее мнение - необоснованно; я убежден, что нет никого целомудреннее этого милейшего человека; лично я, что бы там ни говорили, не нахожу в нем ничего непристойного. Но в его последней книге, по-моему, особенно чудовищно то, что она вся распадается на фрагменты, нет необходимой связи между идеями, факты не подкреплены необходимыми доказательствами. Вранья там не найдешь, о нет! Он твердо знает даты и мог бы еще хорошо вести урок. Однако он пишет в такой спешке и так торопится печатать свои труды, что становится банальным; меж тем никогда не было ума менее банального. Папаша Дюма считает, что в наше время только его и можно назвать оригинальным, и Дюма прав. Все мы, сколько нас ни есть, великие и малые,- все мы безнадежные классики. Гюго - не более чем классик-революционер; единственным французским романтиком будет признан Мишле 4. Какой след он оставит по себе! Сколько мыслей, сколько наблюдений! Он поднял историю на высоту поэзии и отвадил от нее людей посредственных. Словом, я его люблю! Согласитесь, что этот талант очень привлекателен, он не будет забыт, я уверен в этом, и его никто не превзойдет.

470. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. КРУАССЕ, 8 ДЕКАБРЯ 1864,

Ах, старина, я так нуждаюсь в том, чтоб меня развеселили! Кажется, мой роман никогда не захватит меня целиком. Это главное, что я вменяю ему в вину! Пассивные герои так неинтересны!

471. ЭДМОНУ И ЖЮЛЮ ДЕ ГОНКУРАМ. 16 ЯНВАРЯ 1865.

Получил вашу книгу только вчера вечером '. Начал читать в половине одиннадцатого, кончил в три. После этого чтения не мог сомкнуть глаз, и у меня болит живот. Вы будете виновниками множества гастритов! Что за страшная книга!

Если б я сегодня не чувствовал себя так плохо, то написал бы вам подробно, что я думаю о "Жермини", которая меня возбуждает... Это вещь сильная, резкая, драматическая, трогательная и хватающая за душу.

По-моему, вы превзошли Шанфлери 2. Больше всего восхищает меня в вашей книге постепенное нарастание напряжения, психологическое развитие. Это ужасает от начала до конца, а по временам - это просто величественно. Последняя сцена (на кладбище) придает в-сему предшествующему новую значимость и словно подводит под вашим произведением золотую черту.

Никогда еще великая проблема реализма не была поставлена с такой прямотой. Ваша книга дает повод крепко поспорить о цели Искусства.

472. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. ПАРИЖ, 22 ФЕВРАЛЯ 1865.

Сейчас меня чрезвычайно занимает торговля предметами искусства '. Я провожу время среди старых газет и торговцев картинами. На завтра и на последующие дни у меня назначены встречи со многими из них. Нет ничего труднее, чем получить нужные мне сведения. Одновременно изучаю историю гравюры.

473. И. С. ТУРГЕНЕВУ. ПАРИЖ, 1865 '

Дорогой мой великий Тургенев,

будьте готовы в следующую пятницу отужинать у одной .моей знакомой, прелестной дамы, где вы встретитесь с людьми, которые вами восхищаются: с Теофилем Готьг. Ренаном, Гонкурами и т. д.

Рассчитываю также на то, что завтра, часа в четыре, вы ненадолго зайдете ко мне.

474. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. КРУАССЕ, 11 МАЯ 1865.

Никто в наши дни не заботится об Искусстве! Искусстве как таковом! Мы ужасающим образом погружаемся в стихию буржуазности, и я не испытываю желания увидеть двадцатый век. Чего не могу сказать про тридцатый!

475. АМЕЛИ БОСКЕ. КРУАССЕ, 10 ИЛИ 17 МАЯ 1865.

Что до меня, то работаю я, как тридцать негров, но сюжет, в который я углубился, своей простотой и своим богатством не оставляет мне выхода. Чем дальше я продвигаюсь, тем труднее становится. Вчера я десять часов кряду сочинял три строчки и так их и не сделал!

476. РЕНЕ ДЕ МАРИКУРУ. КРУАССЕ, АВГУСТ ИЛИ СЕНТЯБРЬ 1865.

Позвольте мне подержать у себя еще несколько дней вашу "Вдову" ' - хочу дать ее почитать матери и племяннице. Это равносильно признанию, что вашу книгу я нашел очень увлекательной. И действительно, я прочел ее залпом.

Вот в двух словах, что я о ней думаю: автор от природы наделен большим умом, наблюдательностью и чувством. Но в его книгах явственно различимы две стороны, одна - когда перед нами правдивое, полнокровное, подсказанное жизнью повествование, и другая - когда автор забавляется: это портит впечатление от его лучших страниц. Искусство не должно становиться игрой, хоть я тоже рьяный сторонник доктрины искусства для искусства, которую понимаю по-своему (разумеется).

Так, во "Вдове" все характеры и описания - превосходны, и все же в эту историю не веришь, потому что события в ней не следуют неизбежно из характеров. Объясню: непонятно, почему г-жа Лебрен не хочет выйти замуж за Донасьена. Потому что принесла обет? Но причина обета остается неясной!

С одной стороны, она не настолько любила мужа, с другой - не настолько религиозна. Раз уж вы изобразили врача философом, то вдову надо было сделать религиозной до мистицизма. Смерть ее не кажется мне естественным следствием ее страсти, равно как и смерть буржуа, подражающего Жаку 2, каковой Жак, между нами,- персонаж совершенно надуманный. И почему это ваш священник без причины преображается? Мы все время видели фигуру гротескную; и вдруг перед нами появляется какой-то святой! Спрошу вас напрямик: часто ли подобные вещи встречаются в жизни? Ведь роман, научная форма жизни, должен иметь дело с закономерностями и быть логичнее случайного стечения обстоятельств. Одним словом, вы пожелали дать христианский финал книге, которая в начале своем была непредвзятой. Отсюда и несообразности!

Что, строгий я ментор, а?

"Строгий, но справедливый", настолько, что объяснение Донасьена в любви считаю просто шедевром. По значительности и стилю эта страница подавляет всю книгу. "Подавляет" - не то слово, я хочу сказать - господствует над ней. Описание городка, г-н Сельваж, многочисленные монологи Донасьена и особенно смерть г-жи Мюло покорили меня с первых страниц.

Почему, описывая наружность г-жи де Реверсьер, вы переходите к изъявительному наклонению? Это прерывает повествование,- а жаль, портрет превосходный. Позвольте далее указать вам, дорогой собрат, что вы не уделяете должного внимания соотносительной величине частей книги. Так, чересчур длинна историйка про Лодойскую и Ива, которая не вводит в роман никаких новых событий. Г-н Лебрен, случайно услыхавший разговор о себе,- это прием, более подходящий для драматурга.

Но до чего же мне нравится г-н Лебрен! И вам тоже, не правда ли? Это чувствуется, и в этом - секрет очарования книги. Вы вообще наделены даром очаровывать, а для успеха дар этот - самый главный. Продолжайте в том же духе.

Я беседую с вами, перелистывая книгу, и записываю свои соображения второпях и наудачу, по мере того, как они приходят мне в голову.

Почему ваш доктор, во-первых, пьет водку, чтоб набраться храбрости, и, во-вторых, почему он барон? Конечно, Деревенский врач может в таких обстоятельствах пить водку и может быть бароном, но что дает вам (в смысле драматического эффекта или философского вывода) эта выдумка? Ведь это все-таки случай редкий. Хирург обычно не успокаивает себя спиртным, а дворяне в корпорации медиков весьма малочисленны.

Зачем вы сделали Гектора комичным? Оба ваших героя (каждый из них по-своему - личность незаурядная), показались бы значительнее, если б человек, принесенный им в жертву, был не таким ничтожным. Впрочем, он довольно-таки забавен, но я предпочитаю ему г-на Реверсьера-сына.

Почему мысли г-жи Лебрен изложены в виде дневника? Тем самым вы создали себе непреодолимую трудность: заставили героев говорить долго. Ибо почти всегда они говорят в том же стиле, что и автор.

Вот я снова нашел объяснение в любви Донасьена - оно заслуживает бесконечных похвал. Браво! Брависсимо!

Но как можно было, написав таких прекрасных четыре страницы, забавляться пустяками вроде галлюцинаций, о которых говорится далее? А-а! Видно, автор пожелал показать свою хитрость, дать понять читателю, что он принимал гашиш, и описать его действие, как он описывал нам - и превосходно - осаду Мессины (в "Двух дорогах") 3. Но изобрази вы в своей книге даже пожар Трои, он не произвел бы такого впечатления, как одна эта строчка, от которой меня мороз подирает по коже: "Да бросьте эту вышивку, вы же видите, у вас дрожит рука".

Все хорошо на своем месте, и надо уметь выбросить из своего произведения, когда оно закончено, то, что порою больше всего нам нравится. А также быть снисходительным к тем, кто дает советы...

477. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. КРУАССЕ, 8 ОКТЯБРЯ 1865.

Ничто не оздоровляет так, как пополнение собственных научных знаний; другое дело метафизика и Искусство, это предметы более возвышенные, и, занимаясь ими, постоянно рискуешь впасть в безумие.

478. ШАРЛЮ-ЭДМОНУ. КРУАССЕ, КОНЕЦ НОЯБРЯ 1865.

Я приближаюсь к концу первой части. Как скоро закончу две остальные? Знать об этом может только Аполлон, бог помарок.

...Труд и плата за него кажутся мне вещами столь далекими друг от друга, столь несоизмеримыми, что я не могу уловить соотношения между ними. Я тут ничего не могу поделать и смиряюсь; лишь бы я был в состоянии платить за бумагу - больше мне ничего не надо. Мы побеседуем обо всем этом вскоре, на премьере Гонкуров '.

479. ИППОЛИТУ ТЭНУ. КРУАССЕ, 19 ДЕКАБРЯ 1865.

Я должен, дорогой мой Тэн, сказать вам несколько слов о том, какое удовольствие получил от чтения ваших "Новых критических очерков" ' - вот это критика, наконец-то!

Не знаю другой такой удачи, как ваша статья о небе н земле2. Каждая строчка вызывает восторг, говоришь себе: "Хорошо, хорошо, совершенно верно",- словом, испытываешь глубокое удовлетворение. Горячо одобряю и ваше рассуждение о буддизме 3. Это - два шедевра в вашей книге. Статьи о Бальзаке уже были известны мне 4, и я не скажу о них ничего, дабы не повторяться. Вы вынесли окончательное суждение о его творчестве, и после вас сказать нечего.

Что касается Расина, позвольте мне указать вам одну лишь фразу: "...не находили... ни одного сколько-нибудь точного образа". Прошу прощения, но образы не занимали п\ вовсе. Расин так и кишит стихами вроде следующего:

Cependdnl de Taxilc appuyons 1ел soupirs Итак, поддержим же стенания Таксила5,-

потому что при слове "поддержать" он ничего не видит: слова "couronner la flammc" ("увенчать пламя") постоянно встречаются у авторов XVII века, потому что "пламя" у них означало любовь, а "увенчать" - вознаградить счастливым брачным союзом.

Да, эти люди заботились о стиле. Но понимали его шиворот-навыворот. Почему у поэтов XVI века нет ни одного фальшивого образа, а у поэтов XVII не найдется, быть может, ни одного свежего или точного? Одержимость идеей окончательно убила в них чувство природы. Их поэтика была антифизической.

Вы замечательно показали, как каждый стиль включался в свою эпоху. Но вы ведь признанный мастер такого рода исследований. Мне бы хотелось, чтобы вы поговорили с научной точки зрения об эстетических приемах, а не об источниках искусства.

Благодарю за Марка Аврелия6 - это один из святых моего календаря; в общем, ваша книга очаровала меня, и я жду следующей (обещанной вами) с большим нетерпением.

480. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПН. КРУАССЕ, 23 ЯНВАРЯ 1866.

Вы слишком упиваетесь, как сказал бы Монтень ', теми утонченными чувствами, что порождают меланхолию.

Вас поражают фанатизм и глупость, царящие кругом. Я понимаю, что это может коробить, но удивлять - о нет! Человечество обладает запасом глупости столь же вечным, как и оно само. Думаю, что просвещение народа и воспитание нравственности у неимущих классов - дело будущего. Но что касается умственного развития масс, то я отрицаю такую возможность, что бы там ни случилось, потому что они всегда останутся массами.

В истории заслуживает внимания небольшая группа людей (быть может, их три или четыре сотни в столетие), которая остается неизменной от Платона до наших дней; именно они создали все, и они - совесть мира. Что до низших частей общественного организма, то их вы не воспитаете никогда 2. Перестав верить в непорочное зачатие, народ уверует в вертящиеся столы. Надо примириться с этим и жить в башне из слоновой кости. Это не весело, я знаю: но таким образом не окажешься ни простофилей, ни шарлатаном.

481. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. ПАРИЖ. 3 ФЕВРАЛЯ 1866.

Я, как и ты, веду бурную жизнь, но только не в высшем свете: я пропадаю на фабриках фарфора '. Вчера полдня провел с рабочими Сент-Антуанского предместья и Тронной заставы. Утром у меня побывал кондуктор дилижанса. Сегодня пойду на Иврийский вокзал. Вернувшись домой, читаю трактаты об изделиях из фаянса.

Я не был на балу ни в Тюильри. ни в Ратуше; я слишком занят горшками...

482. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. ПАРИЖ. 15 ФЕВРАЛЯ 1866.

"Влюбленный лев" - гадость, а Понсар - идиот. Можешь говорить это безбоязненно, но принято считать, что вещь прекрасная '.

483. Ш.-О. СЕНТ-БЕВУ. ПАРИЖ, 12 МАРТА 18G6 (?).

Сможете ли вы мне сказать, что нужно прочесть, чтобы познакомиться немного с неокатолическим движением в 1840 году? ' Моя история продолжается с 1840 года до переворота 2. Мне, разумеется, надо знать все и, перед тем как взяться за дело, ощутить дух времени.

484. АМЕЛИ БОСКЕ. КРУАССЕ, 20 АВГУСТА 1866.

Я не вполне разделяю ваши восторги касательно "Дела Клемансо", хотя во многих отношениях это самое сильное произведение Дюма '. Но он вконец загубил книгу напыщенными тирадами и общими местами. Я считаю, что романист не имеет права высказывать свое мнение о делах мира сего. В своем творении он должен уподобиться богу-творцу, то есть создавать и молчать. Конец этой книги ("Клемансо") кажется мне совершенно фальшивым: не может мужчина убить женщину после; в такую минуту охватывает общая расслабленность, несовместимая с проявлениями энергии. Это большая физиологическая и пси-кологическая неточность.

485. АЛЬФРЕДУ МОРИ. КРУАССЕ, 20 АВГУСТА 1866.

Вы слишком добры, мой друг. Я не разделяю ваших радужных надежд относительно романа, который пишу. Напротив, я полагаю, что это будет посредственное произведение, ибо сам замысел его порочен. Мне хочется показать некое душевное состояние, действительно существующее, по-моему, и никем еще не описанное. Но среда, в которой действуют мои герои, такая насыщенная и кипучая, что они рискуют раствориться в ней чуть ли не на каждой строчке. Поэтому я вынужден оттеснять на второй план как раз наиболее интересные вещи. Многие темы следовало бы раскрыть до конца, а у меня они затронуты лишь мимоходом. Задача моя сложна и многообразна, художественный метод неудачен, словом, никогда еще я не брался за такую трудную вещь. В общем, уповаю на бога!

486. ПРИНЦЕССЕ МАТИЛЬДЕ. КРУАССЕ, 31 АВГУСТА 1866.

По-моему, вы все же слишком суровы к "Последней любви" '. На мой взгляд, в этой книге есть немалые удачи, в частности, характеры Фелисии и Тонино.

...Я так хотел бы позабавить вас своим новым романом! Он задуман таким образом, чтобы вызвать сочувствие к бедным мужчинам, столь мало изученным, и доказать дамам, до какой степени робки эти самые мужчины.

487. АМЕЛИ БОСКЕ. КРУАССЕ, 23 СЕНТЯБРЯ 1866.

Словом, раньше чем через два года я свой роман не кончу! Бесполезно докучать вам жалобами, но эта книга меня ужасно беспокоит. Мне кажется порочным ее замысел.

488. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 29 СЕНТЯБРЯ 1866.

Я не испытываю, подобно вам, трепета начинающейся жизни, радостного изумления перед расцветом, какое ощущаете вы '. Напротив, мне кажется, что я существовал всегда! Некоторые мои воспоминания восходят ко временам фараонов. Я четко вижу себя в разные исторические эпохи, занимающимся разными ремеслами, попадающим в различные обстоятельства. Мое теперешнее "я" - итог моих исчезнувших индивидуальностей. Я был лодочником на Ниле, римским сводником времен Пунических войн, затем греческим ритором в Субуре 2, где меня пожирали клопы. Я умер во время крестового похода, объевшись винограда на берегу моря в Сирии. Я был пиратом и монахом, жонглером и кучером. А быть может, и императором Востока.

Многое разъяснилось бы, если б мы имели возможность узнать подлинную нашу родословную. Ведь число элементов, составляющих человека, ограничено, значит, определенные комбинации должны повторяться. Так что наследственность - понятие в принципе верное, которое до сих пор недостаточно применяли.

С этим понятием происходит то же, что и со многими другими. Каждый пользуется им по-своему, и один не понимает другого. Психологические науки останутся в том состоянии, в каком пребывают ныне, то есть - погруженными во мрак и безумие, до тех пор, пока не обретут точную номенклатуру терминов, пока будет дозволено одним и тем же словом обозначать самые различные понятия. Когда нет ясности в понятиях, прощай, нравственность!

Не кажется ли вам, что после 89-го года у нас начался какой-то разброд? Вместо того чтобы идти дальше по столбовой дороге - она была широкой и прекрасной, как путь для триумфального шествия,- все разбежались по тропинкам и увязают в грязи. Быть может, разумно было бы сейчас вернуться на время к Гольбаху. Не изучить ли нам Тюрго, прежде чем восхищаться Прудоном?

...Вы полагаете, что если мое занятие - стараться создавать гармонические фразы, избегая ассонансов, то у меня нет собственных скромных суждений о том, что происходит на свете? Увы. они имеются! и более того, я умру от бешенства, что не высказал их.

489. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, НАЧАЛО НОЯБРЯ 1866.

Позавчера и вчера обедал с Тургеневым. У этого человека такая чудесная способность рисовать картины, даже в разговоре, что он показал мне Ж. Санд, облокотившуюся на балкон замка г-жи Виардо в Розе. Башенка стояла надо рвом, во рву была лодка, и Тургенев, сидя в этой лодке на скамейке, глядел на вас снизу вверх: заходящее солнце играло на ваших черных волосах.

490. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, 12 НОЯБРЯ 1866.

Моя знаменитая приятельница, г-жа Санд, уехала от меня в субботу вечером '. Я не знаю женщины более милой, более добродушной и которая была бы менее синим чулком. Днем она работала, а вечерами мы болтали, как сороки, до трех часов утра. Она немного чересчур благодушна и восторженна, но в ее суждениях бывает тончайший здравый смысл,- если только она не садится на своего социалистического конька. Очень сдержанная, когда разговор заходит о ней самой, она охотно рассказывает о людях 48-го года и столь же охотно отмечает скорее их добрую волю, нежели ум.

491. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 17 НОЯБРЯ 1866.

Не беспокойтесь насчет сведений, касающихся газет. Они займут немного места в моей книге, и я могу подождать. А вот когда вам нечего будет делать, возьмите бумагу и набросайте мне все, что помните о 48-м годе '. Потом, в разговоре, вы опишете мне это подробнее. Я, разумеется, не прошу у вас точного изложения событий, соберите только ваши личные воспоминания.

...Если ваш инженерик дал обет, и этот обет недорого ему стоит, он прав, соблюдая его, в противном случае это чистейшая глупость 2. Между нами говоря. Где же и существовать свободе, как не в страсти?... О, нет! В мое время мы подобных обетов не давали, и мы влюблялись! и как влюблялись! Но все растворялось в некоем безграничном эклектизме, и если мы избегали дам... это бывал порыв гордости, вызов самому себе, своего рода подвиг... В общем, мы были красными романтиками, смешными донельзя, но в полном расцвете. То немногое хорошее, что во мне осталось, было заложено тогда!

492. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 27 НОЯБРЯ 1866.

Вы-то не знаете, что это такое - целый день сидеть, сжимая голову руками, и напрягать свои несчастные мозги, чтобы найти слово. У вас мысль течет широко, безостановочно, словно река. А у меня это тоненькая струйка воды. Мне нужно произвести значительные земляные работы, чтобы забил источник. Ах! Мне-то хорошо знакомы муки стиля.

493. ИППОЛИТУ ТЭНУ. КРУАССЕ, КОНЕЦ НОЯБРЯ 1866.

Благодарю вас, дорогой друг, что не забыли обо мне! Однако давайте без всяких вступлений поговорим о вашей книге '.

Пожалуй, никогда еще вы не были в такой степени самим собой. Кто желает ознакомиться с писателем по имени Тэн, тому достаточно прочесть одну эту книгу. В ней он весь, со всеми его достоинствами, которые, мне кажется, возросли,- ибо вы, храни вас бог, во всем преступаете меру, не в обиду вам будь сказано!

Как целое и как произведение искусства книга грешит мелкими повторениями, которые нетрудно будет убрать при следующем издании, это сделает ее более удобной для чтения (обратите внимание на частое употребление глагола "коснуться").

Буржуа, вероятно, скажут, что в вашем труде слишком много говорится о живописи? А я нет! Мне нравятся ваши описания картин, столь богатые замечаниями о нравах и об истории. Жаль только, что среди них так мало пейзажей - все они великолепны и соответствуют натуре.

..."Позднее художники достигнут большего совершенства, но станут менее своеобычными". Вы в этом уверены? "Они пойдут дальше". Но в таком случае все остальное не имеет значения! По-моему, далеко пойти - это главное. Я благодарен вам за то, что вы превозносите личность, в наше время столь униженную демократическим психозом. Но есть нечто такое, что выше самой личности. Это ее представление о совокупности вещей; тот способ, каким она это представление выражает, есть акт Творения, равный сотворению природы, а быть может, и превосходящий его. И снова вы (здесь причина расхождения между нами) не придаете должного значения Искусству в себе, а ведь оно существует.

Однако вы так тонко чувствуете искусство, что вас можно простить. Надо быть на редкость утонченным, чтобы говорить, как вы, об удовольствии, которое испытываешь, расхаживая по залам галереи Уффици.

...Если все можно объяснить влиянием среды, физиологией и историей, то почему, скажите мне, в этой же галерее "Мадонна со щегленком" так хороша и привлекательна, а "Святой Иоанн в пустыне" так холоден, скучен, словом, неприятен 2. Последняя картина, по-моему, предвосхитила французскую школу живописи, со всем, что в этой школе есть плохого 3, а разве не в этих картинах наиболее ярко проявилась индивидуальность Рафаэля?

...Но я спешу добраться до вашей Венеции, которая не более и не менее как шедевр. Господин, умеющий так описывать закаты и прогулки в гондоле, рожден быть писателем. Можно только повторять: "До чего же это верно схвачено, до чего же это то самое!" Сидя за письмом, я перечитываю эти страницы и снова испытываю то же впечатление. Страницы 322 - 335 превосходят, по-моему, все сделанное в этой области. Впрочем, в отношении Венеции мои вкусы так совпадают с вашими, что я не заметил бы ошибок, даже если б они были. Вам ведь знакомо это: берешь книгу и находишь в ней то, что чувствуешь сам. Тогда с радостным удивлением узнаешь самого себя, и в душе подымается что-то похожее на благословение автору. Спасибо, старина!

Мне очень нравится ваше психологическое исследование Венеции, как XVI, так и XVIII века. Ах! Я тоже мечтал пожить там!

В конце, на берегах Лаго-Маджоре, мне хотелось бы услышать брань по адресу Карло Борромео, за его статую, сделанную из печных труб .

Ваша книга вызвала у меня и другие мысли, которые, вероятно, еще вспомнятся. Письмо и так вышло слишком длинным, пора кончать. Я хотел только показать вам, что я вас читал, и притом внимательно, дорогой друг.

494. ИППОЛИТУ ТЭНУ. КРУАССЕ, КОНЕЦ НОЯБРЯ 1866.

Не слушайте дураков, друг мой, пусть себе болтают '. Bain стиль ни "утомителен", ни "невразумителен". Человек, написавший законченные куски, которыми изобилует ваша книга, мастерски владеет искусством выражать мысли словами.

Только вот путешествие, как жанр, само по себе вещь почти невозможная. Для того чтобы в книге не было повторений, вам пришлось бы воздержаться от рассказов об увиденном. Иначе обстоит дело с книгами путешественников-первооткрывателей - там вызывает интерес сама личность автора. Но в данном случае добряк-читатель может счесть, что тот слишком много идей сравнительно с предметами,- или же что предметов слишком много по отношению к идеям. Я, в частности, жалею, что у вас не оказалось побольше пейзажей, чтобы уравновесить - в качестве эффекта - переизбыток живописи. Впрочем, взгляды у меня на это (на книги о путешествиях) весьма определенные, потому что я писал их сам 2. Мы еще поговорим об этом. А теперь отвечаю на ваши вопросы 3.

1. Да, всегда4. Создаваемый образ для меня столь же достоверен, как и объективная реальность вещей,- а то, что предоставила мне реальность, очень скоро перестает для меня отличаться от тех украшений или изменений, что привнесены мной.

2. Вымышленные герои преследуют меня 5, сводят с ума,- или, вернее, я оказываюсь в их шкуре. Когда я писал об отравлении г-жи Бовари, у меня во рту был такой сильный вкус мышьяка, я сам так сильно отравился, что у меня дважды кряду сделалось расстройство желудка - настоящее расстройство, ибо после ужина меня вырвало.

Многие подробности я не записываю. Так, например, я видел на лице у Омэ редкие оспины. В сцене, над которой я работаю в данный момент, я вижу всю меблировку (вплоть до пятен на обивке), о чем в книге не будет сказано ни слова.

Третий вопрос более трудный 6. По-моему, как правило (что бы там ни говорили), воспоминание приукрашивает, то есть отбирает. Но, быть может, глаз тоже приукрашивает? Понаблюдайте, как удивляет нас фотографическая карточка. Это всегда не то, что мы видели.

Художественная интуиция действительно напоминает видения, предшествующие сну 7,- напоминает своей мимолетностью; что-то проносится перед глазами, и тогда надо тут же жадно кидаться на это и хватать.

Но бывает и так, что художественный образ складывается медленно, по кускам, подобно тому, как ставят по частям театральную декорацию.

Впрочем, не смешивайте внутреннее видение художника с тем, которое присуще людям, страдающим настоящими галлюцинациями. Я хорошо знаю оба эти состояния: между ними - пропасть. В собственно галлюцинации всегда присутствует ужас, чувствуешь, что твоя личность ускользает от тебя, кажется, что сейчас умрешь. В поэтическом видении, наоборот, присутствует радость. Словно что-то входит в тебя. И все же, бесспорно, перестаешь понимать, где находишься.

Вот все, что я наспех могу вам рассказать. Если мои ответы не удовлетворяют вас - сообщите. Постараюсь объяснить получше.

495. ИППОЛИТУ ТЭНУ. КРУАССЕ, 1 ДЕКАБРЯ 1866.

Вот что я испытывал при галлюцинациях: ' 1. Сначала неясную тревогу, какое-то смятение, чувство болезненного ожидания, как бывает перед приходом поэтического вдохновения, когда чувствуешь, что "сейчас что-то возникнет".

...2. Потом внезапно, словно молния, тебя озаряет память, или, вернее, в тебе происходит мгновенная вспышка памяти, ибо галлюцинация в собственном смысле состоит именно в этом, во всяком случае, у меня. Это болезнь памяти, извергающей то, что в ней накопилось. Чувствуешь, как образы вытекают из тебя, словно струи крови. Кажется, будто все, что есть в голове, разом взрывается, как тысячи огней фейерверка, и не успеваешь разглядеть эти внутренние образы, неистово проносящиеся перед тобой. В других обстоятельствах это начинается с одного-

единственного образа, который растет, увеличивается и на конец заслоняет объективную действительность, примерно как искра, крутясь в воздухе, превращается в огромное пламя. В этом случае ты вполне можешь одновременно думать о другом, и это похоже па то, что называют "черными мухами", то есть на те блестящие точки, что плавают перед взором некоторых людей, когда небо сумрачно, а глаза у них устали.

Мне кажется, что Воля имеет большую власть над галлюцинациями. Я пытался сам вызвать у себя галлюцинации, но безуспешно. Однако очень часто я избавлялся от них усилием воли.

В ранней молодости у меня была одна причудливая галлюцинация: находясь в театральном зале, я всегда на месте зрителей видел скелеты, или, во всяком случае, так упорно думал об этом, что оно уже походило на галлюцинацию, ибо различить границу тут иногда трудно.

Мне известна история Николаи 2 Я испытал это: видеть мнимые предметы, знать, что они - иллюзия, быть в том уверенным и все же различать их с такой ясностью, как если б они существовали на самом деле. Но такое состояние бывает и во сне: когда видишь сон и знаешь, что это сои.

То, что галлюцинация коренится в памяти, убедительно доказывается тем, что единственная возможность в точности подражать кому-либо (то есть показать его голос и движения) дается только предельным напряжением памяти. Чтобы быть хорошим мимом, надо обладать памятью такой четкости, что это уже приближается к галлюцинации,- надо видеть людей, быть наполненным ими. Правда, необходимо умение пользоваться инструментами - мускулами лица и гортани.

Вам следовало бы спросить у музыкантов, слышат ли они музыку, которую собираются записать, так же ясно, как мы, романисты, видим наших человечков!

В художественной галлюцинации картина никогда не бывает строго ограничена, какой бы точной она ни была. Так, я прекрасно вижу мебель, лицо, уголок пейзажа. Но все это колышется, висит, непонятно, где находится. Оно существует само по себе, без связи с остальным, тогда как в действительности, когда я гляжу на кресло или дерево, я вижу одновременно и другую мебель в комнате, другие деревья сада или по крайней мере смутно ощущаю, что они есть. Художественная галлюцинация не может распространяться на большое пространство, двигаться в очень широких рамках. В этом случае погружаешься в мечты и снова становишься спокойным. И даже так оно всегда и кончается.

Вы спрашиваете, смыкается ли она у меня с окружающей действительностью? Нет. Окружающая действительность исчезает. Я уже не сознаю, что вокруг меня. Я принадлежу только этому видению.

Напротив, в простой, чистой галлюцинации вполне возможно одним глазом видеть мнимый образ, а другим - действительные предметы. Именно это-то и мучительно.

496. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 5-6 ДЕКАБРЯ 1866.

Меня нисколько не удивляет, что вы ничего не понимаете в моих литературных мытарствах. Я и сам в них ничего не понимаю. Но все же они существуют, и они непомерны. Я разучился писать, мне удается выразить лишь сотую долю своих мыслей, и то после бесконечных неуклюжих попыток. Не то чтобы ваш друг поддавался мгновенному порыву, о нет! Например, вот уже целых два дня я верчу так и эдак один период и не могу его закончить. Иногда хочется плакать!

...Что до предмета нашего спора (по поводу вашего молодого человека), то мнение, высказанное вами в последнем письме, так совпадает с моим взглядом на вещи, что я не только применил его на практике, но и стал проповедовать '. Спросите Тео. Но все же - объяснимся. Художники (которые суть священнослужители), будучи целомудренны, не рискуют ничем, наоборот! Но зачем это нужно буржуа? Надо же, чтобы кто-то оставался в рамках человеческой природы. И более того, блаженны те, кто не пытается из них вырваться!

В отличие от вас, я не верю, что из характера идеального художника может выйти что-либо путное 2. Это было бы чудовище. Искусство создано не для того, чтобы изображать исключительное; и потом, мысль перенести на бумагу что-то из собственного сердца вызывает у меня непобедимое отвращение. Я считаю даже, что романист не имеет права выражать свое мнение о чем бы то ни было. Разве господь бог когда-нибудь сообщал его, свое мнение? Вот почему у меня есть немало такого, что душит меня, что я хотел бы выплюнуть, но проглатываю. И действительно, зачем это высказывать? Первый встречный будет интереснее г-на Г. Флобера, потому что он - явление более общее, и следовательно - более типичное.

497. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, ДЕКАБРЬ 1866 (?).

Мой собственный стиль по-прежнему доставляет мне неприятности, и немалые. И все же через месяц, надеюсь, самое бессодержательное место будет уже позади. Но пока я затерян в пустыне. Что ж, на то божья воля, тем хуже! С каким наслаждением оставляю я этот жанр, чтобы не возвращаться к нему до конца дней моих!

Описывать современных французских буржуа - каким удивительным смрадом это ударяет мне в нос! И потом, пора бы уже немного скрасить свое существование и выбирать сюжеты, приятные автору.

Я неудачно выразился, говоря вам, "что не следует писать сердцем" '. Я хотел сказать: не надо выводить на сцену собственную особу. Я полагаю, что великое Искусство научно и безлично. Надо усилием ума перенестись внутрь своих персонажей, а не притягивать их к себе. Таков, по крайней мере, метод, а это равнозначно словам: "Постарайтесь иметь большой талант, а если можете, то и гений". Что за тщета все эти поэтики и критические труды! Апломб людей, которые их пишут, потрясает меня. О! этих голубчиков ничто не смущает!

Вы заметили, как иногда общие идеи носятся в воздухе? Я только что прочел новый роман моего друга Дюкана - "Растраченные силы" 2. Это во многом напоминает то, что пишу я. Его книга, очень наивная, дает верное представление о людях нашего поколения, ставших для нынешних молодых людей настоящими ископаемыми. Реакция 48-го года разверзла пропасть между двумя Франциями.

498. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, ДЕКАБРЬ 1866.

Я сейчас пребываю в полнейшем одиночестве. Поднялся туман, и стало еще тише; кажется, будто находишься внутри огромной белесоватой могилы. Я не слышу ни звука, только потрескивание огня да тиканье стенных часов. При свете своей лампы я работаю примерно десять часов в сутки, и время течет. Но сколько я трачу его попусту! Какой я мечтатель, вопреки себе! Я уже немного приободрился. Когда мы снова увидимся, у меня будет сделано около трех глав, трех глав, не более. Но, работая над первой, я думал, что умру от отвращения. Вера сама по себе с годами тускнеет, пламя гаснет, силы иссякают. В сущности, меня приводит в отчаяние уверенность в том, что я создаю нечто ненужное, то есть нечто противоречащее цели Искусства, которая состоит в том, чтобы вызывать неизъяснимое волнение. Но яри нынешних научных притязаниях и буржуазном сюжете это кажется мне совершенно неосуществимым. Красота несовместима с современной жизнью. Так что я в последний раз вмешиваюсь в нее, с меня довольно.

499. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 27 ДЕКАБРЯ 1866.

Поскольку вас нет со мной рядом, я читаю, вернее перечитываю, ваши творения. Взялся за "Консуэло", читанную когда-то в "Ревю эндепандант" '.

И снова очарован. Какой талант, черт возьми! Какой талант! Этот возглас я время от времени издаю "в тиши кабинета". На самом деле, я просто плакал, дойдя до поцелуя, который Порпора запечатлевает на лбу Консуэло!.. 2 Могу сравнить вас только с могучей американской рекой. Грандиозность и нежность 3.

500. РЕНЕ ДЕ МАРИКУРУ. КРУАССЕ, 4 ЯНВАРЯ 1867.

Разумеется, вам надо писать и дальше! Когда у человека такой талант, он должен им пользоваться.

Вы много путешествовали, знаете свет, вы - мужчина, да полноте! Надо взяться за ум, хорошенько все обдумать и неутомимо трудиться.

Однако одной иллюзии я должен вас лишить - а именно будто у вас появится (более или менее твердая) возможность заработать какие-то гроши. Чем добросовестней делаешь свою работу, тем меньше извлекаешь из нее выгоды. Я не откажусь от этой аксиомы даже под ножом гильотины. Мы создаем предметы роскоши, и не существует людей достаточно богатых для того, чтобы оплатить наш труд. Если хочешь зарабатывать деньги пером, нужно заниматься журналистикой, сочинять фельетоны или писать для театра. "Бовари" принесла мне... 300 франков, которые заплатил я сам ', и никогда не получу за нее ни сантима. В настоящее время я в состоянии оплатить бумагу, но никак не поездки, путешествия и книги, которых требует моя работа, и, в сущности, я нахожу это нормальным (или делаю вид, что нахожу нормальным), ибо не вижу никакой связи между пятифранковой монетой и какой-нибудь идеей. Искусство надо любить ради самого Искусства, иначе лучше заняться любым ремеслом.

501. ЭРНЕСТА ФЕЙДО. КРУАССЕ, НАЧАЛО 1867.

Не знаю, жив ли ты еще, но поскольку я собираюсь просить тебя об услуге, надеюсь, что ты мне сообщишь о себе. Вот в чем дело - оно касается моей книги.

Мой герой Фредерик испытывает законное желание иметь в кармане побольше денег, он играет на бирже, немного выигрывает, потом проигрывает все, пятьдесят - шестьдесят тысяч франков '. Это молодой буржуа, совершенно несведущий в подобных делах, он не знает, что такое трехпроцентная государственная рента. Дело происходит летом 1847 года.

Так вот, какими ценными бумагами предпочтительно спекулировали тогда, с мая и до конца августа?

Итак, у моей истории три фазы:

1) Фредерик идет к биржевому маклеру, приносит свои деньги и решается сделать то, что ему советует маклер. Так это обычно происходит?

2) Он выигрывает. Но каким образом? И сколько?
3) Он проигрывает все. Сколько? И почему?

Ты будешь весьма любезен, если пришлешь мне эти сведения, которые займут у меня в книге не более 6 - 7 строк. Но объясни мне все толком и как оно бывает в действительности.

Обрати внимание - это происходит в 1847 году, в то лето, когда шли процессы Пралена и Теста 2.

502. ЭДМОНУ И ЖЮЛЮ ДЕ ГОНКУР 4W. КРУАССЕ, 12-13 ЯНВАРЯ 1867.

Когда я говорю: работаю, это лишь ничего не значащие слова. Я истязаю себя, это, наверно, точнее. Ну и ладно! Мне кажется, я миновал самое унылое место моего нескончаемого романа.

503. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 23-24 ЯНВАРЯ 1867.

И я тоже спрашиваю себя, за что вас люблю '. За то ли, что вы замечательный человек, или потому, что вы очаровательное создание? Не знаю. Верно одно: я питаю к вам совершенно особенное чувство и не могу дать ему определение.

Кстати (вы ведь знаток психологии), считаете ли вы. что можно одинаково любить двух разных людей? Что можно дважды испытывать одно и то же чувство? Я думаю, что нет, ибо наша индивидуальность в течение всего нашего существования непрерывно меняется.

Вы мне пишете прекрасные вещи о "бескорыстной любви" 2. Это верно, но верно и обратное! Мы всегда творим себе бога по своему образу и подобию. В основе всякой нашей любви и всякого увлечения мы вновь находим самих себя или что-то близкое к нам. Не все ли равно, раз наше "я" нам нравится!

Мое "я" нынче смертельно мне надоело! Как этот тип иногда садится мне на шею! Он пишет слишком медленно и ничуть не рисуется, когда жалуется на свой труд. Какой тяжелый искус! И надоумил же меня черт взяться за подобный сюжет! Вы должны были бы дать мне рецепт, как писать побыстрее, а вы еще жалуетесь, что успех дается вам тяжело! Это вам-то!

...Мне пришли на память ваши слова, и вот теперь я перечитываю "Пертскую красавицу" 3. Это мило написано, что бы там ни говорили. Положительно, этот малый не лишен был воображения.

504. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. КРУАССЕ, 27 ЯНВАРЯ 1867.

Твой гигант тяжко потрудился этой зимой! Но пусть меня повесят, если я хоть представляю себе, чего стоит то, что я пишу! В этой книжке ужасно то, что пока она еще не кончена, нельзя понять, что получилось. Ни самая важная сцена, ни отдельный кусок, ни даже метафоры, ибо самый пустячный узор разрушил бы основу.

505. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 6 ФЕВРАЛЯ 1867.

Нет, я свободен от того, что называется заботой о деньгах, доход у меня весьма ограниченный, но твердый '. Беда только в том, что ваш друг имеет обыкновение забирать таковой вперед, а потому временами оказывается стеснен и злится "в тиши кабинета", но и только. Если не произойдет каких-то чрезвычайных потрясений, у меня до конца моих дней всегда будет чем утолить голод и чем обогреться. Мои наследники богаты или будут богаты (ибо самый бедный в семье - это я). Так что наплевать на это!

Что до того, чтобы зарабатывать с помощью своего пера, то подобных притязаний у меня никогда не было, поскольку я считал себя решительно к этому неспособным.

Так что приходится вести существование мелкого провинциального рантье, а это не слишком весело. Но столько людей более достойных, чем я, не имеют ни гроша, что грех мне жаловаться. Впрочем, винить во всем Провидение - мания настолько распространенная, что воздерживаться от нее следует хотя бы из хорошего тона.

...Отсылаю вам обратно страничку этого славного Бар-беса, чью подлинную биографию знаю весьма неточно 2. Все, что мне о нем известно, это что он человек честный и героический. Пожмите ему руку от моего имени и поблагодарите за симпатию ко мне. Между нами, так же ли он умен, как и порядочен?

Мне бы теперь нужно было, чтобы люди этого круга стали со мной более откровенны, так как я собираюсь приняться за изучение революции 48-го года.

506. НЕИЗВЕСТНОМУ ЛИЦУ. КРУАССЕ, ФЕВРАЛЬ 1867.

Г-н де Марикур ничуть не ошибся, предсказывая, что у нас с ним возникнет обоюдная симпатия. Его книга понравилась мне настолько, что я выскажу вам подробно и полностью все, что о ней думаю. Найди я ее посредственной, я послал бы вам неумеренные похвалы, и на том бы дело и кончилось. Но "Две дороги" '- книга значительная. Итак, рискуя показаться ментором (но я к этому вынужден) , начинаю.

Что до занимательности, то ее хватает, таланта тоже, таланта честного и обаятельного, книга полна вещей изученных, увиденных, пережитых. В первых двух третях ее (за исключением небольших кусочков, пустяков) мне понравилось почти все. Но начиная с землетрясения роман, мне кажется, уже не твердо стоит на ногах. Я хочу сказать, что события уже не вытекают из характера персонажей или же что сами эти характеры не порождают событий. Ибо в жизни бывает либо одно, либо другое (и даже одно и другое одновременно). События воздействуют на нас, и мы сами вызываем их к жизни. Так, например, зачем понадобилась революция в Сицилии? Она не нужна была ни Деборе, чтобы оттуда уехать, ни Пипинне, чтобы умереть. Почему бы не найти для них конец, естественно связанный со всеми six предшествующими поступками? Это выдумано и придает серьезно начатому произведению легковесность. Роман, на мой взгляд, должен быть научным, то есть не выходить за рамки вероятного и обычного. Вот мой самый большой упрек и единственный действительно серьезный.

...Параллель между двумя женщинами развивается естественно, все завязано хорошо, но после вечера, когда Дебора поет, начинает открываться (для меня) оборотная сторона медали. До сих пор я этот характер понимал и он мне нравился, но, по произволу автора, он становится слишком нарочитым. Я нахожу, что она слишком уж актриса и позерка, падшие женщины более наивны... Наконец, я полагаю, что с какого-то момента автору захотелось блеснуть умом, и он потерял из виду своих персонажей, так хорошо им обоснованных в начале. Начиналась книга как большой роман, а обернулась повестушкой.

...Встречаются неверные метафоры, редко, правда, но встречаются, так. в "Чистилище в соль-диезе", очаровательном рассказе, написанном с большим вкусом: "Меня поразила величайшая прелесть". Прелесть не может поразить. Ах, знаю, конечно, я педант! Но если у человека красивые руки, он должен за ними следить. А ведь у г-на де Марикура не только рука художника, опытная и прекрасной формы,- у него еще и могучие бицепсы, что гораздо важнее. В его книге есть куски энергичные и мужественные. В них чувствуется индивидуальность, а это самое главное.

507. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. ПАРИЖ, 15(13) МАРТА 1867.

В ближайшую субботу буду на премьере Александра Дюма-сына в "Жимназе" '. Но что до спектаклей, то я их вижу чуть ли не каждый вечер, и порой они меня чрезвычайно забавляют: я имею в виду свадьбы, что справляются у Бонвале 2. В большом зале с огромными окнами как раз напротив моего окошка я вижу буржуа и их дам, которые скачут, будто обезьяны. Все мужчины в черных костюмах, все девицы в белых платьях. Зрелище этих двигающихся людей (музыки я совершенно не слышу) кажется мне безумным и странным. Вот только сейчас в небе, чуть правее этого дома, сияла луна - величие там и ничтожество здесь составляли контраст, не лишенный изящества.

508. ЛУИ БУЙЕ. ПАРИЖ, 27 МАРТА 1867

Драма молодого Дюма ' делает сборы, но публика к ней холодна. Ни единого хлопка. В этом произведении слишком много фальши, чтобы оно могло кого-то захватить.

509. ЭЖЕНУ КРЕПЕ. ПАРИЖ, МАРТ ИЛИ АПРЕЛЬ 1867.

Вы очень любезны, но очень уж вы спешите! ' Мне это лестно, но ставит меня в затруднительное положение. Из-за того, что я дал подобное обещание Шарлю-Эдмону 2, я на целый год отодвинул окончание "Саламбо"! Если я отвечу вам формальным согласием, то же самое произойдет и с романом, в который я впрягся теперь. Мне необходима для работы полнейшая свобода духа; то. что подогревает других, меня леденит; то, что их воодушевляет, меня парализует. Моя ненависть к книгопечатанию такова, что я терпеть не могу заходить в типографии и не умею толком править корректуры. Так что я отвечу вам резко: оставьте меня в покое, иначе я никогда не кончу.

510. ЛУИ БУЙЕ. 1 АПРЕЛЯ 1867

"Дуэли в гостиной" ' я ставлю в упрек самую основу этой истории. Вся эта выдумка - бывший каторжник, переодетый в большого барина и завоевывающий сердце богатой вдовы,- представляется мне лишенной правды и новизны. Стиль, психология, описания -- одним словом, форма книги намного превосходит ее фабулу.

...Что касается отдельных замечаний, то я порицаю начало за излишнее количество диалогов. (Впрочем, ты знаешь, как я ненавижу диалог в романах. Я считаю, что он должен служить характеристике персонажей.) Позволю себе также попенять тебе за изрядное количество избитых выражений, как, например, на первой странице: "Участие в деле принесло бы ему выигрыш". Но наряду с такими есть и восхитительные фразы: "Одна из тех выразительных рук, что говорят кончиками ногтей!"

511. Ш.-О. СЕНТ-БЕВУ. ПАРИЖ, 3 ШРЕЛЯ 1867.

Ваша статья в "Монитёре" ' доставила мне большое удовольствие. Этот протест мне по душе. Спасибо от всех нас.

512. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. П4РИЖ. 8 АПРЕЛЯ 1867.

"Политический горизонт омрачается". Никто не может сказать, почему, но он омрачается, прямо-таки чернеет. Буржуа боятся всего! Боятся войны, боятся рабочих стачек, боятся смерти императора (возможной) - паника охватила всех. Чтобы найти степень одурения, равную нынешней, надо возвратиться назад, к 1848 году! Я сейчас много читаю о той эпохе: впечатление глупости, которое я выношу из этого чтения, усугубляется моими наблюдениями над современным состоянием умов, так что на плечи мне навалились целые горы кретинизма. Бывали времена, когда Францию охватывала пляска святого Витта. Ныне, полагаю, у нее слегка парализован мозг.

513. ЖОРЖ САНД. ПАРИЖ, 10 МАЯ 1867

Хороши же они были (буржуа) во время забастовки портных. Можно было подумать, что Общество вот-вот рухнет.

Аксиома: ненависть к буржуа - это начало добродетели. Под словом "буржуа" я имею в виду как буржуа в блузах, так и буржуа в рединготах. Только мы и никто иной, мы, люди образованные, и есть народ, или, вернее сказать. традиции человечества.

Да, я подвержен приступам бескорыстной ярости, и еще больше люблю вас за то, что вам это во мне нравится. Глупость и несправедливость заставляют меня краснеть. И я воплю в своем углу против множества вещей, "которые меня не касаются".

514. АМЕЛИ БОСКЕ. КРУАССЕ, 21 МАЯ 1867

Что это вы мне плели в своем последнем письме? И с чего это вздумали плакаться, что вас "не превозносят", и вздыхать по рекламе? ' Будьте осторожны, вы вот-вот подхватите парижскую болезнь - жажду славы. Думайте лучше о своих книгах, о своем стиле, и больше ни о чем. Если я позволяю себе говорить с вами таким тоном, то потому, что, во-первых, вы удостоили меня вашего доверия и. во-вторых, я имею право проповедовать литературную добродетель, ибо за свои парадоксы расплачиваюсь собственной шкурой.

Можете сколько угодно уверять меня, что вы работаете, а я утверждаю, что нет. Работать, в моем понимании, значит бороться с трудностями и не оставлять свое произведение до тех пор, пока не убедишься, что больше уже с ним ничего поделать нельзя. Вы достаточно озабочены проблемой Истины, но проблемой Прекрасного - недостаточно,

и меня возмущает (как было н в прошлый раз), когда вы рассуждаете о талантах двадцать третьей степени, подобных Андре Лео и бог знает кому еще. Возьмитесь хорошенько за классиков, высосите их до дна, не читайте посредственной литературы, насыщайте свою память статуями и картинами, а главное, смотрите поверх народа, ибо это горизонт ограниченный и непостоянный. Ах! Какой книгой мог бы стать "Роман о работницах", будь у автора немного больше терпения и сосредоточенности. Разве вы не чувствуете, что в книге превосходные места соседствуют с шаблонными? Если бы вы заранее подумали о гармонии целого, не было бы такого несоответствия между первым любовником, персонажем условным, и работницей, персонажем правдивым.

515. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. КРУАССЕ, 12 ИЮНЯ 1867.

Я отменно развлекался в Тюильри '. Сделал там, дорогой мой старичок, неплохие наблюдения. Днем разъезжал по городу ради своего романа, провел, в целом, четырнадцать часов в экипаже. Не забудь через несколько дней заехать в "Английское кафе" за меню, которое они мне обещали, и отошли его мне.

В котором часу ты выходишь из дома? Подозреваю, что ты там и не ночуешь. В тот день в Тюильри были хорошенькие кокотки. Твой гигант в обществе дам разыгрывал из себя любезника, был мерзок и старомодно-галантен, ни на минуту не забывая о литературе. Все, что видел и чувствовал, я немедленно складывал в уголок своей памяти, чтобы воспользоваться этим в надлежащее время 2.

Я окончил главу и приступаю к плану следующей, которая изобилует фактами, но я еще не знаю, как их связать, чтобы сделать правдоподобными.

516. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 12 ИЮНЯ 1867

Понравилось ли вам предисловие Виктора Гюго к "Путеводителю по Парижу"? ' Не слишком, правда? Философия Гюго кажется мне все такой же туманной.

Неделю тому назад я млел от восторга перед цыганским табором, который раскинулся в Руане. Уже третий раз вижу цыган, и неизменно с удовольствием. Самое восхитительное, что они возбуждают ненависть у буржуа, будучи безобидными, как овцы.

. Я навлек на себя недобрые взгляды толпы, когда подал им несколько грошей, и услышал прекрасные реплики в духе Прюдома. В этой ненависти есть что-то очень глубокое и сложное. Ее встречаешь у всех порядочных людей. Это все та же ненависть, которую они испытывают к бедуину, к еретику, к философу, к отшельнику, к поэту, и в этой ненависти кроется страх. Меня, человека, который всегда держит сторону меньшинства, она бесит. Правда, меня бесит множество вещей. В тот день, когда я перестану негодовать, я обмякну, как кукла, из которой вытащили стержень.

517. ИППОЛИТУ ТЭНУ. КРУАССЕ, 14 ИЮНЯ 1867.

Ваш "Грендорж" ' мне нравится! Это тонко и крепко. Вы, как мне кажется, придали этой вещи современный тон, схватили мимолетный нюанс. Мне особенно запомнилась (после очень беглого чтения) история о дворецком и об обеде 2.

Что касается второй книги 3, то у меня к ней единственный упрек - она слишком короткая. Вы не услышите от меня длинных комплиментов по той причине, что поскольку я придерживаюсь тех же мыслей, то тем самым хвалил бы себя. В первый раз я вижу практическую эстетику, вернее, эстетику практика. То, что вы говорите о значении характера и о концентрации впечатлений, в высшей степени убедительно. Я сожалею, что вы не пишете более пространно о том, что такое стиль.

Когда-то меня возмутило ваше утверждение, будто произведение искусства является всего только историческим документом 4. Мне кажется, что на этот раз вы, напротив, большое место отводите искусству как таковому, и в этом вы, по-моему, правы. В самом деле, художественное произведение значительно только благодаря своему вечному характеру, другими словами, чем более оно представляет человечество всех времен, тем более оно прекрасно. Способ быть идеальным состоит в том, чтобы писать правдиво, а писать правдиво можно только выбирая и преувеличивая. Все дело в том, чтобы преувеличивать гармонично.

Повторяю вам еще раз: эту вашу небольшую книжку я рассматриваю как превосходный катехизис.

...Что касается Грендоржа, полагаю, что он вызовет негодование. Свет не прощает тому, кто его презирает.

518. Ш.-О. СЕНТ-БЕВУ. КРУАССЕ, 27 ИЮНЯ 1867.

Все, кто не увяз в самой отъявленной глупости, все, кто любит Искусство, все, кто мыслит, все, кто пишет, обязаны вам бесконечной благодарностью. Ибо вы вступились за их дело и защищали их бога - нашего безымянного бога, которого оскорбляют '.

В подобном месте и нельзя было сказать ничего иного. Умеренность и точность ваших слов тем лучше выявили всю странность и пустопорожность их глупых заявлений - нет, право же, не так уж они сильны, совсем не сильны!

...Что за безотрадная штука человечество! Вот вам первое политическое собрание первой страны мира.

Ничего, вы вполне вежливо выплюнули им в лицо правду. Этого плевка они не сотрут.

Сожалею лишь, что все это длилось так недолго.

Должно быть, вы не так уж больны, ежели проявили такую силу!

519. Ш.-О. СЕНТ-БЕВУ. КРУАССЕ, 1 ИЮЛЯ 1867.

Вам надо как можно скорее освободиться от того, чем вы сейчас заняты, и написать о состоянии этого вопроса, я имею в виду книгу, в которой бы вы раз и навсегда покончили с этими двумя навязшими в зубах материями: уважением к религии и нравственностью в искусстве.

Заметьте себе: вы единственный обладаете достаточным авторитетом, чтобы к вам прислушались.

Если вас не станет, кто нас защитит?
Живите же ради нас!
520. ПРИНЦЕССЕ МАТИЛЬДЕ. КРУАССЕ, 2 ИЮЛЯ 1867.

Гонкуры, по-видимому, сейчас в Виши. Эдмон показался мне совсем больным. Но мы больны все! Это следствие нашего замечательного ремесла.

Неистовые усилия, постоянная тревога, домашнее затворничество и отказ от любви - вот наши беды.

521. ПРИНЦЕССЕ МАТИЛЬДЕ. КРУАССЕ, 19 ИЮЛЯ 1967.

Чтобы не думать о преступлениях и безумствах мира сего, я бегу от него без оглядки, спасаюсь бегством в искусство. Печальное утешение! Но за неимением другого сгодится...

522. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 27 ИЮЛЯ 1867

Кстати, о глупости: похоже, что официальные круги страшно разгневались на папашу Сент-Бева. Горе Камиля Дусе прямо-таки величественно.

Если взглянуть на дело с точки зрения грядущей свободы, то надо, быть может, благословить это религиозное лицемерие светских людей, которое нас так возмущает! Чем позже решат этот вопрос, тем лучше он будет решен. Им предстоит только слабеть, а нам укрепляться.

523. АМЕЛИ БОСКЕ. КРУАССЕ, СЕНТЯБРЬ 1867.

Не питай я столь большого уважения к вашему уму и большой привязанности к вам самой, я попросту написал бы вам, что "Жаклина де Вардон" '- это шедевр, вместо того чтобы посылать вам сие гадкое письмо, которое вы сейчас будете читать. Однако успокойтесь: в вашем романе я нахожу много достоинств, местами он превосходен, но я решительно порицаю общее направление и считаю, что вы очень небрежны в исполнении. Вы были строже к себе, когда читали лучшую литературу и не печатались. Мне кажется, что Париж вам вреден.

Итак, начнем!

Прежде всего, зачем нужно первое описание - описание окрестностей Жюмьежа, не имеющее никакого влияния ни на кого из действующих лиц книги и которое, кстати, заслоняется другим, непосредственно следующим за первым,- описанием Руана? Вот последнее важно само по себе и превосходно, потому что полезно. Читатель не зна ет, кто такие эти две женщины, которых вы выводите, не знает ни кто такой г-н Луи, ни кто такая м-ль де Вардон. Как же он, по-вашему, может ею заинтересоваться? Потом все это внезапно обрывается, и мы переносимся в другую местность, в Руан.

Что касается стиля, то в первом же абзаце я нахожу два определительных придаточных, из коих одно подчинено другому: "который охватывает во всю длину русло, которое она занимает",- и, что еще досадней, вычурную метафору: "границы ее империи". Империя реки? Долой эту империю!

Снимаю шапку, как я уже вам говорил, перед описанием Руана и детства Жаклины. Но прямой диалог в этом месте пока бесполезен, потому что вы еще не развернули действие. Слова няньки, которая не является действующим лицом книги, следовало пересказать, а не давать ей произносить. Вы смещаете планы.

Вот несколько строк первостепенной важности: "Ортодоксия - это не более как выдумка", и т. д., но им надле жало подытожить всю религиозную жизнь Жаклины, стать ее приговором, тогда бы на них обратили внимание. Можно подумать, будто вам доставляет удовольствие растрачивать свой капитал.

Диалог у вас начинается с точного определения ситуации: "Ты несчастлива в замужестве",- но насколько сильнее было бы впечатление, если бы это был первый диалог в романе! Фигуры Клеманс и ее мужа достаточно привлекательны, читатель начинает испытывать к ним интерес, но потом больше их не видит или почти не видит.

(А почему он их не видит? Потому что автор решил вывести героиню благородную. Но три четверти женщин, с которыми случилась бы такая история, как с Жаклиной, не покончили бы с собой; если бы Жаклина не покончила с собой, г-н де Блави мог бы появиться снова, и кто знает, что было бы дальше?)

Я совершенно восхищен всем пассажем о счете; но позвольте вам заметить, что у м-ль де Вардон странный вкус в отношении своих нарядов. Она носит брошку-камею и браслет из волос - две гадости одновременно! А вот и еще одна безвкусица и того почище: "Завершал туалет м-ль де Вардон и придавал ем^ в целом некую пуританскую печать!!!" И это не единственный случай, когда вы употребляете эту мерзкую метафору. Ярость моя неописуема, мне надо перевести дух!

Молодой судейский у вас очень хорош и правдив, он даже симпатичней, чем вы полагаете. Письмо отца также вполне хорошо. Но я не вижу разницы в характерах м-ль Лиэель и Клеманс.

Доходишь до того места, где намереваются ехать на бал-маскарад; прекрасно, читатель готовится следовать туда за действующими лицами. Ничего подобного, его отправляют за город и заставляют присутствовать при любовных играх двух эпизодических персонажей! В этой сцене есть милые детали (хотя ваш Фредерик иногда изъясняется как художник: "Какой прелестный изгиб плеча!" - а иногда - как нотариус: "Заключим сей пакт" Где, черт возьми. встречали вы людей, которые говорят друг другу: "Заключим сей пакт"?). Засим мы возвращаемся на бал (как раз в тот момент, когда у нас разгорается интерес к вашим двум молодым людям), причем этот бал занимает не больше места, чем предыдущий пассаж.

Почему же вы не дали подробного описания этого бала, коль скоро он имеет решающее значение для Жаклины? То, что она вспоминала потом, анализируется очень хорошо, но сама картина - где она? А разве на м-ль Лизель толпа не должна действовать столь же возбуждающе? Здесь следовало изобразить два разных рода волнения, не считая того, которое испытывает Дербан-отец,- он тоже должен был что-то чувствовать, несмотря на присутствие своей воспитанницы.

Но вот превосходный пассаж "Марианна, ложитесь...", и т. д.- это неожиданно и тем не менее на своем месте. Сцена у ресторана хорошая.

Угрызения совести, сразу же охватившие Жаклину, слишком уж последовательно христианские для женщины, которая вслед за тем покончит с собой. Я предпочел бы. чтобы автор больше подчеркивал идею деградации. Вот сомнение, над которым я предлагаю вам задуматься.

Засим следует очень хороший диалог между нею и ее любовником, хорош у вас в некоторых местах и психологический анализ.

Но для чего нужно возвращение г-на де Блави и Кле-манс, если не для того, чтобы было сказано слово, одно-единственное слово?

Вторая сцена с Эдмоном очень хорошая; но Жаклина поступает по отношению к Мари точно так же, как поступала по отношению к Клеманс.

Эта параллель, поскольку она нарочитая, должна была быть подчеркнута сильнее, и вам следовало напомнить о другой подобной же ситуации, совершенно отбросив всякое стеснение и откровенно на это нажимая.

Уверяю вас, Жаклина не вызывает симпатии, потому что была недостаточно сильно влюблена. Мы почти оправдываем Дербана-сына, ведь, в конце концов, он ее никогда не обманывал, и он человек без притворства. Она не может ему простить, что чувство захватило ее врасплох, а в его ярости против нее больше оскорбленной гордости, нежели любви, что очень правдиво и очень обычно. Но автор, похоже, этого не сознает и, по-видимому, берет сторону своей героини.

Что касается финального письма, то это просто шедевр, и только тут мы вспоминаем первую главу, которая осталась очень далеко позади.

Вот самое суровое из того, что мне нужно было вам

сказать. Встречается у вас также множество избитых выражений, истертых оборотов речи. Сдается мне, что вы уже не так беспокоитесь, как бывало, о его святейшестве стиле.

Я высказал вам все начистоту и целую вас. Вы меня прощаете?

524. АРМАНУ Б4РБЕСУ. КРУАССЕ, 8 ОКТЯБРЯ 1867.

Не знаю, сударь, как и благодарить вас за ваше письмо - такое любезное, сердечное и благородное '. Я издавна привык уважать вас, отныне я вас люблю.

Сведения, которые вы мне сообщаете, будут использованы (при случае) в книге, которую я сейчас пишу и действие которой разыгрывается от 1840-го по 1852 год. Хотя сюжет у меня чисто психологический, иногда я затрагиваю события эпохи. Передние планы у меня вымышленные, а фон - реальный.

Вы лучше чем кто-либо другой знаете множество вещей, которые могут быть мне полезны и о которых мне необходимо было бы услышать. Но у нас нет возможности встретиться, поскольку вы там, а я здесь. Без г-жи Санд я бы даже не знал, как передать вам свою благодарность. Я очень тронут вашими словами о ней. Это один из предметов нашего общего поклонения - вместе с другими .

525. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 8 ОКТЯБРЯ 1867.

Вот несколько благодарственных слов Барбесу, который написал мне очаровательное, обезоруживающее письмо.

Поскольку у меня никакого патриотического прошлого нет и в то время, когда он на улицах рисковал жизнью ради свободы, я в тиши кабинета горланил свои фразы, мне показалось неуместным высказывать ему все то хорошее, что я о нем думаю,-я бы выглядел льстецом. Высокое мнение об этом человеке сложилось у меня после его рассказа о тех днях, когда он ждал казни '. Он читал лорда Байрона и курил трубку. Это очень достойно. И к тому же он любил Свободу без громких слов, как герой Плутарха. И, наконец, мне кажется, что он шел по верному пути, тогда как другие (и почти все наши) его утратили - увы!

526. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ. 30 ОКТЯБРЯ 1867.

Не могу скрыть, какое удовольствие доставили мне несколько слов, сказанные вами о "Саламбо" '. Эту книгу следовало бы освободить от излишних инверсий, слишком уж много там всяких "итак", "но" и "а". От нее попахивает тяжким трудом.

