ГЮСТАВ ФЛОБЕР
ПИСЬМА 1830-1880

1. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. РУАН, 31 ДЕКАБРЯ 1830 .

Ты правильно говоришь, что Новый год это глупость. Мой друг, только что избавились от храбреца из храбрецов седовласого Лафайета свободы двух полушарий '. Друг мой я тебе пошлю свои политические и конституционно либеральные речи... Пошлю тебе также свои комедии. Если хочешь объединимся чтобы вместе писать, я буду писать комедии, а ты записывать свои мечты. А еще тут есть одна дама которая приходит к папе и всегда рассказывает нам какие-нибудь глупости я их буду записывать.

2. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. 4 ФЕВРАЛЯ 1832

Отвечаю тебе с той же почтой. Я тебе говорил, что буду сочинять пьесы, так нет же, я буду писать романы, они все у меня в голове: это прекрасная андалузка, бал-маскарад, Карденьо, Доротея, мавританка, безрассудно-любопытный, благоразумный муж '. Я устроил на бильярдном столе сцену и кулисы. Среди моих театральных пословиц есть несколько вещиц, которые мы можем играть 2.

3. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. РУАН, 31 МАРТА 1832.

Ты помнишь в одном из писем я тебе писал, что у нас больше не бывает представлений, но вот уже несколько дней как мы снова взбираемся на бильярдный стол. У меня есть около тридцати пьес и многие из них мы разыгрываем вдвоем с Каролиной '. Но если бы ты взял да и приехал на пасху, ты был бы чудным мальчиком и пробыл бы у нас хотя бы неделю... Я сочинил стихотворение под названием "Мать" такое же удачное как смерть Людовика 16. И еще я сочинил несколько пьес одна называется Невежественный антикварий, там осмеиваются неумелые антикварии 2 и еще другая приготовления к встрече короля;3 очень смешная.

4. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. РУАН, 3 АПРЕЛЯ 1832.

Победа, победа, победа, победа, победа, на днях, друг мой, ты приедешь, театр, афиши, все готово. Когда приедешь Амедей, Эдмон, г-жа Шевалъе, мама, 2 слуг и, может быть, ученики придут смотреть наше представление, мы сыграем 4 пьесы, которых ты не знаешь, но ты быстро их выучишь. Билеты 1-го, 2-го, 3-го ряда уже готовы, будут еще кресла и декорации есть. Занавес сделан, будет, возможно, человек 10 или двенадцать. А там смелость и чтоб не робеть, у двери будет билетер - маленький Ле-рон, а его сестра будет фигуранткой. Не знаю видел ли ты "Пурсоньяка" 2, мы его сыграем вместе с пьесой Беркена, пьесой Скриба и театральной пословицей Кармонтеля писать тебе их названия не к чему, я уверен, что ты их не знаешь. Если б ты только знал как я ужасно рассердился, когда мне сказали, что ты не приедешь. Если случится, что ты и впрямь не приедешь я поползу на четвереньках как собаки короля Луи Фис-Липпа (это из карикатуры - газеты) 3 в Андели за тобою и я думаю ты поступил бы так же - ведь нас связывает что называется братская любовь. Да, у меня чувствительное сердце, да, я прошел бы тысячу лье, если б надо было, чтобы повидать лучшего моего друга, ибо нет ничего отрадней дружбы о сладостная дружба сколько свершено ради этого чувства, а без этих уз как бы мы жили. Чувство это можно увидеть даже у самых крошечных животных, как жили бы без дружбы слабые создания как существовали бы женщина и дети? 4

5. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. РУАН, 11 СЕНТЯБРЯ 1833(?).

Луи-Филипп вместе с семьей теперь находится в городе, который видел рождение Корнеля. Как люди глупы, как ограничен народ!.. Суетиться ради короля, тратить 30 тысяч франков на празднества, выписывать за 2500 франков музыкантов из Парижа, лезть из кожи вон - ради кого? ради короля! ' Стоять в очереди у входа в театр с трех часов до половины девятого - ради кого? ради короля! Ах!!! до чего мир глуп. Зато я ничего не видел, ни парада, ни прибытия короля, ни принцесс, ни принцев. Вчера вышел только из дому посмотреть иллюминацию, да и то - потому что меня очень уж донимали.

6. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. РУАН, 29 АВГУСТА 1834.

А я, дорогой Эрнест, тружусь все дни напролет. Роман об Изабелле Баварской продвигается - успел сделать вдвое больше после возвращения из поездки в Пон-л'Эвек1.

...Ты полагаешь, что я без тебя скучаю, да, ты не ошибся, и, не будь у меня в голове и на кончике моего пера некой французской королевы пятнадцатого века, жизнь бы мне окончательно опротивела и пуля уже давно избавила бы меня от этой нелепой шутки, каковую именуют жизнью.

7. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. РУАН, 2 ИЮЛЯ 1835

Я забыл сообщить тебе наиновейшую новость - отныне мой поэтический и творческий псевдоним - "Гюстав Коклот" '. Надеюсь, это прекрасный способ сбить с толку самых дошлых умников нашего славного града Руана. Работаю упорно, иду вперед, к нашим предкам, к славе - будущее принадлежит нам!

Гюстав Антюрсекоти Коклот2

8. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. РУАН, 12 ИЮЛЯ 1835

Виктор Гюго сочиняет новую драму. Александр Дюма - idem под названием "Дон Жуан", Верон уже не директор Оперы, его сменил Дюгюншель. В театре "Порт-Сен-Мартен" "Карета эмигранта"; у Французов опять же "Дон Жуан" г-на Вандербюка 2.

9. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. РУАН, 14 АВГУСТА 1835

Недели две тому назад я закончил свою "Фредегунду" ', даже переписал полтора акта. Сейчас у меня в голове другая драма. Гурго задает мне переложения 2.

С тех пор как мы виделись, я прочитал "Екатерину Говард" и "Нельскую башню" 3. Прочитал также произведения Бомарше - вот где надобно искать новых мыслей. Теперь занялся театром старика Шекспира, читаю "Отел-ло" и намерен взять с собой в дорогу "Историю Шотландии" в трех томах Вальтера Скотта4, потом буду читать Вольтера. Тружусь как черт, встаю в полчетвертого утра.

Я возмущен тем, что намерены восстановить театральную цензуру и уничтожить свободу печати! 5 О да, этот закон пройдет, ибо представители народа - всего лишь гнусная кучка продавшихся людей. Их цель - выгода, их наклонности - низменны, их честь - глупая гордыня, их душа - куча грязи; но придет день, и он придет вскоре, когда народ начнет третью революцию; да, уж полетят головы королей, польются потоки крови. А пока у писателя отнимают совесть, его совесть художника. Да, век наш чреват кровавыми событиями. Прощай, до свидания, будем же всегда заниматься Искусством, которое выше, чем народы, короны и короли, оно всегда пребудет с нами, оно живет в восторгах наших, увенчанное диадемой божества.

10. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. ПАРИЖ, 24 АВГУСТА 1835.

Я был в Ножане, когда по городу везли осужденных в апреле: ' да, я видел Косидьера, его атлетическую фигуру, его мужественное, суровое лицо; видел Лагранжа. Лагранж - это глаза Цезаря, нос Франциска I, шевелюра Христа, бородка Шекспира да жилет республиканского покроя; 2 Лагранж - из породы людей возвышенной мысли. Лагранж - сын нашего века3, как Наполеон н Виктор Гюго. Это человек поэзии, противоборства, человек века, то есть предмет ненависти, проклятий и зависти. В мире сем он изгнанник, в мире ином он будет богом.

11. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. РУАН, 24 МАРТА 1837.

У меня есть для тебя приятная новость, за достоверность ручаюсь - ее сообщил мне господин Дюкудре, репетитор г-на Мено и студент медицины - малый в шляпе, сюртуке, сорочке. Итак, нынче утром в аудитории он мне сказал, что... что .. в общем, что нашего инспектора г-на К***, у которого всегда грязная сорочка, грязные носки. грязная душонка, словом, грязнюка по всем статьям... застукали в борделе и теперь ему придется предстать перед академическим советом; вот умора-то! Я так рад, я веселюсь, я ликую - это идет на пользу моим легким, желудку, сердцу, кишкам, печенке, диафрагме и пр. Только представлю ое&е рожу нашего инспектора, когда его сцапали на горячем, да как его пробирали, начинаю визжать, хохотать, пить, деть... Ха, ха, ха, ха, ха, ха! Хохочу как истый Гарсон1, стучу по столу, деру себя за вихры, ката юэсь по полу, ну и славно же! Ха, ха! Вот умора. . Ну, прощай, а то я прямо рехнулся от этой новости.

12. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. РУАН, 24 ИЮНЯ 1837.

У нас было 5 дней вакаций, во время которых я занимался тем же, чем занимаюсь вот уже скоро 16 лет,- жил, то есть скучал, за исключением, однако, дней, проведенных с Альфредом Лепуатвеном, а диенно: 1) воскресенья, когда мы побывали в Радпоне; ' 2) вторника, весь вечер которого мы у него ели и пили. Что до остальных дней, все было как всегда - так же текла вода в реке, собака моя, как обычно, лакала свою похлебку, люди бегали, пили, ели, спали, и цивилизация, этот морщинистый недоносок, порожденный усилиями человека, шагала, топала по своим тротуарам, глазела в порту на пароходы, на висячий мост, на белые-белые стены, на охраняемые полицией публичные дома я мимоходом, пьяненькая и веселая, оставляла под стенами, вместе с пустыми устричными раковинами и капустными кочерыжками, какие-то свои верования, какие-то изрядно выцветшие лоскутья поэзии; а затем, отвернувшись от собора л нашгевав на его стройные очертания2, эта бедняжечка, уже обезумевшая и озябшая, набросилась на природу, исцарапала ее ногтями и принялась хохотать и кричать, кричать во всю мочь, голосом резким и пронзительным: "Я иду вперед!" Прости, что оскорбил тебя, о, прости, ведь ты славная здоровенная девка, ты шагаешь, потупив голову, по крови и трупам, смеешься, когда кого-то давишь, и суешь свои толстые, грязные сосцы всем своим детям, а грудь твоя цвета меди, вся багровая от поцелуев, которые ты продаешь за золото. О, эта славная цивилизация, эта добрейшая шлюха, что изобрела железные дороги 3, тюрьмы, клизопомпы, торты с кремом, королевскую власть и гильотину! - Ты видишь, я нынче в ударе, лихорадочная экзальтация! Боже правый, когда перо само мчится по бумаге, зачем останавливать его" бег, зачем вдруг бросать его" из жара страсти в холод чернильницы,- у бедного, вспотевшего пера еще начнется воспаление легких.

Теперь, когда я уже боле не пишу, когда я сделался историком (с позволения еказать) 4, читаю книги, предпочитаю жанры серьезные, и при всем том у меня хватает хладнокровия и суровости глядеть на себя в зеркало без смеха, я бесконечно счастлив, когда под преддогом, что пишу письмо, могу дать себе волю, сократить часы труда и отложить свои конспекты, даже самого г-на Мишле; 5 ибо- еамая дивная красавица отнюдь не прекрасна, когда лежит на столе посреди анатомического зала, с кишками на носу, с ободранным бедром и с забытым на ее ноге окурком сигары. Нет, нет! Какое жалкое занятие - критиковать, исследовать, проникать в недра науки, чтобы обнаружить 1ам только тщеславие; анализировать сердце человеческое - и, находить в нем эгоизм; постигать мир - и видеть в нем одно страдание. О, насколько милее мне чистая поэзия, крики души, внезапные порывы и затем глубокие вздохи, голоса души, мысли сердца. В иные дни я за два стиха Ламартина или Виктора Гюго готов отдать всю науку всех прошлых, нынешних и будущих болтунов, всю дурацкую эрудицию дотошных критиков, живодеров*, философов, романистов, химиков, бакалейщиков, академиков; ныне я весь анти-проза, анти-рассудок, анти-истина, ибо что такое красота, если не невозможное, что такое поэзия, если не первобытное состояние, не сердце человека, а где ж обрести вновь это сердце, когда у большинства оно вечно разделено меж двумя всевластными мыслями, которые часто заполняют всю жизнь человека: как бы нажить состояние да как бы жить для себя, иначе говоря, ограничить свое сердце собственной лавкой и собственным пищеварением.

13. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. РУАН, 13 СЕНТЯБРЯ 1838.

Твои соображения о Викторе Гюго настолько же справедливы, насколько они не твои. Антитеза тела и души которую так умело проводит во всех своих творениях великий автор "Собора",- в нынешней критике мнение общепринятое '. На этого человека яростно нападали, потому что он велик и породил завистников. Когда же поняли, что перед ними гений под стать тем, коими восхищаются века, вначале были удивлены, а потом устыдились - гордость человеческая не склонна оказывать почтение лаврам еще зеленым 2. Разве Виктор Гюго не такой же великий человек, как Расин, Кальдерон, Лопе де Вега и многие другие, перед которыми преклоняются издавна?

По-прежнему читаю Рабле и прибавил к нему Монтеня. Я даже намерен когда-нибудь написать о них двоих особый, философский и литературный, этюд 3. По-моему, это точка, из которой вышли французская литература и французский дух 4.

Право, по-настоящему глубоко я уважаю только двух людей - Рабле и Байрона, единственных, кто писал с намерением насолить роду человеческому и посмеяться ему в лицо 5. Какая величественная картина - человек, противостоящий всему миру!

Нет, вид моря не способен ни развеселить, ни вдохновить на остроты, хотя я там знатно курил и пантагрюэлически6 поглощал матлот, камбалу, латук, колбасу, лук, редиску, репу, свеклу, баранов, свиней, бараньи ляжки и филе 7.

Я теперь смотрю на мир как на спектакль и смеюсь над ним. Какое мне дело до мира? Не буду о нем тревожиться, отдамся на волю сердца и воображения, а станут кричать чересчур громко, я, быть может, как Фокион, обернусь и скажу: что за воронье там каркает! 8

14. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. РУАН, И ОКТЯБРЯ 1838.

Раз уж ты будешь таким молодцом и приедешь ко мне. постарайся подгадать ко дню всех святых, мы тогда больше времени проведем вместе, и коллеж не будет мне портить жизнь; я, правда, теперь вольнопосещающий экстерн, и прекрасней ничего не придумаешь, пока я окончательно не покину эту треклятую кучу дерьма, сиречь коллеж; ' но уже сейчас я говорю: "прощайте навсегда, педели и правила поведения", буду изображать из себя Мондори 2, курить по утрам на бульваре свою носогрейку, а вечерком - сигару на площади Сент-Уан и выстаивать в ожидании начала уроков в кафе "Насьональ". От этого я не стану хуже учиться, даже напротив, буду усердней, но меня уже не будут так дергать, так изводить.

...Недавно прочитал "Ускока" Ж. Санд: постарайся раздобыть этот роман, и ты убедишься, что сей Ускок - человек, достойный твоего уважения 3.

Учу английский, тружусь над ним усердно, и меня уверяют, что через три-четыре месяца я смогу читать Шекспира и через год - Байрона, а он. мол,- самое трудное, что есть на английском языке 4.

15. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. РУАН, 28 ОКТЯБРЯ 1838.

Почти закончил "Исповедь" Руссо и очень тебе советую прочесть эту замечательную книгу - настоящая школа стиля '.

Едва поднявшись с постели, вновь взялся за чтение славного Рабле, которого в последнее время забросил, зато теперь продолжаю читать с особым удовольствием и уже приближаюсь к концу. Рекомендую тебе главу, где речь идет о мессере Гастере 2. Мой Рабле весь измаран заметками да комментариями - философическими, филологическими, вакхическими... и т. д.

16. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. РУАН, 30 НОЯБРЯ 1838.

Ты хорошо делаешь, что часто видишься с Альфредом; чем больше ты будешь находиться в обществе этого человека, тем больше обнаружишь в нем сокровищ '. Это неистощимый рудник добрых чувств, великодушия, величия. Впрочем, он щедро платит тебе столь же дружескими чувствами. Ах, почему я не с вами, любезные мои друзья! Какая славная была бы троица! Как мечтаю я о той минуте, когда смогу присоединиться к вам! Мы проведем вместе чудесные часы, философствуя и пантагрюэлизируя.

Ты говоришь, что пришел окончательно к вере в некую творческую силу (бог, рок, и т. д.) и что, уверовав, надеешься испытать немало приятных минут; сказать по правде, этой приятности я не понимаю 2. Если ты видишь кинжал, который должен пронзить твое сердце, веревку, которая тебя удушит, если ты болен и тебе назвали твою болезнь, не понимаю, что в этом утешительного. Попытайся уверовать в предначертанность мироздания, в нравственность, в долг человека, в загробную жизнь и в гигантскую капусту; 3 попробуй поверить в честность министров, в целомудрие шлюх, в доброту человека, в счастье жизни, в правдивость всевозхможных врак. Тогда ты будешь счастлив и сможешь назвать себя верующим и на три четверти дураком; а пока оставайся лучше умным человеком. скептиком и пьяницей.

Ты говоришь,- что читал Руссо? Какой это молодец! Особенно советую тебе "Исповедь". Там его душа явила себя во всей наготе. Бедняга Руссо, сколько на тебя клеветали, потому что сердце твое было возвышеннее, чем сердца прочих людей. Над иными твоими страницами я таял от наслаждения и любовных грез!

Держись и далее своего образа жизни, милый мой Эрнест, лучшего не придумать. А я-то, что я делаю? Я все тот же, скорее шут, чем весельчак, скорее высокопарен, чем велик. Сочиняю рассуждения для папаши Манье, письменные работы по истории для Шерюэля и курю трубку для собственного удовольствия. Никогда еще я не наслаждался таким внешним благополучием, как в этом году: в коллеже больше нет никаких неприятностей, я спокоен, ровен.

Что до сочинительства, не пишу ничего или почти ничего, довольствуюсь тем, что строю планы, создаю сцены, представляю в мечтах бессвязные, воображаемые ситуации, в которые переношусь и погружаюсь. Престранный мир - моя голова!

Прочел "Рюи Блаза"; в целом, это прекрасная вещь, не считая нескольких неудачных мест и 4-го акта, который, хотя комичен и забавен, настоящего высокого комизма не достигает; это не означает, что я против гротескного начала на сцене 4.

17. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. РУАН, 26 ДЕКАБРЯ 1838.

Не помню, писал ли тебе, что я сочинял мистерию,- нечто неслыханное, грандиозное, нелепое, непонятное, ни мне, ни другим '. Пришлось оставить это сумасшедшее занятие, в котором ум мой напрягался до предела, и засесть за "Опыты" г-на Гизо 2, от которых может засохнуть на корню весь Олимп. Сам посуди, какая резкая перемена, какая пытка для меня, злосчастного, вынужденного спуститься с заоблачных высот, чтобы зубрить нечто абстрактное, точное, я бы сказал, математическое. Теперь уж сам не знаю, продолжать ли свое сочинение,- в нем я натыкаюсь на трудности непреодолимые и на каждом шагу срываюсь в пропасть. О Искусство. Искусство, горькое разочарование, безымянный призрак, что нам сияет и нас губит! Или же продолжать это нудное копанье в событиях да в рассуждениях об истории, о людях, о предначертаниях Промысла и тому подобных вещах, о которых никто и не думает... Но перейдем к другой теме - если я нагнал на тебя такую же скуку, какую сам испытываю, этого довольно.

И еще в меньшей степени на всех моих поступках лежит печать поэзии, великодушия и ума (если объяснишь мне эти свои слова, премного меня обяжешь). Поверь, 1) от моей поэзии тянет помочиться; 2) от великодушия - испражниться; 3) от ума - поспать! - Нет, нет, нет, тысячу раз нет! Напротив, то дружеские чувства вводят тебя в обман, заставляя видеть в моих поступках возвышенное величие там, где есть только неиссякающая гордыня. Знаешь, с тех пор, как вас, тебя и Альфреда, нет рядом, я куда больше анализирую самого себя и других. Я беспрерывно занимаюсь анатомией, это меня забавляет, и, когда наконец я обнаруживаю порчу в чем-то, что считают непорочным, когда нахожу гангрену в самых прекрасных местах, я подымаю голову и хохочу. И вот, я пришел к твердому убеждению, что основа всего - тщеславие; даже то, что именуют совестью,- не более как тщеславие сокрытое. Да, когда подаешь милостыню, тут, возможно, есть движение симпатии, чувство жалости, ужаса перед уродством и страданием, даже эгоизм; но, прежде всего, делаешь это, чтобы иметь право сказать себе: я делаю добро; таких людей, как я, немного; я уважаю себя больше, чем других; чтобы иметь право видеть в себе человека более высокой души; наконец, чтобы снискать свое собственное уважение, которое нам важнее, чем уважение других. Если в моем рассуждении что-то будет тебе неясно, готов объяснить подробней. Теория эта кажется мне жестокой и меня самого тяготит. С первого взгляда скажешь - она неверна, но, вдумавшись, чувствуешь, что это правда.

18. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. РУАН, 24 ФЕВРАЛЯ 1839.

Но что ты будешь делать дальше? Кем намерен стать? В чем твое будущее? Спрашиваешь ли ты себя об этом иногда? Нет? Тебе все равно? И правильно. Будущее - наихудшая часть настоящего. Вопрос "кем ты будешь?", брошенный человеку,- это бездна, зияющая перед ним и приближающаяся с каждым его шагом. Кроме будущего метафизического (на которое мне начхать, ибо я не могу верить, что наше тело, состоящее из грязи..., инстинкты которого низменнее, чем у свиньи..., содержит в себе нечто чистое и нематериальное, когда все вокруг него так нечисто и подло), кроме того будущего, есть еще будущее в жизни. Но не подумай, что я колеблюсь в выборе рода занятий. Я твердо решил не избирать никакого - я слишком презираю людей, чтобы делать им добро или зло. В любом случае закончу курс юриспруденции, получу диплом адвоката, даже доктора права, чтобы лишний год побездельничать '. Очень возможно, что в суде я никогда и не выступлю, разве что представится случай защищать знаменитого преступника или разбираться в ужасном злодеянии. Что до сочинительства, готов держать пари, что никогда не буду ни печататься, ни ставить свои пьесы на сцене 2. И вовсе не из боязни провала, а из-за дрязг с издателем и с театром, что было бы мне противно; а если когда-нибудь я и приму деятельное участие в жизни мира, то как мыслитель и развратитель. Я всего лишь буду говорить правду, но она будет ужасной, жестокой, обнаженной. Да почем я знаю, бог мой! Ведь я из тех, кому завтрашний день противен уже сегодня, кому будущее кажется бесцельным; из тех, кто грезит, а вернее, бредит наяву, ворча и проклиная и не зная при этом, чего им надо,- надоевших и самим себе и другим... Манье меня терзает, история изводит; табак? - я им сжег себе горло... Прежде, бывало, я думал, размышлял, писал, худо ли, хорошо ли изливал на бумаге вдохновение сердца; теперь я уже не думаю, не размышляю, а пишу и того меньше. Наверно, поэзия меня со скуки покинула, улетела прочь. Бедный ангел, неужто ты не вернешься! И, однако, я чувствую, хоть и смутно, что во мне что-то волнуется, что я в переходном периоде, и мне любопытно посмотреть, что получится, как я из этого выйду. У меня линяет шерсть (в интеллектуальном смысле), так останусь ли я плешивым или стану пышновошо-сым? Не знаю. Посмотрим. Мысли мои в смятении, я неспособен ни на какую работу воображения, все, что пишу, получается холодным, тяжелым, вымученным, вырванным с болью. Уже больше двух месяцев, как начал мистерию, то, что насочинял, нелепо, там нет ни малейшей идеи. Возможно, на этом остановлюсь! Тем хуже, я хоть увидел великолепный горизонт, но нашли тучи и вновь погрузили меня во мрак пошлости. Мое существование, в мечтах видевшееся мне таким прекрасным, поэтическим, привольным, любвеобильным, будет, как у прочих, монотонным, трезвым, тупым; закончу курс, получу диплом, а потом, дабы достойно завершить жизнь, отправлюсь на жительство в маленький провинциальный городок, вроде Ивето или Дьеппа, исполнять должность товарища королевского прокурора. Бедный безумец, а ты грезил о славе, о любви, о лаврах, о путешествиях, о Востоке, бог весть о чем! Все. что в мире есть самого прекрасного, ты скромно подарил себе авансом. Но тебе, как и другим, уготована лишь скука при жизни, и могила после смерти, и гниение вместо вечности.

19. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. РУАН, 18 МАРТА 1839.

Ты пишешь, что восхищаешься Ж. Санд; вполне разделяю твое чувство и с той же оговоркой. Я мало читал таких прекрасных вещей, как "Жак"1, поговори об этом с Альфредом.

Теперь я почти совсем не читаю. Принялся снова за давно заброшенную работу, за мистерию, этакое рагу, о котором, кажется, тебе уже писал. Вот ее содержание в двух словах: 2 Сатана ведет человека (Смара) в бесконечность; оба подымаются в воздух, пролетают огромные расстояния. При виде открывшихся ему чудес Смар преисполняется гордыни. Он полагает, что постиг все тайны мироздания и бесконечности, но Сатана увлекает его еще выше. Тогда ему становится страшно, он дрожит, бездна как будто готова его поглотить, в этой пустоте он робеет. Оба возвращаются на землю. Здесь его, человека, почва; он говорит, что создан для жизни здесь и что в природе все ему подвластно. Тогда налетает буря, море вот-вот его затопит. Он опять признается в своей слабости и ничтожестве. Сатана ведет его к людям: 1) дикарь воспевает свое счастье, кочевую жизнь, но вдруг его охватывает желание идти в город; не в силах этому противиться, он уходит. Это - варвары, приходящие к цивилизации. 2) Смар и Сатана приходят в город, посещают удрученного скорбью короля, повинного в семи смертных грехах, потом бедняка, супружескую пару, покинутый храм. Все части храма обретают голос и начинают жаловаться; от нефа до каменных плит все говорит, все проклинает бога. Тогда этот храм, ставший нечестивым, обрушивается. В мистерии есть еще один персонаж, участвующий во всех событиях и обращающий их в шарж. Это Юк, бог гротеска. Так. в первой сцене, когда Сатана искушает Смара гордыней. Юк убеждает замужнюю женщину отдаваться всем мужчинам без разбору. Это смех рядом со слезами и скорбью, грязь рядом с кровью. Но вот Смару опостылел мир, он хотел бы, чтобы все на этом кончилось, Сатана же, напротив,- заставляет его испытать все страсти и все горести, которые он видел. На крылатых конях Сатана летит с ним к берегам Ганга. Там - чудовищные, фантастические оргии, сладострастие, насколько хватит моего воображения; но сладострастие утомляет человека. Он еще должен испытать честолюбие. Он становится поэтом; утратив иллюзии, впадает в беспредельное отчаяние - небо может проиграть спор. Смар, однако, еще не испытал любви. Появляется женщина... женщина... он ее полюбил. Он снова стал прекрасен, но Сатана тоже в нее влюбился. Тогда они начинают ее соблазнять, каждый по-своему. Кто одержит победу? Ты думаешь, Сатана? Нет, побеждает Юк, гротеск. Женщина эта - Истина; все заканчивается чудовищным совокуплением. План хоть куда, только больно замысловат. Покажи его Альфреду заодно с моим последним письмом... Тогда мне не придется дважды рассказывать одно и то же.

Сочиняю вещи, которые не получат премию Монтиона 3 и которые мать не позволит читать дочери; 4 не премину поставить эту чудесную фразу в качестве эпиграфа.

20. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. РУАН, 15 АПРЕЛЯ 1839.

Ты жалеешь меня, славный мой Эрнест, а между тем стоит ли меня жалеть, есть ли у меня хоть малейший повод роптать на бога? Напротив, когда смотрю вокруг, когда оглядываюсь на прошлое, на настоящее, на свою семью, своих друзей, свои привязанности, я, за исключением каких-то пустяков, должен бы благословлять его. Обстоятельства, в которых я живу, скорее благоприятны. А между тем я недоволен; мы произносим бесконечные иеремиады, создаем себе вымышленные беды (увы, они-то самые удшие); строим иллюзии, которые уносит ветром; сами сеем тернии на своем пути, а дни идут, и приходят действительные беды, а потом мы умираем, так и не согретые ни единым лучом ясного солнца, не узнав ни одного спокойного дня, не увидев ни разу неба без туч. Нет, я счастлив. А почему бы нет? Что меня гнетет? Быть может, будущее окажется мрачным? Так выпьем до грозы; пусть б\ ря разобьет нас в щепы, а пока море спокойно.

И ты туда же! А я-то думал, у тебя больше здравого смысла, чем у меня,- дорогой друг. Ты тоже рыдаешь в голос! Бог мой! Что с тобою? Знаешь ли ты, что нынешнее молодое поколение школяров отчаянно глупо? В прежние времена у них было ума поболе, они были заняты женщинами, поединками, пирушками; ныне они драпируются под Байрона, предаются разочарованию и умышленно замыкают свое сердце. Один перед другим выхваляются. у кого бледнее лицо и кто с большим чувством скажет: я пресыщен. Пресыщен! Какая чепуха! Пресыщен в восемнадцать лет! Разве не стало уже на свете любви, славы, трудов? Разве все померкло? Нет больше для юноши природы, нет цветов? Брось! Будем грустить в Искусстве, раз уж эту его сторону мы чувствуем лучше, но в жизни предадимся веселью: пусть хлопают пробки, набиваются трубки, раздеваются шлюшки, черт возьми! А если вечером, в сумерки, в туманный и снежный час, на нас вдруг найдет сплин, пусть себе приходит, но не часто. Время от времени надо немного поскрести себе сердце скребком шутовства, чтобы очистить его от коросты.

Вот это я и советую тебе делать, и сам стараюсь.

21. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. РУАН, 31 МАЯ 1839

Да здравствуют поэты, да здравствуют те, кто в черные Дни дает нам утешение, кто нас ласкает, кто нас воспламеняет! В одной сцене Шекспира, в одной оде Горация или 1юго больше правды, чем во всем Мишле, во всем Монтескье, во всем Робертсоне.

22. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. РУАН, 15 ИЮЛЯ 1839.

Боже праведный, как я глуп! Я думал, что у меня появится куча мыслей, а не явилось ни одной, тру-ля-ля!