Что касается той, которую я пишу сейчас, то боюсь, не окажется ли порочным самый замысел, а это непоправимо: представляют ли интерес такие вялые характеры? Большого эффекта можно достичь только простотой, резко очерченными страстями. Но в современном мире я нигде не нахожу простоты.

527. АМЕЛИ БОСКЕ. КРУАССЕ. 9 НОЯБРЯ 1867.

Я должен поблагодарить вас за "Роман о работницах" ', который я хоть и не перечитал сызнова, но просмотрел. Он лучше "Мадемуазель де Вардон" 2. уверяю вас, и в нем много превосходных мест.

Но к чему это предисловие?

Вы что, вознамерились теперь писать полезные книги?

Чем же это господа рабочие перед лицом Искусства оказываются интереснее других людей? Я наблюдаю ныне у всех романистов тенденцию представлять ту или иную касту как нечто существенное само по себе, пример - "Манетта Саломон" 3.

Это, может быть, очень умно или очень демократично, но при такой предвзятости остается в тени вечное начало, то есть человечество в целом.

Прекрасно знаю, что вы можете мне на это возразить: это я к вам придираюсь, чтобы побудить вашу музу покинуть класс бедняков. Надо изображать Страсти, а не произносить речи в пользу Партий.

528. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 18-19 ДЕКАБРЯ 1867.

Дорогой мэтр, дорогая подруга госиода бога, "поговоримте-ка о Дозенвале", порычим на г-на Тьера! ' Есть ли на свете более торжествующий болван, более гнусная бездарь, более дерьмовый буржуа! Нет. нельзя даже представить себе тошноту, которую вызывает у меня эта старая дипломатическая дыня, округляющая свою глупость на навозе буржуазии! Можно ли с более наивной и дурацкой бесцеремонностью рассуждать о философии, религии, о народах, о свободе, о прошлом и будущем, об истории человечества и естественной истории! Мне он кажется извечным, как сама посредственность. Он меня подавляет.

Но что за бравые ребята эти национальные гвардейцы: в 1848 году он одурачил их 2, а они готовы снова ему рукоплескать! Какое безмерное безумие! Это лишь доказывает, что все зависит от темперамента. Проститутки вроде Франции всегда питают слабость к престарелым шутам.

Впрочем, в третью часть моего романа я попытаюсь (когда дойду до реакции, последовавшей за июньскими днями) всунуть панегирик означенному лицу по поводу его книги "О собственности" 3 и надеюсь, он останется мною доволен.

Какую форму избрать для того, чтобы иной раз высказать свое суждение о делах, творящихся в этом мире, не рискуя впоследствии выглядеть дураком? Задача не из легких. Мне кажется, что лучше всего попросту как можно точнее изображать то, что вам ненавистно. Вскрытие - это своего рода месть.

Ладно! я в обиде не на него и не на других: я в обиде на наших. Если бы мы пошли широкой дорогой г-на Вольтера, вместо того чтобы сворачивать на неокатолические тропинки, если бы мы побольше думали о справедливости и не так усердно проповедовали братство, если бы побольше заботились об образовании высших классов, отложив на время сельскохозяйственные выставки, если бы, наконец, поставили голову выше брюха, то мы, возможно, не дошли бы до этого.

529. АМЕЛИ БОСКЁ. КРУАССЕ. КОНЕЦ ДЕКАБРЯ 1867.

Я не разделяю мнения... будто "свобода в любви, свобода развода, адюльтера и т. д." суть самые важные вопросы; я даже думаю, мы потому так низко пали и в моральном и политическом отношениях, что вместо того, чтобы следовать по большой дороге, указанной Вольтером, то есть по пути Справедливости и Права, свернули на тропинку Руссо, которая через чувство привела нас к католицизму '. Если бы мы заботились о Справедливости, а не о Братстве, то были бы сейчас на высоте! Впрочем, хватит рассуждать о сей материи, каковую я начинаю постигать, ибо досконально изучил ее для своей книги. Ограничусь тем, что скажу вам: на мой взгляд, слишком большое значе-

ние придается тому, что господа медики на своем изящном жаргоне именуют "мочеполовыми органами".

Что касается "духа касты", то я вовсе не писал вам, что его не надо изображать,- я против того, чтобы вы его защищали.

Если бы вы не так рьяно защищали рабочих (в вашем "Романе о работницах") 2, вы могли бы пойти много дальше. Я нахожу, что вы слишком снисходительны к буржуа.

530. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. КРУАССЕ, 24 ЯНВАРЯ 1868.

Мой роман подошел к концу второй части. Но чтобы совсем его кончить, мне понадобится еще добрых десять месяцев. Я приступил к революции 1848 года и, изучая эту эпоху, обнаруживаю в прошлом множество вещей, объясняющих современные дела. Я считаю, что влияние католицизма было тогда колоссально и имело плачевные последствия.

Я не разделяю вашего мнения, будто мы - накануне религиозной войны: для этого и у одной и у другой стороны слишком мало Веры. Мы живем в эпоху напыщенной болтовни, вот и все. Тем хуже для людей нашего склада, кого эта болтовня нисколько не забавляет!

531. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. ПАРИЖ, 9 МАРТА 1868.

Читала ли ты "Терезу Ракен"? Я нахожу, что это замечательная книга, что бы ни говорили '.

532. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. ПАРИЖ, 14 МАРТА 1868.

касается твоего старого гиганта, то он сегодня начал первую главу третьей части романа, но мне очень трудно вписать моих персонажей в политические события 48-го года. Боюсь, как бы фон не затмил передний план, в этом как раз и заключается недостаток исторического жанра. Исторические персонажи интереснее романических, в особенности когда последние отличаются умеренными страстями; Фредерик вызывает меньше интереса, чем Ламартин. Кроме того, что выбрать из реальных фактов? Я в растерянности, трудно!

Что до собирания сведений, то это отнимает у меня уйму

времени. Я бегаю, пишу письма, гоняю своего мамелюка ' по разным домам и т. д., неделю целую таскался в больницу Святой Евгении, чтобы понаблюдать малышей, больных крупом 2. Короче, я устал, мне все порядком надоело, а надо написать еще двести пятьдесят страниц! Да ко всему еще эти буржуа, которые лезут к тебе с вопросами: "Ну-с, написали новую страничку? Что-то вы ленитесь..." И т. д.

533. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. ПАРИЖ, КОНЕЦ МАРТА 1868.

Да, прелестная моя племянница, мне очень нравится "Возмездие", я нахожу эти стихи по-тря-са-ющими! Хотя в основе своей книга эта глупая, потому что обругать следовало Францию, народ '.

Мне неизвестно сочинение Бюхнера 2, о котором ты пишешь, но я с удовольствием вижу, что моя бывшая ученица обратилась к серьезной литературе. Что до моего мнения на сей счет, вот оно в двух словах: я не знаю, что подразумевается под этими двумя существительными - Материя и Дух, мы одинаково плохо знаем п то и другое. Возможно, это всего лишь две наши умственные абстракции. Короче, я считаю материализм и спиритуализм двумя одинаково дерзкими претензиями.

Попроси Монсеньора, чтобы он дал тебе "Пир" и "Федо-на" Платона (в переводе Кузена) 3. Поскольку ты, котик мой, любишь идеальное, ты будешь в этих книгах пить его из самого источника. Как произведения искусства, эти вещи великолепны.

...В четверг я, возможно, буду обедать с милым моим Тургеневым - он только что опубликовал новый роман "Дым" , который я настоятельно рекомендую тебе прочесть.

534. Ш.-О. СЕНТ-БЕВУ. КРУ4ССЕ, 21 МАЯ 1868.

Дорогой мэтр, только что получил "Монитер" и прочел вашу речь '. Благодарю вас за то и за другое.

В сущности, вы должны быть довольны собой, не правда ли?

Мне кажется, что это было сказано мастерски и решительно. На сей раз вы заставили их выслушать себя. Это запомнится - и как вещь, и как знаменательный день.

...Что я считаю в вашей речи особенно великолепным, так это ее тон. Форма ее серьезна и возвышенна. Вы были спокойны, как Правосудие, и правдивы, как История.

Как мы правы, любя вас, дорогой мэтр! Не будь вас, кто нас защищал бы?

535. ЭРНЕСТУ ШЕНО. КРУАССЕ, ИЮНЬ ИЛИ ИЮЛЬ 1868.

Нет, дорогой мой друг, ваша книга ни в чем не "противоречит моим вкусам", ничего подобного! ' Я даже пришел в восторг, увидев то, что я чувствую сам, изложенным в такой форме.

Пассаж об английской школе - это самостоятельное произведение. Прежде всего вы очень хорошо подметили особенно видную ее черту - отсутствие композиции (если бы вы стремились писать ради самого писания, то непременно сопоставили бы британскую живопись с британской литературой). Хоть я и читал труд Мильсана, но у вас впервые нашел четкое определение прерафаэлизма! 2

Мне кажется, вы точно определили, каким образом должны быть смешаны в произведении искусства абсолютное и случайное. Я думаю так же, как вы. "Коль скоро в произведении живописца есть интерпретация изображаемого, художник, как бы он против этого ни спорил, выступает как идеалист". Короче говоря, идеальным можно быть, лишь будучи верным реальности, а правдивым, только если обобщаешь.

...Но я отнюдь не разделяю вашего мнения, когда вы утверждаете, будто "Декан создал вымышленный Восток". Его Восток не более вымышлен, чем Восток лорда Байрона 3. Еще никто не превзошел этих двоих в истинности - ни кистью, ни пером.

536. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. КРУАССЕ, 5 ИЮЛЯ 1868.

В прошлом месяце у меня несколько дней гостила г-жа Санд. Какая натура! Какая сила! И в то же время никто не действует на вас так успокаивающе, как она. Она словно передает вам какую-то долю своей душевной ясности.

Я по-прежнему погружен в свой роман. Мне понадобится еще целый год, чтобы его кончить... а после этого я больше никогда не буду браться за подобную работу. Это моральное сосуществование с буржуа изнуряет меня и вызывает тошноту. Я чувствую потребность жить в более чистой среде.

537. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 5 ИЮЛЯ 1868.

Полтора месяца я неистово трудился. Патриоты не простят мне этой книги, равно как и реакционеры! Тем хуже: я описываю вещи такими, какими я их воспринимаю, то есть такими, какими они, по-моему, являются. Разве это глупость с моей стороны?

...Когда я состарюсь, то займусь критикой, это мне принесет облегчение, потому что я нередко задыхаюсь от своих невысказанных мнений. Никто лучше меня не понимает негодования Буало против дурного вкуса: "Глупости, которые я слышу в Академии, приближают мой конец" '. Вот был человек!

538. ЖОРЖ САНЦ. ДЬЕПП, 10 АВГУСТА 1868

Я неудачно выразился, если сказал вам, что моя книга будет "во всех бедах обвинять патриотов" ', я не присваиваю себе права обвинять кого бы то ни было. Я не считаю даже, что романист вправе высказывать собственное мнение о делах, происходящих в мире. Он может дать почувствовать это мнение, но мне не по душе, когда он его высказывает прямо. (Это одно из положений моей собственной поэтики.) Поэтому я ограничиваюсь тем, что изображаю вещи такими, какими они мне представляются, выражаю то, что мне кажется истинным. Не важно, какие из этого будут сделаны выводы. Богатые или бедные, победители или побежденные - ничего этого я не признаю. Я не желаю испытывать ни любви, ни ненависти, ни жалости, ни гнева. Что касается сочувствия, это другое дело - его всегда не хватает. Впрочем, реакционерам достанется от меня больше, чем другим, потому что, на мой взгляд, они более преступны. ,

Разве не пора Справедливости проникнуть в Искусство? Бесстрастие живописи достигло бы тогда величия закона и точности науки!

539. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. КРУАССЕ, КОНЕЦ АВГУСТА СЕНТЯБРЬ 1868.

Вот какое дело.

Я рассказываю, вернее, одна бабенка у меня в книге рассказывает о своем детстве '. Она из семьи лионских рабочих. Мне нужны подробности об их жилье.

1. Набросай мне в нескольких строках вид жилища лионской рабочей семьи.

2. Действительно ли "каню" (это, кажется, рабочие шелкоткацких фабрик) работают в помещениях с очень низкими потолками?

3. У себя дома

4. Дети работают тоже

В своих заметках я нашел следующее: ткач, работающий на жаккардовой машине, непрерывно получает толчки в живот от движений балансира, регулирующего навой, на который накручивается готовая ткань.

5. Что толкает рабочего - навой? Сделай эту фразу более внятной.

Короче, я хочу в нескольких строках нарисовать жилище рабочего, чтобы создать контраст с другим интерьером, который появится позднее, с роскошными апартаментами, где произойдет падение нашей героини...

540. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 9 СЕНТЯБРЯ 1868.

Работаю я бешено. Только что закончил описание леса Фонтенбло ', вызвавшее у меня желание повеситься на одном из его деревьев. Из-за того, что я на три недели прервал работу, мне было невероятно трудно взяться за нее снова. Я обладаю качеством верблюдов, которых невозможно остановить, когда они идут, но и нельзя сдвинуть с места, когда они отдыхают. Дела у меня еще на год. После этого я окончательно брошу заниматься буржуа. Это слишком трудно и, в общем, слишком безобразно. Пора бы уже заняться чем-нибудь красивым, тем, что мне нравится.

541. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. КРУАССЕ, 16 СЕНТЯБРЯ 1868.

Вот что со мной произошло: я ездил в Фонтенбло и возвращался оттуда по железной дороге, как вдруг меня взяло сомнение и я понял, увы! что в 1848 году железной дороги из Парижа в Фонтенбло не было. Из-за этого я вынужден выкинуть и написать заново два куска! В "Путеводителе по Парижу" (том I, страница 1660) я прочел, что Лионская линия была открыта только в 1849 году. Ты не представляешь себе, как меня это злит! Итак, мне необходимо узнать: 1) как в июне 1848 года ездили из Парижа в Фонтенбло? 2) быть может, какой-то участок дороги уже

был построен и действовал? 3) какими экипажами пользовались? 4) и где они останавливались в Париже? Вот какова ситуация в романе. Фредерик находится в Фонтенбло с Розанеттой; он узнает о ранении Дюсардье (дело роисходит 25 июня) и едет в Париж вместе с Розанеттой, которая не захотела его бросить. Но по пути ее охватывает страх, и она остается. Он приезжает один в Париж, где из-за баррикад в Сент-Антуанском предместье ему приходится делать большой крюк, прежде чем удается добраться до дома Дюсардье, живущего в глубине предместья Пу-ассоньер.

Помнишь ли ты санитарные тележки? Если тебе за эту неделю придут на память какие-нибудь подробности о тех ночах в Париже, напиши мне.

Мой герой бродит по улицам в последнюю ночь, то есть с 25-го на 26-е (26-го все уже было кончено).

Теперь ты все понимаешь не хуже меня самого. Постарайся раздобыть мне точные сведения, это будет очень любезно с твоей стороны.

...Мой чертов роман высасывает из меня все соки. Я чувствую себя разбитым и становлюсь все мрачнее.

В 48-м работала дорога Корбейль -Париж. Остается узнать, как доехать из Фонтенбло до Корбейля. Но это другой путь.

542. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ. 19 СЕНТЯБРЯ 1868.

Людей, у которых нет потребности в сверхъестественном,- единицы. Философия всегда останется уделом аристократов. Как бы вы ни откармливали скотину-человека, сколько бы ни подсовывали ему соломы под брюхо и даже ни золотили его хлев, он, что бы там ни говорили, останется животным. Весь прогресс, на который можно надеяться,- это сделать животное немного менее злобным. Но чтобы можно было внушить массе более высокие идеи. заставить ее более широко, а значит не настолько в человеческом облике, мыслить себе бога.- не уверен, совсем не уверен.

...Я вам говорил, что в своей книге не льщу демократам Но ручаюсь, что не щажу и консерваторов. Сейчас я пишу гри страницы об изуверствах Национальной гвардии в 1848 году, за которые буржуа будут глядеть на меня весьма косо! Я их, сколько могу, тычу носом в их гнусности '

543. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 17 ОКТЯБРЯ 1868.

Бесконечная тупость масс делает меня снисходительным к отдельным личностям, как бы гнусны они не были. Я только что проглотил шесть первых томов Бюше и Ру '. Самое ясное, что я оттуда вынес,- это огромное отвращение к французам. Черт побери! В нашей дорогой отчизне люди во все времена ни на что не годились! Ни одной либеральной идеи, которую не встретили бы в штыки, ни одного правого дела, которое не вызвало бы возмущения, ни одного великого человека, которого не забросали бы гнилыми яблоками или не пырнули ножом! "История человеческого ума - история человеческой глупости!" - как говорил Вольтер.

И я все больше убеждаюсь в одной истине: мы насквозь пропитаны католицизмом. В нас так глубоко въелась доктрина Милосердия, что чувство Справедливости просто исчезло 3.

544. ИППОЛИТУ ТЭНУ. КРУАССЕ, 10 НОЯБРЯ 1868.

Вы хорошо сделали, дорогой друг, посвятив свою книгу мне (какая скромность с моей стороны, а?), потому что из всех ваших творений наибольшее удовольствие доставило мне именно это '. Я проглотил его залпом за один воскресный вечер. У меня было такое чувство, будто я путешествую по Голландии.

Наиболее новым мне показалось все, что относится собственно к живописи... Я, со своей стороны, благодарю вас за то, что вы вернули истинное значение великану Рубенсу, которого люди хорошего вкуса презирают, а я боготворю.

Эта книжка - одно из лучших проявлений вашего метода. Какой вы писатель и какой художник!

...Я поставил на полях вопросительный знак против следующей фразы: "...кельты Ирландии и горной Шотландии известны нам только своими рыцарскими обычаями и поэтическими легендами. Тут требовались умные головы" и т. д. А, вот, значит, в чем дело - нужны были "умные головы"! Но разве, по-вашему, среда не столь же важна? 2 Прежде всего - среда, потом раса (которую вы не можете определить так точно, как среду), затем ingenium [гений, дух (лат.).] каждой личности, не поддающийся определению.

545. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 18 НОЯБРЯ 1868.

Ах, наконец-то, дорогой друг! Так, значит, мы хоть немного побудем вместе! '

Советую вам выехать скорым поездом, который отходит в 8 часов утра и прибывает в Руан в 10 ч. 40 мин. Прибыв в Руан, вы найдете фиакр, который за двадцать минут доставит вас в Круассе.

Но лучше всего незамедлительно мне ответьте и сообщите, в котором часу вы приедете. Я выеду вам навстречу. Ибо я горю желанием скорее увидеть вас и обнять.

Итак, до воскресенья. Рассчитываю на вас твердо. Однако ответьте, пожалуйста, сразу.

546. ПРИНЦЕССЕ МАТИЛЬДЕ. 30 НОЯБРЯ 1868.

Вчера я получил известия о Сент-Беве - от Тургенева, приезжавшего в Круассе на воскресенье. Мало на свете людей, чье общество было бы столь приятным и ум столь покоряющим. Как обидно, что никогда не удается жить вместе с теми, кого любишь!

547. ЛУИ БОНАНФАНУ. КРУАССЕ, 1868 (?)

Я не могу выполнить просьбу моей кузины изменить фамилию героя моего романа. Ты, наверное, помнишь, дорогой друг, что четыре года тому назад я спрашивал у тебя, есть ли еще в Ножане люди по фамилии Моро? Ты мне ответил, что таких нет, и сообщил множество местных имен, которыми я мог бы воспользоваться без стеснения. Почувствовав себя уверенно благодаря этим сведениям, я наивно ввязался в это дело. Теперь уже поздно к этому возвращаться. Собственное имя в романе - вещь чрезвычайно важная, вещь существенная. Нельзя вдруг сменить имя персонажу, так же как нельзя сменить ему кожу. Это все равно, что отмыть негра добела '.

Тем хуже для тех Моро, что еще живут в Ножане.

Впрочем, им будет не за что на меня жаловаться. Потому что мой г-н Моро - блестящий молодой человек.

548. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 1 ЯНВАРЯ 1869

Что касается моей одержимости работой, то я сравнил бы ее с лишаем. Я чешусь, вскрикивая. Это и наслаждение, и пытка одновременно. А ведь я вовсе не делаю того, что хочу. Потому что сюжет не выбираешь, он навязывается сам. Найду ли я когда-нибудь поистине свой? Свалится ли на меня с неба мысль, отвечающая моему нраву? Смогу ли я создать книгу, в которую вложу всего себя? Когда на меня находят приступы тщеславия, мне кажется, будто я начинаю понимать, каким должен быть этот роман. Но до него (я, кстати, пока вижу его смутно) мне надо будет написать еще три-четыре, а при моем образе жизни - три-четыре - это самое большее, на что я могу рассчитывать. Я похож на г-на Прюдома, считающего, что самой красивой церковью была бы та, которая соединяла бы в себе шпиц Страсбургского собора, колоннаду собора святого Петра, портик Парфенона и т. п. У меня противоречивые идеалы. Отсюда затруднения, остановки, бессилие.

Насчет того, что "затворничество, на которое я себя обрек, есть состояние блаженства" ',- нет. Но что делать? Лучше опьяняться чернилами, нежели водкой. Муза, сколь бы несговорчива она ни была, причиняет меньше огорчений, чем женщина. Я не могу сочетать одну с другой. Приходится выбирать. Мой выбор сделан давно. Остаются чувственные удовольствия. Чувственность всегда была моей служанкой. Даже в пору самой ранней своей юности я управлял ею, как хотел. Я приближаюсь к пятидесяти годам, и смущает меня не пыл страстей.

Такой режим не особенно приятен, признаюсь. Бывают минуты опустошенности и ужасающей скуки. Но по мере того, как стареешь, они становятся все реже. Наконец, мне кажется, что жить - это ремесло, для которого я не создан, и все же!

...Замечали ли вы, сколь редкостное качество литературное чутье? Знание языков, археология, история и т. п.- ведь все это должно было бы ему служить - да нет, ничего подобного! Так называемые просвещенные люди становятся все более неспособны к искусству. Самая суть искусства от них ускользает. Комментарии для них важнее самого текста. Костыли им дороже ног.

549. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. КРУАССЕ, 10 ЯНВАРЯ 1869.
Старина!
Прошу тебя об одной литературной услуге.

Ты хорошо знаешь, каковы порядки в родильном доме в окрестностях Парижа. Мне нужны: 1) вид комнаты, обстановка, утварь, сиделка и т. д.; 2) физиономия акушерки, принимающей роды; 3) моя акушерка предлагает моему молодому человеку (отцу ребенка) избавить его от указанного младенца. Трудный диалог! Как это происходит? Короче, в моей книге эта сцена имеет первостепенную важность, а я ее себе ни в малейшей мере не представляю '.

Из этого ты поймешь, в каком я затруднении! Сообщи мне как можно больше подробностей. Они мне понадобятся не раньше чем через восемь - десять дней.

По возвращении сюда я работал над планом двух последних глав, мне надо написать еще шестьдесят страниц (не считая эпилога). Я в ужасе от того, сколько мне осталось сделать!

Собираюсь сегодня вечером взяться за работу. Но у меня от нее уже болит сердце! Боже мой, боже мой! Как я устал!

550. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 14 ЯНВАРЯ 1869.

На прошлой неделе я все же побывал в Руане, в салонах префектуры! Да, побывал ради того, чтобы подписать брачный контракт дочери префекта. У моих земляков грандиозные физиономии, и я очень позабавился.

Почему мы не чувствуем смешное, когда мы молоды?

Я, разумеется, сразу же отослал Гонкурам ваше письмо '. Уверяю вас еще раз, что они очень любезные люди, а сколько есть хамов!

Хам - это продукт XIX века, мы еще дойдем до "хамо-ида" - это его сын, и "хамоидки", его снохи.

551. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 2 ФЕВРАЛЯ 1869.

Ваша сила чарует и ошеломляет меня. Я говорю о силе, которую источает все ваше существо, а не только о силе ума.

В вашем последнем письме вы пишете о критике, утверждая, что в скором времени она перестанет существовать '. Я же, напротив того, полагаю, что заря ее только еще восходит. Просто новая критика развивается в направлении, противоположном прежней, вот и все. Во времена Лагарпа критик был грамматистом, во времена Сент-Бева и Тэна он историк 2. Когда же он будет художником, только художником, но художником подлинным? Где вы видели критику, которая беспокоилась бы о произведении искусства как таковом и делала бы это достаточно глубоко? С большой тонкостью анализируется породившая его среда и причины, вызвавшие его к жизни; а о подсознательной поэтике и ее источниках, о композиции произведения, его стиле, точке зрения автора - об этом никогда ни слова!

Для такой критики нужно обладать большим воображением и большой добротой, я хочу сказать - безотказной способностью воодушевляться, и еще - вкусом, качеством, редко встречающимся даже у лучших, настолько редко, что о нем уже вообще не говорят.

Я что ни день негодую, видя, как ставят на одну доску шедевр и какую-нибудь гнусность. Возвышают ничтожных и принижают великих - нельзя придумать ничего глупее и безнравственнее.

552. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 2 ФЕВРАЛЯ 1869.

Я по-прежнему в Круассе, вернее, вернулся сюда вчера, проведя всю прошлую неделю в Париже, где занимался сбором глупейших сведений, какие только можно себе представить: о похоронах, кладбищах и похоронных бюро, с одной стороны, об аресте на движимое имущество и судопроизводстве - с другой ', и т. д. и т. п. Короче, я разбит усталостью и тоской. Мой нескончаемый роман мне отвратителен и невыносимо скучен, а возиться мне с ним еще по меньшей мере четыре месяца.

Горю желанием познакомиться с вашей литературной критикой, ибо это - критика писателя, практика, что очень важно 2. Во всем, что пишут мои друзья, Сент-Бев и Тэн. меня коробит то, что они недостаточно принимают в расчет Искусство, само произведение, композицию, стиль, короче, то. что составляет Прекрасное. Во времена Лагарпа критик был грамматистом, ныне он историк, вот и вся разница 3. Вы столь пылки и незаурядны в своих чувствах, что и критика ваша окажется под стать вашим творениям, уверен в этом.

И я тоже очень часто вспоминаю о дне, который вы провели в моей хижине. Вы покорили здесь всех, моя мать и племянница постоянно говорят о вас и спрашивают, как вы поживаете.

Что до меня, то вам ведь известно, какую любовь я питаю к вам с первого же дня. Почему не живем мы в одной стране?

553. ЭДМОНУ И ЖЮЛЮ ДЕ ГОНКУРАМ. КРУАССЕ, 13 МАРТА 1869.

Милые вы мои!

1) Знаете ли вы хоть какую-либо теорию, относящуюся к детским портретам?

2) Какие детские портреты считаются самыми лучшими?

У меня ситуация такая: один эстет, пишущий портрет умершего ребенка, в присутствии его матери пускается в бестактные разглагольствования об искусстве лишь для того, чтобы блеснуть '.

Если вы ничего такого не знаете, пришлите мне плоды ваших личных наблюдений. Мне нужно четыре-пять строк дельных. И, кроме вас, обратиться не к кому 2.

554. ЖОРЖ САНД. ПАРИЖ, 3 АПРЕЛЯ 1869

Кстати о названии - вы обещали придумать его для моего романа, сам я, отчаявшись, принял следующее:

ВОСПИТАНИЕ ЧУВСТВ, ИСТОРИЯ МОЛОДОГО ЧЕЛОВЕКА

Не говорю, что оно хорошее, но пока что это лучшее, наиболее полно выражающее мысль книги. То, что мне трудно найти хорошее название, заставляет думать, что идея произведения (или скорее его замысел)- не вполне ясна.

555. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, МЕЖДУ 22 И 25 ИЮНЯ 1869.

Я опять взялся за свои старые записи о Святом Антонии, так как мечтаю о коренной переделке этой моей былой причуды. Читаю церковные книги, только что окончил ренановского "Апостола Павла" ', вышедшего четыре или пять дней тому назад.

556. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 24 ИЮНЯ 1869

Помните, я известил вас об обращении к религии милочки Плесси? Извещаю вас теперь еще об одном обращении; не знаю, когда именно оно произойдет, но произойдет непременно: обращении Александра Дюма-сына '. Когда я видел его в последний раз, меня поразило мистическое выражение его лица. Все убеждает меня в том, что я не ошибаюсь. Заметьте, как в его произведениях и в последних предисловиях нарастает католическая тенденция. Разумеется, держите это наблюдение при себе. Но не удивляйтесь, если в один прекрасный день увидите, как он идет к мессе.

557. ПРИНЦЕССЕ МАТИЛЬДЕ. КРУАССЕ, 1 ИЮЛЯ 1869.

Мой роман лежит себе в ящике, и больше я о нем не думаю, как будто его не существует вовсе '. Через полтора месяца примусь за него опять, чтобы внести последние поправки, а там - будь что будет!

...Я опять взялся за давнюю свою причуду - за книгу, которая была мною написана уже дважды и которую хочу переделать наново 2. Это полнейшее сумасбродство, но оно меня забавляет. Так что теперь я ушел с головой в изучение отцов церкви, как будто собираюсь стать священником!

558. Г-ЖЕ ДЕ ВУАЗЕН Д'АМБР. КРУАССЕ, 3 ИЮЛЯ 1869.

Я с большим вниманием и удовольствием прочел книгу, которую вы оказали мне честь прислать '.

Ваши рассказы интересны, и я не удивляюсь, что они имеют успех. Для меня они обладают неоспоримым достоинством - тем, что они написаны.

Мне жаль, что в вашем стиле, в основе своей весьма крепком, встречаются кое-какие избитые обороты, стертые выражения. Вот мой единственный упрек, но, вероятно, я единственный человек в мире, обращающий внимание на подобные ошибки. Право, не знаю!

Мне немного знаком тот Восток, который вы с таким увлечением описываете, и я восхищен верностью ваших пейзажей. У вас есть чутье. Это главное. Всадник Али, по-моему, несколько смахивает на трубадура. Неужели вы думаете, что мусульманин может быть таким рыцарственным?

"Дочь капитана" - это почти шедевр. Я имею в виду именно дочь, м-ль Сидуан, а не ее возлюбленного, который унижает остальных избытком героизма.

Что касается "Дочерей Адама", здесь я аплодирую обеими руками и низко кланяюсь.

559. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. КРУАССЕ, 22 ИЮЛЯ 1869.

Твой бедный гигант получил такую оплеуху, от которой ему уже не оправиться '. Я говорю себе: "К чему писать теперь, когда его нет!" Кончилось доброе наше, милое горлодерство, совместные восторги, общие мечты о наших будущих произведениях.

...Образована комиссия для сооружения ему памятника 2. Будет сделано небольшое приличное надгробие и бюст, который поставят в музее. Меня назначили председателем этой комиссии, посылаю тебе первый список подписчиков.

Театр "Одеон" прислал мне два-три прекрасных письма. 12 августа у меня свидание с директорами.

Всеми его бумагами распоряжаюсь я; после него остался прекрасный том стихов 3, который я намерен опубликовать через несколько дней после того, как будет сыграна "Айссе" 4.

560. МАКСИМУ ДЮКАНУ. КРУАССЕ, 23 ИЮЛЯ 1869.

Мы с д'Омуа шли во главе траурной процессии, на похоронах было очень много народу '. По меньшей мере две тысячи человек! Префект, генеральный прокурор и т. д.- все кто хочешь. И вот, поверишь ли, что, идя за его гробом, я вполне сознательно смаковал нелепо-гротескную сторону церемонии? Я слышал замечания, которые отпускает по этому поводу Буйе, он говорил со мной, мне казалось, что он здесь, рядом, и мы вместе идем за гробом кого-то другого.

561. МИШЕЛЮ ЛЕВИ. ПАРИЖ, СЕНТЯБРЬ 1869

1) Написано ': увидев, что дело оборачивается...

не видел другого молодого человека... увидел, что попал в часовню...

Вместо "не видел другого молодого человека" поставьте (на ваш вкус) "не представлял себе", "не знал", "не замечал ".

2) "Утешался тем, что" - эти слова, как мне кажется, создают образ, чего выражение "возмещая себе ущерб" не делает, хотя оно и точное (но плоское?).

Однако, если вы считаете, что "утешался тем, что" слишком претенциозно, слишком привлекает внимание, поставьте "возмещал себе ущерб", Я нахожу, что это неплохо!

562. МИШЕЛЮ ЛЕВИ. ПАРИЖ, СЕНТЯБРЬ 1869

Лишние "вдруг" я убрал - спасибо!

"Слыша кругом о том говоривших..." Я советовался по этому поводу с одной преподавательницей языков, и она мне сказала, что такой оборот возможен. В самом деле, это ведь инверсия, оставьте, как есть! Тем хуже '.

Мне кажется, что если вставить слова "дорогой сын" - это будет параллелью (в напечатанном виде) выражению "дорогой старина", стоящему на следующей странице. Впишите их, если находите нужным 2.

563. МАКСИМУ ДЮКАНУ. ПАРИЖ, 13 ОКТЯБРЯ 1869.
Сегодня ровно в половине второго умер Сент-Бев.

Я случайно зашел к нему в тридцать пять минут второго.

Еще одного не стало! Маленький отряд тает! Уходят те немногие, что спаслись на плоту "Медузы" '.

С кем теперь беседовать о литературе? Этот человек ее любил, и, хотя по-настоящему он не был мне другом, смерть его меня глубоко удручает. Все, кто во Франции держит в руках перо, понесли в его лице невосполнимую утрату.

564. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. 14 ОКТЯБРЯ 1869.

"Воспитание чувств" я отчасти написал для Сент-Бева '. Теперь он умер, не успев прочесть ни строчки этого романа! Буйе не услышал последних двух глав. Так сбываются наши планы! Тяжек же для меня 1869 год! Придется еще потаскаться по кладбищам!

565. МИШЕЛЮ ЛЕВИ. ПАРИЖ, ОКТЯБРЬ 1869

Не понимаю вашего замечания.

Почему у председателя не может быть конторки? К чему относится ваша критика - к существу фразы или к ее форме? Поскольку это дело серьезное, я этот лист в печать не подписываю.

Почему цитаты набраны таким мелким шрифтом? В первом томе много стихов, напечатанных более крупными буквами.

Считаю необходимым в указанном месте отступ в 2 строки.

Вставил "бюро" и "в бюро у председателя" - то ли это, что вы просили?

Хоть я и подписал эти листы в печать, я все же хотел бы повидаться с вами до того, как вы отошлете их в типографию.

Буду у вас завтра, в понедельник, между пятью и шестью, может быть, немного раньше.

566. ЖОРЖ САНД. 3 ДЕКАБРЯ 1869

Вашего старого трубадура крепко поносят в газетах. Почитайте "Конститюсьонель" за прошлый понедельник, сегодняшний утренний выпуск "Голуа" - все сказано четко и ясно. Меня честят кретином и канальей. Статья Барбе д'Оревильи ("Конститюсьонель") является в этом жанре образцовой, а опус славного Сарсе, хоть и не такой грубый, нисколько ей не уступает. Эти господа взывают к морали и к Идеалу! Недоброжелательные отзывы были также в "Фигаро" и "Пари-журналь", авторы Сезена и Дюран-ти '. Мне на них глубоко наплевать! И все же меня удивляет такая ненависть и недобросовестность.

Зато "Трибюн", "Пэи" и "Опиньон насьональ" вознесли меня выше небес...2 Что касается друзей, тех, кто получил экземпляр, украшенный моей дарственной надписью, то они боятся себя скомпрометировать и говорят со мной о чем угодно, только не об этом 3. Смелых людей мало. Тем не менее книга очень хорошо расходится, несмотря на политику 4, и Леви, по-моему, доволен.

Я знаю, что руанские буржуа в бешенстве против меня из-за папаши Рока и канкана в Тюильри 5. Они считают, что "следовало бы запретить издание подобных книг" (буквально так!), что я протягиваю руку красным, что я разжигаю революционные страсти и т. п.! Короче, пока что я стяжал весьма скудные лавры, и еще ни один лепесток розы меня не коснулся.

Я ведь, кажется, уже говорил вам, что перерабатываю феерию? (Сижу сейчас над картиной скачек, убрал все, что мне казалось шаблонным.) Рафаэль Феликс что-то не очень спешит с ней познакомиться 6. Как быть?

...Все газеты в доказательство моей низости приводят эпизод с турчанкой 7, разумеется, искажая его, а Сарсе сравнивает меня с маркизом де Садом, которого, как сам признается, он не читал!

...Все это меня отнюдь не выводит из равновесия. Но я задаю себе вопрос: зачем печататься?

567. ЖОРЖ САНД. ПАРИЖ, 7 ДЕКАБРЯ 1869

Вашего старого трубадура топчут ногами, и самым неслыханным образом. Люди, получившие от меня экземпляр моего романа, боятся со мной говорить о нем из страха себя скомпрометировать или из жалости ко мне. Самые снисходительные заявляют, что я написал лишь отдельные картины, а композиции, рисунка в книге нет вообще.

Сен-Виктор, превозносящий книги Арсена Уссе, не желает писать статьи о моей, находя ее слишком скверной. Вот так. Тео в отъезде, и никто, решительно никто не берется меня защищать.

...Сарсе напечатал еще одну статью против меня .

Барбе д'Оревильи утверждает, будто я загрязняю ручей, в котором умываюсь (буквально так!) 2. Все это нисколько меня не обескураживает.

568. ЖОРЖ САНД. 10 ДЕКАБРЯ 1869

Только что послал вам по телеграфу одно слово: "Жирардену". "Либерте" поместит вашу статью, безотлагательно '. Что вы скажете о моем друге Сен-Викторе, который отказался написать рецензию, считая книгу "плохой"? А вот вы не такая совестливая!

Меня по-прежнему обливают грязью. "Жиронд" обзывает меня Прюдомом 2. Это уже что-то совсем новое!

Как мне благодарить вас? Я испытываю потребность говорить вам нежные слова. У меня в душе их так много, что трудно выбрать какое-нибудь одно. Какая вы славная женщина и какой славный человек! Не считая всего прочего!

569. АЛЬФРЕДУ ДАРСЕЛЮ. ПАРИЖ, 14 ДЕКАБРЯ 1869.

Мне только что передали ваш разбор "Воспитания чувств", опубликованный двенадцать дней тому назад в "Журналь де Руан".

Когда я кончил его читать, у меня чуть было не вырвался крик: "Ах, наконец-то нашелся человек, делающий мне справедливые упреки!" Вы единственный, на мой взгляд, сумели увидеть основной недостаток этой книги. Вся предпоследняя колонка вашей статьи ("Повторение одного и того же приема становится почти системой... искусственность композиции") - чистейшая правда. Итак, искреннейше вас благодарю.

570. ЛЕОНУ ПИЛЛОРУ. ПАРИЖ, !5 ЯНВАРЯ 1870.

Вы просите откровенно ответить на вопрос, стоит ли вам продолжать писать романы.

Так вот вам мое мнение: писать всегда стоит, когда есть в этом потребность. Наши современники, как и мы с вами, понятия не имеют, что из наших сочинений останется в литературе, а что - нет. Вольтер никак не предполагал, что самым долговечным из его творений окажется "Кандид". Великие люди никогда не становятся великими при жизни. Великими их делают потомки. Так что давайте работать, если так велит нам сердце, если мы чувствуем к этому призвание, а что до реального успеха у публики, который может принести нам наш труд, то здесь невозможно что-либо предвидеть: даже самые хитроумные, те, которые воображают, будто хорошо знают вкусы публики. и то постоянно ошибаются.

Другое дело - удача эстетическая, литературная. Здесь для предсказаний есть прочная основа. Опытный глаз не может полностью ошибиться. Я прочел ваш "Медный век" ' чрезвычайно внимательно и уверенно заявляю вам: "Продолжайте писать!"

А теперь без обиняков выскажу вам все, что думаю.

Длинный монолог, который вы даете в начале, весьма меня поразил, ибо он почти слово в слово повторяет монолог из моей феерии, написанной совместно с Луи Буйе 2. Уж это одно говорит за то, что он мне понравился, не так ли? Все характеры у вас правдивы, вы очень точно видите - п это главное. Но вы проходите мимо великолепных ситуаций, не воспользовавшись ими, вы оставляете валяться на земле бриллианты, вместо того чтобы, подняв, вставить их в оправу, и это - промах. Примеры приведу ниже. Излишне много диалогов. Почему бы вам не употреблять почаще повествовательную форму, приберегая прямую речь только для главных сцен? Не все диалоги в вашей истории имеют для ее героев равноценное значение; следовательно, и передавать их надо по-разному.

Если бы, например, все, что говорится у привратницы, было передано с помощью косвенной речи, диалоги с Лоране звучали бы более выразительно, хотя бы вы не изменили в них ни единого слова.

Зачем вы говорите от собственного имени? Зачем вводите свои размышления, прерывающие рассказ? Мне не нравятся обороты вроде: "Наш герой, любезный читатель..." Никакое философствование не стоит психологического анализа, тем более что, когда вы обращаетесь к анализу, это получается у вас великолепно, доказательством чему служит пассаж, заканчивающий главу третью.

Я бы предпочел, чтобы в главных местах романа вы были более обстоятельны. Так, сцена вечеринки у госпожи Линоки слишком коротка по сравнению со всем предшествующим и тем, что следует за ней.

Эпизод с букетом прелестен, но его портит этот вечный персонаж - швейцар, который и тут появляется, хотя он - фигура отнюдь не новая.

...Хотелось бы, чтобы отчетливее ощущался контраст, когда герой после парижского разочарования возвращается в деревню. И еще, чтобы на фоне его буколических восторгов вся буржуазная мерзость выступала еще более резко. Все, о чем я говорю, в вашей книге есть, только оно потонуло в диалогах. Превосходны смерть дяди, его католическое погребение. Но зачем вам разговор с врачом, которого никто никогда больше не увидит? Зато, когда мы оказываемся у Алисы, мне уже ничего не остается, как хвалить вас - и безо всяких оговорок. Первое появление и в особенности эпилог, возвращение милой Лоране, все это и очень удалось, и занимательно. Меня это попросту захватило.

571. И. С. ТУРГЕНЕВУ. ПАРИЖ. 14 ФЕВРАЛЯ 1870.

Вы очень добры, что сообщили о газете, в которой о моей злополучной книге отзываются с похвалой, ибо меня отнюдь не осыпают розами '. Вы что-то говорили также о берлинском журнале? Я бы хотел знать его название 2. Все это, разумеется, для Леви.

Я нахожу (и не скрываю этого от вас), что ко мне отнеслись несправедливо. Нет ничего глупее, чем считать себя непонятым. Тем не менее я себя таковым считаю. Habent sua fata libelli [Книги имеют свою судьбу (лат.).], как говорит Гораций - а также Прюдом 3.

Мои занятия добрейшим господином Антонием (о котором вы беспокоитесь) пришлось на две недели прервать --все это время я целиком посвятил устройству в театре "Одеон" спектакля, сбор с которого пошел на памятник Буйе 4. Я - председатель комиссии по подписке, и мне пришлось, в качестве уполномоченного, заниматься этим делом, чтобы добыть как можно больше денег. В течение двух недель, несмотря на сильную простуду, я колесил по Парижу по семь часов ежедневно в фиакре! А какая трепка нервов! Но все, слава богу, прошло хорошо, с этим покончено!

Тут ко мне приходили из театра "Гэте" просить мою феерию "Замок сердец". Я прочту ее им, как только вылечу свою глотку.

Ну, а вы что поделываете, дорогой мой великий друг? О чем мечтаете? Что пишете? Когда вернетесь в Париж, постарайтесь пробыть там подольше.

Часы, которые я провел с вами в нашу последнюю встречу, были для меня единственными радостными часами за все эти восемь месяцев! 5 Вы представить себе не можете, как я духовно одинок! 6 Вот почему я так жадно и набрасываюсь на вас, стоит вам только появиться.

Мое благородное отечество час от часу становится глупее. Всеобщая глупость влияет на отдельных людей. И каждый мало-помалу опускается до уровня остальных.

Вот вы кажетесь мне человеком счастливым, и я бы вам позавидовал, не люби я вас так сильно.

572. ОРТАНС КОРНЮ. 20 МАРТА 1870

Ваши дружеские чувства напрасно заставили вас так беспокоиться, дорогая сударыня. Я был в этом уверен. И вот, прилагаю ответ госпожи Санд, только что мною полученный '.

Светские люди, говорю это вам снова, склонны видеть намеки там, где их вовсе нет. Когда я написал "Госпожу Бовари", меня не раз спрашивали: "Это вы ведь госпожу *** хотели изобразить?" Я получил множество писем от людей совершенно незнакомых, в том числе от одного жителя Реймса, который поблагодарил меня за то, что я за него отомстил (изменнице) 2.

Все аптекари департамента Нижняя Сена, узнав себя в Омэ, рвались явиться ко мне, чтобы надавать мне пощечин, но лучше всего то (об этом я узнал пять лет спустя), что, оказывается, где-то в Африке в те самые годы, когда происходит действие моего романа, жила супруга некоего военного врача, фамилия которой была Бовари и которая внешне очень походила на госпожу Бовари, между тем как имя это я выдумал, переделав его из Буварэ.

Первые слова, с которыми обратился ко мне наш друг Мори в разговоре о "Воспитании чувств", были: "Скажите, вы были знакомы с г-ном X ***, итальянцем, преподавателем математики? Ваш Сенекаль - точный его портрет и по внешности, и по внутреннему складу. Совпадает решительно все, даже прическа!" А другие считают, будто в образе Арну я хотел описать Бернар-Латта (бывшего издателя), которого я в глаза не видел, и т. д.

Все это я вам пишу для того, дорогая сударыня, чтобы вы поняли, как ошибается публика, стараясь приписать нам несуществующие намерения.

Я совершенно уверен, что у г-жи Санд и в мыслях не была писать чей-то портрет, ибо, во-первых, она человек возвышенного ума, хорошего вкуса и уважает Искусство, а во-вторых, по соображениям нравственным, из чувства приличия, а также справедливости.

Мне даже кажется, между нами говоря, что такое обвинение ее несколько оскорбило. Газеты что ни день поливают нас грязью, а мы никогда не отвечаем им, хотя это наше ремесло - орудовать пером; и они воображают, будто мы ради эффекта, ради того, чтобы сорвать аплодисменты, станем позорить г-жу такую-то или г-на такого-то? О нет! Мы не так мелки! Наше честолюбие имеет куда более высокие цели, и мы гораздо порядочнее.

Когда уважаешь свой талант, не станешь прибегать к средствам, которыми завоевывают толпу. Вы понимаете меня, надеюсь?

573. ЖОРЖ САНД. 20 МАРТА 1870

Только что отправил ваше письмо (за которое благодарю) госпоже Корню, вложив его в послание вашего преданного трубадура, где я позволил себе изложить в довольно резком тоне свой образ мыслей.

Оба письма будут представлены пред ясные очи известной дамы и дадут ей небольшой урок эстетики '.

Вчера вечером видел "Другого" и в нескольких местах плакал 2. Это подействовало на меня благотворно. Как это тонко и как волнует! Какая прелестная пьеса и как любишь ее автора! Мне очень вас не хватало.

574. ИППОЛИТУ ТЭНУ. ПАРИЖ, 29 АПРЕЛЯ 1870.

Дней десять тому назад я закончил оба ваших тома ' и тогда же заходил к вам, чтобы побеседовать с вами о них.

В середине будущей недели я возвращаюсь в свою хижину, и первое, что там сделаю, это перечитаю вашу замечательную книжицу. Засим подробно напишу вам, что я о ней думаю.

Через двадцать пять лет по вашим книгам станут учиться в коллежах. Таково на сегодняшний день краткое резюме моих впечатлений.

575. И. С. ТУРГЕНЕВУ. ПАРИЖ, 30 АПРЕЛЯ 1870.

Очень огорчился, узнав из вашего последнего пиеьма, что нынче мы не увидимся, дорогой друг! А я так рассчитывал на те счастливые часы дружеских излияний, которые мы могли бы провести вдвоем перед вашим отъездом в Россию! Но все так нескладно в этом мире!

Нынешней зимой я пережил большое горе - смерть самого близкого мне после Буйе человека, прекрасного малого, который был предан мне как собака и которого звали Жюль Дюплан. Две эти смерти, последовавшие одна за другой, совсем выбили меня из колеи. Добавьте к ним еще жалкое состояние, в котор м находятся два других моих друга - правда, менее близких, но все же принадлежащих к самому тесному моему окружению,- паралич у Фейдо и слабоумие у Жюля де Гонкура. Смерть Сент-Бева, денежные неприятности, провал моего романа и т. д. и т. п., кончая ревматизмом моего слуги (того самого, который похож на Лассуша),- все вместе взятое совсем меня пришибло. Состояние мое ужасно.

Поистине могу сказать, уже давно не было в моей жизни ничего хорошего, кроме, может быть, нашей последней встречи, да и то слишком короткой. Почему мы живем так далеко друг от друга? Вы, кажется, единственный человек, с которым я люблю разговаривать. Вокруг меня не осталось никого, кого по-настоящему интересуют искусство и поэзия.

...Боюсь, что не смогу принять вашего приглашения на лето. И вот почему: через четыре-пять дней я возвращаюсь в Круассе и должен буду тотчас же взяться за предисловие к сборнику стихов Буйе 2. Это займет месяца два-три. После этого засяду за "Святого Антония", работу над которым снова придется прервать в октябре в связи с репетициями "Айссе" 3 - они отнимут, пожалуй, не меньше двух месяцев. Так что до начала будущего года у меня едва ли наберется полтора месяца, которые я смогу посвятить своему славному отшельнику. Очень не хотелось бы возиться с ним больше двух лет. Так что сами видите, как я стеснен во времени. Необходимо войти в эту работу как можно скорее, а то у меня уже появляется отвращение к ней. За последнее время я проглотил, одну за другой, слишком много книг, но мне нужно было отвлечься от собственных горестей.

576. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 22 ИЛИ 29 МАЯ 1870.

Я был занят разбором архива моего бедного Буйе, о котором начал писать статью. За последнюю неделю написал около шести страниц, для меня это совсем неплохо; но работа очень мучительная во всех отношениях. Самое трудное - понять, чего не надо говорить. Я немного облегчу свою задачу, всунув туда два-три основополагающих суждения об искусстве писать. Тогда будет повод высказать то, что я думаю: это ведь так сладостно, а я всегда себе в этом отказываю.

Вы наговорили мне много доброго и хорошего, наверно, еще и для того, чтобы придать мне мужества. У меня его совсем нет, но я делаю вид, будто оно есть. Впрочем, может быть, это и есть мужество.

Я не чувствую больше потребности писать, потому что писал я для одного человека на свете, а его больше нет '. Вот вам правда. И все же я буду писать. Только я потерял к этому вкус, исчезла былая увлеченность. Так мало осталось людей, которые любят то, что люблю я, которых тревожит то, что занимает мои мысли! Знаете ли вы во всем Париже, таком огромном городе, хотя один дом, где говорят о литературе? А когда ее даже случайно и коснутся, то всегда говорят о вещах второстепенных, о внешнем, об успехе, о нравоучительном смысле, о пользе, своевременности и т. п. Мне кажется, что я становлюсь каким-то ископаемым, существом, утратившим все связи с окружающим миром.

577. ЭДМОНУ ДЕ ГОНКУРУ. КРУАССЕ, 26 ИЮНЯ 1870.

Вы просите, чтобы я рассказал вам о себе, дорогой Эдмон. Ну так вот, сейчас взялся за работу, от которой у меня все время стоит комок в горле,- пишу предисловие к сборнику стихов Буйе. Я постарался, насколько было возможно, лишь вскользь коснуться его биографии. Более подробно остановлюсь на его произведениях, а еще больше на его (вернее, наших) литературных доктринах.

Я перечел все, что он написал, перелистал наши старые письма. Вызвал в памяти вереницу воспоминаний - иные из них имеют тридцатисемилетнюю давность! Не очень это весело, как вы понимаете. Да и вообще, здесь, в Круассе, меня всюду преследует его призрак. Он видится мне за каждым кустом в саду, на диване в моем кабинете и даже в вещах - в моих домашних халатах, которые он надевал.

578. ЖОРЖ САНД. 2 ИЮЛЯ 1870

Смерть Барбеса меня сильно огорчила еще и из-за вас '. У каждого из нас своя тяжкая утрата. Какая вереница покойников в течение одного года! Я от этого уже отупел, словно меня били палкой по голове. Больше всего удручает меня (мы ведь всегда обо всем судим применительно к себе) то жуткое одиночество, в котором я существую. У меня не осталось никого,- повторяю - никого! - с кем бы можно было поделиться своими мыслями.

Кого высокий слог и стиль теперь волнует? 2

Кроме вас и Тургенева, я не знаю ни одного смертного, с кем бы я мог откровенно поговорить о вещах, которые более всего волнуют меня. И оба вы живете от меня так

далеко!

...На днях перечитывал "Беседы Гете с Эккерманом" 3. Вот был человек этот Гете! Но ему-то дано было всё.

. 579. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. КРУАССЕ, 8 ИЮЛЯ 1870.

Я вернулся к одной из своих старых причуд - кажется, я уже говорил вам о ней. Это "Искушение святого Антония". В сущности, это попытка изобразить в лицах (в драматической форме) жизнь Александрии IV века.

580. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 22 ИЮЛЯ 1870

Я оплакиваю взорванные мосты, разрушенные туннели, весь этот загубленный человеческий труд, словом, полное уничтожение всего, что было '.

Мирный конгресс сейчас не ко времени 2. Мне кажется, цивилизация нынче отступила далеко-далеко. Гоббс был прав. Homo homini lupus.

...Начал "Святого Антония", и дело шло бы неплохо, если бы не мысли о войне.

581. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 3 АВГУСТА 1870.

Как! И вы тоже, дорогой мэтр, растеряны, печальны! Что же тогда делать тем, кто слаб?

А у меня до того тяжело на сердце, что я сам удивляюсь. Я погружен в какую-то бездонную тоску, несмотря на работу, несмотря на доброго святого Антония, который должен был бы меня отвлечь. Не следствие ли это моих непрестанных огорчений? Вполне возможно. Но значительную роль играет здесь и война. Мне кажется, мы вступаем в период мрака.

Вот вам ваш естественный человек! Создавайте, создавайте свои теории! Славьте прогресс, просвещение, здравый смысл народных масс, доброту французского народа! ' Да того, кто вздумал бы сейчас проповедовать мир, попросту укокошили бы, уверяю вас! Что бы ни случилось в дальнейшем, мы теперь надолго отброшены назад.

Быть может, снова начнутся расовые войны. Может быть, не пройдет и столетия, как люди станут уничтожать ДРУГ друга по многу миллионов зараз. Весь Восток - против всей Европы, старый мир - против нового. Почему бы и нет? Гигантские коллективные предприятия вроде Суэцкого канала, быть может, являют собой некий прообраз - черновой проект, подготавливающий такие чудовищные столкновения, каких мы сейчас и вообразить себе не можем 2.

А может быть, Пруссия получит хорошую взбучку, уже с самого начала предназначенную ей провидением, дабы восстановить равновесие в Европе? Эта страна склонна была непомерно раздуться, как в свое время Франция при Людовике XIV и Наполеоне 3. Это делалось в ущерб другим органам - отсюда расстройство во всем организме. Принесут ли здесь пользу чудовищные кровопускания?

А мы-то, ученые люди, до чего же далеко человечество от нашего идеала! И наша громадная, наша роковая ошибка в том, что мы воображаем, будто все оно подобно нам, и в соответствии с этим хотим с ним обходиться!

Наше почтительное отношение к всеобщему избирательному праву, эта его фетишизация возмущает меня больше, чем идея непогрешимости папы (который, скажем в скобках, только что здорово дал маху, бедный старикан!) 4. Вы думаете, Франция дошла бы до всего этого, если бы ею управляла не толпа, которая, в сущности, ею управляет, а какие-нибудь мандарины? 5 Если бы вместо того, чтобы просвещать низшие классы, власти занимались образованием высоких классов, не было бы теперь г-на Кератри с его предложением разгромить Баденское герцогство 6 - мера, которую публика находит весьма справедливой!

Изучаете ли вы Прюдома наших дней? Он грандиозен. Он восхищается "Рейном" Мюссе и спрашивает: написал ли Мюссе что-нибудь еще? Нынче 7 Мюссе попал в национальные поэты, оттеснив Беранже! Какой все это чудовищный фарс! Только не слишком веселый.

Все заметнее становится нужда. Всем начиная с меня всего не хватает. Правда, мы, наверное, были слишком избалованы удобной и спокойной жизнью, слишком погрязали в материальном. Нужно вернуться к великой традиции - не придавать такого большого значения жизни, благополучию, деньгам - вообще ничему; стать такими, какими были наши деды,- ветреными, легкомысленными.

Проводили же когда-то люди всю свою жизнь, подыхая от голода! То, что вы написали мне о несчастном Ноане,- лто ужасно 8. Здесь, у нас, деревня все-таки пострадала меньше, чем в ваших краях.

582. МАКСИМУ ДЮКАНУ. КРУАССЕ, 24 АВГУСТА 1870.

Ты не представляешь, в какой полнейшей пустоте я живу! Вынужденное бездействие грызет меня как раковая опухоль, и страдаю я неимоверно!

Правда, теперь уже чуточку поменьше, ибо мое уныние перешло в воинственный пыл. Да, мне самым дурацким образом хочется драться - честное слово, это вполне искренне,- и, не будь я уверен, что моя мать умрет от огорчения, я бы тотчас присоединился к славному д'Омуа, который сейчас, должно быть, командует стрелковой ротой где-нибудь иод Шалоном '.

Мысль о мире приводит меня в совершенное отчаяние 2.

А тебя?
583. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 10 СЕНТЯБРЯ 1870.

Итак, мы "на дне пропасти"! Быть может, позорный мир мы не примем. Пруссаки хотят разрушить Париж. Они мечтают об этом.

...Не думаю, чтобы осада Парижа была в самом деле так близка. Но чтобы заставить Париж сдаться, они будут, во-первых, запугивать его, подвозя пушки, а во-вторых, опустошать окрестные провинции.

Мы в Руане готовимся к визиту этих господ, и, поскольку я (с воскресенья) лейтенант и командир роты, я обучаю моих солдат и езжу в Руан сам обучаться военному делу1.

...Я жду, что Париж вот-вот постигнет участь Варшавы 2, и вы очень меня огорчаете своими восторгами по поводу Республики 3. Как можете вы еще верить в какие-то призраки теперь, когда мы побеждены чистейшим позитивизмом? Как бы ни развернулись события, те, кто сейчас у власти, будут принесены в жертву, и Республику ждет та же участь. Заметьте, я защищаю ее, эту бедняжку Республику; но я в нее не верю.

...Вот все, что я должен вам сейчас сказать. Мог бы сказать еще многое, но голова не тем занята. Целые водопады, реки, океаны неистовой тоски бушуют сейчас во мне.

584. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, СЕРЕДИНА СЕНТЯБРЯ 1870.

Я уже не грущу. Вчера снова принялся за "Святого Антония". Делать нечего, надо приспосабливаться, привыкать к тому, что является естественным состоянием человека, то есть к злу.

Греки времен Перикла занимались Искусством, не зная, что они будут завтра есть. Будем как греки! Впрочем, признаюсь вам, дорогой мэтр, я чувствую себя скорее дикарем. В венах моих, венах просвещенного человека, кипит кровь моих предков - начезов и гуронов, и я совершенно всерьез испытываю самое дурацкое, животное желание драться.

Попробуйте разберитесь-ка в этом! Мысль о заключении мира уже выводит меня из себя, и я предпочел бы увидеть Париж объятым пожарами (подобно Москве), чем допустить, чтобы в него вошли пруссаки.1 Но до этого мы еще не дошли; мне кажется, что наступает перелом.

Я читал несколько солдатских писем, поистине образцовых. Страну, где пишутся подобные письма, не проглотишь. Франция - кляча выносливая, она еще встанет на ноги.

Но как бы дело ни обернулось, мир становится иным, а я чувствую себя слишком старым, чтобы приспособиться к новым нравам.

...Ах, как мне вас не хватает, как мне хочется повидаться с вами!

...Мы тут все готовы двинуться к Парижу, если соотечественники Гегеля вздумают начать осаду. Попробуйте и вы подвигнуть на это своих беррийцев.

Крикните им: "За мной! Не дадим врагу пить и есть в чужой ему стране!"

Война (надеюсь на это) нанесет крепкий удар по "властям". Вернет ли это отдельной личности, отрицаемой, раздавленной современным обществом, прежнее значение? Дай-то бог! Хорошо бы, если так!

585. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 27 СЕНТЯБРЯ 1870.

Нынче я впервые заступаю в ночной дозор. Давеча я обратился к "моим людям" с отеческим внушением. предупредив, что воткну свою шпагу в брюхо каждому, кто попробует отступить, и предложил, чтобы и они, со своей стороны, стреляли в меня, если я побегу '.

586. МАКСИМУ ДЮКАНУ. КРУАССЕ, 29 СЕНТЯБРЯ 1870.

Я провожу время за обучением моих солдат и в ночных дозорах. С прошлого воскресенья снова работаю и больше не грущу. Среди всего происходящего вокруг случается, вернее, случалось видеть сцены, просто восхитительные по своей нелепости; в такие минуты видишь человечество во всей его наготе.

Больше всего меня удручает то невероятное тупоумие, которое одолеет нас потом. Всякая взаимная "приязнь", как сказал бы Монтень, теперь надолго утрачена '. Грядет новый мир, в котором детей станут воспитывать в ненависти к пруссакам. Милитаризм и самый отвратительный позитивизм - вот отныне наш удел, разве что (поскольку порох очищает воздух) мы выйдем из этой передряги более сильными и здоровыми, чем были. Мне кажется, в недалеком будущем мы будем отомщены - наступит всеобщее крушение.

...Прусская армия - механизм, работающий изумительно точно: но какое-нибудь непредвиденное обстоятельство может вывести из строя любой механизм: достаточно песчинки, чтобы пружина лопнула. Наш враг вооружен наукой, но человеческие чувства, воодушевление, отчаяние - это тоже вид оружия, и с ним нельзя не считаться. Победа должна достаться правому, а сейчас справедливость на нашей стороне.

Да, ты прав, старина, мы расплачиваемся нынче за ложь, в которой так долго жили, ибо все было фальшивым: фальшивая армия, фальшивая политика, фальшивая литература, фальшивый кредит, даже куртизанки - и те фальшивые! Говорить правду - значило быть безнравственным. Персиньи всю прошлую зиму корил меля за то, что у меня "нет идеала", и, возможно, говорил это искренне.

.-..Ах, как мне унизительно чувствовать себя дикарем - у меня сейчас сердце сухо, как камень! Ну, а засим обла-чусь-ка я в свою военную форму и отправлюсь с дозором по лесу Кантеле! 2 Представляешь себе, сколько сейчас обнищает народу? Все фабрики закрыты, и рабочие сидят без работы и без хлеба: хороши мы будем зимой! И все же - может быть, я безумец,- но что-то мне говорит, что мы выкрутимся.

587. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 13 ОКТЯБРЯ 1870.

К прошлому вторнику у нас было около трех сотен неимущих. Что будет зимой? Какая чудовищная катастрофа! И во имя чего, ради какой цели? Кому от этого польза? Какое злое и глупое животное - человек! И как горько жить в подобные времена! Мы оказываемся в условиях, которые считали немыслимыми, переживаем бедствия, какие испытывали люди в IV веке, когда варвары вторгались в Италию.

В истории Франции еще никогда не было ничего более трагического и более великого. Осада Парижа! ' От одного этого сочетания слов голова идет кругом, а сколько об этом придется размышлять будущим поколениям! Ну да - ничего! Вопреки всему, я не потерял еще надежды.

588. КЛОДИЮСУ ПОПЛЕНУ. 28 ОКТЯБРЯ 1870

Среда, в которой я живу, непереносима, сбежать отсюда я не могу, ибо это было бы преступлением против моей чести и против самого святого моего долга, и я доведен до полнейшего отчаяния. Представляете, мне стоит большого умственного напряжения набросать даже вот эти несколько строк!

Другие устроены как-то иначе, чем я. Некоторые даже нашу беду переносят довольно весело. Существуют готовые фразы, которыми утешается толпа: "Ничего, Франция еще воспрянет!", "К чему отчаиваться!", "Эта кара послужит нам на пользу!" и т. д. и т. п. О, эта извечная пустая болтовня!

Удручает меня, во-первых, человеческая жестокость и скудоумие. Я сыт по горло всякими ужасами. Бельгийские газеты небось вам о них ничего не сообщают. Не стану вдаваться в подробности - к чему они вам? Во-вторых, я убежден, что мы вступаем в отвратительный мир, где люди, подобные нам, не будут иметь права на существование. В этом мире человек будет практичен и воинствен, расчетлив, мелок, жалок, отвратителен. Жизнь сама по себе - штука весьма безрадостная, и, не будь в ней того, что ее хоть как-то скрашивает, она была бы просто непереносима. Что же будет, когда она станет холодной и убогой? Того Парижа, который мы любили, уже не будет.

Моя мечта - уехать куда-нибудь из Франции, поселиться в такой стране, где тебя не вынуждают быть гражданином, где ты не обязан слушать барабанный бой, голосовать, участвовать во всяких комиссиях или жюри. Тьфу! Тьфу! Провались они все!

Я не потерял веру в человечество вообще, но мне кажется, что нашему племени пришел конец. Одного этого достаточно, чтобы впасть в мрачность.

589. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 27 НОЯБРЯ 1870.

Не думаю, что во всей Франции найдется человек, который был бы так подавлен, как я (все ведь зависит от степени чувствительности). Я умираю от горя,- это не слова,- и утешения меня только раздражают. Удручает меня, во-первых, человеческая жестокость, во-вторых, уверенность в том, что мы вступаем в эру тупоумия. Мы будем практичными, воинственными, американоподобными и - католиками, истыми католиками. Помяните мое слово! Война с Пруссией завершает Французскую революцию и разрушает ее '.

...Какое крушение! Какой полный провал! Какая страшная беда! Какая мерзость! Можно ли еще перед лицом всего происходящего верить в прогресс и цивилизацию? Чему же тогда служит наука, если народ, который имеет стольких ученых, совершает гнусности, достойные гуннов, и даже хуже, ибо он-то действует хладнокровно, систематически и обдуманно и ему не служат оправданием ни страсть, ни голод.

590. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. РУАН, 18 ДЕКАБРЯ 1870.

И мы не знаем, когда все это кончится! Бедный Париж пока держится. Но он падет в конце концов! И тогда Франция окончательно будет разгромлена и погибнет! А что потом? Какое ждет нас будущее! Найдется немало софистов, которые станут доказывать, что все к лучшему, что "несчастье очищает". Нет, несчастье делает людей эгоистами, глупыми и злыми. Это неизбежно. Таков закон истории. Но какой же насмешкой звучат теперь слова "человечество", "прогресс", "цивилизация"! Ах, бедное дорогое мое дитя, если бы только ты знала, каково это слышать - стук их сабель по тротуару, ржание их лошадей! ' Какой позор! Какой позор!

591. МАРИ РЕНЬЕ. ДЬЕПП, 11 МАРТА 1871

Какое варварство! Какое возвращение вспять! Я отнюдь не был сторонником идей прогресса и гуманизма1. Но все равно, какие-то иллюзии у меня все же были. И я никак не ожидал, что мне доведется быть свидетелем конца света. А ведь это именно так! Мы присутствуем при конце латинского мира. Прощай все, что мы любили! Язычество - христианство - хамство - таковы три главные стадии в развитии человечества. Не так-то весело оказаться современником последней из них. О, мы еще увидим, почем фунт лиха. Желчь душит меня - этими словами все сказано.

592. ЖОРЖ САНД. ДЬЕПП, 11 МАРТА 1871

Эти офицеры, которые бьют зеркала, не снимая белых перчаток, которые изучали санскрит, а теперь жадно набрасываются на шампанское, которые крадут у вас часы, а затем посылают вам свою визитную карточку, эти воители ради денег, эти цивилизованные дикари внушают мне больший ужас, чем каннибалы. И ведь теперь все начнут им подражать, все станут солдатами. В России их сейчас четыре миллиона. Скоро вся Европа наденет мундир. Если мы и возьмем реванш, он будет страшен по жестокости, и, заметьте, думать будут лишь об одном: отомстить Германии. Любое правительство сможет теперь удержаться, только спекулируя на этом желании. Убийство в широких масштабах - вот что станет идеалом Франции, целью ее усилий.

...Теперь следует ожидать новых проявлений лицемерия - всяческой декламации о доблести, нападок на испорченность нравов, строгости в одежде и т. п. Всеобщее филистерство!

593. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 30 АПРЕЛЯ 1871.

В данный момент Париж бьется в приступе падучей '. Это результат прилива крови, вызванного осадой. К тому же Франция уже несколько лет жила в состоянии психического расстройства. Успех "Лантерн" и Тропман были явными симптомами заболевания2. Это расстройство - следствие гипертрофированного тупоумия, а тупоумие родилось из непомерного бахвальства, ибо от вечного вранья все превратились в идиотов. Было потеряно всякое

понятие о добре и зле, о прекрасном и уродливом. Вспомните, что представляла собой критика последних лет. Разве она делала различие между великим и смешным? Какое неуважение ко всему! Какое невежество! Какой сумбур! "Жареное ли, пареное ли - все одно!" И в то же время - какое раболепство перед тем, что говорят сегодня, перед "последней" модой!

Все было фальшивым: фальшивый реализм, фальшивая армия, фальшивые кредиты, даже шлюхи - и те были фальшивыми!

...И вся эта фальшь (которая, быть может, есть следствие романтизма с его преобладанием страсти над формой и вдохновения над правилами) 3 более всего проявлялась в манере судить о вещах. Актрису хвалили за то, что она хорошая мать. От искусства требовали нравственности, от философии - общедоступности, от порока - соблюдения приличий, от науки - умения "применяться к пониманию народа".

594. ПРИНЦЕССЕ МАТИЛЬДЕ. КРУАССЕ, 3 МАЯ 1871.

Раз вы требуете у меня подробностей о моей теперешней жизни - извольте: я в Круассе, один с матерью, которая уже не в состоянии ходить и ужасно слабеет. Единственное мое развлечение - лицезреть господ пруссаков, которые временами прошагивают строем мимо моих окон, а единственное занятие - мой "Святой Антоний", над которым я работаю без устали. Это странное произведение помогает мне отвлечься от мыслей о парижских ужасах. Когда мы находим, что этот мир слишком плох, приходится искать прибежища в другом. Старое выражение "искать утешение в литературе" не просто словесный штамп.

...Г-жа Санд написала мне письмо, полное отчаяния. Она обнаружила, что прежний кумир ее - пустышка, и ее республиканская вера окончательно угасла .

595. ПРИНЦЕССЕ МАТИЛЬДЕ. КРУАССЕ, 22 МАЯ 1871.

Знаете, что больше всего меня пугает в ближайшем будущем Франции? Надвигающаяся реакция. Не важно, под каким именем она выступит, но будет она антилиберальной. Страх перед социальной революцией толкнет нас ж консервативному режиму, неимоверной глупости.Ну, ничего! Арест Рошфора меня даже на минуту развеселил '.

Хотя не его мне хотелось видеть наказанным, вернее, я предпочел бы, чтобы вкупе с его глупой особой захлебнулись в грязи все те кретины, что млели от восторга перед его "стилем" 2. Когда я думаю о чудовищной глупости моей родины, я невольно спрашиваю себя: а достаточно ли она наказана?..

596. ШАРЛЮ ЛАПЬЕРУ. КРУАССЕ, 27 МАЯ 1871.

Пишу это вам одному, а потому без всякого стеснения выскажу все, что у меня на сердце.

Ваша газета, мне кажется, "катится по наклонной плоскости", и притом так быстро, что сегодняшний номер уже окончательно меня возмутил '.

То, что пишется там о Гюго, переходит все границы. "Франция полагала, будто может числить его среди сильнейших своих талантов". Это "полагала" - просто великолепно! Это должно означать, говоря человеческим языком: "Прежде у нас не было вкуса, но революции просветили нас по части искусства, и теперь нам совершенно ясно, что он не более как поэтический шут гороховый, который обладал талантом наживать себе капиталы... с помощью звонких фраз и невероятных эпитетов". А ну-ка, попробуйте, создайте что-либо подобное, голубчики! Шутники вы там, на улице Сент-Этьен-де-Тоннелье 2, как я погляжу!

Но ведь Прудон еще до этого изрек: "Чтобы быть лодочником на Роне, требуется больше таланта, чем для того, чтобы написать "Восточные мотивы" 3, а Огюстина Броан всю зиму 1853 года доказывала в "Фигаро", что у вышеупомянутого Гюго никогда не было ни малейшего таланта. Не стоит подражать ни этому шуту, ни этой шлюхе. В интересах общественного порядка и ради укрепления нравственности следовало бы прежде всего стараться говорить лишь о том, что знаешь. Надо уметь выбирать оружие. Не будем действовать на руку нашим противникам! И коли вам захочется осудить великого поэта как человека, не ополчайтесь на него как на поэта, иначе все, кто понимает в поэзии, от вас отвернутся.

...Одним словом, дорогой Лапьер, я в ужасе от надвигающейся реакции. Сами того не замечая, вы издали протягиваете ей руку.

...Однако хватит о литературе, я увлекся, уж простите меня! Но, как старый романтик, я очень уж расстроился сегодня из-за вашей газеты. Несуразный поступок папаши Гюго и без того меня огорчает, зачем же еще оскорблять его

поэтический гений. Когда наши учителя теряют свое достоинство, следует вести себя подобно сыновьям Ноя и прикрывать их срамоту. Сохраним уважение хотя бы к тому, что было великим. Не будем умножать наши утраты.

597. МАРИ РЕНЬЕ. КРУАССЕ, 11 ИЮНЯ 1871

Пытаюсь снова приняться за "Святого Антония", дабы забыть о своих современниках. Что касается издания этой книги, подзаголовком которой можно было бы поставить: "Предел безумия", то об этом я, слава богу, и не помышляю. Сейчас больше чем когда-либо нужно думать о том, чтобы творить Искусство для себя, себя одного. Закрыть дверь изнутри и никого не видеть.

598. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 17 ИЮНЯ 1871.

Так решено, дорогой друг! Жду вас сюда с большим нетерпением между 15 и 20 августа '. Время для меня вполне удобное. Впрочем, для меня любое время удобно, только бы вас увидеть.

Должно быть, я кажусь вам очень глупым с этой моей ненавистью к Пруссии 2. Но более всего я ненавижу ее вот за что: она вселила в меня чувства, которые подобали бы нецивилизованному варвару XII века. Но что с этим поделаешь? Разве в другую эпоху образованные люди, ученые, могли бы вести себя как дикари?

Я провел в Париже всю последнюю неделю. Есть в нем нечто еще более грустное, чем развалины,- это умственное состояние его жителей. Оно колеблется между кретинизмом и буйным помешательством. Я нисколько не преувеличиваю.

Ах, как бы я хотел не думать больше о Франции, о своих современниках, о человечестве! Меня тошнит от отвращения ко всему этому. Я удручен беспредельно, и с тех пор, как вновь увидел Париж, мне трудно работать.

599. И. С. ТУРГЕНЕВУ. ПАРИЖ, 1 АВГУСТА 1871.

Сколько мне нужно рассказать вам, дорогой друг! Как я рад буду вас видеть! Как мне хочется прочесть вам первую часть моего "Святого Антония"!

600. ЭРНЕСТУ ФЕЙ ДО. ПАРИЖ, 8 АВГУСТА 1871.

Что касается литературы, мой милый, то Маньяр и Гюстав Лафарг снова процветают, и ставится какая-то феерия господина Клервиля. Колонну низвергли ', Париж сожгли, но Вильмессан неистребим, и глупость человеческая бессмертна.

А я, старина, по-прежнему, словно ничего и не было, делаю выписки для своего "Святого Антония", которого твердо решил не печатать, когда он будет закончен. Поэтому пишу свободно все, что мне вздумается.

601. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 21 АВГУСТА 1871.

Нет, дорогой друг, я на вас не сержусь, но ужасно разочарован - ведь я так твердо рассчитывал на нашу встречу! Прощаю вас при условии, что в октябре вы подарите мне несколько дней '.

Одна мысль о том, что этой зимой я буду иметь возможность вволю общаться с вами, радует меня, как радовал бы в пустыне вид оазиса. Сравнение очень точное. Если бы вы только знали, до чего я одинок! С кем теперь поговоришь? Кто, скажите, в нашей жалкой стране еще "занимается литературой"? Может быть, один-единственный человек - это я, обломок исчезнувшего мира, ископаемое эпохи романтизма. Вы возродите меня, вы облегчите мне жизнь.

602. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 6 СЕНТЯБРЯ 1871.

Сейчас все боги произносят у меня предсмертные речи. Подзаголовок моей книжицы мог бы быть такой: "Предел безумия". А печатание в моем сознании отступает все дальше и дальше. К чему печататься? Кого нынче интересует искусство? Я занимаюсь литературой для себя, подобно какому-нибудь буржуа, который у себя на чердаке вытачивает кольца для салфеток. Вы скажете, что лучше все-таки приносить пользу? Но как? Как заставить людей себя слушать?

Тургенев написал мне, что собирается в октябре обосноваться в Париже на всю зиму. Будет с кем поговорить. Потому что я больше не в состоянии разговаривать с кем бы то ни было о чем бы то ни было.

603. ПРИНЦЕССЕ МАТИЛЬДЕ. КРУАССЕ, 6 СЕНТЯБРЯ 1871.

Чуть было не забыл поблагодарить вас за ваше последнее письмо, такое милое и доброе. И я был очень тронут вашими сетованиями, дорогая моя принцесса. "Мир спасется единым праведником" ',- сказано в Писании. Ну, а я скажу так: пока существует на свете хоть один такой уголок, как ваш, не все еще потеряно. Сохраним же наше сердце и наш ум, будем неусыпно оберегать пламя, дабы не погас священный огонь. Больше чем когда-либо чувствую я теперь потребность жить в особом мире, на самом верху башни из слоновой кости, высоко над грязью, в которой барахтается большая часть человечества.

604. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, 6 ОКТЯБРЯ 1871.

Моя жизнь не столь мучительна, как ваша, однако радостной ее никак не назовешь. Единственное мое развлечение состоит в том, что я вывожу, вернее, выволакиваю свою мать на прогулку в сад. За десять месяцев война состарила ее на сто лет. Очень грустно присутствовать при угасании тех, кого любишь, видеть, как иссякают их силы, как слабеет их разум.

Чтобы забыть обо всем, я, как одержимый, погрузился в работу над "Святым Антонием" и довел себя до сладостного состояния невероятного умственного возбуждения. Вот уже месяц, как я сплю не более пяти часов в сутки. Никогда еще мой "котелок" не доходил до такого бурного кипения, как сейчас. Это - реакция на отупение, до которого довело меня участие в Национальной обороне. Кстати, по-моему, люди весьма несправедливы по отношению к нынешнему Национальному собранию. Меня так вполне устраивает то, что там происходит. В первый раз мы видим правительство без философствования, без программы, без знамени, без принципов, словом, безо всякой болтовни. То, что оно временное, меня как раз успокаивает и обнадеживает. Столько преступлений было совершено во имя идеала в политике, что теперь надолго следует ограничиться одним "сбережением имущества" '.

605. ЖОРЖ САНД. ПАРИЖ, ОКТЯБРЬ 1871

Еще никогда в жизни, мой дорогой, мой добрый мэтр, вы не представляли большего доказательства вашего непостижимого простодушия. Да неужто вы в самом деле считаете,

что обидели меня? На первой вашей странице вы словно просите извинения. Я очень смеялся. Мне вы можете говорить все, решительно все, что вам угодно. Ваши тумаки доставят мне только удовольствие '.

...Итак, вернемся к нашему разговору. Я снова упорно возвращаюсь к вопросу о Справедливости 2. Взгляните, каким гонениям ее повсюду подвергают. Разве современная критика не отказалась от Искусства ради Истории? Внутренняя ценность произведения в глазах школы Сент-Бева и Тэна не имеет значения 3. В расчет принимается все, кроме таланта писателя. Отсюда это бесконечное обсуждение во всяких газетках личности писателя, его биографии, всякого рода памфлеты и проч. Итог - неуважение к публике.

То же самое творится и в театре. Пьеса как таковая никого не волнует. Важно лишь, какую идею она проповедует. Наш друг Дюма алчет славы Лакордера или, скорее, Равиньяна! Запретить высоко задирать юбки стало его навязчивой идеей 4. Недалеко же мы ушли, если вся нравственность состоит в том, чтобы женщины воздерживались от адюльтера, а мужчины не позволяли себе воровать! Короче говоря, главную несправедливость совершает та литература, которая не заботится об эстетической стороне, каковая есть высшая Справедливость. Романтикам еще придется держать ответ за свою безнравственную чувствительность, за свое новомодное христианство, которое хуже старого. Вспомните-ка стихотворение из "Легенды веков", в котором некий султан оказывается спасенным за то, что однажды пожалел свинью; все та же история о добром разбойнике, получившем благословение потому, что он раскаялся 5. Раскаяться - дело хорошее, но лучше бы не делать зла. Эта школа всеобщего оправдания привела нас к тому, что мы перестали видеть разницу между мерзавцем и честным человеком. Однажды, вспылив, я при свидетелях попросил у Сент-Бева, чтобы он проявлял к Бальзаку такую же снисходительность, как по отношению к Жюлю Леконту. В ответ он высмеял меня как дурака. Вот к чему приводит широта взглядов.

606. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 14 НОЯБРЯ 1871.

Все наше несчастье состоит в одном - в Глупости. Она всеобща и грандиозна. Когда говорят об отупении народных масс, говорят нечто несправедливое и неточное. Я принудил себя прочитать все политические заявления кандидатов в генеральный совет Нижней Сены. Их было не менее шести десятков, высказанных, выблеванных людьми, составляющими цвет буржуазии,- богатыми, респектабельными и пр. и пр. Так вот, сомневаюсь, чтобы в стране кафров можно было обнаружить более подлых ослов, чем эти.

Вывод: нужно просвещать просвещенные слои общества. Начинать надо с головы, она - самое больное место,- а остальное пойдет само собой '.

607. ЭМИЛЮ ЗОЛЯ. ПАРИЖ, 1 ДЕКАБРЯ 1871

Только что кончил читать вашу книгу, жестокую и прекрасную '. И сейчас еще я под ее впечатлением. Это сильно. Очень сильно!

Недоволен я только предисловием. На мой взгляд, оно портит ваше произведение, такое беспристрастное и возвышенное. В этом предисловии вы открываете читателю свой секрет, а это слишком наивно, и высказываете собственное мнение, на что, согласно моим литературным убеждениям, романист не имеет права 2.

Вот и все мои возражения.
Но у вас недюжинный талант, и вы - молодец!

Сообщите запиской, когда можно будет навестить вас, чтобы нам не спеша побеседовать о вашей книжке.

608. ЖОРЖ САНД. ПАРИЖ, 23 ЯНВАРЯ 1872

Сегодня я снова принялся за чтение всякой метафизики для "Святого Антония". В ближайшую субботу буду читать из него Тургеневу около ста тридцати страниц - все, что уже готово. Ах, почему вас не будет с нами!

609. ЖОРЖ САНД. ПАРИЖ, 28 ЯНВАРЯ 1872

Вчера провел чудесный день с Тургеневым, которому прочитал все написанные мною сто пятнадцать страниц "Святого Антония" '. После сего я ему прочел еще чуть ли не половину "Последних песен" 2. Какой это слушатель! И какой критик! Он поразил меня глубиной и точностью суждений. Ах, если бы все те, кто берется судить о книгах, могли его послушать! Какой бы это был для них урок! Ничто не ускользает от него. Прослушав стихотворение в сто строк, он помнит, где в нем встретился слабый эпитет; он дал мне по поводу некоторых деталей в "Святом Антонии" два или три просто превосходных совета.

...Вы, как видно, считаете меня вовсе глупым, если полагаете, что я стану осуждать вас за ваш букварь; 3 у меня достаточно философский ум, чтобы понимать, что подобное занятие - вещь весьма серьезная.

Нет ничего более важного в критике, чем метод, ибо это он дает нам способность творить.

610. ЖОРЖ САНД. ПАРИЖ, ФЕВРАЛЬ 1872

Могли бы вы написать для "Тан" статью о "Последних песнях"? Вы бы чрезвычайно меня этим обязали '. Вот так-то.

Всю последнюю неделю я прохворал. Горло у меня было в ужасном состоянии. Но я много спал - и теперь уже на ногах. И снова начал читать для "Святого Антония" .

...Мне думается, что о "Последних песнях" можно написать прекрасную статью, некое надгробное слово поэзии. Поэзия не погибнет, но начинается ее затмение, которое будет длительным; мы входим во тьму.

Подумайте, придется ли вам по душе такая статья, и черкните мне несколько слов в ответ.

611. ЖОРЖ САНД. ПАРИЖ, 22 ИЛИ 29 ФЕВРАЛЯ 1872.

Постарайтесь раздобыть "Тартарена из Тараскона" Альфонса Доде '. Он заставит вас посмеяться. Это премило. В Доде несомненно есть подлинная комическая жилка.

612. АЛЬФОНСУ ДОДЕ. ПАРИЖ, МАРТ 1872

Да это просто шедевр!

У меня невольно вырвалось это слово, и я настаиваю на нем.

Я начал "Тартарена" в воскресенье около полуночи, к половине третьего я его уже кончил. Все, решительно все меня веселило; несколько раз я принимался хохотать во все горло. Ваша выдумка с верблюдом - просто чудо; ' эпизод прекрасно написан и "венчает все здание".

Тартарен на минарете, изрыгающий хулу на Восток,- это великолепно! 2

Словом, ваша маленькая книжечка кажется мне произведением большой ценности. Таково мое мнение.

613. ЖОРЖ САНД. НАЧАЛО МАРТА 1872

Нет! Я вовсе не люблю литературу больше всего на свете, я недостаточно ясно выразился в последнем письме . Говорил я это лишь применительно к развлечениям. Не такой я сухарь, чтобы предпочитать фразы живым существам. Чем дальше, тем я становлюсь более ранимым. Но основа у меня прочная, и машина продолжает работать. К тому же после Прусской войны ничего худшего с нами уже не может случиться.

...Я почти закончил общий план последней части "Святого Антония". Спешу начать ее писать. Слишком долго я ничего не писал. Я стосковался по стилю.

614. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 31 МАРТА 1872

Десять дней тому назад у меня было бурное объяснение с достопочтенным Мишелем Леви. Хорош гусь, оказывается! ' Он прямо мне в лицо отрекся от данного слова.

...Речь шла о "Последних песнях". Знаете, сколько останется наследнику Буйе... от "Айссе" и "Последних песен" вместе взятых? После всех расчетов ему еще придется доплатить четыреста франков! Не буду докучать вам подробностями, но дело обстоит именно так. Вот так награждается добродетель. Но, будь это иначе, она бы не была добродетелью.

От этой последней истории с Леви я обессилел, словно от слишком сильного кровопускания. Унизительно, когда тебя постигает неудача и когда вот так, впустую, потратишь свое сердце, свой ум, нервы, силы и время,- выдыхаешься и чувствуешь себя просто раздавленным.

Мой бедный Буйе хорошо сделал, что умер: невеселое нынче время.

А я теперь решил твердо не печататься еще долгие годы и только ради того, чтобы не иметь "дел", чтобы избавиться от всяких отношений с издателями, типографиями, газетами, а главное, чтобы со мной не говорили о деньгах.

Моя неспособность к подобного рода делам постепенно принимает какие-то ужасающие размеры. Почему я прихожу в такое бешенство от одного только вида счета? Это граничит с безумием.

...Только бы не постигла меня неудача еще PI СО "СВЯТЫМ Антонием"! Я возьмусь за него через недельку, когда покончу с Кантом и Гегелем. Эти два великих человека, как и прежде, действуют на меня отупляюще, и как только я расстаюсь с этой компанией, я с жадностью бросаюсь к моему старому, трижды великому Спинозе . Вот это - гений! Какое произведение - "Этика"!

615. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, АПРЕЛЬ 1872

Я снова принялся за работу, ибо жизнь становится терпимой лишь тогда, когда забываешь о собственной жалкой особе.

Я еще долго не буду знать, на какие средства мне предстоит жить. Дело в том, что унаследованное нами состояние заключается в недвижимости и, чтобы произвести раздел, нужно все продать '.

Как бы ни повернулось дело, свое жилье в Круассе я сохраню. Это будет моим убежищем, а может быть, и единственным моим жилищем. В Париж меня уже не тянет. Еще немного, и у меня совсем не останется там друзей.

...Знаете ли вы, что бедный мой Тео очень болен? Он гибнет от тоски и от нужды! Некому уже говорить с ним на его языке. Мы теперь словно какие-то ископаемые, еще существующие, но затерявшиеся среди нового мира.

616. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, 15 МАЯ 1872.

Да, "Грозный год" я прочел '. Кое-что там превосходно, однако я не испытываю потребности эту книгу перечитывать. Она недостаточно насыщенна. Но это неважно! Зато какие еще могучие челюсти у этого старого льва! Он умеет ненавидеть - достоинство, которого так не хватает моему ДРУГУ Жорж Санд 2. Но какая жалость, что он неспособен достаточно отчетливо отличать правду от неправды! Говорил ли я вам, что несколько раз виделся с ним прошлой зимой и даже обедал у него? По-моему, это просто очаровательный старик и, разумеется, совершенно иной, чем его себе представляют.

617. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 5 ИЮНЯ 1872.
Вот мои планы на лето.

На будущей неделе еду в Париж. 23-го буду в Вандоме на открытии памятника Ронсару '. Меня пригласил тамошний мэр, и я поеду, погляжу на город, где еще помнят о литературе. Я даже подумал было сочинить по этому поводу речь, чтобы произнести ее под открытым небом, перед народом!!! Это был бы подходящий случай обругать хамство и восславить все то, что нам дорого. Но нет, у меня не хватит духу написать это надлежащим образом.

В июле я, вероятно, повезу свою племянницу в Лю-шон 2, поскольку муж ее поехать с нею не сможет. Так что нам с вами не увидеться раньше середины августа. К этому времени я буду уже в Париже и надеюсь привезти вас сюда, чтобы немного поводить по окрестностям и прочитать вам конец "Святого Антония", который начинает мне надоедать, а главное - тревожит меня. Боюсь, как бы это не показалось слишком высокопарным.

Мои "дела" безмерно меня тяготят. Мне легче дать себя обобрать до нитки, чем защищаться,- не из равнодушия к деньгам, а от скуки, от чувства бессилия. Когда дело доходит до денежных вопросов, меня охватывает какое-то бешеное отвращение, близкое к безумию. В самом деле, говорю совершенно серьезно!

Среди всех этих мерзостей я вспомнил вас, и вот в связи с чем: в завещании моего отца обнаружились четырнадцать тысяч франков, предназначавшихся вашему другу,- сумма, о существовании которой я не имел понятия и которую присвоил себе некий милый родственник, занимавшийся нашими делами. И мне тотчас же пришла в голову мысль о поездке в Россию: небольшой излишек денег позволил бы мне погулять там вместе с вами. Но сдается мне, что ни одного лиара из этих денег мне не видать.

Ах, дорогой мой друг, как бы мне хотелось растянуться рядом с вами на каком-нибудь вашем огромном стоге сена! Это благотворно подействовало бы на мое скверное, необычайно вялое состояние, вдохнуло бы в меня бодрость. Перечитываю отдельные места из Плутарха. Что еще я делаю? А больше ничего.

618. ПРИНЦЕССЕ МАТИЛЬДЕ. КРУАССЕ, 5 ИЮНЯ 1872.

Вы пишете мне о Гонкуре, что любите его. У вас есть для этого все основания! Я не знаю лучшего человека, натуры более тонкой.

Настоящий аристократ, это сейчас такая редкость '.

619. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. КРУАССЕ, 5 ИЮНЯ 1872.

Я буду жить теперь в полном одиночестве: за последние три года поумирали все близкие мои друзья. У меня не осталось никого, с кем бы я мог поговорить. Через несколько дней увижусь с г-жой Санд, которую не видел с зимы 1870 года.

Несмотря на все мои горести, заканчиваю "Святого Антония". Это - труд всей моей жизни, ведь задумал я его еще в 1845 году, в Генуе, увидев картину Брейгеля, и с тех пор никогда не переставал думать о нем и читать все, что имеет к этому отношение.

Но мне так опротивели издатели и газеты, что я сейчас не стану публиковать его. Подожду лучших времен. А если они никогда не настанут, заранее готов не огорчаться по этому поводу. Искусством нужно заниматься для себя, а не для публики. Если бы не моя мать и не бедняга Буйе, я бы никогда не напечатал "Госпожу Бовари". В этом отношении я меньше всего литератор.

Что вы читаете? Чем заняты ваши мысли? Что бы ни случилось с нами, мы обязаны работать - это средство не чувствовать бремя жизни. Стоицизм есть гигиена.

620. ЛЕОНИ БРЕНН. ПАРИЖ, ИЮНЬ 1872

Я должен извиниться перед вами и всей компанией за то, что весь вчерашний вечер был невыносимо груб '.

...Впредь вам наука: не водить меня в подобные места!

Я отнюдь не враг "веселого времяпрепровождения", как говорит Прюдом, но когда я вижу, как власть прописных истин простирается туда, где должна царить лишь фантазия, я прихожу в ярость. Театр "Буфф" полагается считать забавным, вот они и считают забавным все, что бы там ни показывали.

Почему мы всегда так снисходительны к посредственному?

Короче говоря, я был в таком состоянии, что пешком дошагал до самых ворот Сен-Мартен и потом всю ночь не сомкнул глаз. Безмерная тупость нашего времени приводит меня в бешенство. Подобно Марату, я становлюсь затворником. Свяжите меня! Я кусаюсь!

621. ЖОРЖ САНД. КРУ4ССЕ, 1 ИЮЛЯ 1872

Я кончил "Святого Антония"! Слава богу! Собираюсь доделать одну пьесу Буйе, тема это благодарная '. Потом примусь за современный роман - он явится прямой противоположностью "Святому Антонию" и будет притязать на комизм2. Работа - годика на два-три, по меньшей мере.

622. ЖОРЖ САНД. БАНЬЕР-ДЕ-ЛЮШОН, 12 ИЮЛЯ 1872.

Только что прочитал "Пиквика" Диккенса '. Знаете вы эту книгу? Там есть просто превосходные куски, но какая несовершенная композиция! Все английские писатели таковы. У всех у них, кроме Вальтера Скотта, нет никакого плана. Для нас, латинян, это непереносимо.

...Собираюсь начать новую книжицу, которая потребует от меня многих месяцев предварительного чтения, но не хочу разоряться на покупку книг. Не знаете ли вы в Париже какого-нибудь книготорговца, который мог бы посылать мне на время в пользование все нужные книги по моим указаниям?

623. И. С. ТУРГЕНЕВУ. БАНЬЕР-ДЕ-ЛЮШОН, 5 АВГУСТА 1872.

Мне нужно прочитать вам конец "Святого Антония", который, боюсь, у меня не получился, и побеседовать с вами о множестве разных вещей. И у меня тоже неважно идет работа. Я "оскудел", как говорят мистики; "божественная благодать" на меня не снисходит.

В Париже спокойно не поговоришь. Мешает уличный гаум и соседство Посторонних. Приезжайте же ко мне, в мою хижину. Мы будем там совсем одни и наговоримся вволю.

624. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, 19 АВГУСТА 1872.

Все вокруг до того мне опротивело, что печататься я сейчас не хочу. К чему? Зачем? Собираюсь начать новую книгу ', которая отнимет у меня несколько лет. Если, когда я ее закончу, времена будут более благоприятными, я выпущу ее в свет вместе со "Святым Антонием". Это будет история тех самых двух чудаков-переписчиков, которые кропают некую шутовскую критическую энциклопедию. Вы, наверно, представляете ее себе. Мне придется для этого изучать множество вещей, которых я не знаю,- химию, медицину, агрономию! Сейчас погрузился в медицину. Да, поистине, нужно быть архибезумцем, буйно помешанным, чтобы взяться за подобную книгу. Ничего не поделаешь. Положимся на волю божью.

Но окажись моя книга даже шедевром (и особенно в этом случае), никогда ей не видеть такого успеха, как "Мужчина-женщина" 2. Ах, я просто упиваюсь всем этим смрадом. Такое навсегда может отбить вкус к адюльтеру... Что за плоские банальности! Какое полное невежество! А Жирарден-то уж и рот разинул! 3 А г-жа ***, которая привыкла разевать нечто совсем другое,- и она туда же! По-моему, нет ничего смешнее, чем эти рогоносцы, покрывающие позолотой собственные рога и выставляющие их напоказ публике! Но прошу прощения! Кажется, я заговорил слишком грубым языком.

...Пока я был в Люшоне (где выполнял роль дуэньи при моей племяннице, которую ее муж не мог сопровождать), я читал - угадайте-ка что? Пиго-Лебрена и Поль де Кока! 4 Чтение это погрузило меня в ужасающую печаль. Что есть литературная слава? Вольтер был прав: жизнь - глупая шутка . Да, очень глупая и не очень-то забавная.

625. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 22 АВГУСТА 1872.

Сегодня я гулял по саду - было чудесное и грустное время дня - и читал всякие медицинские премудрости, так как уже начал серьезную подготовку к "Бувару и Пе-кюше". Признаюсь тебе, что план, который я перечитал вчера после обеда, показался мне великолепным, но само по себе предприятие - огромным и пугающим. Ты, конечно, мало что могла понять из того, что я тебе об этом рассказывал, и, когда я снова перечитал четыре странички своего плана, я даже пожалел, что говорил с тобой об этом.

626. И. С. ТУРГЕНЕВУ. ПАРИЖ, 13 СЕНТЯБРЯ 1872.

Мне бы очень хотелось сопровождать вас, дорогой друг, и вместе с вами съездить в Ноан ', но я вынужден вернуться в Круассе.

Жду вас там между 10 и 12 октября, как вы мне обещали. Устройте свои дела так, чтобы пробыть у меня подольше. Мне очень нужно подробно изложить вам план одной книги 2, а кроме того, просто вас видеть и побеседовать с вами о тысяче вещей.

Вернусь я в Круассе к 20-му числу и после этого уже не двинусь с места.

...Что за упоительная литература - "Мужчина-женщина"! 3 О!..

627. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, 5 ОКТЯБРЯ 1872.

Мое (душевное состояние) в настоящее время довольно сносно, ибо я обдумываю одно произведение, в котором собираюсь излить свой гнев. Да, я избавлюсь наконец от того, что душит меня, я изрыгну на своих современников все то отвращение, которое они мне внушают, пусть даже при этом лопнет моя грудная клетка; книга будет обширна и сокрушительна.

628. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 25 ОКТЯБРЯ 1872.

Ты права! Смерть моего бедного старого Тео, хоть и не была неожиданной, совсем пришибла меня ', и вчера я провел день, которого не забуду. Новость эту я узнал утром из телеграммы, запечатанной в конверт и отправленной обычным письмом, так что о смерти моего старого друга мне стало известно в те самые минуты, когда его хоронили.

Еще до того у меня было назначено свидание с Кодро-ном и дамами Лапьер, так что я все же поехал в Руан, чтобы не позволить себе расчувствоваться... Я прошел пешком через весь город и встретил по дороге трех или четырех знакомых руанцев. От их пошлости, их сюртуков, их шляп, от того, что они говорили, у меня к горлу подступала тошнота и в то же время хотелось плакать! Никогда еще с тех пор, как я живу на свете, отвращение к людям не душило меня до такой степени! Я не переставал думать о том, как любил искусство бедный мой Тео, и было такое чувство, будто меня засасывает болото нечистот. Ведь умер он, я уверен в этом, от многолетнего удушья, вызванного современным скудоумием.

629. ПРИНЦЕССЕ МАТИЛЬДЕ. КРУАССЕ, 28 ОКТЯБРЯ 1872.

Да, слишком много, слишком много смертей, и одна за другой!.. Я никогда особенно не дорожил жизнью, но теперь мало-помалу рвутся все нити, привязывавшие меня к ней, и скоро их совсем уже не останется. Бедный, дорогой Тео! Вот кто был лучшим в нашей компании. Большой эрудит, большой поэт, большое сердце! Он очень вас любил, принцесса, и вы не зря сожалеете о нем!

Он умер от чувства отвращения к современности; его убило 4 сентября. Этот день, и в самом деле самый черный в истории Франции, положил начало такому порядку вещей, при котором людям, подобным Тео, делать нечего . С самого четверга я неотступно думаю о нем, я и подавлен, и взбешен одновременно. Он был самым старым из близких моих друзей, я уважал его как художника и любил как брата. Я не жалею его. Я завидую ему.

...Меня бы огорчило, если бы его похоронили не по католическому обряду, ведь милейший Тео в глубине души был таким же истым католиком, как испанец XII века. В таких делах надлежит уважать взгляды покойного; нужно насколько возможно поступать в соответствии с образом его мыслей. Вот почему, если бы мне пришлось произносить надгробное слово над могилой Тео, я сказал бы, от чего он умер. Я выступил бы от его имени против Лавочников и Проходимцев. Его убило постоянно сдерживаемое негодование. Я бы выплеснул наружу частицу этого негодования. Речь Дюма показалась мне пристойной, не более того; в ней не чувствовалось волнения.

Я получил нынче утром очень душевное письмо от г-жи Санд в связи со смертью нашего друга, попутно она надавала мне множество разных советов 2. Признаюсь вам, что это ее неизменное благоприятие всего на свете, ее благоразумие, если хотите, иной раз действует мне на нервы. В ответ собираюсь хорошенько изругать демократию - хоть душу отведу.

630. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, 28 ОКТЯБРЯ 1872.

Да, Тео я не жалею; напротив, глубоко завидую ему. Почему не гнию я вместо него! Мы получаем столько удовольствия, живя в сем грешном (поистине грешном!) мире, что уж лучше убраться из него восвояси как можно скорее.

4 сентября положило начало порядку вещей, который к нам никакого отношения не имеет. Мы - лишние. Нас ненавидят и нас презирают, говоря по правде. А раз так - счастливо оставаться!

Но прежде чем подохнуть, или, вернее, в ожидании сего момента, хочу "вытошнить" клокочущую во мне желчь. Вот я и накапливаю свою блевотину. Она будет обильной и горькой, уж поверь мне.

Бедный, бедный дорогой Тео! Вот от этого (от омерзения к современной грязи) он ведь и умер. Это был большой знаток литературы и большой поэт! Да, сударь, и почище молодого Альфреда де Мюссе! - даже если бы он не написал ничего, кроме "Змеиной норы" '.

631. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 28 ОКТЯБРЯ 1872.

Вы догадались, дорогой мэтр, что на меня нахлынул новый, еще более сильный приступ горя, и написали мне такое доброе и теплое письмо '. Спасибо! Обнимаю вас еще крепче, чем всегда!

Хоть она не была неожиданной, смерть бедняги Тео причинила мне глубокую боль. Ушел последний из моих близких друзей. Он замыкает список ушедших. С кем я теперь смогу встречаться, когда приеду в Париж? С кем буду говорить о том, что меня интересует? Я знаю людей мыслящих (по крайней мере тех, кого так называют), но где найти художника?

...Как я оплакиваю его! Мне бесконечно не хватает его и Буйе, ничто не может заменить их! И потом, он был таким добрым и, что бы ни говорили, таким простодушным! Со временем люди поймут (если только когда-нибудь вновь станут интересоваться литературой), что это был большой поэт. А пока он - писатель совершенно неизвестный . Так же неизвестен и Пьер Корнель! 3

У него было два предмета ненависти: в молодости он ненавидел лавочников, эта ненависть вскормила его талант; в зрелом возрасте он ненавидел проходимцев, и эта ненависть убила его. Он умер от потаенного, сдерживаемого

гнева, от бессильной ярости, от невозможности высказать то, что думает. Его притесняли Жирарден, Фульд, Даллоз и Третья Республика. Я говорю вам это, потому что был свидетелем чудовищных вещей и потому что я, быть может, единственный человек, с кем он был до конца откровенен. Ему не хватало того, что является в жизни самым главным и для самого себя, и для других,- характера. То, что он не попал в Академию, было для него ужасным горем 4. Какая слабость! Как мало надо уважать себя для этого! Впрочем, стремление ко всякого рода почестям кажется мне проявлением непостижимого самоумаления.

Я не был на его похоронах по вине Катюля Мендеса, который слишком поздно послал мне телеграмму. Там было множество народу. Куча прохвостов и шутов, собравшихся, как обычно, чтобы сделать себе на этом рекламу, и сегодня, в понедельник, день театральных фельетонов, в газетах должно быть много сообщений по этому поводу; будет им о чем писать.

632. И. С. ТУРГЕНЕВУ. ОКТЯБРЬ 1872

Как мне вас жаль, бедный дорогой мой друг. Я ничего не знал о вашей болезни, но и без того у меня были все основания грустить. Смерть моего старого Тео совершенно раздавила меня. Вот уже три года, как все мои друзья без конца умирают один за другим! У меня теперь на всем свете остался один-единственный человек, с кем я могу поговорить, это вы. Так что уж лечитесь хорошенько и не покидайте меня, как они.

Тео умер, отравленный современной вонючей мерзостью. Людям, которые, подобно ему, не могут быть никем, кроме как художниками, нечего делать в обществе, где господствует чернь '. Именно это я и ответил вчера госпоже Санд, которая очень добра, но чересчур уж добра, чересчур благоприятственна ко всему и чересчур пропитана демократизмом и Евангелием.

А я такой же, как вы, хотя у меня нет подагры; жизнь до ужаса мне опостылела. Вольтер назвал ее жестокой шуткой 2. Я нахожу, что она слишком жестока и недостаточно забавна, и стараюсь, как могу, обмануть ее: читаю по де-вять-десять часов в день. И все же недурно бы время от времени немного развлечься. Но чем?

Ваш приезд, на который я так надеялся, должен был стать для меня изысканнейшим развлечением, больше того, подобием счастья, и, уже разумеется, единственным счастливым событием моей жизни за весь этот год. И вот - хлоп! Вы прикованы к постели и терпите адские муки!

Я появлюсь в Париже в начале декабря. Сообщите мне оттуда о ваших делах, а если будете в состоянии приехать - приезжайте, будете всегда желанным, дорогим гостем.

633. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 9 НОЯБРЯ 1872.

Я продолжаю читать и делать записи для "Бувара и Пекюше", которые начинают вырисовываться предо мною все отчетливее. Но за какую работу я взялся! С ума сойти!

634. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 13 НОЯБРЯ 1872.

Ваше последнее письмо меня растрогало, мой милый Тургенев '. Спасибо за дружеские увещевания. Но увы! Мой недуг, боюсь, неизлечим. Помимо собственных горестей (за последние три года умерли почти все, кого я любил), меня угнетает состояние общества. Да, представьте себе. Может быть, это и глупо, но это так. Общественная Глупость подступает у меня к самому горлу. С 1870 года я стал патриотом 2. Видя, как подыхает моя страна, я чувствую, что люблю ее. Пруссия может разоружаться. Мы погибнем и без ее содействия.

Буржуазия ошалела до того, что утратила даже инстинкт самозащиты; 3 а те, что придут ей на смену, будут еще хуже. Меня одолевает та же печаль, что испытывали римские патриции в IV веке. Я чувствую, как поднимается откуда-то снизу неодолимое Варварство. Надеюсь помереть раньше, чем оно подчинит себе все. Но пока что жить совсем невесело. Никогда еще так мало не считались с интересами духа. Никогда еще так открыто не проявлялась ненависть ко всему высокому, презрение к Прекрасному, словом, никогда не осквернялась до такой степени литература.

Я всегда пытался жить в башне из слоновой кости; 4 но окружающее ее море дерьма поднимается все выше, волны бьют об ее стены с такой силой, что она вот-вот рухнет. Речь идет не о политике, а об умственном состоянии Франции. Читали циркуляр Симона 5 о реформе народного образования? Параграф, посвященный телесным упражнениям, длиннее параграфа, трактующего об изучении французской литературы. Небольшой, но весьма знаменательный симптом.

Словом, дорогой друг, не будь в Париже вас, я бы немедля отказался от квартиры, которую там снимаю. Я только потому и сохраняю ее за собой, что у меня есть надежда видеть вас там хоть изредка.

Я уже не в состоянии ни с кем говорить, чтобы не прийти при этом в ярость; от всего, что я читаю из современного, меня просто бросает в дрожь от отвращения. Нечего сказать, приятное состояние! Тем не менее готовлюсь писать одну книжку, в которой попытаюсь выплеснуть всю свою желчь, мне бы очень хотелось обсудить ее с вами. Так что, как видите, я не поддаюсь унынию. Не будь у меня работы, мне бы только и оставалось, что прыгнуть вниз головой в реку с камнем на шее; многие после 1870 года стали либо сумасшедшими, либо слабоумными, либо бешеными. Я принадлежу к последней категории. Это чистая правда.

635. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, СЕРЕДИНА НОЯБРЯ 1872.

За всякими справками о Тео обратись к Оливье де Гуржо, другу его сына, он весьма основательно знает все, что касается библиографии '.

Что до его биографии, то эти данные ты сможешь получить у его сестер и у Арсена Уссе.

Имеется еще "Очерк" Сент-Бева 2. Но об этом ты, должно быть, знаешь и сам.

Постарайся дать хорошенько почувствовать, что его эксплуатировали, тиранили газеты, для которых он писал: Жирарден, Тюрган и Даллоз были поистине палачами нашего бедного старика, которого мы не устаем оплакивать. Я все еще безутешен. С тех пор как я знаю, что больше не увижу его никогда, скорбь овладела мной с удвоенной силой.

Если у талантливого человека, у поэта, нет ренты и он не принадлежит к какой-либо политической партии, он вынужден, чтобы зарабатывать себе на жизнь, писать для газет; вот это-то с ним и произошло. Таков, по-моему, должен быть основной смысл твоего очерка. Когда пишешь биографию друга, надобно писать ее так, чтобы она как-то отомстила за него.

636. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 26 НОЯБРЯ 1872.

Я провел с вами ночь и день. "Нанон" кончил в четыре часа утра, а "Франсию" в три часа пополудни '. Все это еще не улеглось у меня в голове. Попытаюсь собраться с мыслями и высказать то, что я думаю об этих двух отличнейших книгах. Они подействовали на меня благотворно. Спасибо, дорогой мой друг! Да, на меня словно пахнуло свежим воздухом. Я растрогался и после этого вновь почувствовал прилив сил.

В "Нанон" я с первых же страниц был очарован стилем, множеством деталей, простых и выразительных оборотов, вплетенных в самую ткань произведения и составляющих ее основу, вроде, например: "Сумма показалась мне огромной, и потому я решила, что лошадь превосходна". А потом я уже не стал ни на что обращать внимания, я был захвачен книгой как самый заурядный читатель (только не думаю, чтобы самый заурядный читатель мог восхищаться так пылко, как я)... Жизнь монахов, сближение Эмильена и Нанон, страх, который внушают разбойники, заключение под стражу отца Фрюктюэ - сцена, которая могла бы получиться банальной и отнюдь не получилась такой,- все это прекрасно. А чего стоит одна страница 113! И как трудно было сохранить здесь чувство меры! "С этого дня я почувствовала, что все кругом напоено счастьем, и я счастлива, что живу на свете!"

...Скала в Фаде - совершенно прелестная идиллия. Хочется оказаться рядом с этими тремя славными людьми, пожить их жизнью.

Мне кажется, что интерес книги несколько ослабевает после того, как у Нанон появляется желание во что бы то ни стало разбогатеть. Она становится слишком сильной, слишком умной. Не нравится мне также эпизод с ворами. Но возвращение Эмильена с ампутированной рукой снова меня растрогало, и на последней странице, над описанием состарившейся маркизы де Франкевиль, я прослезился.

Вот что вызывает у меня сомнения: уж больно силен Эмильен в политических рассуждениях. Были ли в эту эпоху люди таких возвышенных и широких взглядов, как он? 2 То же возражение и по поводу настоятеля, которого во всем остальном я нахожу очаровательным, особенно в середине книги. Ах, как у вас хорошо сведено вместе, как взаимосвязано, как увлекательно - просто прелесть! Что за удивительное вы существо! Какая в вас сила!

Нежно целую вас в обе щеки и перехожу к "Франсии". Это уже в другом стиле, но нисколько не хуже. И прежде всего я просто восхищен вашим Додором. Первый раз парижский гамен в литературе получился правдивым. Он и не слишком великодушен, и не слишком плутоват, и не слишком водевилен. Его разговоо с сестрой, когда он соглашается, чтобы она стала содержанкой, сделан просто мастерски. Какое прекрасное обобщение Реставрации - ваша госпожа де Тьевр, играющая жирными плечами, на которых переливается кашемировая шаль! А дядюшка, старающийся отбить гризетку у племянника! А Антуан. добродушный толстый жестянщик, столь учтиво ведущий себя в театре! Русский - простофиля, бесхитростная душа - такого совсем нелегко сделать убедительно!

Когда я прочел, как Франсия вонзает ему кинжал в сердце, я было нахмурился - не слишком ли это классическая месть, не исказит ли она обаятельный образ милой девушки. Но - нет! Я ошибся. Это чуть ли не бессознательное убийство завершает облик вашей героини.

В этой книге меня поразило то, насколько она умна и точна в деталях. Целиком погружаешься в эпоху.

От всей души благодарю вас за обе ваши прекрасные книги. От их чтения мне стало легче. Так значит, не все еще потеряно? Значит, есть еще на свете добро и красота?

637. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 4 ДЕКАБРЯ 1872.

В вашем последнем письме я обратил внимание на такую фразу: "У издателя был бы хороший вкус, будь он у публики... или если бы публика потребовала этого" '. Но ведь это значит требовать невозможного!.. У издателей есть свои литературные понятия, поверьте мне, равно как и у господ директоров театров. И те и другие уверены, что "знают в этом толк", и эта их эстетика в соединении с их меркантилизмом приносит премилые плоды.

...Пусть меня повесят, если я не прав. Почему Леви больше восхищается Понсаром и Октавом Фейе, чем Дюма-отцом и вами? У Леви вкусы академические. На мне он заработал больше денег, чем на Кювилье-Флери, не правда ли? Ну так вот, предложите Леви на выбор его и меня, и вы увидите, что он вам ответит. Вам ведь известно, что он отверг мою рукопись, не пожелал продать больше тысячи двухсот экземпляров "Последних песен", оставшиеся непроданными восемьсот так и лежат на чердаке у моей племянницы, на улице Клиши. Это нелепо с моей стороны, согласен, но не могу не признаться, что меня это приводит в ярость. Мне все же кажется, что человек, который кое-что на мне заработал, мог бы проявить большее уважение к тому, что я пишу 2.

-" ...Так как я не желаю впредь вести переговоры с вышеупомянутым Мишелем, дело по ликвидации наших денежных отношений закончит мой племянник. Заплачу за издание "Последних песен", около пятисот франков, а потом порву с ним всякие отношения.

Зачем печататься в такие скверные времена? Чтобы заработать деньги? Какая нелепость! Как будто труд окупается деньгами и может ими окупаться! Это станет возможным, когда будет покончено со спекуляцией, никак не раньше. Да и как измерить этот труд, как оценить затраченные усилия? Остается, следовательно, продажная стоимость произведения. Чтобы определить ее, нужно было бы уничтожить всякое посредничество между производителем и покупателем, да и то вопрос этот по сути своей неразрешим. Ибо пишу я (я имею в виду автора себя уважающего) не для сегодняшнего читателя, а для всех тех читателей, которые смогут у меня появляться, пока жив язык. Значит, потребление моего товара не ограничено нынешним днем, поскольку он произведен не только для моих современников. Мой труд, таким образом, неопределим, а следовательно, не поддается и оплате.

Итак, для чего же печататься? Чтобы быть понятым, чтобы тебе рукоплескали? Но ведь вы сами, даже вы, великая Жорж Санд, признаетесь в том, что одиноки.

Выказывается ли в наши дни - не говорю уж о восхищении или простой благожелательности, но хотя бы видимость какого-либо внимания к произведениям искусства? Видели ли вы критика, который прочитал бы книгу, о которой ему предстоит дать отзыв?

Через десять лет, может быть, уже никто не сумеет сшить даже пару башмаков, так все чудовищно глупеют. Все это я пишу вам для того, чтобы объяснить, почему я вплоть до наступления лучших времен (в которое не верю) буду хранить "Святого Антония" в самом дальнем ящике стола.

Если я и выпущу его в свет, то одновременно с другой книгой, совершенно на него непохожей. Сейчас я работаю над произведением, которое могло бы подойти для этого. Отсюда вывод: самое разумное - это сидеть спокойно.

638. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 12 ДЕКАБРЯ 1872.

Не принимайте слишком всерьез моего преувеличенного гнева. И не думайте, будто я рассчитываю "на грядущие поколения, которые воздадут мне сторицей за равнодушие моих современников". Я ведь хотел сказать лишь вот что: если пишешь, не обращаясь к толпе, то совершенно справедливо, что она вам за это не платит. Это политическая экономия. Вот я и утверждаю, что произведение искусства (заслуживающее этого названия и сделанное на совесть) неоценимо, не имеет продажной стоимости и не может быть оплачено по достоинству. Вывод: если художник не имеет ренты, он должен подохнуть с голоду!

А еще говорят о независимости литературы! Считается, что, поскольку писатель не получает больше никаких пенсий от великих мира сего, он теперь более независим, более благороден. Все его благородство состоит в том, что он стал ровней лавочнику. Какой прогресс! А вы мне говорите: "будем логичны!". Вот это-то самое трудное и есть!

Я вовсе не уверен, что напишу что-нибудь стоящее и что книга, которую я сейчас обдумываю, получится. И тем не менее берусь за нее. Мне кажется, что она оригинально задумана, вот и все. И потом, поскольку я собираюсь изрыгнуть в ней всю желчь, которая меня душит, то есть высказать кое-какие истины, я надеюсь, тем самым очистив свое нутро, стать большим олимпийцем - чего мне крайне недостает. Ах, как бы мне хотелось повосхищаться собой!

639. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 12 ДЕКАБРЯ 1872.

Мне очень хочется поговорить с вами не торопясь, а главное, рассказать о произведении, которое я сейчас обдумываю. Оно потребует от меня чтения немалого количества книг. Но после того, как я изолью в нем свою желчь, я, может быть, стану поспокойнее.

В "Нувеллист де Руан" в начале ноября напечатали вашего "Степного короля Лира". Это - любезность главного редактора, который знал, что вы должны были в это время быть у меня в гостях '.

Думаю, что недель через шесть мы все-таки наконец увидимся.

640. МАРИ РЕНЬЕ. ПАРИЖ, ЯНВАРЬ 1873

Мне настолько опротивела так называемая (в насмешку, наверное) "литературная жизнь", что я решил больше не печататься. "Святой Антоний" в свет не выйдет, разве что время переменится к лучшему.

Госпожа Санд - единственный друг из литераторов, что у меня остался; она да Тургенев. Правда, эти двое стоят сотни других, но не худо бы иметь кого-нибудь более близкого мне душевно.

641. И. С. ТУРГЕНЕВУ. ПАРИЖ, 15 ЯНВАРЯ 1873.

Что за чудо "Степной дворянин"! ' Мне не терпится поболтать о нем с вами.

642. И. С. ТУРГЕНЕВУ. ПАРИЖ, 23 ЯНВАРЯ 1873.

! Пока я еще не в состоянии сказать, когда смогу прочесть вам "Святого Антония" ', и не оттого, что мне этого не хочется, ведь вы теперь для меня - единственное человеческое существо, которое я чту, единственный литератор, который существует на свете, единственный друг, который у меня остался. Но гортань моя еще слишком воспалена, чтобы я мог горланить должным образом несколько часов подряд.

643. ЖОРЖ САНД. ПАРИЖ, 3 ФЕВРАЛЯ 1873

Я читаю сейчас книги по химии (в которой ни черта не смыслю) и по медицине (Распая), а еще "Современное огородничество" Грессана и "Агрономию" Гаспарена '. Кстати, Морис оказал бы мне великую любезность, если бы порылся ради меня в своих воспоминаниях по части агрономии, мне надо знать, какие он совершал ошибки и из каких соображений он их совершал.

Каких только сведений мне не понадобится для книги, которую я затеял! Я приехал в Париж на зиму с намерением их набраться, но если моя чудовищная простуда не пройдет, от моего пребывания здесь мало будет толку. Уж не грозит ли мне участь того каноника из Пуатье, о котором Монтень пишет, что он тридцать лет не выходил из своей комнаты, "мучим будучи меланхолией", и при всем том был вполне здоров, "не считая простуды, перекинувшейся ему на желудок"? 2 Всем этим я хочу сказать, что мало с кем вижусь. Впрочем, у кого бывать? Война образовала пропасти между людьми.

...Так и не смог раздобыть вашей статьи о Баденге 3. Надеюсь прочесть ее, когда буду у вас.

Что касается чтения вообще, я только что проглотил мерзостного Жозефа де Местра всего, целиком. Нам все уши прожужжали именем этого господина, разве не так? А нынешние социалисты, от сенсимонистов до Огюста Конта, как только его не превозносили! Что ни говори, а Франция помешана на твердой власти 4. Вот прекрасная мысль, которую вычитал я у Распая: "Врачи должны бы считаться должностными лицами, дабы они имели возможность осуществлять принуждение..." и т. д.

644. ЛАУРЕ ДЕ МОПАССАН. ПАРИЖ, 23 ФЕВРАЛЯ 1873.

Ты опередила меня, дорогая Лаура: целый месяц собираюсь написать тебе, чтобы объясниться в любви к твоему сыну. Ты не поверишь, каким нахожу я его славным, умным, добродушным, здравомыслящим и остроумным, короче сказать (пользуясь модным словцом) - симпатичным! При всей разнице в возрасте я смотрю на него как на "друга", и потом он так напоминает мне бедного моего Альфреда! Иногда мне даже страшно становится, особенно когда он, декламируя стихи, опускает голову. Что за человек был Альфред! Он всегда у меня в памяти, и никому с ним не сравниться. Дня не проходит, чтобы я не думал о нем. Впрочем, прошлое, покойники (мои покойники) преследуют меня неотступно. Может быть, это признак старости? Наверное, так и есть.

...Наше время и жизнь сама по себе гнетут меня невыносимо. Мне настолько все опротивело, а пуще всего воинствующая литература, что я больше не намерен печататься. Невесело живется теперь людям со вкусом.

Тем не менее следует поощрять твоего сына в его склонности к стихотворству ', потому что страсть это благородная, потому что литература служит утешением от множества невзгод и потому что он, может быть, не лишен таланта, как знать? Покуда созданного им недостаточно для того, чтобы я позволил себе составить его поэтический гороскоп; да и кому дано право решать чье-то будущее?

Мне кажется, что наш юноша немного шалопай и не слишком трудолюбив. Хотелось бы, чтобы он взялся за работу, требующую длительного труда, пусть даже получится из рук вон плохо. То, что он мне показывал, не хуже всего того, что печатается у парнасцев... 2 Со временем он обретет своеобразие, собственную манеру видеть и чувствовать (ибо в этом - все); что же до результата, до успеха.

это несущественно! Главное в этом мире - чтобы душа парила в горних высях, подальше от буржуазной и демократической грязи. Культ искусства придает гордости; и чем больше ее, тем лучше. Таких я держусь правил.

645. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 20-21 МАЯ 1873.

Я засел за "Слабый пол" ' ("Бувар и Пекюше" все еще ждут своей очереди), и первая сцена первого акта почти написана. В отношении стиля я стремлюсь достичь идеальной естественности разговора, что не так уж просто, когда добиваешься от языка упругости и ритмичности.

646. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, МЕЖДУ 25 И 31 МАЯ 1873.

Я в восторге от вашего "Пьера Бонена" '. Я знавал людей такого рода; а поскольку страницы эти посвящены Тургеневу, у меня есть повод спросить: читали вы "Несчастную"? 2 На мой взгляд, это высочайшая литература. Что за молодчина этот скиф.

Я занимаюсь сейчас не столь высокой литературой. Куда там! Крою и перекраиваю "Слабый пол". За неделю написал первый акт.

...Какой омерзительной манеры письма требует сцена! Если хочешь, чтобы получилось живо, приходится прибегать к неполным фразам, недомолвкам, вопросам и повторам, и все это само по себе прегадко.

647. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 31 МАЯ 1873.

Я не выдержал, дорогой друг. Вопреки всем принятым на себя обетам, я разрезал вашу книгу и проглотил ее в один присест! '

Какое же вы великанищЫ Не буду говорить вам о "Степном короле Лире", которого я уже знал, но о "Стук... Стук... Стук!.." и прежде всего о "Несчастной". Не знаю других ваших творений, где бы вы выказали себя большим поэтом и психологом. Это чудо, шедевр. И какое искусство! Какая тонкость исполнения за этой наружной свободой!

Теперь о том, что осталось у меня в памяти.

В "Стук... Стук... Стук!.." - фигура Теглева, "фатального" человека, простодушного и позера одновременно.

(Его письмо! Его дивный альбом!) И этот туман, в котором его ищут! Холод так и пробирает вас до костей. Как вес это видишь! Вернее - как это чувствуешь! Тайна остается ненарушенной чуть не до самого конца, так что становится страшновато. Потом все объясняется самым естественным образом, и сразу делается легче.

Меньше всех мне понравился первый рассказ 2. Правда, вторая картина, пейзаж с дождем, написана с большой силой, но, по-моему, вы могли все это развить. Не слишком ли коротко? Возможно, я говорю глупость.

Во всяком случае, уж точно не скажу глупости, заявив, что "Несчастная" - вещь первостатейная. Молодой человек, который так искусно клеит коробочки и так боится себя скомпрометировать. Еврей со своим семейством, юный Виктор, а пуще всех Она, ваша Несчастная, привели меня в восторг. Я вскрикивал от упоения в своем кресле. Какое благотворное чувство - восхищение!

Описание игры Сусанны на фортепиано, портрет отца ее, старого дворянина и т. д. и т. д. Что сказать вам? Поразительно, вот и все. Такие вещи не поддаются анализу.

Вот фраза (погодите, возьму книгу), это на странице 269. "Я... глядела на огни, забегавшие в комнатах господского дома. Я следила за ними, я прислушивалась к новым незнакомым голосам, меня занимала эта оживленная тревога, и что-то новое, незнакомое, светлое тоже перебегало по моей душе..." 3 - поразительно точно и красиво.

И так искусно поддерживаете вы интерес, не давая никаких подробностей об отношениях Сусанны со вторым ее любовником, который, разумеется, был единственным. Последние страницы тетради вырваны - и благодаря этому она остается незапятнанной в воспоминании читателя.

Но все затмевает сцена похорон, дети, которых подносят к покойнице, и заключительная попойка. Великолепно, дорогой друг, великолепно!

Я-то сейчас занимаюсь не столь высокой литературой. Работаю над "Слабым полом". Работы осталось на месяц, а то и недели на три, не более. Правда, сижу подолгу и мараю бумагу не разгибаясь, как одержимый.

648. ПРИНЦЕССЕ МАТИЛЬДЕ. 3 ИЮНЯ 1873

Советую вам прочесть только что вышедшую книгу Тургенева "Странные истории" и особенно повесть "Несчастная", которая входит в этот том; по-моему, это шедевр.

649. ЭДМОНУ ДЕ ГОНКУРУ. КРУАССЕ, 25 ИЮНЯ 1873.

С вашей книгой о Гаварни ' я не расставался все воскресенье - а верней сказать, со мною были вы оба. Мне слышался голос бедного вашего брата 2, и, пока я читал, я одновременно и наслаждался книгой, и был во власти этого наваждения. Но будем говорить о книге так, как если бы я был беспристрастным читателем.

Так вот, на мой взгляд, книга хорошо написана и занимательна. Вопрос лишь в том, что такое занимательность. Для меня это то, что меня занимает.

С первых же страниц меня пленил исторический колорит, которым вы сумели окрасить ранние годы жизни Гаварни. Какой удивительный человек и какая удивительная жизнь! Как далек от нас этот мир! После каждого абзаца невольно погружаешься в мечты.

Очень тонко ввели вы в книгу его собственные заметки. Они сливаются с тем, что написано вами. За безыскусным внешне повествованием кроется искуснейшее построение.

(Но прошу прощения, небольшая придирка! Как могло случиться, что вы ни разу не упомянули о Камиле Рожье, который, сдается мне, долго жил вместе с Гаварни или, по крайней мере, был с ним близко знаком?)

Есть один великолепный кусок. Это тот, который начинается на странице 92 3. После "Исповеди" Руссо я не знаю книги, где был бы выведен такой вот сложный и достоверный характер. Должен также отметить как выделяющуюся среди прочих главу первую - о балах-маскарадах. И снова повторю - вот удивительная жизнь! Как были они молоды, все эти люди, и как веселились! По-моему, наше с вами поколение понятия не имеет о том, что такое удовольствие. Мы более благонравны и более унылы.