Я этим огорчен, но я тут не виноват, нет у меня философского ума, как у Кузена или Пьера Леру, Брийа-Сава-рена или Ласенера, который тоже занимался философией на свой лад, странной, глубокой, горькой философией! ' Как обличал он нашу мораль! Как ее всенародно сек, эту жалкую, иссохшую недотрогу! Какие меткие наносил ей удары! Как волочил ее по грязи, по крови! Мне по душе такие люди, как Нерон, маркиз де Сад 2. Когда читаешь историю, когда видишь, как все те же колеса катятся по тем же дорогам, посреди развалин и в пыли большой дороги рода человеческого, такие вот фигуры напоминают египетских приапов, поставленных рядом со статуями бессмертных, рядом с Мемноном 3, рядом со Сфинксом. Эти чудовища проясняют для меня историю, они ее дополнение, апогей, мораль, десерт; поверь мне, это люди великие и тоже бессмертные. Нерон будет жить столько же, сколько Веспасиан 4, Сатана - сколько Иисус Христос.

О мой дорогой Эрнест, кстати о маркизе де Саде, если б ты раздобыл для меня несколько романов этого почтенного писателя, я заплатил бы тебе золотом по их весу. Читал о нем биографическую статью Жюля Жанена 5 и был возмущен - самим Жаненом, разумеется, его декламацией в защиту морали, филантропии, обесчещенных девиц!

...Барбес помилован. Мне это безразлично! Луи (Филипп) его прощает.- Idem! [То же самое (лат.)]* - Вот два паяца - один изображает героизм, другой милосердие! 6

23. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. РУАН, 23 ИЮЛЯ 1839.

А ведь скоро уже год, как мы с тобой не виделись, год - это немало. Напиши, когда приедешь в Руан провести с нами несколько дней. Снова будем, как прежде, гулять по холмам, с трубкой во рту, будем беседовать, совсем одни среди полей. Ты мне расскажешь, как жил этот год... поведаешь свои радости и печали, все, что делал. Немножко поглядим друг на друга. А я, что я смогу тебе рассказать? Ничего, почти ничего. Моя жизнь пуста, и сердце мое тоже пусто.

Ну вот, я уже почти расстался со школьной скамьей, тстало время выбирать профессию. Потому что надо ведь быть полезным человеком и урвать свою долю святочного пирога, делая добро человечеству и, елико возможно, набивая себе карман. Да, грустное положение - перед тобой открыты все дороги, все одинаково пыльные, бесплодные, ухабистые, а ты стоишь в сомнении и колеблешься, какую избрать.

Ребенком я мечтал о славе, а теперь у меня нет даже самоуверенности среднего человека. Многие усмотрят в этом прогресс, я же вижу утрату. Что ни говори, но если есть вера в себя, химерическая или обоснованная, ведь это все же вера, кормило, компас, это целое небо, нас озаряющее: не так ли? Нет у меня больше ни убеждений, ни энтузиазма, ни верований. Я мог бы - будь у меня хороший руководитель! - стать превосходным актером, я чувствовал к этому внутреннее влечение ', но теперь я декламирую хуже, чем последний сапожник, потому что сам убил в себе душевный жар. Я опустошил свое сердце, занимаясь всяческими надуманными вещами, беспрестанным шутовством,- на этой почве не взойдет ни один колос! Тем лучше! Что ж до сочинительства, от него я отказался окончательно и уверен, что мое имя никогда не появится в печати,- нет уже на это сил, не чувствую в себе дарования,- к несчастью или к счастью, но это правда 2. Я был бы несчастен и огорчил бы всех своих близких. Стремясь подняться так высоко, я разбил бы себе ноги о дорожные камни. Для меня остались торные дороги, проложенные пути, есть еще не проданные судейские мантии, должности, остались тысячи дыр, которые затыкают дураками. Вот и буду я такой затычкой в обществе, буду занимать место, буду человеком порядочным, степенным и всем, чем тебе угодно; буду, как все, как полагается,- адвокатом, врачом, помощником префекта, нотариусом, присяжным, каким-нибудь там судейским, бездарностью не хуже других бездарностей, человеком светским или кабинетным, что еще глупее,- но придется быть чем-то в этом роде, середины нет. Так вот, я выбрал, я решился: буду изучать право, а это не только не ведет ко всему, но не ведет ни к чему.

24. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. РУАН, 13 СЕНТЯБРЯ 1839.

С начала каникул прочитал два тома Шарля Нодье, -эсхила, книгу о древностях г-на де Комона. Теперь читаю Де Местра и роман Шарля де Бернара ' - в общем, не такто много. Недели две тому назад я написал довольно забавную вакхическую повесть 2.

25. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. РУАН, 19 ЯНВАРЯ 1840.

Твое письмо - письмо добродетельного человека, ты в нем говоришь о дружбе в выражениях, достойных самого Сенеки '. "Это мой писатель! Это мой Сенека! Оскорбить Сенеку - значит оскорбить меня самого!" 2 Знаю твое замечательное, доброе сердце, и мне незачем читать эти излияния, чтобы его узнать, чтобы его оценить. Ты добрый, замечательный, ты полон великодушия, ты хороший товарищ. Оставайся же таким всегда; что бы ни говорили, сердце - это богатство, которое не продается, не покупается, но дается. Что с тобою, однако, было в тот день, когда ты мне писал? Неужто тебе еще неизвестно, что согласно поэтике новейшей школы (поэтике, преимущество коей перед другими поэтиками в том, что она таковой не является) прекрасное всегда состоит из трагического и буффонного 3. Этой-то второй составной части не хватает в твоем письме... Надеюсь, в следующий раз ты мне настрочишь целый том - с виньетками, заставками и проч. Хочу получить этакую окрошку из острот, непристойностей, взлетов чувства, все в куче, как попало, без порядка, без стиля, вперемешку, как в наших беседах, когда разговор идет, мчится, скачет, вдохновение брызжет, раздаются взрывы хохота, плечи наши трясутся от веселья. и мы корчимся на сиденьях кабриолета, как в тот достопамятно уморительный день, когда мы потешались над Леже с его шлепанцами из старых, обрезанных наискось сапог, с его жилетом натурального цвета античной бронзы и с украшавшими его плиточный пол плевками. Вот эти-то дни, эти упоительные утра, когда мы курили и болтали в Руане, в Довиле и т. д.,- они-то навсегда останутся со мною. Я вижу их вновь, они проходят передо мной, вот они, мы оба еще там, настолько это свежо, настолько недавно было, так явственно еще слышу я наши речи, когда мы лежали на животе под деревьями, с трубкою во рту, с потным лбом, глядя друг на друга и смеясь добрым сердечным смехом, который не гремит, но расплывается но лицу. Или еще - мы у камелька. Ты подле меня, в тре-\ шагах, слева, у двери, в руках у тебя щипцы для угля, ть( пачкаешь ими мой камин. Вот посадил еще одно белое пятно на наличник. Мы говорим о коллеже, о настоящем. также о прошлом, об этом призраке, которого нельзя ' оЩУпать' но ег0 ВИДИШЬ' носом чуешь, как мертвого зайца' вот он бегал, прыгал на лугу, и глядишь - он на столе. В конечном счете существование наше не есть ли нечто столь же мимолетное, как заяц,- оно скачет по лугам, оно появляется из темного леса, чтобы свалиться в яму, в огромную дыру? Но больше всего толковали мы о будущем, да, о будущем. Ах, будущее, розовый горизонт с ве-школепными узорами, с золотыми облаками, где мысли твои ласкают душу, куда в экстазе стремится сердце, горизонт этот, как и настоящий - ибо сравнение очень точно,- по мере того как продвигаешься вперед, все отступает - и вдруг нет его! В иные мгновения кажется - сейчас дотронешься до неба, ухватишься за него рукою, н - трах! снова равнина, а там уж и спуск в овраг, а ты все мчишься, сам себя подгоняя,- пока не разобьешь себе нос о камень, не влезешь ногами в дерьмо или не свалишься в канаву.

...Читай маркиза де Сада, читай его до последней страницы последнего тома - это пополнит твое нравственное образование и сообщит тебе блестящие мысли по философии истории 4.

26. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. РУАН, 14 НОЯБРЯ 1840.

Ум мой истощен и истомлен. Мне тошно, что я вернулся в вонючий край, где в небе не больше солнца, чем алмазов в заднице свиньи. Дерьмо эта Нормандия и вся милая Франция! Ах, как хотел бы я жить в Испании, в Италии или даже в Провансе! '

...Ненавижу Европу, Францию, мой край, мою изобильную родину, охотно послал бы ее ко всем чертям теперь, когда я приоткрыл дверь в иные края. Мне кажется, я был когда-то занесен ветром в эту страну грязи, а рожден-то я где-то далеко, потому что во мне всегда жили как бы воспоминания или смутные образы благоуханных берегов, синих морей. Я был рожден стать императором Кохинхины 2, курить трубки длиной в 36 туазов 3, иметь шесть тысяч жен и тысячу четыреста мальчиков, груду ятаганов, чтобы сшибать головы тем, чьи физиономии мне не нравятся, нумидийских коней, мраморные бассейны; а есть У меня всего только безмерные, ненасытные желания, жестокая скука и непрестанная зевота. Да еще оббитая носогрейка да пересушенный табак.

27. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. ТРУВИЛЬ, 21 СЕНТЯБРЯ 1841.

Сейчас прилив, море от меня в пятнадцати шагах у подножья лестницы Нотр-Дам. Сижу на стуле и пишу тебе, положив бумагу на колени. Полдень, солнце светит вовсю, я только из-за стола и основательно нагрузился, глаза слезятся, я рыгаю и перевариваю пищу, созерцая чудесный зеленый океан и величие творений бога, который все устроил наилучшим образом в наилучшем из возможных миров ', создав... ночь для влюбленных, людей для несчастья и зрелище океана для удовольствия подвыпивших. После завтрака бриз приятен; не беда, что он ломает мачты и топит людей; зато он треплет шевелюру некоего курящего господина, которому сие весьма приятно.

Однако земля была прекрасна и будет еще прекрасна. Дни прекрасны, когда их золотит заходящее солнце. Женщина всегда прекрасна, когда в любовном томлении трепещет и содрогается под поцелуями; но для кого? Кто ныне счастлив? Быть может, каторжники, у них-то еще есть гордость!

Прошли те времена, когда небеса и земля сочетались в величественном соитии. Солнце бледнеет и луна блекнет рядом с газовыми рожками. Всякий день какое-нибудь светило уходит: вчера это был бог, ныне любовь, завтра Искусство. Через сто лет, а может, через год всему великому, всему прекрасному, словом, всему, что есть поэт, придется от безделья перерезать себе горло или отправиться в Турцию и стать вероотступником 2.

28. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. РУАН, 30 НОЯБРЯ 1841.

Ты все корпишь? Это, пожалуй, унизительно; труд принижает человека. Глупцы утверждают, будто в труде его слава; но для меня это явный знак господня проклятия, печать упадка.

Мой кузен Арман Алле, которого ты знаешь, получает наследство; если до будущей пятницы не обнаружат завещания, наш голубчик положит в карман около семисот тысяч франков, а то и больше. О фортуна! Вот твои штуки! А такого великого художника, как я, ты оставляешь прозябать в дурацком среднем достатке. Гораций где-то говорит о золотой середине '. Для нас была бы королевской роскошью этакая золотая середина, приносящая миллионы О Америка, зачем ты не посылаешь мне дядюшек из недр твоих лесов! В татуировке или без оной, краснокожие или в перьях, осажи или ирокезы 2, мне безразлично! Были бы только богаты, приходились мне дядюшками и умирали! Как охотно сменял бы я свой студенческий билет на ресторанную карту! Как приятно было бы раскуривать сигары в десять су каким-нибудь кодексом! И т. д.

Я покамест еще не корплю над той благородной наукой, по ступеням коей ты восходишь столь твердою стопой и в каковой ты получишь... звание Доктора. Наука о справедливом и несправедливом мало меня привлекает; правосудие человеческое всегда казалось мне шутовством, еще более отвратительным, чем человеческая злоба; понятие судьи - по-моему, самая дикая идея, какая только может прийти в голову.

29. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. 31 ДЕКАБРЯ 1841

Помнишь, мы никогда не засыпали раньше полуночи, нам хотелось встретить Новый год, куря трубки, и чтобы каждый из нас, лежа в своей постели, слышал... как потрескивает, светясь в темноте, носогрейка другого. А какие речи произносили мы о Новом годе, встреча которого доставляла нам столько удовольствия, так была приятна!

Но завтра я буду один, совсем один; а так как я не желаю начинать новый год с того, чтобы рассматривать игрушки, приносить поздравления и делать визиты, то поднимусь, как обычно, в четыре часа, посижу за Гомером и покурю у окна, глядя на луну, освещающую крыши домов напротив, и не буду выходить весь день!!! И не сделаю ни одного визита! Пусть обижаются, тем хуже для них! Я никуда не хожу, никого не вижу, и меня никто не видит. Комиссар полиции не знает о моем существовании; пусть бы он и вовсе о нем не подозревал. Как говорит древний мудрец: "Скрывай свою жизнь и воздерживайся" '. А люди считают, что я неправ. Я-де должен бывать в свете, я - нелепый чудак, медведь, таких молодых людей редко и встретишь, у меня, конечно же, гнусное поведение, я не вылезаю из всяческих кафе, кабачков и т. д. Таково мнение буржуа обо мне. Кстати о буржуа, то-то завтра будет их полно на улицах! Сколько будет орденских розеток, белых галстуков! А какие плиссированные сорочки, праздничные костюмы и новые шляпы! В порту запестреет от нарядов руанцев и руанок с их малютками, которых будут пичкать глазированными каштанами и склеивать им кишки фруктовым сахаром.

30. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. РУАН, 22 ЯНВАРЯ 1842.

Что до экзамена, я своих книг по юриспруденции еще не раскрывал. Примусь в апреле или в мае; ' буду работать по пятнадцать часов, потом срежусь и стану честить экзаменаторов канальями, тупицами, пэрами Франции. Либо выдержу и тогда скажу, что я славно позубрил; буржуа станут глядеть на меня, как на человека недюжинного, коему предназначено украсить собою руанский суд и защищать спорящих из-за межевой стены, а также людей, что вытряхивают ковры через окно, убивают короля или, разрубив своих родственников на кусочки, рассовывают их по карманам,- и чем там еще развлекаются французы.

31. ГУРГО-ДЮГАЗОНУ. РУАН, 22 ЯНВАРЯ 1842.

Теперь, больше чем когда-либо, я нуждаюсь в беседе с вами, в ваших познаниях и в дружбе вашей. Я нахожусь сейчас в состоянии нравственного кризиса - вы это поняли, когда мы с вами виделись в последний раз. От вас я ничего не скрываю и говорю с вами не как со своим бывшим учителем, а так, словно вам всего двадцать лет и вы сидите вот здесь, напротив меня, у моего камина.

Итак, я изучаю право, то есть накупил книг по юриспруденции и записался на факультет. Через некоторое время я туда отправлюсь и рассчитываю сдать экзамены в июле. Продолжаю заниматься греческим и латынью и, возможно, буду ими заниматься всю жизнь. Мне нравится аромат этих прекрасных языков; Тацит для меня - что бронзовые барельефы, а Гомер прекрасен, как Средиземное море: те же чистые, синие волны, то же солнце и тот же горизонт. Но что неотступно преследует меня, от чего выпадает перо из моих рук, когда я делаю заметки, что заслоняет от меня книгу, которую я читаю, это моя давняя страсть, все та же навязчивая идея: писать! Вот почему я успеваю мало, хотя встаю очень рано и выхожу в город реже, чем когда-либо.

Я подошел к решающему моменту: надо либо отступить, либо идти вперед, в этом для меня сейчас все. Это - вопрос жизни или смерти. После того как я приму решение, ничто уже меня не остановит, пусть весь свет меня освистывает и оплевывает. Вы достаточно знаете мое упорство и стоическую выдержку, чтобы мне поверить. Я сумел бы получить диплом адвоката, но я не могу себе представить, что когда-нибудь мне придется вести дело о какой-то межевой стене или защищать несчастного отца семейства, обманутого надменным богачом. Когда мне говорят о профессии адвоката и уверяют: этот малый будет славно выступать,- потому что у меня широкие плечи и звучный голос,- признаюсь вам, в душе у меня что-то возмущается, я чувствую, что не создан для всей этой материальной, пошлой жизни. Напротив, с каждым днем я все больше восхищаюсь поэтами, открываю в них тысячи вещей, которых прежде не замечал. Схватываю соотношения и антитезы, точность которых меня поражает и т. д. И вот что я решил. У меня в голове три романа, три повествования в совершенно различных жанрах, требующих каждый совершенно особой манеры письма '. Этого довольно, чтобы доказать самому себе, есть ли у меня талант или нет.

Я вложу в них все, что сумею вложить по части стиля, страсти, ума, а там - посмотрим.

В апреле, надеюсь, смогу вам кое-что показать. То самое сентиментально-любовное варево, о котором вам говорил 2. Действия никакого 3. Изложить здесь его анализ не сумею, так как там все - сплошной анализ и психологическая анатомия. Может быть, это очень хорошо, но боюсь, как бы не оказалось очень фальшиво, да еще порядком претенциозно и напыщенно.

Прощайте, расстаюсь с вами - вам, пожалуй, уже надоело мое письмо, в котором я все толкую лишь о себе да о своих жалких страстишках. Но мне больше нечем вас занять - на балы я не хожу, газет не читаю.

32. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. РУАН, 23 ФЕВРАЛЯ 1842.

Надо приучаться смотреть на окружающих как на книги. Разумный человек их изучает, сопоставляет и из всего этого делает полезное для себя обобщение. Мир - всего лишь клавесин для истинного художника, в его власти извлекать звуки, либо повергающие в восторг, либо леденящие ужасом. Надобно изучать и хорошее общество,

и дурное. Истина есть во всем. Постараемся же понять все и ничего не осуждать. Вот способ многое узнать и сохранять спокойствие; а быть спокойным - немалое благо, это почти быть счастливым.

33. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. РУАН, 15 МАРТА 1842.

Что это значит, старый осел? Такой человек, как ты, дошел до подобного состояния! Успокойтесь, милейший, успокойтесь! Вместо того, чтобы столько заниматься правом, займитесь-ка немного философией, почитайте Рабле, Монтеня, Горация или еще какого-нибудь молодца, который смотрел на жизнь несколько спокойней, и раз навсегда зарубите себе на носу, что нечего требовать апельсинов от яблонь, солнца от Франции, любви от женщины, счастья от жизни. Отвечаю тебе без промедления, мне так хотелось бы развлечь тебя четверть часика веселой болтовней и вызвать улыбку на твоем лице письмом чуть неприличным и сумасбродным. Мне сдается, ты совсем пал духом... "Воскреснувший мертвец, виденье из кошмара, бык иль идальго ты из недр Кастильи старой" ', еще немного, и ты станешь, как Тассо, которого "я видел в Ферраре в плачевном состоянии, пережившего самого себя, не узнававшего ни себя, ни своих произведений" 2. Вспомни-ка Дкь герне, Боше, поездку в Верной, Добишона и других глупцов, благодаря коим земля не так скучна, хотя была такой спокон веку 3. Думай лучше о супе, о вареной говядине, о паштете из гусиной печенки, о шамбертене. Вправе ли ты сетовать на жизнь, когда еще есть бордель, где можно утешиться любовью, и бутылка вина, чтобы потерять рассудок! Возьми себя в руки, черт побери! Держись здорового образа жизни, по ночам валяй дурака, бей фонари, спорь с извозчикахми..., кури до одурения, ходи в кафе, сбегай, не заплатив, нахлобучивай кулаком шляпы, рыгай людям в лицо, разгоняй меланхолию и прославляй Провидение. Ибо век, в котором ты родился,- счастливый век: железные дороги бороздят землю; плывут тучи смолы и выпадают дожди из каменного угля, у нас есть асфальтовые тротуары и деревянные мостовые, исправительные дома для несовершеннолетних арестантов и сберегательные кассы для экономных слуг, неукоснительно откладывающих все, что стащили у своих хозяев. Г-н Эбер сочиняет обвинения, а епископы - послания; девки ходят к обедне, содержанки толкуют о морали, а правительство зящищая религию! Беднягу Теофиля Готье обвинил безнравственности г-н Фор; 4 писателей сажают в тюрьму а памфлетистам платят. Но самое смехотворное - суд, опекающий нравственность и карающий за покушения на ортодоксальные идеи. Впрочем, для меня нет в мире ничего более забавного, чем человеческое правосудие; когда человек судит человека - это зрелище, от которого я готов топнуть со смеху, не вызывай оно во мне презрения и не будь я вынужден теперь изучать кучу нелепостей, на основании коих вершат суд. Не знаю ничего глупее права, разве что изучение права; зубрю его с крайним отвращением, это занимает все мое сердце и весь ум, ничего не оставляя для другого. Меня даже начинает немного тревожить мой экзамен, да, немного, совсем чуть-чуть, и я из-за этого не стану себя утруждать ни на вот столечко. Скоро опять лето, это все, что мне надобно,- чтобы Сена была теплой и я мог купаться, чтобы цветы хорошо пахли и деревья давали тень. Знаешь эпитафию Генриха Гейне? Вот она: "Он любил розы Бренты" 5. Она бы могла быть и моей. Эпитафия Гарсона: 6 "Здесь покоится человек, предававшийся всем порокам".

Я часто с сожалением пожимаю плечами, думая о том, как мы себя изводим, какое беспокойство гложет нас,- надо быть сильным, надо приобрести состояние и имя. Как все это бессмысленно и ничтожно!

К чему страдать, томиться,
Уйдем в луга резвиться,
Где чистый ключ струится,
Лишь там покой и мир

День-деньской не снимать черного костюма, иметь сапоги, подтяжки, перчатки, книги, мнения, пробиваться, искать протекции, представляться, кланяться и прокладывать себе дорогу, ах, боже праведный!

Где ты. мой берег Фуэнтеррабии 8,- песок там золотой, море синее, дома черные, птицы поют среди руин!

А еще знаю я тропы в снегу, воздух свеж, и ветер поет в горных ущельях.

Одинокий пастух созывает там свистом разбежавшихся собак, грудь его открыта, дышит свободно, воздух напоен ароматом лиственниц.

Кто мне вернет бризы Средиземного моря? На его берегах раскрывается сердце, благоухает мирт, лепечут волны.

Да здравствует солнце, апельсиновые деревья, пальмы, лотосы, лодки, украшенные флажками, прохладные павильоны, вымощенные мрамором, где стены дышат любовью!

О, жить 5ы мне в шатре из тростника и бамбука на берегу Ганга! Как бы я слушал ночи напролет журчанье воды в камышах и воркованье птиц, гнездящихся в пожелтевших деревьях!

Боже правый, неужто ноги мои никогда не будут ступать по песку Сирии, когда багряный горизонт слепит глаза, когда земля вздымается пылающими спиралями и орлы парят в огненном небе? Неужто никогда не увижу я благоухающие некрополи, где ютящиеся рядом с мумиями царей гиены воют, когда наступает вечер, в час, когда верблюды ложатся у водоемов!

В тех краях звезды вчетверо крупнее наших, солнце гам сжигает, женщины в твоих объятьях извиваются и трепещут от поцелуев. На ногах и на руках у них браслеты и золотые кольца, а платья из белой прозрачной ткани.

Лишь изредка, когда заходит солнце, мне грезится, что я очутился в Арле; закатный свет озаряет цирк и золотит мраморные гробницы Алискана 9, и я вновь начинаю свое путешествие, ухожу все дальше, дальше, словно гонимый ветром лист!

Ах, вновь на Корсику меня уносят грезы,-
Лесами, чью кору обгладывают козы,
Оврагом теневым
Вдоль узенькой тропы, где шелестит цикада,
Рассеянно пленясь неровным шагом стада.
Скитаться вместе с ним 10.

Прекрасная вещь - воспоминание, это почти как желание, о котором сожалеешь.

34. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. РУАН, 25 ИЮНЯ 1842. I

Ты просишь писать тебе длинные письма - я на это ] неспособен: право меня убивает, отупляет, выводит из себя, я не могу его осилить. Проведя носом к носу с кодексом битых три часа, в течение которых я ничегошеньки не понял, я уже больше ни на что не гожусь: я готов покончить с собой (что было бы весьма досадно, ибо я подаю большие надежды). На другой день приходится снова приниматься за то, что делал накануне,- этаким манером с места не сдвинешься. Подобно пловцам при сильном я напрасно гребу руками - с каждым взмахом носит вспять, так что я оказываюсь позади того места, откуда отплывал.

35. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. ПАРИЖ, 22 ИЮЛЯ 1842.

Чудная наука - право! О, как это прекрасно, а главное, литературно! Ах, черт возьми! Какой стиль у господ Удо и Дюкудре! ' Какая артистическая голова у г-на Дю-рантона! А телосложение! Грек, да и только! И подумать, что уже целый месяц я не читал ни одного стиха, не слышал ни одной ноты, не помечтал хоть три часа спокойно, не жил ни минуты! В общем, старина, все это настолько меня измучило, что прошлой ночью, вообрази, мне даже приснилось право. Просто оскорбительно видеть подобные сны! Я обливаюсь кровавым потом, но если мне не удастся раздобыть конспекты лекций Удо, все пойдет к черту, мне отложат экзамен на будущий год. Ходил я смотреть, как сдают другие,- это, думаю, сейчас для меня наилучшее занятие. Придется вскоре и мне напялить эту мерзкую попону. Ох, послал бы я к чертям всякое право, лишь бы у меня было право курить свою трубку и, лежа навзничь, с полузакрытыми глазами, глядеть, как катятся по небу облака. Вот и все, чего я хочу. Разве я желаю стать выдающимся, стать влиятельным человеком, известным в округе, в департаменте, в трех провинциях, стать человеком тощим и с дурным пищеварением? Разве меня снедает честолюбие, как чистильщиков сапог, которые жаждут стать сапожниками, или кучеров, метящих в конюхи, или слуг, подражающих хозяевам, честолюбивое желание стать депутатом или министром, получить орден, быть муниципальным советником? Все это представляется мне крайне убогим и соблазняет столь же мало, как обед за сорок су или проповедь гуманности. Но такова всеобщая мания. И хотя бы из благовоспитанности, если не по велению вкуса, ради хорошего тона, если не из склонности, следует ныне не выделяться из толпы и предоставить все это всяческой сволочи, которая всегда рвется вперед и снует по улицам. Мы же останемся дома; с высокого нашего балкона будем смотреть на прохожих, а если порой разберет скука, ну что ж, плюнем им на головы и будем продолжать мирно беседовать и созерцать садящееся на горизонте солнце.

36. СЕСТРЕ КАРОЛИНЕ. ПАРИЖ, 25 ИЮЛЯ 1842.

Вчера я обедал у г-на Тардифа с г-ном и г-жой Допиас. В течение всего обеда вел себя примерно (костюм и манеры были у меня изысканны, словно у Мюрата). Но вечером вдруг зашла речь о Луи-Филиппе, и тут я стал поносить его из-за Версальского музея '. Ты только вообрази, этот боров, найдя, что картина Гро недостаточно велика, чтобы заполнить простенок, распорядился отодрать одну сторону рамы и прибавить два-три фута холста, размалеванного каким-то другим художником. Хотел бы я поглядеть на рожу этого художника. Тут г-н и г-жа Допиас - оба они ярые филипписты, приняты при дворе и, следовательно, как г-жа де Севинье, после того как станцевала с Людовиком XIV, твердят: какой великий король! 2 - были весьма скандализованы тем, как я о нем отзывался. Но ты же знаешь,- чем больше я возмущаю буржуа, тем мне приятней. Итак, я остался очень доволен этим вечером. Они, наверно, сочли меня легитимистом, потому что я "прохаживался" также и насчет участников оппозиции... Изучение права портит мой характер до крайности: я вечно ворчу, брюзжу, проклинаю, браню даже самого себя и наедине с собой. Третьего дня вечером готов был дать сто франков (которых у меня не было), только бы влепить затрещину кому-нибудь, все равно кому.

37. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. ТРУВИЛЬ, 6 СЕНТЯБРЯ 1842.

Читаю Ронсара, Рабле, Горация, но понемногу и изредка, как едят трюфели. Почти для всех литературная пища состоит из газет, истории и философии, подобно тому как буржуа ежедневно едят жареный картофель, вареную говядину, фасоль, телячьи котлеты, орошая все это сидром или водой и вином. Лакомки стиля, истинные гурманы, жаждут более изысканных блюд, менее разбавленных соусов, более тонких вин. Ах, что за молодчина Ронсар! Чтобы долго не толковать, прочти-ка, старый знаток, вот это:

В постели, среди тьмы,
Наконец сплетемся мы,
Подражая в ласках томных
Всем любовникам: они
Отдаются искони
Сотням прихотей нескромных

38. СЕСТРЕ КАРОЛИНЕ. 16 НОЯБРЯ 1842

39. СЕСТРЕ КАРОЛИНЕ. ПАРИЖ, ПОСЛЕ 21 ДЕКАБРЯ 1842.

В ближайшую субботу я приглашен на ежегодный званый ужин к моему другу Морису х. Я дал согласие - это немного успокоит мои нервы.

Диалог (он произошел час тому назад):
Я и моя консьержка. (Я слышу шум.)

Консьержка (из прихожей). Это я, сударь, не беспокойтесь. (Консьержка открывает дверь...) Принесла вам спичек, сударь, вам, наверно, нужны?

Я. Да.

Консьержка. Вы их столько жжете. Так много трудитесь, сударь. Ах, сколько вы трудитесь! Я бы так не могла, прямо вам скажу.

Я- Да.

Консьержка. Скоро уж поедете домой. И правильно сделаете.

Я. Да.

Консьержка. Вам полезно будет подышать воздухом - ведь с тех пор как вы здесь, вам, конечно, конечно...

Я (с нажимом). Да.

Консьержка (повышая голос...). Ваши родители должны быть довольны, что у них такой сын, как вы. (Это ее навязчивая идея, она это уже говорила Амару.)

Я. Да.

Консьержка. Потому как для родителей, знаете ли, нет ничего приятней, чем видеть, что их дети усердно трудятся. Честно говоря, когда вижу Альфонсину за работой, нет для меня большей радости. Надо трудиться, надо трудиться, твержу я ей каждый день, ты, гадкая лентяйка! Долго ты будешь сидеть вот так, сложа руки? Но должна вам сказать, моя бедняжка Альфонсина немного неженка. Вот теперь у нее на пальце нарывчик, она уже и шить не может. Ей-то приходится не так трудно, как мне, да. Но когда я была молодой, я лицом была красивей, чем она. Право слово, она с лица не так хороша, как я,- я это ей каждый божий день твержу: Альфонсина, ты лицом не так хороша, как я была. Но с вами, сударь, с вами другое дело - у вас голова трудится, память-то какая надобна. Конечно же, вам очень-очень нужно подышать воздухом.

Дальше я не слушал, а она все продолжала говорить 2.

40. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. ПАРИЖ, 11 МАРТА 1843.