Хотел бы попросить вас указать точно номер "Пресс", где Гаварни честят человеком безнравственным. Мне эти сведения пригодятся.

Очень интересно все, что касается его пребывания в Англии, о котором я ровным счетом ничего не знал. Мне нравятся некоторые из его изречений, в особенности то, где говорится о Прудоне 4. Эту строчку следовало бы печатать на обложках книг сего великого гаера, который был одним из наименее простительных увлечений нашего ветреного друга Бева 5.

Конец душераздирающий, превосходный, и до последнего слова, до надписи на могильной плите, читаешь с увлечением.

Словом, старина, вы создали произведение исключительное во всех отношениях; оно в высшей степени ценно и с точки зрения истории, и с точки зрения психологии.

Чем вы разрешитесь теперь? Что вы вынашиваете? Куда собираетесь нынешним летом? Принцесса уже давно не подает вестей.

Я жду Карвало к концу недели, чтобы прочесть ему "Слабый пол", написанный... простите за выражение!

С драматургией, которая доставляет мне очень мало радости, я покончил (по крайней мере, на то уповаю) и снова засел за чтение материалов для моей будущей книжицы, углубляясь попеременно то в Грессана ("Подрезка плодовых деревьев"), то в Гарнье ("Способности души") 6, не говоря о прочем.

650. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 19 ИЛИ 26 ИЮНЯ 1873.

Стало быть, дорогой друг, решено и подписано? Если в конце июля я не буду в Париже, у вас достанет самоотвержения навестить меня в моей хижине.

У вас есть все основания любить меня, потому что и я очень вас люблю. Подыхаю от желания поскорее начать наши с вами нескончаемые разговоры.

651. ПРИНЦЕССЕ МАТИЛЬДЕ. 20 ИЮЛЯ 1873

Полюбуйтесь, принцесса, какова сила инерции! За шесть недель я привык смотреть на мир с точки зрения театральной и мыслить посредством диалога и вот теперь безо всяких усилий приступил к разработке плана новой пьесы под названием "Кандидат"! '

652. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 31 ИЮЛЯ 1873.

Наконец-то! Итак, я получил весточку от моего доброго старого Тургенева, да в придачу и книгу от него ', что сулит мне приятнейший день.

Но вот что случилось, мой дорогой друг: в следующий вторник, самое позднее - в среду мне придется уехать отсюда. А поскольку я намерен подержать вас у себя подольше, ибо, во-первых, должен прочесть вам гору всякой писанины и, во-вторых, хочу поводить вас по окрестно-

стям,- было бы лучше, чтобы вы приехали в начале сентября. Сейчас вы не сможете пробыть достаточно долго, чтобы утолить мою жажду.

...У меня сейчас пора театральная: дописал "Слабый пол", да к тому же на очереди - политическая комедия под названием "Кандидат", что не мешает мне читать всякую всячину в поисках сведений для моих двух чудаков.

Я собираюсь отправиться в Дьепп, в Трувиль, затем в Париж и в окрестности.

Напишите мне несколько слов по поводу ваших намерений.

653. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 2 АВГУСТА 1873.

Хочу сказать вам, что прочел "Вешние воды" и перечел "Степного дворянина", вторую часть которого не знал '.

"Вешние воды" не произвели на меня того ошеломительного впечатления,что "Несчастная",но они взволновали меня, растрогали и как-то смутно размягчили. Это - история каждого из нас, увы! Краснеешь за самого себя. Что за человек мой друг Тургенев! Что за человек!

Описание кондитерской - просто чудо! И утренняя прогулка вдвоем, и разговор на скамейке; старичок Панта-леоне, пудель; Эмиль! А конец, мягкий и щемящий конец! Да, вот воистину повесть о любви, каких немного. Вы хорошо знаете жизнь, дорогой друг, и умеете рассказать то, что знаете, а это встречается еще реже.

Я хотел бы быть учителем словесности, чтобы разъяснять ваши книги. Заметьте, мне так и не удалось бы их разъяснить. И все-таки, думаю, я растолковал бы и самым тупоголовым некоторые тонкости, которые приводят меня в восторг. Например: контраст между обеими героинями "Вешних вод" и между окружением одной и другой.

Чтобы определить ваше последнее произведение, не нахожу другого слова, кроме слова "очаровательно", хоть слово и глупое. Но верните ему первоначальный его смысл, а он глубок. Чтение этой повести располагает сердце к любви: улыбаешься, и подступают слезы.

Начало "Дворянина" очень забавно. В нелепой вспышке ярости сразу же виден характер, это превосходно. Повесть эта, как все хорошие книги, выигрывает при повторном чтении.

654. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 2 АВГУСТА 1873.

Москвитянин дал наконец знать о себе... Сегодня утром он прислал мне новую повесть в своей манере, под названием "Вешние воды", и я наслаждался ею целый день. Какой человек!

655. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, 4 АВГУСТА 1873.

Поскольку я настроился на драматургический лад, то, отделавшись от "Слабого пола", принялся за план большой политической комедии под заглавием "Кандидат". Если когда-нибудь я ее напишу и ее поставят, я буду растерзан чернью, выслан властями, проклят духовенством и т. д. Ручаюсь вам, что никто не останется в стороне! Мысль об этой пьесе целый месяц меня занимала, и я написал тридцать страниц плана, что не помешало мне читать, как прежде, уйму всякой всячины для моего романа. Хотите знать, сколько я проглотил томов, начиная с 20 сентября прошлого года? Сто девяносто четыре! И отовсюду делал выписки; да к тому же написал одну комедию и составил план другой. Год проведен не в безделье.

Кстати о книгах: раздобудьте "Несчастную" и "Вешние воды" великого Тургенева; потом вы меня поблагодарите.

656. МАРИ РЕНЬЕ. АВГУСТ 1873

Даже если допустить, что "Кандидат" у меня получится, никогда ни одно правительство не позволит его поставить, потому что в своей пьесе я поливаю грязью все партии. Это соображение меня раззадоривает. Таков уж мой нрав. Но мне не терпится покончить с театром. Слишком фальшив этот вид искусства, нельзя ничего высказать полностью.

657. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 5 СЕНТЯБРЯ 1873.

Я провел весь август в разъездах, побывал в Дьеппе, в Париже, в Сен-Грасьене ', в области Бри и в области Бос, чтобы найти пейзаж, который засел у меня в голове и который я, наконец, обнаружил в окрестностях Удана. Все-таки, прежде чем засесть за мою устрашающую книжищу, сделаю последнюю попытку и поищу подходящее место на дороге от Ла-Лупа до Легля. А затем хватит, слуга покорный! 2

...Вы, наверное, не знаете, что пьесу Кетлогона запретили по всей форме, так как она критикует Империю 3. Таков ответ цензуры. Поскольку у меня в "Слабом поле" есть немного комичный старый генерал, я побаиваюсь.

...Когда запретили постановку "Мадемуазель Ла Кенти-ни" 4, вы проявили чрезмерный стоицизм, догорой мэтр, или чрезмерное равнодушие. Против несправедливости и глупости всегда нужно протестовать, нужно вопить с пеной у рта и крушить, когда это возможно. Будь я на вашем месте и обладай вашим влиянием, я учинил бы славную заварушку. Равным образом считаю, что папаша Гюго зря проглотил молча историю с "Король забавляется" 5. Он нередко утверждает свою личность в менее законных случаях.

658. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 24 СЕНТЯБРЯ 1873.

Не скрою, что Москвитянин вызывает у меня досаду своими постоянными опозданиями и своим молчанием, потому что от него ни слуху ни духу '.

659. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 25 СЕНТЯБРЯ 1873.
Ну, наконец-то!!!

Итак, жду вас на следующей неделе, при условии, однако, что вы не уедете слишком быстро. Стало быть, принимайте меры заранее. Мне тоже нужно многое вам сказать.

660. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, СЕНТЯБРЬ 1873.

Что касается "Слабого пола", я немного беспокоюсь из-за цензуры. Хотя я не задеваю там ни религию, ни нравы, ни монархию, ни республику, придурковатость старого генерала, который в конце концов женится на кокотке, может прийтись не по вкусу иным господам из военного сословия, которые теперь наши полновластные судьи.

...Я не разделяю, дорогая сударыня, вашего сдержанного отношения к "Антихристу" '. Сам я нахожу эту книгу прекрасной и, поскольку знаю эпоху, ибо специально ее изучал, уверяю вас, что эрудиция, развернутая в этом томике, весьма основательна. Это история в истинном

смысле слова. Мне не по вкусу некоторые современные выражения, нарушающие колорит. Например, к чему говорить, что Нерон одевался "жокеем", ведь создается ложный образ. Какая досада, что Ренан в молодости начитался Фенелона! Квиетизм примешался к кельтицизму, и все оказалось сглаженным.

Вам известно, что Александр Дюма-сын объявил потомству, что некий Гете "не был великим человеком" . Барбе д'Оревильи сделал прошлым летом то же открытие 3. Вот уж воистину повод воскликнуть вместе с господином де Вольтером: "Не напасешься дурацких колпаков и шутих на эдаких бездельников!" 4

661. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 5 ОКТЯБРЯ 1873.

Москвитянин тебя обожает, а мне это очень приятно, потому что человек он чудесный. Чего он только не знает, ты не можешь себе представить! Он читал мне наизусть отрывки из трагедий Вольтера и Люса де Лансиваля! Он знает, по-моему, все литературы до самого дна! И при этом такой скромный! Такой душевный, такой свойский).

662. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 2 ДЕКАБРЯ 1873.

Карвало приехал в субботу в четыре часа. Пылкие объятия, как это в обычае у людей театра. Без десяти минут пять началось чтение "Кандидата", которое он прерывал только похвалами. Самое сильное впечатление на него произвел пятый акт, а в этом акте сцена, где на Руслена находит приступ религиозности, вернее, суеверия. Пообедали в восемь часов, спать легли в два.

Наутро мы снова взялись за пьесу, и тут пошли критические замечания! Они привели меня в отчаяние, хотя по большей части были весьма справедливы; но сама мысль о переработке все того же сюжета вызывала во мне чувство протеста и невыразимую боль. Заметь, что спор наш продолжался все воскресенье до двух часов дня! А в этот день у меня к обеду были еще Лапьеры! Да, небольшое было это удовольствие! По правде сказать, немного найдется в моей жизни дней, когда бы я так страдал! Говорю не шутя, и одному богу известно, как мне удалось сдержаться. Карвало, привыкший к людям более сговорчивым, потому что они менее взыскательны к себе, был ошеломлен. И, надо сознаться, он человек терпеливый. Изменения, которых он от меня потребовал, в настоящий момент уже внесены, кроме одного; стало быть, на это не понадобилось ни много времени, ни усилий. И все-таки я был сам не свой! По одному пункту я на уступки не пошел. Он хотел, чтобы я, воспользовавшись "своим стилем", подпустил два-три монолога покрикливей. Так, например, по поводу Жюльена - тираду против парижских газетенок. Короче, милейший Карва-ло требует небольшого скандальчика. Ну уж нет! Не будет ему таких тирад, потому что я считаю это дешевым и низкопробным. Все это не имеет отношения к моему сюжету! И так антихудожественно! Ничего подобного делать не буду.

В итоге, второй и третий акт сливаются (я убрал одну только сцену), и в пьесе будет четыре акта. "Дядя Сэм" ' продержится только до начала февраля. Карвало даже хотел увезти меня тут же в Париж. Все мои поправки будут закончены завтра или послезавтра. Стало быть, к концу следующей недели запру дом и отправлюсь туда. Заранее взбудоражен всем, что мне предстоит вытерпеть! Жалею теперь, что написал пьесу! Следовало бы заниматься искусством исключительно для себя: оно доставляло бы одно только наслаждение; но как только захочешь вынести свое творение из "тиши кабинета", начинаются сущие муки, особенно для тех, кто, как я, поистине лишен кожи. Любое прикосновение причиняет мне адскую боль. Я еще более, чем обычно, вспыльчив, нетерпим, нелюдим, человек крайностей, святой Поликарп! Что поделаешь? Не в мои лета исправлять характер!

663. ЛАУРЕ ДЕ МОПАССАН. 2 ДЕКАБРЯ 1873

Напиши своему сыну, чтобы он заглянул ко мне в следующее воскресенье. Ты и сама знаешь, что я сделаю для твоего дорогого Ги все, что могу,- ради тебя, ради Альфреда и ради него самого, потому что он чудесный малый и очень мне нравится.

664. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 3 ДЕКАБРЯ 1873.

Я закончил "Кандидата"! Карвало приезжал в воскресенье его послушать, и мы приступаем к репетициям 20-го числа сего месяца.

Но... но... В общем, дорогой старина, я смутно беспокоюсь и заранее досадую при мысли о том, что предстоит мне испытать. Никогда не занимайтесь театром. Такой денек, как прошлое воскресенье, ни с чем не сравнить. У меня недостаточно крепкие нервы, чтобы жить в этом мире.

Короче, вы увидите меня ранее чем через две недели. Так что не уезжайте так быстро. Неужели вы не шутя собрались в Россию как раз в самый разгар холодов (если холода могут разгораться)?

Перечитывая ваше письмо от 19 ноября, я вижу, что вы не собираетесь покинуть "наш брег" до конца января. Тем лучше. У нас будет время свидеться. Горю нетерпением прочесть вам свою пьесу.

Карвало желает, чтобы я вставил туда всякие грубости, резкости, тирады против... неизвестно против кого, мелких газетенок, например,- от чего я решительно отказался, потому что считаю все это дешевым, низкопробным и антихудожественным, недостойным себя, если уж сказать правДУ-

Милейший Карвало, привыкший иметь дело с людьми, которые относятся к своим творениям менее взыскательно, чем сапожник относится к своим, ни черта не понимает в этой моей щекотливости. Убежден, что он уехал от меня в уверенности, что я на три четверти помешан. И верно, я не "благоразумен"; я поступаю не "как все". По сей причине он потрясен и негодует.

О, деятельность! Стоит мне только ввязаться в это, как я тут же раскаиваюсь. Притом следовало бы помнить максиму Эпиктета: "Стараешься угодить, вот ты и пал" .

Если у вас не найдется занятия интереснее, пришлите мне ваш автограф. Это было бы очень любезно с вашей стороны.

665. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. 1873 (?)

Госпожа Адан - позерка, полагающая, что знает то, чего она вовсе не знает. Для умной женщины всегда опасно давать хорошие обеды. О ней судят по ее меню, и чающие пищи именуют ее великой писательницей. Надо бы умерить восторги: у нее есть чувство природы, встречаются удачные пейзажи, но от всего этого до стиля, до Искусства - целая пропасть. Никто не знает в полной мере, каких мук стоит хорошо сделанная фраза. Но какая радость, когда достигнуто все - то есть колорит, выпуклость, соразмерность. В прошлый раз вы говорили мне про пир наемников '. Могу похвалиться, что я немало потрудился над этой главой, но ведь зато вы издали возглас удовлетворения, который до сих пор звучит в моих ушах. О, эта квартира на бульваре Тампль2, какие славные литературные пиршества она видела!

666. ЖОРЖ САНД. ПАРИЖ, 28 ФЕВРАЛЯ 1874

Думаю, что пьеса моя будет очень хорошо сыграна, вот и все. Что до прочего, я ровным счетом ничего не знаю и ничуть не беспокоюсь о том, как это все будет, так что удивляюсь собственному равнодушию. Если бы ко мне не приставали со всех сторон с просьбами о билете, я бы начисто забыл, что мне предстоит в скором времени выйти на подмостки и, невзирая на свой преклонный возраст, предать себя осмеянию черни. Стоицизм или усталость?

Я хворал гриппом, да и сейчас еще хвораю: вследствие сего у вашего Ротозея появилось общее утомление, сопровождаемое отчаянной (или, вернее, глубочайшей) тоской. Отхаркиваясь и откашливаясь в углу у камина, я снова и снова вспоминаю молодость. Думаю обо всех, кого потерял, предаюсь унынию. Вызвано ли это чрезмерно деятельной жизнью последних восьми месяцев или полнейшим отсутствием женского начала в моей жизни? Но никогда еще не чувствовал я себя таким заброшенным, таким опустошенным и таким измученным. То, что вы пишете (в последнем вашем письме) о ваших милых крошках, растрогало меня до глубины души. Почему я лишен этого? А ведь от природы я был наделен всеми нежными чувствами! Но судьбу не творят, ее претерпевают. Я в молодости был трусом, я боялся жизни! За все надо расплачиваться.

Довольно об этом, поговорим о чем-нибудь повеселее.

Его величество император всероссийский недолюбливает муз. Цензура "северного самодержца" запретила по всей форме перевод "Святого Антония", и в прошлое воскресенье гранки его вернулись ко мне из Санкт-Петербурга; 1 французское издание равным образом будет там запрещено. Для меня это весьма значительная денежная потеря.

Французская цензура чуть было не запретила мою пьесу, за малым дело стало. Друг Шенневьер мне изрядно помог. Если бы не он, ее не поставили бы. Ваш Ротозей не по вкусу Временному правительству. Разве не забавна эта простодушная ненависть власти, ненависть любого правительства, каким бы оно ни было,- к Искусству?

Я теперь читаю книги по гигиене. До чего же смешно! Что за самонадеянность у этих медиков! Что за наглый тон! И какие ослы, по большей части! Дочитал только что "Поэтическую Галлию" достопочтенного Маршанжи (врага Беранже) 2. Эта книжонка меня немало посмешила.

Чтобы снова подышать чем-то, в чем есть сила, перечитал необъятного, святейшего, несравненного Аристофана. Вот это человек! И каким должен был быть мир, порождавший такие творения!

667. ЖОРЖ САНД. ПАРИЖ, 12 МАРТА 1874

Вот уж провал так провал! ' Те, кто хотят мне польстить, утверждают, что пьеса будет оценена по заслугам настоящей публикой, но я в это совсем не верю. Недостатки своей пьесы я знаю лучше, чем кто-либо другой. Если бы Карвало не докучал мне целый месяц исправлениями, которые я потом снял, я бы внес какие-то уточнения, а может быть, и переделки, которые, возможно, изменили бы развязку. Но я уже испытывал такое отвращение к пьесе, что и за миллион не исправил бы ни строчки. Короче, я сижу в луже.

Нужно сказать все же, что публика была премерзкая: все хлыщи и биржевые маклеры, не понимавшие реального смысла слов. Поэтические места принимались за шутки. Так, поэт у меня говорит: "Ведь я человек тридцатых годов, я учился читать по "Эрнани" и мечтал быть Ларой" 2. В ответ - взрыв насмешливого хохота и т. п.

И вдобавок публика была введена в заблуждение заглавием. Они ожидали нечто в духе "Рабагаса" 3. Консерваторы разгневались на то, что я не нападаю на республиканцев. Точно так же коммунарам хотелось, чтобы я поносил легитимистов.

...Признаться, я был бы не прочь подзаработать немного денег, но поскольку мой провал не имеет отношения ни к сфере искусства, ни к сфере чувств, мне на него решительно наплевать.

Я говорю себе: "Наконец-то кончено!", и испытываю какое-то чувство облегчения.

668. ЖОРЖ САНД. ПАРИЖ, 8 АПРЕЛЯ 1874

Что вы ни говорите, а сюжет был хорош; но я его испортил. Ни один из критиков не показал мне, чем именно. Но я сам это знаю, тем и утешаюсь. Как вам нравится

Ла Руна, который в своей статье заклинает меня "во имя нашей давней дружбы" не отдавать пьесу в печать, настолько находит он ее "глупой и дурно написанной". Следует параллель между мною и Гондине '.

Одно из самых забавных явлений нашего времени - это алхимия театральности. Можно подумать, будто искусство театра выходит за пределы человеческого разумения, будто это некая тайна, доступная лишь тем, кто пишет, словно кучер фиакра. Вопрос немедленного успеха главенствует над всеми прочими. Это школа безнравственности. Будь моя пьеса поддержана дирекцией, она могла бы принести доход, как и любая другая. Разве оттого она стала бы лучше? 2

...С "Искушением" дела идут недурно. Первый тираж в две тысячи экземпляров распродан d. Завтра в книжные лавки поступит второй. Меня разбранили в пух и прах мелкие газеты, а похвалили два-три человека 4. В целом, ничего дельного еще не появилось, да, я думаю, и не появится. Ренан (по его словам) не пишет более для "Деба", а Тэн занят своим переездом в Аннеси 5.

Я - предмет лютой ненависти достопочтенных Виль-мессана и Бюлоза, каковые сделают все, что в их власти, дабы мне насолить. Вильмессан упрекает меня, что я "сумел уберечься от прусских пуль". Все это мерзко до рвоты.

А вы хотите, чтобы я не замечал человеческой глупости и лишил себя удовольствия изображать eel Но ведь смех - единственное утешение добродетели! Впрочем, существует и возвышенная форма комического, ее-то я и пытаюсь воплотить в двух моих чудаках. Не бойтесь, что это будет слишком реалистично! Я-то, напротив, опасаюсь, как бы это не показалось неправдоподобным из-за того, что я доведу мою идею до преувеличения. Я примусь за эту книжицу месяца через полтора, и она потребует от меня года четыре-цять.

669. ЖОРЖ САНД. ПАРИЖ, 1 МАЯ 1874

Все идет как должно, дорогой мэтр, оскорбления так и сыплются. Это настоящий концерт, симфония, и всяк наяривает на своем инструменте. Меня разнесли в пух и прах все - начиная от "Фигаро", кончая "Ревю де дё монд", не говоря уж о "Газетт де Франс" и "Конститюеь-онель". И это еще не все! Тон Барбе д'Оревильи просто

оскорбителен, а добрый Рене-Сен-Тайандье, объявивший, что книгу мою "прочесть невозможно", приписывает мне какие-то нелепые слова '. Так обстоят дела в печати. Что до изустных высказываний, то они в том же роде.

...Удивляет меня ненависть ко мне, к моей личности, сквозящая у многих моих критиков, предрешенность дурных отзывов, причину которой я пытаюсь понять. Я не чувствую себя уязвленным, но от всей этой лавины глупостей мне становится грустно. Добрыми чувствами вдохновляться куда приятнее, чем злыми. Впрочем, я больше не думаю о "Святом Антонии". Слуга покорный!

Этим летом я засяду за другую книгу в том же духе; 2 после чего вернусь к роману - настоящему, без всяких затей 3. У меня в голове есть два-три, которые я хотел бы написать, покуда еще не сдох. В настоящее же время я провожу дни свои в библиотеке, где делаю множество выписок. Недели через две возвращусь в свой сельский дом. В июле, дабы избавиться от застоя крови, взберусь на вершину какой-нибудь горы в Швейцарии, по совету доктора Арди, который честит меня "истеричной бабой" - прозвище, исполненное, на мой взгляд, глубокого смысла.

Милый Тургенев на будущей неделе уезжает в Россию; отъезд волей-неволей приостановит его помешательство на картинах, ибо друг наш днюет и ночует в зале аукциона. Это человек, подверженный страстям; тем лучше для него.

...Я очень жалел, что вас не было у госпожи Виардо две недели назад. Она пела из "Ифигснии в Авлиде" 4. Не могу передать вам, как это было прекрасно, восхитительно, словом, великолепно. Сколько артистичности в этой женщине! Сколько артистичности! Впечатления такого рода примиряют нас с жизнью.

670. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. ПАРИЖ, 1 МАЯ 1874.

Вы с вашим стоическим характером должны научить меня философскому отношению к жизни, по крайней мере на этот случай.

Оно бы мне весьма пригодилось (будь я не так одержим гордыней), чтобы снести все диатрибы, изрыгаемые критикой на мой счет. Это целая симфония. Ни одна газета не осталась в стороне. Сегодня это милейший Рене-Сен-Тайандье '. Прочтите его разглагольствования: тут есть над чем посмеяться. Господи, до чего они глупы! Что за ослы! И И я чувствую между строк ненависть к себе лично. За что? В

Кому я сделал зло? Все можно объяснить одним словом: я неудобен; и неудобен не столько пером своим, сколько характером, поскольку моя нелюдимость (врожденная и неизменная) есть примета презрения.

В "Бьен пюблик" была обо мне статья, написанная в приступе умоисступления. Некий молодой человек по фамилии Дрюмон, о существовании которого я не подозревал, поставил меня, ничтоже сумняшеся, выше Гете - оценка, служащая доказательством скорее восторженности, нежели большого ума 2. За этим исключением (несколько благожелательных строк в счет не идут) вся печать вообще позорила меня и поносила. Сен-Виктор (преданный интересам Леви) даже не уведомил меня о получении посланного мною тома, и я знаю, что он всячески меня бранит. Папаша Гюго (а я часто с ним вижусь, и он - премилый человек) написал мне "изящное" письмо 3 и сделал при встрече несколько устных комплиментов. Все парнасцы в восторге, так же как и многие музыканты. Почему музыканты в большем восторге, чем художники? Поди знай!

Ваш друг, отец Дидон, примыкает, судя по всему, к числу моих почитателей. Равным образом и профессора богословского факультета Страсбургского университета. Что касается материальной стороны, то прибыль велика, и Шарпантье потирает себе руки. Но критика убога до крайности, омерзительна своей глупостью и ничтожностью. Я прочел две хороших английских статьи. Жду статей из Германии 4. В понедельник в "Насьональ" должна появиться статья Банвиля 5. Ренан сказал мне, что возьмется за перо, когда выговорятся все прочие 6. Но хватит об этих пустяках.

"Девяносто третий год" папаши Гюго 7, на мой взгляд, выше последних его романов; мне очень нравится половина первого тома, поход по лесам, высадка маркиза, Варфоломеевская резня и также все пейзажи; но что за пряничные у него фигурки вместо человеческих фигур! Все они разговаривают, словно актеры. Этому гению не хватает дара создавать человеческие существа. Обладай Гюго этим даром, он превзошел бы Шекспира.

Недели через две возвращаюсь в свою хижину, где примусь за "Двух писцов" 8. Сейчас провожу все свои дни в библиотеке. На будущей неделе отправлюсь в Кламар 9 вскрывать трупы. Да, сударыня, вот до чего доводит меня любовь к литературе!

671. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 26 МАЯ 1874

"Слабый пол", который Карвало взял в "Водевиль", мне дирекцией вышеозначенного "Водевиля" возвращен и, равным образом, возвращен Перреном, каковой находит пьесу сомнительной и малопристойной. "Показать колыбель и кормилицу на сцене Французского театра! Помилуйте, как можно?" Так что я передал пьесу Дюкенелю, который мне еще (само собой!) никакого ответа не дал. И как далеко простирается развращающее влияние театра! Руанские буржуа, включая моего брата, говорили со мной о провале "Кандидата", понизив голос (буквально так!) и с сокрушенным видом, словно меня привлекли к суду по обвинению в подлоге. Потерпеть неудачу - преступление, а удача - критерий Добра. Я нахожу это донельзя смешным.

Объясните мне также, почему одним при падении подкладываются тюфяки, а другим - шипы? Да, странная штука - свет, и попытки как-то подладиться под его суждение кажутся мне чистой химерой.

...Милейший Тургенев уже, должно быть, в Санкт-Петербурге; он прислал мне из Берлина благожелательную статью о "Святом Антонии" '. Мне не столько статья доставила удовольствие, сколько его поступок. Я часто видался с ним прошлой зимой и люблю его все больше и больше.

Я также бывал у папаши Гюго, и это премилый старикан - когда не красуется перед политической галеркой 2.

672. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 1 ИЮНЯ 1874.

Я имел глупость куда-то засунуть ваше письмо из Берлина, где вы сообщали мне ваш санкт-петербургский адрес; настоящее письмо перешлет вам госпожа Виардо, которой я его отправляю.

Какое расстояние нас разделяет! Но справедлива поговорка: "Глаза не видят, так сердце помнит". Тому доказательством - ваше милое внимание, сказавшееся в посылке благосклонной статьи о "Святом Антонии" '.

Мне не терпится получить от вас весточку. Если у вас будет время, напишите длинное письмо.

Что до меня, мой добрый друг, то вот вам мои планы: в конце месяца я отправлюсь дней на двадцать освежиться к озеру Риги. Несколько дней проведу в Париже; потом вернусь сюда и засяду за роман, который чем дальше, тем больше страшит меня. Чем больше я над ним раздумываю, тем сильнее мой страх.

Поскольку Перрен не захотел ставить "Слабый пол", я отнес его в "Одеон", откуда до сих пор не получил никакого ответа. В конечном счете меня это мало трогает, ибо мое отношение к театру как таковому вполне определилось.

Только что - не далее как сегодня - проглотил залпом последний роман Золя "Завоевание Плассана" и до сих пор не приду в себя. Крепкая книга. Лучше, чем "Чрево Парижа" 2. В конце есть два-три великолепных места. Госпожа Санд прислала мне "Сестру Жанну" 3, которую начну завтра. Но мне приходится столько читать (для своей книжицы), что мои бедные глаза стали уставать. Для этой книжки, будь она неладна, надо, кажется, знать все на свете.

Удалось ли вам в Санкт-Петербурге выяснить то, что вы хотели там узнать для вашей? 4 Я так и не нашел пока местечка для дома моих двух чудаков. Недели через две съезжу на неделю в Нижнюю Нормандию единственно с этой целью 5. Повезет ли мне на этот раз? Дело никак не движется. Временами мне кажется, что я опустошен. Я нахожусь в том состоянии, которое мистики называют оскудением души. Мне не хватает веры. Первый признак одряхления. Ах, если бы можно было сбросить свою старую кожу, подобно змеям, обзавестись новеньким "я", помолодеть!

673. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 3 ИЮНЯ 1874

Только что проглотил залпом, словно стакан доброго вина, "Сестру Жанну" ' и пришел в восторг. И занимательно, и трогательно. Какая отчетливость! Как все здесь последовательно!

Начало - образец повествовательного искусства, потом вступает психология, и драма (тщательно подготовленная с самого начала) развертывается самым естественным образом.

Герой ваш - фигура правдивая. И тем не менее его любишь.

Однако, на мой взгляд, слишком уж быстро бросает он Мануэлу; во мне она пробуждает весьма пылкие чувства! А сэр Ричард показался мне уж слишком рассудочным. Вот и все мои критические замечания; но они никуда не годятся, потому что я стою на другой точке зрения, чем автор,- а этого делать никто не вправе.

Как правдива эта влюбленность юноши в женщину, которой он еще не видел, и эта неистовая погоня в надежде ее увидеть.

...Рассказ Мануэлы прелестен. А ревность врача, его бесцеремонность, его воркотня - до чего все это правдиво! И его нравственные рассуждения о себе самом, мелькающие то там, то сям, очень глубоки при всей их кажущейся простоте.

В конце страницы 12 старине Ротозею показалось, что целуют его самого. Его словно молнией поразило! Какая пылкость! О мой дорогой мэтр! Следующие за этим пять-шесть страниц - вровень со всем, что есть у вас самого прекрасного. Я даже приостановил чтение на несколько минут, чтобы просмаковать их.

Тем не менее еще одно небольшое возражение: я задаюсь вопросом, вполне ли правдоподобна страница 217, учитывая ситуацию и тот род любви, что внушает сеньора? Не понимаю, зачем вам понадобилось делать их столь целомудренными, раз сэр Ричард появляется в критический момент?

Что касается двойного воздействия, оказываемого на чувствительность героини обоими мужчинами, один из которых раздражает ее, а другой приносит ей успокоение, это просто великолепно.

Точно так же, в главе XVI, где рассказывается история любви несчастной Фанни, дрожь пробирает при вопросе: "А где ребенок?" Каким финалом акта могла бы быть эта сцена!

И я в восторге от развязки: Виан, рассудительный человек, поддающийся непроизвольному порыву. Это очень смешно и очень сильно. Быть может, я усматриваю смешное там, куда вы и не собирались его вкладывать? Это не важно! Параллель напрашивается сама собой.

...Вы совершенно правы, что зовете себя трубадуром. "Сестра Жанна" - тому доказательство.

В этом все дело. Быть трубадуром, не впадая в глупость. Творить прекрасное, не греша против истины. И вам это снова удалось.

674. ЭМИЛЮ ЗОЛЯ. КРУАССЕ, 3 ИЮНЯ 1874

Я его прочел, "Завоевание Плассана" ', прочел единым духом, как осушают бокал доброго вина, потом хорошенько все обдумал и теперь, мой дорогой друг, могу поговорить о нем должным образом. Я боялся, после "Чрева Парижа",

как бы вы не увязли в системе, в предвзятых художественных принципах. Ничуть не бывало! Знаете, вы - молодчага! И последний ваш роман - отменная книжица!

Ему не хватает, пожалуй, рельефной середины, какой-нибудь центральной сцены (чего никогда не случается в жизни) и еще, пожалуй, многовато диалогов во второстепенных местах! Вот все замечания, какие нашлись у меня после самого придирчивого чтения. Но какая наблюдательность, какая глубина, какая хватка!

Прежде всего, меня поражает общий тон книги, это неистовство страстей под наружным благодушием. Сильная книга, старина, очень сильная, крепко сбитая и полнокровная.

Какой прекрасный тип буржуа этот ваш Муре с его любопытством, скупостью, безропотностью и самоуничижением! Аббат Фожа - фигура крупная и зловещая, поистине духовный пастырь! Как умело управляет он женщиной, как ловко Забирает в руки героиню, подцепив ее сначала на крючок благотворительности, а затем грубо ею помыкая.

Что касается ее (Марты), не нахожу слов, чтобы выразить, как она вам удалась, как искусно дано развитие ее характера или, вернее, ее болезни. ...Ее истерическая взвинченность, ее заключительное любовное признание - просто чудо. Как прекрасно передан распад семьи! Как Марта отрешается от всего и - в то же время - как даны ее "я", ее внутренняя суть! Во всем этом - глубочайшее постижение распада личности.

Забыл сказать о чете Труш - эти мерзавцы восхитительны - и об аббате Бурете, он чудо как хорош со своими страхами и своей чувствительностью.

Провинциальная жизнь, сады, глядящие друг на друга, чета Палок, Растуаль и игра в волан - все это безупречно, безупречно.

То и дело встречаешь превосходную деталь, удачное выражение, счастливо найденное словцо: "...тонзура, словно шрам", "по мне, уж лучше бы он ходил к женщинам", "дом загудел, как набитая дровами печь" и т. д.

А кружок молодежи! Вот вымысел, верный правде. Я пометил на полях много других мест.

Интимные подробности, которые сообщает о своем брате Олимпия, родимое пятно, похожее на ягоду, мать аббата, готовая стать ему сводней, и ее сундук!

Суровость священника, который отказывается от платков, подаренных ему несчастной его поклонницей, потому что от них "Пахнет женщиной".

"Во всех ризницах имя господина Делангра..." и вся фраза до конца - перл.

Но все затмевает конец, он поистине венчает дело. Не знаю ничего более захватывающего, чем эта развязка. Поездка Марты к дядюшке, возвращение Муре и осмотр им дома! Становится страшно, как при чтении фантастической повести, а достигается этот эффект избытком реального, интенсивностью правды! Читатель чувствует, что голова у него идет кругом, как у самого Муре.

Прелестны и эти чувствительные буржуа, созерцающие пожар, сидя в креслах; а завершаете вы роман великолепным штрихом: появлением сутаны аббата Сержа у изголовья его умирающей матери - то ли в утешение, то ли как возмездие!

Есть у меня, впрочем, одна придирка. Читатель (если у него плохая память) не знает, что за чувство побуждает мэтра Ругона и дядюшку Маккара поступать так, как они поступают. Довольно было бы двух абзацев, чтобы все объяснить. Но это несущественно, книга получилась, и я благодарю вас за доставленное удовольствие.

Спите спокойно, это настоящая литература.

Откладывайте для меня все глупости, которые появятся в ответ на нее. Меня занимают документы такого рода.

675. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, 17 ИЮНЯ 1874.

Завтра я снова отправляюсь путешествовать в поисках края, где смогу поселить двух своих чудаков '. Мне нужен какой-нибудь дурацкий уголок в красивой местности, и чтобы по этой местности можно было совершать "геологические" и "археологические" прогулки. Итак, завтра буду ночевать в Алансоне, вашем родном городе, а потом объеду все вокруг до самого Кана... Ну и книжица! Еще не написана, а уже вымотала меня, я изнемогаю от сложности этого сочинения, для которого уже прочел, сделав выписки, двести девяносто четыре тома! И еще ничего не сделано.

...О Шопенгауэре 2 я совершенно того же мнения, что и вы. И подумать только - достаточно плохо писать, чтобы заслужить репутацию серьезного человека!

Люблю вас за то, что вы любите Лукреция. Каков человек, а? Временами напоминает лорда Байрона, не правда ли? 3 Господин де Саси, член Французской академии, объявил мне, что отродясь не читывал ни Лукреция (буквально так!), ни Петрония. "О боже. Ну да, дорогой сударь, я довольствуюсь Вергилием". О Франция! Хоть это и наша страна, но, нельзя не сознаться, страна прежалкая! Я чувствую, что меня захлестывает поток глупости, затопивший ее, половодье кретинизма, под которым она постепенно исчезает. И я испытываю тот самый ужас, который охватывал современников Ноя при виде все выше вздымавшихся вод морских. Даже самые пылкие славословы, вроде папаши Гюго, и те начинают сомневаться 4. Хотел бы я покинуть сей мир лет на пятьсот, а потом вернуться и поглядеть, "как идут дела". Может быть, будет занятно.

676. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 24 ИЮНЯ 1874.

Мое недолгое путешествие по Нормандии было прелестно. Мы объездили департаменты Орн и Кальвадос. Вот где мы останавливались: Алансон, Ферте-Mace, Донфрон, Конде-сюр-Нуаро, Кан, Байе, Пор-ан-Бессен, Арроманш, Мюзиньи, Фалез; возвращались через Мезидон и Лизье. Ты не можешь себе представить, как красивы эти места. Донфрон напомнил мне Константину. Просто хоть езжай туда нарочно. Сколько сюжетов для "живомаза-пейзажника". Я поселю Бувара и Пекюше между долинами двух рек, Орна и Оша, на этом дурацком плоскогорье между Каном и Фалезом; но мне надо будет вернуться в эти края, когда я доберусь до их археологических и геологических походов, и тут есть чем позабавиться. Берега Орна от Конде-сюр-Нуаро до Кана как нельзя более... живописны!

677. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КАЛТБАД-РИГИ, ШВЕЙЦАРИЯ, 2 ИЮЛЯ 1874.

Мне тоже жарко, но по сравнению с вами у меня - или у вас по сравнению со мной - есть то преимущество, что я совершенно изнываю от скуки. Я приехал сюда, дабы проявить послушание, ибо мне было сказано, что чистый горный воздух умерит красноту моей физиономии и успокоит мне нервы '. Пусть так. Однако пока что я испытываю лишь безграничную скуку, вызванную одиночеством и бездельем; и потом я не дитя Природы: ее "чудеса" волнуют меня меньше, чем красоты Искусства. Она подавляет меня, но не внушает никаких "великих мыслей". Мне хочется сказать ей: "Ты прекрасна; только что я вышел из недр твоих; через несколько мгновений вернусь обратно; оставь меня в покое, я жажду иных развлечений". К тому же Альпы не по мерке человеку. Слишком грандиозны, чтобы приносить нам пользу. Вот уж третий раз они производят на меня неприятное впечатление. Надеюсь, и последний. А потом мои соседи, дорогой старина, господа иностранцы, проживающие в этой гостинице! Все немцы да англичане, вооруженные тростями и лорнетами. Вчера я увидел на лужку трех телят, и мне захотелось расцеловать их - от тоски по человеческому обществу и потребности излить душу. Путешествие мое началось скверно, в Люцерне мне пришлось выдрать себе зуб у местного искусника. За неделю до отъезда в Швейцарию я поездил по Орну и Кальвадосу и, наконец, нашел, где приютиться моим чудакам. Мне не терпится засесть за эту книгу, которая заранее внушает мне превеликий страх.

Вы пишете мне по поводу "Святого Антония", что он не для широкой публики 2. Я знал это заранее, но надеялся, что среди публики избранной найдется больше людей, которые меня поймут. Если бы не Дрюмон и Пеллетан-младший, не было бы ни одной благожелательной статьи 3. Нет ничего и из Германии 4. Да ладно! Предадимся воле божьей; что сделано, то сделано, а потом, раз "Святой Антоний" нравится вам, я вознагражден за все. Шумный успех покинул меня со времен "Саламбо". От чего у меня до сих пор тяжело на душе, так это от провала "Воспитания чувств"; мне удивительно, что эту книгу не поняли.

В прошлый четверг я видел милейшего Золя, который сообщил мне вести о вас (так как ваше письмо от 27-го числа застало меня только на другой день в Париже). Кроме вас и меня, никто ему и слова не сказал о "Завоевании Плассана" 6, и не появилось ни единой статьи ни "за", ни "против". Наше время сурово к музам. Париж, впрочем, показался мне еще глупее и пошлее обычного. Как ни мало нас с вами занимает политика, оба мы поневоле сетуем на нее, хотя бы из чисто физического отвращения.

Ах, мой дорогой, старый, добрый Тургенев, как хотел бы я, чтобы уже была осень, тогда я залучу вас к себе в Кру-ассе на целых две недели! Вы возьмете с собой вашу работу, я почитаю вам первые страницы "Бувара и Пекюше", которые, надо надеяться, к тому времени будут написаны, а затем стану слушать вас.

Где вы сейчас, в России или в Карлсбаде? Великолепно было бы, если бы вы вернулись во Францию через Риги... Борюсь с желанием снова двинуться в путь по озеру и, миновав Сен-Готард, отправиться доживать этот месяц в Венецию. Там я бы хоть поразвлекся.

...Чтобы не сидеть без дела, попробую повозиться с двумя сюжетами, еще очень неясными 7. Но я себя знаю, здесь я не буду делать решительно ничего. Сюда надо приехать в двадцать пять лет и гулять здесь с возлюбленной. Шале, рядами отражающиеся в воде,- истинные гнездышки для влюбленных. Как славно было бы прижать ее к сердцу на краю пропасти; как легко было бы под шум водопадов излить друг другу душу, лежа в траве, когда и в сердце, и над головою сплошная голубизна! Но теперь все это нам уже не по зубам, старина, а мне и всегда было не очень свойственно.

Жара здесь, повторяю, стоит чудовищная, покрытые снегом горы ослепительны. Феб вовсю мечет свои стрелы. Господа путешественники, засев у себя в комнатах, обедают и пьют. Сколько едят и пьют в Гельвеции 8 - страх берет. Повсюду кабачки, "ресторации". Слуги Р... безупречно одеты: черный фрак с девяти часов утра; и поскольку их очень много, создается впечатление, будто вам прислуживает полчище нотариусов или толпа людей, приглашенных на чьи-то похороны; невольно приходят на ум свои собственные, превесело.

Пишите мне часто и помногу; ваши письма будут для меня "каплей воды в пустыне".

Выехать из Швейцарии надеюсь числа 15-го; возможно, несколько дней пробуду в Париже.

Прощайте, дорогой и добрый мой друг, обнимаю вас как можно крепче.

678. ЖОРЖ САНД. КАЛТБАД-РИГИ, 3 ИЮЛЯ 1874.

Только что прочитал "Естественную историю мироздания" Геккеля '. Великолепная книга, великолепная! Мне кажется, что дарвинизм изложен в ней более ясно, чем даже в работах самого Дарвина.

679. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КАЛТБАД, 14 ИЮЛЯ 1874.

Не зная, за что приняться, я откопал два-три сюжета, еще в зачаточном состоянии; среди прочего большая книга в трех частях под заглавием "При Наполеоне III"; ' но когда я за нее возьмусь?

...Рекомендую вам также "Завоевание Плассана" Золя. Роман этот не имел никакого успеха. Тем не менее это вещь очень сильная; произведение искусства в полном смысле слова.

680. И. С. ТУРГЕНЕВУ. ДЬЕПП, 29 ИЮЛЯ 1874.

Я вернусь в Круассе в пятницу, послезавтра, а в субботу, 1 августа, засяду, наконец, за "Бувара и Пекюше". Я дал себе зарок! Оттягивать больше нельзя! Но как же мне страшно! В каком я трепете! У меня такое ощущение, словно я пускаюсь в долгое-предолгое путешествие к неведомым краям, откуда мне не вернуться.

При всем безграничном уважении, которое я питаю к вашему критическому чутью (ибо Ценитель в вас равен Творцу, а это кое-что да значит), я вовсе не согласен с вашим мнением относительно того, как подойти к этому сюжету '. Если изложить его вкратце, в лаконичной и легкой манере, получится милый пустячок, более или менее остроумный, но незначительный и малоправдоподобный, в то время как при медленном, подробном повествовании создастся впечатление, что я верю в свою историю, и из нее можно сделать нечто серьезное и даже устрашающее. Великая опасность - впасть в однообразие и скуку. Вот что все же меня пугает; а впрочем, никогда не поздно сократить, урезать. К тому же писать коротко для меня дело невозможное. Я не могу изложить какую-нибудь идею, не дойдя до самого конца.

681. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. 6 АВГУСТА 1874.

Повинуясь твоему приказу, моя крошка, я послал тебе первую фразу из "Бувара и Пекюше". Но поскольку ты ее почтила, а вернее сказать, пожаловала названием реликвии, поддельных же реликвий чтить не следует, знай, что та, которой ты владеешь,- не подлинная.

Вот подлинная: "Стояла жара - тридцать три градуса, и на бульваре Бурдон не было ни души" '. И теперь ты долго ничего больше не будешь знать. Я топчусь на месте, вымарываю, вычеркиваю, впадаю в отчаяние. Вчера к вечеру у меня от всего этого жестоко разболелся желудок. Но дело пойдет на лад: нужно, чтобы пошло. И все-таки книга эта чудовищно трудна. Как бы мне не сдохнуть, преодолевая эти трудности. Главное, что она займет меня на долгие годы. Пока работаешь, не думаешь о своей жалкой личности.

682. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 21 АВГУСТА 1874.

Мне невесело! Уж до того невесело. Более чем когда-либо я оплакиваю (не говоря о других) моего бедного Буйе, отсутствие которого ощущаю в каждой строке "Бува-ра и Пекюше" '. Какая дьявольски трудная книга! Боюсь, как бы мозг мой не истощился; может быть, это потому, что я слишком увлекся сюжетом и глупость моих чудаков передается мне.

683. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. ПАРИЖ, 28 АВГУСТА 1874.

Бедняга Москвитянин уже два дня, как вернулся, и чувствует себя хуже чем когда-либо. Я съездил к нему в Буживаль (путешествие пренеприятное из-за омнибуса; ему никогда не догадаться, на какую я пошел жертву ради него), и мы провели время во взаимных жалобах и скорбях по поводу наших недугов. Я бы, однако же, с ним не поменялся. Говорили мы, разумеется, только о "Буваре и Пекюше", и в итоге дело у меня пошло. Но я был в большом унынии, когда выезжал из Круассе.

684. ЭДМОНУ ДЕ ГОНКУРУ. КРУАССЕ, 22 СЕНТЯБРЯ 1874.

Как вы печальны, дорогой друг! Ваше удрученное состояние огорчает меня. Вы слишком вглядываетесь в суть вещей. Стоит хоть немного призадуматься всерьез - и хочется пустить себе пулю в лоб. Поэтому нужно действовать. Если читаешь книгу, пусть самую глупую, следует дочитать ее до конца. Из книги, которую садишься писать, быть может, получится вздор - что за важность. Будем ее писать! Конец "Кандида": "Будем возделывать наш сад" - величайший урок нравственности, какой только есть '. Не понимаю, как можете вы тратить время на охоту, на рыбную ловлю. Поверьте, это все весьма пагубные занятия. "Развлечения" не развлекают - точно так же, как возбуждающие средства не возбуждают. Пусть я и невропат, но в глубине души я - мудрец. Так вот, молю вас и заклинаю, смело беритесь снова за работу и не оглядывайтесь назад.

685. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 22 СЕНТЯБРЯ 1874.

Я снова поверил в "Бувара п Пекюше". Дело пошло лучше. По-моему, я поймал верный тон. Скоро кончу первую главу.

Репетиции "Слабого пола" начнутся, возможно, через месяц '. Стало быть, к тому времени я переберусь в Париж на всю зиму; но до той поры хотелось бы дописать все вступление о моих чудаках.

Раз вы читаете Бюлозов журнальчик, то, должно быть, насладились "Историей бриллианта" Поля де Мюссе? 2 Что за творение! Бьюсь об заклад, вам такого не написать.

Советую вам зайти в вестибюль фотографии Надара... Там вы узрите фотографию Александра Дюма в натуральную величину и рядышком терракотовый бюст, изображающий его же. Печать возвещает, что он пишет предисловия к "Манон Леско" и к "Полю и Виргинии" 3. И подумать только, что ему и в голову не приходит, насколько он смешон!

Получаете ли вы вести от госпожи Санд? Мне она больше не пишет.

686. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 26 СЕНТЯБРЯ 1874.

Умственный уровень общества, мне кажется, становится все ниже. До каких глубин глупости мы опустимся? Последняя книжка Бело ' была распродана за две недели в количестве восьми тысяч экземпляров, "Завоевание Плассана" Золя - тысяча семьсот экземпляров за полгода, и ни единой статьи. Все кретины в понедельничных обозрениях прямо-таки млеют от восторга по поводу "Цепочки" господина Скриба!.. 2 Франция больна, серьезно больна, что бы там ни говорили; и мысли мои становятся все чернее и чернее.

687. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, 26 СЕНТЯБРЯ 1874.

Тем не менее мне предстоит в скором времени отдать себя на посмешище черни. "Слабый пол" будет играться в "Клюни" после пьесы Золя, которая сейчас, должно быть, репетируется; ' возможно, это произойдет в середине декабря. Вейншенк как будто в восторге, он рассчитывает на успех, в котором я сомневаюсь. Впрочем, это очень мало

меня тревожит. Куда больше озабочен я своими чудаками. Но "кое-кто" порицает меня за то, что я появлюсь на второразрядных подмостках, "кое-кто" считает, что... трудно им угодить. "Кое-кто" - это гигантских размеров собирательный дурак. И однако же - о, убожество! - мы трудимся, дабы этого "кое-кого" позабавить.

688. ПРИНЦЕССЕ МАТИЛЬДЕ. КРУАССЕ, 1 ОКТЯБРЯ 1874.

После жестоких трудностей начала я в конце концов поймал верный тон и надеюсь, что дело пойдет, но отсюда до завершения сколько еще мук! У меня выпадут последние мои волосы!

689. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 8 ОКТЯБРЯ 1874.

Тургенев прислал мне вчера три статьи из одной берлинской газеты о "Святом Антонии" '. Автор этих статей, один из друзей Тургенева, просит разрешения перевести "Саламбо". Когда ты будешь здесь, переведешь вышеупомянутые хвалебные статьи, восславляющие Старика.

690. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 8 ОКТЯБРЯ 1874.

Спасибо за присланное '. Вот истинно дружеский знак внимания. "Узнаю тебя, Маргарита" 2. Поблагодарите за меня господина Линдау, он очень любезен. Когда моя племянница будет здесь, приблизительно через неделю, я попрошу ее перевести его статьи.

...Бувар и Пекюше только что прибыли в свой загородный дом: надеюсь кончить первую главу к концу будущей недели. Дела театральные, которые, впрочем, тревожат меня очень мало, на некоторое время отвлекут меня, но я вернусь сюда как можно скорее.

...Услаждаетесь ли вы бонапартистскими междоусобными распрями, стычкой жеромистов с лулутинцами? 3 Каков фарс, а?

Меня так и подмывает сочинить пьесу про бегство Базена 4. Но чувство смешного отжило свой век. В былые времена эта история заставляла бы корчиться от смеха. Сейчас она прошла незамеченной. О вельх! - как говорил господин де Вольтер 5.

691. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 11 ОКТЯБРЯ 1874.

До тех пор мне хватит времени двинуть вперед мою первую главу (ту, где речь о сельском хозяйстве) ', которая уже стала отчетливо вырисовываться в моем воображении. Пролог будет дописан завтра; чтобы дописать его, мне достаточно пройтись ночью со свечой по огороду; нынче же вечером я отправлюсь в сей поход 2.

В следующую субботу, возможно, съезжу с Лапортом посмотреть образцовую ферму в Лизоре.

692. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 15 ОКТЯБРЯ 1874.

Сейчас я готовлю первую главу (сельское хозяйство и садоводство). Вступление написано1. По количеству страниц это очень немного, зато я, наконец, пустился в путь, что было непросто. Но что за книга! Вчера к полуночи пот лил с меня градом, и это при открытом окне. Главная трудность такого сюжета - разнообразить обороты. Если у меня получится, то это будет, говоря совершенно всерьез, вершина Искусства.

693. И. С. ТУРГЕНЕВУ. ПАРИЖ, 25 НОЯБРЯ 1874.

Что случилось? Не разболелись ли вы еще больше? Почему вас совсем не видно? Почему от вас нет вестей?

Золя и Доде хотят возродить наши вечера '. Но для этого нам нужен наш великий Тургенев.

694. ЖОРЖ САНД. ПАРИЖ, 2 ДЕКАБРЯ 1874

Я тружусь как проклятый над моей книжицей и временами задаюсь вопросом, уж не был ли я безумен, когда ее замыслил. Но, подобно Тома Диафуарусу, я закалил себя против трудностей '. Правда, двигаюсь я черепашьим шагом. Кроме этих поистине чудовищных трудностей, приходится еще изучать кучу вещей, которых я не знаю. Надеюсь через месяц покончить с сельским хозяйством и садоводством - и это будет всего только две трети моей первой главы.

. ' Кстати о книгах, прочтите-ка "Фромона и Рислера" моего друга Доде и "Дьявольские лики" моего недруга Барбе д'Оревильи 2. Смешно до колик. Возможно, дело в извращенности моего ума, питающего слабость к нездоровым предметам, но сие последнее творение показалось мне забавным до крайности: такой невольный гротеск - дальше некуда.

Впрочем, повсюду тишь и застой! Франция тихонько идет ко дну, словно прогнивший корабль, и надежда на спасение кажется несбыточной даже людям с самыми крепкими нервами. Нужно пожить здесь, в Париже, чтобы получить представление о всеобщем падении, о глупости и маразме, в которых мы барахтаемся.

Я весь проникнут ощущением этой агонии, и мне до смерти грустно. Когда не терзаюсь своим трудом, предаюсь самооплакиванию. Так обстоят дела. Мои досуги заполнены одним - думаю о тех, кто умер. И сейчас я скажу вам нечто весьма претенциозное: меня никто не понимает; я принадлежу другому миру. Мои собратья по ремеслу так мало собратья мне! С одним только Виктором Гюго я могу говорить о том, что меня занимает. Позавчера он цитировал мне наизусть Буало и Тацита. Для меня это было подарком, ведь это такая редкость.

695. ЖОРЖУ ШАРПАНТЬЕ. ПАРИЖ, ДЕКАБРЬ 1874.

У меня тоже были всякие неприятности этой зимой. К тому же Бувар и Пекюше тянут меня тишком, а вернее, силком прямо на тот свет. Из-за них я протяну ноги! Тем не менее вот уж несколько дней, как я немного ожил. Ах, если бы уже были написаны три главы, которые мне предстоит написать!

696. АНРИ БРЕННУ. ПАРИЖ, 30 ДЕКАБРЯ 1874.

С твоей стороны было очень любезно вспомнить обо мне и сообщить о твоих литературных трудах.

Всякий раз, когда тебе захочется написать мне такое письмо, оно будет встречено с радостью. Ты совершенно прав, что хочешь прежде познавать вещи, а уже потом их описывать. Подобная честность - признак здравого разума. Мошенничество в Искусстве, как и в свете, дает лишь весьма жалкие результаты.

Чтобы быть сильным, надо быть честным. Вглядывайся во все, что может тебе пригодиться. Читай много, читай как можно больше. Восхищайся великими, смейся над мелкотой и иди вперед.

Заботься о своем здоровье. Делай все, что нужно, чтобы стать крепким молодцом. Литература требует закалки кузнеца.

697. ЖОРЖ САНД. ПАРИЖ, 13 ЯНВАРЯ 1875

Не пойму, что со мною последние полгода, но чувствую себя глубоко больным, хотя ничего не могу сказать более определенного и знаю много людей, пребывающих в том же состоянии. Почему? Мы больны, пожалуй, болезнью Франции; здесь, в Париже, где бьется ее сердце, болезнь эта ощущается острее, чем на окраинах, в провинции.

Уверяю вас, сейчас со всеми творится что-то смутное, непонятное. Наш друг Ренан - один из тех, кто впал в самое глубокое отчаяние, и принц Наполеон полностью разделяет его мысли '. А ведь у них-то нервы крепкие! Что до меня, то я во власти самой типичной ипохондрии. Надо бы смириться, а я не смиряюсь.

Работаю я как можно больше, чтобы не задумываться о себе. Но поскольку я взялся за осуществление замысла, абсурдного по своей неисполнимости, мое уныние усугубляется чувством собственного бессилия.

...Не говорите мне больше, что "глупость священна, как всякое проявление детства" 2, ибо глупость не способна ничего породить. Позвольте мне остаться при мысли, что умершие "ничего не ищут более", что они отдыхают. Слишком много мук терпишь на земле, чтобы не обрести права на покой в ее утробе. Ах, как я вам завидую, как хотел бы обладать вашей безмятежностью.

698. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. ФЕВРАЛЬ 1875

Непристойных! писатель, развратный юноша ', приходите ко мне в воскресенье не к завтраку (потом объясню, почему), а часам к двум дня (если только не поедете на лодке).

Это мое последнее воскресенье здесь, и Тургенев обещал наконец перевести нам "Сатира" папаши Гете 2.

699. НЕИЗВЕСТНОМУ ЛИЦУ. КРУАССЕ, 17 МАРТА 1875.

Никак не могу, сударь, разрешить вам то, о чем вы просите, потому что уже несколько раз отказывал в согласии на постановку "Госпожи Бовари" на сцене. Кстати, саму эту идею я считаю бесплодной. "Госпожа Бовари" - не сюжет для театральной пьесы '.

700. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. ПАРИЖ, 24 ИЛИ 25 МАРТА 1875.

Я сказал милейшему Москвитянину, что дал тебе его томик Гете, и он предлагает помочь тебе в переводе "Прометея" ', ибо, по-видимому, это трудно. Договорись с ним.

701. ЖОРЖ САНД. ПАРИЖ, 27 МАРТА 1875

С моим здоровьем творится что-то неладное. Мое подавленное состояние, по-видимому, есть следствие чего-то неразгаданного, кроющегося внутри меня. Я чувствую себя старым, изможденным, ко всему у меня отвращение. И люди раздражают меня ничуть не меньше, чем я сам.

И все же я работаю, хотя без всякого воодушевления, словно выполняя какую-то повинность; может быть, именно эта работа и приводит меня в такое состояние, ибо я взялся за поистине сумасшедшую книгу.

...Словно старик, я погружаюсь в воспоминания о своем детстве... Я ничего больше не жду от жизни, кроме бесконечных листов бумаги, которые мне предстоит марать. Мне кажется, будто я бреду по какой-то бескрайней пустыне неведомо куда. И будто я одновременно - и пустыня, и путешественник, и верблюд!

702. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. ПАРИЖ, АПРЕЛЬ 1875.

Бувар и Пекюше переполнили меня до такой степени, что я уже превратился в них! Их глупость - это моя глупость. От этого я и пропадаю. Возможно, этим все объясняется. Нужно быть сумасшедшим, чтобы задумать подобную книгу. Я наконец завершил первую главу и подготовил вторую, в которую войдут Химия, Медицина и Геология, причем все это должно уложиться страниц в тридцать. И это - вместе с второстепенными персонажами, ведь надо же создавать видимость действия, вести рассказ, чтобы все это не смахивало на философскую диссертацию. Удручает меня то, что я больше в эту книгу не верю. Мысль о предстоящих трудностях заранее меня подавляет. Книга стала для меня тягостной повинностью.

..."Аббат Муре" -любопытная книга, не правда ли? Но Параду попросту не получается '. Чтобы изобразить его, нужен совсем другой писатель, а не мой друг Золя. Ну - не важно! В этой книге есть куски, исполненные подлинного таланта,- это, прежде всего, образ Аршанжиа и конец, возвращение в Параду.

703. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 10 МАЯ 1875

Мне показалось все же, что Тургенев очень доволен первыми тремя главами моей ужасной книжицы. Но, может быть, он слишком меня любит, чтобы судить беспристрастно.

704. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 3 ИЮЛЯ 1875.

Мне грустно, что вы нездоровы, дорогой мой старик! А у меня дела плохи! Совсем плохи! Бувар и Пекюше заброшены. Я взялся за безумное предприятие, теперь мне это ясно, боюсь, что на том все и кончится. Мне кажется, я иссяк.

А кроме того, говоря по правде, у меня сейчас большие неприятности, серьезнейшие тревоги денежного характера '. Бедная моя голова болит так, словно по ней били палкой. Настоящее отнюдь не весело, а будущее меня пугает.

Так как я неспособен сейчас к какой-либо работе, возможно, что приблизительно в середине августа я отправлюсь месяца на два в Конкарно 2, вместе с Жоржем Пуше. Буду разводить рыб и есть омаров.

Хотелось бы уснуть и не просыпаться целый год. Я устал от жизни, вот в чем все дело.

705. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 9 ИЮЛЯ 1875.

Жизнь по-прежнему отнюдь не радует, дорогая Каро! Чувствую себя все хуже и хуже. Единственное мое занятие сейчас - смотреть на стенные часы и ожидать завтрашнего дня. Ночью не сплю больше пяти часов. И днем не могу уснуть!

...Это очень мило, что ты пишешь мне всякие нежные слова, но меня возмущает, когда ты говоришь: "Нужно постараться приучить себя спокойно смотреть на дерево, комнату, любимую безделушку, расставание с которыми словно отнимает у нас лучшую часть нас самих". Всю мою жизнь я провел, отказывая своей душе в самой естественной и законной пище, я вел жизнь суровую и исполненную труда. Ну вот, больше я так не могу. Я чувствую себя на пределе. Меня душат сдерживаемые слезы, я срываюсь. И потом, мне непереносима мысль, что у меня больше не будет собственной крыши над головой, моего home. Теперь я смотрю на Круассе глазами матери, которая, глядя на своего чахоточного ребенка, спрашивает себя: "Сколько он еще протянет?" Не могу примириться с тем, что со всем этим мне придется, быть может, навсегда расстаться! '

Но даже не это волнует меня сейчас больше всего. Страшно удручает меня, бедная моя Каро, твое разорение и твое будущее. Разорение - это не шутка! И никакие высокие слова о смирении и самоотверженности нисколько меня не утешают! Ну - нисколько!

Вот уже три дня, как солнце не показывается ни на минуту. Небо ровное, серое, неподвижное, дождь льет без передышки. Полная тишина. И ни один человек не зашел ко мне за все это время.

...О переезде говорить не буду 2. Действуй, как хочешь. По мне - все будет хорошо. Я до такой степени эгоистичен, что даже не жалею тебя за то, что ты обо мне хлопочешь,- усталость в тысячу раз легче, чем мучительное ничегонеде-ланье, в которое я погружен.

Наверное, было бы куда более уместно, дорогая моя девочка, написать тебе какие-нибудь ободряющие слова, но я не нахожу их.

Ну, ничего! До завтра! Может быть, у меня будут какие-нибудь хорошие новости.

Не ленись писать мне подробно обо всем, что происходит.

Я чувствую себя очень одиноким и очень хочу снова видеть тебя.

706. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 12 ИЮЛЯ 1875.

Чистой совести недостаточно, чтобы жить спокойно, и есть множество мошенников, которые куда более счастливы, чем я. Ах, уж и глотаю я их, эти чаши горечи!

...И тем не менее вчера вечером я немножко (подчеркиваю: немножко) поработал. Ибо бывают минуты, когда ко мне, вопреки всему, возвращается надежда. Но затем я снова падаю духом. Попытаюсь еще заставить себя работать, но как это меня изматывает! Чувствую, что жизнь из меня уходит: слишком я уже стар, чтобы столь жестокие потрясения прошли для меня даром.

707. ЛЕОНИ БРЕНН. КРУАССЕ, 18 ИЮЛЯ 1875.