Меньше чем через месяц надо уже будет думать о следующем экзамене '. Это как удары по наковальне - то один молот бьет, то другой. А я - в роли наковальни. С января живу довольно спокойно - притворяюсь, будто учу греческий, выдергиваю то здесь, то там несколько латинских строк, чтобы не читать по-французски, говорю, будто посещаю юридический факультет, а на самом деле туда ни ногой, много курю, отлично сплю, охотно обедаю в городе, особенно у тех, кто меня хорошо принимает, занимаюсь литературой и искусством во все часы дня и ночи, зеваю, "сомневаюсь, дурачусь и фантазирую" 2.

41. СЕСТРЕ КАРОЛИНЕ. ПАРИЖ, РАНЕЕ 6 ИЮНЯ 1843.

Что до меня, я был бы радехонек отправиться хоть в Бото ', так опостылело мне житье здесь. Мир велик, и путешественник - истинный его владыка. Ах, зачем я не путешественник! Сколько на свете огромных морей и девственных лесов, пустынь, которых и на коне не одолеешь, бескрайних горизонтов, глубоких долин, безбрежных равнин! Есть где разгуляться - да не тут-то было! Существует еще, видите ли, на свете крошечная, ничтожная точка, именуемая Париж, и в этой точке есть другая, уж вовсе невидимая точечка - Юридический факультет. И именно здесь я должен жить, именно здесь обречен мозолить себе ягодицы на деревянных скамьях и терпеть лектора, который обрушивает на наши плечи свои свинцовые или, если угодно, бронзовые словеса. Я, правда, еще посещаю лекции, но уже не слушаю -пустая трата времени. Я сыт по горло, я вконец обалдел. R схищаюсь молодцами, которые прилежно записывают, при этом приливы ярости и скуки не туманят им голову. Суди сама, в каком я должен быть состоянии, проглотив подряд две лекции,- а это случается часто. Ненависть, испытываемая мною к этой науке, переходит, видимо, на тех кто ее излагает,- а может, и наоборот; и, будь моя воля, уж я бы отправил г-на Удо и компанию 2 строить укрепления и подгонял бы их здоровыми пинками. А покамест тружусь из последних сил, чтобы сдать экзамен как можно раньше и как можно лучше. Но если бы кто увидел, как я в одиночестве вбиваю себе в мозг дивный французский язык гражданского кодекса и смакую поэзию кодекса процессуального, он мог бы похвалиться, что видел нечто плачевное и потешное. Черт подери, предпочитаю быть неверским газетчиком или папашей Куйером, честное слово!

42. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. НОЖАН, 2 СЕНТЯБРЯ 1843.

Ах, без трубки жизнь была бы пресной, без сигары - бесцветной, без жевательного табака - невыносимой! Глупцы твердят: "Странное удовольствие, все уходит дымом!" Словно все самое прекрасное на свете не уходит дымом! А слава, а любовь? А мечты, куда уходят они, куда они уходят, друзья мои? Скажите на милость, от самых упоительных восторгов юноши, от самых страстных лобзаний итальянки, от самых искусных ударов шпаги героя - осталось ли от них в мире больше, чем от последней выкуренной мною трубки? Должен сказать, что люди дельные очень забавны, и это им мы обязаны теми немногими элементами комического, которые еще сохраняются в наш век. Ни священник у алтаря, ни нагруженный навозом осел, ни ощетинившийся метафорами поэт, ни порядочная женщина не кажутся мне столь комичными, как серьезный человек.

Итак, я сообщил, что курю; добавлю, что немного читаю Ронсара, моего великого, прекрасного Ронсара, особое благоговение к которому питаю не я один. Странная вещь - репутация. Только подумать, что такой педант, как Малерб, такая рыбья кровь, как Буало, затмили этого человека и что французы, народ живого ума, все еще придерживаются их мнения! ' О вкусы, о свиньи, свиньи во Фраках, двуногие свиньи в пальто!

Итак, я тебе сообщил, что читаю Ронсара, ну, а еще. что бишь я делаю еще? Так вот, я купаюсь в Сене, увы! не в море, а в месте, называемом Ливон, рядом с водопадом, который там шумит у мельницы. На днях собираюсь совершить несколько прогулок по окрестностям, а потом, думаю, через недельку, мы возвратимся в Руан, старинную столицу Нормандии, главный город департамента Нижняя Сена, город, замечательный своими мануфактурами, родину Дюгерне, Карбонье, Корнеля, Жувене, Эгуэ - швейцара в коллеже,- Фонтенеля, Жерико, Крепе, отца и сына; 2 там идет крупная торговля хлопчатобумажными тканями, там есть красивые церкви и глупые жители. Он мне мерзок, ненавистен, я призываю на него все кары небесные за то, что там родился. Горе стенам, приютившим меня, горе буржуа, что знали меня карапузом, и мостовым, на которых твердели мои пятки! О Аттила, любезный человеколюбец, когда ж ты вернешься с четырьмястами тысячами всадников, чтобы испепелить эту милую Францию, страну сапожных стелек и подтяжек? И, прошу тебя, начни с Парижа и заодно с Руана 3.

43. СЕСТРЕ КАРОЛИНЕ. ПАРИЖ, 3 ДЕКАБРЯ 1843.

Ты ждешь подробностей о Викторе Гюго '. Что ж тебе о нем рассказать? Это человек как всякий другой, с довольно некрасивым лицом и довольно заурядной внешностью. У него чудесные зубы, великолепный лоб, но нет ни бровей, ни ресниц. Говорит мало, впечатление такое, будто следит за собой и опасается сказать лишнее; весьма вежлив и немного напыщен. Мне очень нравится его голос. Мне доставляет удовольствие наблюдать его вблизи; я глядел на него с удивлением, как на шкатулку, в которой лежат миллионы и королевские бриллианты, думая обо всем том, что создал этот человек, сидевший рядом со мной на невысоком стуле, и не сводя глаз с его правой руки, которая написала столько прекрасных вещей. А ведь этот человек волновал мое сердце сильнее, чем кто-либо другой с самого моего рождения, и из людей мне незнакомых я, пожалуй, его любил больше всех. Беседа шла о пытках, о мести, о ворах и т. д. Больше всех говорили великий человек и я; уж не помню, умно я говорил или глупо, но говорил много.

44. СЕСТРЕ КАРОЛИНЕ. ПАРИЖ, 20 ДЕКАБРЯ 1843.

Можешь передать благодарность г-же Жетилла за приглашение, но я не пойду, мне это ни к чему - я не танцую и не играю, так что на балы мне ходить незачем. Я медведь и хочу остаться медведем в своей берлоге, в своей пещере, в своей шкуре, в своей старой медвежьей шкуре, для меня главное - покой и быть подальше от буржуа обоего пола '.

45. ЛУИ ДЕ КОРМЕНЕНУ. РУАН, 7 ИЮНЯ 1844.

Вот уж, наверно, вы меня браните, дорогой мой Луи! Но что поделаешь с человеком, который половину времени хворает '. а другую половину скучает так, что нет ни сил, ни мыслей писать даже те простые, нежные слова, которые мне хотелось бы вам послать! Знаете ли вы, что такое скука? Не та обычная, пошлая скука, причина коей в безделье или в болезни, но скука нынешняя, которая гложет человеку нутро и превращает его из существа разумного в ходячую тень, в мыслящее привидение 2. Ах, сочувствую вам, если эта проказа вам знакома. Иногда думаешь: ты от нее излечился, но в один прекрасный день просыпаешься, страдая сильней, чем прежде. Вам, наверно, случалось видеть разноцветные стекла, которыми украшают беседки удалившиеся на покой шапочники. Через них видишь поля красными, синими, желтыми. Скука - нечто подобное. Самые прекрасные вещи, когда смотришь на них через нее, окрашиваются в ее цвета и отражают ее уныние. Что до меня, это моя юношеская болезнь, она возвращается в дурные дни вроде нынешнего. Обо мне не скажешь, как о Пантагрюэле: "...а потом учился какие-нибудь жалкие полчасика, но мысли его были постоянно на кухне" 3. Мои мысли - в вещах менее приятных: в пиявках, которые мне ставили вчера и от которых чешутся уши; в пилюле, только что проглоченной и еще плавающей в моем желудке среди выпитого вслед за нею стакана воды.

У меня, знаете ли, нет причин веселиться! Уехал Максим - думаю, вас это огорчает 4. А мне не дают покоя нервы. Когда же мы снова окажемся все вместе в Париже, в Добром здравии и в хорошем настроении? Вот было бы славно устроить маленький кружок добрых друзей, людей искусства, которые жили бы вместе и два-три раза в неделю собирались бы за вкусным блюдом, спрыскивая ого хорошим вином и одновременно смакуя какого-нибудь сочного поэта! Я часто предаюсь этой мечте - она менее дерзка, чем многие другие, но, может быть, и ей не суждено сбыться? Недавно был на море, теперь вернулся в свой скучнейший город - вот почему скучаю сильней, чем когда-либо. Созерцание прекрасного всегда повергает на какое-то время в грусть. Похоже, мы способны воспринять лишь определенную дозу прекрасного, чуть больше - и мы утомлены. Вот почему натуры посредственные предпочитают вид реки океану, и столько людей провозглашают Беранже первым французским поэтом 5. Не будем, однако, смешивать зевоту мещанина над Гомером с глубоким размышлением, с волнующими, почти болезненными грезами, посещающими сердце поэта, когда он зрит колоссов и с отчаянием говорит себе: "О altitu-do!" [О высота (лат..)] Поэтому я восхищаюсь Нероном: это величайший человек античного мира! Горе тому, кто не трепещет, читая Светония! Недавно прочел жизнеописание Гелиогабала у Плутарха. Красота этого человека иная, чем Нерона '. Здесь больше азиатского, лихорадочного, романтичного, необузданного: это закат дня, бред при факелах. Зато Нерон более спокоен, более прекрасен, античен, уравновешен, в общем,- стоит выше. С приходом христианства массы утратили свою поэтичность. А о нынешних временах по части грандиозного и говорить нечего. Тут нечем напитать воображение последнего фельетониста.

Польщен, что вы разделяете мою ненависть к Сент-Бе-ву и всей его лавочке 8. Я больше всего люблю фразу энергичную, содержательную, четкую, с выпуклыми мышцами, со смуглой кожей; люблю фразу мужскую, а не женскую, вроде тех, что столь часты у Ламартина и в меньшей степени у Вильмена. Писатели, которых читаю постоянно, мои настольные книги,- это Монтень, Рабле, Ренье, Лаб-рюйер и Лесаж. Признаюсь, я обожаю прозу Вольтера и его повести - это для меня вкуснейшее лакомство. "Кандида" читал раз двадцать, перевел его на английский и время от времени все еще почитываю. Теперь перечитываю Тацита. Немного погодя, когда мне станет лучше, снова примусь за Гомера и Шекспира. Гомер и Шекспир - здесь есть все! Прочие поэты, даже самые великие, кажутся рядом с ними маленькими.

ЭММАНЮЭЛЮ БАССУ ДЕ СЕНТ-УАНУ. РУАН, ЯНВАРЬ 1845.

Мне они (башмаки) больше не нужны, потому что я не 1хожу из своей комнаты. Никого не вижу, кроме Аль-Жпеда Лепуатвена, живу одиноко, как медведь. Все лето повел, катаясь на лодке и читая Шекспира. С тех пор как ы приехали из деревни, немало прочитал и поработал ' - теперь много занимаюсь греческим и повторяю историю. В моей болезни есть то преимущество, что мне предостав-1яют проводить время по своему усмотрению, а это в жизни очень важно - не знаю, есть ли на свете для меня что-нибудь привлекательней, чем хорошо натопленная комната с любимыми книгами и ничем не ограниченный досуг. Что до моего здоровья, оно, в общем-то, стало лучше, однако при этих проклятых нервных заболеваниях выздоровление идет так медленно, что почти неощутимо.

47. АЛЬФРЕДУ ЛЕПУАТВЕНУ. НОЖАН-НА-СЕНЕ. 2 АПРЕЛЯ 1845.

Раздобыв у Панофки адрес г-жи Прадье, я поспешил на улицу Лаффит и спросил у консьержа дома № 42 номер квартиры этой падшей женщины. Ах, какой это был для меня урок, и как нелепо я там выглядел! Я изображал порядочного человека и одновременно - мерзавца! Я одобрил ее поведение, объявил себя приверженцем адюльтера и, пожалуй, даже удивил ее своей снисходительностью. Бесспорно одно - она была чрезвычайно польщена моим визитом и пригласила меня отужинать у нее в следующий приезд. Все это надо бы описать в подробностях, в красках, отшлифовать '. Для такого человека, как ты, я бы это сделал, если бы позавчера не ободрал себе палец, что вынуждает меня писать медленно и мешает на каждом слове.

Мне была противна низость всех этих людей, ополчившихся на бедную женщину... У нее отняли детей, отняли все.

...Завтра уезжаем из Ножана и без задержек прибудем в Арль и Марсель . Зато на обратном пути из Генуи поедем по Югу не торопясь... В Марселе я навещу г-жу Фуко, урожденную Элали де Ланглад - то-то будет горько и комично, особенно если окажется, что она подурнела, чего я, впрочем, ожидаю. Буржуа сказал бы: вас ждет большое разочарование. Но мне редко доводилось испытывать разочарование, потому что мало было очарований 3. Какая пошлая глупость - превозносить ложь, заявляя: поэзия живет иллюзиями! Словно разочарование само по себе не поэтичнее во сто крат! Впрочем, в обоих этих словах бездна нелепостей.

48. АЛЬФРЕДУ ЛЕПУАТВЕНУ. МАРСЕЛЬ. 15 АПРЕЛЯ 1845.

Уф, уф! Вообрази человека, переводящего дух после высокого подъема, лошадь, остановившуюся после долгой скачки, словом, что угодно, лишь бы это был образ воли, освобождения и покоя,- и ты представишь себе меня за письмом к тебе. Чем дальше, тем более неспособным чувствую себя жить, как все, участвовать в семейных радостях, загораться тем, что вызывает восторг, и заставлять себя краснеть от того, чем возмущаются. Изо всех сил стараюсь укрыть святая святых своей души: увы, напрасный труд! Лучи пробиваются наружу и выдают скрытое в душе божество. Да, в глубине у меня - спокойствие, но на поверхности все меня волнует. Сердцу легче приказывать, чем лицу. Заклинаю тебя, дорогой, нежный мой Альфред... всем самым для тебя священным, всем истинным и великим, никогда никого не бери себе в спутники! никого! Я хотел увидеть Эг-Морт, и я не видел Эг-Морт; не видел Сент-Бом и пещеру Магдалины, поле битвы Мария ' и т. д. Ничего из всего этого я не увидел, потому что не был один, не был свободен.

49. АЛЬФРЕДУ ЛЕПУАТВЕНУ. ГЕНУЯ, 1 МАЯ 1845.

С тех пор, как ты получил мое последнее письмо, мне довелось пережить несколько часов ужасной тревоги, я страдал так, как уже давно не страдал. Чтоб понять это. от тебя потребуется все напряжение ума, на какое ты способен.

...Мое путешествие, до сих пор весьма удачное в смысле внешне материальном, было слишком грубым в том, что касается поэзии, чтобы я желал продолжать его далее. В Неаполе я испытывал бы впечатления утонченные, и одна мысль о том, что они могут быть на тысячу ладов испорчены, меня ужасала. Когда поеду туда, я хочу познакомиться с этим древним городом в самой его сути; .хочу быть свободен, располагать собою, быть один или же с тобою, но ни с кем другим, спать под открытым небом, когда вздумается, выходить из дому, не зная, когда вернусь от тогда-то я позволю своим мыслям без помех j умолчаний изливаться еще горяченькими, у них будет время согреться и кипеть, сколько им угодно: я буду врастать в окружающее, принимая его цвет, и погружаться в него со всей ни с кем не разделенной любовью. Путешествие должно быть серьезным трудом, иначе оно, если только не пьянствовать целыми днями, становится одним из самых горьких и в то же время самых глупых занятий. Если б ты знал, сколько окружающие невольно погубили зарождавшегося во мне, сколько у меня отымают и сколько я несу потерь, ты был бы прямо возмущен, ты, ничем не возмущающийся, как "порядочный человек" Ларошфуко '.

...Я видел поистине прекрасную дорогу, это Корниш 2, и теперь нахожусь в прекрасном, истинно прекрасном городе - в Генуе. Ходишь по мрамору, кругом все мрамор: лестницы, балконы, дворцы. Дворцы стоят вплотную; проходя по улице, видишь высокие патрицианские потолки, сплошь в росписи и позолоте. Много хожу по церквам, слушаю пенье и игру на органе, смотрю на монахов, разглядываю ризы, алтари, статуи. В прежнее время у меня, быть может, возникло бы гораздо больше мыслей, чем теперь (каких, не знаю); я, возможно, больше бы размышлял и меньше смотрел. Теперь, напротив, глаза у меня широко открыты на все, смотрю наивно и просто, а это, пожалуй, и лучше.

Присутствовал на двух погребениях, которые опишу тебе во всех подробностях.

В Ницце, хоть я и собирался, но не был на кладбище, где гниет наш бедняга дез Ог. Это показалось бы смешным.

...По пути из Фрежюса в Антиб мы проезжали через Эстерель, и я видел справа бессмертный постоялый двор Адре; 3 смотрел на него с благоговением, думая, что отсюда великий Робер Макер начал свой полет в будущее, отсюда вышел величайший символ эпохи, некий девиз века нашего. Такие типы создаются не каждый день, после Дон Жуана я не знаю другого столь значительного. Кстати о Дон Жуане, ради него стоит сюда приехать и помечтать; так приятно воображать его себе, когда ходишь по этим итальянским храмам, под мраморными сводами, при свете розовых лучей, проникающих сквозь алые занавеси, когда смотришь на смуглые шеи коленопреклоненных женщин; на голове у них у всех большие белые вуали, в ушах Длинные золотые или серебряные серьги 4. Как сладостно, думаю, предаваться здесь любви вечерком, укрывшись за исповедальней, в час, когда зажигают лампы. Но все это н< для нас; мы созданы, чтобы это чувствовать, высказывать но не наслаждаться этим. Как дела с твоим романом? Продвигается ли? Доволен ли ты им? Мне не терпится увидеть все целиком. Думай лишь об Искусстве, лишь о нем, о нем одном, ибо в нем все! Трудись, так хочет бог, по-моему, это ясно.

50. АЛЬФРЕДУ ЛЕПУАТВЕНУ. МИЛАН. 13 МАЯ 1845.

Я видел поля сражений при Маренго, при Нови и при Версейе ', но был тогда в таком плачевном состоянии, что меня это не тронуло. Все думал о потолках генуэзских дворцов (под сенью которых, наверно, так горделиво любят). Любовь к античности у меня в крови, я бываю взволнован до глубин моего существа, когда думаю о римских судах, бороздивших неподвижные и вечно волнующиеся воды этого вечно юного моря. Быть может, океан краше, однако здесь, из-за отсутствия приливов, разделяющих время на правильные промежутки, как бы забываешь о том, что прошлое далеко и что между тобой и Клеопатрой пролегли века. Ах, старина, когда же нам с тобой удастся полежать на песке Александрии или поспать в тени платанов Геллеспонта?

Ты подыхаешь со скуки, ты лопаешься от бешенства, ты умираешь от тоски, ты задыхаешься... наберись терпенья, о лев пустыни] Я тоже долго задыхался; стены моей комнаты на улице Эст 2 еще помнят мои ужасные проклятья, топанье ногой и вопли отчаяния, которые я испускал в одиночестве: о, как я там рычал, как зевал! Приучи свою грудь потреблять меньше воздуха - с тем большей радостью она расширится, когда ты окажешься на вершинах и придется дышать воздухом ураганов. Думай, трудись, пиши, засучи повыше, до плеч, рукава и обтесывай свой мрамор, как добрый работник, который даже не оборачивается и с улыбкой, в поте лица, исполняет свой урок. Путешествия хороши во второй половине жизни художника, но в первой лучше выложить все, что у тебя есть поистине своего, неповторимого, индивидуального. Итак, думай о том, чем может стать для тебя через несколько лет большая поездка по Востоку, дай волю своей музе, не тревожась о человеке, и ты почувствуешь, что ум твой день ото дня растет, тебе самому на удивленье. Единственное средство не быть несчастным -- замкнуться в Искусстве, все прочее почитать за ничто; гордость, когда она опи-ается на широкое основание, все заменяет. Что до меня, то по правде, мне довольно хорошо, с тех пор как я согласился, чтобы мне всегда было плохо. Не считаешь ли ты, что я многого лишен и что я вполне мог бы быть столь же щедрым, как самые богатые, столь же нежным, как влюбленные, столь же чувственным, как необузданные сластолюбцы? Однако я не завидую ни богатству, ни любви, ни плотским утехам, и люди дивятся моему благоразумию. Жизни практической я сказал окончательное "прости". Моя нервная болезнь стала переходом между этими двумя состояниями 3. Отныне и впредь на долгие годы не прошу ничего, кроме пяти-шести спокойных часов в своей комнате, жаркого огня в камине зимой да двух свечей на каждый вечер...

Мне очень хочется взглянуть, что ты сделал после того, как мы расстались. Через четыре-пять недель мы все это прочтем вместе, одни, для себя, у себя, вдали от мира и от буржуа, зарывшись в своей норе, как медведи, и ворча под тройным слоем меха. Я все еще обдумываю восточную повесть, которую буду писать зимою 4. а несколько дней тому назад у меня зародилась довольно четкая идея драмы - эпизод корсиканской войны, который я вычитал в истории Генуи 5. Видел недавно картину Брейгеля, изображающую искушение святого Антония; 6 она навела меня на мысль переделать "Искушение святого Антония" для театра, но тут потребовался бы кто-нибудь поискуснее меня. Я отдал бы, не глядя, полный комплект "Монитёра" 7, имей я его. да сто тысяч франков в придачу за эту картину, которую большинство публики наверняка считает плохой.

51. АЛЬФРЕДУ ЛЕПУАТВЕНУ. ЖЕНЕВА, 26 МАЯ 1845.

Третьего дня видел имя Байрона, написанное на одном из столбов подземелья, где держали в заточении Шильон-ского узника. Это доставило мне высокую радость. Я больше думал о Байроне, чем об узнике ', и у меня не появилось ни единой мысли насчет тирании и рабства. Думал все время о человеке с бледным лицом, который однажды явился сюда, ходил здесь взад и вперед, написал свое имя на камне и ушел. Надо быть очень храбрым или очень глупым человеком, чтобы после этого написать свое имя в подобном месте. Скала испещрена этими именами, исцарапана в сотне мест. Среди имен неизвестных я прочитал там имена Виктора Гюго и Жорж Санд. Мне стало стыдно за них. Я предполагал в них больше вкуса. Прочитал также написанное карандашом: "Г-жа Виардо, урожденная Полина Гарсиа" - и вот это меня рассмешило. Г-жа Виардо, урожденная Полина Гарсиа, которая думает о воспетых поэтом страданиях и желает, чтобы они стали известны публике,- вот чудесный гротеск, он, выражаясь парламентским стилем, возбудил во мне чувство веселья.

Имя Байрона выгравировано сбоку, буквы уже стали черными, будто их покрыли чернилами, чтобы лучше выделялись,- действительно, оно блестит на серой колонне и бросается в глаза входящему. Несколько ниже имени камень слегка истерт, словно могучая рука, опиравшаяся на него, тяжестью своей сделала вмятину. Долго стоял я, погруженный в размышления, перед этими пятью буквами.

Нынче вечером я, покуривая сигару, гулял по островку на озере, напротив нашей гостиницы, его называют островом Жан-Жака из-за стоящей там статуи работы Прадье. Этот островок - место прогулок, по вечерам там играет музыка. Когда я подошел к подножью статуи, духовые инструменты играли тихо, было уже почти совсем темно, публика сидела на скамьях лицом к озеру под высокими деревьями, чьи кроны, хоть и спокойные, все же слегка шелестели. Старик Руссо неподвижно стоял на своем пьедестале и все это слушал. Я вздрогнул, звуки тромбонов и флейт пронзили мне душу. После анданте заиграли веселую часть с множеством фанфар. Мне пришли на ум театр, оркестр, ложи с дамами в пудреных париках, потрясения славы и эти строки из "Исповеди": "Ж.-Ж., думал ли ты, что пятнадцать лет спустя, задыхающийся, растерянный..."2 Музыка все продолжалась. От одной симфонии до другой я все откладывал возвращение в гостиницу, наконец ушел. На двух концах Женевского озера высятся два гения, отбрасывающие тень более величественную, чем тамошние горы: Байрон и Руссо, два молодца, два грубияна, "из которых вышли бы неплохие адвокаты" 3.

Ты пишешь, что начинаешь все больше и больше любить природу; я же порой люблю ее до исступления. Иногда смотрю на животных и даже на деревья с нежностью, доходящей до симпатической общности; я ощуяю прямо-таки чувственное наслаждение от одного их 1да, но только когда вижу четко. Несколько дней назад повстречал трех жалких идиоток, они попросили у меня щтюстыни. Ужасные, отталкивающие своим уродством i кретинизмом, они не могли говорить, с трудом передвигались. Завидев меня, они принялись делать знаки, желая показать, что меня любят; улыбались, трогали руками себе -шца и посылали мне поцелуи. В Пон-л'Эвеке моему отцу принадлежит луг, у сторожа которого дочь слабоумная; когда она впервые меня увидела, она тоже выказывала странную нежность ко мне. Я привлекаю сумасшедших и животных. Может, они догадываются, что я их понимаю, что я проникаю в их мир?

52. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. КРУАССЕ, 15 ИЮНЯ 1845.

Итак, я остаюсь один с отцом и матерью - летом в Круассе, зимой в своей комнате; в своей руанской комнате! Но только в Круассе у меня есть лодка и сад, вдобавок там я дальше от руанцев, которые, как ни мало я с ними обшдюсь, давят^на мои плечи таким грузом, как могут одни земляки. Снова примусь, как встарь, читать, писать, мечтать, курить. Хотя жизнь моя и спокойна, веселого в ней мало. И однако на ближайшие годы я другой не желаю. Мне даже захотелось купить себе хорошего медведя (нарисованного), вставить его в рамку и повесить у себя в комнате с подписью: Портрет Гюстава Флобера, дабы тем выразить свои нравственные склонности и отношение к обществу. Опять засяду за греческий и, если через два года не буду бегло читать, окончательно пошлю его к черту,- так давно вожусь с ним и все еще ничего не знаю. Итак, если станешь думать обо мне, можешь представить себе своего друга облокотившимся на стол, поплевывающим в камин или гребущим в лодке - таким, как ты его знаешь; я не меняюсь, я неизменен, как сапог... разумеется, лакированный! Стоптаться я, конечно, могу, но лак не сойдет.

...Вот ты и стал человеком солидным, устроенным, благочестивым, облеченным почетными обязанностями и призванным защищать общественную нравственность '. Взгляни сейчас же на себя в зеркало и скажи: неужто тебя не разбирает смех? Если нет, тем хуже для тебя, это доказательство, что ты настолько уже погряз в своей профессии, что от нее поглупел. Что ж, занимайся ею со всем усердием, расчудесной этой профессией, но не принимал ее всерьез; сохраняй всегда философическую иронию; ради любви ко мне не принимай себя всерьез.

Новости: Бодри женился - в субботу минула неделя - на девице Сенар 2. Подеста тоже женился; Ланглине, клерк г-на Лепуатвена, женился также; женился еще и Денуэт. Все вокруг женятся, кроме меня; да еще тебя, о тебе я на минутку позабыл; но вскоре это случится п с тобой, когда станешь настоящим королевским прокурором 3. Есть такие должности, на которых человек почти вынужден обзавестись женой, как обладателям известного состояния неприлично не иметь собственного выезда. Так смелей же, натянем белые перчатки, пристегнем подтяжки, пойдем к муниципальному чиновнику, возьмем себе законную... Мне уж не терпится увидеть тебя с отпрыском, каким-нибудь Виктором, Адольфом или Артюром, которого будут звать Тотор, Додоф или Тютюр, наряжать артиллеристом, и он будет читать басни: "Вороне где-то бог послал" и т. д. 4

53. АЛЬФРЕДУ ЛЕПУАТВЕНУ. КРУАССЕ, 17 ИЮНЯ 1845.
Опять в моем логове!
Опять, как прежде, в одиночестве!

Мне здесь так худо, что становится даже хорошо; отныне и впредь ничего иного не прошу. Чего мне в конце-то концов надобно? Свободы и досуга, не правда ли? Я добровольно отказался от стольких вещей, что чувствую себя богатым среди полной нищеты. Мне, впрочем надо еще кое-чего достигнуть. Мое воспитание чувств ' не завершено, но, возможно, я к этому уже подхожу. Думал ли ты когда, дорогой мой, нежный друг, сколько слез проливается из-за ужасного слова "счастье"? Без этого слова люди спали бы спокойней и жили куда приятней. Во мне иногда возникает странное томление по любви, хоть я и проникся глубочайшим отвращением к ней; оно, возможно, проходило бы незамеченным, не будь я постоянно настороже и не следи я так зорко за игрою своего сердца.

Воротясь сюда, я не испытал той грусти, какая снедала меня пять лет тому назад 2. Помнишь, в каком я был состоянии всю ту зиму, когда по четвергам приходил вечером к тебе от Шерюэля, в теплом синем пальто, с промокшими от снега ногами и грел их у твоего камина? Да, жизнь я прожил горькую и не хотел бы к ней вернуться; теперь моя жизнь как будто устроилась, обрела разме-енность. Горизонты у нее теперь менее широки и, главное, увы, не так разнообразны, но, быть может, стали хуже, потому что сузились. Вот передо мною на столе книги, окна в комнате открыты, все покойно; в листве еще слегка шуршит дождь, и луна проплывает за большим тюльпановым деревом, которое чернеет на фоне синего неба.

54. СЕСТРЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 10 ИЮЛЯ 1845.

Как говаривал Шерюэль, я - престранный малый; когда-то я думал, будто себя знаю, но, анализируя себя, пришел к выводу, что не знаю, что я такое; тогда я избавился от глупой претензии ощупью искать свой путь в темной комнате сердца, которую время от времени освещает беглая молния, правда, все открывающая взору, но зато надолго тебя ослепляющая. Говоришь себе: я видел то, видел это, о. я, конечно же, найду дорогу, и начинаешь идти, но натыкаешься на все стены, расшибаешься обо все углы. Черт меня побери, если я знаю, почему у меня возникло это сравнение. Просто очень давно не писал, а мне время от времени надо поупражняться в стиле, как бывает потребность подышать воздухом, выпить хорошего вина, как все бесполезные потребности, они же самые реальные и самые настоятельные. Прощай, кончается бумага, и это твое счастье, потому что я в ударе.

55. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. КРУАССЕ, 13 АВГУСТА 1845.

Ну, а что до новостей, я ничего не знаю, потому что живу как медведь, как устрица в раковине. Кстати об устрице, я недавно прочитал у Шекспира, что душа - это устрица, заключенная в теле, своей раковине, которую она с трудом тащит '. Сравнение, таким образом, не слишком неудачное. Вот и все самое интересное, что могу тебе сообщить.

...Поскольку больше всего я опасаюсь страсти, движения, мне думается, что если и есть в чем-нибудь счастье, так это в неподвижности - на прудах не бывает бурь. Мой уклад почти установился, живу жизнью размеренной, спокойной, регулярной, занимаюсь исключительно литературой и историей. Снова взялся за греческий, упорно им занимаюсь, и за моего учителя Шекспира, которого читаю со все возрастающей любовью. Не было у меня лучших лет, чем последние два года,- они были самыми свободными, я был наименее стеснен извне. Многим я пожертвовал для этой свободы и пожертвовал бы еще большим.

56. АЛЬФРЕДУ ЛЕПУАТВЕНУ. КРУАССЕ, КОНЕЦ АВГУСТА 1845.

Все анализирую театр Вольтера - скучно, но, возможно, сгодится мне впоследствии '. Во всяком случае, там попадаются поразительно глупые стихи. Понемножку продолжаю заниматься греческим, окончил "Египет" Геродота 2, надеюсь, что месяца через три буду его понимать свободно, а через год, при большом терпении,- Софокла. Читаю также Квинта Курция 3. Ну и молодец этот Александр! Какая пластичная красота в его жизни! Похоже, будто это блестящий актер, который непрестанно импровизирует разыгрываемую им пьесу. Жизнь этого человека была чистым искусством. Из одного примечания Вольтера я узнал, что он предпочитал Александру всех этих Марков Аврелиев, Траянов и т. д. 4 Что ты об этом скажешь? Я покажу тебе несколько пассажей у Квинта Курция, которые, надеюсь, ты оценишь,- между прочим, вступление в Персеполис и перечисление войск Дария. Сегодня закончил "Тимона Афинского" Шекспира. Чем больше думаю о Шекспире, тем больше он меня подавляет. Напомни, чтобы я с тобой поговорил о сцене, где Тимон бросает в лицо своим параситам блюда со стола 5.

Этой зимой мы будем соседями, славный мой старина, сможем видеться каждый день, сочинять планы пьес б. Станем болтать вдвоем у моего камина, пока на улице льет дождь или снег покрывает крыши. Нет, я не нахожу себя достойным жалости, как подумаю, что у меня есть твоя дружба, что мы располагаем часами досуга... Если бы вдруг я тебя лишился, что бы у меня осталось? Что стало бы с моей внутренней, то есть истинной жизнью?

Ответь не медля: ты должен писать мне почаще и побольше... Вчера вечером, в постели, я прочел первый том "Красного и черного" Стендаля; по-моему, это ум незаурядный и очень тонкий 7. Стиль - французский; но разве назовешь это стилем, истинным стилем, тем старинным тилем, которым ныне уже не владеют?

Как мне хочется взглянуть на "Волшебный сапог"! 8 это делание меня изводит.

57. АЛЬФРЕДУ ЛЕПУАТВЕНУ. КРУАССЕ, 16 СЕНТЯБРЯ 1845.

Очень хочу взглянуть на твою историю Волшебного сапога и хор вакханок ' и все прочее.- Трудись, трудись, пиши, сколько можешь, пока твоя муза тебя несет. Это лучший скакун, лучшая карета для путешествия по жизни. Пока сочиняешь, бремя существования не гнет плечи. Правда, тем невыносимее следующие за этим минуты усталости и упадка, но что поделаешь! Лучше два стакана уксуса и стакан вина, чем стакан подкрашенной водицы. Что до меня, я больше не знаю ни пылких увлечений молодости, ни прежних тяжких приступов горечи. То и другое перемешалось, получился некий сплошной тон, в котором все перемолото, все слилось воедино.

Замечаю, что больше не смеюсь и не печалюсь. Я созрел. Ты, старина, говоришь о моей безмятежности и завидуешь ей 2. И верно, она может удивить. Больной, раздраженный, тысячу раз на день подверженный приступам жестокой тоски, без женщин, без жизни, без каких-либо земных погремушек, я продолжаю свою неспешную работу, как добрый работник, который, засучив рукава и с мокрыми от пота вихрами, ударяет по наковальне, не печалясь о том, дождь на дворе или ветер, град или гром. Таким я раньше не был. Перемена совершилась сама собою. Некоторое влияние имела и моя воля. Надеюсь, она поведет меня и дальше. Одного боюсь, как бы она не ослабела,- бывают дни, когда одолевает такая вялость, что становится страшно. Мне кажется, я наконец понял кое-что, понял нечто очень важное: счастье для людей нашего склада - в идее, и только. Определи, какова твоя натура, и будь в гармонии с нею. "Sibi constet" ["В согласии с собой" (лат.)],- говорит Гораций. В этом - все. Клянусь, я не думаю о славе и не так уж много думаю об Искусстве. Стараюсь проводить время наименее скучным способом, и способ этот я нашел. Делай как я: порви с внешним миром, живи как медведь - белый медведь,- пошли к чертям все, да, все, и себя самого заодно, только не свой разум. Между мною и всеми остальными теперь такая большая дистанция, что порой меня удивляют самые естественные, самые простые речи. Вполне банальное слово может вызвать у меня странное изумление. Бывают жесты, звуки, голоса, от которых я просто не могу прийти в себя, а иные глупости вызывают у меня чуть ли не головокружение. Случалось ли тебе внимательно слушать людей, говорящих на иностранном и непонятном тебе языке? Так и я. Хочу все понять, и все возбуждает мою мысль. И однако мне кажется, что это состояние остолбенения - не от глупости. В буржуа, например, мне видится нечто бесконечное. Ты можешь себе представить, сколько мне дало "ужасное бедствие в Мон-виле" '. Чтобы предмет стал интересен, достаточно разглядывать его подольше.

58. ЭММАНЮЭЛЮ ВАССУ ДЕ СЕНТ-УАНУ. КРУАССЕ, 5 АПРЕЛЯ 1846.

Когда в последний раз мы расстались, когда ты проводил меня в Руан, ты, без сомнения, сказал себе, что время течет, проходят дни, и моя скорбь утихнет, что я утешусь в потере отца и в конце концов обрету вновь спокойствие, которого так долго был лишен '. О да, спокойствие! Разве есть оно для булыжника на дороге, по которому грохочут колеса повозок? Разве есть покой для наковальни?

Поставив свою жизнь вне сферы общепринятого, удалясь от честолюбивых стремлений и пошлого тщеславия, чтобы жить чем-то более основательным, я полагал, что найду коль не счастье, то, по меньшей мере, покой. Заблуждение! Ведь в каждом из нас сидит человек, со всеми его потрохами и неодолимыми узами, соединяющими его с человечеством. Никому не дано избежать скорби. Уж это я знаю.

59. МАКСИМУ ДЮКАНУ. КРУАССЕ, 7 АПРЕЛЯ 1846.

Я взял большой лист бумаги с намерением написать тебе длинное письмо, а возможно, не пошлю и трех строчек - уж как получится. Погода пасмурная, Сена желтая, трава зеленая; на деревьях только появляются листья: весна - время радости и любви. "Но в сердце моем весны столько же, сколько на большой дороге, где ветер режет глаза, где пыль клубится вихрем". Вспоминаешь, откуда. Из "Ноября" '. Мне было девятнадцать, когда я это писал тому уже скоро шесть лет. Просто удивительно, колько у меня, с самого моего рождения, было мало в счастье. Совсем юным я уже вполне предчувствовал вонь. Это было вроде тошнотворного кухонного запаха, врывающегося через отдушину. Незачем пробовать изделия этой кухни, чтобы узнать, что от них рвет. Впрочем, не ропщу; последние несчастья опечалили меня, но не удивили 2. Со всей остротой переживая их, я их анализировал как художник. Занятие это дало мне меланхолическое утешение в моей скорби. Если б я ждал от жизни чего-то лучшего, я бы ее проклял, но нет, я этого не сделал. Ты, возможно, сочтешь меня бессердечным, если я тебе скажу, что нынешнее свое состояние не считаю самым горестным в своей жизни. В те времена, когда мне не на что было жаловаться, я был гораздо больше достоин сожаления. В конце концов, тут, возможно, сказывается опыт. Душа, расширяясь для страдания, достигает невероятной емкости: то, что некогда заполняло ее всю, от чего она разрывалась, ныне едва покрывает дно. У меня, по крайней мере, есть огромное утешение, есть основание, на которое я опираюсь, а именно - я не могу себе представить, что же еще может произойти со мной дурного. О да, смерть матери, я предвижу ее в более или менее близком времени; но. будь я менее эгоистом, я должен был бы призвать ее к бедной женщине. Гуманно ли спасать отчаявшихся? Думал ли ты, насколько мы приспособлены для горя? От наслаждения лишаются чувств, от горя - никогда. Слезы для сердца то же, что вода для рыбы. Я покорился судьбе, я готов ко всему; я свернул паруса и жду града, обернувшись к ветру спиной и опустив голову на грудь. Говорят, люди, верующие в бога, лучше нас переносят земные горести. Но человек, убежденный в существовании великой гармонии, ожидающий, что тело его исчезнет, меж тем как Душа возвратится в лоно великого Целого, чтобы уснуть, а потом, быть может, вселиться в тело пантеры или засиять звездой, такой человек тоже не мучается 3. Слишком уж восхваляют мистическое блаженство. Клеопатра умирала столь же просветленной, как и святой Франциск. Думаю, что догма о будущей жизни порождена страхом смерти или желанием хоть что-нибудь у нее урвать.

Вчера крестили мою племянницу 4. Ребенок, присутствующие, я сам, даже священник, только что отобедавший и весь красный, никто не понимал, что мы делаем. Я глядел на все эти ничего для нас не значащие символы, и мне чудилось, будто я участвую в обряде какой-то чужой религии, вырытой из пыли веков. Все было обычно, хорошо знакомо, и, однако, я не мог избавиться от чувства изумления. Священник во всю прыть бормотал непонятную для него латынь; мы, присутствующие, его не слушали; ребенок подставлял обнаженную головку струям воды; горела свеча, служка отвечал: аминь! Самыми понимающими дело были, бесспорно, камни, которые когда-то все это усвоили и, возможно, что-то еще помнили.

Примусь за работу - наконец-то, наконец! Вот уже три дня, как я немного занимаюсь греческой грамматикой. Я хочу, я надеюсь трудиться безмерно много и долго.

...Но вскоре меня потревожат. Мы переезжаем . Придется обставлять свою комнату. Надо будет съездить в Париж за ковром и занавесками. Произойдет это, вероятно, через месяц-полтора.

Может быть, потому, что я ясно ощутил всю тщету наших планов, нашего счастья, красоты, доброты и всего вообще,- я кажусь себе человеком ограниченным и весьма посредственным. У меня появляется такая художественная взыскательность, что я прихожу в отчаяние; кончится тем, что не смогу написать ни строчки. Думаю, я мог бы создавать неплохие вещи, но всегда спрашиваю себя: к чему? Это тем более странно, что я отнюдь не охвачен малодушием, напротив, теперь более, чем когда-либо, я углубляюсь в чистую идею, в бесконечное. Я к нему стремлюсь, оно меня влечет; я становлюсь брамином или, вернее, чуточку сумасшедшим. Нет, серьезно: мне хотелось бы родиться брамином, я покажу тебе отрывки из "Бхагавадгиты" 6, и ты поймешь мое желание. Сильно сомневаюсь, что этим летом что-нибудь напишу. Если что и получится, это будет для театра. Моя восточная повесть отложена на будущий год или еще на следующий, а быть может, и навсегда. Если умрет моя мать, план у меня такой: все продать и отправиться в Рим, в Сиракузы или в Неаполь. Поедешь со мной? Только дай бог, чтобы я немного успокоился! Чуточку спокойствия, боже всемогущий, ничего больше, счастья я не прошу... Счастье - алый плащ, подбитый лохмотьями; хочешь им прикрыться, но верх уносит ветром, и ты остаешься в холодном вретище, которое прежде казалось таким теплым.

60. МАКСИМУ ДЮКАНУ. КРУАССЕ, МАЙ 1846

Скука не имеет причины; кто надеется в ней разоспаться и ее победить рассуждениями, тот ее не понимает. Было время, когда я был завален дарами счастья и, однако, находился в поистине плачевном состоянии; самый скорб-НЬ[й траур не тот, который носят на шляпе. Я чувствую, как тебе одиноко. Но как знать? Быть может, в одиночестве и "таится великое, зарождается будущее? Только остерегайся мечтательности: это мерзкое чудовище, влекущее нас, у меня оно уже пожрало многое. Это сирена для души! она поет, она зовет; идешь к ней и уже не возвращаешься. У меня огромное желание, вернее, огромная потребность повидать тебя. Тысячи вещей должен тебе рассказать, и все грустных! Мне кажется, теперь-то я достиг состояния неизменности. Наверно, иллюзия, но, если это иллюзия, только она одна и есть у меня. Думая о том, что может еще случиться, не вижу ничего, что могло бы меня изменить; я разумею основу, образ жизни, обычное течение дней; вдобавок я начинаю приобретать привычку к труду, за что благодарю небо. Читаю или пишу регулярно по восемь - десять часов в день, и, если меня отрывают, я прямо болен. По многу дней не дохожу даже до края террасы; даже лодка так и не спущена на воду. Я изголодался по долгим занятиям и напряженному труду. Внутренняя жизнь, о которой я всегда мечтал, наконец-то начинает пробуждаться во мне. От этого, возможно, кое-что утратит поэзия, я разумею, вдохновение, страсть, инстинктивное движение чувства. Боюсь иссушить себя наукой, однако, с другой стороны, я так невежествен, что сам перед собой краснею. Просто удивительно, насколько после смерти отца и сестры я потерял всякое желание славы. Минуты, когда думаю о будущих успехах в моей жизни художника, крайне редки. Куда чаще сомневаюсь, напечатаю ли когда-нибудь хоть строчку. А знаешь, неплохая идея - сидит себе этакий молодчик лет до пятидесяти, ничего не публикует, и вдруг, в один прекрасный день, издает полное собрание сочинений, и на том баста. Увы, я тоже мечтаю,- мечтаю, как ты, о дальних путешествиях и спрашиваю себя, не разумней ли лет через десять - пятнадцать осуществить эту мечту, чем оставаться в Париже, быть сочинителем, месяцами ждать приговора театрального комитета, кланяться господам критикам, браниться с издателями и нанимать людей, чтобы писали мою биографию, внося меня в число великих современников.

Быть художником, художником истинным и притом для себя одного, не знающим иных забот,- это прекрасно; но, пожалуй, это слишком большое счастье. Допускаю, что удовольствие от прогулки по девственному лесу или от охоты на тигра может быть испорчено мыслью, что надо половчее описать все это, дабы понравиться возможно большему числу буржуа. В общем, к тридцати годам будет видно, а пока зубрю греческую грамматику и изучаю буддизм. Живу одиноко, очень одиноко, все более и более одиноко. Мои родные скончались, друзья покидают или меняются. "Тот,- говорит Сакия Муни,- кто понял, что скорбь проистекает от привязанности, удаляется в пустыню, подобно носорогу" '. Я объясню тебе значение слова "привязанность", совершенно особое.

Да, ты прав, поля прекрасны, деревья зеленеют, сирень цветет, но всем этим, как и прочим, я наслаждаюсь из окна.

Ты не поверишь, как я тебя люблю; привязанность моя к тебе все растет. Цепляюсь за то, что у меня осталось, как висящий над пропастью Клод Фролло 2.

Ты пишешь о плане пьесы, вышли тот, который хотел мне показать. Достопочтенный Альфред занят совсем другим - вот странное существо! 3

...Перечитал "Историю Рима" Мишле; 4 право, от античности у меня кружится голова. Решительно, я некогда жил в Риме во времена Цезаря или Нерона. Случалось ли тебе думать о вечере триумфа, когда в город возвращались легионы, когда вокруг колесницы триумфатора курились благовония и пленные цари шли позади нее? А цирк? Вот где надо бы жить, пойми; только там есть воздух, причем воздух поэтический, дышишь полной грудью, как на высокой горе, даже сердце колотится! Ах, устрою я себе когда-нибудь пир, упьюсь Сицилией и Грецией.

61. АЛЬФРЕДУ ЛЕПУАТВЕНУ. КРУАССЕ, 31 МАЯ 1846.

Поскольку у меня не просили советов, разумнее будет их не давать '. Так что не об этом пойдет здесь речь. Поговорим о моих предвиденьях. К сожалению, я вижу далеко - думаю, что ты во власти иллюзии, притом безмерной, как, впрочем, всякий, кто совершает какой бы то ни было поступок. Уверен ли ты, о великий человек, что в конце концов не превратишься в буржуа? Во всех моих мечтах об искусстве я видел тебя рядом. Оттого-то мне и больно.

Слишком поздно! Будь что будет! Меня ты всегда смо-даешь найти вновь. Неясно лишь, найду ли я тебя. Не возмущайся! Время, обстоятельства сильнее нас. Чтобы растолковать каждое словечко на этой странице, потребовался бы целый том. Никто не желает тебе счастья больше, чем я, но и никто больше, чем я, в нем не сомневается. Именно потому, что, добиваясь его, ты делаешь нечто ненормальное. Если ты ее любишь, тем лучше, если не любишь, постарайся полюбить.

Будет ли и впредь между нами тайна мыслей и чувств, недоступных для остального мира? Кто ответит? Никто.

62. ЭММАНЮЭЛЮ ВАССУ ДЕ СЕНТ-УАНУ. 4 ИЮНЯ 1846.

Очень благодарен, дорогой друг, что ты постоянно осведомляешь меня о своих трудах; ' поверь, они меня живо интересуют. Люблю в тебе то, что ты их продолжаешь с упорством и твердостью, редкими в наше время, когда и малые и великие трудятся лишь урывками, причем у первых нет понятия о целом, а у вторых - смелости его постигать. Метод, о да, для научных трудов в этом все, и этого недостает даже лучшим произведениям наших современников. Как человек, сам это испытавший, сочувствую тебе в тяготах твоей внешней жизни, то есть в необходимости тянуть лямку в министерстве королевского флота и колоний.

Но у тебя все же бывает вечером несколько часов досуга, чтобы мечтать и заниматься делом; сколько людей лишены этого! Когда ты возвращаешься домой, в свою комнату, к своим книгам и трудам, разве не наслаждаешься ты чудесным покоем и как бы свежим бризом, сдувающим с тебя пошлые испарения канцелярской скуки?

Чтобы жить, не скажу счастливо (такая цель - пагубная иллюзия), но спокойно, надо создать себе, кроме существования видимого, обычного и общего для всех, другое существование, внутреннее и недоступное для всего того, что, как говорят философы, относится к области случайного. Счастливы те, кто провел дни своей жизни, собирая насекомых на листьях пробкового дуба или разглядывая в лупу заржавевшие медали римских императоров! Когда ж к этому примешивается чуточка поэзии или увлечения, надо благодарить небо за то, что создало тебя таким. Очень любопытно мне посмотреть твой опус, и я польщен, что ты спрашиваешь моего мнения; сделаю все, что смогу,- не из любезности, а для собственного удовольствия. Уверен, что в твоем труде, задуманном и выполненном с такой добросовестностью, не может не быть много хорошего; главное, надо изложить все, что знаешь; как можно ярче показать то, что видишь.

Что до меня, я, несмотря на горести, заботы и хлопоты с кучей дел, тружусь весьма изрядно, то есть часов по восемь в день. Занимаюсь греческим, историей; читаю на латинском, понемногу пропитываюсь духом этих милейших древних, которые стали для меня предметом некоего артистического культа; стараюсь жить в античном мире; 2 с божьей помощью это мне удается.

Так как я никуда не выхожу и никого не принимаю, то решил обставить себе кабинет по своему вкусу и намереваюсь еще долго из него не выходить, разве что меня отсюда ветром выдует.

63. ЛУИЗЕ КОЛЕ. 6 АВГУСТА 1846 '

Бог не дал мне радостной натуры. Никто острей меня не чувствует скорбь жизни. Я ни во что не верю, даже в себя самого, что встречается редко. Занимаюсь искусством, потому что это меня развлекает, но не питаю никакой веры в прекрасное, как и во все прочее... Ты, наверно, сочтешь меня черствым человеком. Хотел бы им быть. Для всех, кто со мною имеет дело, это было бы лучше, да и для меня самого, чье сердце объедено, как объедают осенью луговую траву все проходящие по ней овцы. Ты не хотела мне верить, когда я сказал, что я стар. Увы, это так,- всякое чувство, возникающее в моей душе, прокисает, как вино, которое налили в слишком долго служивший сосуд. Если б ты знала все тайные стремления, истощившие мою душу, все безумства, туманившие голову, все, что я изведал и познал по части чувств и страстей, ты бы убедилась, что я вовсе не так молод.

... С тех пор как мы сказали, что любим друг друга, ты все спрашиваешь себя, откуда мое нежелание прибавить "навсегда". Откуда? Просто я предвижу будущее; перед моим взором всегда возникает антитеза. Не бывало ни разу, чтобы я, видя ребенка, не подумал, что он станет стариком, видя колыбель, не представил себе могилу. Обделенная женщина вызывает у меня в уме образ ее скелета Вот почему от веселых зрелищ я становлюсь печален, от печальных мало огорчаюсь. Слишком много плачу я душе, чтобы лить слезы; чтение волнует меня больше, ем подлинное несчастье. Когда у меня была семья, часто желал не иметь ее, чтобы быть более свободным, чтобы отправиться в Китай или к дикарям. Теперь, когда семьи уже нет, я по ней тоскую и цепляюсь за стены, на которых еще осталась ее тень.

...Прежде перо мое быстро бежало по бумаге; теперь оно тоже бежит, но рвет ее. Не могу составить фразу, ежеминутно меняю перья, потому что не в силах выразить ничего из того, что хочу сказать.

...Должен тебе откровенно объяснить, кто я, чтобы ответить на одну страницу твоего письма, показавшую мне, как сильно ты заблуждаешься на мой счет. С моей стороны было бы трусостью (а трусость - порок глубоко мне отвратительный, в любом его обличье) позволить тебе заблуждаться и далее.

В основе моей натуры, что бы там ни говорили,- фигляр. И в детстве и в юности я питал неистовую страсть к подмосткам 2. Быть может, я стал бы великим актером, суди мне небо родиться в бедности. Еще и теперь сильнее всего я люблю форму, если она прекрасна,- и ничего помимо нее. Женщины, у которых сердце слишком пылко, а ум слишком прямолинеен, не понимают этой религии прекрасного, из которой удалено чувство. Им всегда надобны причина, цель. Я же равно восхищаюсь и золотом и мишурой 3. Поэзия мишуры даже выше тем, что она грустна. Для меня нет на свете ничего, кроме прекрасных стихов, стройных, гармоничных, певучих фраз, живописных закатов, лунного света, красочных картин, античного мрамора и выразительных лиц. Вне этого - ничего. Я предпочел бы быть Тальма, нежели Мирабо, потому что Тальма жил в сфере более чистой красоты. Птицы в клетке вызывают у меня не меньшую жалость, чем народы в рабстве. Во всей политике мне понятно только одно - бунт. Я фаталист, как турок, и полагаю, что, сделаем ли мы все, что можем сделать для прогресса человечества, или ничего не сделаем, это совершенно одно и то же. Что ж до этого самого прогресса, я такие туманные идеи туго разумею. Все относящееся к этому понятию для меня скучища смертная. Я достаточно ненавижу современную тиранию, так как она кажется мне глупой, слабой и неуверенной в себе; но испытываю глубокое преклонение перед тиранией античной, в которой вижу прекраснейшее проявление человека, какое только было на земле. Я прежде всего человек фантазии, каприза, непоследовательности. Я мечтал долго и очень серьезно (не смейся, это воспоминание о лучших часах моей жизни) отправиться в Смирну и стать вероотступником. Когда-нибудь я уеду далеко отсюда, и больше обо мне не услышат. Что же касается того, что обычно сильней всего волнует мужчин и что для меня второстепенно, то есть любви физической, я всегда отделял ее от иной любви. Ты однажды смеялась над этим, рассказывая о***; то был мой случай. Ты и впрямь единственная женщина, которую я любил и которой я обладал. До тех пор я приходил к женщинам утолять желания, вызванные другими женщинами. Ты заставила меня изменить своей системе, своему сердцу, своей, быть может, натуре, которая, будучи сама ущербной, ищет ущербного.

Я любил одну женщину с четырнадцати до двадцати лет, ничего ей не говоря, не прикасаясь к ней; 4 и затем около трех лет жил, не чувствуя своего пола. Было время, я думал, что так и умру; я благодарил небо за это. Я хотел бы не иметь ни тела, ни сердца или, вернее, хотел бы околеть, ибо фигура моя здесь, на земле, выглядит чересчур нелепо. Это и делает меня недоверчивым и в душе робким.

Ты - единственная, кому я дерзнул желать понравиться, и быть может, единственная, кому я понравился. Благодарю, благодарю! Но поймешь ли ты меня до конца? Вынесешь ли бремя моей скуки, моих маний, моих капризов, моих приступов уныния, сменяющихся бурными подъемами? Вот, например, ты велишь писать тебе каждый день, а если, мол, не буду, ты станешь меня бранить. Знай же, сама мысль, что ты требуешь письма каждое утро, помешает мне его писать. Позволь же любить тебя по-моему, как свойственно моей натуре, с ее, как ты это называешь, чудачеством. Не принуждай меня ни к чему, и я сделаю все. Пойми меня и не обвиняй. Считал бы я тебя ветреной и недалекой, как прочие женщины, я успокоил бы тебя словами, обещаниями, клятвами. Разве это было бы мне трудно? Но лучше я стану жертвой своего чистосердечия, чем принесу его в жертву.

64. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 8 АВГУСТА 1846.

До знакомства с тобой я был спокоен, стал спокоен. Я вступил в период возмужалости и нравственного здоровья. Молодость прошла. Длившаяся два года нервная олезнь явилась ее завершением, итогом, логическим следствием. Чтобы меня одолел подобный недуг, что-то достаточно ужасное должно было до этого произойти внутри моей черепной коробки. Затем все восстановилось; я стал ясно видеть окружающее и себя самого, что встречается реже. Я действовал с четкостью механизма, созданного для данного частного случая. Я все в себе понял, разграничил, классифицировал настолько, что не было прежде в моей жизни периода, когда б я был более спокоен, между тем окружающие, напротив, считали, что именно теперь я достоин сожаления. Пришла ты и кончиком пальца все это перевернула. Старый осадок забурлил, озеро моего сердца заволновалось. Но буря хороша для океана! Когда колышут воду в прудах, от них только подымаются вредоносные запахи. Только любовь могла заставить меня сказать это тебе. Забудь меня, если можешь, вырви свою душу обеими руками и топни по ней, чтобы стереть оставленный мною след. Ну, ну, не сердись.

...Ты говоришь о труде; да, трудись, люби Искусство. Из всех обманов этот, пожалуй, наименее лжив. Старайся его любить любовью исключительной, пылкой, преданной. Оно тебя не подведет. Только Идея вечна и необходима. Ныне уже нет тех художников, что были в старину, тех, чья жизнь и ум были слепым орудием влечения к Прекрасному, органами бога, коими он доказывал самому себе свое бытие. Для тех мира не существовало; никто никогда не знал об их страданиях; каждый вечер они ложились с печалью в душе и смотрели на человеческую жизнь удивленным взором, как на муравейник.

...Когда я был ребенком, я мечтал о славе, как все люди, не больше и не меньше; ' здравый смысл появился у меня поздно, зато основательный, устойчивый. Так что публике вряд ли суждено наслаждаться хоть единой строчкой моего сочинения; и ежели это произойдет, то не раньше, чем лет через десять, по крайней мере 2.

Не знаю, как я решился прочесть тебе хоть страницу; прости мне эту слабость. Не мог устоять перед соблазном снискать твое уважение. Разве я не был уверен в успехе? Какое ребячество с моей стороны! Твоя мысль соединить нас обоих в одной книге полна нежности, она меня тронула; но я не хочу ничего печатать. Это решено, это клятва, которую я дал себе в один знаменательный час своей жизни. Я тружусь с полным бескорыстием и без всякой задней мысли, без заботы о дальнейшем. Я не соловей, но славка с пронзительным голосом, которая прячется в лесной чаще, чтобы ее не слышал никто, кроме нее самой. Если когда-нибудь и появлюсь в печати, то лишь во всеоружии; но у меня на это никогда не станет самоуверенности. Воображение мое уже угасает, вдохновение слабеет, фраза моя скучна мне самому, и если я храню написанное, то лишь потому, что люблю окружать себя воспоминаниями,- точно так же я не продаю своей старой одежды. Порой захожу на чердак, где она хранится, поглядеть на нее и вспомнить о времени, когда она была новой, и обо всем, что я делал, когда носил ее.

65. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 9 АВГУСТА 1846.

Гротескная сторона любви всегда мешала мне отдаваться ей. Бывало у меня несколько раз желание нравиться женщинам, но мысль о том, какой странный будет у меня вид в это мгновенье, настолько меня смешила, что желание полностью испарялось на огне внутренней иронии, певшей во мне гимн горечи и насмешки. Только с тобою я еще не осмеивал себя. И вот, когда я вижу, как ты в страсти своей серьезна, как вся отдаешься ей, мне хочется крикнуть: "Да нет же, нет, ты ошиблась, берегись, это не тот!"

...Когда-нибудь, если я напишу свои мемуары - единственное, что я напишу хорошо, коль за это возьмусь ,- там будет уделено тебе место - и какое! - ибо в моем существовании ты пробила большую брешь. Я окружил себя стеною стоицизма - ты же одним взглядом, как пушечным ядром, ее сокрушила.

66. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 11 АВГУСТА 1846.

Сколько раз, сам того не желая, я доводил до слез отца, такого умного, тонкого человека! Но моего языка он не понимал - как ты, как другие. У меня врожденный изъян, особый язык, ключом к которому владею я один. Нет, я отнюдь не несчастен, я ничем не пресыщен, все находят, что у меня очень веселый характер, я никогда не жалуюсь. Да и впрямь я не думаю, что достоин жалости,- я ничему не завидую, ничего не желаю... Ты говоришь, что я слишком себя анализирую; я же полагаю, что еще недостаточно знаю себя; всякий день нахожу нечто новое.