Нет, дорогой друг, ни минуты я не думал, что вы могли меня забыть, хотя для вас это было бы и лучше. Я сейчас слишком невеселый предмет для размышлений. "Дела" (!) до сих пор не закончены, и скоро уже четыре месяца, как мы живем в адской тревоге! Даже при самом благополучном исходе нам едва останется на жизнь (во всяком случае, на ближайшее время). И я очень боюсь, что рано или поздно придется покинуть наше родное Круассе. Для меня это было бы последним, смертельным ударом. В моем возрасте жизнь не начинают сызнова. Вы знаете, что я не склонен к позе. Ну так вот, я считаю себя человеком конченым: такой удар не может не свалить с ног! И все же если у меня останется Довиль, если Комманвиль избежит банкротства, сможет снова работать и если мы сохраним Круассе, еще можно будет как-то жить '. Если же нет - жить будет не на что.

Зарабатывать деньги, пишете вы? Чем? Я не романист, не драматург, не журналист. Я писатель, а за стиль, стиль как таковой, деньги не платят. Поступить на какое-нибудь место? Но - на какое?

Ах, жизнь тяжела, и я ужасно страдаю. От всего этого я отупел. Я даже неспособен читать что-нибудь мало-мальски серьезное.

...Я пожертвовал в своей жизни всем ради свободы своего ума, и теперь это разорение отняло у меня и ее. Вот что больше всего приводит меня в отчаяние.

708. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 22 ИЮЛЯ 1875.

Вот наконец кончился дождь и показалось солнце! Оно блестит на воде, лодки под белыми парусами тихо скользят по ней. Как здесь прекрасно! И подумать только, что скоро, может быть, придется все это покинуть! Никак не могу свыкнуться с этой мыслью. Поговорим об этом на будущей неделе.

Да, бедная моя девочка, я страдаю, и так сильно, что не могу этого выразить. Все же вчера вечером провел два часа над Буваром и Пекюше. Ничего толком не сделал, но хотя бы думал не о Делах.

709. ЛЕОНИ БРЕНН. КРУАССЕ, 28 ИЮЛЯ 1875.

Усилием воли я все же заставил себя взяться за работу, но с каким отвращением, мой дорогой, мой прелестный друг! Дни тянутся так долго! Я просто сдыхаю от горя. Вот вам истинная правда.

...Одно только могло бы приободрить меня - если бы меня осенила какая-нибудь великолепная идея, если бы возник вдруг увлекательный литературный замысел и заставил бы меня забыть о реальной жизни. Но мечтать об этом - все равно что надеяться поймать синюю птицу.

710. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 30 ИЮЛЯ 1875.

Мое последнее письмо было "безысходно мрачным", говорите вы, дорогой друг? Но у меня есть основания быть безысходно мрачным, ибо - скажу вам теперь всю правду - мой зять Комманвиль полностью разорен. И я сам скоро окажусь весьма стесненным в средствах.

В этих обстоятельствах больше всего меня удручает положение бедной моей племянницы. Мое отцовское сердце жестоко страдает. Наступают очень печальные времена - нужда в деньгах, унизительность всего этого, ломка привычного существования. Дальше идти некуда, я совершенно подавлен. После всего случившегося я чувствую, что уже ни на что не способен. Мне уже не подняться, дорогой друг. Я сражен наповал.

Какие тяжкие дни мы переживаем! И так как мне не хочется, чтобы вы разделили их с нами, я вынужден просить вас отложить на некоторое время ваш приезд, о котором вы сообщаете во вчерашнем письме. Сейчас мы не сможем вас принять. А между тем одному богу известно, насколько легче стало бы мне на сердце, если бы я мог обнять моего старого Тургенева!

Не знаю еще, поеду ли я в Конкарно. В любом случае это произойдет не раньше чем через месяц-полтора.

Уже очень давно не писал я госпоже Санд. Так вот, передайте ей, что я думаю о ней больше, чем когда-либо. Но написать ей v меня нет сил.

Нам придется собрать воедино остатки нашего состояния. Это дело не одного дня. Что у нас останется? Не так много. Это-то уже ясно. И все же, надеюсь, Круассе мне удастся сохранить. Но счастливые дни кончились, и впереди меня ждет лишь жалкая старость. Лучше всего было бы поскорее подохнуть.

Я такой эгоист, что ничего не пишу о вас. Я уже и сам это заметил. Почему не могу я взять на себя ваши страдания! А своих никому не желаю!

711. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 10 АВГУСТА 1875.

Нет, милый старый друг, не приезжайте! Слишком грустно это было бы и для меня и для вас... На сегодняшний день положение совершенно безнадежно, и вряд ли будущее окажется намного лучше. Для меня это - смертельный удар. Вопрос теперь только в том, сколько времени мне понадобится, чтобы подохнуть от него.

712. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 18 АВГУСТА 1875.

С юных лет я всем жертвовал ради спокойствия своего духа. Теперь оно потеряно навсегда. Вы знаете, что я не любитель громких слов. Так вот, мне хочется как можно скорее подохнуть, ибо я конченый человек, я опустошен и чувствую себя более старым, чем столетний старик. Мне бы загореться каким-нибудь замыслом, каким-нибудь сюжетом для новой книги. Но нет у меня больше веры, и всякая работа стала для меня невозможной. Так что меня тревожит не только мое материальное положение, но и мое литературное будущее кажется мне погубленным.

Наверное, разумно было бы уже сейчас начать подыскивать какую-нибудь службу, доходную должность, но - на что я годен? И притом, заметьте, мне уже пятьдесят четыре года, а в этом возрасте не меняют привычек, не начинают жизнь сызнова.

Я не поддался несчастью. Я решил быть стоиком и каждый день прилагаю огромные усилия, заставляя себя работать. Но не могу! Не могу! Мои несчастные мозги словно расплющены.

713. АЖЕНОРУ БАРДУ. КРУАССЕ, 13 СЕНТЯБРЯ 1875.

Как ты добр, дорогой мой Барду! Вот что прежде всего я должен тебе сказать. То, что ты для меня делаешь, глубоко трогает меня, хотя и не удивляет '.

...Но вернемся к тому, что ты собираешься предпринять. Не торопись. Ибо я боюсь, как бы мне не пришлось в ходе этих дел оказаться по отношению к тебе неблагодарным. Если мне хотят предложить должность в Национальной библиотеке, где работать чрезвычайно тяжело, и ради этого я должен буду жить весь год в Париже, или мой оклад будет меньше трех-четырех тысяч, мне просто нет расчета соглашаться. Ибо это мало улучшит мое положение. Необходимость постоянно жить в Париже только увеличит мои расходы, и я ничего на этом не выиграю. Короче говоря, дорогой друг, мне подошла бы какая-нибудь синекура или что-либо вроде этого. Ты видишь, я говорю с тобой откровенно. Ты скажешь, что я очень требователен. Это верно. Но я предпочитаю ничего от тебя не утаивать.

Если твоими стараниями мне начнут предлагать места совсем для меня неподходящие, я от них откажусь, а тем самым как бы пренебрегу твоей дружеской заботой.

Раз пока еще у меня не горит, продолжай закидывать свои сети - наблюдай, выясняй, подстерегай. Через полтора месяца я буду в Париже. Я к тебе приду, и мы основательно все обсудим. Но до тех пор - ничего не решай. Однако, если бы вдруг представилось что-нибудь особо интересное, сообщи мне тотчас же.

Я рад был бы ответить тебе более определенно, но я и сам пока не знаю, как отразится на мне в конечном счете банкротство Комманвиля и до какой степени я окажусь разорен. Одно только ясно - отныне мы все трое должны будем жить на весьма ограниченные средства, и дополнительные три-четыре тысячи франков дохода были бы мне весьма кстати, при условии, что я смогу проводить в Кру-ассе не меньше четырех месяцев в году и у меня не будет занятий, мешающих моей работе.

Ты видишь, я выкладываю все "карты на стол", я говорю с тобой как с другом, а не как с покровителем. У тебя хватит чуткости, чтобы понять, что происходит в моей душе.

714. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КОНКАРНО, 25 СЕНТЯБРЯ 1875.

Может быть, наконец сегодня я получу письмо от моей бедной девочки?

...Как ни прилежно смотрю я на рыб в садке, а потом на море, как ни стараюсь каждый день гулять и купаться, мысли о будущем меня не покидают. Какой ужас! Да уж, твой бедняга-муж не был рожден для того, чтобы принести мне счастье '. Но не будем больше говорить об этом - к чему? Уверяю тебя, я очень благоразумен. Я даже попытался начать писать что-нибудь небольшое и написал (за три дня!) полстраницы плана "Легенды о святом Юлиане Милостивом". Если хочешь познакомиться с этой легендой, возьми "Опыт о живописи на стекле" Ланглуа 2. Словом, я понемногу успокаиваюсь, по крайней мере внешне; но в глубине души у меня по-прежнему мрак.

...Я остался вдвоем со славным Пуше, которому глубоко завидую. Вот кто прочно стоит на ногах! А я чувствую себя вырванным с корнем - несусь, куда несет ветер, подобно сухой водоросли на песке.

Но я хочу заставить себя написать "Святого Юлиана". Буду делать это, как отбывают повинность, и посмотрю, что получится.

715. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КОНКАРНО, 30 СЕНТЯБРЯ 1875.

Нынче здесь гроза и у меня болит голова. Одним словом, дело не двигается.

Прочти историю святого Юлиана Милостивого в "Золотой легенде" '. По Ланглуа ты плохо ее поняла (хотя она недурно там изложена).

...Несмотря на все твои советы, никак не могу довести себя до "очерствения", моя дорогая девочка. Все чувства мои перевозбуждены. У меня больные нервы и больной мозг - очень-очень больной, я это чувствую.

716. ЛЕОНИ БРЕНН. КОНКАРНО, 2 ОКТЯБРЯ 1875.

Что сказать вам о себе, дорогой мой друг? Я - "человек времен упадка" ' - ни христианин, ни стоик и ни в какой мере не приспособлен к борьбе за существование. Я строил свою жизнь таким образом, чтобы сохранить спокойствие духа, и жертвовал всем ради этой цели, подавляя свои чувства и заставляя молчать сердце. Теперь я понимаю, что ошибался. Самые мудрые предвидения ни к чему не привели, и я оказываюсь разоренным, раздавленным, отупевшим. И потом - заметьте - мне скоро пятьдесят четыре юда. В этом возрасте привычки становятся нашими тиранами и жизнь нельзя переделать заново.

Чтобы заниматься искусством, нужно быть свободным от материальных забот - состояние, которого отныне я буду навсегда лишен. Мой мозг перегружен низменными заботами. Я чувствую себя совсем разбитым. Словом, ваш друг - конченый человек!

Но, уверяю вас, я стараюсь выкарабкаться из этого состояния. На следующей неделе даже примусь писать небольшую повесть. Но нет у меня больше веры, после таких ударов уже не подняться.

717. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КОНКАРНО, 3 ОКТЯБРЯ 1875.

Как вы поживаете, мой великий Тургенев? И как поживают все?

А я понемногу успокаиваюсь. Не то чтобы я был весел, но горе стало менее острым, и, поскольку теперь окончательно ясно, что разорения зятя удалось избежать, мне стало легче на сердце. Вопрос теперь в том, как мы будем жить дальше и смогу ли я спасти хоть какие-нибудь остатки моего состояния. Несмотря на все доводы, которые я себе приводил, и все решения, которые я хочу принять, я чувствую, мой добрый друг, что я конченый человек! Я получил страшный удар по голове, и он раздавил мне мозг - вот что произошло.

Я оставил Бувара и Пекюше, из которых мне было не выпутаться (вернусь ли я к ним позже? Кто знает?); и, чтобы заняться чем-то, хочу попытаться написать небольшую повесть - легенду, которая изображена на витражах Руанского собора. Она будет очень короткой, страниц тридцать, не больше. Не то чтобы меня это особенно увлекло, а просто надо себя занять и проверить, способен ли я еще построить фразу,- я в этом сомневаюсь.

Встаю я в девять часов, объедаюсь омарами, после обеда сплю в постели, гуляю по берегу моря и в десять часов вечера ложусь спать. Ничего не читаю. Живу, словно какая-нибудь устрица. Порой наблюдаю, как мой сожитель Жорж Пуше анатомирует рыбу или моллюска. Вот и все. И вспоминаю о прошлом - о своем детстве, о юности, обо всем, что уже не вернется. И меня охватывает бесконечная печаль. А назавтра все это повторяется снова. Если ум уже не устремляется к будущему - значит, ты стал стариком. Вот это и случилось со мной.

В другое время здешние места очаровали бы меня, но на взбудораженные нервы лицезрение природы влияет не так уж благотворно, как это принято считать. Оно только еще углубляет в тебе чувство собственного ничтожества и бессилия.

Я замечаю, что мое письмо отнюдь не брызжет весельем. Ну, ничего, зато оно докажет, что я помню о вас.

718. ЭРНЕСТУ КОММАНВИЛЮ. КОНКАРНО, 7 ОКТЯБРЯ 1875.

Я с крайним отвращением отношусь к регулярной службе, к утрате своей независимости. Любая работа за деньги (какова бы она ни была) кажется мне падением. Но увы! - жить все-таки надо! И, возможно, я впоследствии еще пожалею, что упустил подходящий случай '.

719. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КОНКАРНО, 17 ОКТЯБРЯ 1875.

Мой миленький "Юлиан Милостивый" не движется, но немного занимает мои мысли, а это - главное. Наконец-то я перестал коснеть в праздности, которая меня сокрушала. Но мне понадобятся кое-какие книги о средних веках. И потом, не так уж легко писать эту историю. Тем не менее я тружусь упорно. Я - умница.

Вчера получил милое письмо от старика Тургенева, который просит передать тебе привет. Какой это очаровательный человек! Он и матушка Санд в эти полгода находили для меня слова, которые меня трогали.

720. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КОНКАРНО, 21 ОКТЯБРЯ 1875.

Черт побери! Вы-то успеете написать свои тридцать страниц, пока я еще только доберусь до десятой! ' Ибо, несмотря на мое твердое решение и неслыханные усилия воли, я совсем не двигаюсь вперед. Я снова начал терять мужество, дорогой мой старик, у меня бывают такие приступы слабости, что мне кажется - сейчас сдохну. Сказываются все те горькие чаши, которые мне пришлось испить за последние полгода. Да уж, досталось мне, что н говорить! Что касается будущего, не хочу больше о нем думать (хотя невольно думаю). Может быть, все окажется я не так плохо, как мне представляется? Во всяком случае, теперь уже ничего не вернуть, и, в сущности, я серьезно болен. Надеюсь довести себя хотя бы до пристойного состояния, то есть стать менее невыносимым для окружающих; на большее не рассчитываю.

Прочел по вашей рекомендации "Самоубийство ребенка" 2. Не знаю, что об этом и думать. Безусловно, это производит сильное впечатление, но написано беспомощно. Хотя там и сконцентрировано много энергичных мазков, я нахожу, что персонажи обрисованы недостаточно четко. Сам герой, самоубийца, изображен слишком гротескно. Автор забыл об очень важной вещи - о страхе, который внушает детям труп. Тем не менее вещица эта весьма примечательна. Это в духе Золя.

721. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КОНКАРНО, 21 ОКТЯБРЯ 1875.

Собираюсь написать несколько небольших писем, в том числе... доброму Лапорту. Последую твоему совету - спрошу его мнения относительно моей службы! Но эта перспектива вызывает во мне такое отвращение! Чтобы я, столь гордый от природы человек, получал бы жалованье, был под чьим-то начальством, имел хозяина?! Ладно, еще посмотрим!

722. ЛЕОНИ БРЕНН. ПАРИЖ, 9 ДЕКАБРЯ 1875.

Несмотря на мою любовь к папаше Гюго, я со дня на день откладываю визит к нему - уж больно меня воротит от его помешательства на политике ', и потом надо для этого выходить вечером из дому, а мне это стало теперь трудно. Всякое действие нынче вызывает у меня отвращение, и небольшого запаса энергии, который у меня еще остается, едва хватает на то, чтобы, во-первых, жить и, во-вторых, писать. Сверх этого я уже ни на что не способен.

...Поскольку нужно как-то развлекаться, я пошел посмотреть Росси в "Отелло". Но уж слишком они исказили текст. Итальянцы, как и французы, отличаются тем так называемым "хорошим вкусом", который есть не что иное, как чистейший идиотизм! 2 Ах, какая же это бездонная бездна - глупость! При всем том Росси - великий актер, в Париже ему нет равного.

...А ко мне снова привязались с тем делом, которое прошлой зимой затеял г-н де Саси. Другими словами, кое-кто (среди них Золя и Доде) уговаривает меня представить свою кандидатуру в Академию! Но у меня есть принципы, и я выставлять себя на подобное посмешище не стану.

723. ЖОРЖ САНД. ПАРИЖ, 16 ДЕКАБРЯ 1875

Вы знаете, что я оставил свой большой роман и взялся за маленький средневековый пустячок, в котором будет страниц тридцать, не больше '. Это переносит меня в мир более чистый, чем нынешнее общество, и хорошо на меня действует. Кроме того, ищу сюжет для современного романа, но колеблюсь между несколькими, пока еще не очень ясными замыслами 2. Хочется сделать нечто сжатое и сильное. Только нити для ожерелья (то есть главного) у меня пока нет 3.

Внешне моя жизнь не изменилась: вижусь с одними и теми же людьми, принимаю у себя все тех же посетителей. Мои неизменные воскресные гости - это, прежде всего, великий Тургенев, более обаятельный, чем когда-либо, и, конечно, Золя, Альфонс Доде и Гонкур. Вы никогда не говорили со мной о первых двух. Что вы думаете об их книгах?

Не читаю я ничего, кроме Шекспира, которого начал перечитывать всего подряд. Это укрепляет, начинаешь дышать полной грудью, словно поднялся на высокую гору. Рядом с этим поразительным малым все кажется посредственным.

Я почти не выхожу из дома, а потому еще не видел папашу Гюго. Нынче вечером придется все же напялить башмаки и отправиться засвидетельствовать свое почтение. Сам по себе он мне бесконечно симпатичен, но его свита... Ах нет, увольте! 4

724. ЖОРЖ САНД. ПАРИЖ. ПОСЛЕ 20 ДЕКАБРЯ 1875.

Ваше письмо от 18-го, такое доброе и по-матерински ласковое, заставило меня долго размышлять. Я раз десять перечитывал ваши наставления ', но, признаюсь вам, так и не уверен, что понял до конца. Короче говоря, что. по-вашему, я должен делать? Объяснитесь точнее.

Я изо всех сил стараюсь расширять свой кругозор, я вкладываю в работу всю свою душу. Остальное не от меня зависит.

Я "предаюсь унынию" не ради собственного удовольствия, поверьте, но не могу видеть вещи иными, чем вижу их. Что касается "отсутствия убеждений", то - увы! меня от них просто распирает. Я лопнуть готов от постоянно сдерживаемых гнева и негодования. Но, согласно моему идеалу Искусства, художнику не следует выказывать собственные чувства, он должен обнаруживать себя в своем творении не больше, чем бог обнаруживает себя в природе. Человек - ничто, творение - все! Этому принципу, который, может быть, исходит и из ложной предпосылки, не так-то легко следовать. Для меня, во всяком случае, это своего рода добровольная жертва, которую я непрерывно приношу во имя хорошего вкуса. Мне было бы весьма приятно высказать то, что я думаю, и облегчить душу достопочтенного Гюстава Флобера посредством слов, но кому какое дело до вышеупомянутого господина?

Я, как и вы, мой мэтр, думаю, что Искусство - не только критика и сатира; оттого-то я и не пытался никогда преднамеренно заниматься ни той, ни другой. Я всегда старался вникать в сущность вещей и сосредоточиваться на всеобщем, намеренно отворачиваясь от случайного и драматического. Никаких чудовищ, никаких героев!

Вы пишете: "Я не могу давать тебе литературных советов, не могу высказывать каких-либо суждений о писателях, являющихся твоими друзьями" и т. д. Хорошенькое дело! Но я требую от вас советов и жду ваших суждений! Кто же их даст мне? Кому же судить, как не вам?

Говоря о моих друзьях, вы еще добавляете, что это "моя школа" . Да я же лезу вон из кожи, чтобы не иметь школы! Я изначально отвергаю их все. Те перечисленные вами писатели, с которыми я часто встречаюсь, стремятся как раз ко всему тому, что я презираю, и весьма мало беспокоятся о том, что волнует меня. Я считаю весьма второстепенными такие моменты, как техническая деталь, собирание местного материала, в общем, историческую точность. Я превыше всего ставлю красоту, тогда как моих собратьев она заботит весьма умеренно. Они остаются совершенно равнодушными там, где я замираю от восхищения или ужаса. Фразы, которыми я упиваюсь, кажутся им ничем не примечательными. Гонкур, например, бывает счастлив, когда ему удается подхватить на улице словечко, которое он сможет всунуть в книгу, я же радуюсь, если удается написать страницу без ассонансов и повторений. Я отдам все подписи к рисункам Гаварни 3 за некоторые мастерски найденные выражения и словесные обороты вроде: "i'om-bre etait nuptiale, auguste et solennelle" ("тьма была свадебной, царственной и торжественной") папаши Гюго 4 или вот эти строки президента Монтескье: "Пороки Александра были неумеренны, так же как и его добродетели. В гневе он был ужасен. Гнев рождал в нем жестокость" 5.

Словом, я стараюсь хорошенько думать для того, чтобы хорошо писать. Но цель моя - хорошо писать, я этого не скрываю.

Мне не хватает "установившегося и широкого взгляда на жизнь". Вы тысячу раз правы. Но, спрашивается, как можно изменить это? Мрак, в котором пребываю я, как и другие, не рассеешь с помощью метафизики. Такие слова, как "религия" или "католицизм", с одной стороны, "прогресс", "братство", "демократия" - с другой, не отвечают более духовным запросам времени. Новоявленный догмат равенства, проповедуемый радикалами, экспериментально опровергнут физиологией и историей. Я так же мало вижу сегодня возможность установить какой-нибудь новый принцип, как и придерживаться старых. Вот и ищу безуспешно ту главную идею, из которой должно проистекать все остальное.

Пока же я мысленно повторяю слова, сказанные мне однажды стариком Литтре: "Ах, друг мой, человек всего лишь нестойкое химическое соединение, а Земля - лишь одна из второстепенных планет!"

Ничто так не поддерживает меня, как надежда, что я скоро с этой планеты уберусь и не попаду при этом на другую, которая может оказаться еще хуже. Марат сказал: "Я предпочел бы не умирать" ь. Ну нет! Довольно! Хватит с меня мучений!

Пишу сейчас один небольшой пустячок 7, который любая мать спокойно сможет дать прочитать своей дочери 8. В общей сложности будет страниц тридцать. Провожусь с ним еще месяца два. Так медлительно теперь мое вдохновение. Как только оно появится (не вдохновение, а мое твореньице), я пошлю вам его.

725. ЛЕОНИ БРЕНН. ПАРИЖ, 5 ЯНВАРЯ 1876

Моя повестушка (религиозно-поэтическая, в эдаком вычурно-средневековом стиле) понемногу подвигается. Думаю, что закончу ее к концу февраля. Мне противно печатать ее в "Фигаро" (воскресном), хотя зго и самое лучшее из возможного '. С другой стороны. Тургенев хочет перевести ее на русский для одного петербургского журнала 2.

726. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 6 ФЕВРАЛЯ 1876.
Поговорим-ка лучше о ваших книгах.

Я читал их с увлечением,- это доказывается уже тем, что я проглотил их залпом одну за другой - и "Флама-ранда" и "Двух братьев" '. Что за прелестная женщина эта i-жа де Фламаранд и какой превосходный человек г-н Саль-сед! Рассказ о похищении ребенка, путешествие в экипаже и история Заморы - великолепные эпизоды. Интерес ни-i де не ослабевает, более того, он все возрастает. Наконец, в обоих романах меня поражает (как, впрочем, и во всем, что вы пишете) естественность хода мыслей, ваш талант или, вернее, гений рассказчика. Но что за отвратительный хлыщ этот ваш господин Фламаранд! А что до слуги, который рассказывает всю историю и совершенно очевидно влюблен в свою госпожу, то я не понимаю, почему вы более обстоятельно не показали его ревность.

Кроме графа, все герои этой истории - люди добродетельные, даже невероятно добродетельные. Но убеждены ли вы, что они реальны? Много ли вы таких встречали? Конечно, пока читаешь ваш роман - их принимаешь благодаря искусству изображения, а затем?

Словом, дорогой мэтр, и пусть это будет ответом на ваше последнее письмо - вот в чем, мне кажется, наше существенное расхождение 2. Вы с первого же шага решительно во всем воспаряете к небесам и оттуда уже спускаетесь на землю. Вы исходите от априорных понятий, от теории, от идеала. Отсюда - ваше благодушное отношение к жизни, ваша невозмутимость и, в сущности говоря, ваше величие. А я, бедняга, словно свинцовыми подметками прикован к земле. Все волнует меня, терзает, опустошает, и мне приходится делать усилия, чтобы подняться ввысь. Захоти я позаимствовать ваш способ видеть мир, я был бы смешон, только и всего. Потому что сколько бы вы меня ни убеждали, не могу я изменить ни своей природы, ни эстетических взглядов, являющихся ее следствием. Вы упрекаете меня, что я не позволяю себе предаваться естественному "течению жизни". Ну, а как же тогда хваленая дисциплина? Как быть с ней? Я восхищаюсь г-ном Бюффоном, который, прежде чем сесть за работу, надевал манжеты 3 Это щегольство - символ. И при этом я стараюсь как можно непосредственнее вобрать в себя все. Что можно требовать, от меня еще?

Ну, а насчет того, чтобы обнаружить свое личное отношение к людям, которых я изображаю,- нет. нет, тысячу раз нет! Я не считаю себя вправе этого детать 4. Если читатель не извлечет из книги морали, которая должна быть в ней заключена, значит, или читатель болван, или книга фальшивая с точки зрения верности изображения жизни 6. Ибо если что-либо правдиво, значит, оно хорошо. Непристойные книги только потому и безнравственны, что в них нет правды. В жизни все не так происходит.

И, заметьте, что я ненавижу то. что принято называть реализмом, даром что меня сделали одним из его столпов ь. Попробуйте-ка все это согласовать!

Что же касается публики, то меня все больше и брлыпе поражает ее вкус. Так, вчера я был на премьере "Премии Мартена" 7 - забавной шутке, которая, на мой взгляд, очень остроумна. Ни одна реплика этой пьесы не вызвала смеха, а развязка, которая показалась мне превосходной, прошла незамеченной. Словом, гнаться за успехом кажется мне самым пустым занятием. И я не поверю никому, кто станет наставлять меня, какими способами его добиться. Успех - следствие и не должен быть целью. Я никогда не искал его (хоть и очень бы его желал) и стремлюсь к нему все меньше и меньше.

После своей маленькой повести я напишу еще одну 8, потому что слишком измучен, чтобы приниматься сейчас за большую работу. Хотел я было напечатать "Святого Юлиана" в газете, но отказался от этого.

727. АЛЬФОНСУ ДОДЕ. 10 ФЕВРАЛЯ 1876

Только что кончил "Джека" ', и у меня даже голова закружилась.

Читал с огромным увлечением.

Характер Шарлотты, пансион в "жаркой местности" Аржантона, Кларисса и Джек... Великолепно! Великолепно!

А сколько восхитительных деталей!

Мы с вами долго будем беседовать о вашей книге, когда я еще раз ее перечту.

Мне только хочется поблагодарить вас за ваше прекрас ное, совершенно мною не заслуженное посвящение, которое было мне очень приятно .

Мы должны увидеться завтра у Адольфа, где великий Тургенев будет угощать нас московскими блюдами. Это очень кстати! Мы выпьем за "Джека", которому я предсказываю долгую жизнь.

728. ЖОРЖ САНД. 18 ФЕВРАЛЯ 1876

О, спасибо от всей души, дорогой мэтр! Вы подарили мне чудесный день - я прочел ваш последний томик - "Персемонскую башню" и "Марианну" - только сегодня '. Мне нужно было закончить несколько дел, среди прочего - мою повесть о святом Юлиане, а посему я запер означенный том в ящик стола, дабы не поддаваться искушению, а так как я свою повестушку ночью закончил, я уже с самого утра взялся за вашу книгу и проглотил ее.

По-моему, это замечательно - просто две жемчужины. "Марианна" глубоко меня тронула, в двух или трех местах я плакал. В вашем Пьере я узнавал себя 2 и некоторые страницы готов был бы принять за отрывки из собственных моих воспоминаний, если бы только обладал талантом писать в этой манере. Как все это прелестно, поэтично и правдиво! "Персемонская башня" чрезвычайно мне понравилась. Но "Марианна" меня буквально очаровала. Англичане со мной согласны: в последнем номере "Атенеума" вам посвящена прекрасная статья 3. Знали вы об этом? Так что на сей раз восхищаюсь вами в полной мере и без единой оговорки.

Вот так, и я очень рад. Вы-то всегда делали мне только хорошее; я нежно вас люблю!

729. ЛЕОНИ БРЕНН. ПАРИЖ, 18 ФЕВРАЛЯ 1876.

...Ваш друг по-прежнему насколько возможно терпеливо выносит свою унылую жизнь! Я кончил свою повесть и собираюсь начать другую, чтобы к осени можно было составить маленький том. А затем, может быть, снова возьмусь за свою большую книгу. Тургенев усиленно меня к этому призывает и корит за леность. Дела Комманвиля проясняются, и на нашем горизонте брезжит какой-то просвет.

780. ЖОРЖ САНД. ПАРИЖ, 10 МАРТА 1876

Нет, Седена я не презираю, ибо никогда не презираю то, чего не могу понять '. Он для меня вроде Пиндара и Мильтона, которые мне совершенно недоступны 2. Впрочем, я прекрасно понимаю, что гражданина Седена рядом с ними поставить нельзя.

Во вторник публика скучала, как и я, и "Викторина", независимо от ее истинной ценности, выиграла благодаря контрасту.

...Вы немного огорчаете меня, дорогои \итр, приписывая мне эстетические суждения, мне не свойственные. Я считаю, что сама по себе закругленность фразы ничего не стоит, а все дело в том, чтобы хорошо писать,- потому что "хорошо писать значит одновременно хорошо чувствовать, хорошо мыслить и хорошо выражать" (Бюффон) 3. Следовательно, последнее требование вытекает из двух предыдущих, ибо, чтобы мыслить, надо глубоко чувствовать, и надобно мыслить, чтобы выразить свою мысль.

Всякий буржуа может быть и сердечным и тонким, исполненным лучших чувств и высоких добродетелей, но от этого он еще не станет художником. В общем, я считаю форму и содержание двумя первоосновами, двумя началами, которые никогда друг без друга не существуют.

Забота о красоте формы, за которую вы меня корите,- это мой метод. Когда я в какой-нибудь своей фразе натыкаюсь на неудачное звуковое сочетание или повторение, я уже знаю, что сбился на фальшь. И в результате долгих поисков нахожу, наконец, то единственно возможное выражение, которое в то же время звучит гармонично. Точное слово приходит всегда, если владеешь мыслью.

Заметьте (чтобы нам вернуться к милейшему Седену), что я разделяю все его мнения и согласен с его принципами. С точки зрения археологии - это любопытно, с точки зрения человеколюбия весьма похвально, согласен. Но какое нам сегодня до этого дело? Разве это - вечное Искусство? Посудите сами.

Некоторые писатели его времени тоже формулировали полезные "принципы", однако выражали это неувядаемым стилем, более конкретно и в то же время более обобщенно.

...Я написал Золя, чтобы он прислал вам свою книгу 4. И Доде также скажу, чтобы он прислал вам "Джека" 5. Мне очень любопытно узнать ваше мнение об этих двух книгах - они различны по своей манере и характеру, но каждая uo-своему замечательна.

Переполох среди буржуа, вызванный выборами, весьма забавен ь.

731. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, ОТ 13 ДО 18 МАРТА 1876.

Мне следовало бы ответить вам немедленно, но вот уже три дня, как я не перестаю яриться - никак не сдвину с места свою "Историю простой души". Вчера работал целых шестнадцать часов, сегодня - целый день, и только вечером, наконец, дописал первую страницу.

...На прошлой неделе я ходил в "Комеди Франсез" смотреть "Философа неведомо для себя" '. Что за литература! Какой шаблон! Ну и развлечение! Словом, я был так возмущен, что, вернувшись домой, провел целую ночь, перечитывая "Медею" Еврипида, чтобы очиститься от этой манной каши. До чего мы снисходительны к вещам третьего сорта! Увы, это никого не оскорбляет!

732. ФЕЛИКСУ ФРАНКУ. АПРЕЛЬ 1876

Если бы я знал, где вас найти, дорогой друг, я бы пришел поблагодарить вас за вашу книгу '. Мне бы хотелось поговорить с вами о ваших стихах, некоторые из них я знал и прежде. Но теперь, когда я их вновь прочитал, я восхищен ими, да и другими тоже. Боюсь показаться банальным, и это останавливает меня; когда мы увидимся, я выскажу вам все, что думаю.

Скажу только одно: мне кажется, что в вас больше души (чувствительности, в старом смысле этого слова), чем у всех современных парнасцев, вместе взятых . Вы-то ведь не презираете страсти!

733. ЖОРЖ САНД. 3 АПРЕЛЯ 1876

Нынче утром я получил вашу книгу ', дорогой мэтр. У меня лежат еще две или три других, которые прислали мне уже давно, но я их отправлю, а вашу буду читать в конце недели во время маленькой двухдневной поездки в Пон-л'Эвек и Онфлер, куда отправляюсь ради своей "Истории простой души". Это пустячок, который у меня сейчас "на верстаке", как сказал бы г-н Прюдом.

Я очень рад, что "Джек" вам понравился. Это прелестная вещь, не правда ли? А если бы вы познакомились с автором, то полюбили бы его еще больше, чем его творение. Я сказал ему, чтобы он вам послал "Рислера" и "Тар-тарена" 2. Заранее уверен, что вы скажете мне спасибо за обе эти книги.

...Я не разделяю ни придирчивости Тургенева по поводу "Джека", ни его непомерных восторгов по поводу "Руго-на" 3. В одном - обаяние, в другом - сила. Но ни для одного из них не стоит на первом месте Красота - то, что для меня является целью Искусства. Помню, как у меня начиналось сердцебиение, как остро я наслаждался при виде одной из стен Акрополя - совсем голой стены (той, что слева, когда подымаешься к Пропилеям). Так вот! Спрашивается - может ли книга, независимо от ее содержания, производить подобное же впечатление. Разве в этой точности соединения элементов, в их необычности, в шлифовке поверхности, в гармонии целого - нет подлинного совершенства, некой божественной силы, некоего вечного начала? (Я говорю, как платоник.) 4 Так же как есть некая непреложная связь между точностью и музыкальностью слова. Почему стихотворение удается создать лишь тогда, когда сжимаешь мысль до предела? Значит, мыслями и образами управляет закон чисел, и то, что кажется внешним,- на самом деле и есть внутренняя суть. Если бы я долго стал рассуждать в этом духе, я окончательно бы запутался, потому что, с другой стороны, Искусство должно быть непосредственным. А вернее, оно таково, каким его удалось создать: мы не свободны. Каждый следует своим путем вопреки собственной воле. Словом, у вашего Ротозея не осталось в башке ни одной твердой мысли.

Но как трудно понимать друг друга! Вот два человека, которых я очень люблю PI считаю настоящими художниками,- Тургенев и Золя. А между тем они совершенно равнодушны к прозе Шатобриана, и тем более Теофиля Готье. Фразы, которые приводят меня в восторг, им кажутся пустыми. Кто же ошибается? И как понравр!ться публике, когда самые тебе близкие так далеки? Все это меня бесконечно огорчает. Не смейтесь.

734. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. ПАРИЖ, 20 АПРЕЛЯ 1876.

Моя "История простой души" подвигается очень медленно, написал страниц десять, не больше.

...А знаете, что мне хочется написать после этого? Историю Иоанна Крестителя '. Мне не дает покоя подлая

трусость Ирода перед Иродиадой. Это еще только смутный замысел, но у меня очень большое желание в этом покопаться. Если я за него возьмусь, в итоге получилось бы три повести и осенью их можно было бы выпустить отдельной книжкой, довольно своеобразной.

Но когда же я вернусь к своим двум чудакам? 2 ...В области литературы, если таковая еще существует,- мертвый штиль!

735. И. С. ТУРГЕНЕВУ. ПАРИЖ, 2 МАЯ 1876.

О, я не ломаюсь! Меня упрашивать нечего: я согласен. Итак, в пятницу между шестью и половиной седьмого буду ждать моего дорогого старика.

Почему вы не пришли в воскресенье? Наш зимний сезон заканчивается ', надо бы видеться чаще, чем мы это делаем.

В Салоне выставлено несколько восхваляемых картин, которые приводят меня в отчаяние 2. О них - поговорим.

Я думаю, что Иоаканама (другими словами, Иоанна Крестителя) я напишу. Но прежде надо разделаться с моей старушкой , а я еще едва добрался до трети.

736. АНАТОЛЮ ФРАНСУ. ПАРИЖ, 10 МАЯ 1876.

Благодарю вас за "Коринфскую свадьбу" '. Она чрезвычайно мне нравится. Это как бы Андре Шенье, только обновленный, в современном вкусе. И это очень ваше. Я поражаюсь, как удалось вам так по-своему повернуть тему, на которой оставил свой отпечаток великий Гете .

Хотя стихи и не моя область, я уверен, что ваши - хороши. Среди них "Пиа" - настоящая жемчужина.

Я зашел бы к вам, будь я уверен, что застану вас дома.

737. ЭРНЕСТУ РЕНАНУ. ПАРИЖ, ОТ 19 ДО 26 МАЯ 1876.

Ночь на прошлую пятницу (19 мая 1876) станет знаменательной датой в моей жизни. Вашу книгу я получил в девять часов вечера и уже не отрывался от нее '. Позавчера и вчера у меня не было ни минуты свободной, не то я написал бы вам тотчас же, чтобы поблагодарить за безмерное удовольствие, которое вы мне доставили.

Я не припомню, чтобы мне приходилось читать что-либо подобное! В отличие от той дамы, которая уверяет, что при чтении ваших страниц у нее леденеет сердце, я испытывал наслаждение, словно принимал теплую душистую воздугг-ную ванну. Как это хорошо! Как прекрасно! И какая доброта! Может статься, вы задели католиков, а позитивисты нахмурили брови. Ну, а меня вы "вразумили"! И что у вас за язык! Он и высокий, и в то же время какой-то искристый. Несмотря на увлекательность ваших мыслей, многие страницы я перечитывал по нескольку раз подряд,. Неосуществимость чуда, необходимость жертвы (героя, великого человека), макиавеллизм Природы и будущее На уки - вот пункты, к которым никто еще не подходил так как вы, и которые отныне кажутся мне неоспоримыми. Спа сибо за то, что вы восстаете против "демократического равенства", которое представляется мне началом гибельным 2

Я знал ваше письмо к Бертело, но не знал его ответного послания 3, тоже, как мне кажется, произведения, исполненного высокого вкуса. Я не читал "Метафизику и ее будущее" (вероятно, это было напечатано в "Ревю де дё монд"?) 4. Вот это критика! Как все это в самую точку - об Эколь Нормаль и об официальной философии нашего времени!

Что мне сказать вам еще, дорогой Ренан? Я люблю вас за ваш большой ум, за великолепный стиль и благородное сердце. Вы оказали мне честь, назвав мое имя в начале вашей книги 5, и более чем когда-либо я горжусь вашей дружбой.

Теперь еще раз внимательно перечитаю эту прелестную и значительную книгу. И на днях приду к вам поговорить о ней.

738. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. КРУАССЕ, 17 ИЮНЯ 1876.

Бедная г-жа Санд ' часто говорила мне о вас, вернее, мы не раз с ней о вас беседовали; она принимала в вас большое участие. Надо было знать ее так, как я, чтобы почувствовать, сколько женственного было в этом великом человеке, какой огромной нежностью был проникнут этот талант. Она останется гордостью Франции и ее непревзойденной славой.

739. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, 19 ИЮНЯ 1876.

Ну вот я и вернулся в этот старый дом, который покинул в прошлом году полумертвый от отчаяния '. Дела мои обстоят далеко не блестяще, но в общем терпимо. Я уже пришел в себя, и мне хочется писать. Надеюсь на сравнительно долгую полосу... спокойной жизни. А большего не надо требовать от богов. Пусть будет хоть так! И говоря по правде, дорогой мой старый друг, я наслаждаюсь тем, что снова у себя, дома, и, словно какой-нибудь мелкий буржуа, сижу себе на своих креслах, посреди своих книг, в своем кабинете с видом на свой сад. Сияет солнце, птицы воркуют, как влюбленные, лодки бесшумно скользят по речной глади, и повесть моя подвигается! Закончу ее, вероятно, месяца через два.

"История простой души" - это бесхитростный рассказ об одной незаметной жизни, жизни бедной деревенской девушки, верующей, но не склонной к мистике, преданной без экзальтации, мягкой и нежной. Она поочередно отдает свою любовь мужчине, детям своей хозяйки, племяннику, старику, за которым ходит, и, наконец, своему попугаю. Когда попугай околевает, она заказывает из него чучело, а когда приходит ее смертный час, ей чудится, будто попугай - это святой дух. И это совсем не ирония, как вы, может быть, думаете, а, напротив, очень серьезно и очень грустно. Мне хочется растрогать, заставить плакать чувствительные души, у меня самого - такая душа 2. Увы! В прошлую субботу на похоронах Жорж Санд я разрыдался, целуя маленькую Аврору, и потом снова - увидев гроб моего старого друга.

...Читали ли вы "Философские диалоги" Ренана? 3 По-моему, это очень благородно и прекрасно. Знакомы ли вам "Цветочки святого Франциска"? 4 Спрашиваю потому, что погрузился ныне в сие поучительное чтение, и по этому поводу начинаю уже думать, что если и дальше так пойдет, я, пожалуй, уготовлю себе место среди просвещенных умов церкви. Стану одним из столпов ее. После святого Антония - святой Юлиан, засим святой Иоанн Креститель, я просто не вылезаю из святых. С последним-то уж постараюсь, чтобы он не получился "назидательным". История Иродиады так, как я ее понимаю, не имеет никакого отношения к религии. Меня в этой истории прельщает Ирод, его положение правителя (ведь он был настоящим префектом) и хищный образ неукротимой, коварной Иродиады, помеси Клеопатры и Ментенон. Здесь над всем господствует раса 5. Впрочем, сами увидите.

Расскажите мне о себе. Пишите мне длинные-предлинные письма.

740. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУ4ССЕ, 25 ИЮНЯ 1876.

Смерть бедной матушки Санд повергла меня в безграничное горе. Я ревел на ее похоронах, как теленок, и дважды - в первый раз, целуя ее внучку Аврору (глаза девочки в эту минуту были так похожи на ее глаза, что казалось, она воскресла), а во второй, когда мимо меня пронесли гроб. Хорошенькие дела там происходили: дабы не оскорблять "общественного мнения" - это вечное, отвратительное "Что скажут люди",- ее отнесли в церковь. Я подробно расскажу вам об этой низости '.

...У вас есть все основания скорбеть о нашем друге - ведь она очень вас любила и, говоря о вас, всегда называла "добрым Тургеневым". Но почему вы ее жалеете? У нее было все, и она навсегда останется очень значительной фигурой.

Добрые поселяне горько плакали у ее могилы. На этом маленьком деревенском кладбище ноги увязали в грязи по щиколотку. Шел дождь. Похороны ее походили на главу какого-нибудь из ее романов.

Через два дня я вернулся в свое Круассе, где чувствую себя на редкость хорошо! Как-то совсем по-новому наслаждаюсь зеленью, деревьями и тишиной. Опять начал обливания холодной водой (жесточайшая гидротерапия!) и работаю как одержимый.

Моя "История простой души" будет, по всей вероятности, завершена к концу августа. После чего возьмусь за "Иродиаду". Но до чего же это трудно! Черт знает до чего трудно! Чем дальше я продвигаюсь, тем больше это ощущаю. Мне кажется, французская проза способна достигнуть такой степени красоты, какой мы пока даже представить себе не можем. Вы не находите, что наши друзья слишком мало думают о Красоте? 2 А ведь нет в мире ничего более важного.

Ну, а как вы? Работаете? А как "Святой Юлиан"? Подвигается? То, что я сейчас скажу,- ужасно глупо, но мне очень хочется увидеть его напечатанным по-русски! 3 Не говоря уже о том, что перевод, сделанный вами, "польстит гордыне сердца моего" - единственное, в чем я похож на Агамемнона 4.

Вы уехали из Парижа, еще не прочитав новой киши Ренана °. По-моему, она очаровательна, именно очаровательна. Согласны со мной? Впрочем, вот уже две недели, как я представления не имею о том, что творится в мире, потому что ни разу не прочел ни одной газеты. Фромантен прислал мне свою книгу о "старых мастерах" 6. Я очень плохо знаю голландскую живопись, поэтому книга эта не представляет для меня того интереса, какой несомненно она вызовет у вас. Написано с талантом, но слишком уж длинно, слишком! Мне кажется, огромное влияние на этого самого Фромантена оказал Тэн. Да, чуть не забыл - поэт Малларме (автор "Фавна") преподнес мне книгу, которую он издает: "Ватек", восточную повесть, написанную в конце прошлого века по-французски каким-то англичанином 7. Забавно.

Как подумаю, что этот листок бумаги попадет к вам в ваш дом, который я никогда не увижу, меня начинают одолевать всякие мечты (и желания). И мне грустно, что я не могу ясно представить себе обстановку, в которой вы сейчас живете 8.

741. ДОКТОРУ ПЕННЕТЬЕ. КРУАССЕ, ИЮЛЬ 1876.

Будете ли вы в Руане в следующую субботу после полудня, часа в три или четыре? И где вас найти?

Мне бы нужно посмотреть попугаев, получить о них как можно более подробные сведения и ознакомиться с их болезнями и повадками '.

742. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 14 ИЮЛЯ 1876.

У меня осталось очень смутное воспоминание о Шино-не '. Судя по тому, что ты говоришь о нем,- это чудесный край. Ты хорошо сделала, вступившись за великого шейха, вот уже триста лет являющегося патриархом французской литературы, этого несравненного чудака, чье имя - Рабле. Ох, уж эти мне буржуа и их жены в том числе!

...Ради полутора страниц я исписал и перечеркнул целых двенадцать! Г-н Бюффон доходил до четырнадцати! 2

Еще месяц подобных упражнений, а потом я то же самое проделаю с "Иродиадой".

743. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. 19 ИЮЛЯ 1876

Сообщите мне о себе, не забывайте вашего старика, который работает неслыханно много! Каждый день встречаю восход солнца, никого не принимаю, не читаю газет.

Понятия не имею о том, что творится на белом свете, и горланю в тиши своего кабинета как бесноватый.

К концу августа завершу своего "Попугая" ', потом возьмусь за "Иродиаду".

Не заражайтесь моим немногословием, иначе говоря, напишите-ка мне настоящее послание.

744. ЭЖЕНУ ФРОМАНТЕНУ. КРУАССЕ, 19 ИЮЛЯ 1876.

Хорошо, что вы прислали мне вашу книгу ', ибо читал я ее с огромным удовольствием. Если бы вы могли увидеть мой экземпляр с многочисленными карандашными пометками на полях, то убедились бы, что ваше сочинение для меня - серьезный труд. До чего же это интересно! И как редко встречаешь критика, пишущего о том, что он действительно знает! Я не смею ни судить о ваших соображениях по части живописи, ни, само собой, их оспаривать, потому что, во-первых, в этой области я не специалист, а во-вторых, не видел картин, о которых вы пишете. Поэтому ограничусь тем, что в пределах моей компетенции, то есть литературной стороной книги, которая кажется мне очень значительной. Упрекнуть вас могу, пожалуй, только в одном - в некоторых длиннотах. Книга ваша выиграла бы в выразительности, если бы вы убрали кое-какие повторения, ибо литература - это искусство отбора. Две фигуры выделяются на фоне целого - Рубенс и Рембрандт. Первого вы заставляете полюбить; второй погружает в мечты. Впервые встречаю я такие фразы, как: "На ярко-белом фоне тело Христа выпукло обрисовывается тонкими гибкими линиями и определено своим собственным рельефом, без какого-либо подчеркивания оттенков, а лишь с помощью еле заметных изменений интенсивности тона". Это великолепно по точности и глубине! Отрывок на страницах 189-191 следовало бы начертать на стенах в назидание всем, кто чувствует себя художником 2. Нужно обладать известной подготовкой, чтобы понять то, что вы говорите о несущественности сюжета... 3 Нет ничего справедливее. Но это та истина, которую весьма нелегко будет вколотить в обывательские, утилитарные мозги наших современников. Какой вы знаток в эстетике! "Можно убедиться в том, что... и в малом явлении действуют великие законы" и далее. "Индивидуализм метода есть не что иное, как усилие отдельной личности с помощью воображения найти то, чему ее не научили; за так называемой оригинальностью современных методом кроются неизлечимые недуги". Классические изречения! Только художник, наделенный еще и талантом писателя, мог так сказать о светотени: "Это форма таинственная по преимуществу..." А что до вашего описания картин, то их просто видишь!

Словом, дорогой друг, вы создали книгу, которая меня очаровала, и так как я имею дерзость полагать, что в этом кое-что смыслю, я уверен, что она хороша. Спасибо за подарок.

745. ЛЕОНИ БРЕНН. КРУАССЕ, 28 ИЮЛЯ 1876.

Знаете, кого я вижу перед собой на столе вот уже три недели? Чучело попугая. Оно стоит на посту. Это зрелище начинает мне даже надоедать, но я его оставляю, чтобы наполнять свой мозг "идеей попугая". Ибо в данный момент пишу о любви старой девы и попугая.

746. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 17 АВГУСТА 1876.

Теперь, когда я покончил с "Фелисите" ', надвигается "Иродиада", и я вижу (так же отчетливо, как вижу Сену, сверкающую на солнце) гладь Мертвого моря, Ирода и его жену на балконе, откуда видны золоченые черепицы храма. Хочется поскорее за это приняться и всю осень бешено работать. Поэтому я и собираюсь начать свой зимний сезон как можно позднее.

747. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 17 АВГУСТА 1876.

Ну вот, и я тоже кончил!!! ' А теперь переписываю, это уже не такой тяжелый труд, так как вещь короткая.

Итак, мой добрый старый друг, необходимо, чтобы вы как можно скорее приехали и это послушали; и если повесть вам понравится, мне было бы приятно, чтобы и она тоже появилась в русском журнале - это принесло бы хоть немного денег 2. (Лучше или хуже ее переведут - это несущественно!) Словом, обо всем этом поговорим, и не позже чем через неделю, хорошо? Жду вашего приезда, как жаждущая земля. Ну и жара! Черт ее возьми!

Думаю, что нам очень многое надо друг другу сказать.

Через два или три дня жду от вас записочки со словами: куда тогда-то".

748. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 24 АВГУСТА 1876.

Но я не могу допустить, дорогой друг, чтобы вы стали* отныне моим присяжным переводчиком '. Один раз - это было для меня честью; но повторение меня бы огорчило. В России хватает людей, которые как-то могут меня перевести, хотя бы те. что переводили корреспонденции Золя 2. Об этом мы еще поговорим.

749. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 27 СЕНТЯБРЯ 1876.

Никаких новостей со времени вашего отъезда '. Моя племянница все еще прикована к постели. Идет дождь, и я только что кончил свои выписки из Иосифа Флавия, который был изрядным буржуа. Вот вам!

Повесть об Иродиаде внушает мне ужас. План ее немного проясняется, но еще совсем немного.

...Не мучайте себя переводом "Простой души". Найдите кого-нибудь, кто бы это сделал, мне совестно, чтобы вы брали это на себя (хотя втайне очень этим польщен).

Когда же вы теперь вернетесь? Когда мы снова увидимся? Будьте веселы и вспоминайте меня иногда.

750. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, 27 СЕНТЯБРЯ 1876.

По мере того как приближается минута браться за перо, эта история Иродиады вызывает во мне прямо-таки библейский ужас. Боюсь, как бы мне не повторить то. что было уже использовано в "Саламбо", ведь мои герои принадлежат к той же расе и это приблизительно та же среда '. Все же надеюсь, что сей упрек, который не преминут мне сделать, окажется несправедливым. После чего вновь возьмусь за своих чудаков.

751. ПРИНЦЕССЕ МАТИЛЬДЕ. КРУАССЕ, 4 ОКТЯБРЯ 1876.

Я случайно прочитал отрывок из "Западни", появившийся в "Репюблик де леттр" ', и совершенно с вами согласен. Это невозможно низменно. Я не считаю основным условием искусства следование правде жизни. Главное - это стремиться к красоте и. если можешь, достигнуть ее. Раз обе мои повестушки 2 вам понравились, я теперь обдумываю третью, которой желаю такого же успеха. Чтобы успеть больше сделать, я останусь здесь до поздней зимы, должно быть, до нового года. А значит, очень долго не увяжу вас, увы!

752. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, 25 ОКТЯБРЯ 1876.

Спасибо вам за статью, дорогой друг '. Вы обошлись со мной с сыновней нежностью. Моя племянница в восторге от вашего очерка. Она считает, что это лучшее, что было написано о ее дядюшке. Я тоже так думаю, но не смею в этом сознаться. Только вот насчет Талмуда - это слишком . Не так я в нем силен!

Нужно ли мне поблагодарить Катюля 3 за то, что он это напечатал? Как по-вашему?

Через недельку (наконец-то) берусь за свою "Иродиа-ду". С подготовительными заметками покончено, и теперь я разбираюсь в плане. Самое трудное при этом - постараться, насколько возможно, обойтись без необходимых разъяснений.

...Я просил Рауля-Дюваля испытать вас - то есть заказать вам два или три отзыва о книгах 4. Он согласился.

753. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 28 ОКТЯБРЯ 1876.

А я же начал скучать по вас, дорогой мой старина, и боялся, не заболели ли вы.

Ну, а я живу себе помаленьку. Если не считать суток, проведенных в Водрейле у г-на Рауля-Дюваля в конце прошлой недели, я после вашего отъезда ' безвыездно сидел здесь. Мои заметки для "Иродиады" закончены, и теперь я корплю над ее планом, потому что небольшая повесть, с которой -я связался, особенно трудна тем, что требует многочисленных разъяснений, необходимых для французского читателя. Добиться ясности и живости, имея дело с таким сложным материалом, фантастически трудно. Но не будь трудностей, разве это могло бы увлечь?

Читаете ли вы театральные обозрения милейшего Золя? Рекомендую вам, как вещь весьма любопытную, последнее, от прошлого воскресенья 2. По-видимому, он мнит себя теор'етиком, и это начинает меня раздражать.

А что до писательского успеха, то, я думаю, своей "Западней" 3 он испортит себе репутацию. Публика, которая благоволила к нему, теперь от него отхлынет и больше к нему не возвратится. Вот куда приводят предвзятые теории и яростное следование системам. Пусть проходимцы говорят на своем языке, сделайте милость, но зачем перенимать этот язык автору? А он считает это своей силой и не замечает, что, щеголяя этим, ослабляет впечатление, которое хочет произвести.

Чтобы работа пошла быстрее, я хочу оставаться в Кру-ассе как можно дольше, до самого нового года, а может быть, и до конца января. Таким образом я, пожалуй, смогу завершить все к концу февраля. Ведь если я собираюсь выпустить том в начале мая, нужно, прежде всего, чтобы как можно скорее я закончил "Иродиаду",- тогда перевод сможет появиться у вас в апреле. А что слышно с переводом "Простой души"? А как "Святой Антоний"? 4 Когда я его увижу?

Моя племянница выздоровела и просит меня передать вам сердечный привет от нее и ее мужа.

Юный Ги де Мопассан напечатал в "Репюблик де леттр" очерк обо мне, который вогнал меня в краску. Настоящая статья восторженного приверженца, но в конце есть очень милая строчка о нас с вами 5.

754. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, 31 ОКТЯБРЯ 1876.

Никто еще не занимался историей современной критики. Это благодарнейшая область. Взять, например, Планша, Жанена, Тео и т. д.- одних лишь покойников,- дать анализ их идей, поэтики, или же хорошенько разобраться в том, что такое "искусство для искусства" ', или в вопросе о феерии. Нет ни одного исследования - даже попытки такой не было сделано - об огромном литературном наследии Жорж Санд. Можно бы сделать великолепное сопоставление ее творчества с творчеством Дюма - сравнить роман приключений с романом идей.

Словом, милый мой, если вас напечатают в "Насьон" 2, я хочу, чтобы дебютировали вы чем-то таким, что сразу бы бросилось в глаза.

Может быть, для почина что-нибудь "умопомрачительное" - в общем, придумайте.

755. ЭДГАРУ РАУЛЮ-ДЮВАЛЮ, КРУАССЕ, 1 НОЯБРЯ 1876.

Как мы договорились, я представляю вам своего друга Ги де Мопассана, о котором к тому же уже говорил вам г. Лапьер.

Посмотрите, не сможете ли вы устроить его в свою газету в качестве литературного критика (для отчетов о книгах и спектаклях).

В настоящее время это место в прессе абсолютно никем не занято. В этой области предстоит сделать очень многое.

Человек, которого я вам рекомендую, безусловно поэт, и я полагаю, что его ждет большое литературное будущее.

Попробуйте его использовать. Буду вам очень признателен. И заранее спасибо!

756. ПРИНЦЕССЕ МАТИЛЬДЕ. 23 НОЯБРЯ 1876.

Мне тем более жаль Гонкура, переживающего финансовые затруднения, что я хорошо знаком с ними по собственному опыту. Для людей нашего склада материальные заботы - это пытка. Наступит время, когда все волей-неволей станут "деловыми" людьми. (Но меня в то время, слава богу, уже не будет в живых!) Тем хуже для наших потомков. Поколения, которые идут за нами, будут отвратительно грубы.

757. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КОНЕЦ НОЯБРЯ 1876.

Чтобы серьезно говорить с вами о вашей статье, посвященной Бальзаку, мне надо бы прочесть книгу '.

Статья показалась мне слишком краткой, имея в виду ее тему. В ней, пожалуй, следовало бы отметить еще другие стороны, не рассматривая все лишь под углом нежных чувств (если только углы бывают нежными, уж простите эту метафору) 2.

Что касается стиля, то в нем нельзя изменить ни одной запятой. И вы верны принципам 3.

Этот великий человек не был ни поэтом, ни писателем, что не мешало ему быть великим. Я восхищаюсь им теперь куда меньше, чем когда-то, поскольку чем дальше, тем больше жажду совершенства. Но, может быть, я не прав.

758. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 9 ДЕКАБРЯ 1876.

У меня нет никакой потребности в развлечениях, я превосходно чувствую себя в моем убогом Круассе и люблю его все больше и больше. Здесь так спокойно! У меня сейчас одна только потребность - спокойствие (в этой фразе есть некоторое преувеличение, ибо я испытываю и другие потребности: я хочу лишь сказать, что эта потреб ность - постоянная). И спокойствие сводится для меня к двум вещам: во-первых, чтобы меня не раздражали и. во-вторых, чтобы мой мозг не был занят мыслями, не имеющими отношения к пресвятой литературе.

Так вот, первую часть "Иродиады" я закончил. Я ее даже переписал и сегодня же вечером принимаюсь за вторую.

...Ты пишешь, что Бальзак был, должно быть, похож на меня. Я в этом не сомневался. Тео не раз утверждал, что, когда я говорю, ему кажется, будто он слышит Бальзака, и что мы были бы с ним друзьями. Сколько раз в своей жизни был оклеветан этот несчастный великий человек! Его обвиняли в безнравственности, в подлости и т. д. Как будто наблюдатель мог быть злым! Первое условие для умения видеть - это иметь добрые глаза. А вот если они замутнены страстями, то есть каким-нибудь личным интересом,- суть вещей от вас ускользает. Доброе сердце таит в себе такой кладезь ума!

...А я совсем ничего не читаю, кроме как - после обеда - Лабрюйера или Монтеня, дабы подкрепить себя классиками... Только что. завтракая вместе с Да-чего-тут-говорить ', я думал вот о чем: ведь этот крестьянин гораздо менее глуп, чем три четверти тех буржуа, что всегда обо всем судят согласно газете и, подобно флюгерам, поворачиваются каждое утро в зависимости от того, что гам скажут. Вот что еще держит меня: моя Ненависть к Буржуа. Хоть и не вижу их, а все равно! Как вспомню, так меня всего передергивает.

759. ЭРНЕСТУ РЕНАНУ. КРУАССЕ, 13 ДЕКАБРЯ 1876.

Не могу удержаться, чтобы не поблагодарить вас за тот восторг, в который повергла меня ваша "Молитва на Акрополе" '. Какой стиль! Какое благородство формы и мысли! Какая вещь!

Не знаю, найдется ли в нашей литературе страница более совершенной французской прозы. Я без конца сам себе читаю ее вслух: ваши периоды разворачиваются, подобно процессии на Панафинейских празднествах 2 и звучат как певучие цитры. Это великолепно!

Уверен, что буржуа обоего пола ничего этого не поймут. Ну и пусть их! А вот я - я понимаю, восхищаюсь и люблю вас.

760. И. С. ТУРГЕНЕВУ. 14 ДЕКАБРЯ 1876

Я уже не знал, что и думать о вашем молчании, дорогой мой старик, и просил племянницу (она сейчас в Париже) зайти к вам и узнать, жив ли еще мой Тургенев?

Чувствую, что вы ослабели и грустны. Отчего? Денежные затруднения? Ну, а как же я? И при этом я работаю не только не меньше, а, напротив, даже больше, чем когда-либо. Если удастся продолжать в таком же духе, "Иродиа-да" будет готова к концу февраля. К новому году надеюсь дойти до половины. Что из этого выйдет? Не знаю. Во всяком случае, мне представляется это как нечто, что можно будет оглушительно горланить - ведь одно это здесь и важно: Горлодерство, Пафос, Гипербола. Будем неистовы!

Я, как и вы, прочитал несколько выпусков "Западни" '. Они мне не понравились. Золя становится смешной жеманницей навыворот. Ему кажется, будто есть крепкие слова, подобно тому, как Като и Мадлон полагали, будто есть слова благородные 2. Его вводит в заблуждение Система. Его принципы суживают и обедняют ум художника. Почитайте-ка еженедельные обозрения Золя, и вы увидите: он воображает, будто открыл "Натурализм"! 3 А что касается поэзии и стиля, этих двух постоянных элементов искусства, о них он не говорит никогда. Спросите также нашего друга Гонкура. Если он будет откровенен, то признается вам, что до Бальзака французской литературы не существовало. Вот куда приводят излишние умствования и боязнь впасть в шаблон.

Читали ли в декабрьском номере журнала Бюлоза вещь Ренана, которая кажется мне несравненной по оригинальности и нравственной высоте? 4 И в том же номере болтовня гражданина Монтегю, где он, начисто отрицая мои книги (слова не сказав о "Саламбо" ), сравнивает меня с Мольером и Сервантесом 5. Я не отличаюсь особой скромностью, но даже наедине с собой, "в тиши своего кабинета", покраснел от стыда. Нельзя же, в самом деле, быть таким идиотом.

А впрочем, я не вижу ни одной газеты и только в прошлое воскресенье случайно узнал о смене министерства , на что мне кстати просто начхать, а что до войны, то я хочу, во-первых, полного поражения Турции, а во-вторых, чтобы рикошетом не попало и нам, французам 7. Отказ Пруссии участвовать в Выставке кажется жалкой выходкой . Мелко! Очень мелко!

А теперь, мой милый, отвечайте мне начистоту. Могут ли мои три повести появиться по-русски в апреле будущего года ("Иродиада" может быть закончена в феврале)? Если да, то я выпустил бы их отдельной книжкой в начале мая 9. Крайнее безденежье, в котором я сейчас нахожусь, вынуждает меня весьма на это надеяться. А иначе все придется отложить до зимы, что было бы мне крайне досадно.

...Ну, стряхните же с себя лень! Напишите мне. Я человек добродетельный и заслуживаю внимания.

761. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 24 ДЕКАБРЯ 1876.

Уф! - целых десять часов подряд не вставал из-за стола. И вот теперь, чтобы проветриться, отправляюсь к полночной мессе в монастырь святой Варвары, к монахиням '. Видите, дорогой мой, до чего я романтичен.

Настоящим письмом (стиль коммерческой переписки!) хочу лишь поблагодарить вас за переводы 2. Если бы я в самом деле мог выпустить к весне этот том, после того как напечатаю его отдельными фельетонами, во-первых, в России, во-вторых, в парижских газетах,- это очень бы меня выручило.