... Ну же, смейся! Нынче я весел, сам не знаю почему; нежность твоих писем, полученных этим утром, вливается в мою кровь. Но не повторяй мне больше общих мест, вроде того, что быть счастливым мне мешают деньги, что, если бы я служил, я чувствовал бы себя лучше. Как будто достаточно быть учеником аптекаря, булочником или виноторговцем, чтобы не томиться скукой в этом мире! Все это слишком уж часто твердили мне многие буржуа, чтобы мне хотелось услышать еще из твоих уст; такие речи их портят, они созданы не для этого. Но я благодарен тебе за то, что ты одобряешь мое литературное молчание. Если мне суждено сказать нечто новое, оно само скажется, когда придет время.

67. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. КРУАССЕ, 12 АВГУСТА 1846.

Я остаюсь все таким же, каким ты меня знал,- домосед, покоен в тесном кругу своей жизни, зад в кресле, во рту трубка. Работаю, читаю, немного занимаюсь греческим, твержу то Вергилия, то Горация и валяюсь на обитом зеленым сафьяном диване, который недавно себе заказал; обреченный мариноваться здесь, я постарался устроить себе банку по своему вкусу и живу в ней как мечтательная устрица.

68. ЭММАНЮЭЛЮ ВАССУ ДЕ СЕНТ-УАНУ. КРУАССЕ, 12 АВГУСТА 1846.

Ты ведь знаешь, что я тоже занимаюсь Востоком, правда, совсем с иной целью, чем ты. Из индийских поэм я прочел все, что можно было достать в Руане во французских, латинских и английских переводах,- сущее убожество. Здесь ничего не найти. Не мог бы ты заказать для себя и прислать мне "Historia Orientalis" ["История Востока" (лат.)] Хоттингера, индийскую драму "Шакунтала" и "Пураны" '. Будут ли эти две вещи в переводах на латинский, французский или английский, мне безразлично.

69. ЛУИЗЕ КОЛЕ. 12 АВГУСТА 1846

Когда-нибудь я все это опишу. Молодой человек нашего времени, душа, в шестнадцать лет раскрывающаяся для огромной любви, которая вселяет в нее жажду роскоши, славы, всего великолепия жизни, искрящаяся и грустная поэзия юношеского сердца - вот новая струна, ее никто еще не касался... Женщины любят страстно, они, быть может, любят лучше, чем мы, сильнее, но не так глубоко. И потом - чтобы выразить чувство, достаточно ли быть в его власти? Есть ли хоть одна застольная песня, написанная пьяным? Не следует думать, что чувство - это все. В искусстве оно ничто, коль нет формы. Я веду к тому, что женщины, которые столько любили, не знают любви из-за того, что слишком ею озабочены; у них нет бескорыстного влечения к Прекрасному. Им всегда надо, чтобы оно было привязано к чему-нибудь, к какой-то цели, к чему-то практическому. Они пишут, чтобы удовлетворить свое сердце, но не из стремления к Искусству, началу самодовлеющему и нуждающемуся в опоре не больше, чем звезда. Мне хорошо известно, что ты эти мысли не разделяешь, но я думаю так. Позже я разовью тебе их более понятно и надеюсь тебя убедить - ведь ты родилась поэтом... Читаю путешествие Шардена ' - для своих занятий Востоком и чтобы чем-нибудь поживиться там для восточной повести, которую обдумываю уже полтора года. Но с некоторых пор фантазия моя сильно поблекла. Да и как ей взлететь, бедной этой пчелке? Ее лапки увязли в банке с вареньем, она погрузилась в него по шею!

70. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 13 АВГУСТА 1846.

У меня появилась мысль, которую я должен тебе высказать: я уверен, что ты считаешь меня эгоистом. Это тебя огорчает, и ты в этом убеждена. Потому ли, что я кажусь эгоистом? В этом отношении, знаешь, каждый во власти иллюзий. Я эгоист, как все люди,- быть может, меньше, чем многие, быть может, больше, чем некоторые. Почем я знаю? И вдобавок это еще одно словцо из тех, которые бросают в лицо соседу, не понимая, что они означают. Но кто ж не эгоист, в более или менее широком смысле? Начиная с кретина, который не дал бы одного су на выкуп всего рода человеческого, до смельчака, бросающегося под лед спасать незнакомца, разве все мы, пока живем, не стремимся, следуя нашим разнообразным инстинктам, удовлетворить свою натуру? Святой Венсан де Поль повиновался влечению к милосердию, как Калигула - влечению к жестокости. Каждый тешится на свой лад и только себя ублажает; но одни обращают свою деятельность на себя самих, делая себя ее причиной, центром и целью, другие же приглашают на пиршество своей души весь мир. Здесь то же различие, что между расточительными и скупыми. Первым доставляет удовольствие давать, вторым - копить. Что ж до эгоизма заурядного, как его обычно понимают, то хоть он безмерно противен моему духу, признаюсь, что, будь возможность его купить, я отдал бы за него все. Быть глупцом, эгоистом и иметь хорошее здоровье - вот три необходимые условия для счастья; но если у тебя нет первого, все пропало.

...Ты хочешь сделать из меня язычника, ты этого хочешь, о моя муза, у которой в жилах течет римская кровь! Но напрасно стал бы я стремиться к этому воображением или усилием воли - в глубине моей души северный туман, которым я дышал с детства '. Я ношу в себе меланхолию варварских племен с их тягой к кочевьям и врожденным отвращением к жизни, побуждавшим покидать родные места, как бы уходить от самих себя. Они любили солнце, все эти варвары, приходившие умирать в Италию, у них было страстное влечение к свету, к голубому небу, к жизни яркой и многозвучной; они мечтали о счастливых днях, наполненных любовными утехами, живительных для их сердец, словно зрелая, сочная гроздь, которую давишь руками. Я всегда питал к ним нежную симпатию, как к своим предкам. Разве не узнавал я в их шумной истории всю свою мирную, никому не ведомую, историю? Крикам ликования вступающего в Рим Алариха2 были параллелью, четырнадцать веков спустя, тайные восторги жалкого детского сердца. Увы, нет, я не человек античности, античные люди не страдали нервами, как я! Да и ты тоже, ты и не гречанка и не латинянка; ты из другого времени - после романтизма. Как бы мы ни открещивались от христианства, оно придало всему этому величие, но заодно испортило, внесло страдание. Сердце человеческое расширяется, лишь когда его раздирает клинок... Я ничуть не радуюсь нашим победам над арабами, потому что печалюсь их бедствиям 3. Я люблю этот суровый, стойкий, живучий народ, последний образчик первобытных обществ; в часы полуденного отдыха, лежа в тени под брюхом у своих верблюдиц, они, покуривая чубук, смеются над нашей до стославной цивилизацией, что приводит ее в бешенство. Но где я? Куда влечет меня судьба?4 - как сказал бы трагический поэт школы Делиля; на Восток, черт меня подери!

71. ЛУИЗЕ КОЛЕ. 15 АВГУСТА 1846

Ты спрашиваешь, для тебя ли написаны те несколько посланных тебе строк; ' ревнивица, тебе, конечно, очень хочется узнать, для кого? Ни для кого, как все, что я писал. Я всегда запрещал себе вносить в свои сочинения личное, и, однако, внес его немало. Я всегда старался не умалять Искусство до средства удовлетворения отдельной личности. Я писал весьма нежные страницы без любви и страницы, пышущие страстью, без искры огня в жилах. Я воображал, вспоминал себя и комбинировал. То, что ты читала, отнюдь не воспоминание. Ты предсказываешь, что когда-нибудь я буду писать прекрасные вещи. Как знать! 2 (Это мое заветное словцо.) Сомневаюсь в этом, воображение мое гаснет, я становлюсь слишком большим гурманом. Прошу судьбу об одном - сохранять и далее способность восхищаться мастерами с тем душевным упоеньем, за которое я отдал бы все-все. Но стать одним из них - это невозможно, я в этом убежден. Мне ужасно многого не хватает - врожденного дара, во-первых, а затем - упорства в труде. Стиль достигается только суровым, тяжким трудом, фанатичным и самоотверженным упорством. Словцо Бюффона - великое кощунство: гений - отнюдь не сводится к большому терпению. Но есть в нем и нечто истинное - больше, чем полагают, особенно в наши дни 3.

Этим утром читал стихи из твоей книги 4 вместе с навестившим меня другом. Это бедный малый, который ради заработка дает здесь уроки; он поэт, настоящий поэт, он пишет великолепные, очаровательные вещи, но останется неизвестным, потому что ему не хватает двух вещей: хлеба и досуга 5. Да, мы тебя читали, восхищались тобой.

72. ЛУИЗЕ КОЛС. КРУАССЕ, 21-22 АВГУСТА 1846.

Сегодня я ничего не сделал. Не прочитал и не написал ни единой строчки. Вытащил из чемодана "Искушение святого Антония" ' и повесил на стенку, вот и все. Мне очень нравится эта картина. Давно хотел ее иметь. В печальном гротеске есть для меня очарование необыкновенное; он соответствует внутренним потребностям моей желчно-шутовской натуры. Он меня не веселит, но погружает в долгую задумчивость. Я хорошо схватываю его всюду, где он есть, еще и потому, что, как все люди, ношу его в себе; вот почему мне нравится себя анализировать. Это занятие меня забавляет. Лишь одно мешает мне принимать себя всерьез, хотя ум у меня достаточно серьезного склада.- то, что я нахожу себя существом весьма смехотворным не той внешней смехотворностью, что составляет комизм театральный, но той, что присуща самой жизни человеческой и проявляется в самом простом поступке, самом обычном жесте. Например, никогда не могу без смеха побриться, настолько это занятие кажется мне глупым. Объяснить это очень трудно, надо почувствовать; ты-то не почувствуешь, ведь ты существо такое цельное, как прекрасный гимн любви и поэзии. Я же - инкрустированный арабеск; кусочки слоновой кости, золота, железа; здесь раскрашенный картон, там брильянт, а есть и жесть.

73. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 26 АВГУСТА 1846.

С твоей стороны очень мило, что ты каждое утро посылаешь мне рассказ о том, как провела предыдущий день. Сколь ни однообразна твоя жизнь, у тебя все же есть что рассказать о ней. Зато моя - это пруд, стоячее болото, в котором ничто не шевелится и ничего не появляется на поверхности. Каждый день похож на вчерашний; я заранее могу сказать, что буду делать через месяц, через год, и почитаю это не только благоразумием, но счастьем. Поэтому мне почти всегда не о чем тебе рассказывать. Никто меня не посещает, в Руане у меня нет ни одного друга; извне ничто до меня не доходит. Ни один белый медведь на своей полярной льдине не живет в более глубокой отрешенности от мира. К этому меня безмерно влечет натура, но, чтобы до этого дойти, я приложил еще и старание. Я вырыл себе нору и сижу в ней, стараясь поддерживать в оной постоянную температуру. Что я узнаю из этих дурацких газет, если буду их читать по утрам, заедая бутербродом и запивая чашкой кофе с молоком - как ты мне желаешь? Какое мне дело до всего того, что они болтают? До новостей я не охотник, политика нагоняет на меня скуку, фельетон бесит, все это меня либо отупляет, либо раздражает. Ты пишешь о землетрясении в Ливорно. Но даже будь я способен раскрыть рот, чтобы произнести освященные обычаем фразы: "Это ужасно! Какое страшное бедствие! Возможно ли! О, бог мой!" - вернет ли это жизнь мертвым, имущество бедным? Во всем этом есть скрытый смысл, для нас непостижимый, и, вероятно, нечто приносящее высшую пользу, как дождь или ветер; из-за того, что наши стеклянные колпаки для дынь разбил град, не станем же мы отменять ураганы. Как знать! Быть может, порыв ветра, сорвавший крышу, раскидает семена и вырастет из них целый лес? Почему бы вулкану, который разрушает город, не принести плодородие всей провинции? Вот наша гордыня! Мы делаем себя центром природы, целью творения и его высшим оправданием. Все, что, по нашему мнению, с этим не согласуется, нас удивляет: все, что нам противостоит, нас ожесточает. Сколько натерпелся я в прошлом году, сколько наслушался - боже милосердный! - великолепных рассуждений о смерче в Монвиле!1 -"Почему это случилось? Как произошло? Можно ли это понять? Был ли электрический заряд вверху или внизу? В одну секунду разрушены три фабрики, убиты двести человек! Какой ужас!" И те самые люди, которые так говорили, продолжали, произнося это, убивать пауков, давить слизняков или, просто в процессе дыхания, втягивать в ноздри мириады живых частиц. (Монвиль, видишь ли, стал для меня больным местом; я это видел слишком близко; целую зиму слышал, как об этом говорили, спорили и пускали слюни; мне от него тошно!)

Что до второго события, о котором ты пишешь, о воззвании Шамиля 2, это, пожалуй, и впрямь любопытно; но на свете есть столько любопытных вещей, особенно для человека, который, подобно Ланжели, может сказать: "живу-то я из любопытства" 3, что, если б надо было всем этим заниматься, жизни не хватило бы. Да, у меня глубокое отвращение к газете, то есть к эфемерному, преходящему, к тому, что важно сегодня и уже не будет важно завтра. И это не от бессердечия; просто я в равной мере, а может, и больше, сочувствую былым бедствиям вымерших народов, всеми теперь позабытых, сочувствую стенаниям, которые они издавали и которых никто уже не слышит. Я сострадаю участи нынешних трудящихся классов не сильнее, чем античным рабам, вращавшим жернов,- ничуть не сильнее или так же. Я не больше человек современности, чем древности, не больше француз, чем китаец, и идея отечества, то есть обязанность жить на отмеченном на карте красным или синим клочке земли и ненавидеть все другие, зеленые или черные клочки, всегда казалась мне узкой, ограниченной и отчаянно глупой 4.

Я брат во господе всего живого, равно жирафы и крокодила, как и человека, я согражданин всего, что обитает в великой гостинице Вселенной... Поэзия - растение свободное; она произрастает там, где ее не сеют. Поэт - не кто иной, как терпеливый ботаник, лазящий по горам, чтобы ее сорвать.

...Вчера и сегодня мы совершили приятные прогулки; 5 я видел руины, любимые еще с юности, руины, которые мне знакомы, куда я часто приходил с теми, кого уже нет. Я снова думал об ушедших близких и о других покойниках, которых никогда не знал и по чьим пустым могилам я ступаю. Особенно нравится мне растительность, покрывающая руины; нашествие природы, тотчас заполоняющей создания человека, когда уже нет его руки, чтобы их защитить, вселяет в меня глубокую, безмерную радость. Жизнь приходит на место смерти; она велит траве расти в окаменевших черепах, и на камне, где один из нас изваял свою мечту, снова является Извечное Начало в каждом новом цветении желтых левкоев. Мне приятно думать, что когда-нибудь я послужу почвой, на которой вырастут тюльпаны. Кто знает, возможно, дерево, у подножья которого меня положат, станет приносить прекрасные плоды; я, возможно, окажусь великолепным удобрением, этаким высокосортным гуано 6.

74. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 30 АВГУСТА 1848.

Смейся, сколько тебе угодно, надо мною, над моим образом жизни, над этой безмерной гордыней, которую ты во мне открыла (в этом открытии ты - Христофор Колумб), и над моими пантеистическими верованиями; во всем этом, право, нет ни малейшего желания тебя позабавить и казаться оригинальным. Я не напускаю на себя чудачество. Ежели оно во мне есть, то тем хуже или тем лучше. Мнение Декарта о Кампанелле на сей предмет я читаю, но не думаю, чтобы оно убедило меня в противном '. Надо быть помешанным на эксцентричности, чтобы обнаружить ее во мне, во мне, ведущем жизнь самую буржуазную и безвестную. Я помру в своем глухом углу и твердо надеюсь, что никто не сможет меня упрекнуть ни в одном дурном поступке и ни в одной дурной строчке по той причине, что я не думаю о других и ничего не сделаю для того, чтобы они думали обо мне. Не могу взять в толк, в чем же состоит экстравагантность столь заурядного существования. Но под этим существованием кроется другое, потаенное, блистательное и сияющее мне одному, я никому его не открываю, потому что будут смеяться. Так ли уж это чудно?

...Мне жаль, что Фидий не приедет.

Он чудесный человек и большой художник, да, большой художник, истинный грек, притом самый древний из всех людей нового времени, человек, которого ничто не волнует, ни политика, ни социализм, ни Фурье, ни иезуиты, ни университет и который, как добрый работник, засучив рукава, занимается с утра до ночи своим делом, с желанием сделать его хорошо и с любовью к своему искусству. Любовь к Искусству - в этом все. Но я умолкаю. Ведь тебя и это раздражает: тебе неприятно, когда я говорю, что больше тревожусь о какой-нибудь стихотворной строчке, чем о человеке, и питаю больше благодарности к поэтам, чем к святым и героям.

75. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 31 АВГУСТА 1846.

Ты говоришь о моей цинической откровенности; будь же последовательна - верь ей, этой откровенности. Все это старо, очень старо, почти забыто; у меня едва теплится воспоминание об этом; даже кажется, будто все это происходило в душе другого человека. А тот, что живет теперь и является мною, всего лишь созерцает другого, уже умершего. У меня были две четко различающихся жизни; внешние события были вехой конца первой из них и начала второй - это математически точно. Жизнь деятельная, страстная, бурная, полная противоречивых метаний и разнообразных ощущений, закончилась для меня в двадцать два года '. К этому времени я как-то сразу сильно вырос, и наступило нечто другое. Тогда-то я четко разделил для себя мир и самого себя на две части: сфера внешняя, от которой я хочу разнообразия, многоцветия, гармонии, беспредельности и которую принимаю лишь как зрелище, чтобы им наслаждаться; и сфера внутренняя, которую я сжимаю, дабы ее сосредоточить, и куда даю свободный доступ потокам чистейших лучей Духа, проникающих через открытое окно разума. Эта фраза покажется тебе неясной; чтобы ее развить, понадобился бы целый том. И однако, я ни от чего в жизни не отказался - хотя ты, кажется, думаешь обратное. Как и все прочие, я раздуваю ноздри, чтобы понюхать розу, и открываю глаза, чтобы созерцать луну. Я ничего не отбросил, ни любви, ни дружбы. Напротив, я надел очки, чтобы отчетливей их различать.

76. ЛУИЗЕ КОЛЕ. 5 СЕНТЯБРЯ 1846

Твой рассказ о даме из Шато-Руж меня глубоко затро-нул '. Ты хорошо поступила, сообщив его мне. Не знаю, что об этом думать: история странная, необычная, она нейдет у меня из ума. Очень хотелось бы увидеть эту женщину - это было бы полезным наблюдением. Я немало потрудился над подобными материями и, возможно, быстро разрешил бы твои сомнения. Когда ты вновь ее увидишь, тебе надо знать, как держаться; постарайся встретиться с ней опять.

Под этим, быть может, кроется нечто прекрасное. А может быть, гнусное. Кто знает? Зачем же сразу подозревать порок? Что мы тут знаем? Я, например, под привлекательной видимостью ищу подлую сущность, а под внешностью неблагородной - никому не ведомые россыпи самоотверженности и добродетели. Мания эта - весьма полезна, она помогает увидеть нечто новое там, где ты его и не предполагал. Почему бы, например, эта женщина, которой сразу же захотелось с тобой познакомиться, войти в твою жизнь, не могла проникнуться к тебе искренней, преданной любовью? Где доказательство, что она не была послана нарочно, дабы принести ради тебя какую-либо жертву, коль это тебе потребуется? Быть может, эта женщина будет любить тебя сильнее, чем все женщины, которых ты знала. Где доказательство, что она хотя бы подозревает все то, что ты в мыслях воображаешь себе?.. В Италии у каждой проститутки есть образ мадонны, днем и ночью сияющий над ее кроватью при свете свечи. Толстокожий буржуа видит тут лишь нелепое кривлянье. Это и доказывает, что буржуа - скотина, ничего не смыслящая в душе человеческой. Нет тут ни кривлянья, ни святотатства, ни шутовства. Меня, напротив, это трогает, я чувствую тут величие. А сколько есть сердец, подобных этим притонам, в них также, над всеми прелюбодеяниями и мерзостями, горит священная свеча, озаряя их своим пламенем и освещая чистым своим сиянием.

77. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 13 СЕНТЯБРЯ 1846.

Должен пожурить тебя за одну вещь, которая меня поражает и возмущает, за то, что ты теперь так мало думаешь об Искусстве. О славе - согласен и одобряю; но об Искусстве, о единственно истинном и благом, что есть в жизни! Можешь ли ты сравнить с ним земную любовь? Можешь ли преклонение перед красотой относительной предпочесть культу красоты истинной? Так вот. говорю тебе: только это и есть во мне хорошего (только это и ценю я в себе): я восторгаюсь! Ты же примешиваешь к Прекрасному уйму чуждых вещей - полезное, приятное, что бишь там еще? Попроси Философа объяснить тебе понятие чистого Прекрасного, как он излагал это в своих лекциях 1819 года и как я это понимаю;1 мы еще поговорим об этом при ближайшей встрече.

Сейчас читаю индийскую драму "Шакунтала"2 и занимаюсь греческим; с бедным греческим дело идет не шибко, между книгой и моими глазами беспрестанно встает твое лицо...

78. ЛУИЗЕ КОЛЕ. 14 СЕНТЯБРЯ 1846

Да, мне хотелось бы заболеть тобою, заболеть до смерти, так, чтобы отупеть, превратиться в некую мимозу, в которую вселял бы жизнь лишь твой поцелуй. Никакой середины! Жизнь! А жизнь - только это: любить, любить, наслаждаться; либо нечто, имеющее видимость жизни и являющееся ее отрицанием, то есть Идея, созерцание неподвижного, и, чтобы выразить все в одном слове,- Религия в самом широком смысле '.

Я нахожу, что у тебя, любовь моя, этого слишком мало. Хочу сказать, что, по-моему, ты недостаточно преклоняешься перед Гением, не содрогаешься всем нутром при созерцании Прекрасного; иметь крылья - еще не все, надо, чтобы они нас несли.

В ближайшие дни напишу тебе длинное литературное письмо. Сегодня кончил "Шакунталу". Индия меня поражает: это великолепно. От занятий браминизмом в эту зиму я едва не рехнулся; бывали минуты, когда я чувствовал, что становлюсь идиотом.

79. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 15 СЕНТЯБРЯ 1846.

Будь умницей, трудись, напиши-ка что-нибудь большое, прекрасное, вещь сдержанную, строгую, что-нибудь пламенное изнутри и величавое снаружи, чтобы я мог этим гордиться и, в глухой своей норе, когда узнаю, что там, вдали, тебе рукоплещут, мог себе сказать: "Это она написала, и, когда писала, она думала обо мне..." Я вволю посмеялся над описанием того, как Беранже явился к Дюма и увидел даму в одной сорочке. Славный малый этот Дю-iyia! А какой шикарный образ жизни! Знаешь ли, хотя в произведениях этого человека нет стиля, личности его присущ стиль необычайно яркий? Он мог бы сам послу-даить моделью для создания интересного характера, но какая жалость, что такое великолепное дарование столь низко пало! Ремесленность! Ремесленность! Делать подешевле, возможно дешевле, для возможно большего числа потребителей. Когда он писал "Анжелу" ', его так не читали. Теперь все его читают по той же причине, почему чаще пьют дешевое вино из Медока, а не лафит. Что бы ни говорили, а даже в Искусстве бывает популярность постыдная; его популярность - этого сорта.

Тружусь изрядно: весь день греческий и латинский, вечером Восток!

80. ЭММАНЮЭЛЮ ВАССУ ДЕ СЕНТ-УАНУ. КРУАССЕ, 15 СЕНТЯБРЯ 1846.

Спасибо, дорогой друг, за посылку. Все пришло в хорошем состоянии, надеюсь вернуть в таком же виде. Обе книги я, несомненно, закончу к концу октября. Что касается тех, которые ты можешь еще прислать и предлагаешь с щедростью, достойной французского правительства, предоставляю это на усмотрение твоей любезности и познаний. Занимаюсь немного для развлечения Востоком, не с научной целью, а ради его живописности; ищу колорита, поэзии, всего звучного, яркого, прекрасного. Прочитал "Бхагавадгиту", Наля, большой труд Бюрнуфа о буддизме, гимны Ригведы, законы Ману, Коран и несколько китайских книг; ' вот и все. Если можешь раздобыть какой-нибудь сборник стихов или забавных пьесок, сочиненных арабами, индийцами, персами, малайцами, японцами или кем другим, пришли мне. Если тебе известен стоящий труд (журнальная статья или книга) о религиях или философских учениях Востока, укажи его мне. Как видишь, область обширная. Но находишь куда меньше того, на что рассчитываешь; читать приходится много, а результат ничтожный.

81. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 17 СЕНТЯБРЯ 1846.

Перечитываю "Энеиду", вволю повторяю про себя несколько стихов; мне этого хватит надолго. Так я сам же изнуряю свой ум; есть фразы, остающиеся в голове, неотступно преследующие, подобно мелодиям, которые все время звучат в ушах и настолько сладостны, что причиняют боль. Все еще читаю индийскую драму, а по вечерам перечитываю славного Буало, этого законодателя Парнаса.

...Когда-нибудь, в другой раз (ты пишешь о моих огорчениях, вот почему я об этом подумал), я поведаю тебе длинную историю своей юности. О ней можно было бы написать неплохую книгу, когда бы за это взялся достаточно сильный писатель; я им не буду. Я уже утратил многое. В пятнадцать лет у меня, несомненно, было больше воображения, чем теперь. По мере того как становлюсь старше, я утрачиваю во вдохновении, в оригинальности столько же, сколько, быть может, приобретаю по части критики и вкуса. Боюсь, приду к тому, что уже не осмелюсь написать ни строчки. Страсть к совершенству побуждает ненавидеть даже то, что к нему приближается.

82. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 18 СЕНТЯБРЯ 1846.

А несложных натур так мало! Ты сказала, сама того не заметив, слова, полные глубокого значения: "по-моему, ты любишь всерьез только шаржи". Если понимать буквально, это чудовищная неправда - хотя я очень люблю гротеск, но смешное, так называемый комизм, чувствую мало. Если же придать твоим словам смысл более широкий, в них, возможно, есть доля истины. И все-таки, нет! - скажу я, поразмыслив. Прежде я довольно отчетливо различал в жизни комическое и серьезное; ныне я эту способность утратил! Под внешне забавным мне всегда видится патетическое, а над любой серьезной ситуацией встает ирония. Так что твои слова, будто мне нравится фарс, неверны; где же его сыскать, фарс этот, когда все - фарс? Хорошо знаю, милая моя старушка (не сердись за это обращение, оно у меня самое сердечное), что тебе не по душе слушать это, но что поделаешь! Таков уж я! Что до фатализма, которым ты меня попрекаешь, он во мне засел прочно. В него я верю твердо. Я отрицаю индивидуальную свободу, потому что не чувствую себя свободным; а что до человечества, стоит лишь почитать историю, и убедишься, что оно далеко не всегда движется так, как ему хотелось бы.

...Почему ты все твердишь, что я люблю мишуру, пестроту, блестки! Поэт формы! Вот чудесное словцо для оскорблений, которыми утилитаристы осыпают истинных художников. Я же, пока мне в любой данной фразе не отделят формы от содержания, буду утверждать, что эти два слова лишены смысла. Нет прекрасных мыслей без прекрасных форм и наоборот1. В мире Искусства Красота излучается из формы, как в нашем земном мире от формы исходит соблазн, любовь. Подобно тому, как невозможно изъять из физического тела составляющие его качества, то есть цвет, протяженность, плотность, не превратив его в пустую абстракцию, короче, не уничтожив его, точно так же нельзя отнять форму у Идеи, ибо Идея существует лишь благодаря своей форме. Представь себе идею, лишенную формы,- это столь же невозможно, как представить себе форму, не выражающую некую идею. Это просто набор нелепостей, которыми кормится критика. Людям, пишущим хорошим стилем, ставят в укор, что они пренебрегают Идеей, нравственной целью; словно цель врача не в том, чтобы лечить, цель художника не в том, чтобы писать, цель соловья не в том, чтобы петь, словно цель Искусства не Прекрасное прежде всего!

Обвиняют в сенсуализме скульпторов, изображающих настоящих женщин с грудями, которые могут наливаться молоком, и бедрами, созданными для зачатия. Но если они, напротив, станут мастерить набитые ватой, задрапированные чучела и плоские, как вывеска, фигуры, их назовут идеалистами, спиритуалистами. Ах, да, скажут, конечно, он пренебрегает формой, но это мыслитель! И тут буржуа давай ахать и скрепя сердце восторгаться тем, что нагоняет на него скуку. Пустив в ход условный жаргон да две-три модных идейки, очень нетрудно прослыть писателем - социалистом, гуманистом, новатором и провозвестником евангелического будущего, которое грезится нищим и безумным. Это нынешнее помешательство: человек стыдится своего ремесла. Попросту сочинять стихи, писать роман, обтесывать мрамор - фи, как пошло! Это годилось в старину, когда не было социальной миссии поэта. Теперь же требуется, чтобы всякое произведение имело нравственный смысл, полезное назидание; сонету надо придать философское значение, драма должна бить по рукам монархов, а акварель - смягчать нравы. Повсюду проникает кляузничество, страсть спорить, рассуждать, сутяжничать; муза становится пьедесталом для тысяч вожделений. О бедный Олимп! Они способны устроить на твоей вершине картофельный огород! Добро бы в это ввязывались одни посредственности - пусть! Но тщеславие вытеснило гордость, и тысячи мелких страстишек водворились там, где царило одно высокое честолюбие. Даже сильные, даже великие и те сказали себе: а почему бы и мне не воспользоваться случаем? Почему бы не волновать сейчас эту толпу, вместо того чтобы когда-нибудь потом навевать ей мечты? И они взошли на трибуну, стали участвовать в газете, и вот - бессмертным своим именем подкрепляют эфемерные теории 2. Они трудятся, чтобы свергнуть министра, который и без них слетит, когда могли бы одним сатирическим стихотворением заклеймить его имя позором. Они занимаются налогами, таможенными сборами, законами, миром и войной! Но как все это ничтожно! Как все это преходяще! Как все это ложно и относительно! А они воодушевлены всем этим вздором, обличают всех мошенников, восторгаются всеми делами общественной благотворительности, исходят жалостью по поводу каждого невинно казненного, каждой раздавленной собаки, словно для этого явились в мир. Куда прекрасней, по-моему, стремиться к тому, чтобы на протяжении нескольких веков заставлять биться сердца многих поколений и наполнять их чистыми радостями. Кто сочтет все минуты дивного блаженства, испытанного при чтении Гомера, все слезы, которые славный Гораций претворил в улыбку? Что до меня самого, я благодарен Плутарху за вечера, которые он мне украсил в коллеже, наполнив их воинственным задором, как если бы я вмещал в моей душе пыл двух армий.