Если вы уедете только в конце февраля 3, у меня будет уже все готово или почти готово. Во всяком случае, остается ведь еще время до 13 мая, поскольку я имею право - не так ли? - сразу же после опубликования печататься и в других местах по собственному усмотрению! А не успею - придется ждать до зимы.

762. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, 25 ДЕКАБРЯ 1876.

А я работаю непомерно много, хотя и написал мало страниц. И все же надеюсь, что в последних числах февраля я кончу. Вы увидите меня в начале того же месяца. Получается не очень "натуралистично", но оно здорово "горланится" - это высшее достоинство '.

Как можно увлекаться такими ничего не значащими словами, как "натурализм"? Чем это лучше "реализма" бедняги Шанфлери, который является такой же нелепостью, а вернее, той же самой нелепостью? 2 Анри Монье не более правдив, чем Расин.

Ну, до свидания! Хорошей вам работы и доброго настроения в 1877 году.

763. ГЕРТРУДЕ ТЕННАН. КРУАССЕ, 25 ДЕКАБРЯ 1876.

Вы нравы, говоря (по поводу вашего сына), что рассудительные люди склонны к безумствам. Самые сумасбродные поступки обычно совершаются людьми рассудительными или теми, кто такими считаются. Вот почему, должно быть, ни один актер не попадает в тюрьму... Их ремесло - предохранительный клапан, через который изливается их безрассудство; этой потребностью в безрассудстве в большей или меньшей мере наделены мы все. Вот эстетический закон (я, как видите, все свожу к своему ремеслу), вот то правило, говорю я, которому необходимо следовать художнику: будьте в жизни благоразумны и заурядны, как буржуа, дабы в своих творениях быть сильным и оригинальным.

764. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 31 ДЕКАБРЯ 1876.

Я прочитал "Письма" Бальзака '. Ну что ж, для меня это поучительное чтение. Вот бедняга! Что за жизнь! Как он страдал и как работал! Какой пример! Не смеешь больше жаловаться, когда вспоминаешь все мучения, через которые он прошел,- и невольно любишь его. Но как он озабочен денежными делами! И как мало тревожится об Искусстве! Ни разу он об этом не пишет! Он стремился к Славе, но не к Прекрасному. К тому же какая ограниченность! Легитимист, католик, одновременно мечтающий и о звании депутата, и о Французской академии! И при этом невежественный как пень и провинциальных! до мозга костей: роскошь ошеломляет его. Самые бурные литературные восторги вызывает у него Вальтер Скотт 2.

Я предпочитаю "Письма" Вольтера. Насколько неизмеримо шире его кругозор! 3

765. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 12 ЯНВАРЯ 1877.

Вторую часть закончу дня через три или четыре: значит, к 3 февраля будет уже подробный, развернутый план последней части, а может быть, и сама она будет уже наполовину написана! ' Правда, работаю я безостановочно, и за столом и в постели, потому что почти совсем перестал спать.

...Убежден, что существенной причиной такого умственного возбуждения является тишина, в которой я здесь живу. Чтобы воображение было свободным, ничто не должно мешать извне.

...Меня удивляет, как это ты не оценила величия и правдивости "Молитвы к Минерве" ! 2 Она словно обобщает духовную сущность человека XIX века. Что до остальной части статьи - это неплохо, но и только, и потом, этим воспоминаниям не хватает жизни - этих людей не видишь. Твое замечание по поводу святого Павла неверно, ибо Ренан никогда не говорит ничего, что не было бы подтверждено историческими данными.

766. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 16 ЯНВАРЯ 1877.

Как ваша подагра? Племянница написала мне, что вы показались ей мрачным. Не из-за денежных ли ваших дел? Гонкур сообщает, что у него они очень плохи. Мои тоже не слишком хорошо складываются.

Хотел бы я знать, возможно ли будет когда-нибудь жить, не думая о деньгах, не будучи при этом банкиром, ничего не продавая и не покупая. Хорошенькая перспектива у человечества: все сплошь лавочники! Греки не создали бы того, что они создали, без рудников Давриона , которые давали им возможность не заниматься делами. До чего же надо по-философски ко всему относиться, чтобы выносить эту жизнь, друг мой!

Знаю, что пьеса Катюля репетируется в театре "Амби-гю" 2. Если вы его увидите, передайте, что я собираюсь быть на премьере.

Что говорят о "Западне", появившейся вчера? Я написал Золя, чтобы он мне ее не присылал. Это бы отвлекло меня. Но я горю желанием ее прочесть.

767. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, 17 ЯНВАРЯ 1877.

Мне очень понравилась ваша статья о французской поэзии '.Мне бы только хотелось, чтобы вы больше отдали должное Ронсару. Я скажу вам, в чем, по-моему, вы недостаточно его оценили. Но еще раз повторяю - я очень доволен вами.

768. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 24 ЯНВАРЯ 1877.

Вы не сказали мне, сколько времени собираетесь пробыть в России. Мысль о том, что придется расстаться сразу после того, как мы увидимся, заранее отравляет мне зиму . Досадно.

Нынче утром получил письмо от племянницы, она спрашивает, кого я хочу видеть на воскресном обеде 4 февраля. Я тотчас же ответил: Тургенева.

А я закончу "Иродиаду" раньше 15 будущего месяца!!! 2 Быть может, даже через неделю. Но выдохся я совершенно.

769. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 26 ЯНВАРЯ 1877.

Не могу удержаться, чтобы не сказать вам, что ваша "безделица" - сущий шедевр\ ' Уж я-то в этом знаю толк, черт возьми!

Если это свидетельство упадка, как считают ваши соотечественники 2,- продолжайте "упадать" и дальше.

Как это своеобразно и хорошо построено! Ни одного лишнего слова! Какая подспудная сила! Вот это перо мастера! Я просто в восторге. Совершенно серьезно, без всякой лести, по-моему, это первоклассно!

770. ЖОРЖУ ШАРПАНТЬЕ. КРУАССЕ, 1 ФЕВРАЛЯ 1877.

Господин Гюстав Флобер имеет честь сообщить вам, что

Его Салоны ' будут открыты начиная с будущего воскресенья,

4-го февраля 1877

Он надеется на ваше посещение.
Дамы и дети допускаются.
771. ЛЕОНИ БРЕНН. ПАРИЖ, 15 ФЕВРАЛЯ 1877.

Ну, а ваш Поликарп еще только вчера ночью кончил переписывать свою третью повесть, и нынче же вечером великий Тургенев должен был взяться за ее перевод '. На будущей неделе я заставлю "скрипеть печатный станок" - впрочем, теперь они уже не скрипят. А 16 апреля моя книжечка озарит собой мир 2. Прежде чем появиться отдельной книгой, мои три повестушки будут напечатаны фельетонами в трех "повременных изданиях" 3.

Этой зимой ваш друг работал так, что и сам этому удивляется! За последнюю неделю я спал в целом не больше десяти часов (буквально так!). Поддерживал я себя только кофе и холодной водой. Словом, я был во власти какого-то пугающего умственного возбуждения. Еще немного, и бедняга лопнул бы как хлопушка. Пора было ему уняться.

...Прелестный штришок к портрету одного из тех, кто печатается у Шарпантье: достопочтенный Александр Дюма отказался войти в комиссию по сооружению памятника Жорж Санд, потому-де, что г-жа Санд, "эта бабенка", не отписала ему в своем завещании картину Делакруа, на которую он зарился. Таков был его ответ г-ну Плошю, возглавляющему означенную комиссию, который на днях сам передал мне этот разговор.

Подобные анекдоты отрезвляют и раскрывают глаза на великих людей. Какой ум! Какое сердце! Благородная натура художника!

...И думайте о вашем старом Поликарпе, который любит вас, несмотря на Литературу. Бедные мы труженики! Почему отказано нам в том, что так легко дается любому буржуа? У них, видите ли, есть сердце, ну, а у нашего брата - да что вы, никогда в жизни! Что касается меня, то повторяю это вам снова и снова - я - непонятая душа, последняя из гризеток, последний представитель вымершей породы трубадуров! 4 Но ведь вы же не хотите мне верить!

772. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. ПАРИЖ, 15 ФЕВРАЛЯ 1877.

Вчера в 3 часа ночи я кончил переписывать "Иродиа-ду". Еще с одним разделался! Моя книга сможет появиться 16 апреля. Она будет небольшой, но, кажется мне, забавной.

...Что мне вам сказать? Когда я немного приду в себя, я снова возьмусь за двух своих чудаков, о которых много размышлял этой зимой и которых я вижу теперь как-то более живо и менее умозрительно. У меня также возник замысел еще двух книг, которые рассчитываю написать, если, бог даст, буду жив '.

773. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. ПАРИЖ, ФЕВРАЛЬ 1877.

Моя племянница относится к "Западне" ' еще более неприязненно, чем вы, с отвращением, которое сродни ярости, и из-за этого она совершенно несправедлива. Было

бы жаль, если бы выходило много книг, подобных этой; но в ней есть великолепные куски, местами она написана с брльшой силой и неоспоримой правдивостью. Роман слишком растянут и однообразен, и все же Золя молодец, у него крепкая хватка, вы увидите, какой его ждет успех.

774. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. ПАРИЖ, 3 МАРТА 1877.

Сегодня вечером я наконец снова кладу на стол папки с моим большим романом, работу над которым я прервал, и попытаюсь опять взяться за дело!

...Я уже устал от споров, вернее, от болтовни вокруг романа Золя. Какой успех! Вы слишком строги, дорогой друг! Нам с вами "Западня" не по душе, не по вкусу. Но надо уметь распознавать силу, в чем бы она ни проявлялась. А ее в этой книге поразительно много. Беда Золя в том, что у него система и он хочет создать школу. Его еженедельные обозрения в "Бьен пюблик" еженедельно меня возмущают '.

Вы представить себе не можете, какие потоки брани я изливаю на него каждое воскресенье. С ними нельзя сравнить все грубости Сент-Бева но отношению к Тэну 2, и это лишь свидетельствует о моем добром отношении к этому славному малому. Но ничего не помогает. Он упрям как мул! Ему не хватает двух вещей: во-первых, он не поэт, во-вторых, недостаточно начитан, точнее говоря, невежествен, как, впрочем, все нынешние писатели.

Я только что закончил оба тома папаши Гюго - этот сборник куда хуже предыдущего 3. Тем не менее попадаются недурные вещи, среди них наиболее новой показалось мне "Кладбище в Эйлау". Впрочем, я читал слишком бегло и еще не собрался с мыслями.

775. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. ПАРИЖ, 2 АПРЕЛЯ 1877.

Читали ли вы "Девку Элизу"? ' Между нами говоря, я нахожу этот роман совершенно неудавшимся. Это сухо и бледно. Рядом с ним "Западня" кажется шедевром; ибо есть все-таки в этих затянутых и грязных страницах подлинная сила и несомненный темперамент. После этих двух книг я. того и гляди, прослыву автором для пансионерок. Меня станут упрекать в излишней благопристойности и ставить мне в пример мои прежние произведения.

Позавчера я читал книгу, которую считаю очень сильной: "Новь" Тургенева . Вот это человек! Книга выйдет в свет через месяц.

Завтра я приглашен на гражданскую свадьбу г-жи Гюго с Локруа; конечно, пойду. Папаша Гюго все больше меня восхищает, и я, несмотря ни на что, обожаю этого грандиозного старца. Он без конца пристает ко мне с Французской академией. Ну уж нет. Поищите другого дурака!

Что сказать вам еще? Я запутался в сложных ходах моей второй главы, где речь идет о науках; снова делаю для нее выписки по физиологии и терапии, стараясь взглянуть на этот материал с комической точки зрения, а это не так-то просто. И затем надо еще сделать все это удобопонятным и наглядным. Мне кажется, никому еще не приходило в голову искать смешное в научных идеях. Возможно, я в этом совсем увязну. Но если только вылезу, сам шар земной недостоин будет носить меня на себе.

...Более чем когда-либо мне хочется написать "Битву при Фермопилах": еще одна моя мечта, которая идет вразрез с другими 3.

776. И. С. ТУРГЕНЕВУ. ПАРИЖ, 7 МАЯ 1877.

Почему бы вам не прийти в пятницу вечером к Шар-пантье? Мы почти все там будем. Это их последняя пятница.

Не забудьте, что в ближайшие дни вам предстоит обед с Ренаном и мною у г-жи де Турбе. Нужно повторить этот маленький "семейный праздник", не удавшийся из-за вашего отсутствия.

До завтра, увидимся часов в десять у Виктора Гюго.

777. ЛЕОНУ КЛАДЕЛЮ. 9 МАЯ 1877

Я начал читать вашу рукопись вчера в одиннадцать часов, а кончил нынче утром в девять! ' Дантю, как видно, сошел с ума, если боится ее печатать. Нет в ней ничего предосудительного ни с точки зрения политики, ни морали. То, что он вам сказал, не более как предлог. Что до Шар-пантье (которому я покажу вашу рукопись в пятницу - в этот день я у него обедаю), то уж ему я расхвалю вас до самых небес. И с чистой совестью, ничего не преувеличивая, не кривя душой - потому что считаю вашу книгу настоящей книгой. Это очень хорошо сделано, очень тщательно, очень сильно, а я в этом понимаю, мой дорогой друг!

778. И. С. ТУРГЕНЕВУ. ПАРИЖ, 10 МАЯ 1877.

Только что кончил "Новь" '. Да, вот это книга - она очищает мозги после всего прочитанного ранее. Она потрясла меня, хотя я великолепно улавливаю весь ее замысел. Какой вы художник! И какой знаток нравов, дорогой мой друг! Тем хуже для ваших соотечественников, если они не видят, что ваша книга - чудо. Я же в этом убежден, а я - знаю толк в этих вещах.

Так приходите же в субботу к четырем часам, перед своим обедом, чтобы мы могли поговорить об этом спокойно с глазу на глаз. Или вы предпочитаете, чтобы я пришел к вам? Мне не терпится вас обнять.

Кое-где я сделал пометки карандашом. Все это совершенные мелочи. Перевод показался мне приличным. Правда, я был так захвачен самой книгой.

Еще раз браво! Tibissimi ["Наитебейшему" (причудливая форма превосходной степени, образованная Флобером от латинского местоимения "ты" в дательном падеже].

Завтра утром буду читать сызнова. Ах, какие старички! Да и все остальное тоже.

779. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 6-7 ИЮНЯ 1877.

Думаю, что воздух Круассе будет тебе полезен и пора уже тебе для твоего здоровья подышать деревенским воздухом. Тут так спокойно! Здесь приходишь в себя! И потом здесь я работаю! "Бувар и Пекюше" созревают все больше и больше.

Вот уже два дня, как я работаю вовсю. Бывают минуты, когда эта книга меня самого подавляет грандиозным размахом. Только бы мне не ошибиться, только бы она вместо того, чтобы быть великолепной, не получилась глупой. И все же нет, не думаю. Что-то говорит мне, что я на верном пути! Но это либо безусловно так, либо совсем наоборот. И я все повторяю свои любимые слова: "О, мне ли не знать ее, смертную муку созидания!"

780. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУЛССЕ, 18 ИЮНЯ 1877.

О "Трех повестях" я уже и думать забыл, а "Бувар и Пекюше" подвигаются. Надеюсь в последних числах июля покончить с их медицинскими штудиями. И тогда какая тяжесть спадет с моих плеч!

Иногда я боюсь, как бы эта книга не получилась убого-смешной, словом, как бы не постиг ее провал... И я грызу себя, грызу!

781. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 20 ИЮНЯ 1877.

Усердно тружусь над "Буваром и Пекюше". Медицина пока еще только в набросках. Завтра принимаюсь за фразы. Это составит от четырнадцати до шестнадцати страниц; вполне достаточно. Ох, если только она не окажется убийственно скучной, какая это будет книга!

782. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 19 ИЮЛЯ 1877.

Как это мило, что вы сразу известили меня о своем возвращении, дорогой старик; ' но сейчас я хотел бы узнать побольше о вашей великой и замечательной особе. И прежде всего, как нога? Спала ли опухоль? Словом, кончился ли приступ?

Удалось ли вам сделать в России то, что вы собирались? Довольны ли вы тем, как уладились ваши денежные дела? А как с пресвятой литературой - что с ней?

Жду не дождусь времени, когда буду лить слезы умиления, лицезрел знаменитый домашний халат 2. Но уже заранее горячо благодарен вам за него; ничто не может доставить мне большего удовольствия, и я горю желанием в него облачиться.

С медициной покончено (я имею в виду "Бувара и Пекюше" ). В данное время подготовляю геологию и археологию окрестностей Фалеза. Когда работа эта будет завершена, я проделаю довольно длительное путешествие в Нижнюю Нормандию. Потом вернусь сюда и буду писать конец этой ужасной второй главы, которая меня, того и гляди, уморит. А когда она будет завершена (возможно, к новому году?), это будет еще только четверть книги! Надо было быть сумасшедшим, чтобы браться за такие вещи. К тому же она может оказаться просто бессмысленной. Во всяком случае, банальной она не будет.

Ничего не читаю, кроме того, что необходимо для моих теперешних изысканий. А вы?

Хотелось бы мне присутствовать на выборах, чтобы посмотреть на физиономии мак-магонистов 3. Ревнители порядка в провинции дошли до того, что запрещают благотворительные собрания, если только это не собрания церковные. О, Глупость человеческая!

783. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 27 ИЮЛЯ 1877.

Читаю в "Тан" "Набоба" '. Что вы о нем думаете? Мне показалось, что это несколько небрежно по стилю. Есть в нем что-то мальчишеское.

784. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. 3 АВГУСТА 1877.

И подумать только, что Пинар возмущался описаниями в "Госпоже Бовари"! ' Какая бездна - человеческая тупость! Знаете ли вы, что Трейяра, моего следователя, разбил паралич? Неужто же есть все-таки высшая справедливость? Впрочем, все процессы против печати, все препоны, которые ставятся мысли, поражают меня своей полнейшей бесполезностью. Опыт показывает, что никогда они ни к чему не приводили. Все равно - никак не утихомирятся. Глупость - свойство власти. Я бешено ненавижу этих тупиц, которые хотят растоптать музу своими сапогами; и вот мановением пера она дает им по роже и снова возносится к небесам. Но это преступление, состоящее в отрицании священного духа,- самое большое преступление, быть может, единственное из всех.

...Вы говорите о "Письмах" Бальзака 2. Я прочитал их, когда книга появилась, и она не привела меня в восторг. Как человек он в ней выигрывает, но не как художник. Он слишком много занимался своими денежными делами. Никогда не найдете вы здесь ни обобщающей мысли, ни каких-либо соображений, выходящих за пределы его житейских интересов. Сравните эти письма с письмами Вольтера или даже Дидро! Бальзака не интересует ни Искусство, ни религия, ни человечество, ни наука. Он озабочен собой, только собой, своими долгами, своей мебелью и своей типографией. Это не мешает ему быть очень достойным человеком. Какая горестная жизнь!

785. ЛЕОНИ БРЕНН. КРУАССЕ, 23 АВГУСТА 1877.

Меня особенно огорчает в вашем состоянии то, что вы становитесь подобно вашему святому Поликарпу существом слишком нервическим. О, как я сочувствую вам, дорогая моя бедняжка, что в вас открылась такая способность к страданию! Это все переизбыток цивилизации! - мы слишком утончены, слишком чувствительны, малейший удар сбивает нас с ног! Когда я размышляю о своей почтенной особе, я удивляюсь, как я еще жив! Сколько пришлось страдать и терзаться! Но, как говорится, "нутро" было здоровым. Две вещи поддерживают меня: любовь к Литературе и ненависть к Буржуа - для меня он понятие обобщенное и сосредоточивается теперь в том, что называют великой партией Общественного Порядка '. Один в тишине своего кабинета, я довожу себя до белого каленья, думая о Мак-Магоне, Фурту и Лизо. После пяти минут таких размышлений я дохожу до пароксизма ярости, и это меня облегчает. Потом успокаиваюсь. Не думайте, что я шучу, ни в коей мере. Ну почему я так возмущаюсь? Не могу объяснить. Наверное, потому, что чем больше живу, тем глубже ранит меня человеческая глупость. А я не знаю в истории ничего более бездарного, чем государственные мужи 16 мая 2. Их тупость доводит меня до головокружения.

...В последнее время я часто бывал в славном городе Руане, посещая музей и библиотеку. Каждый раз я возвращался оттуда в жутком состоянии, после того как лицезрел своих соотечественников. Столько физического уродства, прикрывающего столь ничтожную долю нравственных достоинств,- зрелище слишком прискорбное...

786. МОРИСУ САНДУ. СЕН-ГРАСЬЕН, 29 АВГУСТА 1877,

Вы пишете мне о вашей дорогой, знаменитой матушке. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь, не считая, разумеется, вас, вспоминал о ней чаще, чем я.

...Я начал писать "Простую душу" исключительно ради нее, только ради того, чтобы быть ей приятным. Она умерла, когда я дошел только до середины этой повести.

Такова участь всех наших желаний.

Жизнь моя по-прежнему безрадостна. Чтобы вынести ее гнет и забыться, я стараюсь работать как можно более яростно.

787. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. ПАРИЖ, 6 СЕНТЯБРЯ 1877.

Раз ты предаешься легкому чтению и даже дошла до того, что читаешь Феваля, рекомендую тебе "Любовные приключения Филиппа" Октава Фейе '. Прочти это, чтобы я мог потом вместе с тобой порычать! Вот уж "изысканная" книга! Все в ней есть, это "прелестно".

Мне досадно, что умер папаша Тьер. Боюсь, как бы большинство буржуа из страха перед Гамбеттой не стали голосовать за этого болвана маршала 2. Г-н префект Нижней Сены, наш божественный Лизо, запретил в Гавре лекцию о геологическом строении Земли! А еще хотят, чтобы я не возмущался!

...Г-жа Ренье просила меня в письме написать предисловие к ее роману, который будет печататься у Шар-пантье 3. Я отклоню эту честь. Если она рассердится, тем хуже. Такого рода публичная реклама воняет Дюма! 4 Благодарю покорно! Кажется, она меня достаточно знает и могла бы избавить себя от этого отказа.

...Опять ко мне пристают с Французской академией, теперь это исходит уже от Ожье. Но я не такой дурак и у меня есть "принципы".

788. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 17 СЕНТЯБРЯ 1877.

Всего несколько слов, дорогой друг, чтобы сообщить, что позавчера в субботу я заходил к вам. Послезавтра начинаю свои поездки для "Бувара и Пекюше", которые продлятся недели две. Надеюсь по возвращении найти от вас письмо.

Что вы думаете о новом романе Доде? ' Пожалуйста, прочитайте "Любовные приключения Филиппа" Октава Фейе 2. Вот ничтожество!

Когда состоится свадьба мадемуазель Виардо и когда мы увидимся? Только если вы собираетесь приехать в Кру-ассе всего на один-два дня, лучше уж совсем не приезжайте. Слишком короткая встреча убивает всю мою радость.

...Расскажите мне о России. Нет конца этой ужасной войне1 3

789. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. ФАЛЕЗ, 29 СЕНТЯБРЯ 1877.

Вчера я с восторгом (не преувеличиваю) вновь осматривал Донфрон и его окрестности. Сегодня в коляске проедусь вокруг Фалеза. Именно здесь - край Бувара и Пекюше, верите ли, нет посвящен тому же самому. Потом я отправлюсь в Се, Легль и Трапп. Можешь поверить, времени я не теряю. Господин Гюстав неизменно встает "аж в семь утра" и целый день мотается, делая записи. Увидел много такого, что очень мне пригодится.

790. ЭМИЛЮ ЗОЛЯ. КРУАССЕ, 5 ОКТЯБРЯ 1877.

Ваше милое письмо от 17 сентября пролежало здесь несколько дней, потом мне переслали его в Кан. У меня не было ни минуты, чтобы ответить вам, столько мне пришлось таскаться по всем дорогам и побережью Нижней Нормандии. Но вот вчера вечером я вернулся. Надо теперь засесть за работу - дело трудное и утомительное. Во время этого короткого путешествия видел все, что мне надо было видеть, и у меня нет больше предлогов отлынивать от работы. Глава, посвященная наукам, будет закончена через месяц. И надеюсь, что к тому времени, когда я отправлюсь в Париж, значительно подвинется и следующая (археология и история) '. Думаю, что это будет около нового года.

Эта чертова книга заставляет меня жить в постоянной тревоге. Значение ее будет ясно только в целом. Никаких ярких кусков, ничего блестящего, и все время одна и та же ситуация, которую нужно рассматривать с разных сторон. Боюсь, как бы это не оказалось смертельно скучным. Мне нужно вооружиться дьявольским терпением, поверьте, потому что раньше чем через три года этого не закончить. Но через пять или шесть месяцев самое трудное будет уже позади.

791. ЭДМОНУ ДЕ ГОНКУРУ. КРУАССЕ, 9 ОКТЯБРЯ 1877.

Вот я и снова в своей хижине: вернулся в прошлую среду и, мне кажется, буду работать вовсю, несмотря на то, что обалдел от политики.

Хоть в вопросах этих я совершенный скептик, но это уже слишком! Забота о нравственных устоях (во всяком случае, в провинции) доходит до полнейшего идиотизма. Наш префект запретил публичные лекции о Рабле и о геологии. Почему? "Наши сограждане" (стиль "Журналь де Руан") глухо ропщут. Но самое великолепное - это папаша Бодри (член Института) '. Я застал его в состоянии "яростного бешенства против Мак-Магона" (собственные его слова). Вот до чего довели умеренных. Человечеекая глупость до того меня угнетает, что я сам себе кажусь мухой, на спину которой навалили Гималаи. Ну, ничего! Постараюсь изрыгнуть всю накопившуюся во мне желчь в своей книге. Эта надежда успокаивает меня.

На всех вокзалах, где я бывал, мне бросались в глаза ваши произведения и книги Золя.

Меня очень интересует ваша работа о правлении Людовика XV 2. Это одна из наименее известных глав истории Франции. Но я не представляю, как все это у вас влезает в труды о дамах той эпохи.

А как история клоуна, вернее, роман о клоунах? 3 Занимаетесь вы им?

Судя по тону вашего письма, вы сейчас в хорошем состоянии. Тургенев кажется мне угнетенным, не знаю чем. Между тем чувствует он себя теперь сносно.

Я собираюсь вернуться в Париж ко дню Нового года, и тогда мы возобновим наши воскресенья и философические обеды, потребность в которых весьма ощущается 4.

792. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, 5 НОЯБРЯ 1877.

Ваши разъяснения великолепны '. Я представляю себе теперь все побережье между мысом Антифер и Этрета так, словно видел его собственными глазами. Но это слишком сложно. Мне нужно что-нибудь попроще, иначе придется без конца все объяснять. Имейте в виду: этот кусок моей книги должен занимать не больше трех страниц, из которых по меньшей мере две отданы диалогу и психологическому анализу.

Вот мой план, изменить который я не могу. Надо, чтобы природа ему соответствовала (самое трудное - не исказить ее, не вызвать возмущения тех, кто эти места знает). Когда они приезжают в Гавр, им говорят, что видеть основание мыса Гев нельзя из-за обвалов. Мои чудаки в растерянности. Но неподалеку есть прекрасные скалы. Они отправляются туда. Перед ними высокая внушительная скала. Тут начинается диалог, и речь заходит о возможности конца света вследствие катастрофы (по Кювье, которым они бредят). Понемногу (все это время они движутся вдоль скалы), Пекюше находит этому доказательства. Сверху срываются камешки; Бувар испуган, он бежит, оказывается шагах в ста впереди Пекюше, один; он взбудоражен, ему уже чудится, что рушится свет, галлюцинации. Он бешено продолжает бежать. Пекюше спешит за ним, крича: "Период еще не завершен!" - но тут Бувар добегает до поворота скалы и исчезает. Поравнявшись с этим местом, Пекюше вглядывается в даль: Бувара нет. Наверху он видит долину. Может быть, Бувар поднялся туда? Пекюше начинает взбираться, но вскоре, никого не найдя, хочет спуститься обратно, однако он думает, что прилив может помешать ему, потому что вода поднимается все выше. Да и зачем? И он продолжает карабкаться вверх, тропинка ужасная, у него кружится голова. Он опускается на четвереньки и доползает наконец до верха, где находит Бувара. который добрался сюда другой, более легкой дорогой. Дополнительные подробности мне бы помешали.

Теперь вы понимаете, что крепостная стена, тоннель, ворота, вершина Этрета и проч.- все это заняло бы слишком много места. Это чересчур "местные" подробности. А мне нужно дать, насколько это возможно, нормандское скалистое побережье вообще, и два рода страха - ужас перед концом света (Бувар) и боязнь за себя (Пекюше). Первый внушен нависающей скалой, второй - пропастью, зияющей внизу.

Как быть? Я в недоумении!!! Знаете ли вы в окрестностях что-нибудь подходящее? А что, если отправить их по ту сторону Этрета, между Этрета и Феканом?

Комманвиль, который прекрасно знает Фекан, советует мне отправить их в Фекан, потому что по пути в Сенневиль есть одна ужасающая тропинка. В общем, мне необходимы: 1) скала, 2) поворот скалы, 3) за поворотом - тропинка, как можно более страшная, и какая-нибудь еще одна тропинка или любой путь, по которому более легко подняться на плато.

Между Феканом и Сенневилем есть любопытные пещеры. Может быть, начать геологический разговор именно там? Мне хотелось бы проделать это путешествие, можете вы меня от него избавить, заменив подробным описанием? Словом, милый мой, вы понимаете, что именно мне надо; выручайте меня.

793. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, МЕЖДУ 5 И 10 НОЯБРЯ 1877.

Вы очень постарались ради меня, милый друг, я от души вас благодарю, но письмо ваше, полученное сегодня утром, еще усилило мои сомнения '. Словом, после целого дня обдумывания, решаю так: отправлю Бувара и Пекюше в Фекан. После "собачьей ямы" они видят сенневильские пещеры. Потом будет тропинка на Сенневиль, а приблизительно на расстоянии одного лье дорога, ведущая в Элето, по которой нетрудно подняться. Таким образом, мне не нужно будет давать много описаний, и мои герои (диалог и психология) останутся на первом плане.

Склон Этрета слишком своеобразен и вовлек бы меня в чрезмерно громоздкие объяснения. В воскресенье вечером я, надеюсь, закончу эту отвратительную главу о науках! 2 Уф!

794. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, 10 НОЯБРЯ 1877.

Никогда ничто не беспокоило меня до такой степени. О, если только я не принимаю черное за белое,- какая это будет книга! Пускай ее плохо поймут, лишь бы она понравилась мне, и вам, и еще некоторым.

...Мне жаль - с точки зрения чисто комической - что папаша Гюго не подвергся преследованиям за свою последнюю книгу, которую я нахожу превосходной '. Какое искусство изложения и что за молодец этот старикан!

Я читал только пять или шесть номеров газеты с "Набобом" 2 и, следовательно, ничего не могу вам-о нем сказать. Боюсь только, что это написано слишком торопливо, хотя сюжет весьма благодарный. Ваша история о Рошайд-Дахда меня заинтересовала. Будь я моложе и богаче, я бы снова отправился на Восток, чтобы изучить Восток современный, Восток Суэцкого перешейка. Написать о нем большую книгу - давняя моя мечта. Мне хотелось бы изобразить цивилизованного человека, который становится варваром, и варвара, который цивилизуется; развить этот контраст двух миров, в конце концов сливающихся в единое целое. Но уже поздно. То же и с моей "Битвой при Фермопилах". Когда я ее напишу? А "Господина Префекта"? И еще многое другое . "Надеяться всегда хорошо",- говорит Мартен 4. Желать - значит жить.

795. АЛЬФОНСУ ДОДЕ. 21 НОЯБРЯ 1877

Получив нынче утром ваш роман ', я, разумеется, бросил все свои дела и тут же начал читать. Только что закончил.

Ну что же, это хорошо! Даже очень хорошо, и читал я с увлечением. Праздник бея, смерть Норы - это куски поистине эпические. В этом я уверен. Трудно написать что-либо более значительное и написать это лучше, чем сделали вы.

Я восхищен вашим Набобом и его женой (как это правдиво!). Монпавон великолепен! Словом, все ваши герои сделаны "с натуры"! Их узнаешь, действие искусно построено. Да, черт возьми, забыл упомянуть Дженкинса, который очень удался. У меня от них прямо голова кругом пошла и в глазах зарябило.

Одно только меня покоробило: отступление по поводу воскресенья 2. Фелиция кажется мне новым типом. Это женщина-художник, "львица". Меньше других нравятся мне два ваших молодых человека. Когда я буду читать это снова, более спокойно, я, быть может, изменю свое мнение о них.

Как бы то ни было, дорогой, можете потирать руки и, глядя в зеркало, говорить: "Ну и молодец же я!"

Какова будет судьба "Набоба"? Боюсь, чтобы этот идиот Мак-Магон не повредил его распространению.

796. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 23 НОЯБРЯ 1877.

Сожалею, что не был на премьере возобновленного "Эрнани". Зрелище всеобщего ликования еще утвердило бы меня в моих принципах, во всяком случае в этом: "Презирать общественное мнение своего времени" '.

797. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 21 ИЛИ 28 НОЯБРЯ 1877.

Бедный мой старичок, как мне досадно, что вы нездоровы. Если у вас не болят руки и вы способны писать - пришлите мне длинное послание, чтобы развлечь меня в моем одиночестве.

Только что прочитал "Набоба". Это трогательно и изящно, встречаются, правда, кое-где места, которые мне не по душе. А в целом - прелестная книга.

Ваш друг несколько переутомился из-за усиленной работы. Я совсем перестал спать, потому что целиком поглощен археологией "Бувара и Пекюше".

Давайте о себе знать и постарайтесь запастись терпением.

798. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 29 НОЯБРЯ 1877.

Нотариус Бидо полагает, что работаю я от силы час в день\ Он высказал это твоему супругу. Поистине, буржуа приписывают нам чрезмерную гениальность!

..."ьувар и некюше" подвигаются, следующая глава вырисовывается у меня в голове, а та, над которой я сейчас работаю, кажется, уже совсем на мази.

799. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУЛССЕ, 8 ДЕКАБРЯ 1877.

Я совершенно того же мнения о "Набобе" ', что и вы. Роман нескладный. Мало только видеть, нужно еще как-то расположить и соединить воедино то, что увидел. Действительность, с моей точки зрения, должна быть только трамплином. Наши же друзья убеждены, что на ней одной зиждется Все! Этот материализм возмущает меня. Почти каждый понедельник у меня делается приступ ярости при чтении обозрений милейшего Золя 2. Были у нас реалисты, теперь - натуралисты и импрессионисты. Подумаешь, прогресс! Кучка шутов, которые хотят себя и нас уверить, будто они открыли Америку.

Я же, мой милый, тружусь, обтесываю, шлифую, работаю, как истый негр!

Что из этого выйдет? Ох, в этом-то и загвоздка. Подчас я чувствую себя раздавленным под грузом этого труда, который может обернуться провалом. А уж если меня постигнет провал, то он будет полным. Пока что дело двигается не так уж плохо. Ну, а дальше? Мне нужно еще прочитать кучу разных вещей и как-то разнообразить множество схожих мест.

Словом, недели через две будет готова треть всей книги. Впереди еще три года каторжного труда. А сейчас я роюсь вместе с Вуваром и Пекюше в кельтской археологии. Нелегкая работенка.

800. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 18 ДЕКАБРЯ 1877.

Как я рад, милая моя девочка, убедиться в твоей любви к Искусству! Чем дольше ты проживешь, тем больше будешь убеждаться в том, что, кроме этого, нет ничего! Продолжай с жаром и терпением '.

80S. П. С. ТУРГЕНЕВУ. ПАРИЖ, 13 ЯНВАРЯ 1878.

Я на вас не сержусь. Пишу в ответ эту записку и цо-прежнему считаю, что вы самый удивительный человек на свете. Ну ладно, мне удобнее в следующую субботу.

...Добудьте себе нынешний вечерний театральный фельетон Золя и поглядите, что он там пишет по поводу "Макбета" '. Он считает, что Шекспир устарел, поскольку тот не современен. Прочтите-ка это себе в наказание.

802. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. ПАРИЖ, 12 ИЛИ 19 ЯНВАРЯ 1878.

Позавчера о вас справлялся отец Дидон. Человек он милый, даже весьма милый. Но он - священник. А мое предубеждение против всякого рода догматиков до того дошло, что мне очень не понравилась книга моего друга Робена "О воспитании" '. Французские позитивисты похваляются: они-де не позитивисты! Они поворачивают обратно, к дурацкому материализму, к Гольбаху! Какая разница между ними и Гербертом Спенсером! Вот человек, а? Как те прежде были слишком математики, так теперь эти станут слишком физиологами. Эти молодцы отрицают целую сторону человеческой природы - самую важную и плодотворную.

Ну ничего! Эволюционная теория оказала нам великую услугу! Будучи применена к истории, она сводит на нет социальные мечтания 2. И вы заметьте, нет больше социалистов, если не считать это ископаемое - Луи Блана.

На литературном горизонте - ни зги не видно. Впрочем, нет! Советую вам прочитать перевод с испанского, сделанный Хосе Мариа де Эредиа, "Подлинная история открытия Новой Испании" 3. Такая книга, что пальчики оближешь!

В театр я не хожу и, как видно, не буду ходить всю зиму, настолько я дорожу своими вечерами. Дабы избежать званых обедов, я всякий раз самым наглым образом придумываю какую-нибудь небылицу. Впрочем, в будущую пятницу обедаю у Шарпантье с Гамбеттой.

803. И. С. ТУРГЕНЕВУ. ПАРИЖ, 19 ИЛИ 26 ЯНВАРЯ 1878.

Вы, как видно, не больны, раз заезжали сегодня ко мне, и я подозреваю, что вы завтра намерены предаться какому-нибудь гнусному занятию - слушать музыку или смотреть картины, то есть заняться искусствами низшими.

Что касается "Бувара и Пекюше", я готов прочитать вам то, что уже готово, тогда, когда вам это будет удобно Вы приедете ко мне обедать, и мы будем читать в два приема. На этой неделе у меня свободны только вторник, четверг и суббота. Может быть, хотите отложить это до будущей недели?

Собирался нынче побывать у г-жи Виардо. Извинитесь за меня, но меня задержал Ренан, который читал мне '.

...Сейчас я увяз по уши - во-первых, в критике истории, во-вторых, в древних кельтах, в-третьих, в истории герцога Ангулемского 2. Эта моя книжица не из легких. Достанет ли у меня сил продолжать ее? Только сумасшедший мог за нее взяться.

804. ШАРЛЮ ЛЕКОНТУ ДЕ ЛИЛЮ. ПАРИЖ, ФЕВРАЛЬ 1878.

Спасибо за присланную книгу, дорогой друг; это будет мой парижский экземпляр. Экземпляр ин-октаво находится в Круассе '.

Я перечитал в этом новом издании любимые мои стихотворения, вслух, горланил их, как их подобает читать, и мне от этого стало хорошо.

Коппе сказал, что твоя "Фредегунда" 2 подвигается; мне уже заранее страшно, как подумаю, до чего я буду волноваться в день премьеры. На когда она назначена?

805. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. ПАРИЖ, 1 МАРТА 1878.

Ну, а смерть папы! Вот событие, которое не произвело большого впечатления. Церковь ныне утратила значение, какое ей придавалось когда-то, и папа перестал быть Святым Отцом. Лишь небольшое число светских лиц составляет ныне церковь. Академия наук - вот вселенский собор, и смерть такого человека, как Клод Бернар, куда важнее кончины престарелого господина вроде Пия IX. Толпа превосходно понимала это во время его (Клода Бернара) похорон! Я присутствовал на них. Было как-то благоговейно и очень красиво '.

Что вы скажете о торжествах по поводу столетия Вольтера, устроителем и распорядителем коих является Менье, шоколадный фабрикант? 2 Ирония не оставляет в покое этого несчастного великого человека; почести и оскорбления преследуют его и за гробом. Впрочем, я сказал глупость, ибо почему, собственно, шоколадный фабрикант менее достоин его понимать, чем любой другой господин?

А как вам нравится война? 3 А бахвальство коварного Альбиона, терпящего неудачу? Фарс! Поистине фарс! "Все

наши пристрастия причудливы и забавны" 4,~- говаривал старик Монтень. А вот поди ж ты! Должно быть, во мне заговорила моя старая нормандская кровь, но с тех пор как началась восточная война, я возмущаюсь Англией, до того возмущаюсь, что впору стать пруссаком! Ибо, в конце-то концов, что ей нужно? Кто на нее нападает? Эти разговоры о защите ислама - что чудовищно само по себе - выводят меня из себя. Я требую во имя человечества, чтобы растолкли Черный камень, чтобы пыль от него пустили по ветру, чтобы разрушили Мекку и осквернили могилу Магомета 5. Это был бы способ поколебать фанатизм.

806. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. МАРТ 1878

Поскольку "небольшие подарки поддерживают дружбу", я только что позволил себе отправить вам по почте "Новую Гренаду" моего друга Эредиа '. Советую обратить внимание на предисловие и на весь стиль этого перевода, который в отношении языка представляется мне образцовым.

Я только что закончил четвертую главу (включая историю герцога Ангулемского), теперь остается только шесть, не считая второго тома, но тот делается как-то сам по себе, постепенно . А теперь мне предстоит вот что: Литература! 3 Как вызвать интерес с помощью двух болванов, беседующих о литературе? И чего только мне не придется прочесть, прежде чем я смогу написать первую строчку!

807. И. С. ТУРГЕНЕВУ. ПАРИЖ, 19 АПРЕЛЯ 1878.

Вы, очевидно, запамятовали, что нынче, в пятницу. в три часа дня обещали быть у меня, чтобы выслушивать литературные признания вашего друга относительно "Бу-вара и Пекюше".

808. ЭМИЛЮ ЗОЛЯ. ПАРИЖ, АПРЕЛЬ 1878

В понедельник вечером я кончил ваш роман '.

Он отнюдь не портит серии, напрасно вы беспокоитесь, и я не понимаю ваших опасений на этот счет. Но не посоветовал бы я своей дочери читать его, если бы был матерью!!! 2 Несмотря на мой преклонный возраст, роман этот меня смутил и взбудоражил. Элен неимоверно соблазнительна, и доктора вашего хорошо понимаешь.

Сцена двух свиданий сделана превосходно. Настаиваю именно на этом слове. Характер девочки очень достоверен п очень необычен. Похороны ее - великолепны. Я читал с огромным увлечением, оторваться просто не мог.

Теперь мои замечания: слишком много описаний Парижа, и Зефирен получился не слишком интересным. Из второстепенных персонажей более всего, по-моему, удался вам Малиньон. Рожа, которую он строит, в то время как Жюльетта высмеивает его квартирку,- это и неожиданно и прелестно.

Месяц Марии, детский бал, ожидающая Жанна - все это остается в памяти.

Что же еще? Право, не знаю. Перечитаю еще раз.

Меня очень удивит, если роман этот не будет иметь шумного успеха у женщин.

Читая его, я несколько раз испытывал чувство зависти и всякий раз с грустью думал о романе, который пишу я,- моем педантическом романе! Уж он-то не будет так увлека-

809. АЖЕНОРУ БАРДУ. 2 МАЯ 1878

У меня был Ги де Мопассан, он в восторге от твоих обещаний. Спасибо тебе за них и прошу, умоляю тебя - выполни их '.

Мне кажется, его ждет большое будущее в литературе, и поэтому ему необходимы две вещи: средства к существованию и время для работы. Служба в морском министерстве стала невыносимо тяготить его. Во имя литературы, вызволи его оттуда! Ты сделаешь благое дело и бесконечно меня обяжешь.

810. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. ПАРИЖ, 27 МАЯ 1878.

Вещи мои уложены, и послезавтра, надеюсь, я снова буду сидеть за своим столом в Круассе и писать свою пятую главу.

Меня здорово начинает тошнить от Парижа. Когда я живу здесь несколько месяцев подряд, мне начинает казаться, будто все мое существо уходит куда-то сквозь тысячу отверстий и распыляется вдоль тротуаров. Моя личность, словно растрескавшаяся от соприкосновения с другими людьми, улетучивается, я чувствую, что становлюсь каким-то дураком, и потом меня утомляет же одна

мысль о выставке '. Я был на ней дважды. Общий вид с холма Трокадеро в самом деле великолепен. Невольно начинаешь мечтать о Вавилонах будущего. А если говорить о частностях, то больше всего позабавил меня японский птичий двор. Чтобы познакомиться со всем, что представлено в этих огромных садках цивилизации, нужно было бы в течение трех месяцев тратить ежедневно по четыре часа; у меня нет на это времени, надо заниматься своим ремеслом.

Я приглашен на торжества по поводу столетия Вольтера, но идти не собираюсь, ибо дорожу каждым своим часом. Вся эта история со столетием весьма комична . Вы только вообразите себе этот альянс светских дам и торговок. Врагам Вольтера суждено всегда оказываться в смешном положении - еще одна милость, дарованная богом этому великому человеку. Вот о ком поистине можно сказать, что он бессмертен. Как только в нем является нужда, он тут как тут, цел и невредим. Словом, господа монархисты и господа клерикалы совсем голову потеряли.

Оценили ли вы Сарду, обнаружившего в Тьере греческий гений и аттический ум 3 (что является чистой правдой для общества, где Сарду ходит в Аристофанах)?

Что до театра, то за всю зиму я был там только однажды, в "Пале-Рояле", на премьере "Бутона розы" 4. Произведение это прежалкое, о чем автор не подозревает. Мой друг Золя дошел уже до абсурда. Завидуя сиянию славы папаши Гюго, он вознамерился создать школу. Успех вскружил ему голову: легче перенести невезение, чем успех. Самоуверенность Золя в части критики объясняется его поразительным невежеством. Кажется, никто уже не любит Искусство, Искусство как таковое. Где те, кто испытывает радость, наслаждаясь красивой фразой? Это аристократическое наслаждение стало уделом ископаемых.

...Наконец-то я придумал сюжет романа "При Наполеоне III". Мне кажется, я уже чувствую его. Пока что это будет называться "Парижское семейство" 5. Но ведь мне прежде нужно отделаться от своих чудаков. Надеюсь, к следующему году я буду уже на середине этой чудовищной книжицы.

811. КАМИЛЮ ЛЕМОНЬЕ. КРУАССЕ, 3 ИЮНЯ 1878.

Только что с большим интересом прочитал вашу работу о Курбе '. Это именно то самое: под этим я разумею, что думаю в точности так же, как вы.

Есть у вас мудрая фраза, которая заставила меня задуматься: "Ему чужд был священный страх Формы",- вы совершенно правы, и вот потому-то этот искусный мастер и не был великим.

Мне в нем не нравится его шарлатанская сторона. Вообще, не терплю доктринеров, какого бы они ни были толка. Долой педелей! Прочь от меня все те, кто называет себя реалистами, натуралистами, импрессионистами. Скопище шутов! Поменьше бы болтовни да побольше творений искусства!

812. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 20 ИЮНЯ 1878.

Я полагал, что вы в Германии, и со дня на день ждал от вас письма с подробностями относительно вашей чертовой подагры, и вдруг из откликов прессы, проникнувших даже сюда, в мое уединение, донеслись до меня слухи о ваших ораторских триумфах '. Браво, дорогой мой старик! Ваша небольшая речь - просто прелесть. Одного мне жаль - что не было там меня, чтобы вам поаплодировать.

У меня ничего нового. "Бувар и Пекюше" движутся, и довольно успешно. Надеюсь к концу июля завершить главу. И тогда это будет как раз середина моего сочинения. Друг ваш отличается терпением, и бедные мои глаза начинают сдавать.

813. ПРИНЦЕССЕ МАТИЛЬДЕ. КРУАССЕ, 26 ИЮНЯ ИЛИ 3 ИЮЛЯ 1878.

Милейший Тэн писал мне на прошлой неделе, чтобы сообщить сведения, которые я у него запрашивал. Мне кажется, он уже полностью утешился после своего провала '. Вы пишете, что все, в сущности, стремятся стать членами Французской академии. Отнюдь не все, уверяю вас, и если бы вы могли заглянуть мне в душу, то убедились бы, что я совершенно искренен. Отказываться в подобных случаях не принято, но думаю, я бы все равно не сдался. Нисколько не мечтаю об этой чести. То, о чем мечтаю я, люди дать мне не могут.

Да и, по правде говоря, ни о чем я уже не мечтаю. Жизнь моя прошла в погоне за химерами. От них я отступился.

814. ФРАНСУА КОППЕ. КРУАССЕ, ИЮЛЬ 1878

Благодарю вас вдвойне, дорогой мой Копне, и за вашу книгу, и за поэму, которую вы посвятили мне . Вы угадали мой вкус, ибо из ваших поэм больше всех мне нравится "Голова султанши".

Единственный упрек - слишком уж они коротки. Хочется продолжения. Это недостаток, не так часто встречающийся.

Но начиная с "Изгнанницы" я был совершенно покорен и восхищался уже без всяких оговорок. Вы в изящной и только вам свойственной форме выражаете то, что приходилось испытывать каждому из нас. Эта современность присуща именно вам. В каждом вашем стихотворении бросается в глаза мастерство. Особенно хороши "Амазонка" и "Пригородный поезд" - настоящие жемчужины. Как все это прочувствовано! Читая их, испытываешь благодарность по отношению к вам.

815. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, 9 ИЮЛЯ 1878.

В конце нынешнего месяца я, надеюсь, дойду уже до середины своего мерзкого фолианта. Бывают дни, когда я чувствую себя просто раздавленным под его тяжестью, и все же продолжаю писать, преодолевая и преодолевая усталость. Мучают меня сомнения в самом замысле книги. Но теперь уже поздно об этом думать. Будь что будет. Я часто спрашиваю себя: зачем тратить столько лет, не лучше ли мне было писать что-нибудь другое? Но тут же сам себе отвечаю, что я не был свободен в выборе, и это правда. В общем, остервенение, с которым я работаю, полностью подходит под то, что доктор Трела именует "помешательством с проблесками рассудка".

...Нынче утром получил от Банвиля новое издание e'rq "Акробатических од". Примечания к ним еще раз позабавили меня - есть в них что-то от нашей с вами юности, юности старых романтиков '. Кстати, о романтиках, я в полном восторге от речи папаши Гюго на столетнем юбилее Вольтера 2. Говорю это совершенно искренне... Это образец искусства красноречия. Вот человечище!

Писал ли я вам, что он пристает ко мне по поводу Французской академии (и он, и некоторые другие, в том числе старикан Саси). Но ваш друг не настолько глуп и не настолько низкого мнения о себе. Быть удостоенным той же чести, что гг. Камиль Дусе, Камиль Русе, Мезьер, Шам-паньи и Каро,- ну нет, слуга покорный! "Я есмь Роган" 3. Таков мой характер.

Тэн - простофиля и уже становится немного смешным. Провалили его напрасно, но не следовало и ему представать "под эгидой реакции". Что до его книги, то все это не то 4. Если бы Учредительное собрание представляло собой лишь сборище скотов и каналий, оно просуществовало бы столько же, сколько Коммуна 70-го года. Лгать он не лжет, но и не говорит всей правды, а это равносильно лжи. Неистовый страх лишиться своих доходов, пережитый в пору "наших бедствий", несколько притупил в нем критический ум. Быть умным - это еще мало. Как ни старайся, без твердости духа произведение искусства всегда выходит посредственным. Первое условие прекрасного - это честность.

Что до Анри Мартена, то он просто круглый дурак. Нынешней зимой я читал его исторические очерки о Фронде в духе Вите, поистине идиотские 5. Быть луной, отражающей солнце, это еще куда ни шло. Но быть отражением уличного фонаря, вроде Вите, значит ценить себя дешевле грошовой свечи.

Ах, бедная литература, где же твои жрецы? Кто нынче любит Искусство? Да никто. (Таково искреннее мое убеждение.) Самые талантливые думают только о себе, о своем успехе, о своих изданиях, о своей популярности! Если бы вы только знали, как часто меня тошнит от моих собратьев! Я говорю о лучших из них.

816. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 9 ИЮЛЯ 1878.

Работаю по-прежнему с остервенением над проклятущим своим фолиантом. В конце этого месяца надеюсь завершить пятую главу. После нее останется еще пять. Это - не считая тома примечаний. Бывают дни, когда я чувствую себя просто раздавленным под этим бременем. У меня уже не осталось сил, а я все продолжаю идти вперед, подобно старой извозчичьей кляче, которая уже ног под собой не чует, а все еще тащится. Какую же ношу я взвалил на себя, дорогой мой! Только бы все это оказалось не бессмысленным! Тревожит меня основная идея книги. Ну да куда ни шло! Как-нибудь, с божьей помощью! Теперь уже не время раздумывать. И все же я часто спрашиваю себя, не лучше ли было бы потратить столько времени на что-нибудь другое.

...Приедете ли вы ко мне этой осенью? Вы ведь знаете, я вас больше не приглашаю, слишком вы несносны с вашими постоянными разговорами об отъезде обратно. Если вам не удастся пробыть у меня меньше недели, можете и вовсе не приезжать! А между тем какой радостью для меня было бы видеть вас здесь, дорогой мой старик. Ведь зимой нам приходится видеться в малоблагоприятных условиях, то есть в присутствии других. Наши приятели - премилые люди, но... словом, никто из них - не вы.

817. ЛЕОНИ БРЕНН. КРУАССЕ, 1 АВГУСТА 1878.

Ваш Поликарп нынче изучает (все для той же ужасной своей книги) политику! ' Стол мой завален убийственно скучными книжками, сударыня, трактующими о всеобщем голосовании, о собственности, о проблеме труда! Знаете, в сорок восьмом мы были глупее, чем теперь, а между тем к этой эпохе я отношусь очень снисходительно. 1848 был самым распрекрасным годом моей жизни, я был в то время отменно весел, клянусь вам, и отличался завидным темпераментом.

818. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, 15 АВГУСТА 1878.
А теперь поговорим о вас '.

..."События однообразны". Эта уже жалоба основательная, а впрочем, что вы о них знаете? Надо приглядеться к ним поближе. Разве вы верили когда-нибудь в существование вещей? Разве все вообще - не иллюзия? Истинно лишь одно отношение к ним, то есть способ, каким мы их воспринимаем. "Пороки мелки". Но ведь и все мелко! "Не хватает выражений, словесных оборотов!" А вы ищите их - и найдете.

Словом, дорогой друг, вы, сдается мне, одурели от тоски, и это ваше состояние огорчает меня, ибо вы могли бы использовать свое время более приятным образом. Вам необходимо - слышите, юноша? - необходимо больше работать, чем вы работаете. Я начинаю подозревать, что вы немножечко лодырь. Слишком много шлюх! Слишком много катаний на лодке! Слишком много телесных упражнений! Да, сударь, цивилизованный человек совсем не нуждается до такой степени в движениях, как это утверждают врачи. Вы рождены, чтобы писать стихи, так пишите их! Все прочее - суета сует, начиная с ваших развлечений и вашего здоровья, заруоите это у сеоя на носу, л тому же для вашего здоровья будет только полезно, если вы станете следовать своему призванию. В этом замечании есть глубоко философский, вернее, глубоко гигиенический смысл.

Я знаю, вы живете в грязном аду, и жалею вас за это от всего сердца 2. Но от пяти вечера до десяти утра вы все свое время можете отдавать Музе, это все же лучшая из шлюх. Ну же! Выше голову, дорогой вы мой человечек! Какой смысл поддаваться тоске? Нужно перед самим собой предстать сильным человеком, это лучший способ стать им на самом деле. Побольше гордости, черт побери! Гарсон - тот был посмелее 3. "Принципов" - вот чего вам недостает. Что бы там ни говорили, а они нужны. Спрашивается только, какие. Для художника есть лишь один - всем жертвовать ради Искусства. Жизнь он должен рассматривать как средство, не более того, и первый, на кого ему должно быть наплевать, это он сам.

Что слышно с "Сельской Венерой"? А как роман, план которого так меня восхитил? 4

Если захотите поразвлечься, прочитайте "Диомеда" моего приятеля Гюстава Клодена, но не вздумайте читать то, что сегодня прочел я,- "Политику, извлеченную из Священного писания" Боссюэ 5. Положительно, сей орел из Мо кажется мне попросту гусыней.

Подведу итог, дорогой мой Ги: берегитесь печали. Это опасный порок. Ей предаешься всей душой, но потом горе проходит, а драгоценные силы твои истрачены и ты опустошен. Тогда приходит сожаление, да поздно. Поверьте в этом опыту шейха б, коему не чуждо любое безумство.

819. ЭДМОНУ ЛАПОРТУ. КРУАССЕ, 19 АВГУСТА 1878.

Какими церемониями сопровождалась посадка деревьев Свободы? ' Что говорил господин кюре? В каком он был одеянии? Как благословлял? Мне нужно подробное описание из уст какого-нибудь тогдашнего попа, а я ни с одним не знаком.

820. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. ПАРИЖ, 10 СЕНТЯБРЯ 1878.

У Шарпантье меня постигло разочарование в том смысле, что в настоящее время нового тиража моих сочинений не будет. Но решено выпустить этой зимой "Святого Юлиана" в подарочном издании в три часа у меня свидание с лемером по поводу стихов Буйе и "Саламбо" 2. Как видишь, я весь "в делах", да разрази их гром,- все это унизительно и от этого тупеешь.

Но через несколько дней я снова вернусь в свое старое убежище, и со всей страстью вновь примусь за "Бувара и Пекюше", и мою дорогую девочку тоже заставлю заниматься живописью, ибо нет на свете ничего превыше Искусства!

Я отложил, с тем чтобы показать ее тебе, отвратительнейшую (но справедливую) статью против Максима Дюка-на, напечатанную вчера в "Эвенман". Прочитав ее, я предался "философским размышлениям", и мне захотелось заказать молебен, дабы возблагодарить небеса за то, что они вложили в меня любовь к чистому Искусству. Бесконечное копанье в так называемых серьезных вопросах может привести к преступлению. Из-за "Истории Коммуны" Дю-кана 3 недавно приговорили человека к галерам, ужасная история. Предпочитаю, чтобы она была на его совести, а не на моей. Весь вчерашний день я чувствовал себя просто больным от этого. Печальная репутация будет теперь у моего старого друга. Отныне на нем лежит пятно. Если бы он любил стиль вместо того, чтобы любить шумиху, он не дошел бы до этого.

821. ЭМИЛЮ ЗОЛЯ. ПАРИЖ, 19 СЕНТЯБРЯ 1878.

Я получил вашу статью обо мне и растроган ею до глубины души '. Мне надо бы сообщить вам кое-что о России и об успехе, которым вы там пользуетесь 2. Сведения эти не от Тургенева, а из другого источника.

822. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, 16 ОКТЯБРЯ 1878.

Прочитал "Дневник женщины" любезного Фейе '. В жизни не встречал ничего более идиотского. Господи, до чего же это убого! До чего плохо и фальшиво! Какие странные идеалы. Поневоле полюбишь "Западню" 2. Как надышишься этим острым запахом пачулей, чувствуешь потребность освежиться в навозной жиже. Кстати, о произведениях "перенасыщенных", советую прочитать роман одного из "молодых", написанный действительно не без таланта, хотя сюжет его неправдоподобен, это "Преданная" Энни-ка 3 (у Шарпантье).

...Последнюю поэму Сюлли-Прюдома я не читал *. В поэтах этого рода меня поражает странное отсутствие образов. За кажущимся глубокомыслием - полная пустота, а простота их убога. Зачем говорить подобные вещи в стихах? Это возвращение к Делилю.

Но с Фейе ничто не может сравниться! Каков майор д'Эбли, а? Какая фигура! А калека-то! А внезапно понесшие лошади! А аббатство! А эти "Тридцать тысяч франков для ваших бедных!". Успех романа (а он имеет успех) объясняется двумя причинами: во-первых, низшие слои верят, что высшие слои именно таковы, а во-вторых, высший слой видит себя здесь таким, каким хотел бы быть.

823. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 10 НОЯБРЯ 1878.

Ну, наконец-то! А я уж собирался вновь писать к г-же Виардо. И Мопассана просил к вам зайти. Какие только предположения я не строил. Словом, увидев нынче ваш почерк, я просто завопил от радости.

...Странствовал я меньше, чем вы; ' ибо, не считая трех недель, проведенных частично в Париже, частично в Сен-Грасьене, и последних трех дней, что я пробыл в Этрета, я все эти полгода сижу за своим столом. Чертовы мои чудаки вконец меня замучили. Порой чувствую, что я просто уже не могу, а ведь работы осталось еще на два года! Вот книга! Каким безумцем я был, что взялся за нее!

К тому же и жизнь меня не слишком радует. Дела наши не улучшаются, напротив 2. Я уже смирился с этим, но временами забываешь о смирении и отдаешься горьким мыслям о прошлом, возвращаешься к нему вновь и вновь, и тогда хочется сдохнуть. А затем опять впрягаюсь в работу.

В Париже я не собираюсь быть раньше начала, а то и конца февраля. Хочу прежде закончить главу о любви!!! Глава о политике будет готова недели через две.

Вы же знаете, я на ваш приезд уже не надеюсь, несмотря на ваши обещания. К тому же вы ведь подобны Гала-тее - только увидишь вас, как вас уже и нет 3. А может быть, все-таки?..

Если вы не слишком заняты (но вы ведь человек занятой), напишите-ка мне длинное письмо. Не очень-то это мило с вашей стороны так долго оставлять без известий вашего старика, который обнимает и любит вас.

824. МАРГАРИТЕ ШАРПАНТЬЕ. КРУАССЕ, НОЯБРЬ 1878.

Вот уже четыре года как я сижу над своей книгой! И еще мне потребуется два. Кажется, я, слава богу, не корыстолюбив и не завистлив. И однако, в иные минуты оставшиеся годы моей жизни рисуются мне отнюдь не в розовом свете.

И зачем, черт возьми, я все это пишу вам? Потому что отношусь к вам дружески.

825. ГЮСТАВУ ТУДУЗУ. КРУАССЕ, 29 НОЯБРЯ 1878.

А я тружусь изо всех сил, дабы позабыть о собственном бедственном положении и бедствиях мира сего. Как и вас, меня никто не поощряет. Даллоз отказался взять рукопись моей феерии ', которую я считаю удачной, но не смог добиться ее постановки на сцене, как не могу теперь добиться ее напечатания. Вот чего достиг я в свои годы (а мне через двенадцать дней стукнет пятьдесят семь) после всего, что мною написано. Ободряющий пример для молодых писателей! Поверьте, что отнюдь не чувствую себя этим униженным, мне просто досадно. От этого я только больше работаю; не сказал бы, что лучше, но еще более неистово.

826. ЛЕОНИ БРЕНН. КРУАССЕ, 10-11 ДЕКАБРЯ 1878.

Не писал я из любви к вам, дорогая моя красавица! Не хотелось вас огорчать подробным описанием моих бедствий, или, вернее, бедственного положения. Помочь вы ничем не могли бы, писать же об этом было мучительно. Ну так вот знайте теперь, что мы - на краю гибели, и это уже необратимо. Лесопильня Комманвиля будет продан* на самых невыгодных условиях, а что дальше? Бог знает, что нас ждет. Может быть, я и преувеличиваю? Будет же Ком-манвиль тем или иным способом зарабатывать деньги! Но все равно, как ни сложатся наши дела, все это будет крайне невесело. У меня просто сердце разрывается, клянусь вам, и дело тут вовсе не в недостатке денег и лишениях, которые явятся следствием разорения, и не в том, что я отныне теряю свою независимость. Нет, не это приводит меня в бешенство. Но я чувствую, как низменные эти заботы, как эти торгашеские разговоры оскверняют мой дух. Мне кажется, будто я становлюсь каким-то лавочником. Представьте себе порядочную женщину, насильно втянутую в дом разврата, чистоплотного человека, которого бросают в бочку с нечистотами,- таково мое положение. Какая ирония! Какой жестокой становится ко мне судьба! Никакого успеха! Мне ни в чем не везет, ни в чем! Думал извлечь немного денег из своей феерии, произведения, которое, что бы ни говорили, я считаю весьма интересным, так Даллоз даже не удостаивает меня ответа, а передает через секретаря, что "это не соответствует характеру журнала", а впрочем, журнал-де "всегда к моим услугам" .

А вот другая история: Шарпантье, который уже два года обещал мне - и в сентябре это обещание повторил - выпустить в подарочном издании к Новому году моего "Святого Юлиана", променял меня на Сару Бернар 2, побоялся сам мне об этом написать, и его жена в очень любезном письме теперь мне объясняет, что, дескать, "уже поздно", но она в совершеннейшем восторге от "Святого Антония". Очаровательно, не правда ли?