83. МАКСИМУ ДЮКАНУ. КРУАССЕ, ОКОЛО 20 СЕНТЯБРЯ 1846.

Вчера, после обеда, прочитал почти целую песнь "Энеиды". И подумать, что я это раз сто переписывал в виде наказания! Какая подлость! Какая мерзость, какая низость!! Ведь когда-то я плевался от отвращения. Меня томила скука, а ведь это прекрасно! прекрасно! прекрасно! Теперь каждый стих меня поражал, восхищал, я сердился на себя, но не мог ничего с собой поделать.

84. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 22 СЕНТЯБРЯ 1846.

Возможно, ты права, говоря мне, что от чрезмерного чтения гаснет воображение, индивидуальное начало, а в конечном счете лишь оно имеет какую-то ценность.

85. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 27 СЕНТЯБРЯ 1846.

Ты хочешь познакомить меня с Беранже; я бы тоже не прочь '. Это значительная натура, он меня интересует. Но тут - говорю о его произведениях - есть одна непоправимая беда: состав его почитателей. Бывают огромные таланты с одним лишь изъяном, одним пороком - их чувствуют прежде всего пошлые умы, сердца, склонные к легкой поэзии. Вот уже тридцать лет Беранже питает любовные интрижки студентов да сладострастные мечты коммивояжеров. Я знаю, не для них он пишет, но чувствуют-то его особенно эти люди. И, что бы ни говорили, популярность, как будто расширяющая пределы воздействия таланта, опошляет его, ибо истинно Прекрасное - не для толпы, особенно во Франции. "Гамлет" всегда будет забавлять меньше, чем "Мадемуазель де Бель-Иль" 2. Что до меня, Беранже не говорит мне ни о моих страстях, ни о моих помыслах, ни о моей поэзии. Я его читаю с исторической точки зрения, ведь это человек другой эпохи. Он был правдив в свое время, но не в наше. Его счастливая любовь, которая так радостно поет у окошка своей мансарды,- для нас, нынешних молодых людей, нечто совершенно чуждое; восхищаешься этим как гимном исчезнувшей религии, но сердцем не чувствуешь. Я повидал столько дурней, столько ограниченных буржуа, распевавших его "Бедноту" и его "Бога простых людей" 3, что он, видно, и впрямь большой поэт, если после всех этих страшных ударов удержался в моей душе. Для собственного употребления я предпочитаю таланты менее гладкие, больше презирающие толпу, более замкнутые, более гордые в своих повадках и вкусах; или же единственного человека, способного заменить всех прочих, моего старика Шекспира, которого собираюсь перечитать от корки до корки и не расстанусь с ним до тех пор, пока страницы книги не рассыплются. Когда читаю Шекспира, я становлюсь выше, умнее, чище. Дойдя до вершины какого-нибудь его творения, я чувствую себя как на высокой горе: все исчезает, и все является взору. Ты уже не человек, ты око; возникают новые горизонты, перспектива расширяется до бесконечности, ты забываешь, что сам жил в этих едва различимых хижинах, что пил из всех этих рек, кажущихся теперь меньше ручейков, наконец, что ты суетился в этом муравейнике и составлял его часть. Однажды, в минуту счастливой гордости (мне так хотелось бы ощутить ее вновь!), я написал фразу, которая будет тебе понятна. Я писал о радости, доставляемой чтением великих поэтов: "Мне иногда казалось, что восторг, ими вызываемый, делает меня им равным, возвышает до них" .

86. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 30 СЕНТЯБРЯ 1846.

О чем же, черт меня побери, ты хочешь, чтобы я с тобою беседовал, если не о Шекспире, не о том, что всего ближе моему сердцу? Очень был бы рад, будь у меня - согласно твоему замечанию - больше воображения, нежели сердца, но сомневаюсь, что это так: я-то нахожу, что у меня воображения очень мало. Когда размышляю о своих планах, с одной стороны, и об Искусстве, с другой, я восклицаю, подобно бретонским морякам: "Бог мой, как велико море и как мала моя лодка!"

87. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 3 ОКТЯБРЯ 1846.

Поверь, что, вздумай я разыгрывать человека загадочного, мне было бы куда легче. В твоей кратенькой позавчерашней записочке ты пишешь, что уверена в том, что я тебя никогда не любил, хотя сердце говорит тебе противоположное. К чему эта ложь, которой ты обманываешь сама себя? Разве, когда ты на меня смотришь, ты не видишь, что я тебя люблю? Скажи же! Посмей это отрицать! Ну же, улыбнись, поцелуй меня, полно сердиться за то, что я пишу тебе о Шекспире, а не о себе. Просто мне кажется, что это интересней, вот и все. И о чем же говорить - повторяю еще раз,- как не о том, что составляет главное занятие нашего ума? Что до меня, я не понимаю, как ухитряются жить люди, которые не находятся с утра до вечера в состоянии эстетической увлеченности. Более чем кто-либо, я вкусил семейных радостей, а чувственных утех столько, сколько любой человек моих лет; утех же любви более, чем многие. Так вот, никогда ни один человек не доставил мне наслаждения даже близкого тому, которое доставили несколько достославных покойников, чьи произведения я читал или рассматривал.

Три прекраснейших создания бога - это море, "Гамлет" и "Дон Жуан" Моцарта. Только бы все это не рассердило тебя опять!

...Сейчас спешу сесть за чтение тома ин-фолио, присланного из королевской библиотеки.

Это "Historia Orientalis" ["История Востока" (лат.)] Хоттингера \ книга на латыни, напичканной греческим, который я не всегда понимаю, и древнееврейским, который пропускаю. Я должен вскоре ее вернуть (ее взял для меня один приятель). Книга довольно любопытная, и, прочитав ее, можно без труда изображать эрудита, но взял я ее не для того. Мне надо было узнать кое-что об арабской религии до Магомета и проникнуть в секрет изготовления талисманов.

88. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 4 ОКТЯБРЯ 1846.

Возможно, что я, как ты заметила, читаю слишком много, хотя на самом деле я не читаю вовсе. Штудии, в конечном счете, мало что прибавляют, но они возбуждают ум. Впрочем, я теперь все еще боюсь писать. Бывает ли у тебя, когда приступаешь к новой вещи, нечто вроде благоговейного страха, как бы опасения испортить мечту? Меня глубоко взволновали слова Гиббона в конце его книги, где он говорит о печали, объявшей его сердце в тот день, когда закончен был труд, над которым он провел тридцать лет '. И потом, воображение, я думаю,- это способность, которую скорее надо сжимать, дабы придать ей силу, чем расширять, дабы она обрела протяженность. Мои мысли - золотые блестки, легкие, как соломинки, летучие, как пыль; их надо класть под пресс, а не вальцевать на прокатном стане.

89. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 7 ОКТЯБРЯ 1846.

Ты меня любишь, поэтому я кажусь тебе красивым, умным, возвышенным; ты мне пророчишь великие свершения! Нет! Нет! Ты ошибаешься. Прежде у меня самого были подобные мысли о себе. Нет такого кретина, что в мечтах не видел бы себя великим человеком, нет осла, оторый, переходя ручей, не любовался бы своим отражением и не находил, что у него поступь коня. Чтобы создать нечто хорошее, мне недостает многого, причем важнейшего. Да, у меня есть отдельные недурные страницы, но ни одного произведения. Чтобы определить себе цену, жду, пока напишу книгу, которую сейчас обдумываю '. Но, быть может, моя книга никогда не будет написана, а жаль - это будет большой потерей для тех, кто бы мог с нею познакомиться.

Среди моряков одни открывают целые страны, присоединяют земли к земле и звезды к звездам. Это - учители, великие, вечно прекрасные. Другие сеют ужас из амбразур своих кораблей, берут пленников, обогащаются и жиреют. Есть и такие, что отправляются искать золото и шелк под другими небесами. Иные всего лишь стараются ловить в свои сети лососей для лакомок и треску для бедняков. Я же - безвестный и терпеливый ловец жемчуга, я ныряю в глубины и возвращаюсь с пустыми руками и посиневшим лицом. Роковая страсть влечет меня в бездны мысли, в пучины души, которые для людей сильных никогда не оскудевают. Я проведу всю жизнь, созерцая океан Искусства, где другие плавают или сражаются, и порой буду развлекаться, ныряя на дно морское за зелеными или желтыми ракушками, которые никому не надобны; поэтому я сохраню их для себя одного и украшу ими свою хижину.

90. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 8 ОКТЯБРЯ 1846.

Ты пишешь, что я любил эту женщину всерьез '. Это неверно. Просто, когда я ей писал, то, при моей способности приходить в волнение от собственных строк, я принимал свой сюжет всерьез; но только покуда писал. Многое, оставляющее меня холодным, когда я это вижу или когда об этом говорят другие, горячит меня, раздражает, ранит, если об этом говорю я сам, и особенно если пишу. Это одно из проявлений моей натуры паяца. Отец когда-то даже запретил мне подражать некоторым людям (в убеждении, что это для меня мучительно, и так оно и было, хотя я отрицал), в их числе нищему эпилептику, которого я однажды встретил на морском берегу. Он мне рассказал свою историю, когда-то он был журналистом и т. п.- это было великолепно. И несомненно, что я, изображая этого субъекта, перевоплощался в него 2. Ничего отвратительней меня в эти минуты нельзя было себе представить. Понятно тебе мое удовольствие при этом? Уверен, что нет.

Возвращаясь к этой почтенной особе, вот тебе про нее вся правда! Были у меня другие приключения, более или менее забавные, но среди всех этих шалостей, которые даже в то время не проникали глубоко в мое сердце, была лишь одна настоящая страсть, я тебе о ней уже говорил s. Мне тогда едва минуло пятнадцать, продолжалось это до восемнадцати, и когда, несколько лет спустя, я увидел эту женщину, я с трудом ее узнал. Еще и теперь вижу ее иногда, но редко, и гляжу на нее с тем удивлением, какое, верно, испытывали эмигранты, возвращаясь в свои разоренные замки: "Неужели я тут жил?" И говоришь себе, что эти руины не всегда были руинами и что ты некогда грелся у этого разрушенного очага, открытого ныне дождю и снегу. Чудесную историю можно было бы написать, но и я ее не напишу, и никто другой не напишет,- это было бы слишком прекрасно. Историю современного человека, начиная с семи лет и до девяноста. Тот, кто выполнит эту задачу, будет жить вечно, пока живо сердце человеческое.

91. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 10 ОКТЯБРЯ 1846.

Бежать, говоришь ты! Отправиться на Родос или в Смирну. Ах, такие мечты делают несчастным. У меня их было слишком много; как всякий другой, я знавал неистовое влечение к дальним странствиям. Я мечтал о синем море, о каике с его каикчи ', о шатре в пустыне; я проводил целые дни у камина, охотясь на тигра, и слышал хруст- бамбука под ногами моего слона, который трубил от страха, чуя хищников. Жить с тобою там? Да, но разве можно все забыть? Натура человеческая так устроена, что, приехав туда, нам захотелось бы обратно. Несколько лет я жил, осыпанный всеми дарами счастья, и чувствовал себя несчастнейшим человеком на свете. Почему? Бог его знает. У меня есть друг, восемь лет проживший в Индии. Время от времени он наезжал во Францию. Когда он был в Калькутте, то целый день проводил, ползая на животе по карте Парижа, а воротясь в Париж, умирал от скуки и тосковал по Калькутте. Таков человек: он мечется с Юга на Север, с Севера на Юг, из жары в холод, устает от одного, стремится к другому и сожалеет о первом.

92. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, ВТОРНИК УТРОМ, 13 ОКТЯБРЯ 1846.

Ты давеча писала, что смотрела "Дона Гусмана" '. Я знаком с автором, это бывший друг Дюкана, и тот однажды выставил его за дверь, потому что он утверждал, что написать "Мизантропа"2 - не бог весть какая заслуга. Это человек пошлого склада, худшая из пород для искусства, где от того, что зовется остроумием, мало проку. Вчера на сон грядущий читал Лабрюйера. Время от времени полезно окунаться в эти образцы высокого стиля. Как написано! Какие фразы! Какая выразительность и энергия! Мы, нынешние, утратили понятие об этом. Даже эти книги прочитываются раз - и точка. А их надо бы знать наизусть. Есть одна штука, с которой ты хорошо бы справилась, я в этом уверен; после твоей драмы3 хорошо бы тебе ею заняться - написать большой роман, совсем простой, со смесью иронии и чувства, иначе говоря, правдивый. Предоставя волю своему вдохновению, ты сумела бы написать превосходную вещь. Как только план вполне созреет, надо за это взяться и,

..........взмахнув крылом,
Пустить перо лететь по воле вдохновенья 4,-

как говорит старик Ренье. Мы еще об этом побеседуем.

93. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, ВТОРНИК ВЕЧЕРОМ, 13 ОКТЯБРЯ 1846.

Мне искренне жаль тебя из-за возвращения Благоверного '. Если жить с теми, кого любишь, удовольствие, то ничего нет хуже, чем жить с теми, кто тебе в тягость. Это всечасная пытка. Жизнь проходит, растерзанная в клочки всеми этими как бы неощутимыми пошлостями, которые в сумме составляют нечто страшное. Я боюсь не львов, не ударов сабли, а крыс и булавочных уколов. Житейское уменье существа разумного состоит в том, чтобы предохранить себя от всего этого. Здесь, как и во всем, надобно искусство, а главное - терпенье. Я так и не смог дойти до стоицизма, при котором все становится безразличным и уже не могут возмутить ни глупость, ни преступление; но я сумел решительно отделить себя от всего, в чем может мне явиться человеческая глупость. Так разбей свое зеркало, скажешь ты! Чтобы сносить все, что мы вынуждены терпеть, бедный мой ангел, сделай себе потайной панцирь из поэзии и гордости, как некогда мастерили кольчуги из золотых и железных колец. Постарайся подавить чувствительность нервов; смотри на себя как на существо, настолько возвышающееся над ним, что ничто, от него исходящее, тебя не заденет.

94. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 14 ОКТЯБРЯ 1846.

Очень рад, что Макс тебе понравился. Это натура добрая, благородная и великодушная, я угадал ее с первого дня и уцепился за нее, как за находку. У нас с ним так много точек соприкосновения в духе и в характерах, что недоразумений быть не может. Мы знакомы вот уже четыре года1 - а словно прошел целый век, столько пережито вместе, причем бывало всякое, и дождь, и вёдро. Любя его, как если б то был мой брат в Париже, полагайся на него, как на меня, ибо он лучше меня. В нем больше героизма и больше тонкости.

Аристократизм его манер есть лишь следствие аристократизма сердца. Я-то погрубей, заурядней, непостоянней. От меня отдает душком более терпким. Не верь всему тому, что он тебе наговорит про меня в отношении литературы. При его любви ко мне он, конечно же, судит пристрастно 2. Прежде всего, я отчасти его учитель, я его вытащил из фельетонного болота, в котором он бы погряз до конца жизни3 - если б не задохнулся,- и внушил любовь к серьезным занятиям. За два года он сделал большие успехи, у него теперь талант приятный, а со временем, пожалуй, будет высокий. Преобладающие его черты - чувство и вкус: он умиляет. Я знаю одну его вещь, которую не могу читать без слез. И при всех этих достоинствах он скромен, как мальчик.

...С тех пор как умерли отец и сестра, у меня больше нет честолюбия; они унесли мое тщеславие в своих саванах. Даже не знаю, напечатают ли когда-нибудь хоть одну мою строчку. Нет, я не строю из себя лисицу, говорящую, что зелен виноград, которого ей не достать;4 нет, просто я уже не хочу его! Успех меня не соблазняет. Соблазняет лишь тот успех, который я могу иметь у себя, собственное мое одобрение; но в конце концов я, возможно, смогу обходиться и без него, как пришлось бы обойтись без успеха у других. Потому я переношу все это в тебя, на тебя. Трудись, обдумывай, в особенности обдумывай, сосредоточивай свою мысль, ты ведь знаешь, что фрагменты, хоть и прекрасные, это ничто. Единство, единство, в нем все! Цельность, вот чего не хватает всем нынешним - и великим, и малым. Тысячи прекрасных мест, а произведения нет. Сжимай свой слог, делай из него ткань, гибкую, как шелк, и прочную, как кольчуга. Прости за советы, но мне хотелось бы наделить тебя всем тем, чего я желал бы для себя.

...Работаю теперь изрядно. Есть несколько вещей, которые хотелось бы закончить, они мне надоели, но все же продолжаю возиться с ними, надеясь впоследствии кое-что оттуда извлечь. Будущей весной, однако, снова примусь писать; все время откладываю.

Всякий новый сюжет для меня как женщина, в которую влюблен; когда она готова уступить, ты дрожишь, ты в страхе; это сладострастный трепет. Не смеешь прикоснуться к предмету своих желаний. Нынче вечером перечитал эпизод с Велледой в "Мучениках". Дивная вещь! Но, будь я Эвдором, а ты - жрицей, я бы уступил быстрее 5. Не могу подавить в себе чувство мещанского возмущения, когда встречаю в книгах мужчин, сопротивляющихся женщинам. Всегда думаешь, что это автор про себя рассказывает, и видишь тут наглость, потому что в конце-то концов это, может быть, и ложь. Ты пишешь об Альбере Обере и о г-не Гашоне де Молене. Презирай всех этих типов, к чему тревожиться из-за того, что болтают эти субъекты! Читать критику - время терять. Ручаюсь, я всегда смогу доказать, что, с тех пор как существует критика, у нее не было ни одной удачи, что от нее никакой пользы, только докучает авторам и оглупляет публику, и, наконец, что критикой занимаются тогда, когда неспособны творить Искусство,- как становится шпионом тот, кто не может стать солдатом. Хотел бы я знать, что общего было у поэтов всех времен, у их произведений с теми, кто их анализировал! Плавт посмеялся бы над Аристотелем, когда бы знал его! Корнель от него отбивался! Вольтер невольно сузил себя под влиянием Буало!6 Многих бед избежала бы современная драма, кабы не В. Шлегель 7. А когда будет завершен перевод Гегеля, бог знает, до чего еще мы дойдем!8 И вдобавок ко всему этому - газетчики, у которых даже не хватает уменья скрыть разъедающую их проказу зависти!

95. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 16 ОКТЯБРЯ 1846.

Нет, я не презираю славу; чего не можешь достичь, того не презирают. При этом слове сердце у меня колотилось сильнее, чем у кого-либо другого. Я проводил некогда долгие часы, мечтая об ошеломительных триумфах, клики толпы бросали меня в дрожь, словно я их слышал въявь. Но однажды утром, сам не знаю почему, я проснулся свободным от этого желания и, пожалуй, даже более свободным, чем если б оно исполнилось. Я понял, что великим мне не быть, и положил все силы ума на изучение своей натуры, ее глубин и особенно ее пределов. Поэты, которыми я восхищался, стали мне тогда казаться еще более великими, так как отодвинулись дальше, и я искренне радовался этому унижению, которое другого бесило бы. Когда чего-то стоишь, искать успеха - значит добровольно себя портить; искать же славы - пожалуй, сгубить себя совершенно. Есть два рода поэтов. Самые великие, редкие, истинные мастера - выражают суть человечества; не думая ни о себе, ни о своих страстях, отбрасывая прочь собственную личность, чтобы погрузиться в личность других, они воспроизводят Вселенную, и она отражается в их творениях, сверкающая, разнообразная, многоликая, как небосвод, чтб глядится в море со всеми своими звездами и лазурью. Есть другие, которым достаточно издать стон, чтобы звучала гармония, заплакать, чтобы растрогать, говорить о себе, чтобы обрести бессмертие. Возможно, говори они о чем-то другом, им бы далеко не уйти; но, при недостаточной широте, они наделены пылом и вдохновением, и, родись они с другим темпераментом, у них, быть может, не оказалось бы таланта. Из этой породы был Байрон; Шекспир - из первой. В самом деле, кто мне скажет, что Шекспир любил, что ненавидел, что чувствовал? Это колосс, наводящий ужас; с трудом верится, что это был человек. И вот, люди жаждут славы, чистой, подлинной, прочной, как слава тех полубогов; тянутся вверх, пыжатся, чтобы подняться до них; отсекают от своего таланта прихотливую наивность и бездумную фантазию, чтобы втиснуть его в некий условный тип, в отлитую форму. Или же в других случаях тщеславно полагают, будто достаточно, как Монтень и Байрон, говорить то, что думаешь и чувствуешь, чтобы создавать прекрасные произведения. Для людей оригинальных последнее, пожалуй, самое разумное - иные могли бы иметь куда больше достоинств, если бы к ним не стремились нарочито, и первый встречный, умеющий грамотно писать, мог бы создать великолепную книгу своих воспоминаний, только бы писал все откровенно, начистоту. Итак, вернемся ко мне; я счел себя и недостаточно великим, чтобы создавать настоящие творения искусства, и недостаточно эксцентричным, чтобы заполнить их одним собою. Не обладая ни доставляющей успех ловкостью, ни талантом, способным завоевать славу, я обрек себя писать для себя одного, для собственного развлечения, вроде того как курят или ездят верхом. Почти наверняка я не отдам в печать ни единой строчки, и мои племянники (говорю "племянники", не "внуки", ибо не желаю потомства физического, равно как не рассчитываю на потомство иного рода), вероятно, будут мастерить из моих фантастических романов треуголки для своих ребятишек и обертывать кухонные свечи восточными повестями, драмами, мистериями и тому подобными бреднями, которые я весьма серьезно строчу на отличной белой бумаге. Вот тебе, дорогая моя Луиза, раз навсегда суть моих мыслей об этом предмете и о себе.

В своих занятиях я не нуждаюсь, чтобы меня поддерживала мысль о какой бы то ни было награде; и, что всего забавней, я, занимаясь искусством, верю в него не больше, чем во что-либо другое, ибо суть моей веры - ни во что не верить. Я не верю даже в себя - я не знаю, глуп я или умен, добр или зол, скуп или расточителен. Как все люди, я плаваю между этими крайностями; заслуга моя, возможно, в том, что я это вижу, а недостаток - что искренне в этом признаюсь.

96. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 17-18 ОКТЯБРЯ 1846.

О здоровье моем не тревожься; я устроен так, что доживу до старости. Со мной случались всевозможные беды, я перенес всяческие болезни - и ни следа не осталось; все с меня сходит, как с гуся вода. Я придерживался различных образов жизни, жил по-всякому. Смолоду я прошел через все - труд, лень, всякие излишества, воздержание. Я никогда не знал, что такое умственная усталость, а был год, когда я регулярно в течение десяти месяцев занимался до пятнадцати часов в день. Только три раза в неделю я фехтовал до упаду, а потом полчаса лежал пластом на кровати и отдувался. Что до физической усталости, воспитание дало мне выносливость кирасирского полковника. Когда бы не нервы, мое слабое место, сближающее меня с порядочными людьми, я был бы сродни рыночным носильщикам.

97. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 21 ОКТЯБРЯ 1846.

Теперь, когда я тебе говорю, что спокоен, что чувства меня не терзают, ты раздражаешься и винишь меня в холодности. Пойми, я издавна занимаюсь воспитанием своих нервов. Правда, иногда они бунтуют, и тогда машина разлаживается. Так, в детстве я был очень труслив; я боялся темноты, и, когда подымался по лестнице, у меня кружилась голова. С первого же года пребывания в коллеже я потихоньку убегал ночью, бродил в одиночестве по дворам, помирая со страху; по четвергам взбирался на церковные колокольни и разгуливал по перилам, рискуя сломать себе шею; ' все это - чтобы стать храбрым, и я стал им. Так я приучил себя переносить вино, бессонные ночи, крайнюю воздержность и очень долгие посты. Что до чувств, тут было то же самое. Еще до кончины отца и сестры я мысленно присутствовал на их похоронах, и. когда это произошло, все мне было уже знакомо. Возможно, кое-кто из наших горожан говорил, что вид у меня был не очень скорбный или даже вовсе не огорченный. Кстати, о наших горожанах, оставь свои шуточки насчет здешних наследниц. Неужели ты почитаешь меня таким уж глупцом, чтобы я дорожил мнением своих сограждан и искал руки их дочерей? Очень надеюсь, что никогда не женюсь, и, если хочешь, приношу в этом клятву. Когда пожелаешь, объясню причины. Было время, когда я настолько нуждался в деньгах, что готов был жениться на ком угодно. Теперь, когда я стал больше философом, я бы и ради миллиона не женился ни на ком. Алчность сделала меня в конце концов человеком, весьма равнодушным к богатству. А жаль, что я не богат; у меня был бы недурной вид в собственном дворце, и я оказывал бы покровительство Искусствам. Но я знаю, ты не любишь, когда я говорю с тобой о подобных вещах. Моя мать относится к этому так же, как ты. Забавно, что именно то, что я люблю, не нравится тем, кого я люблю. Вот еще одно благословенное свойство моего характера; он хотел бы дарить розы, а преподносит лишь чертополох.

98. ЛУИЗЕ КОЛЕ. РУАН, 2 ДЕКАБРЯ 1846

Я превосходно понимаю, что кажусь тебе глупым, а порой злым, безумным, эгоистичным или жестоким; но во всем этом я неповинен. Если ты хорошо слушала "Ноябрь" ', ты должна была угадать многое невыразимое и, возможно, объясняющее, каков я. Но то время миновало; "Ноябрь" был завершением моей юности. Осталось во мне от юности немного, но сидит оно крепко. ...Со скукой я родился; это гложущая меня проказа. Мне скучна жизнь, я сам, другие люди, всё. Силою воли я в конце концов приобрел привычку к труду, но стоит его прервать, как вся моя скука всплывает на поверхность, как разбухшая падаль, бесстыже показывая зеленое брюхо и отравляя зловонием воздух, которым дышишь.

99. ЛУИЗЕ КОЛЕ. 7 ДЕКАБРЯ 1846

По вечерам читаю "Неволю и величие солдата" друга Стелло '. В хорошем вкусе, но холодновато. У меня есть полный блаженный Августин, и, как только друг 2 уедет, я с головой погружусь в религиозное чтение - отнюдь не с намерением обрести Веру, но чтобы поглядеть на людей, имеющих Веру.

100. ЛУИЗЕ КОЛЕ. РУАН, И ДЕКАБРЯ 1846

Хорошенько изучи действующих лиц ', восполни воображением то, чего всегда недостает житейской правде, и изобрази все это с яркостью в славной, крепко сколоченной, насыщенной книге, разнообразной по тону и взгляду, единой по замыслу и колориту. Сообщаемые тобой технические детали о муже любопытны. Постараюсь разузнать и напишу, что по сему поводу думает наука. Не надо осуждать, даже мысленно, эту женщину за то, что, как ты находишь, страсть у нее не проявляется достаточно сильно. Отрицать существование непылких чувств потому, что они не пылки,- все равно что отрицать существование солнца, пока не наступил полдень. В полутонах столько же правды, сколько в ярких тонах. У меня в юности был настоящий, преданный мне друг, способный отдать ради меня свою жизнь и деньги; но для моего удовольствия он не встал бы и на полчаса раньше обычного и не ускорил бы ни одно свое движение. Когда повнимательней приглядишься к жизни, видишь, что и кедры бывают небольшими и тростники - высокими. Однако мне неприятно стремление некоторых людей снижать высокие порывы и затушевывать чувства, выходящие за пределы заурядного. Так, книга Виньи "Неволя и величие солдата" меня вначале слегка оттолкнула - я увидел в ней систематическое снижение слепой преданности (например, культа Императора), фанатичного отношения человека к человеку, ради возвеличения абстрактной и сухой идеи долга, идеи, которую я никогда не мог усвоить и которая, по-моему, не присуща сердцу человеческому 2. Что прекрасно в Империи - это обожание Императора, любовь исключительная, абсурдная, возвышенная, поистине человеческая; вот почему я плохо понимаю значение Отечества для нас, в наше время. Я ясно разумею, чем оно было для грека, у которого был только его город, для римлянина, который знал только свой Рим, для дикаря, за которым гонятся в его лесу, для араба, которого преследуют даже в его шатре. Но мы-то, разве в душе мы не чувствуем себя столько же китайцами или англичанами, сколько французами? Разве не устремляются все наши мечты в иные страны? Детьми мы хотели бы жить в краю попугаев и сушеных фиников; мы растем с Байроном или Вергилием, в ненастные дни стремимся на Восток, мечтаем отправиться на поиски счастья в Индию или выращивать сахарный тростник в Америке. Отечество - это вся земля, Вселенная, звезды, воздух, сама мысль, то есть бесконечность, обитающая в нашей груди 3. Но ссоры одного народа с другим, кантона с округом, человека с человеком мало меня интересуют и лишь тогда забавляют, когда из них складываются большие картины с красным фоном.

101. ЛУИЗЕ КОЛЕ. РУАН, 13 ДЕКАБРЯ 1846

Ты была больна, бедняжка моя, ты страдала! Не предавайся больше излишествам в работе, они только изнуряют, и из-за усталости, следующей за ними, больше времени потеряешь, чем выгадаешь. Наши силы поддерживаются не зваными обедами, не буйными оргиями, а постоянным, размеренным образом жизни. Терпеливо трудись каждый день одинаковое число часов. Усвой привычку к жизни деятельной и спокойной; она сразу доставит тебе большое удовлетворение, и ты почерпнешь в ней силу. У меня тоже была страсть проводить ночи без сна; это не дает ничего, кроме усталости. Надо остерегаться всего, что похоже на вдохновение,- часто это лишь усилие воли или искусственная, а не пришедшая сама по себе экзальтация. Вдобавок, жить в состоянии вдохновения нельзя. Пегас чаще идет шагом, чем скачет галопом. Талант состоит в том, чтобы пускать его нужным тебе аллюром. Но не будем ради этого форсировать его возможности, как говорят наездники. Надо читать, много размышлять, постоянно думать о стиле, а писать как можно меньше, единственно, чтобы унять раздражение, вызываемое Идеей, которая ищет воплотиться и ворочается в нас до тех пор, пока не найдем точную, соответственную, адекватную ей форму. Заметь, что терпение и неиссякающая энергия создают прекрасные вещи. Словцо Бюффона1 - кощунство, но его слишком рьяно отрицали; современные произведения тому доказательство. Умеряй порывы духа, уже доставившие тебе столько страданий. Лихорадка лишает разума; у гнева нет силы, это колосс с дрожащими коленями, он ранит себя еще сильнее, чем других.