Что касается службы - нет, дорогой друг, никогда! Никогда! Я уже отказался от одного места, предложенного мне моим другом Барду 3. Так же как и от офицерского креста Почетного легиона, которым он вознамерился меня одарить 4. При самом скверном стечении обстоятельств я могу все же поселиться в какой-нибудь деревенской гостинице и жить на тысячу пятьсот франков в год. Лучше пойду на это, чем возьму хоть один сантим из государственной казны. Известно ли вам нижеследующее изречение (оно принадлежит мне): "Почести обесчещивают, высокое звание унижает, должность оглупляет". И потом, ну разве я способен состоять на какой-либо службе? Да меня на следующий же день выгонят за дерзость и неподчинение! Несчастье отнюдь не сделало меня ни более мягким, ни более уступчивым, напротив! Я стал еще более неистовым идеалистом, чем прежде, и скорее подохну от голода и злости, нежели пойду на малейшие уступки.

Я было совсем пришел в расстройство за эти дни, но теперь уже начинаю брать себя в руки и работаю. В конце концов, это главное.

...И не жалейте вы ни о чем! Вы бы получили в моем лице ни на что не годного господина! Не приспособленного к жизни! Вдумайтесь в эти слова, в них заключен глубокий смысл. Я себя хорошо знаю - одному мне известно, сколько слез заставила меня пролить сия истина.

827. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 22 ДЕКАБРЯ 1878.

Вас удивляет мое молчание? Увы, у меня есть серьезные оправдания. На меня обрушились денежные неприятности, такие мучительные заботы, что удивляюсь, как я еще не потерял голову '. Все надежды вернуть свое состояние окончательно потеряны, и о том, как сложится моя судьба, я буду знать точно только в конце января. Обо всем этом расскажу потом, сидя с вами у камелька. Другим ни слова об этом не говорите.

Никогда еще не было у меня такой потребности в ком-либо, как теперь в вас. Общество моего дорогого Тургенева благотворно подействует на мое сердце, на ум и на нервы. Жду вас сюда в начале января, не раньше, потому, во-первых, что скоро уже Новый год, во-вторых, вам было бы слишком неуютно здесь в эту ужасную погоду, в-третьих, племянница с мужем сейчас готовятся к своему переезду в Париж. Я же приеду туда не раньше начала февраля.

Так что жду вас недели через две-три. Я прочитаю вам три главы "Бувара и Пекюше". Остается еще три. Но прежде чем за них приниматься, мне еще понадобится три или четыре месяца одного только чтения.

...Ах, бедный мой старик, хорошие пилюли подносит мне Провидение или то, что так называют. Я испытал и удары дубиной, и булавочные уколы, даже от Шарпантье (младшего), который в литературе предпочел мне Сару Бернар!2

Все это привело к тому, что у меня сделалось разлитие желчи; но по примеру Тома Диафуаруса я "закалил себя против трудностей" 3 и продолжаю марать бумагу, воображая, будто это очень важно.

828. ЛЕОНИ БРЕНН. КРУАССЕ, 30 ДЕКАБРЯ 1878.

Прежде чем писать новое, мне необходимо разделаться с одной работой, которую я имею дерзость определить как гигантскую. Она довела бы меня до Шарантона , будь у меня менее трезвая голова. Впрочем, это моя цель (тайная): так ошеломить читателя, чтобы он с ума свихнулся. Но цель моя не будет достигнута по той причине, что читатель меня читать не станет - он заснет на первых же страницах.

Упреки по адресу Золя кажутся мне нелепостью. Я не сторонник его теорий. Что до его критических статей, то они были написаны весьма мягко. Вызванный ими скандал - лишнее доказательство современного лицемерия! ' Помилуйте! Человек уже не имеет права сказать, что Фейе и Шербюлье - отнюдь не великие мужи? Отвратительно все это просто до рвоты.

830. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ. 4 ЯНВАРЯ 1879.

Нет, твой старик не весел! Совсем не весел! Пора бы уже ему взыграть духом. Когда это будет? "Когда вновь засияет солнце", как ты пишешь. Но засияет ли оно вновь?

Думаю, что моей "мрачности/) немало способствуют занятия метафизикой. Право, до чего же это плачевное зрелище - вся эта нескончаемая вереница глупостей. Никогда еще не приходилось мне работать с более трудными материалами. Просто голову себе ломаешь, как говорится; и ведь это еще надолго. Добрейший Пуше прислал мне новую работу о Беркли; читаю ее вперемежку с книгой Канта и еще кратким очерком по материалистической философии Лефевра, каковой всячески поносит этих бедных скептиков. Чтобы рассеяться, изучаю "Катехизис постоянства" Гома и "Гимнастику" Амороса '. Только и всего!

831. ИППОЛИТУ ТЭНУ. КРУАССЕ. 10 ЯНВАРЯ 1879.

Не могу выразить, до какой степени я растроган вашими дружескими намерениями '. Но место бедного старика де Саси мне не подходит, и вот почему.

Я был бы тогда вынужден жить в Париже по меньшей мере восемь месяцев в году. С теми тремя тысячами, которые я бы там получал, я оказался бы беднее, чем теперь, ибо в деревне жить дешевле. Правда, квартира меня прельщает. Но согласиться было бы безумием, я сдох бы там с голоду. Уж лучше как можно дольше оставаться в своей хижине, а в Париж приезжать лишь иногда. И потом, я питаю глупое, но непреодолимое отвращение ко всякой государственной службе, в чем бы она ни состояла. Таков уж ваш друг, который, впрочем, становится философом - или станет им со временем.

832. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, 15 ЯНВАРЯ 1879.

Конец моего романа превзойдет знаменитую статью Золя \ во всяком случае, надеюсь на это. За эту книгу мне бы "ордена не дали".

Говоря серьезно, я сожалею, что он у меня есть 2. Меня спасает лишь то, что я его не ношу.

833. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ. 16 ЯНВАРЯ 1879.

Я ведь писал вам незадолго до Нового года, выходит, вы не получали моего письма?

В нем я писал, что жду вас сюда, к себе, в начале января. Или это вам неудобно? Навестив меня, вы совершите добрый поступок, ибо мне очень хочется, вернее, мне очень нужно повидать вас .

...Работаю я как вол. Я должен буду прочитать вам три главы: о Литературе, о Политике и о Любви! Сейчас готовлю три последние - Философия, Религия, Мораль 2.

Друг ваш заплутался в дебрях философии, а как раз сейчас в числе других книг я читаю книжечку Виардо, которая нравится мне теперь даже больше, чем при первом чтении 3. Передайте ему еще раз мои комплименты но поводу его сочинения.

Недоумеваю, почему статья Золя вызвала такой переполох 4, ведь по существу его критические статьи вовсе не так уж резки. Но все кругом так подло и лицемерно, что простая откровенность уже звучит диссонансом. Восхищаться надлежит только посредственным.

Итоги проведенного голосования в понедельник доставили мне удовольствие как показатель того, что партия порядка получила по шапке 5. Но боюсь, как бы все это не повернуло обратно. Партией порядка станет Республика! Не стать бы ей только партией Глупости!

834. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. ЯНВАРЬ 1879

В пятницу и субботу я был в состоянии такого нервного и психического (буквально так!) расстройства, что даже испугался. Все снова и снова обвиняю себя! И беспрерывно прихожу в отчаяние. Потом опять возвращаюсь к своим книгам, стараюсь выстроить главу. И тогда в это включается воображение, а оно, вместо того чтобы обращаться на вымышленных героев, обращается на меня самого - и все начинается сызнова!

835. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, 22 ЯНВАРЯ 1879.

Напишите мне о пьесе '. Когда ее играют? Прочитал отчеты о "Западне" в "Фигаро", "Голуа" и "Франс", которые вы мне прислали 2. Я рад за Золя в денежном отношении. Но это отнюдь не укрепляет позиций натурализма (определения которого мы все еще тщетно ждем) и никак не возвышает нашего друга в качестве драматического автора. Ему теперь надлежит создать пьесу "по собственной системе". Я слышал, что Доде читал в "Одеоне" пьесу, переделанную им из "Джека" 3. Ну и ловкачи же эти молодчики! Почему и я не такой! Куда мне - смелости не хватит!

836. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 23 ЯНВАРЯ 1879.

"Бувар и Пекюше" нисколько не движутся. Я изнемогаю под грузом богословия, и, уверяю тебя, котик, нужно обладать крепкой и вместительной головой, чтобы выразить в пластической форме и скоординировать между собой все те вопросы, которые предстоит трактовать в этой чертовой главе!

837. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, ЯНВАРЬ 1879.

Мы ничего не можем сказать, не можем наметить какой-либо план на будущее, пока не совершена продажа! ' Мне уже не терпится, чтобы она произошла! Когда все это кончится, в моем распоряжении все же будут хоть какие-то несколько тысяч франков, которые дадут мне возможность дожить до конца "Бувара и Пекюше". Стесненные обстоятельства, в которых я теперь нахожусь, все больше выводят меня из себя, эта затянувшаяся неизвестность вызывает отчаяние. Несмотря на огромные усилия воли, я не в силах противиться тоске. Этому необходимо положить конец.

838. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 30 ЯНВАРЯ 1879.

Нет, милый мой старик, не приезжайте. Мне слишком грустно будет видеть, как вы уезжаете обратно; и, откровенно говоря, не стоит вам беспокоить себя ради двухчасового визита. Когда я смогу уже вставать ' и способен буду на долгие беседы - а это, я думаю, возможно будет недельки через две,- я дам вам знать, если только к этому времени вы не уедете в Россию.

А знаете, ведь я сломал себе "лапу" через пять минут после того, как прочел ваше письмо, где вы рекомендуете мне ходить!!! Ну не смешно ли?

Ходить я теперь смогу не раньше как через полтора или два месяца, и еще долго буду хромать.

...Поскольку "Фигаро" имела глупость сообщить о том, что со мной случилось, все друзья мои всполошились 2, и я вчера получил пятнадцать писем, а нынче - одиннадцать. Вот они, благодетельные плоды газетного дела. По какому праву моя нога становится собственностью Виль-мессана? И ведь заметьте - он воображает, будто оказывает мне этим честь и делает мне приятное. А мне это сообщение было неприятно в высшей степени. Не люблю, чтобы публика проявляла "интерес" к моей особе.

839. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 5 ФЕВРАЛЯ 1879.

Спасибо за телеграмму, дорогой друг. Я тоже послал вам депешу, которую вы получите раньше этой записки.

Я упрятал в карман свою дурацкую гордыню и соглашаюсь '. Ибо прежде всего, не следует подыхать с голоду, нет ничего глупее, чем подохнуть подобным образом.

Теперь я очень хотел бы знать, что из этого получится и могу ли я рассчитывать на это место. Боюсь, как бы у Ферри не оказалось своих кандидатов и они, узнав об этом, пе обошли бы меня 2. Постарайтесь до своего отъезда каким-либо способом сообщить мне, в какой мере я могу надеяться.

Мне бы хотелось, чтобы вы уже вернулись из России 3. Ваше посещение было для меня большой радостью. К тому же своим здравым решением я обязан вашим ласковым уговорам.

840. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 13 ФЕВРАЛЯ 1879.

Теперь, когда вы меня уговорили, мне уже хочется получить это место, одна мысль о котором вызывала мое негодование. Но поскольку теперь я этого хочу, боюсь, мне его не видать.

Судя по тому, что пишут в "Тан", старика де Саси, возможно, нет уже в живых '. Теперь начинается возня по поводу его преемника. Вспомнит ли обо мне Гамбетта? 2 Ведь может случиться, что Ферри уже передал это место кому-нибудь другому 3. Все это должно решиться в самое ближайшее время.

Вас здесь не будет, кто же станет "наблюдать за погодой"? Кто сразу отправится к Гамбетте. чтобы он сказал свое слово?

Вы ведь напишете мне до своего отъезда, не правда ли? Еще раз - спасибо.

841. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 54 ФЕВРАЛЯ 1879.

Я совершенно хладнокровно поставил на всем этом крест; а в глубине души (в этом вы меня узнаете, вы ведь психолог) я, быть может, не так и огорчен этим '.

...Итак, дорогой мой, немедленно прекратить всякие ХЛОПОТЪРвплоть до вашего возвращения. Это мой приказ.

842. ЖОРЖУ ШАРПАНТЬЕ. КРУАССЕ, 16 ФЕВРАЛЯ 1879.

Я хотел в конце "Святого Юлиана" дать витраж из Руанского собора '. Речь шла о том, чтобы дать в красках гравюру из книги Ланглуа 2, и ничего больше. А эта гравюра мне именно потому и понравилась, что это. собственно, не иллюстрация, а исторический документ. Сопоставляя изображение с текстом, каждый сказал бы: "Ничего не понимаю. Как это он извлек одно из другого?"

Вообще всякие иллюстрации выводят меня из себя, тем более когда дело касается моих произведений, и. пока я жив, их в моих книгах не будет . Dixi. Как и моего портрета; по поводу этого я чуть было не поссорился с Ле-мером. Не важно. У меня есть свои принципы. Potiu" mori quam foedari [Лучше умероть, чем быть обесчещенным(лат)].

Эта "Бовари" до смерти мне надоела. Меня замучили с этой книгой. Ибо все, что написано мною с тех пор, словно не в счет. Уверяю вас, не будь у меня нужды в деньгах, я бы постарался, чтобы она больше не издавалась. Но нужда заставляет. Так что печатайте, дорогой мой! 5

843. АПОЛЛОНИИ САБАТЬЕ. КРУАССЕ, ФЕВРАЛЬ 1879.

От ласкового вашего письма слезы навернулись на глаза вашего "дядюшки Гюстава", к тому же оно подтверждает мне одну эстетико-моральную истину: что сердце и ум нераздельны. Те, кто отделял одно от другого, были лишены как того, так и другого.

Напрасно вы полагаете, будто мне неинтересны подробности о вашем малыше. Я обожаю детей и был рожден для того, чтобы стать прекрасным папашей. Но судьба и литература судили иначе!.. Это одна из печальных сторон моей старости - что нет рядом со мной маленького существа, которое я мог бы любить и ласкать. Поцелуйте-ка за меня хорошенько своего малыша.

844. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 22 ФЕВРАЛЯ 1879.

Ну вот тебе "чистая правда". Я хотел скрыть от тебя всю эту историю ', чтобы избавить от беспокойства или хотя бы от напряженного ожидания. Короче говоря, и прежде всего, сознаюсь, что я напрасно - в который уже раз - послушался советов других и усомнился в собственной правоте. Но я неисправим, я всегда прислушиваюсь к мнению других; и всегда бываю за это наказан. Расскажу тебе все по порядку.

В начале января мне написал Тэн, он сообщил, что г-н де Саси при смерти и что Барду жаждет предложить его место мне: три тысячи франков и квартира. Хотя квартира меня и соблазняла (она великолепна), я ответил ему, что место мне не подходит по той причине, что с тремя тысячами франков дохода в Париже я буду беднее, чем теперь в Круассе, и что я предпочитаю бывать в Париже лишь два-три месяца в году. К тому же принцесса и г-жа Бренн еще прежде мне сообщили, что мои друзья хлопочут для меня о месте "более меня достойном".

Действие второе. Понедельник. Когда вы уехали, Тургенев принял торжественный вид и заявил мне: "Гамбетта просил узнать, согласитесь ли вы занять место г-на де Саси. Восемь тысяч франков и квартира. Ответ нужен немедленно!" Он так красноречиво и так любовно (и это еще слабо сказано) меня уговаривал - причем Лапорт все время ему подпевал,- что сумел побороть то отвращение, которое я питаю ко всякой службе! Мысль о том, что я был бы вам тогда меньше в тягость, в сущности, окончательно меня убедила. И после бессонной ночи я сказал Тургеневу: "Действуйте". Все это должно было делаться в строжайшей тайне, а тебе я собирался сообщить об этом уже после того, как все окончательно будет решено.

Сутки спустя приходит письмо от Тургенева, в котором тот сообщает, что-де ошибся, жалованья всего шесть тысяч, но он все же считает, что хлопоты нужно продолжать.

А дело все в том, что Гамбетта вовсе ничего и не обещал. Это Гонкур просил у него для меня какую-нибудь синекуру, так же как и супруги Шарпантье, которые очень за меня беспокоились. Они написали об этом г-же Адан, а та настроена сочувственно по отношению ко мне.

Следующее письмо: жалованья уже не шесть тысяч, а четыре тысячи!

Засим является ко мне с визитом Кордье и выказывает мне крайнюю преданность. Он-де беседовал обо мне с Полем Бером, заверившим его, что все готов для меня сделать, и с папашей Гюго, который тут же, не сходя с места, написал письмо к Ферри, горячо рекомендуя меня.

Статья в "Фигаро" 2. И отъезд Тургенева в Россию. А еще до этого меня предупреждают, что в министерство обратился мэтр Сенар с ходатайством, чтобы место было предоставлено его зятю 3, которому-де оно принадлежит по праву.

В минувший понедельник приходит письмо от Бодри, в котором тот наконец удосуживается спросить о моем здоровье и уведомляет о бракосочетании своей дочери. Послание это восхитительно, сей лицемер разоблачает себя в нем полностью. Он пишет, что хлопочет о месте г-на де Саси, ни словом не упоминая о том, что хлопочут и за меня. Тэн-де ему об этом говорил, но "ведь оно совершенно вам не подходит". И выражает сожаление по поводу моих обстоятельств и негодует, почему это Барду не предоставил мне место Жюля Труба: три тысячи франков и безвыездное сидение в Компьене 4. Завидная перспектива! Вышеназванный философ просто дурак. Напиши он мне откровенно: "Ничего не предпринимайте, очень прошу вас об этом",- я бы по своей порядочности, конечно, тотчас же покинул поле боя. Я передал через Лапорта, что чувствую себя слишком скверно, чтобы ему писать, и отвечу, когда в состоянии буду держать перо. Нашла коса на камень!

Вот так на сегодняшний день обстоят дела. Но я уверен, что назначен будет он, мне же уготовлен позор - я прослыву глупым интриганом - вот все, что я от этого выиграю. А теперь еще эта статья в "Фигаро" (после которой мне без конца пишут, прося разъяснений, как, например, вчера г-жа Ашиль, и надо же отвечать - представляешь себе эту пытку?) может рассорить меня с г-жой Адан. Тургенев написал мне из Берлина, просит "простить его", он не понимает, откуда идут все эти слухи, в которых кое-что правда, а кое-что и вранье.

Меня, признаюсь, они заставили плакать кровавыми слезами. Объявлять всем о моей нищете! И эти людишки жалеют меня, пишут о моей "доброте"! Как это жестоко! До чего же это жестоко! Я не заслужил всего этого! Да будет проклят день, когда мне пришла роковая мысль поставить свое имя на обложке книги. Если бы не моя мать и не Буйе, никогда бы я ничего не напечатал! 5 Как я теперь жалею об этом! Я требую, чтобы обо мне забыли, чтобы меня оставили в покое, чтобы никто никогда не упоминал больше моего имени! Я сам себе становлюсь ненавистен! Когда же я наконец подохну, чтобы мною больше не занимались? Ты хотела, чтобы я написал правду, дорогая моя девочка, ну вот, получай ее. Сердце мое разрывается от ярости, под бременем всех этих унижений я изнемогаю.

...И вдобавок еще "Фигаро" в интересах своей полемики понадобилось втаптывать меня в грязь. В конце концов, поделом мне! Я был трусом. Я поступил вопреки своим принципам (ибо они есть у меня) и вот - наказан. Нечего и жаловаться. Но я страдаю, да, жестоко страдаю. Без какой-либо рисовки! Потеряно чувство собственного достоинства. Я чувствую себя оскверненным. О, эти Другие! Эти вечные Другие! И ведь все это ради того, чтобы не оказаться в их глазах упрямцем, "гордецом"! из боязни, чтобы меня не заподозрили в "позе".

845. МОРИСУ МОНТЕГЮ. КРУАССЕ, 25 ФЕВРАЛЯ 1879.

"Леди Темпест" чрезвычайно мне нравится, она согревает мое старое сердце романтика '. Есть в ней нечто шекспировское (или, лучше сказать, навеянное Шекспиром). Словно плаваешь среди моря поэзии. Вы доставили мне радость; благодарю вас за это.

Сдается мне (насколько способен судить об этом скромный прозаик), у вас уже большой опыт в части писания стихов. Я заметил множество просто превосходных стихов - ровных, простых, упругих и звучных; стихов, тесно слитых с самой сутью выраженной мысли. Браво!

Однако, если вы стремитесь к успеху, вам придется писать вещи менее возвышенные - к чему, впрочем, я вовсе вас не призываю. Но, может быть, все же и будет возможность применить ваш поэтический дар (несомненно значительный) к сюжетам, более отвечающим вкусам vulgum pecus [низменной толпы (лат..].

Вы уже обладаете достаточным мастерством, чтобы иметь возможность делать то, что вам нравится. Еще раз вас поздравляю.

846. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 26 ФЕВРАЛЯ 1879.

Про библиотеку Мазарини я уже и думать забыл, словно и речи об этом не было. Мне жаль, что ты просила г-жу Шарпантье пойти к Гамбетте. Здесь ты переусердствовала. Это было лишнее - в общем, с этим делом кончено - кон-че-но! Но это нам урок на будущее. С точки зрения разума мне следовало бы пожалеть об этом месте; но нервы г-на Гюстава говорят другое. Так-то вот.

Я такой же, как ты, мне нужно одно - спокойствие (его-то я и домогаюсь). Поэтому, пока до меня извне ничего не доходит, я чувствую себя превосходно (буквально так!). Вид реки и кудахтанье кур служат мне прекрасным развлечением. Никогда еще так мало не привлекал меня Париж; я даже вспоминаю о нем редко. К тому же раньше чем через два месяца я все равно не в состоянии буду подняться по парижской лестнице '. Так что все к лучшему. Очень мне хочется снова начать писать, но, откровенно говоря, боюсь, что не смогу, и из страха все отдаляю эту минуту. Слишком много было волнений, да и сейчас их достаточно, и голова у меня не свободна, я чувствую это. Нечего сказать, хорошенький результат! А в конечном итоге, какую кому я принес пользу?

847. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, 27 ФЕВРАЛЯ 1879.

Натуралисты от вас отступились ', это меня не удивляет. Oderunt poetas [Поэтов ненавидят (лат.)].

Кстати, о натуралистах, что прикажете мне делать с вашим другом Гюисмансом? Такой ли он человек, чтобы можно было честно высказать ему свою точку зрения? Его "Сестры Ватар" 3 не вызвали у меня чрезмерного восторга. Он производит впечатление неплохого малого, и потому не хотелось бы его обидеть. Ну, а все-таки?..

848. Ж.-К. ГЮИСМАНСУ. КРУАССЕ, ФЕВРАЛЬ МАРТ 1879. Теперь, творец, давай с тобою объяснимся '.

Не относись я к вам дружески (то есть с уважением) и покажись мне ваша книга незначительной , я мог бы отделаться ничего не значащим комплиментом и на этом поставить точку. Но я нахожу, что она весьма талантлива, что произведение это исключительное и очень сильное. Посему свое мнение выскажу вам со всей откровенностью.

Ваша дарственная надпись, в которой вы меня хвалите за "Воспитание чувств", позволила мне понять и ваш замысел, и основной недостаток вашего романа - при первом чтении я не отдавал себе в нем отчета. "Сестрам Ватар", как и "Воспитанию чувств", недостает смещения перспективы! В нем нет нарастания. Читатель, дойдя до конца книги, сохраняет то самое впечатление, которое создалось у него вначале. Искусство не есть действительность. Волей-неволей мы вынуждены выбирать среди тех элементов, которые она нам предоставляет. Лишь к одному этому, вопреки утверждению Школы 3, должно стремиться в искусстве, а отсюда следует, что нужно тщательно отбирать. Описания ваши превосходны, характеры достоверны. То и дело говоришь себе: "Да, это так",- и веришь в ваш искусно преподнесенный вымысел. Более всего поразила меня у вас психология; в анализе душевных движений вы подлинный мастер. Разверните же в полной мере в следующей своей книге этот прирожденный ваш дар, столь неотъемлемо вам присущий.

В основе своей, по самой своей лепке, стиль ваш крепок и прочен. Так вот, я нахожу, что вы напрасно умаляете себя, не доверяясь ему. Зачем вам понадобилось усиливать го всякими энергическими и зачастую грубыми выражениями? Зачем пользоваться языком своих персонажей там, где говорите вы сами? Заметьте, что этим вы лишь ослабляете впечатление от речи этих персонажей. В том, что я не понимаю какого-нибудь оборота в устах парижского оборванца, нет ничего дурного. Если оборот этот вы сочли типичным, необходимым, я снимаю перед вами шляпу и сетую лишь на собственное невежество. Но когда писа-

тель уже от себя употребляет кучу слов, которых нет ни в одном словаре, тут я имею право возмутиться им. Ибо вы обижаете меня, вы портите мне все удовольствие.

...Вот случайно, перечитывая вас, я попадаю на страницы... написанные таким же высоким стилем. Неужто это писал тот самый человек, который нагромоздил только что столько никому не нужного арго?

Определенный эстетический принцип угадывается в нижеследующей мысли: "...печально увядающие в вазе левкои казались ему интереснее, чем розы, озаренные солнцем".

А почему, собственно? Ни левкои, ни розы сами по себе не интересны, интересен только способ их изображения. Ганг нисколько не поэтичнее Бьевры, но и в Бьевре не больше поэзии, чем в Ганге. Берегитесь, не впасть бы нам снова, как в пору классической трагедии, в аристократизм сюжетов и смешное жеманничание в выборе слов. Вульгарные выражения, того и гляди, станут считаться украшением стиля, подобно тому как в прежние времена его облагораживали с помощью выражений изысканных. Риторика вывернута наизнанку, но все равно это риторика 4. Мне досадно видеть, что такой своеобразный писатель, как вы, уродует свое произведение, поддаваясь этому ребячеству. Будьте же вы более гордым, черт побери, и не доверяйтесь готовым рецептам.

Засим мне остается лишь выразить восхищение замыслом вашей книги и выполнением его. Никакого шаблона, написано все это сильно, а временами и глубоко.

Папаша Ватар - просто находка. Не говорю уже об обеих сестрах, столь непохожих по характеру (причем контраст их дан отнюдь не резко). В развязке есть нечто величественное.

Вот и все, что я считал нужным высказать вам, дорогой ДРУГ.

Откровенность моя доказывает, как высоко я вас ставлю 5.

849. АНАТОЛЮ ФРАНСУ. КРУАССЕ, 7 МАРТА 1879.

От всей души благодарю вас за присланный вами томик и за то удовольствие, которое он мне доставил '. Давно уже не читал я ничего, что было бы до такой степени безукоризненным. Первый ваш рассказ превосходен, что до второго, то я беру на себя смелость назвать его шедевром.

Единственный упрек, который я могу предъявить "Иокасте", это некоторая неясность переживаний героини. Не очень понимаешь, из-за чего, собственно, у нее такие угрызения совести? Мне кажется - за неимением иного толкования,- что в основе их должно было бы лежать более грубое объяснение. Но сколько прелестных подробностей! А все вместе - очень сильно.

Что касается "Тощего кота" - я наслаждался от первой до последней строчки, просто им упивался. Всех ваших старичков так и видишь. Телемак (поистине это - находка!) хоть и очень выделен, но отнюдь не заслоняет остальных. А стиль какой чудесный - так просто, свободно, без всякой рисовки! Настоящая литература - этим все сказано.

850. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. 9 МАРТА 1879

Поскольку вы утверждаете, что никто об этой пенсии знать не будет, я покоряюсь, ибо вынужден покориться '.

И однако вы все же пишете: "Ни одна газета не сможет ничего возразить, настолько это кажется всем естественным". И тут же рядом: "Думаю, это не будет предано гласности". Значит, вы не очень в этом уверены? Как согласовать между собой эти два утверждения?

Но, с другой стороны, вы несколько раз повторяете, что это останется в тайне.

Словом, если я могу быть уверен, твердо уверен, что об этом, кроме министерства и меня, никто не будет знать, я с благодарностью соглашаюсь - при том условии (его я ставлю себе сам), что это помощь временная, что я беру это в долг.

Вот как я себе это представляю: когда пенсия будет уже назначена, я дождусь возвращения брата из Ниццы и попрошу у него сумму, равную этой пенсии. Он, его дочь и внук, который скоро станет совершеннолетним,- имеют около ста тысяч франков дохода. Смогут же они выделить мне из них пять! И тогда я немедленно отправляюсь к министру и отказываюсь от пенсии. Если же нет, придется ее принимать до того дня, когда я буду в состоянии вернуть либо всю сумму, либо ренту. Как-нибудь устроюсь, взявшись за дело заблаговременно. Ибо вы не представляете себе, чего мне это стоит - дойти до такого положения.

Завтра будет продана лесопильня Комманвиля, 24-го сего месяца - его земли. Эти две процедуры будут мучительны! Не знаю просто, как мы с бедной моей племянницей еще живы, до того мы истерзаны... О буржуа!

Итак, еще раз: во-первых, никакого звания. Во-вторых, никакой гласности. Полнейшая тайна. И тогда мне останется только благодарить. Иначе - я отказываюсь. Целиком доверяюсь в этом деле вам. Только, умоляю, не вздумайте из дружеских чувств меня обманывать! Прав я или не прав, но для меня речь идет о моей чести, единственном моем достоянии. Будьте же ее защитником.

Когда я говорю: тайна, я имею в виду, что даже самые мои близкие (включая сюда и Комманвилей) ничего об этом не знают. Я оставляю за собой право поделиться ею с теми, с кем сочту нужным.

Не благодарю вас, дорогой мой сын, это значило бы обидеть вас. Но я очень нежно вас обнимаю.

851. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, 14 МАРТА 1879.

Последние дни я прочел две присланные мне книги - "Сестры Ватар" Гюисманса, ученика Золя,- ее я нахожу отвратительной, и "Тощий кот" Анатоля Франса - вот это очаровательно!

852. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 14 МАРТА 1879.

Есть все основания считать, что мне предложат пенсию, и я на нее соглашусь, хотя это до глубины души унижает меня (поэтому я и хочу, чтобы все это сохранялось в строжайшей тайне). Будем надеяться, что об этом не пронюхает пресса! Мне совестно принимать эту пенсию (совершенно мною не заслуженную, что бы там ни говорили). То, что я не сумел соблюсти свои интересы, еще не причина, чтобы родина меня содержала! Дабы не мучиться угрызениями совести и жить в мире с самим собой, я придумал один план, о котором тебе расскажу, и ты одобришь его, я в этом уверен, ибо ты - порядочный человек, а это более редкое явление, чем порядочная женщина. Дорогое дитя мое! Бедная ты моя девочка.

Если это мне удастся, на что я надеюсь, я смогу уже спокойно ждать смерти.

...В общем, лучше вести самое скудное, одинокое, печальное существование, чем быть вынужденным думать о деньгах. Я от всего готов отказаться, только бы был у меня покой, только бы я мог сохранить свободу мысли.

Будем надеяться на твои художнические успехи. А ты представь себе только, какой радостью это будет для меня, для нас, если в Салоне на тебя обратят внимание '. Живопись нынче в цене, ты сможешь заработать много денег. Но лучший способ их зарабатывать - это творить, не думая о том, что ты зарабатываешь. Материальный успех должен быть результатом, отнюдь не целью. Иначе теряешь голову, и даже практический здравый смысл. Давай-ка будем хорошо делать то, что делаем, а там будь что будет. Ага! У меня, как видишь, тоже есть принципы. Их даже больше, чем это нужно мне для счастья.

853. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, КОНЕЦ МАРТА 1879.

Вы не поняли, почему я возмущаюсь; меня удивляют не те люди, которые ищут объяснения непонятного, а те, кто воображает, будто нашел это объяснение, те, кто запросто вытаскивает из кармана ответ на вопрос о бытии (или небытии) божьем. Да, да, догматизм любой масти выводит меня из себя. Короче говоря, и материализм и спиритуализм кажутся мне проявлением наглой самонадеянности.

Прочитав за последнее время немало католических авторов, я взялся за философию Лефевра ' ("последнее слово науки"); всех их надобно побросать в одно и то же отхожее место. Таково мое мнение. Все они невежды, шарлатаны, идиоты, которые всегда видят лишь одну какую-нибудь сторону целого; и я перечитал (в третий раз в моей жизни) всего Спинозу. Этот "атеист", был, по-моему, самым верующим человеком из всех, ибо признавал одного только бога. Но попробуйте растолкуйте это господам церковникам и ученикам Кузена 2.

854. ЖЮЛИ ДОДЕ. 7 АПРЕЛЯ 1879

Не могу даже выразить, какое удовольствие доставили мне "Детские годы одной парижанки" '. Не будь столь затасканным слово "очаровательно", я употребил бы здесь именно его. Не мудря, не сгущая красок, не претендуя на идеальность или на натурализм, вы заставляете читателя почувствовать то, что чувствовали сами. Когда я читал вашу книгу, мне минутами казалось, что это я был той маленькой девочкой, которая играла в саду Тюильри, ходила по улице Риволи и жила в славном старинном доме с ампирными украшениями и глубокими шкафами.

Для того, кто любит литературу как таковую, читать подобные вещи истинное наслаждение. Стиль у вас по самой природе своей очень благородный, тонкий, в нем столько незаметного, неброского артистизма. А ведь jro как раз самое трудное!

Среди ваших "отдельных мыслей" я нашел некоторые, показавшиеся мне поразительно правдивыми и изящными, например, там, где говорится о фонтанах.

Из стихов мне больше всего понравились "Моему сыну" и "В детской". А то, что написано обо мне в "Литературных этюдах", вновь приятно пощекотало мое самолюбие.

855. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 9 АПРЕЛЯ 1879.

Наши письма разминулись ', дорогой мой старик. В Париже я не смогу быть раньше чем через месяц-полтора. Ждать до того времени нашего свидания слишком уж долго.

Сообщите же мне скорей, когда я буду иметь счастье обнять моего дорогого Тургенева, потому что Золя и Шар-пантье я хочу пригласить к себе уже после того, как вы у меня побываете.

Устройте свои дела так, чтобы, во-первых, побыть некоторое время под моим кровом,- ведь нам о стольком нужно поговорить! - и, во-вторых, я должен прочитать вам три главы 2.

856. ПРИНЦЕССЕ МАТИЛЬДЕ. КРУАССЕ, 16 АПРЕЛЯ 1879.

Вы правы! Произведения, подобные "Рюи Блазу", освежают нам кровь! ' Это вытаскивает нас из всей той литературной мерзости, что нас окружает; прекрасно только то, что истинно прекрасно, что там ни говори.

Я нахожу, что вы несколько суровы по отношению к Ренану, ибо речь его - превосходное литературное произведение, хотя он, по-моему, немного и перехвалил Академию 2.

Я не разделяю ваших сожалений по поводу смерти Вильмессана 3. Вот уж нет! Нисколько! Люди, подобные ему, наделали много зла и были сущим наказанием божьим. Не следует относиться снисходительно к преуспевающим негодяям. Вильмессан, Жирарден, Бюлоз, Марк-Фурнье и еще двое-трое им подобных - вот люди, которые более всего способствовали общему опошлению и доводили до отчаяния художников. Что касается "Фигаро" и всех, кто в большей или меньшей степени с ней связан, то я ненавижу ее всем сердцем. Ее создатель окочурился. Тем лучше!

857. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 16 АПРЕЛЯ 1879.

Чтение "Неизданной переписки" Берлиоза ' вдохнуло в меня бодрость! Прочти ее, прошу тебя. Вот человек! И подлинный художник! Какая ненависть ко всему посредственному! Какие гневные речи против гнусного буржуа! Какое презрение ко всякому "что скажут люди"! Это на тридцать шесть тысяч голов выше писем Бальзака! 2 Я теперь не удивляюсь, что мы относились друг к другу с такой симпатией 3. Почему я не знал его ближе? Я бы боготворил его! А чувствуешь ли ты, с каким великолепием хоронят Вильмессана? Бальзамируют, словно фараона, заупокойную мессу служит епископ, железнодорожный вокзал напоминает освещенный катафалк, "прибытие праха" в Париж, а завтра какие будут похороны! ...И все это ради одной из самых грязных каналий нашей эпохи! Но ведь он "пользовался такой огромной популярностью"! Снимем же шляпы.

858. ЭДМОНУ ДЕ ГОНКУРУ. КРУАССЕ, 24 АПРЕЛЯ 1879.

Шарпантье прислал мне два последних номера "Ви модерн", по-моему, это еще глупее, чем "Ви паризьен" '. Погоня за "шикарным" погубит дом Шарпантье. Попомните мое пророчество.

А политический манифест Золя, в котором он угрожает гибелью республике, если та не поднимет знамени реализма, ах да, простите, натурализма! 2 Вот потеха! Вот ведь потеха!

В изящном листке вашего издателя я прочитал отрывок из вашего романа 3, который меня распалил. Не совершите ли вы подвиг Курция 4, приехав в Круассе после того, как он (я разумею роман) выйдет в свет (а можно и раньше)? Завтра жду сюда Тургенева. Золя и Шарпантье также обещали быть у меня в воскресенье к завтраку.

...Мы с вами ископаемые, дорогой мой друг, мы останки ушедшего мира. Мы уже ни черта не смыслим в движении.

859. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, КОНЕЦ АПРЕЛЯ 1879.

Спасибо вам за письмо. Оно доставило мне удовольствие во всех отношениях. Но, бедняжка вы мой, как мне жаль, что у вас не остается времени для работы! ' Словно для народного образования один хороший стих не полезнее в сто тысяч раз, чем вся та чепуха, которой вы занимаетесь! Но простые истины трудно вколачиваются в головы.

Да, брошюру Золя я прочитал 2. Поразительно! Вот когда он даст мне определение натурализма, я, быть может, стану натуралистом. А пока что - "моя не понимай".

860. ЛЕОНИ БРЕНН. КРУАССЕ, 25 АПРЕЛЯ 1879.

А я, несмотря ни на что, снова принялся писать. Как ни жалок вымысел, он все же большего стоит, чем гнусная действительность. В поисках выражений забываешь о печалях жизни, а жизнь себе понемногу уходит и уходит. Ну и пусть!

Впрочем, похороны Вильмессана внесли в нее некоторое оживление. Читали подробности? До чего же все было благолепно! Аланзье (мой Аланзье) ' и Лашо следовали за гробом - просто сногсшибательно! Да, чуть не забыл Османа, представлявшего город Париж 2. Вообразите себе диалог в раю между Вильмессаном и предвечным отцом - сюжет, достойный Данте!

И как подумаю, что на похоронах Генриха Гейне было девять человек, мне горько становится. О публика! О буржуа! О негодяи! Ах, презренные!

Ваш Поликарп нисколечко не стал спокойнее, напротив! Но если хотите познакомиться с еще большим Поликарпом, чем я, прочитайте "Неизданную переписку" Берлиоза! 3

861. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 27 АПРЕЛЯ 1879.

Нет, бранить я вас не стану, но если бы вы только знали, до какого нервного состояния вы доводите меня, у вас были бы угрызения совести '. Не стану передавать всех проклятий моей кухарки по вашему адресу.

Ваши объяснения кажутся мне смехотворными, дорогой друг. Я, например, полагаю, что юный Виардо прекрасно мог бы играть на скрипке без вас и ваше присутствие не так уж ему необходимо.

Откровенно говоря, вы ведете себя со мной не наилучшим образом, если учесть чувства, которые я питаю к вам, а это не так уж мало. Вы в течение долгих месяцев обещаете приехать и никогда не держите слова! А затем, только вы появились и, кажется, вот, вы уже тут, как тотчас же снова уезжаете. Нет! Нет! Это нехорошо!

Мне неизвестно, что там было у вас решено на сардана-паловом пиру у Золя 2. Но, дорогой мой, у меня прислуги всего один человек, и это - женщина, и она не в состоянии приготовить и подать завтрак на шесть персон. Мне приходится принимать своих друзей по очереди, а не всех вместе.

И потом, как же так? Неужто вы, дорогой мой старик, не поняли, что вся моя радость от свидания с вами была бы испорчена, если вы приехали бы вместе с другими. Нельзя же обнажать душу на людях, черт вас возьми! Впрочем, вы ведь любитель публичных увеселений, у вас, как видно, все пороки.

Словом, поступайте, как знаете. Приезжайте, когда освободитесь от всех своих обязательств, и перестаньте будоражить меня, внушая радостные надежды, которые потом не сбываются.

862. ЭДМОНУ ДЕ ГОНКУРУ. 1 МАЯ 1879

Я в восторге от вашей книжицы '.

На первых ее страницах я еще придирался к некоторым мелочам... а потом до того увлекся, что послал все это к черту. В некоторых местах я чуть не плакал, и в ту ночь под этим впечатлением мне приснился страшный сон (буквально так!).

То, что Нелло не умирает,- превосходно с литературной точки зрения именно потому, что уже ожидаешь его смерти.

Читая, я заново переживал собственные ощущения - перелом, боль в пятке, страх перед костылями. В общем, дорогой друг, ваших двух братьев не то что любишь, их просто обожаешь. Никто, думаю, лучше меня не понимает всей подоплеки этой книги. Сделана она крепко, стремительно, живописно, очень артистично и, слава богу, без всяких художественных штук. Персонажей ваших ясно видишь - дядюшку Бескапе, его жену, собаку и др. Тало-ше меня просто взбудоражила. Хорошая фигура - Том-кинс. Словом, никаких грубых подробностей, а все вместе - здорово сочно.

Но вот предисловия я не одобряю по самой его сути. Зачем вам понадобилось обращаться непосредственно к публике? 2 Недостойна она вашей откровенности. "Скрывай свою жизнь",- говорит Эпиктет 3.

863. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, 7 МАЯ 1879.

Спасибо, что вы сообщили мне о том, что происходит.

Намерения министра ' вызывают у меня чувство безмерной благодарности. Дело даже не в самом их существе, а в той деликатности, с которою он за это берется. Чем только я заслужил это?

И все же какое-то непреодолимое отвращение останавливает меня. Из всего, чем я владел, у меня сохранилось только одно - моя гордость. Не надо отнимать ее у меня! Я не смог бы больше писать.

Пенсия, замаскированная названием "награждение за заслуги", была бы мне невыносимо тяжела. "Почетное звание", которым бы она сопровождалась, слишком пахло бы жалостью. Заметьте, что об этом напечатают в "Оффись-ель"! 2 И тогда я снова попадаю в руки господ газетчиков. Решение это начнут обсуждать, подвергать критике, и ваш друг окажется выставленным на поругание.

Если бы все это - и звание и пенсия - могли бы оставаться в тайне, я бы еще согласился - как на временную меру, с тем (я могу даже обещать им это), что откажусь от пенсии, если судьба моя переменится к лучшему, а это ведь вполне может случиться, и даже в любую минуту, в случае смерти старой тетки Каролины - тогда Комманвили вернули бы мне все, что я из-за них потерял.

...Раз уж министр так полон доброй воли, нельзя ли попросить его, чтобы мне было предоставлено первое освободившееся хорошее место в какой-нибудь библиотеке? Под хорошим местом я разумею что-нибудь вроде тех, о которых вы говорили мне на днях... тысяч так на пять или шесть, и чтобы было немного работы. Для меня это было бы куда пристойнее, чем то благодеяние, которое мне предлагают.

В общем, дорогой мой, если мое имя будет фигурировать в "Оффисьель", это будет означать - какими бы ни прикрываться словами,- что мне подали милостыню. Умолите этих господ не делать этого. Это значит объявить меня недееспособным, и тогда я сразу же и в самом деле стал бы им. Мы договорились, да?

864. ЭДМОНУ ЛАПОРТУ. КРУАССЕ, 8 МАЯ 1879.

И у меня тоже все не ладится. Меня душит тоска. Меня угнетает моя книга. Временами такие головные боли, что начинает казаться: еще немного, и я сдохну; и затем - приступы слез. Словом, я дошел до предела.

Тургенев приезжал в воскресенье и уехал во вторник утром. По-видимому, ему очень понравилось то, что я ему прочитал.

865. ПРИНЦЕССЕ МАТИЛЬДЕ. КРУАССЕ, 11 МАЯ 1879.

Роман Гонкура ' мне понравился. Вначале меня возмутили некоторое манерничание и отдельные небрежности стиля. Затем я увлекся и в итоге нахожу, что книга весьма талантлива. Это искреннее мое мнение.

...Был у меня на днях Тургенев. Он показался мне очень удрученным тем, что делается в его стране 2. Наша еще не докатилась до такого состояния.

866. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 26 МАЯ 1879.

На будущей неделе мы непременно - разве что небо опрокинется на землю - с вами увидимся. Как только приеду в Париж, тотчас предупрежу вас запиской.

Кончаю Магию Бувара и Пекюше ', и сил у меня больше нет.

867. ФРЕДЕРИКУ БОДРИ. КРУАССЕ, КОНЕЦ МАЯ 1879.

Я наконец уступил уговорам небольшой группы моих друзей, которые, желая мне добра, хотят, чтобы я стал вашим помощником.

Вы и сами выражали мне это желание в феврале.

До сих пор этому препятствовала моя "непреклонная гордыня". Но, дорогой мой, я оказался в таком положении, что, того и гляди, сдохну с голоду или вроде этого. Поэтому я соглашаюсь на вышеупомянутую должность: три тысячи в год и обещание, что никаких обязанностей у меня не будет '. Ибо вы сами понимаете, если я вынужден буду жить в Париже, то окажусь еще более нищим, чем до этого.

А теперь - уговор (но это между нами): если я для чего-либо буду вам нужен, то, разумеется, я в полном вашем распоряжении как теперь, так и в дальнейшем, уповая при этом на милостивое отношение ко 'мне моего начальника.

868. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. ПАРИЖ, 13 ИЮНЯ 1879.

Знаете, что больше всего изводило меня прошедшей зимой? Соболезнования по поводу моей сломанной ноги, и вот теперь здесь, в Париже, все опять началось сызнова. "Как, должно быть, вы страдали!" - "Да нисколько". Тут люди удивляются и начинают говорить о другом. Да, мой перелом просто осточертел мне, совсем как "Бовари", разговоры о которой я уже слышать не могу; я в ярость прихожу от одного этого имени. Словно я никогда не писал ничего другого!

...Первые дни моего пребывания в Париже я до смерти скучал. Затем с удовольствием повидался с друзьями. Всякое передвижение, всякое изменение привычной обстановки стало мне теперь тягостно. Признак старости. Только сердце не стареет, может быть, даже наоборот; но литература дается мне все труднее. Нужно было быть безумцем, чтобы взяться за книгу, подобную той, которую я пишу.

Каждый день все послеобеденное время я провожу в Национальной библиотеке, где читаю совершенно идиотские вещи, теперь это - сплошь апологеты христианства. Все это до того глупо, что может обратить в безбожие самые благочестивые души. О, уж как берутся они доказывать бытие божье, вот тут-то и начинается глупость.

Знаком ли вам Шопенгауэр? Читаю две его книги !. Идеалист и пессимист, а вернее сказать, буддист. Это мне подходит.

Автобиография Валлеса "Жак Вентра" написана талантливо 2. Вот бедняга! Его ожесточение понятно. И все же он - скверный тип, и я предпочитаю "Переписку Берлиоза" 3.

869. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. ПАРИЖ, 19 ИЮНЯ 1879.

Нынче утром я закончил первую часть моей главы, а вечером берусь за подготовку философии '. У господина Гюстава своеобразная манера отдыхать в Париже.

...А знаешь, что меня теперь преследует? Страстное желание описать битву при Фермопилах. Опять на меня это нашло.

870. ЛЕОНУ КЛАДЕЛЮ. КРУАССЕ, 26 ИЮНЯ 1879.

Я очень запоздал с ответом. Но вот мое оправдание: я получил ваших "Простаков" ' в начале этого месяца, который почти целиком провел в Париже и совсем изнемог от дел и суеты. Я надеялся, что вы как-нибудь случайно узнаете, что я там, и уповал на встречу.

Я хотел высказать вам, какое удовольствие доставила мне ваша книга.

"Тити Фоиссак" - подлинно художественное творение. Оно тщательно отделано, отчеканено, глубоко обдумано. Наблюдательность ваша не убивает поэзию. Наоборот, она еще подчеркивает ее. Похороны вашего Простака - это великолепно. Я знавал таких стариков. Я не знаю ничего более своеобразного, чем ваш дуэт.

Возражение, которое напрашивалось у всех - в том числе и у меня,- что Бодлер был на самом деле другим, само собой снимается, поскольку вы его имя не называете. Эта новелла - философский этюд, подобного которому я никогда не встречал. Ваш главный герой сразу же захватывает - с такой силой и так выпукло он обрисован. "Седая матушка" понравилась мне меньше, она кажется мне не столь уж новой. Кое-где я мог бы упрекнуть вас в некотором злоупотреблении архаическими выражениями. Но вы - настоящий писатель, друг мой! Подлинный художник!

871. ЭМИЛЮ ЗОЛЯ. КРУАССЕ, 4 ИЮЛЯ 1879

Предисловие к вашему "Что я ненавижу" привело меня в восторг, дорогой мой Золя '. Вот, собственно, все, что хочется вам сказать. Я его прежде не читал, а теперь просто покорен! Браво! Вот так и надо разговаривать.

Что касается отдельных статей, то я согласен с вами в отношении аббата Ламенне, Прудона и истеричного католика 2. В "Египте три тысячи лет назад" я обнаружил несколько вольностей, и кое-что, по-моему, не совсем точно. Мне кажется, вы слишком снисходительны к Эркману-Шатриану 3. Что до Мане, я ровно ничего не понимаю в его живописи, а потому воздерживаюсь от суждений 4.

И продолжаю настаивать, что вы чистой воды романтик 5. Скажу даже, что именно потому восхищаюсь вами и люблю вас.

...Я прекращаю всякое чтение и теперь не открою больше ни одной книги, пока мой роман не будет кончен.

872. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, 15 ИЮЛЯ 1879.

Работаю я как одержимый. Забросил все книги и теперь пишу, то есть без устали брызгаю чернилами. Теперь я дошел до самой трудной (а может статься, и самой значительной) части моего адова фолианта - до Метафизики! Заставить смеяться, излагая теорию врожденных идей ',- ничего себе задачка? Словом, надеюсь, что к началу сентября уже останется всего две главы! Но до полного завершения еще далеко. Вот уж тогда-то - можете мне поверить! - я почувствую себя ублаготворенным и скажу: уф! Поистине только безумец мог взяться за такой труд. Но мы ничего не совершили бы в этом мире, когда бы не ведомы были ложными идеями. Это замечание Фонтенеля, которое я нахожу отнюдь не глупым 2.

873. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 9 АВГУСТА 1879.

Наконец-то я хоть что-то узнал о вас, дорогой мой старик. Так вам, значит, здорово скверно? ' И все-таки лучше уж дерьмовое состояние души, нежели подагрические боли в теле.

Не связаны ли нравственные ваши страдания с академической шапочкой 2 или с тем, что не представляется случай обмануть мои ожидания? А я жду теперь, как станете вы оправдываться за последнее свое вероломство - ведь вы должны были у меня обедать в некую субботу в июне месяце, и вот с тех пор от вас ни слуху ни духу.

А меня "Бувар и Пекюше" измучили вконец. Остается всего четыре страницы, и философская глава будет кончена. После этого возьмусь за предпоследнюю. Этими последними главами буду занят до марта или апреля. А там уже останется только второй том. Словом, и через год я все еще буду впряжен в эту книгу. Нужно поистине обладать даром аскетизма, чтобы добровольно взять на себя такую муку. Мне кажется в иные дни, будто мне пустили кровь одновременно из рук и ног, и она медленно вытекает из меня, и я сейчас вот-вот сдохну. А затем снова вскакиваю и продолжаю, несмотря ни на что. Вот так.

Могу вас порадовать - на финансовом горизонте моей жизни появился маленький просвет. Комманвилю удалось вновь завести лесопилку. Вот он и снова в седле. Только бы опять не постигла его несдача. Надеюсь, что нет. Дело кажется мне верным.

874. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. ПАРИЖ, 29 АВГУСТА 1879.

Что ты скажешь о нашем Москвитянине, который жаждет отправиться в глубь своей Скифии, чтобы оказаться там в "тиши кабинета" (буквально так) ? ' В Париже он, видите ли, не может работать! Ему кажется, что в родном краю он вновь обретет свой гений.

Они договорились с г-жой Адан, что я буду держать корректуру одного его рассказа, предназначенного для "НУВРЛЬ ревю", журнала Жюльетты Ламбер, первый номер которого должен появиться в сентябре 2.

875. И. С. ТУРГЕНЕВУ. ПАРИЖ, 29 АВГУСТА 1879.

Очень хочу поскорее прочитать вам Философию из "Бувара и Пекюше". Недели через две, а то и раньше, быть может, я извещу вас. Пишите мне сюда, в Париж.

876. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. ПАРИЖ, 3 СЕНТЯБРЯ 1879.

Каждый день сижу над корректурой "Воспитания чувств" '. Наладил дело с изданием "Полного собрания стихов" Буйе 2 и вместе с Рейе занимаюсь оперой "Са-ламбо" 3.

...Господин Гюстав провел послеобеденное время в тиши кабинета, перечитывая три последние главы "Бувара и Пекюше". И суждение его таково: это очень хорошо, очень резко, очень сильно и ничуть не скучно. Вот мое мнение!

877. ЭДМОНУ ЛАПОРТУ. СЕН-ГРАСЬЕН ', 16 СЕНТЯБРЯ 1879.

Тургенев, которому я прочитал свою философскую главу, был от нее в восторге (я не преувеличиваю).

878. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. СЕБ ГРАСЬЕН, 17 СЕНТЯБРЯ !879.

Москвитянин был от моей главы в полном восторге.
879. ЭДУАРДУ ГАШО. КРУАССЕ, 23 СЕНТЯБРЯ 1879.

Я со всей откровенностью должен сказать вам, что напечатать где-нибудь ваше произведение мне кажется делом трудным, если не вовсе невозможным '. Газеты битком набиты рукописями, и вашу ни один издатель не возьмет.

Вы обладаете богатым воображением, известным житейским опытом и несколько скороспелым знанием истории. Вы молоды. Вам нужно подольше поработать в одиночестве, не ожидая себе награды и не думая о том, чтобы печататься. Возьмите пример с меня. Мне было 37 лет, когда я отдал в печать "Госпожу Бовари". Если вы станете думать о том, как извлечь из ваших сочинений выгоду,- вы погибли. Думать нужно только об Искусстве как таковом и о совершенствовании собственного мастерства. Все остальное вторично.

И не думайте, будто жизнь писателя, подобного мне, "усеяна розами". Это глубочайшее заблуждение.

Повторяю снова: если вы в самом деле любите литературу, занимайтесь ею прежде всего для себя и - читайте классиков. Вы слишком много читали современных книг - отзвуки их слышатся в вашем произведении. Упражняйтесь в воспроизведении того, что пережили сами, в описании той среды, которая вам знакома.

Слова мои суровы, но я откровенен.

880. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, 8 ОКТЯБРЯ 1879.

В своем письме вы мне пишете о "Воспитании чувств", а я как раз читаю корректуру оного (в издании Шарпантье, которое выйдет через две недели).

Почему эта книга не имела успеха, которого я ожидал? Робен, может быть, проник в истинную причину этого. Это сущая правда: в ней, если говорить с точки зрения эстетики, недостает смещения перспективы. Когда план слишком долго и тщательно выстраивают, он в результате исчезает. Во всяком произведении искусства должна быть некая высшая точка, вершина, оно должно образовывать пирамиду, или же должна быть ярко освещена какая-нибудь одна точка всей картины. Так вот, в жизни все это не так. Но Искусство - не Природа. Все равно! Никто, мне кажется, не пошел дальше меня в добросовестности. А что касается конца, я, признаться, до сих пор не могу забыть все те нелепости, которые были по сему поводу высказаны.

...Читаю всякие глупые, а лучше сказать, оглупляющие книги - религиозные брошюры монсеньора де Сегюра, разглагольствования иезуита отца Юге, Багено де Пюшеса и проч. ... ' Как вам нравится в книге "О благочестии служанок" нижеследующее название главы: "О соблюдении скромности во время сильной жары"? А совет служанкам не наниматься к актерам, трактирщикам и продавцам непристойных гравюр! Вот где самые цветочки, а эти глупцы ополчаются против спиритуалиста Вольтера и христианина Ренана. О, глупость! Беспросветная глупость!

...Автобиография папаши Мишле, напечатанная в "Тан", показалась мне пошлой безвкусицей. Подозреваю, что к ней изрядно приложила руку его супруга 2. К тому же я люблю исповеди только сверхискренние. Чтобы господин имярек вызвал у вас интерес, говоря о собственной особе, нужно, чтобы особа эта была из ряда вон выходящей в хорошем или дурном смысле. Сообщать публике подробности о самом себе есть буржуазный соблазн, которому я всегда противился.

Почему вы находите политику "такой уродливой"? Когда это она бывала красивой?

881. АЛЬФОНСУ ДОДЕ. КРУАССЕ, 21 ОКТЯБРЯ 1879.

Ваш роман я получил в десять утра, а к половине пятого уже его проглотил '.

Он не роняет чести других ваших вещей, отнюдь! Черт меня подери, до чего же хорошо это скомпоновано! И как последняя глава, великолепная сама по себе, превосходно увязана с первой! Ваш Христиан - одна из лучших созданных вами фигур (именно так! браво, старина). Поверьте мне, он останется как тип!

Менее оригиналъныв вашем романе Том Льюис и Шифра, хотя они и весьма занятны.

Совадон, старый герцог и принц Аксельский (с его манерой говорить) привели меня в восторг.

Мне бы хотелось немного больше философской последовательности в идеях Меро. Но это было бы уже в ущерб пластической стороне образа.

Нигде еще, кажется, не проявляли вы большего остроумия. Там, где не хочешь, невольно улыбаешься.

И на каждом шагу - жемчужина! Картины, вмещающиеся в четырех строчках,- например, возвращение домой пьяного, измятого Христиана и др.

Заседание в Академии - превосходно! А разговор между королем и его супругой (глава X)! Где еще найдешь что-либо столь патетическое? Здорово сделан этот диалог, дорогой мой. Я хотел бы услышать его со сцены. Это и звучно, и сильно, словом, истинно по-королевски! А иезуитская реплика короля ("Кроме того, имейте в виду" и далее) - великолепная находка.

Сколько комизма в этом короле, распевающем свои романсы в марсельской префектуре!

Будь вы здесь, вы бы увидели, что поля моего экземпляра испещрены восклицательными знаками. Некоторые погрешности стиля отмечены черточками. Их немного. Впрочем, вы ведь знаете, что я педант.

В общем и целом, вы должны быть довольны и горды этой книгой. Небо наделило вас редчайшим даром - обаянием. Его нельзя получить по своему хотению; я тому пример.

882. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, 21 ОКТЯБРЯ 1879.

Итак, договорились. Через две недели, считая с будущей субботы, я увижу вашу милую рожицу. Сколько же я вам должен всего порассказать!

...Только не говорите со мной о реализме, о натурализме или об экспериментальности '. Я сыт этим по горло. Какие все это пустые слова!

883. ЖОРЖУ ШАРПАНТЬЕ. КРУАССЕ, 21 ОКТЯБРЯ 1879.

Да, "Нана" я читал (8 выпусков) и нахожу, что это - блестяще '. Можете передать мое мнение автору и пожать ему от меня руку.

884. ЛЕОНИ БРЕНН. 21 ОКТЯБРЯ 1879

Читали ли вы "Короли в изгнании"? ' Что вы о них думаете? А у меня впечатление сложное. Написано хорошо, но это недостаточно крупно. Слишком отдает Большими бульварами, парижской жизнью - впрочем, это-то и будет способствовать его успеху - кратковременному! Но все равно, этот малый здорово остроумен!

885. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 8 НОЯБРЯ 1879.

Пришлите, а лучше привезите вашу корректуру, когда вам будет угодно '. Только ничего не обещайте, не сообщайте заблаговременно о дне приезда, предупредите за сутки и - приезжайте, вот все, о чем я вас прошу.

Бувар и Пекюше, кои имеют честь засвидетельствовать вам свое почтение, ныне переживают взрыв богомольных чувств2. Готовятся "вкусить тела господня". Думаю, эта глава о Религии не вызовет у господ церковников особой ко мне благосклонности. Я сыт по горло благочестивыми книгами. В первый день нового года я, надеюсь, наконец-то приступлю к последней главе, а после того, как она будет закончена, мне еще останется работы на полгода.

Племянница моя через неделю покидает меня, и я до весны остаюсь один. Сегодня вечером меня должен навестить молодой Мопассан. Вот и все, мой дорогой.

"Нана" я читал в пяти или шести выпусках. Следовательно, пока еще говорить о ней не могу. Но чем я упивался, так это книгой Ренана 3. Что за сокровищница эрудиции!

...Вы ничего не пишете мне о своей подагре. Значит, она уже не мучит вас? Тем лучше.

Я тоже чувствую себя временами очень старым, очень усталым и измученным до последнего предела! Ну да ничего! Продолжаю писать и не хотел бы подохнуть, прежде чем не вылью еще несколько горшков дерьма на головы мне подобных.

Только это и поддерживает во мне силы.
886. МАКСИМУ ДЮКАНУ. КРУАССЕ, 13 НОЯБРЯ 1879.

Бренное мое тело в последние годы, в особенности прошлой зимой, подвергалось жесточайшим штурмам, так что удивляюсь, как я до сих пор еще не сдох или не спятил. Мне весьма щедро подносились горькие чаши, и я от этого изрядно постарел как внутри, так и снаружи. Тем не менее оружия я не сложил, другими словами, продолжал работать, работать неистово. В итоге книга моя подвигается; весной закончу (будем на это хотя бы надеяться) первый том. На то, чтобы завершить второй, на три четверти уже готовый, мне хватит полгода. А через год думаю издать этот толстенный фолиант. Дабы ускорить дело, я остаюсь на всю зиму здесь, в полнейшем одиночестве, в обществе моей собаки и моей кухарки.

887. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 19 НОЯБРЯ 1879.

Конечно, место, о котором вы пишете, не из лучших '. Я нахожу даже, что оно немножко странное. Однако контральто иной раз может показаться высоким - свидетельством тому Альбони; и мне кажется, вы очень уж строги. Заметьте, в порядке моего оправдания, что герой мой не музыкант, а героиня - женщина заурядная. Все равно, этот отрывок, между нами говоря, всегда мне не нравился. Вероятно, когда я это писал, мне мешали разные противоречащие друг другу воспоминания.

Мне очень приятно то впечатление, которое производит на вас "Воспитание чувств". Я отнюдь не чудовище честолюбия, и все же полагаю, что о книге этой судили неверно, в особенности об ее конце 2. Этого я публике до сих пор не могу простить.

Вот было бы славно - поскольку вы сообщаете о своем намерении посетить меня в конце декабря,- если бы вы приехали 12-го, в день моего рождения. Мы бы вместе отпраздновали, или, вернее, оплакали сие событие - не столь уж значительное.

Племянница моя в воскресенье уехала в Париж, и снова началось мое одиночество. Теперь я уже на середине главы о религии. Какой тяжкий труд эта книга, дорогой друг!

Жадно читаю историю вашего нигилиста, которая печатается в "Тан" 3. Возможно ли, боже правый, чтобы живые люди терпели такие страдания!

888. ЛЕОНИ БРЕНН. КРУАССЕ, 19 НОЯБРЯ 1879.

Что это с вами такое случилось в последний раз, когда мой ученик обедал у вашей милости? Он рассказал, будто вы его резко отчитали по поводу одного рассказа ', замысел которого, с моей точки зрения, превосходен.

...Мне так, напротив, кажется, что Ги на верном пути. Он прочитал мне стихи в своей манере, которые сделали бы честь любому поэту 2.

К тому же, поскольку в его будущем рассказе высмеиваются наши с вами земляки, я его одобряю! Ненависть к руанцам - начало воспитания хорошего вкуса. Прескверные это люди, и притом завистливые - порок, который я ненавижу. Если бог продлит мои дни, я напишу о них психологический очерк, это будет забавно.

О себе вашему Поликарпу сообщить нечего. С прошлого воскресенья живу здесь совсем один и с головой ушел в свою главу о религии.

889. МАРИ РЕНЬЕ. КРУАССЕ, 19 НОЯБРЯ 1879.

Да она же просто очаровательна, ваша волшебная сказка, и превосходна в отношении стиля '. Позволю себе одно только замечание. Почему ваша Медуза, при ее добродетелях, спасается не собственными силами, а с помощью Сан-Малиса?

...Но я просто не-го-дую по поводу ваших иллюстраций. Что за рисунки! И что за дурацкие выдумки! Можно ли грубее обходиться с литературой! Особенно фронтиспис - с ума можно сойти. Портрет кокотки, долженствующей изображать некое идеальное создание! Самое что ни на есть штампованное, банальное, якобы призванное рождать в нас мечту о неуловимом. Музей Гревен 2 на фоне небесной лазури! Нет, клянусь честью, я лопну от злости! А эти японские складки внизу! При чем тут Япония? Но это ведь так шикарно! Так шикарно! Шарпантье небось от этого так и млеет!

890. ЖЮЛЬЕТТЕ АДАН. КРУАССЕ, 25 НОЯБРЯ 1879.

Беру на себя смелость послать вам этой же почтой стихотворную пьесу ', которую я нахожу весьма интересной и способной украсить ваш журнал.

Автор ее Ги де Мопассан служит в министерстве народного образования. Я думаю, что его ожидает большое литературное будущее,- это во-первых, а кроме того, я нежно его люблю, потому что это племянник самого близкого из всех бывших у меня когда-либо друзей, на которого к тому же он очень похож 2,- друга, умершего вот уже скоро тридцать лет, и кому я посвятил своего "Святого Антония". Одним словом, я был бы искренне вам признателен, если бы вы напечатали его стихотворение. Означенный молодой человек - автор небольшой одноактной пьески "В старые годы", которая прошлой зимой шла у Бал-ланда и имела большой успех 3. Он известен в кругу парнасцев.

891. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. 20 НОЯБРЯ 1879

Ваша "Венера" - это превосходно. Мне решительно не к чему придраться, если не считать двух грамматических погрешностей, но и они спорные. Можете не волноваться Это - хорошо.

892. ПОЛЮ АЛЕКСИСУ. 8 ДЕКАБРЯ 1879

Она очень мила, ваша пьеска '. Только почему всего один акт, а не три? Я благодарен вам за нешаблонную развязку. Она уже тем хороша, что выходит за рамки общепринятой морали. А вот что публика это проглотила - удивляюсь.

Но между нами, дорогой друг, я нахожу, что в своем предисловии вы придаете непомерно большое значение детородным органам. Ну какое имеет значение, что кто-то..., а кто-то не... 2, господи боже мой! У классиков были рогоносцы, это штука веселая. Романтики выдумали адюльтер - то была вещь серьезная. Пора бы уже натуралистам относиться к сему акту как к чему-то не имеющему значения.

Дружеский привет Золя. Мне очень хочется прочесть его книгу 3.

893. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 8 ДЕКАБРЯ 1879.

Итак, мы с вами условились, вы согласились, вы поклялись - теперь попробуйте только не приехать, черт побери! Это был бы дурной поступок. Итак, в следующую пятницу 12-го сего месяца жду вас к обеду.

И постарайтесь уладить свои дела так, чтобы остаться у меня до понедельника. Уж будьте столь любезны, покорнейше вас о том прошу. Нам ведь столько нужно рассказать друг другу...

894. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, 13 ДЕКАБРЯ 1879.

Ничего не читаю, никого не вижу, племянница моя в Париже, я живу здесь всю зиму в обществе своей собаки и своей кухарки.

Но сегодня здесь у меня великий Тургенев, приехал попрощаться перед отъездом в Россию '.

895. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 15 ДЕКАБРЯ 1879.

Обо мне ты, очевидно, знаешь от своею мужа, да и Тургенев обещал быть у тебя сегодня.

Его отъезд в Россию очень огорчает меня, потому что еще неизвестно, когда он вернется. Он опасается, как бы на его милой родине у него не было каких-либо политических неприятностей и ему не запретили на неопределенное время выезд из своего поместья '. Мы провели вместе замечательные двадцать четыре часа. Какой славный человек и какой художник!

Он снова вдохнул в меня веру в "Бувара и Пекюше", в чем я очень нуждаюсь, ибо, говоря откровенно, просто с ног валюсь, бедный мой мозг уже не выдерживает! Мне нужно будет отдохнуть (ведь столько лет я уже работаю не переставая!). Но когда это будет? Моя религия не движется. Неужели я никогда не увижу конца этой подлой главы, писать которую просто адски трудно. И потом я раздваиваюсь между Верой и Философией, желая относиться одинаково как к одной, так и к другой, то есть быть беспристрастным и здесь, и там.

896. ГЕРТРУДЕ ТЕННАН. КРУАССЕ, 16 ДЕКАБРЯ 1879.

Первый том своего адского романа я заканчиваю, на второй мне понадобится не более полугода, и тогда я буду считать книгу завершенной. Что она из себя представляет? Трудно написать об этом в нескольких словах.

Подзаголовок к ней должен был бы быть такой: "Об отсутствии метода в науке". Одним словом, я притязаю на то, чтобы произвести обзор всех современных идей. Женщины занимают там мало места, а любовь и вовсе никакого. У вашего американца весьма неверные сведения. Полагаю, что публика мало что в этой книге поймет. Те, кто читает книги, чтобы узнать, вышла ли баронесса замуж за виконта, останутся в дураках, но я пишу книгу с расчетом на нескольких утонченных читателей. Если только не окажется чем-то весьма значительным. Сам этого не знаю! Меня терзают сомнения, я изнемогаю от усталости.

897. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 18 ДЕКАБРЯ 1879.

Спасибо за те тридцать шесть часов, что вы провели подле меня. Мне было очень грустно, когда вы уезжали. Все не ладится. Чувствую себя очень скверно. В жизни моей так мало радостей. А что до книги, то она меня удручает. И результат, каков бы он ни был, не сможет возместить всех этих потраченных усилий.

Любите меня по-прежнему, мой дорогой, мой великий.

898. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 26 ДЕКАБРЯ 1879.

Ваше путешествие в Россию чрезвычайно меня тревожит, дорогой мой старина. Мне кажется, на этот раз ваш отъезд более серьезен, чем это бывало прежде. Почему? Действительно ли это так нужно вам, так необходимо? Постарайтесь отсутствовать не слишком долго и поскорее возвращайтесь во Францию, где вас ждут друзья и люди, вас любящие.

899. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 28 ДЕКАБРЯ 1879.

Вчера вечером получил вашу посылку. Семга восхитительна, а икра исторгла из моей груди вопли восторга. Когда же мы сможем лакомиться ею вместе? Я хотел бы, чтобы вы уже уехали и уже приехали обратно. Пишите мне по крайней мере оттуда.

...Что касается романа Толстого, пусть его доставят моей племяннице '. Комманвиль привезет мне его сюда.

900. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, 28 ДЕКАБРЯ 1879.

Не могу больше! Измучился, нет у меня больше сил! Эта глава о религии была для меня сущим наказанием '. Только бы не получилось это слишком сухо и слишком по-французски. И однако, Тургеневу две недели тому назад, кажется, понравилось то, что уже готово. Ах, да будь что будет! Надеюсь, что через три недели кончу. Вот когда я испущу радостное "уф"!

901. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 30 ДЕКАБРЯ 1879.

Что касается романа, эти три тома пугают меня '. Три тома теперь, при моей работе - это трудно. Ну да ничего, все же возьмусь за них. Поскольку к концу будущей недели глава моя будет уже закончена (!!!), я устрою себе развлечение, прежде чем приниматься за следующую.

Когда вы уедете, вернее, вернетесь? До чего это глупо - так любить друг друга, как мы с вами,- и так редко видеться.

902. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. 31 ДЕКАБРЯ 1879.

Да будет легок он тебе - 1880 год, дорогая моя девочка. Доброго тебе здоровья, успехов в Салоне, удачи в делах!1 А для себя прибавлю еще: завершения "Бувара и Пекю-ше", ибо, по совести говоря, я больше не могу. Бывают дни, как сегодня, например, когда от усталости я просто плачу (буквально так!), у меня едва достает сил держать перо! Надо бы мне отдохнуть. Но как? Но где? И - на какие деньги?

Еще две недели, и я надеюсь кончить главу. Это сразу подбодрит меня, я так на это надеюсь! А через три-четыре месяца, когда будет закончена последняя глава, у меня еще останется работы (со вторым томом) на шесть или восемь месяцев!!! В минуты усталости перспектива эта приводит меня в ужас. Но писал ли кто-нибудь когда-нибудь книгу, подобную этой? Мне кажется, что нет!

903. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 11 ЯНВАРЯ 1880.

Глава моя закончена. Вчера стал ее переписывать и писал целых десять часов подряд! Сегодня снова ее перепеределываю и пере-переписываю. При каждом новом прочтении нахожу в ней ошибки! Нужно, чтобы это было безукоризненным. Это единственный способ сделать приемлемым то, что у меня изображено.

904. ГЕРТРУДЕ ТЕННАН. 13 ЯНВАРЯ 1880

Рад, что Доде вам понравился '. Так же как и его талант, человек этот полон обаяния, истинно южный характер.

905. МАРГАРИТЕ ШАРПАНТЬЕ. 13 ЯНВАРЯ 1880.

Я прошу вашего мужа в порядке личного одолжения, чтобы он издал теперь же, то есть до апреля, сборник стихов Ги де Мопассана ', потому что это может помочь вышеупомянутому молодому человеку добиться постановки небольшой своей пьески на сцене Французского театра 2.

Настоятельно прошу об этом. Оный Мопассан очень, просто очень талантлив. Утверждаю это, а я в этом, кажется, кое-что понимаю. Стихи не скучные, что для публики важнее всего; и потом, он настоящий поэт, без всяких там звездочек и птичек. В общем, это мой ученик, и я люблю его как сына.

906. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, 13 ЯНВАРЯ 1880.

Поможет ли вам мое письмо? ' Кто его знает. "Ревю модерн" прислал мне вашу "Стену". Почему они ее наполовину разрушили? Примечание редакции, в котором вы произведены в мои родственники, весьма мило 2. Вообще журнал этот, по-моему, бесподобен! Сару Бернар сравнивают с Фредериком Леметром и Жорж Сайд!

...Что до вашей "Стены", в которой множество великолепных стихов, есть там кое-какие несоответствия в тоне. Так, слово "bagatelle" ("пустячок") действует словно ледяной душ. И слишком быстро наступает момент комический. Но вы считайте, что я вам ничего не говорил. Надо увидеть вещь целиком.

907. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 21 ЯНВАРЯ 1880.
Всего несколько слов, дорогой мой старик.

1. Когда вы уезжаете, или, лучше сказать, когда вы вернетесь? ' Вы уже не так беспокоитесь за последствия своей поездки?

2. Спасибо, что заставили меня прочитать роман Толстого. Это первоклассно. Какой живописец и какой психолог! Первые два тома - грандиозны; но третий - ужасный спад 2. Он повторяется, мудрствует. Словом, уже начинаешь видеть самого этого господина, автора, русского, а до тех пор были только Природа и Человечество. Мне кажется, порой в нем есть нечто шекспировское. Читая, я временами вскрикивал от восторга, а ведь читать пришлось долго.

Расскажите мне об авторе. Это первая его книга? Во всяком случае, карты у него козырные. Да, это очень сильно, очень. Я закончил Религию и работаю теперь над планом последней главы - Образование.

908. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, 22 ИЛИ 23 ЯНВАРЯ 1880.

Теперь готовлюсь к последней главе - Образование. Если бы я имел возможность порыться в книжных шкафах вашего министерства, я наверняка обнаружил бы там настоящие сокровища. Но с чего начать поиски? Мне нужно что-нибудь характерное по части учебных программ и руководств по методике обучения.

Я хочу показать, что образование, каким бы оно ни было, не так уж много значит и что все или почти все зависит от природы человека.

909. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 23-24 ЯНВАРЯ 1880.

О Фенелоновом "Воспитании девиц" у меня с прежних времен сохранилось доброе воспоминание, но теперь я изменил свое мнение - это буржуазно до отвращения! Перечитываю всего "Эмиля" Руссо. Там немало глупостей, но как это было сильно для своего времени и как оригинально! Мне это очень пригодится '.

910. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, 25 ЯНВАРЯ 1880.

Знаете, сколько томов мне пришлось поглотить для двух моих чудаков? Более тысячи пятисот! Моя папка с записями имеет уже восемь футов вышины. И все это мало чего стоит. Но такое изобилие материалов позволит мне избежать педантизма, уж в этом я уверен.

Наконец-то начинаю последнюю главу! Как только она будет закончена (в конце апреля или мая), поеду в Париж писать второй том - на это потребуется не более полугода. Он на три четверти уже готов и будет состоять почти исключительно из цитат. После чего дам отдохнуть несчастным своим мозгам, которые уже совсем иссякли.

Прочитайте-ка "Войну и мир" Толстого, три огромнейших тома, в издании Ашетта '. Роман первостатейный, хотя последний том и не удался.

911. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 28 ЯНВАРЯ 1880.

Теперь прошу тебя об одной литературной услуге - это для "Бувара и Пекюше".

Пекюше обучает ребенка рисованию и начинает (следуя рекомендациям Руссо в "Эмиле") с рисунков с натуры '. Сам он рисовать почти не умеет и смехотворнейшим образом сбивается в своих объяснениях; особенно смущают его законы перспективы. Так вот, ответь мне на такой вопрос: какие нелепости может он при этом допускать и почему 2. У него плохой глазомер и никаких способностей - на ребенке, естественно, это отражается еще сильнее. Подумай-ка немножко на сей счет и ответь что-нибудь определенное.

Я все еще готовлюсь к этой чертовой главе, за которую, должно быть, возьмусь только недели через две! Я углубился во френологию! И еще в административное право и проч.! Не говоря о том, что действие в этой главе трудно подгонять под идеи. Неужели же мне не кончить до конца мая? Ну тем хуже! Тогда уж слуга покорный!

А книги, присылаемые в дар "мэтру", сыплются дождем! Это становится просто каким-то бедствием. Только нынче утром их пришло четыре!

912. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ. 1 ФЕВРАЛЯ 1880.

"Пышка", рассказ моего ученика, корректуру которого я нынче утром прочитал,- это шедевр. Я настаиваю на этом слове - шедевр по композиции, по чувству комического, по наблюдательности; и я недоумеваю, почему он привел в такое негодование г-жу Бренн '. Непостижимо! Спятила она, что ли?

913. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. 1 ФЕВРАЛЯ 1880

И мне не терпится сказать вам, что "Пышку" я считаю шедевром! Да, юноша! Не более и не менее, это сделано мастерски. Очень оригинально по замыслу, совершенно по композиции и превосходно по стилю. И пейзаж, и персонажи даны очень зримо, психологический анализ силен. Словом, я в восторге; два или три раза я смеялся вслух (буквально так!).

Негодование г-жи Бренн меня поразило. Даже не верится.

Я набросал на листочке свои замечания "педанта", вы поразмыслите над ними. Думаю, они верны.

Этот маленький рассказ останется, можете мне поверить! Какие великолепные рожи - эти ваши буржуа! Удались все как один. Корнюде великолепен - и как достоверен! Превосходна монахиня с изрытым оспою лицом, и граф с этим его "дорогое дитя мое" и - конец! Эта бедная девка, которая рыдает в то время, как тот напевает "Марсельезу",- замечательно. Мне хочется тебя расцеловать, и целовать четверть часа подряд! Нет, серьезно, я доволен! Я читал с интересом, я восхищен!

Но именно потому, что это так остро по сути и так нелестно для буржуа, на твоем месте я бы убрал две вещи, которые вовсе неплохи, но как бы дураки не стали вопить по этому поводу, потому что ты словно хочешь этим сказать: "А мне на это наплевать". Во-первых, в каком мундире и т. д. юноша поливает грязью нашу армию и, во-вторых, слово "соски". После чего самый отъявленный ханжа ни к чему не сможет придраться.

Она прелестна, ваша девка! Если бы вы еще вначале немножко уменьшили ей живот, вы бы доставили мне этим большое удовольствие.

914. ПОЛЮ АЛЕКСИСУ. 1 ФЕВРАЛЯ 1880

Спасибо за вашу книгу, мой милый Алексис, она доставила мне искреннее удовольствие .

Вашу "Люси Пелегрен" я уже читал раньше, и у меня осталось о ней впечатление как о вещи крепкой; теперь она показалась мне еще крепче - у вас твердая хватка. Написано жестоко и горько. И чувствуешь, что это правда. Беременная сука - поистине художественная находка. Есть очень удачные выражения и отдельные детали - таковы Адель, которая "переспала бы и с бельгийским королем"; кровь, стекающая в лоханку; "у беременной суки, как и у женщины, бывают прихоти"; "Мне охота наклюкаться с вами"; "потому, что больше я не распутничаю". А смерть какая! Великолепно!

В "Господине Фраке" я особенно отметил психологию. "В своей несправедливости она доходила до того..."; "Она, чувствовала себя вполне готовой отравить ему жизнь"... Решительно не приемлю: "Вы так молоды, сударь...".- потому что это уже не раз было (и у Бальзака и у Сулье) 2.

Сомневаюсь, чтобы можно было быть судьей и одновременно служить в Национальной гвардии. Выясните это! Эти два занятия кажутся мне взаимно исключающими друг друга. Любовь г-жи Фрак к маленькому кюре здесь весьма уместна. Превосходны протестантский пастор и его семья, превосходна раздача наград - я вспоминал собственные впечатления. Очень хорош Ламоль во время признаний этой женщины, покрывающей поцелуями его постель, и то, что она обращается к нему на "ты",- прекрасно; борьба кюре и пастора - очень хорошо; мысли Фрака в конце - очень хорошо.

"Женщины отца Лефевра" заставили меня громко смеяться - два или три раза (буквально так!). Это комично в высшей степени. Кафе, Петухи, рожа отца Лефевра меня очаровали. Чувствуется, что все это вы видели и прочувствовали. Брависсимо... Обалдевшие обыватели - это очаровательно. Только, может быть, немного длинно и слишком повторяется один и тот же прием в сцене ожидания дам? Но их появление в кафе, всеобщее изумление при виде того, что они безобразны,- просто великолепно. Тени, пляшущие на противоположной стене во время бала,- здорово придумано. А в итоге получилось очень смешно и очень занимательно.

"Господин Мюр" наименее оригинальный из этих трех рассказов, хотя там есть вещи превосходные.

Прежде всего, читатель невольно спрашивает себя: правдоподобно ли, чтобы некий господин описывал бы так, час за часом, свою жизнь?

...И последнее замечание: зачем вы посвящаете читателя в закулисную сторону своей работы? 3 К чему публике знать, что вы о своем произведении думаете? Слишком вы скромны и слишком простодушны. Так, сообщая, что г-на Мюра в жизни не существовало, вы только заранее расхолаживаете любезного читателя. И потом, что означают в вашем посвящении эти слова о "неминуемой победе в нашей борьбе"? Какой борьбе? За Реализм, что ли? Да бросьте вы эти детские погремушки! Зачем портить произведения предисловиями и наговаривать на самого себя, навешивая на себя вывески?

Все, что я вам здесь написал, только доказывает, дорогой друг, с каким вниманием я читал вашу книгу. Куда проще было бы мне написать: "Все восхитительно"! Но я слишком люблю вас, чтобы пускать в ход столь банальные приемы.

915. ЛЕОНУ ЭННИКУ. 3 ФЕВРАЛЯ 1880

Одно из двух: или я - идиот, или вы - шутник. Естественно, я предпочитаю второе.

Под предлогом высмеивания романтизма вы написали прекрасную романтическую книгу '. Да, да! Это поистине драма в духе Шекспира! Уверяю вас!

"Душа, как она есть!" 2 - а вы что же, постигли ее? "Утрированные персонажи" - да нисколько не утрированные. "Условный язык?" - да ничуть не бывало!

И потом, о чем, собственно, идет у вас речь? О какой Школе? Где она, эта Школа? Что вы этим хотели сказать? И где эти люди 1830 года? Ручаюсь, вы не назовете ни одного, включая сюда и папашу Гюго, который оставался бы еще верен этим традициям. И имейте в виду, я говорю о том, о чем знаю не понаслышке.

Вы полагаете, будто высмеяли их стиль? Не заблуждайтесь! Прочитайте Петрюса Бореля, первые драмы Александра Дюма и Анисе-Буржуа, романы Лассайи и Эжена Сю: "Триальф" и "Саламандра". А пародию на этот жанр см. в "Молодой Франции" Тео, в романе Шарля Бернара "Жерфо" и в "Мемуарах дьявола" Сулье - фигура художника 3.

Шод-Эг и Гюстав Планш упрекали романтизм совершенно в том же самом, в чем ныне упрекают реализм 4. Своим успехом Понсар обязан исключительно реакции на романтизм, начавшейся еще сорок лет назад, а если быть точным - тридцать девять, ни более, ни менее. Познакомьтесь с критикой Армана Карреля на "Эрнани", ее вполне можно применить к "Западне" 5. Мадемуазель Марс отказывалась произнести слово "любовник", считая, что оно непристойно и т. п.

Эта мания воображать, будто мы первые открыли "натуру" и более правдивы, чем наши предшественники, выводит меня из себя. Буря у Расина не менее правдива, чем у Мишле. Само по себе Правдивое не существует. Есть лишь различные способы видеть вещи. Разве похожа фотография? Не более или в той же мере, как и портрет маслом.

Долой всяческие Школы! Долой эти бессмысленные слова! Долой Академии, Поэтики, Принципы! Право, я удивляюсь, как может такой человек, как вы, все еще заниматься подобной чепухой!

А теперь к делу.

Вашу книгу я начал читать в десять вечера, а кончил в три часа ночи - сие доказывает, что читать ее мне было интересно. И ни одной минуты я не смеялся (вы ошиблись в своих расчетах). Напротив, я испытывал восхищение. Когда это не прекрасно, это очаровательно. Мне кажется, вы сами не отдаете себе отчет в том, что у вас получилось.

Страница 9 - очень изящные стихи, а последний куплет просто прелесть. Бандиты ваши - классические бандиты, какие встречаются во всех плутовских романах. Но, может быть, не совсем правдоподобно, чтобы они так легкомысленно говорили о преступлении. Они отпускают у вас шуточки, в общем они получились гротескными. В натуре (!!!) так не изъясняются. Пример: у романтика Мольера, буффонады Сбригани и Нерины 6.

Ваш Понто, дорогой мой, образ превосходный! Но о нем позже.

...Несостоявшееся чудо и вслед за тем сомнение, зарождающееся в душе Понто,- это попросту великолепно. Да, черт вас возьми совсем!

То, что Сюзанна влюбляется в хозяина, а не в слугу,- это очень с натуры, очень естественно - она предпочла более красивого самца!

Он разгоняет католические процессии - очень хорошо! Это случалось постоянно (см. "Историю нормандского парламента" Флоке) 7. Здесь нет никакого преувеличения.

Сцена между Анриеттой и Понто - великолепно, великолепно! Такой человек, как Понто, не мог бы, конечно, ни говорить, ни действовать иначе. И потом, здесь есть пассажи высочайшего стиля! "Ни одно растение..." и т. д. "Несчастная женщина! Ты плачешь..." и вся страница - потрясающе! Представляете, как звучало бы это в устах Фредерика Леметра в дни его молодости? Да от аплодисментов рухнул бы театр! А этот вот поворот: "Вернитесь к своему ложу, лицо мое еще пылает под пламенем ваших последних лобзаний..." 8 Вы не находите, что это прекрасно, голубчик? Тем хуже для вас!

"Подобно могильному червю впился я в ваше тело" и т. д.- Библия, да и только! И повод как нельзя более подходящий для обращения к Библии.

Крестины очень верны по тону и весьма правдоподобны с точки зрения истории.

"Только гордый способен пожертвовать собой" - побольше бы таких фраз!

Господин и слуга, тычущие в себя кинжалами! Может быть, вам кажется, что это смешно? Но вы представьте себе, что при этом течет кровь, и вам будет не до смеха. Только слишком стремительно все это у вас происходит, и потом, такие люди ведь существовали на самом деле, да и сейчас существуют. Во время выставки 1867 года 10 подобные дуэли устраивали между собой японцы в Париже и Марселе. И в качестве покаяния они в ходу у буддистов, а во Франции в наши дни у некоторых католиков! Таков г-н Дюпон из Тура (см. "Ярмарку реликвий" и "Арсенал благочестия" Поля Парфе) п. Так что это вполне "с натуры", хотя и "утрировано". Но все то. что прекрасно, всегда утрировано. Вот Сарсе, тот не утрирован!

Далее:

Генрих IV, по-моему, вполне соответствует обычному представлению о нем, во всяком случае он таков, каким представляю его себе я.

Очень хорош Варавва в Часовне! Есть в этом нечто, от чего сам Рабле способен был бы выскочить из гроба!

...Защита Понто заставляет вспомнить д'Обинье и Корнеля! 13 Помилуйте, да вы просто смеетесь! Ладно еще над публикой, но надо мной - право, это нехорошо!

"Я пил их полной чашею"... Пассажи подобной силы встречаются у Шекспира, см. "Тит Андроник", а еще в "Клитандре" классического Корнеля

Понто, обнаруживающий, что он бессилен совершить чудо; я просто слов не нахожу, как это хорошо!

А вот способен ли оный Понто подняться до такого философского умозаключения, если исходить из данных вами характера и эпохи? Сомневаюсь. Но какое это имеет значение, раз это вытекает из всего предшествовавшего. К тому же ведь это все говорится человеком наших дней. И сей анахронизм (если есть здесь анахронизм) делает ваше произведение лишь более живым. Настолько очевидно, что не так уж важен сюжет, да и время действия тоже. Можно изображать двор Сезостриса и при этом писать современно; более того, ручаюсь, что, изображая его, вы и не сможете писать иначе.

Современность, античность, средневековье - все это не более как тонкости риторики, вот мое мнение.

Я родился при Реставрации - это что, современность? Нет, ибо клянусь вам, что тогдашние нравы так же мало походили на нынешние, как и нравы времен Генриха IV.

Так что же, согласно имеющей ныне хождение теории, мне возбраняется о них писать?

Видит бог, до какой степени я добросовестен во всем, что касается документов, книг, справок, описаний путешествий и проч. Так вот, все это я рассматриваю как нечто весьма второстепенное. Правда материальная (или то, что так называют) должна служить лишь трамплином, чтобы подняться выше. Неужто же, по-вашему, я настолько глуп, что верю, будто воссоздал в "Саламбо" реальный Карфаген, а в "Святом Антонии" в точности изобразил александрийскую эпоху? Конечно же, нет! Но я уверен, что выразил идеальное представление, которое мы имеем о них в наши дни.

Вот и г-н де Сасп (уж он-то точно не романтик!) так и не мог уразуметь ту неоспоримую истину, которую однажды я ему высказал: "Римскую историю надобно переписывать заново каждые двадцать пять лет" '5.

Одним словом, чтобы покончить с этим вопросом о реальности, давайте попробуем предположить, что найдены некие новые подлинные материалы, доказывающие нам, что Тацит все от начала до конца наврал. Повредило бы это славе Тацита, сделало бы хуже его стиль? Да нисколько. Вместо одной правды у нас стало бы две - правда Истории и правда Тацита.

Вот сколько я вам накатал!

Но закончу я цитатой из Гете, натуралиста, бывшего романтиком, или же романтика, бывшего натуралистом,- на выбор, как вам будет угодно 16.

В "Вильгельме Мейстере" не помню уж какой персонаж говорит Вильгельму: "Ты напоминаешь мне Саула, сына Киса; он вышел из дому, чтобы поискать ослиц отца своего, а нашел царство!" 17 Вы хотели написать пародию, а написали прекрасную книгу!

А засим, дорогой мой, жму вам руку и остаюсь... последним романтическим старым хрычом, некогда носившим красный колпак и спавшим в дортуаре с кинжалом под подушкой; ругательски обругавшим при полном театре по поводу "Рюи Блаза" весь цвет руанского общества; изгнанным из префектуры Аяччо за то, что в присутствии всего генерального совета утверждал, что Беранже отнюдь не является лучшим поэтом на свете ' . И вдобавок еще лично оскорбившим Казимира Делавиня (чем наделал тогда немало шума) 20.

916. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 3 ФЕВРАЛЯ 1880.

Прилагаю любовную записочку, которая нынче утром меня разбудила.

Когда же наступит конец этому денежному и нравственному разгрому?

Во всем этом я понял лишь то, что сии господа ведут себя со мною учтиво, и я ответил им так же, в точности переписав фразу, которая в их письме фигурировала в кавычках.

Что тебе сказать? Сама можешь представить себе все то, что я чувствую.

В подобном положении нужно поистине быть философом, чтобы не испытать желания как можно скорее умереть, ибо все это уже превращается в пытку.

Мало того, что я разорен. Нет, нужно еще, чтобы я занимался денежными делами, ничего в этом не понимая. Почему эти два векселя "по моему приказу"? О боже, боже мой, избавь меня от всего этого!

917. ЛЕОНИ БРЕНН. КРУАССЕ, 3 ФЕВРАЛЯ 1880.

В прошлое воскресенье я прочитал в корректуре "Пышку" и нахожу, что это шедевр, ни более ни менее. Замысел, наблюдательность, персонажи, пейзаж и в особенности КОМПОЗИЦИЯ (а это самое редкое) - все безукоризненно. Два или три раза я громко смеялся! Что до того, будто она безнравственна, то напротив, она очень нравственна, ибо в ней беспощадно бичуются лицемерие и подлость. Читая ее, испытываешь как бы чувство удовлетворенной мести, и я не постигаю, как мог этот рассказ вызвать ваше негодование. Почему? Не могу понять. Может быть, вы в тот день были нездоровы? Перечитайте-ка это еще раз хладнокровно, и вы убедитесь, что "Неуёмный" прав.

918. ЛАУРЕ ДЕ МОПАССАН. КРУАССЕ. 11 ФЕВРАЛЯ 1880.

Горю желанием сообщить тебе, что мой ученик (как называет Каролина твоего сына) постепенно становится настоящим молодцом! У него обнаружился большой, ну просто очень большой талант. Его новелла в прозе, озаглавленная "Пышка",- подлинное чудо, а вчера он читал мне

стихотворение, лучше которого мне мало что приходилось слышать. Не думай, что меня ослепляет моя привязанность к нему. Отнюдь. Я в этом понимаю. А какой это славный

малый!

919. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. 13 ФЕВРАЛЯ 1880

Скажи еще раз Золя, что меня очень воодушевляет его затея издавать свою газету (другое ее название - "Поборник справедливости") '. Можно бы дать серию статей "Тираны XIX века". Начать с литературы и журналистики: Бюлоз, Марк-Фурнье. Аланзье, Гранье де Кассаньяк, Жирарден и проч.; потом поговорить о финансистах - преступления дома Ротшильдов и проч.; за сим правительство и т. д. И все это надо, чтобы доказать, что эти вышеперечисленные мерзавцы заставили пролить больше слез, нежели Ватерлоо и Седан.

Весь вчерашний день до половины двенадцатого я провел, читая "Нана" '. После этого не спал всю ночь и "совсем ошалел".

...Если бы от меня потребовали, чтобы я отмечал все, что показалось мне сильным и оригинальным, я вынужден был бы комментировать каждую страницу! Характеры поразительно правдивы. Слов, взятых с натуры,- великое множество; смерть Нана в конце - нечто микеландже-ловское.

Потрясающая книга, дорогой мой!

...Самоубийство Жоржа и в ту же минуту появление его матери. Это не мелодраматично (хотя, разумеется, вам будут это говорить), ибо это вытекает из характера и есть следствие искусно скомбинированных событий.

...Глава XIV - выше всех похвал! Да, да, черт вас возьми, бесподобно!

А вот насчет того, что грубых слов можно бы употреблять поменьше,- это несомненно; что табльдот лесбиянок "оскорбляет чувство стыдливости" - еще бы не оскорблял! Ну а дальше что? Наплюйте вы на идиотов! Во всяком случае, это ново и сделано очень смело.

Фраза Миньона "Вот это машина!", да, кстати, и весь 1] характер Миньона мне очень нравится.

Нана при всей своей реальности вырастает в некий миф. Фигура эта по-вавилонски грандиозна.

921. ЖОРЖУ ШАРПАНТЬЕ. КРУАССЕ, 15 ФЕВРАЛЯ 1880.

А мой ученик в Этампе привлечен к суду за безнравственность!!! '

Что это значит? Вы ведь знаете, что юноша этот развивается поразительно. "Пышка" поистине драгоценность, а неделю назад он показал мне стихотворение, под которым не отказался бы подписаться мастер.

Так издайте же поскорее его книгу, чтобы она могла выйти к весне 2. Он лопается от желания быть напечатанным, и ему нужно быть напечатанным.

922. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 15 ФЕВРАЛЯ 1880.

Пока не пришли еще книги по воспитанию, которые должны прислать из Парижа, я терзаюсь и заново перекраиваю свой план; а вернее, я до смерти трушу этой своей главы '. И чтобы заранее не проникнуться отвращением к ней, нынче же вечером начинаю писать ее. Да поможет мне господь!

Весь вчерашний день я провел, читая "Нана" (с десяти утра до половины двенадцатого вечера, без перерыва). Ну что ж, говорить тут можно все что угодно. Тьма-тьмущая непристойных слов. Эмильен омерзителен, и есть вещи беспримерные по своему бесстыдству. Все эти упреки совершенно справедливы, и тем не менее это вещь потрясающая, и написана она талантливейшим человеком. Какие характеры! Какие крики страсти! Какая широта и подлинное чувство комического! Оставаясь реальной женщиной, Нана вырастает в миф, в смерти ее есть нечто микеландже-ловское.

А сколько глупостей будет об этом сказано. Бог мой! Сколько их будет сказано! Впрочем, милейшему Золя только этого и нужно!

...На эту главу мне понадобится не меньше четырех ме.сяцев, ибо она должна быть самой длинной из всех, а страниц в ней будет около сорока. Значит, это продлится до середины июня.

...Когда же кончится это постоянное ощущение неуверенности в ближайшем будущем? Я чувствую, как оно подтачивает меня. А ведь в мои годы необходимо жить в спокойствии, нужно все силы свои сохранять для работы.

Вот уже две недели, как томит меня страстное желание увидеть силуэт пальмы на фоне синего неба, услышать, как щелкает клювом аист на верху минарета... Как благотворно подействовало бы это на душу мою и тело!

923. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, 16 ФЕВРАЛЯ 1880.

Письмо, которое ты просишь написать, я напишу немедленно, но только у меня уйдет на это весь день, а может статься, и вечер '. Ибо нужно прежде всего хорошенько все обдумать. Я не уверен, что идея твоего адвоката так уж разумна. Это может весьма разозлить господ судей, и они потом могут отыграться на тебе. Смотри, будь осторожен. Я убежден, что кого-нибудь из них оскорбили строки, данные курсивом под фрагментами "Стены" 2, где призывают привлечь тебя к суду.

Необходимо использовать все возможные связи, чтобы это дело замять. Единственное, чего следует опасаться, это чтобы тебя не выгнали из министерства, не так ли? Посему будем сначала воздействовать на Правосудие, а уже потом возьмемся за Народное образование.

...Это письмо в "Голуа" трудно потому, что приходится все время думать, как бы не написать того, чего писать нельзя. Постараюсь, чтобы оно получилось как можно более благонамеренным. Сейчас напишу записки к тем, к чьему покровительству нам необходимо будет прибегнуть; после этого примусь за сочинение (надеюсь, завтра к вечеру ты получишь его).

924. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, 19 <16> ФЕВРАЛЯ 1880.

Дорогой мой, так, значит, это правда? Я было подумал, что меня разыгрывают! Нет, оказывается. Ну и хороши же они там, в Этампе! ' Уж не подвластны ли мы отныне всем судам на

всей территории Франции, включая колонии? Как можно предъявлять иск за стихи, опубликованные когда-то в ныне уже не существующей парижской газете и теперь перепечатанные, возможно даже без твоего согласия, какой-то провинциальной газеткой, о существовании которой ты, вероятно, и понятия не имел? На что мы теперь обречены? Что писать? Как печататься? В какой стране идиотов мы живем!

"Привлекается к суду за оскорбление нравов и общественной нравственности" - два премиленьких синонима, представляющих два главных пункта обвинения. А у меня был еще третий пункт: "и религии",- когда я представал перед восьмой судебной палатой за "Госпожу Бовари". Этот процесс создал мне невероятную рекламу, я ему приписываю три четверти своего успеха.

Словом, я ровно ничего не понимаю! Может быть, ты жертва чьей-нибудь личной мести? Что-то есть здесь непонятное. Уж не платят ли им за то, чтобы они таким способом компрометировали Республику, заставляя изливать на нее потоки насмешек и презрения? Я готов поверить в это.

Когда вас преследуют за политическую статью, это еще куда ни шло; хотя ручаюсь - ни один прокурор не сумеет доказать мне, какая от этого практическая польза. Но за стихи, за литературное произведение? Нет, это уж слишком!

Они скажут тебе, что в твоем стихотворении имеется тенденция к бесстыдству. Придерживаясь подобной системы доказательств, можно ягненка присудить к гильотине, обвинив его в том, что ему приснилось мясо. Надо бы раз и навсегда договориться по этому пресловутому вопросу о нравственности в государстве. То, что Прекрасно, то и нравственно, вот и все, и ничего более.

Поэзия, подобно солнцу, заставляет и навозную кучу отливать золотом. Тем хуже для тех, кто этого не видит. Ты превосходно отшлифовал самый обыденный сюжет и заслуживаешь за это всяческих похвал, а никак не штрафа и тюрьмы.

"Сила писателя,- говорит Лабрюйер,- заключается в умении верно определять и верно изображать" 2. Ты верно определил и верно изобразил. Чего им еще надо? "Но что именно изобразил,- возразит Прюдом,- каков пред-

мет, сударь! Двое любовников! Прачка! На берегу реки! Здесь нужен был бы игривый тон, сюжет следовало разработать более деликатно, более тонко, мимоходом, изящно и ловко осудить героев, а в конце вывести какого-нибудь почтенного священника или доброго доктора, дабы тот прочитал им наставление об опасностях любви. Одним словом, эта ваша история толкает к соединению полов. Ах, ах!"

Во-первых, вовсе она на это не толкает, а если бы даже толкала, не так уж это плохо - в наши дни, когда процветают неестественные наклонности, проповедовать культ женщины. Бедные твои любовники не повинны даже в адюльтере. И он и она свободны, никто из них не "связан обязательствами". Но напрасно станешь ты отбиваться, все равно у партии порядка всегда найдутся аргументы против тебя. Смирись с этим.

Только ты уж тогда ей наябедничай и на всех римских ц греческих классиков - пусть запретит их - всех без исключения, от Аристофана до доброго Горация и нежного Вергилия. А из иностранцев назови Шекспира, Гете, Байрона, Сервантеса; из наших - Рабле, "от которого пошла французская литература", как указал Шатобриан 3, в лучшем творении коего трактуется о кровосмешении; засим Мольера (смотри яростные выпады против него Бос-сюэ) 5 и великого Корнеля, ведь в его "Теодоре" речь идет о проституции; 6 папашу Лафонтена, Вольтера, Жан-Жака и проч. А волшебные сказки Перро! О чем это говорится в "Ослиной шкуре"? 7 И где происходит четвертое действие драмы "Король забавляется"? 8

После этого нужно еще будет запретить книги по истории, которые "грязнят воображение".

Меня душит негодование.

Кто удивится, так это друг Барду! Ведь он-то, прочитав твою пьесу, пришел в такой восторг, что тут же пожелал познакомиться с тобой, а вскоре после того взял тебя на службу в свое министерство 9. Хорошо же правосудие обходится с теми, кому он покровительствует!

А этот добрейший "Вольтер" (не человек, а газетный листок) еще так мило подшучивал давеча, что я-де помешался на том, будто литературу ненавидят 10. "Вольтер"-то как раз и заблуждается. Более чем когда-либо я уверен, что

стиль вызывает бессознательную ненависть. Есть два врага у того, кто хорошо пишет: во-первых, публика, потому что стиль заставляет ее думать, понуждает к работе мысли, а во-вторых - правительство, ибо оно чувствует, что мы - сила, а власть не терпит рядом с собой никакой другой власти.

Сколько бы правительства ни сменяли друг друга - монархия ли это, республика или империя, все равно! Официальная эстетика остается неизменной. В силу самого своего положения представители государства - чиновники и судьи - пользуются монополией на литературный вкус (смотри мотивировку моего оправдательного приговора). Им точно известно, как надлежит писать, их риторика непоколебима, и они владеют способами вас убедить.

Возносишься к Олимпу с пылающим челом, с сердцем, исполненным надежды, устремляясь к прекрасному, к божественному, ты почти уже у горних высот - и вот лапа острожного надзирателя сталкивает тебя в выгребную яму! Ты говорил с Музой, а тебя принимают за растлителя малолетних девочек! Ты еще благоухаешь водами Перме-са ", а тебя смешивают с теми блудливыми господами, что шатаются по уличным писсуарам! 12

И ты, мой миленький, будешь сидеть на скамье, на которую сажают воров, и какой-нибудь субъект станет читать твои стихи (с ошибками в просодии) и повторять их, напирая на отдельные слова, которым коварно придаст гнусный смысл. А некоторые он повторит по нескольку раз, как делал это гражданин Пинар: "Колено, господа, колено", и т. п.

И в то время как твой адвокат будет делать тебе знаки, чтобы ты не говорил ничего лишнего,- ибо одно слово может тебя погубить,- ты почувствуешь, будто за твоей спиной выстроилась вся жандармерия, вся армия, вся государственная власть, что они давят на твой мозг невыносимым бременем; и тогда к горлу твоему подступит такая ненависть, какой до сих пор ты не подозревал в себе, и явятся мысли о мщении, но чувство гордости тут же возьмет над тобой верх.

Но нет, нет, это невозможно. Тебя не привлекут к ответственности, тебя не будут судить - это недоразумение, тут какая-то ошибка, черт знает что! 13 В это дело вмешается министр юстиции!

Как-никак красные денечки г-на Виллеля все же миновали и.

Впрочем, кто его знает? Земля имеет границы, глупость человеческая безгранична. Обнимаю тебя. Твой старик.

925. МАКСИМУ ДЮКАНУ. КРУАССЕ, 27 ФЕВРАЛЯ 1880.

Во-первых, это весьма мило с твоей стороны, что ты сразу же сообщил мне о своем избрании ', и я благодарю тебя за это.

Во-вторых, почему ты считаешь, что я сержусь на тебя? Раз тебе это доставляет удовольствие, я рад за тебя - но только удивлен, поражен, ошарашен и - недоумеваю. Зачем? Для чего?

А помнишь шуточный спектакль, который мы разыграли когда-то в Круассе - я, ты и Буйе? Мы принимали тогда друг друга во Французскую академию!.. Воспоминание это наводит меня на "глубокие размышления", как сказал бы Жозеф 2.

926. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 4 МАРТА 1880.

Поскольку вы в России и не подаете о себе вестей, мы вновь стали переписываться с г-жой Виардо.

В одном из писем она сообщает, что у вас ишиас, что вы грустите, что вам скучно и проч., и просит вам написать, дабы развлечь вас. Если бы только я мог, бедный вы мой старина, я послал бы вам все цветы мира и все радости жизни.

Что же вам сообщить? Дюкан стал членом Французской академии! Об этом вы, конечно, уже знаете? У меня от этой новости в глазах помутилось. Зачем понадобилось ему "добиваться этой чести"? До чего же люди уморительны!

Я приступил к последней своей главе и сейчас пишу седьмую страницу. Всего будет сорок. Когда я это кончу? Бог его знает. Так или иначе, я рассчитываю провести в Париже май и июнь, затем снова поеду туда в сентябре и уже тогда долго оттуда никуда не двинусь. Вот когда мы с вами часто будем видеться!

"Нана" я прочитал в отдельном издании, прочитал залпом, и нахожу, что вы немного сурово судите о ней '. Есть там вещи весьма сильные, подлинные вопли страсти, два-три характера (Миньон среди прочих), которые привели меня в восторг.

Юного Мопассана чуть было не привлекли к суду. Пишу "чуть было", потому что дело удалось тут же приостановить. По сему поводу я напечатал в "Голуа" письмо (последняя суббота февраля) 2 - у меня не было даже времени перечитать сие сочинение, так что написано оно кое-как. Никогда еще я не опускался до подобных вещей, но очень уж жаль мне было бедного малого. Между нами говоря (совсем между нами), здоровье моего ученика меня тревожит. Сердце у него такое, что, того и гляди, сыграет с ним скверную шутку, очень я боюсь этого.

...Что ж еще? Множество книжек, которые присылают мне молодые и которые не стоят того, чтобы о них говорить. Я из добросовестности читаю их, теряю на них время и прихожу от этого в ярость. Мне уже и без того столько приходится читать для "Бувара и Пекюше". Вот теперь я погрузился в системы воспитания, включая сюда даже методы предупреждения онанизма. Вопрос первостепенный! Чем больше читаю, тем все более нелепым кажется мне то значение, которое придают мочеполовым органам. Пора бы уже перестать принимать их всерьез - не оные органы, а тех, кто норовит возвести на них все здание человеческой нравственности.

Сегодня великолепная погода. На кустах наливаются почки, фиалки пробиваются сквозь траву. Можете воображать себе вашего друга в этом обрамлении. А вот ваш образ видится мне на фоне туманном, неопределенном...

927. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. 8 МАРТА 1880

Я очень рад тому, что сказал тебе Бонна. Да, ты "добьешься успеха", если станешь делать то, что для этого нужно ', а именно - заранее плюнешь на всякую мысль об успехе и будешь работать только для себя. Отсутствие мелкого честолюбия и презрение к наживе - вот первая ступенька к достижению Прекрасного, ибо нравственность не только часть эстетики, но и основное ее условие. Dixi.

Этим летом милостивой государыне надлежит покорпеть над аксессуарами, поучиться передавать полотно, бархат и т. п. Нужно уметь нарисовать любую вещь, набить руку на всем. Настоящая сила есть высшая форма гибкости. Художник должен включать в себя и акробата. Вот какое наставление я тебе прочитал! Должно быть, в этом виноваты "Бувар и Пекюше",- я ведь сейчас погружен в педагогику. Дело движется медленно. Даже очень медленно. Но я эту главу чувствую. Боюсь только, что она будет недостаточно увлекательной. Как вызвать интерес, трактуя о различных методах воспитания? Но что до философского содержания этих страниц, в нем-то я уверен.

928. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. 18 МАРТА 1880.

"Бувар и Пекюше" движутся плохо! Но то немногое, что сделано, сделано на совесть. На этой неделе я потратил три дня, разбираясь в ботанике без чьей-либо посторонней помощи, это было нелегко.

929. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. 23 МАРТА 1880.

Что касается "Бувара и Пекюше", я просто в отчаянии, что они идут так медленно.

Ну и книга! Я уже полностью исчерпал все обороты, все слова, все приемы. Меня поддерживает только мысль, что близок уже конец, но бывают дни, когда я просто плачу (буквально так!) от усталости, а потом все же собираюсь с силами, и тут же вновь сваливаюсь, словно старая загнанная кляча.

930. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. 27 МАРТА 1880.

Можешь себе представить, вот уже целую неделю никому, даже Жоржу Пуше, не могу втолковать, чего я ищу в ботанике! Заранее уверен, что Фредерик Бодри пришлет именно то, что мне нужно. И вот ради шести строк я прочитал три книги, два часа разговаривал и написал два письма!

931. ФРЕДЕРИКУ БОДРИ. 29 МАРТА 1880

Мне необходимо, чтобы вы помогли мне, и вот в чем. Прилагаю свой текст, прошу вас его дополнить и исправить '.

Несколько предварительных слов, чтобы вам понятно было, в чем дело. За неимением чего-либо другого я взял ботанику Ж.-Ж. Руссо, что вполне уместно, учитывая характер моих чудаков. Пекюше, желая вколотить сию науку в головы двух детей, которых он воспитывает, сообщает им некую непреложную истину, но ее тут же опровергают факты.

Происходит это в начале весны, и мне нужно, чтобы растения были общеизвестными.

Если предложенную истину вы сочтете неподходящей, замените ее любой другой, но, мне кажется, годится и эта.

То, что "большинство лилейных не имеет чашечки (в старом значении, в смысле наружного покрова)", я нашел у Руссо 2, это "большинство" и навело меня на мысль, что существуют такие лилейные, у которых чашечка есть!

Но мне сказали, что это неверно, что нет таких лилейных, у которых были бы чашечки.

Весь эффект пассажа заключается в его конце, и мне нужен единичный случай, который являлся бы исключением из общего исключения. Если не отыщется ничего подходящего, мне впору вообще отказаться от этого места о ботанике.

Я пытался растолковать это профессору Пеннетье и Жоржу Пуше, которые были тут, поблизости, но они ровно ничего не поняли. Они не сумели посмотреть на это с моей точки зрения, и милейший Пуше вчера прислал мне письмо на четырех страницах, над которым я порчу себе глаза, так как у него гнусный почерк, и которое совсем сбило меня с толку отсутствием какого бы то ни было метода.

Благодарю вас заранее - мне нужно, во-первых, такую истину, которая являлась бы как можно более общей, во-вторых, три растения, на которые эта истина не распространялась бы, а, в-третьих, такое растение, которое представляло бы исключение из этого исключения. Не может быть, чтобы не отыскалось ничего подходящего, черт подери! Я надеюсь, что вы поможете мне выйти из этого затруднения.

Оторвите то, что написано ниже, и этот же листок верните мне с вашими замечаниями.

Текст
"Он написал на доске такую аксиому:

"У всякого растения имеются листья, чашечка и венчик, в коем расположена завязь или околоплодник, содержащий семя".

Затем он велел своим ученикам отправляться по окрестностям и принести ему первое попавшееся растение.

Виктор принес ему (здесь краткое описание какого-нибудь растения, лишенного околоплодника), а Викторина - пучок дерна: х (следует название растения, принесенного Виктором) и злаковые! Тщетно искал он у них околоплодник.

Бувар, не доверявший его знаниям, перерыл весь книжный шкаф и в ".........." (какой-нибудь атлас с раскрашенными таблицами) отыскал изображение распустившейся розы. Завязь у нее оказывается не внутри венчика, а под лепестками. "Это исключение",- сказал Пскюше.

У них в саду цветут туберозы, все они без чашечек. "Совсем забыл! Они ведь отсутствуют у большинства лилейных". Затем они находят "х", у которого, хотя оно и принадлежит к лилейным, есть чашечка, и тогда они говорят: "Хорошенькое дело! Если исключения и те даны неверно, кому же тогда верить?"

932. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 7 АПРЕЛЯ 1880.

Я уже заранее радуюсь при мысли, что приблизительно через месяц вновь увижу вас '. Все страхи ваши, слава богу, уже позади, и скоро мы с вами снова подолгу сможем беседовать.

Не горели у вас уши в день Христова воскресенья? За моим столом поднят был тост за Тургенева, и все сожалели, что его нет с нами. Мы пили шампанское за ваше здоровье - ваш покорный слуга, Золя, Шарпантье, Альфонс Доде, Гонкур, мой врач Фортен и "этот негодник Мопассан", как называет его Лажье... Все вышеперечисленные господа у меня обедали, потом ночевали и наутро уехали, после завтрака. Мне с трудом удалось проявить твердость и ничего не читать им из "Бувара и Пекюше".

Прадье, когда он в 1848 году работал в церкви Дома инвалидов 2, так уставал от работы, что все твердил, быва-

ло: "Усыпальница императора станет моей могилой". Я же могу сказать: "Пора мне кончать книгу, иначе кончусь я". Говорю честно - она извела меня, я изнемогаю. Это превратилось в какую-то каторгу, а ведь работы у меня еще месяца на три, не считая второго тома, на который потребуется полгода. Боюсь, что результаты весьма мало окупят затраченные усилия и развязка книги получится бледной и неудачной. Впрочем, я перестал уже что-либо понимать, чувствую себя совершенно разбитым, какие-то спазмы в желудке, и я почти совсем не сплю. Однако хватит плакаться.

Вот мои ближайшие планы: надеюсь быть в Париже около 10 мая, оставаться там до конца июня, затем провести два месяца в Круассе, чтобы подготовить куски для второго тома, после чего вновь вернуться в Париж в сентябре и уже долго оттуда никуда не двигаться.

...Я не читаю книжек, которые мне посылают, а следовательно, не могу сообщить вам ничего нового в части литературы.

Более всего я негодую сейчас на ботаников 3. Никак не могу добиться, чтобы они разобрались в одном вопросе, который мне представляется яснее ясного! Вы сами убедитесь в этом и будете поражены, до чего же мало в этих головах здравых суждений.

933. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, АПРЕЛЬ 1880.

Получил письмо от Бодри, в котором он не ответил мне ни на один мой вопрос '. (Я просто глазам своим не поверил!) Зато он дает мне советы относительно того, как следует писать: "Зачем вам углубляться в ботанику, которую вы не знаете? Вы обрекаете себя на кучу ошибок, которые не покажутся менее смешными оттого, что вы сделаете их неумышленно. Добиться подлинного комизма в этой области можно, лишь заранее поставив себе эту цель. Если же автор впадает в комизм невольно, то это тоже смешно, но уже совсем по-другому" и т. п.

Ты оцени только, до чего изящная ирония! Как остроумно, не правда ли?

И он выговаривает мне за то, что я причислил туберозы к семейству лилейных, между тем как я из собственной кожи чуть не вылез, объясняя ему, что так классифицировал их Жан-Жак Руссо. А далее он мне сообщает, что "у роз завязь скрыта под лепестками", то есть в точности повторяет фразу, которую я написал ему в моем письме.

Я ответил, что прошу меня извинить и отнестись ко мне с некоторой долей снисходительности. Ну и бог с ним совсем! Считать меня изначально неспособным использовать сведения, полученные от других, видеть во мне самоуверенного невежду, которому грозит осмеяние,- нет, это все-таки здорово! Поразмысли-ка над этим, по-моему, здесь уйма психологического материала, и я вновь взбираюсь на своего излюбленного конька: "литературу ненавидят" 2. Вы прочитали тысячу пятьсот книг для того, чтобы написать одну. Это не важно! Раз вы умеете писать, значит, вы несерьезный человек, и друзья относятся к вам как к мальчишке. Не буду скрывать, это меня весьма раздосадовало.

Справлюсь и сам! Даже если на это придется ухлопать еще десять лет - ибо я в ярости! Но ты все же постарайся отыскать среди своих знакомых профессоров какого-нибудь ботаника: это позволит мне сберечь время.

934. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 15 АПРЕЛЯ 1880.

А я, дорогой мой, падаю от усталости. "Бувар и Пекюше" осточертели мне, и пора уже этому кончаться, иначе кончусь я сам.

...Когда же я вновь увижу вас? В середине мая, не правда ли? До чего же мне хочется поскорее вас обнять!

935. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. 18 АПРЕЛЯ 1880.

Больно уж вы суровы к "Нана"! ' Грязно, не буду спорить, но сильно! Почему так строго судят эту книгу и в то же время столь снисходительны к "Разводу" Дюма? 2 А ведь и по характеру стиля, и по образу мыслей он-то как раз и грубый, и вульгарный!

В "Нана", на мой взгляд, есть вещи изумительные: Борденав, Миньон и др. и конец, в котором есть нечто эпическое. Пусть у этого колосса грязные ноги, но это колосс.

Многое коробит меня своей грубостью, ну и что же! Нужно уметь восхищаться тем, чего не любишь. А вот мой роман будет грешить избытком противоположных свойств. Сладострастие занимает в нем не больше места, чем в учебнике математики. Ни драматизма, ни интриги, ни интересной среды! Последняя моя глава вертится (если глава может вертеться) вокруг педагогики и принципов нравственности, и всем этим еще надобно развлекать читателя! Если бы кто-нибудь другой вздумал на подобном материале писать книгу, я бы потребовал, чтобы этого человека посадили в Шарантон 3. И все же, помоги мне господь!

Я надеялся, что первый том в этом месяце будет завершен, но раньше, чем к концу июня, мне с ним не разделаться, а второй готов будет только к октябрю. Вероятно, мне хватит этой книги еще на весь 1880 год. А между тем я тороплюсь, я не позволяю себе терять ни минуты и чувствую, что изнемогаю от усталости.

936. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. 18 АПРЕЛЯ 1880.

Золя, Сеар, Гюисманс, Энник, Алексис и мой ученик прислали мне "Меданские вечера" с совместной, очень милой, дарственной надписью '. Полагаю, что Ги послал экземпляр и тебе (разве что у него его нет). Перечитал "Пышку", которую продолжаю считать шедевром, а суждение моей приятельницы г-жи Бренн (на которую я по этому поводу зол) - это суждение гусыни 2. Она сильно упала в моих глазах после этой оценки, ибо в основе всего должна быть литература.

...Я бы на твоем месте не стал ездить с визитом к Лафе-нетру, который со мной вел себя как последний шалопай. Его письмо я сохраню как образец наглости, и жду только повода, чтобы дать ему хорошенько под зад, к тому же чем больше будешь ты выдвигаться "на артистическом поприще", тем больше будешь убеждаться, что разговоры о том, будто "успеха надо добиваться", лишены всякой почвы. Как раз напротив! Публика не так уж глупа. Глупость в отношении Искусства проявляют лишь: 1) правительство, 2) директора театров, 3) издатели, 4) главные редакторы газет, 5) влиятельные критики - словом, все те, в чьих руках - Власть, ибо Власть глупа по сути своей. С тех пор как вертится Земля, Добро и Красота всегда были вне ее пределов.

937. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, 20 ИЛИ 21 АПРЕЛЯ 1880.

Получил нынче утром какое-то непонятное письмо на четырех страницах, подписанное Гарри Эллис! Оказывается, я его обидел! Чем? На всякий случай только что послал ему свое извинение. Да здравствуют молодые!!! '

"Пышку" я еще раз перечитал и продолжаю утверждать, что это шедевр. Постарайся написать еще штук двадцать таких, и будешь человеком! Статья Вольфа восхитила меня 2. О евнухи!

Г-жа Бренн пишет, что она в восторге; то же с г-жой Лапьер!!!

Помнишь ли ты свое обещание заняться разысканиями по части Барбе д'Оревильи (из департамента Манш). Того самого, что написал обо мне эту фразу: "Неужели никто не сможет убедить г-на Флобера не браться больше за перо?" 3 Пожалуй, сейчас самое время начинать собирать выписки из творений сего господина. В этом есть уже необходимость.

938. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, 25 АПРЕЛЯ 1880.

А у тебя есть все основания любить меня, мой мальчик, потому что твой старик тебя обожает. Я сразу же прочитал твою книгу, впрочем, она на три четверти была мне знакома '. Посмотрим ее еще вместе. Особенно мне нравится в ней то, что она твоя, собственная. Никакого фанфаронства, никакой позы! Ни парнасец, ни реалист (или импрессионист или натуралист).

Твое посвящение 2 пробудило во мне целый мир воспоминаний - о твоем дяде Альфреде, твоей бабушке, твоей матери.- и старикан расчувствовался, и слезы навернулись ему на глаза.

Собирай для меня все, что появится в печати о "Пышке" и о сборнике стихов.

Мне осточертели панегирики Дюранти. Он что же, будет преемником барона Тэйлора? 3

Напомни мне, когда будешь в Круассе, я покажу тебе статью этого милейшего Дюранти о "Бовари" 4. Подобные штуки следует сохранять.

Сара Бернар оказывается "выразительницей социальных идей". Посмотри в "Ви модерн" статью Фурко. До чего же дойдет вся эта глупость.

939. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, ОКОЛО 25 АПРЕЛЯ 1880.

Нет! Этого мне мало! Хотя это уже кое-что '. Анемоны (из семейства лютиковых) не имеют чашечек, что ж, прекрасно. Но почему тогда Жан-Жак Руссо в своей "Ботанике" пишет: "отсутствуют у большинства лилейных"?2 Ведь это "у большинства" означает, что некоторые лилейные в него не входят. Оный Руссо был не ученым, а наблюдателем "природы", он мог и ошибиться. Но в чем и почему? Словом, мне нужно исключение из общего правила. Такое исключение я нашел уже у отдельных лютиковых, но мне нужно еще такое, которое явилось бы исключением из исключения - хитрость, на которую натолкнуло меня это "большинство" гражданина Женевы.

Само собой разумеется, мне не важно, какое это будет семейство, лишь бы растение было распространенным.

Вот что я думаю относительно произведений твоих коллег 3. Энник не справился с прекрасным сюжетом 4. Сеар пишет о том, о чем не имеет понятия,- о разложении империи,- как, впрочем, и все те, кто об этом пишет, начиная с папаши Гюго 5. Действительность гораздо значительнее и проще.

"Пышка" затмевает собой весь сборник, а название его нелепо 6.

940. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 28 АПРЕЛЯ 1880.

Я еще никак в себя не приду после празднования дня святого Поликарпа! ' Лапьеры превзошли самих себя!!! Я получил около тридцати писем из разных концов света! - и еще три телеграммы во время обеда. Архиепископ Руанский, итальянские кардиналы, какие-то золотари, корпорация полотеров, торговец церковной утварью и проч. и проч. прислали мне свои поздравления.

Из подарков я получил пару шелковых носков, один шейный платок, три букета, венок, портрет (испанский) святого Поликарпа, один зуб (реликвия оного святого) и еще ожидается ящик цветов из Ниццы.

Заказан был оркестр, но он подвел.

Послания от Рауля-Дюваля и двух его дщерей. Стихи юного Бренна.

Все письма, включая сюда и письмо г-жи Ренье, были написаны на почтовой бумаге с изображением моего святого.

Забыл о меню - его составляли блюда, названные в честь моих произведений.

Право же, я был растроган, что люди потратили столько сил, чтобы меня повеселить.

Подозреваю, что в устройстве всех этих милых дурачеств мой ученик принял немалое участие.

Очень рад тому, что ты восторгаешься "Пышкой", это действительно настоящий шедевр, и он навсегда запечатлевается в памяти.

941. ДОКТОРУ ПЕННЕТЬЕ. КРУАССЕ, КОНЕЦ АПРЕЛЯ -НАЧАЛО МАЯ 1880.

Могли ли бы вы завтра показать мне рисунки мареновых (гратерон, ландыш), у которых чашечек нет, и дать мне точное представление о шерардии (или Sherardia), у которой чашечка есть.

И это будет именно то, что я ищу: исключение из правила и исключение из исключения! '

942. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. 2 МАЯ 1880

Ги прислал мне мою ботаническую справку: я оказался прав\ Г-н Бодри посрамлен! Получил я ее от профессора ботаники из Ботанического сада; а прав я оказался потому, что эстетика есть Истина, и на определенной ступени умственного развития (когда владеешь методом) ошибки быть не может. Действительность не соответствует идеалу, но подтверждает его. Мне пришлось для "Бувара и Пекю-ше" проделать три путешествия в разные районы Франции, прежде чем я нашел для своих чудаков нужный фон, те природные условия, которые необходимы были мне для действия. Ура, я торжествую! Вот это успех! И я польщен им!

943. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, 3 МАЯ 1880 '.

Дело сделано, мое письмо к Банвилю будет в Париже нынче же вечером 2.

Привези мне на будущей неделе список тех идиотов, что пишут в газетах так называемые литературные рецензии.

Тогда мы выставим "свои батареи". Но помни старинное изречение доброго Горация: "Oderunt poetas" [Поэтов ненавидят (лат.)].

А еще эта выставка!!! 4 Сударь мой!!! Она уже успела набить мне оскомину! Мне на нее начхать. Я заранее подыхаю от скуки.

Кстати, о низших искусствах; вчера я отправил младшему Шарпантье мое первое послание коринфянам 5, которое не появится на страницах базара, именуемого "Ви модерн". В последнем номере они оборвали сцену как раз на середине, чтобы дать статью о спорте, а вместо рисунка с изображением декорации поместили вид на Новый мост. Злободневнейшая тема. Если издательство Шарпантье не выплатит мне немедленно все, что они мне должны, и я не получу за феерию кругленькую сумму, я отдаю "Бувара и Пекюше" в другое место 6. Меня просто из себя выводит (буквально так!), что этой чепухе придается столько значения, и все это делается с таким педантизмом. Пошлем к черту весь этот шик.

Восемь изданий "Меданских вечеров"? "Три повести" вышли только в четырех 7. Я начну завидовать.

Увидимся в начале будущей недели.