Вчера мне сделали маленькую операцию на щеке - вскрыли нарыв. Лицо обмотано бинтами и выглядит весьма нелепо. Как будто недостаточно всей гнили и заразы, что предшествуют нашему рождению и завладеют нами вновь после смерти; но и при жизни мы не что иное, как процессы порчи и гниения, поочередные, перемежающиеся, налезающие один на другой. Нынче теряешь зуб. завтра волос, открывается рана, вздувается нарыв, тебя облепляют пластырями, ставят заволоки. Добавьте к этому мозоли на ногах, природные дурные запахи, выделения всякого рода и вкуса - из всего этого, право, составляется весьма привлекательная картина человеческого существа. И подумать только, что все это любят! Да еще, что любят самих себя, и что у меня, например, хватает смелости глядеться в зеркало, не разражаясь смехом. Разве в одном виде пары старых сапог нет чего-то глубоко печального и горько меланхоличного? Как подумаешь о всех шагах, что в них сделал, направляясь куда-то, теперь уж и не помнишь куда, о травах, что в них топтал, о грязи, что на них налипала... Лопнувшая кожа будто разевает рот и говорит тебе:

"... эх, дурень, покупай себе другие, лаковые, блестящие, со скрипом, они станут, как я, как и ты когда-нибудь, когда перепачкаешь кучу голенищ и промочишь своим потом кучу головок".

102. ЛУИЗЕ КОЛЕ. РУАН, ЧЕТВЕРГ ВЕЧЕРОМ (БЕЗ ДАТЫ).

У меня нет силы возмущаться кем бы то ни было или чем бы то ни было. Порой я встречаюсь с людьми, которые меня обобрали или оклеветали, и я с ними так же любезен, как с прочими, потому что в глубине души люблю их так же или так же мало, как прочих.

Есть ли на земле хоть что-нибудь, что стоило бы труда ненавидеть? Да, меня не легко расшевелить. Это не моя вина. Бывают люди с нежным сердцем и суровым умом. У меня, напротив, нежный ум и жесткое сердце, вроде кокосового ореха, у которого молоко заключено в деревянной скорлупе; вскрыть его можно только топором, и что же там порой находишь? Что-то вроде свернувшихся сливок. Продолжаю. В течение шести месяцев я старался, чтобы ты поменьше страдала; писал тебе все, что мог для этого придумать; и вот, стало еще хуже! Что же, по-твоему, я должен делать? Приезжать в Париж каждый месяц? Не могу. Когда-нибудь, в будущем, насколько отдаленном, не знаю, это будет возможно.

...Когда умерла моя сестра, я провел ночь у ее тела; сидел на краю ее кровати и смотрел на нее, лежавшую навзничь, в подвенечном платье, с букетом белых цветов. Я читал Монтеня, и глаза мои перебегали с книги на труп; муж сестры спал и храпел; священник посапывал, а я, глядя на все это, говорил себе, что формы преходящи, что вечна только мысль, и от некоторых выражений писателя меня пронизывал трепет восторга. Потом я подумал, что и это тоже не вечно. Подмораживало; окно было открыто, чтобы не пошел запах, и я по временам вставал взглянуть на звезды, такие спокойные, ласковые, лучистые, вечные. А когда они, в свой черед, начнут меркнуть, говорил я себе, когда от них, как от зрачка умирающего, будут исходить полные тревоги лучи, все будет сказано, и это будет еще прекрасней. Так, глядя на звезды, я утешаюсь почти от всего, и к жизни у меня такая непреодолимая апатия, что мне лень бывает есть, даже когда голоден. И так же во всем остальном.

Хочешь знать, что в тебе меня раздражает? Твоя страсть приравнивать себя к девке, непрестанно толковать о чистоте и самопожертвовании, о морали, о презрении к плотским чувствам! Что мне до этого? Я равно уважаю каторжника и себя, девственниц и шлюх, собак и людей. Если не считать этих немного странных мыслей, я - такой, как все.

103. ЛУИЗЕ КОЛЕ. ПОНЕДЕЛЬНИК (БЕЗ ДАТЫ).

Я живу - и всегда жил - в ужасно стесненных обстоятельствах, из-за чего делаюсь угрюм, раздражителен и чувствую себя внутренне униженным. Лохмотья, которых другие стыдятся, я ношу под кожей. Я полон необузданных желаний, и из-за них, имея денег больше, чем надо для жизни, я беден и предвижу, что старость моя завершится богадельней или еще более трагически. В один прекрасный день это, наверно, станет неизбежностью; когда жажда золота сочетается с презрением к барышу, образуется тупик, в котором маленький человечек задыхается, как в тисках. А, все равно. Никто меня в этом не понимает; на эту тему не стоит даже заговаривать.

...Подробности семейной жизни Эммы Маргерит меня не слишком восхитили, это довольно заурядно. Есть мещанские радости, от которых воротит, и пошлые картины счастья, которые меня отталкивают.

Вот почему во мне засело предубеждение против Беранже с его любовью на чердаках и идеализацией посредственности. Я никогда не понимал, почему на чердаке все мило в двадцать лет '. А во дворце было бы плохо? Неужели поэт создан не для того, чтобы уносить нас прочь от всего этого? Мне неприятно вновь находить любовь гризетки, каморку швейцара и свой потертый фрак там, куда я иду, чтобы о них забыть. Кто в этой среде счастлив, тот пусть довольствуется ею; но преподносить это как прекрасное - нет, нет! Предпочитаю мечтать - хотя бы и страдая - о диванах из лебединой кожи и гамаках из перьев колибри2.

Что за странная у тебя мысль, что следовало бы продолжить "Кандида"? Разве это возможно? Кто это сделает? Кто смог бы это сделать? Есть произведения настолько чудовищно великие - и это из их числа,- что раздавят всякого, кто вздумает их понести. Это доспехи великана, и карлик, посмевший надеть их, упал бы замертво под их тяжестью, не сделав и шага.

Ты мало восхищаешься, недостаточно преклоняешься. Да, у тебя есть любовь к Искусству, но нет благоговения. Если б ты испытывала глубокое и чистое наслаждение, созерцая шедевры, у тебя не было бы порой таких странных оговорок. И все же к такой, какая ты есть, я не могу не питать нежности и не чувствовать влечения.

104. ЛУИЗЕ КОЛЕ. ВТОРНИК (БЕЗ ДАТЫ)

Читаю теперь Феокрита и Лукреция. Начинаю их понимать. Какие они художники, эти древние! И какие у них были языки! Право, все языки, что могли бы создать мы, никогда не сравнятся с теми.

Да, вот там надобно жить, туда стремиться, в край солнца, в страну Прекрасного. Люди, знающие толк в жизни материальной, когда зимою идет дождь, закрывают ставни, зажигают двадцать пять свечей, разводят большой огонь, варят пунш и ложатся на тигровые шкуры курить папиросы.

Надо это истолковать в смысле моральном и, как гласит персидская пословица, "законопатить все пять окон, чтобы в доме было светлей".

105. ЛУИЗЕ КОЛЕ. 30 ЯНВАРЯ 1847

Я отнюдь не предаюсь, как ты полагаешь, умственным оргиям. Попросту работаю, очень регулярно и даже достаточно тупо. Больше не пишу; к чему писать? Все, что есть прекрасного, уже сказано, и сказано хорошо. Вместо того, чтобы создавать произведения, разумнее, быть может, открывать новые среди древних. Мне кажется, чем меньше я творю сам, тем больше наслаждаюсь, созерцая творения мастеров. А ведь этого я больше всего и желаю - проводить время с приятностью, потому за это держусь!

106. ЛУИЗЕ КОЛЕ. БЕЗ ДАТЫ

Тружусь сколько есть сил, но не очень-то продвигаюсь. Чтобы как следует разбираться в чем-либо, надо было бы жить двести лет. Сегодня закончил "Каина" Байрона '.

Какой поэт! Примерно через месяц закончу Феокрита. Когда вот так, с трудом постигаешь античность, безмерная печаль охватывает при мысли об этой безвозвратно ушедшей эпохе великолепной и чарующей красоты, об этом мире, полном трепетной жизни, полном света, таком красочном и чистом, таком простом и разнообразном. Чего бы я не дал, чтобы увидеть триумф! Чего бы я только не дал, чтобы как-нибудь вечером оказаться в Субуре 2, где над дверями лупанариев горели факелы и в тавернах звенели тамбурины! Будто мало нам своего прошлого, мы пережевываем прошлое всего человечества и упиваемся этой томительно сладостной горечью. Да что говорить - ведь только там можно жить; только об этом можно думать без презрения и жалости!

107. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. РУАН, 15 ФЕВРАЛЯ 1847.

Тебе не выпадет завидная честь увидеть шалопая, откликающегося на имя Максим Дюкан. Оба мы отправляемся 1 мая в жалкую, маленькую экскурсию по Бретани пешком, с котомкой за плечами '. Моя мать присоединится к нам в пути. Дай-то бог, чтобы это не осталось всего лишь проектом! Я так привык к неудачам во всех моих замыслах, что ни в чем не уверен.

...Как все вокруг пустеет, исчезает, жизнь - это непрерывное убывание! Радости, родные, друзья - все умирает, уходит, ускользает: спокойной ночи, до свидания, да, а свидания уже не будет.

Только один я остаюсь неизменным и на том же месте, не меняю ни образа жизни, ни положения. И возвратись ты сюда хоть через десять лет, разумеется, женатым, в орденах, почтенным королевским прокурором и болваном, ты, без сомнения, нашел бы меня все за тем же столом, в той же позе, склоненным над теми же книгами, или сидящим в кресле, поджаривая себе ноги у камина и куря трубку, как всегда. Продолжаю занятия греческим, читаю Феокрита, Лукреция, Байрона, блаженного Августина и Библию. Вот какие историйки я в настоящее время вбиваю себе в голову.

108. ЛУИЗЕ КОЛЕ. НЕ ПОЗДНЕЕ 30 АПРЕЛЯ 1847.

Для меня любовь не находится и не должна находиться на первом плане жизни; ее место в задней комнате лавки. Есть в душе другие вещи поважнее, и, кажется мне, они ближе к свету, больше озарены солнцем. Итак, если ты почитаешь любовь главным блюдом бытия: Нет. Если приправой: Да.

Если любить означает для тебя быть всецело поглощенным мыслью только о любимом существе, жить только им, видеть в мире только его из всего, что есть на свете, и чтобы образ его заполнял тебя, твое сердце до отказа - как передник ребенка, туго набитый цветами, торчащими со всех сторон, хотя малышка держит уголки губами и обхватила его обеими ручками.- чувствовать, наконец, что твоя жизнь связана с его жизнью и что это стало неким особым органом твоей души: Нет '.

Если же для тебя любить означает снимать с этих отношений плавающую поверху пену, не трогая осадка, возможно, лежащего на дне, сходиться, испытывая смесь нежности и удовольствия, встречаться с наслаждением и расставаться без отчаяния (ведь не было отчаяния и тогда, когда ты целовал на смертном одре самых для тебя дорогих), уметь жить друг без друга - ведь и так живешь отрезанным от всего, чего жаждешь, сиротою, потерявшим все, что любил, вдовцом, утратившим все, о чем мечтал,- и, однако, испытывать при каждом сближении легкое обмирание и невольно улыбаться, будто от некой странной щекотки, словом, понимать, что все это случилось потому, что должно было случиться, и что все это пройдет, потому что все проходит, и давать себе загодя клятву не винить ни другого, ни себя... если ты допускаешь, что можно любить и в то же время испытывать безмерную жалость к себе, сравнивая восторги любви с восторгами искусства, проникаясь ко всему, что делает нас частью здешнего земного состава, насмешливым и горьким презрением; если ты допускаешь, что можно любить, чувствуя, что один стих Феокрита дарит тебе больше грез, чем лучшие твои воспоминания, и сознавая одновременно, что все большие жертвы (я разумею жертвы тем, чем больше всего дорожат,- жизнь, деньги) тебе ничего не стоили бы, а жертвы малые трудны: Да.

109. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. СЕН-МАЛО, 13 ИЮЛЯ 1847.

Макс и я заканчиваем (увы!) путешествие, которое хоть было не столь уж далеким - о чем я сожалею.- но оказалось премилой экскурсией. С мешком за плечами, обутые в подкованные башмаки, мы проделали около ста кроватей, а за неимением мяса питались только яйцами да хлебом. Видишь, старина, и на континенте есть дикие места. Но мне больше по душе дикость корсиканская. Там, по крайней мере, меньше блох и больше солнца. У меня с каждым днем потребность в солнце все сильнее! Только оно одно и прекрасно на свете - этот огромный газовый рожок, подвешенный там, наверху, по распоряжению некоего неведомого Рамбюто! Что до памятников, мы повидали их немало - кельтских! И дольмены! и менгиры! и пельвены! ' Но нет ничего скучнее кельтской археологии - все похоже одно на другое самым удручающим образом. Зато у нас бывали чудесные минуты под сенью старых замков; мы подолгу курили трубку в осыпавшихся рвах, заросших травою и благоухающих душистым дроком, и потом, море, море, простор, поля, свобода, я разумею настоящую свободу. когда волен говорить, что хочешь, волен думать вслух вместе с другом, волен шагать наугад, и пусть себе время проходит где-то там позади, ты думаешь о нем не больше, чем об улетающем дымке своей трубки.

110. ЛУИЗЕ КОЛЕ. ПОНТОРСОН, 14 ИЮЛЯ 1847

Посылаю тебе, дорогой друг, цветок, сорванный мною Вчера в час заката на могиле Шатобриана '. Море было прекрасно, воздух мягок, небо алело, то был один из дивных летних вечеров, пылающих всеми красками, исполненных такого безмерного великолепия, что становится грустно. Один из вечеров знойных и печальных, как первая любовь. Могила великого человека расположена на скале у самых волн. Под их шум будет он там покоиться в одиночестве напротив дома, где родился. Все время, что я был в Сен-Мало, я думал только о нем, и его мысль позаботиться о своей смерти и заранее обеспечить себе место для другого земного пребывания, казавшаяся мне прежде слегка ребяческой, здесь представилась весьма возвышенной и прекрасной, и у меня снова возник так и не решенный мною вопрос: "Бывают ли идеи глупые и идеи великие? Не зависит ли это от их осуществления?"

...Зрелище жизни, загубленной из-за неистовой страсти, какова бы эта страсть ни была, всегда имеет в себе нечто поучительное и высоконравственное. С убийственной иронией оно показывает истинную цену пошлых страстей и вульгарных увлечении; и нам приятно думать, что струны человеческой души способны вибрировать с такой силой и издавать такие высокие звуки.

...Я возвращусь в Круассе и буду там с тоской вспоминать о своем путешествии - как всегда. Постараюсь этой зимой потрудиться с особым усердием. Надобно прочесть Сведенборга и святую Терезу. От моего "Святого Антония" я отступился 2. Так ему и надо, ей-богу! Хоть я никогда и не рассчитывал сделать из этого что-нибудь путное, лучше ничего не писать, чем браться за дело не вполне подготовленным.

...Что до путешествия, мы уже начали его описывать 3, но дело идет так, что потребует от нас полгода и в три раза больше денег, чем мы имеем. Вот еще одна язва, которую я от тебя скрывал, но как она меня терзает!

111. ЛУИЗЕ КОЛЕ. ЛА БУЙ, 26 АВГУСТА 1847.

Благодарю за твое предложение, благодарю за преданность, но я теперь ни в чем не нуждаюсь. В будущем - и, возможно, не очень отдаленном - я, вероятно, останусь без гроша, но мне на это наплевать. Когда я до этого дойду,- если дойду,- я наверняка не буду больше страдать от многого такого, от чего страдал бы теперь. Но зарабатывать деньги - нет! нет! - да еще зарабатывать своим пером - никогда! никогда! '

Клятвы я не даю, потому что клятвы обычно нарушаются; я хочу лишь сказать, что меня бы самого это сильно удивило, поскольку профессия литератора мне противна безмерно.

Я пишу для себя, для себя одного, как курю или сплю. Это почти животное отправление, настолько оно лично и интимно.

Когда что-то пишу, я не стремлюсь ни к чему иному, кроме воплощения Идеи, и мне даже кажется, что, будь мое произведение опубликовано, оно утратило бы весь свой смысл. Есть животные, обитающие в земле, есть растения, до которых нельзя добраться и о которых никто не знает. Быть может, существуют также умы, созданные, чтобы жить в глухих углах. Для чего они нужны? А ни для чего! Не из их ли я рода?

112. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 17 СЕНТЯБРЯ 1847.

Перелистал книгу Торе '. Какая болтовня! Какое счастье для меня, что живу вдали от всех этих молодчиков! Сколько ложной учености! Какая стряпня, какая пустота! Я устал от всех этих слов об Искусстве, о Прекрасном, об идее, о форме; вечно та же песня, и какая! Чем дальше живу, тем больше презрения внушают мне эти люди и все, что ныне пишется. Правда, я теперь провожу каждое утро с Аристофаном. Вот это прекрасно, и вдохновенно, и кипуче. Но не прилично, не нравственно, даже не пристойно; это попросту величественно.

С высоты Триумфальной арки парижане, даже сидящие верхом на лошади, кажутся маленькими. И когда заберешься на вершину античности, видишь, что современные писатели не больно-то высоки. Проверяя себя, убеждаюсь, что причина постепенного охлаждения к пре-

жним моим кумирам отнюдь не в сухости моей или черствости. Чем больше остываю к художникам, тем сильнее восхищаюсь Искусством. Сам-то я в конце концов не посмею и строчки написать, ибо день ото дня чувствую себя все более ничтожным, хилым и слабым. Муза - девственница с плевой из бронзы, надо быть ох каким хватом, что-бы...2

Нет, трепет бедного художника перед красотой - даже если это бессилие - уж во всяком случае, не черствость и не скептицизм. Море с берега предстает огромным. Взойдите на вершины гор, оно оттуда еще безмерней. Поплывите на судне, все исчезает: одни волны, волны! Что я такое, я, в крохотной своей шлюпке? "Сохрани меня, господи, море так велико, а моя лодка так мала!" Так поется в одной бретонской песенке, и я повторяю это, думая об иных пучинах.

...Мы проведем вместе месяц, будем писать наши путевые заметки, которые начали еще в дороге.

113. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, СЕНТЯБРЬ 1847.

Согласимся, что человек (мужчина или женщина, один стоит другого) - никчемная штука. Я от себя устал безумно. Бывают времена, когда охватывают приступы неодолимой вялости - вроде тошноты после обеда. В конце концов, не есть ли жизнь некое постоянное несварение желудка?

...Мы теперь заняты описанием нашего путешествия,

Г я. хотя работа эта не требует ни особо тонкой отделки, ни больших приготовлений, я настолько не привык писать и так из-за этого раздражаюсь, особенно на себя самого, что хлопот у меня с этим делом немало. Как если бы человек с хорошим слухом играл на скрипке фальшиво; пальцы его отказываются точно воспроизвести звучащий в мозгу тон. Тогда слезы льются из глаз горе-музыканта, и смычок выпадает из его руки...

Когда книга будет закончена (месяца через полтора), она получится, быть может, довольно забавной благодаря своей искренности и бесцеремонности; но хорошей ли? Впрочем, мы отдадим ее переписать, чтобы каждый имел по экземпляру, и ты, если захочешь, сможешь прочесть '.

114. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, БЕЗ ДАТЫ

Ты полагаешь, будто я очень люблю чтение и искусство, раз ими занимаюсь. Если б я в себе покопался, то, возможно, ничего не нашел бы, кроме привычки. Верю в вечность только одной вещи, в вечность иллюзии, она-то и есть истинная правда. Все остальные правды - относительны.

115. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, ОКТЯБРЬ 1847

Ты спрашиваешь о нашей совместной с Максом работе. Так знай, я от нее остаюсь без сил. Стиль - а я им чрезвычайно озабочен - ужасно возбуждает мои нервы. Я злюсь на себя, я терзаюсь. В иные дни я от этого болен, а по ночам меня лихорадит. Чем дальше, тем более неспособным чувствую себя передать идею. Вот нелепая мания - проводить жизнь, изнуряя себя поисками слов, и целые дни обливаться потом, закругляя периоды! Иногда, правда, это доставляет радость безграничную; но ценою скольких приступов отчаяния и горечи покупается это удовольствие! Сегодня, например, восемь часов потратил, чтобы исправить пять страниц, и считаю, что хорошо потрудился. Суди об остальном: жалкая картина.

...Итак, вот что мы делаем. В книге будет 12 глав. Я пишу все нечетные главы - 1, 3 и т. д., Макс - все четные. Сочинение это, хотя очень правдивое и точное в описаниях, полно фантазии и отступлений. Когда двое пишут одну вещь, невозможно избежать того, чтобы оба не черпали немного один у другого. Оригинальность каждого, возможно, при этом проигрывает. Для всякой другой вещи это было бы худо, но тут целое выигрывает благодаря разнообразию элементов и их гармонии. Что ж до опубликования - и думать нечего. Единственным нашим читателем, полагаю, был бы королевский прокурор - из-за кое-каких мыслей, которые, вероятно, ему бы не понравились. Когда наш труд будет переписан и исправлен, дам тебе мой экземпляр. Если покажется скучно, не читай, но прошу, не бросай его в огонь; это моя слабость.

116. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, ОКТЯБРЬ 1847

Через месяц "Бретань" будет закончена. Мне остались еще две главы, после чего снова примусь за старого чудака Аристофана. Буду рад избавиться, наконец, от этой работы. Хочется все же почитать ее тебе, чтобы узнать твое мнение. Это довольно смешная стряпня, написанная без претензий, но добросовестно. Счастливы те, кто в себе не сомневаются и отдают на волю своего пера все, что исходит из их мозга. Я же колеблюсь, волнуюсь, досадую на себя, страшусь; мой вкус растет в той мере, как умаляется вдохновение, и меня куда больше огорчает одно неверное слово, чем радует целая удачная страница. Вчера вечером прочитал главу "О сердце" Лабрюйера '. Это прекрасно, дивно прекрасно, но сказано там не все. Я, например, не нашел ничего относящегося к нам с тобой.

117. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, ОКТЯБРЬ 1847

Ночью я испытываю блаженный покой. При неутомимо горящих свечах ум озаряется и светит ярче. Мне теперь бывает хорошо только при их безмятежном огне. Весь день я немного болен и постоянно раздражен, к тому же теперь я пишу, а у меня к этому так мало привычки, что нахожусь в состоянии беспрестанной досады и все, что пишу, мне противно. Идея стесняет, форма сопротивляется. Постигая стиль, убеждаюсь, насколько мало я им владею, и бывают у меня минуты такого беспросветного отчаяния, что хочется все бросить и заняться чем-нибудь полегче.

О, Искусство, Искусство! Какая это бездна! И как мы ничтожны, чтобы дерзать в нее спускаться, особенно я!

Сиротливым существом, наделенным непомерной гордыней. О бедный мой друг, если б могла ты видеть, что во мне творится, ты бы меня пожалела,- каким унижениям подвергают меня прилагательные и какими оскорблениями осыпают "что" и "которые".

За четыре дня написал три страницы, причем отвратительные, вялые, рыхлые, скучные. Как видишь, продвигаюсь не быстро. Единственное достоинство этого труда - неподдельность чувств и верность описаний. Для печати он не годится из-за юмористических выходок, невольно вкрадывающихся туда. Все порядочные люди, сколько их ни есть в литературе, или те хотя бы, что претендуют на порядочность, растерзали бы нас в клочки.

118. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 7 НОЯБРЯ 1847.

Ты хочешь, чтобы я был откровенен? Изволь. В некий день, это было в Манте ', под деревьями, ты мне сказала, "что не променяла бы свое счастье на славу Корнеля". Вспоминаешь? Хорошая у меня память? Если б ты только знала, каким ледяным холодом обдало мою душу, в какое изумление ты меня повергла! Слава! Слава! Да что такое слава? Ничто. Внешний отзвук удовольствия, которое нам дает Искусство. "На славу Корнеля"; а на то, чтобы быть Корнелем? чувствовать себя Корнелем?

Впрочем, я заметил, что ты всегда примешиваешь к Искусству уйму посторонних вещей, патриотизм, любовь, что там еще? Уйму вещей, как я полагаю, ему чуждых, которые, отнюдь его не возвышая, лишь умаляют его в моих глазах. Вот пропасть - и не единственная,- пролегшая меж нами. Это ты ее открыла и указала мне.

...Да, я замыкаюсь, я гасну, память моя с каждым днем слабеет. Замечаю, что совершенно позабыл многое из того, что знал превосходно. Правда, вкус мой улучшается, но из-за этого лишь трудней писать. Фраза больше не льется сама, я ее вырываю из себя, и от этого мне больно.

В отношении искусства я пришел к тому, что испытываешь в отношении любви, когда провел много лет, размышляя о сем предмете. Оно меня устрашает. Не знаю, ясно ли я говорю; мне кажется, что да.

119. ЛУИЗЕ КОЛЕ. РУАН, КОНЕЦ НОЯБРЯ 1847.

Что до меня, все время немного донимают нервы, вдобавок сейчас прострел в шее, из-за чего вид довольно нелепый. Но все это пустяки, куда больше всех болезней на свете мучает меня стиль. Вот уже три с половиной месяца пишу без передышки с утра до вечера '. Измучился вконец от вызываемого этим постоянного раздражения, от непрестанного ощущения своего бессилия передать. Что бы ни говорили буржуа, не так-то это легко толочь воду в ступе. Чем дальше, тем труднее писать самые простые вещи и тем яснее я вижу пустоту того, что прежде казалось мне превосходным. К счастью, соответственно возрастает мое восхищение мастерами и, отнюдь не приводя в отчаяние этим подавляющим сравнением, напротив, подстегивает мою неукротимую страсть писать.

Вы пишете о "Клеопатре" г-жи де Жирарден 2. Читал эту стряпню и нахожу, что вы еще слишком лестно о ней отзываетесь. Кой черт дернул ее браться за подобные сюжеты! Есть темы настолько тяжелые сами по себе, что раздавят всякого, кто попытается их поднять. Из-за возвышенности сюжета произведения получаются посредственными.

Байрон потерпел неудачу с "Сарданапалом" 3. Какой художник изобразит облик Цезаря? К тому же античности было дано породить существа, которые самим фактом своей жизни превзошли всякий вымысел. Те, кто берется их воспроизвести, не понимают их, что и подтверждается. В молодости легко вводят в соблазн эти сияющие образы, лучи их ореола доходят и до тебя; простираешь руки, чтобы до них дотянуться, устремляешься к ним... а они все отступают, отступают, подымаются в свои заоблачные выси, растут, озаряются светом и, как Христос апостолам, велят не пытаться к ним подойти 4.

Любопытно взглянуть на замечания Философа о вашей драме (и на саму драму, разумеется) 5. Он человек со вкусом, по крайней мере, в том, что пишет, и мне кажется, ему можно доверять. Не пренебрегайте ничем, трудитесь, переделывайте и не оставляйте произведения, пока не будете убеждены, что довели его до предела совершенства, на которое способны. Талант теперь не редкость, но чего уже ни у кого не найдешь и что надо стремиться обрести, это добросовестность.

Перечитываю теперь "Дон Кихота" в новом переводе Дама-Инара 6. Я ошеломлен, я прямо заболел Испанией. Какая книга! Какая книга! Сколько меланхолического веселья в этой поэзии!

120. ЛУИЗЕ КОЛЕ. РУАН, 11 ДЕКАБРЯ 1847

Нет, я не абстракция и не наделен тем божественным спокойствием, о котором вы говорите. Но что до моих произведений, успокойся, по части страстей недостатка не будет. У меня еще хранятся старые запасы, а трачу я мало, и иссякают они не слишком быстро. Если бы для того, чтобы волновать других, было достаточно быть взволнованным самому, я мог бы писать книги, от которых дрожали бы руки и бились сердца; я уверен, что никогда не лишусь этой способности к волнению, которое возникает в процессе писания само по себе, без всякого моего участия и против моей воли, а часто и к моей досаде, а потому об этом мало думаю и, напротив, стремлюсь не к вибрации души, но к рисунку.

121. ЛУИЗЕ КОЛЕ. РУАН, КОНЕЦ ДЕКАБРЯ 1847.

Все же недавно мне довелось увидеть нечто замечательное, я еще теперь под впечатлением этого зрелища, одновременно и гротескного и жалкого. Я присутствовал на банкете реформистов! ' Ну и вкус! Какая кухня! Какие вина! И какие речи! Ничто не могло бы внушить мне более глубокого презрения к успеху, чем картина того, какой ценой его достигают. Я оставался холоден, и меня тошнило от патриотического энтузиазма, который вызывали "кормило государства", "бездна, в которую мы низвергаемся", "честь нашего знамени", "сень наших стягов", "братство народов" и прочие пошлости в том же роде. Прекраснейшие творения мастеров никогда не удостоятся и четвертой доли тех рукоплесканий. Никогда Франк Альфреда де Мюссе2 не вызовет тех кликов восторга, которые доносились со всех концов зала в ответ на добродетельные завывания г-на Одилона Барро и сетования почтенного Кремье на состояние наших финансов. И после этого девятичасового заседания, проведенного за холодной индейкой, молочным поросенком и в обществе моего слесаря, в особо удачных местах хлопавшего меня по плечу, я воротился домой с ледяным холодом в душе. Как низко ни цени людей, сердце наполняется горечью, когда перед тобою вы- , ставляют напоказ такой нелепый бред, такое беспардонное тупоумие. Почти во всех речах хвалили Беранже. Как злоупотребляют бедным Беранже! Не могу ему простить преклонения, которым окружают его умы буржуазного склада. Есть люди с большим талантом, чья беда в том, что ими восторгаются мелкие натуры: вареная говядина претит прежде всего потому, что это главное блюдо в буржуазных семьях. Беранже - этакая вареная говядина современной поэзии: всем доступно и все находят это вкусным.

122. ЛУИЗЕ КОЛЕ. РУАН, ЯНВАРЬ 1848

Подумать только, что я, вероятно, никогда не побываю в Китае! Никогда не буду засыпать под мерную поступь верблюдов! Никогда, быть может, не увижу, как сверкают в лесу глаза тигра, притаившегося в бамбуковых зарослях. Можете считать все это желаниями вымышленными, не заслуживающими сочувствия; но я так страдаю, думая об этом,- что, к сожалению, случается часто,- что вы были бы тронуты, если б могли понять, сколько тут горького и непоправимого. Я живу в яме и, подымая голову, чтобы взглянуть на небо, вижу там, наверху, вас, склонившуюся над краем ямы и плачущую. Есть ли новости о драме? Когда? Что решили?1 Мне, право, очень хочется ее посмотреть; сердце у меня заранее бьется, будто я уже вижу, как подымают занавес для первого акта.

Кончил последнюю главу "Бретани"; понадобится еще добрых полтора месяца, чтобы все исправить, убрать повторения слов и выбросить множество лишнего. Работа кропотливая, долгая и скучная. Теперь, перестав писать, снова примусь за славного Аристофана и книги о религии.

123. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, МАРТ 1848

Вы спрашиваете моего мнения о последних событиях '. Что ж, все это весьма забавно. На некоторые озадаченные мины просто весело смотреть. С глубоким наслаждением думаю о потерпевших крах честолюбцах. Не знаю, окажутся ли новая форма правления и создаваемое ею состояние общества благоприятны для Искусства. Это еще вопрос. Быть еще более буржуазным и более ничтожным уже нельзя. А более глупым - неужто возможно?

124. МАКСИМУ ДЮКАНУ. КРУАССЕ, КОНЕЦ МАЯ 1848.

Не питай иллюзий насчет того, что в конце августа услышишь "Святого Антония". К этому времени я только-только его допишу. И предвижу, что исправление - не фраз, но приемов выразительности, будет долгим '. Впрочем, сам не знаю. С субботы не написал ни строчки. Я завяз на одном переходе, из которого никак не выберусь. Весь истерзался от злости, нетерпения, бессилия.

...Какое душераздирающее зрелище - если б кто-нибудь это видел,- отчаяние бедного художника, когда резец выпадает из его руки и он говорит себе, что мечтал сделать статую слишком прекрасную и что мрамор слишком тверд. До чего же это глупо - и человек вообще, и я в особенности. Завтра, возможно, буду ликовать, горланить от удовольствия, расхаживать большими шагами по ковру и, увидев свое лицо в зеркале, смотреть на него с удовлетворением!

125. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. НОЖАН-НА-СЕНЕ. 3 ОКТЯБРЯ 1848.

Продолжаю трудиться, сколько есть сил, упиваюсь книгами и стилем, как набивают брюхо мясом и вином; поэтому когда вновь плюхаюсь на землю, падаю с тем большей высоты, отчего падение вдвойне болезненно... Многие весьма встревожены, весьма взволнованы, озабочены будущим и бледнеют от всего того, что в нем видят. А мне-то, милый Эрнест (стоицизм это, или бесчувственность скота, или отупение осла, которого столько били, что ему уже все нипочем), мне совершенно безразлично, что бы теперь ни произошло, я становлюсь философом; в конце концов ко всему привыкаешь.

126. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. КРУАССЕ, 6 МАЯ 1849.

Могу сообщить тебе новость, дорогой мой Эрнест. В октябре сего года я (не бойся, речь пойдет не о моей женитьбе, а кое о чем получше), в октябре сего года или же в конце сентября я удираю в Египет. Совершу путешествие по всему Востоку. Уеду месяцев на пятнадцать или восемнадцать. Мы подымемся по Нилу до Фив, оттуда в Палестину; затем Сирия, Багдад, Басра, Персия до Каспийского моря, Кавказ, Грузия. Малая Азия вдоль побережья, Константинополь и Греция, коль останутся у нас время и деньги '. Quid dicis? [Что скажешь? (лат.)] Отсюда вижу, ты делаешь большие глаза и спрашиваешь себя, как это я умудрился. Вот, старина, причины, побудившие меня.

...Мне необходимо подышать воздухом, во всех значениях этого слова.

...Республиканцы, реакционеры, красные, синие, трех цветные - всё соревнуется в бездарности. Порядочных людей вполне может от этого стошнить, как говаривал Гарсон . Патриоты, пожалуй, правы; Франция опустилась. Что касается ума - бесспорно. Политика высасывает его до последней капли.

127. МАТЕРИ. АЛЕКСАНДРИЯ, 17 НОЯБРЯ 1849.

Когда мы были в двух часах плаванья от берегоВ| Египта, я поднялся вместе с главным рулевым на нос! и увидел сераль Аббаса-паши, черный купол на морской! синеве. Солнце припекало. Я увидел Восток сквозь разли-j тое над морем яркое серебристое сияние - а вернее, в нем. | Вскоре обозначился берег, и первое, что мы увидели на суше, были два верблюда, которых вел погонщик, а потом, вдоль всей набережной - славные арабы, самым мирным образом удившие рыбу. Когда причалили, поднялся оглушительный шум и гам: негры, негритянки, верблюды, тюрбаны, палочные удары, сыплющиеся направо и налево с гортанными, режущими слух выкриками. Я обжирался красками, подобно ослу, набивающему себе брюхо овсом. Палка играет здесь большую роль; всякое существо в чистой одежде колотит тех, на ком грязная одежда, а вернее, на ком ее нет; я говорю "одежда", следовало бы сказать "штаны". Многие господа разгуливают по улицам в одной лишь сорочке и с длинной трубкой. Женщины - кроме принадлежащих к самому низшему классу - все в чадрах, и на нос свисают и колышутся украшения, как на конском налобнике. И хотя лица не видишь, зато грудь вся открыта. От страны к стране стыдливость меняет место, подобно истомленному дорогой путешественнику, который пересаживается то на империал, то на задок дилижанса.

128. ЛУИ БУЙЕ. КАИР, 1 ДЕКАБРЯ 1849

А ты, дорогой мой старый дружище, как ты живешь на этой мерзкой родине, воображая которую я порой ловлю себя на неожиданной нежности? Вспоминаю наши воскресенья в Круассе, когда я слышал стук железной решетчатой калитки, и вслед за тем появлялись трость, тетрадь и ты... Когда же мы возобновим нескончаемые наши беседы у камелька, уютно сидя в моих зеленых креслах? Как идет "Меленида" ' и пьесы, путешествие? и т. д. и т. д. Присылай мне целые тома.

...Я уверен, что ты, как человек разумный, не ждешь от меня подробного отчета о путешествии. Самое большее, я успеваю делать кое-какие заметки 2. Еще ничего не написал, даже не раскрыл ни одной книги, разве что вчера забавы ради прочитал, покуривая свой чубук, три оды Горация. А все-таки мне хотелось бы послать тебе кое-что такое, что могло бы тебя развлечь в твоей квартире на улице Бовуазин, где ты сидишь с Юаром и чучелами филинов 3. В двух словах, вот как на нынешний день я резюмирую свои впечатления: природа - пейзаж, небо, пустыня (кроме миража) - не вызвала большого удивления; города же и люди - огромное. Гюго сказал бы: "Я был ближе к богу, чем к человечеству!" 4 Причина, верно, в том, что я больше мечтал, больше читал и больше воображал себе эти горизонты, зелень, пески, деревья, солнце, чем дома, улицы, одежду и обычаи. Природа была обретена мною вновь, остальное же - впервые. Но есть и нечто совсем новое, чего я не ожидал здесь встретить, причем выступающее очень ярко: это гротеск. Весь старинный комизм получающего взбучку раба, угрюмого торговца женщинами, купца-мошенника - все это здесь очень свежо, правдиво, очаровательно. На улицах, в домах по всякому поводу с восхитительной щедростью сыплются направо и налево палочные удары. Здесь и гортанные звуки, похожие на рычанье хищных зверей, и громкий хохот, и развевающиеся широкие белые одежды, зубы цвета слоновой кости, щелкающие между толстыми губами, и тупые носы негров, и запыленные ноги, и ожерелья, и браслеты!

...В Александрии, в самый вечер нашего прибытия, мы видели шествие с факелами: праздновали обрезание ребенка. Смоляные факелы освещали темные улицы, где, крича и толкаясь, двигалась пестрая толпа. Здесь, в Каире, мы тоже повидали забавные вещи; в один из последних вечеров смотрели, как на свадьбе правоверные поют хвалу Аллаху; выстроившись прямоугольником, они раскачивались, монотонно распевая. Один задавал тон и время от времени испускал пронзительные вопли. Шуты здесь великолепные, и остроты оных наилучшего вкуса... Беседует такой комик с глухим; после тщетных усилий, покричав ему по очереди в каждое ухо. он наконец, отчаявшись, принимается орать ему в задницу.

Завтра у нас ожидается прогулка на воде с несколькими девками, которые под звуки тарабука будут плясать с кроталами в руках и с золотыми пиастрами в волосах... 5 Позавчера были у одной женщины, познакомившей нас еще с двумя. Ветхое, всеми ветрами продуваемое жилище освещалось ночником; в окне без переплета виднелась пальма, а одежды на двух турчанках были шелковые, расшитые золотом. Да, здесь знают толк в контрастах: роскошные вещи особенно сверкают среди пыли.

129. МАТЕРИ. КАИР, 5 ЯНВАРЯ 1850

Между тем, когда я думаю о своем будущем (случается это со мной редко, ибо я вовсе ни о чем не думаю, хотя, глядя на руины, полагается предаваться возвышенным мыслям), короче, когда я себя спрашиваю: что я стану делать после возвращения? Что буду писать? Чего буду стоить? Где мне лучше жить? Какой линии держаться? и т. д. и т. д.,- я полон сомнений и колебаний. Переходя из одного возраста в другой, я всегда избегал поглядеть вот так самому себе в лицо и подохну в шестьдесят лет, так и не составив о себе мнения и не создав произведения, которое показало бы мне, на что я способен. Хорош или плох "Святой Антоний"? Вот о чем, например, я часто себя спрашиваю. Кто из нас ошибся - я или другие? ' Впрочем, все это ничуть меня не тревожит, я живу как растение, я впитываю солнце, свет, краски и простор, я поглощаю - вот и все. Потом предстоит все поглощенное переварить, а потом испражниться полноценным дерьмом. И это самое важное.

...Ты спрашиваешь, соответствует ли Восток тому, каким я его себе воображал. Соответствует, да, но, кроме того, он шире моих представлений о нем, Я увидел отчетливые контуры того, что рисовалось мне в смутных очертаниях. Предчувствие уступило место реальности, и настолько, что, бывало, передо мной как бы оживали вдруг старые, забытые мечты.

130. ЖЮЛЮ КЛОКЕ. КАИР, 15 ЯНВАРЯ 1850

Если смотришь на окружающее с некоторым вниманием, куда больше обретаешь вновь, нежели видишь впервые. Тысячи понятий, таившихся у тебя в зародыше, вырастают и уточняются, подобно ожившему воспоминанию. Так, едва высадившись в Александрии, я увидел перед собой живую анатомию египетских скульптур: приподнятые плечи, удлиненный торс, худые ноги и т. д. Исполнявшиеся по нашей просьбе пляски имеют настолько иератический характер, что явно происходят от плясок Древнего Востока, который всегда молод, ибо здесь ничто не меняется. Библия - картина здешних современных нравов. Знаете ли вы, что еще несколько лет назад здесь карали смертью человека, убившего быка, совсем как во времена Аписа '. Как видите, есть чем позабавиться и о чем наплести кучу вздора. Что до нас, стараемся, поелику возможно, от этого воздерживаться. Если что и опубликуем, то по возвращении, но отсюда пусть не просочится ни единое слово. Лаволе просил у меня статей или отрывков из писем для "Ревю ориенталь" . Обойдется без них, хоть я и обещал; я твердо решил еще долго ничего не печатать по разным мотивам, которые считаю очень важными и объясню вам позже, дорогой друг.

131. ЛУИ БУЙЕ. КАИР, 15 ЯНВАРЯ 1850

Мы беседуем со служителями всех религий. Порой это бывает поистине прекрасно по части поз и манер этого народа. Просим переводить нам песни, сказки, предания, все, что тут есть самого народного и восточного. Мы буквально заставляем ученых служить себе.

132. М4ТЕРИ. КАИР, 3 ФЕВРАЛЯ 1850

Когда вернусь, возобновлю свою чудесную трудовую жизнь, в просторном своем кабинете, в своем милом кресле подле тебя, славная моя старушка,- вот и все. И не говори мне больше о том, чтобы я пробивался. Пробивался - к чему? Что может дать мне удовлетворение, если не постоянные мои радости за круглым рабочим столом? Разве я не обладаю всем, чего только можно пожелать? Независимостью, свободой фантазии, двумя сотнями хорошо очинённых перьев и уменьем ими пользоваться. И потом Восток, в особенности Египет,- это край, подавляющий все мелкие мирские желаньица. Когда посмотришь столько руин, перестаешь думать о том, чтобы строить себе хибарки; вся эта древняя пыль вселяет равнодушие к славе. В данное время я отнюдь не вижу (даже с точки зрения литературы) никакой нужды добиваться известности. Жить в Париже, печататься, суетиться - все это, как погляжу из такого далека, кажется мне слишком утомительным. Возможно, через десять минут я переменю свое мнение. Но от ближних своих прошу только одного - оставить меня в покое, как делаю я по отношению к ним.

133. МАТЕРИ. МЕЖДУ МЕНИХОМ И СИУТОМ ', 23 ФЕВРАЛЯ 1850.

Здесь я приступаю к предмету, к которому ты, мне кажется, более всего любишь возвращаться и в котором я ни черта не понимаю; ты уж сама не знаешь, старушка моя, что придумать, чтобы себя помучить. Каков смысл этих слов: надо, мол, чтобы у меня было место, "скромное местечко", пишешь ты. Но, во-первых, какое? Ручаюсь, ты не назовешь его, не определишь, каким оно должно быть, какого рода. Скажи откровенно, не строя иллюзий,- есть ли хоть одно место, которое я мог бы занимать? Ты прибавляешь: "которое не отнимало бы у тебя много времени и не мешало бы заниматься чем-нибудь другим"; вот они, иллюзии, вот то самое, что думал и Буйе, начав заниматься медициной, что думал и я, берясь за юриспруденцию, отчего едва не околел из-за постоянно сдерживаемого бешенства. Если что-то делаешь, надо этому отдаться целиком и делать хорошо. Существование ублюдочное, когда весь день продаешь сало, а вечерком, после обеда, пишешь стихи, хорошо для умов заурядных, равно пригодных и для седла и для упряжки; это наихудшая порода, им ни рва не перескочить, ни телеги не потянуть.

Наконец, мне кажется, что на службу идут ради денег, ради почета или чтобы избежать праздности; но ты со мной согласишься, старушка, что я достаточно занят и не нуждаюсь в том, чтобы искать себе занятие; если же для почета, тщеславие мое таково, что я не вижу для себя почета. И в чем: должность, пусть самая высокая - а ведь ты .очешь не этого,- никогда не доставит мне того удовле-.ворения, какое приносит собственное мое уважение к себе, ьоль мне удается смастерить что-то стоящее, что-то мне нравящееся. И наконец, если для денег - те должности пли та должность, какую я смог бы занять, была бы слишком мала, чтобы внести ощутимое изменение в мои доходы. Взвесь все эти доводы, не изводи себя пустой мечтой. Есть ли на свете должность, которая позволила бы мне быть еще ближе к тебе, еще больше принадлежать тебе? И потом, разве главное в жизни отчасти не в том, чтобы не слишком изнывать от скуки?

134. МАТЕРИ. 22 АПРЕЛЯ 1850

Мы тут живем чудесно. Путешествие по Нубии окончено. Близится и конец путешествия по Египту. С сожалением покинем мы нашу милую канджу '. Сейчас мы опять медленно спускаемся на веслах по великой реке, по которой недавно подымались под двумя белыми парусами. Делаем остановки у всех развалин. Барку привязывают, мы выходим на берег. Это всегда оказывается какой-нибудь храм, по самые плечи погруженный в песок, видишь только верхнюю его часть, как бы вырытый из земли скелет. Боги с головою крокодила или ибиса изображены на стенах, побелевших от помета хищных птиц, что гнездятся в щелях меж камнями. Мы ходим среди колонн. Пальмовыми тростями и своим воображением ворошим весь этот прах. Через проломы в кровлях смотрим на ослепительно-голубое небо. Полноводный Нил течет, змеясь посреди пустыни, окаймленный по обоим берегам полосами зелени. Это и есть Египет. Часто вокруг нас оказывается стадо черных баранов, щиплющих траву, при них проворный, как обезьяна, голый мальчуган с кошачьими глазами, белоснежными зубами, серебряным кольцом в правом ухе и большими шрамами от ожогов на щеках - татуировка, сделанная раскаленным ножом. А иной раз - бедные арабские женщины в лохмотьях и ожерельях подходят к Жозефу, предлагая купить цыплят, или собирают прямо руками козий помет для удобрения своего убогого поля. Изумителен здесь свет - он всему придает яркость. В здешних городах нас это всегда ослепляет - многоцветье грандиозного костюмированного бала. Белые, желтые, лазоревые одежды в прозрачном воздухе обретают такую чистоту тонов, что художники обомлели бы. Что до меня, я брежу своей старушкой литературой, стараюсь все схватить. Очень хотелось бы что-нибудь придумать, но... сам не знаю что.

135. ЭММАНЮЭЛЮ ВАССУ ДЕ СЕНТ-УАНУ. МЕЖДУ КУСОМ И КЕНЕБОМ, 17 МАЯ 1850.

Как ты живешь и как переносишь эту негодницу жизнь? О чем толкуют в Париже? Что до нас, мы не получали вестей из Европы с конца января. Вот уже четыре поистине великолепных месяца, как живем на берегах Нила, не видя ничего, кроме развалин, крокодилов и феллахов. Это не очень-то помогает разбираться в политике или быть в курсе социального движения. Впрочем, если во Франции все в том же состоянии, в каком было при моем отъезде, если буржуа столь же яростно глуп, а общественное мнение столь же подло, одним словом, если всеобщее варево издает все тот же отвратительный гнилостный запах, я ни о чем не сожалею. Напротив, устроится все это лучше или хуже, я не потребую ни крошки от всеобщего пирога, отойду подальше, чтобы меня не толкали локтями.

136. ЛУИ БУЙЕ. МЕЖДУ ДЖИРДЖЕХОМ И СИУТОМ. 2 ИЮНЯ 1850 *

Итак, вот еще один устроившийся, определившийся, как Лормье-сын, этот великий человек! А мы-то далеко не устроены и не определились - ни в чем. Что до меня, я попросту отказываюсь. С тех пор, как мы расстались, старина, я много об этом думал. Сидя на носу нашей кан-джи, глядя на течение воды, перебираю свое прошлое основательно и глубоко. Всплывает много позабытого - как обрывки старых нянюшкиных песен, вдруг возникающие в уме. Начинается ли у меня новая полоса? Или полный упадок? От прошлого я в своих мечтах перехожу к будущему и не вижу там ничего, ничегошеньки! Нет у меня ни плана, ни идеи, ни проекта и, что всего хуже,- нет честолюбия. Одно слово, вечное "зачем?" отвечает на все и неумолимым барьером преграждает любую дорогу, которую я прокладываю себе в поле предположений. Путешествия не располагают к веселью. Не знаю, быть может, вид развалин внушает возвышенные думы, но я спрашиваю себя, откуда это глубокое отвращение, охватывающее меня теперь при мысли о том, что ради известности надо суетиться. Не чувствую в себе физических сил на то, чтобы печататься, ходить к издателю, выбирать бумагу, держать корректуру и т. д. А что это по сравнению со всем остальным? Уж лучше трудиться для себя одного. Тогда делаешь так, как хочется, по своему замыслу. Восхищаешься собою, доставляешь удовольствие себе - а разве это не главное? И потом, публика ведь так глупа! И потом, кто он, этот читатель? И что он читает? И чем он восторгается? Ах, добрые мирные времена, добрые времена париков, вам служили прочной опорой высокие каблуки и трости! А под нами земля колеблется. Где найти точку опоры, даже если допустить, что рычаг у нас есть? Чего всем нам не хватает, это не стиль, не гибкость смычка или пальцев, обозначаемая словом "талант". У нас большой оркестр, богатая палитра, разнообразные средства. По части уловок и тайных ниточек мы, пожалуй, смыслим куда больше, чем кто бы то ни было прежде. Нет, нам недостает внутреннего начала, души предмета, самой идеи сюжета. Мы делаем заметки, совершаем путешествия - убожество, убожество! Мы становимся учеными, археологами, историками, медиками, всезнайками и тонкими знатоками. Какой от всего этого толк? А сердце, вдохновение, мощь? От чего исходить и куда идти. Мы усердно лапаем, томно вздыхаем, не спеша оглаживаем, но постараться сделать ребенка! увы! Я прочитал пьесу Ожье '. Изрядно глупо, вот все, что я могу сказать. Есть места, достойные последнего дурака; ну и бурда - Иппокрена этого молодого человека! 2 Фельетон Вакери, верно, хорош 3. От всего этого мне тошно. Да, когда вернусь, я опять, и надеюсь, надолго, возобновлю свою прежнюю спокойную жизнь за круглым моим столом, поглядывая то на свой камин, то на свой сад. Буду продолжать жить медведем, презирая отечество, критику, весь мир. Эти идеи возмущают юного Дюкана, который держится противоположных мыслей, то есть строит весьма дерзкие прожекты на время после возвращения и намерен пуститься в дьявольски бурную деятельность 4. В конце зимы мы обо всем этом потолкуем с тобою, дружище.

...Конец "Мелениды" мне, нам обоим решительно не понравился 5. Мы от него сильно заскучали. Между нами говоря, старина, видно, что ты поспешил закончить. Чрезмерная краткость - обычный недостаток. Ситуация требовала большего развития, а тут всего лишь эскиз. Я читал и перечитывал этот злосчастный конец. Мое мнение - надо переделать. Это досадно - ведь до сих пор твое произведение шло ровно и все вверх. Был подъем на гору. Что до эпилога, мне не по душе смехотворный конец всех твоих персонажей - Полидам умирает от варваризма, Коракоид тонет в бульоне, или тот же Коммод, чей конец хорошо известен твоему римскому слушателю 6. Особенно не понравился мне Полидам. Что Марций умирает от несварения желудка, очень хорошо - тем более что другие умрут иной смертью:

Quant a Pantabolus, II partit pour I'Afnque... А Пантабол, тот в Африку отплыл...-

и следующие два стиха - прекрасно, крепко и добротно. Не понравилось мне подробное описание носа трактирщика. Это было хорошо один раз, в предыдущей песне, когда шла речь об этом персонаже и он был перед нами! Но здесь это натянуто и не лучшего вкуса. Тем паче что за две строфы до этого ты уже говорил об этом трактирщике: "I'hotelier fort discret" ("хозяин весьма скромный") Но начну с начала:

Oh je ]e sais trop bien, dit-il avec effort! C'est mon mauvais genie, etc.

О да, все ясно мне! - сказал он через силу.- Ты злой мой гений и т. д.

Мне, напротив, кажется, что он должен был очень удивиться, встретив Мелениду, о которой вовсе не думал. В этом театральном эффекте (а именно таковым является присутствие Мелениды в этот момент) ты лишаешь себя истинно театрального эффекта: удивления Павла.

Строфа
Tu connais maintenant cette longue torture
Tu sais le sang qui bout a la lave pareil,
La bouche qui fremit, la tempe qui murmure.

Теперь ты знаешь это долгое мученье
Знаешь, как кровь кипит, подобно лаве,
Уста дрожат и звон стоит в висках,-

мелодраматический романтизм, тут, милый мой, больше воплей, чем истинного чувства. Наверняка она должна была сказать не это.

Строфа "Elle avait dans la voix..." ("В голосе ее...") изящна, хотя мне не нравится "le ciel sans melanges" ("небо без примесей"), и потом - зачем тут разражается буря? Потому ли, что кого-то хотят убить? Слишком трагедийно, слишком вычурно. Да, знаю, всякое злодейство должно совершаться в ненастье. Но, думаю, ты мог бы отойти от этого принципа. В общем, я не одобряю бенгальского огня, озаряющего конец.

...Но дурно, по-моему, следующее:

Notre torche d'hymen o'est la tempete an eiel' Nous fuirons, nous aurons quelque retraite ombreuse Pour у faire a nos coeurs un exil eternel

..........nos desirs immenses
. la vie est courte... le monde est etroit.

Наш брачный факел - это буря в небесах! Мы убежим с тобой в тенистое укрытье, Сердцам то нашим будет вечной ссылкой

.......наша страсть безмерна
.жизнь коротка... мир тесен.

Фальшиво, фальшиво. Разве это античность? Разве это не вчерашний день? Да это Велледа. А ты вставляешь во времена Коммода 8. И затем - к чему им прятаться? Кто теперь противится тому, чтоб они жили вместе? Не должна ли Меленида быть вполне счастливой, раз Павел уже не может жениться на Марции? Почему же

.Notre bonheur est fait de pleurs et de vengeances

El cet amour terrible aura des violences
Pleines de volupte^e delire et d'effroi.
Из слез и мести наше счастье состоит.
И грозная любовь будет полна страстей,
Исполненных огня, бреда и страха,-

почему "бреда", почему "страха"- страха перед чем?

Из твоего плана я понял так, что в этом месте торжествующая Меленида опутает Павла змеиной дилеммой: "Puisque tu viens avec moi" ("Раз ты идешь со мной"),- столь женственной и логичной, что этот молодец, заколебавшись, скажет себе: "Клянусь, ловкий ход",- и пойдет с ней, дабы спокойно с ней спать. Ты даже говорил мне о комическом эффекте от перемены сердечной склонности Павла. Надо было что-то сделать в этом духе?

...Вот, милостивый государь, все замечания, которые я мог из себя исторгнуть. Мой спутник их разделяет. Если находишь, что я придираюсь, то пойми, "Меленида" - настолько строгое произведение, что малейшая неловкость выпирает, к тому же вы, ваше высочество, сами приучили нас не давать поблажек, и мушиные точки на пурпуре заметней, чем на льне.

Максим Дюкан находит, что Гюстав Флобер слишком снисходителен в своей критике.

Добрый мой дружище, подлинный недостаток твоего конца в том, что он слишком краток и скомкан. Здесь надо было дать что-нибудь простое и широко развернутое. Впрочем, успокойся, ты его переделаешь, и переделаешь хорошо. Я это предсказываю, я в этом уверен. Зимою мы вновь займемся этим в Круассе, в наши славные воскресенья, о которых я вспоминаю каждое воскресенье.

* В этом письме, как и в ряде других, где Флобер дает детальный стилистический анализ стихотворных произведений, фрагменты анализируемых текстов приводятся по-французски. Русский перевод - по необходимости не вполне адекватный - помещается под строками французского текста или (внутри абзаца) в скобках. (Примеч. ред. перевода.)

137. ЛУИ БУЙЕ. КАИР, 27 - 20 ИЮНЯ 1850

План китайской повести мне кажется отличным в качестве общей идеи '. Можешь ли прислать мне набросок? Когда основные вехи местного колорита будут расставлены, отложи книги и начни писать; не стоит слишком углубляться в археологию - это общая и, как я считаю, пагубная тенденция нового поколения... А сколько потерянного времени! Как мы ни жалки, у нас, я полагаю, много вкуса, потому что мы глубоко историчны, мы все допускаем и, судя о предмете, становимся на его точку зрения. Но есть ли у нас столько же врожденного таланта, сколько понимания? И более того - совместима ли с подобной широтой неукротимая самобытность? Вот мои сомнения касательно художественного духа нашего времени, сиречь того, как сейчас мало истинных художников. Но коль мы. не создадим ничего путного, то, быть может, хотя бы под-1 готовим и введем в жизнь поколение, наделенное сме-, лостью (ищу другое слово) наших отцов и нашим эклектизмом. Это бы меня удивило: мир становится непроходимо глуп. Жить в грядущем будет прескучно. Хорошо, что мы живем теперь. Ты не поверишь, но мы много толкуем о будущем обществе. Я почти убежден, что в более или менее отдаленном времени оно будет жить под присмотром, как в коллеже. Власть возьмут в руки классные наставники. Все будет в униформе. Человечество в глупейшем своем сочинении больше не будет делать ошибок, но какой дрянной стиль, какое отсутствие изящества, ритма, порыва! О вы, Манье грядущего, куда денутся ваши восторги?

Не беда, милосердный бог нас не оставит! Будем надеяться, что он всегда одержит верх и что старый этот солдат не падет. Вчера вечером (или вчера ввечеру) перечитал брань Павла против Венеры 2, а нынче утром защищал, как в восемнадцать лет, доктрину искусства для искусства от некоего утилитариста (в остальном человека неглупого): 3 я сопротивляюсь бурному потоку. Повлечет ли он нас за собой? Нет, лучше уж размозжим себе башку ножкою своего стола. "Будем сильными, будем красивыми, оботрем о траву пыль, пачкающую наши золотые туфли" 4, или даже не будем обтирать... Лишь бы внизу было золото, не беда, что сверху пыль! Читал (это я все по поводу этой старой хрычовки литературы, которую приходится пичкать ртутью и пилюлями...), читал критику Вакери о "Габриэль" 5. Хорошо, даже очень. Это меня изрядно j дивило, ловко он подметил слабое место Ожье; мне понравилось.

...Провел часть ночи за чтением романа Скриба "Анонимная любовница" 6. Неподражаемо. Раздобудь это произведение, это предел нечистоплотности, там есть все. О публика, публика! Бывают минуты, когда, подумав о ней, чувствую такую же огромную и бессильную ненависть, какую испытывала Мария-Антуанетта, глядя, как толпа занимает Тюильри 7.

138. ЛУИ БУЙЕ. ДАМАСК, 4 СЕНТЯБРЯ 1850

Для нас, однако, должна бы уже миновать пора мигреней и нервных обмороков. Нас, видишь ли, губит, нас стесняет нечто весьма глупое: "вкус", хороший вкус. У нас его слишком много, я хочу сказать, что мы тревожимся о нем больше, чем нужно. Боязнь дурного вкуса затопляет нас, как туман (противный декабрьский туман, который внезапно спускается, леденит внутренности, раздражает нас зловонием и щиплет глаза). И, не решаясь сделать шаг, мы остаемся недвижимы. Не чувствуешь ли ты, насколько мы становимся критичны,- у нас завелись собственные поэтические теории, принципы, предвзятые! идеи, наконец, правила, совсем как у Делиля и Мармон-! теля! ' Правила другие, но разве в этом суть? Смелость,] вот чего нам не хватает. О, вернись, золотое время моей' юности, когда я мог состряпать за три дня драму в пяти актах 2. Одержимые сомнениями, мы похожи на тех несчастных верующих, которые из страха перед адом не видят жизни и будят на заре своего духовника, спеша покаяться в том, что ночью видели любовные сны. Не будем же чрезмерно тревожиться о результате. Будем любить, любить, не все ли равно, какого младенца родит Муза! Разве не в ее поцелуях самое чистое наслаждение?

Писать плохо, писать хорошо - какая разница? Что до меня, я решил не думать о потомстве. Это благоразумно. Мое решение твердо. Если только через несколько лет не подует какой-нибудь очень уж литературный ветер, я не намерен "заставлять скрипеть печатные станки" ради измышлений своего мозга. Ты и моя матушка и еще кое-кто (просто поразительно, насколько люди не позволяют ближнему жить как ему хочется) весьма осуждали мой образ жизни. Погоди немного, вот я вернусь, и ты увидишь, буду ли я жить по-прежнему. Ей-ей, забьюсь в свою нору и, пусть весь мир рушится, шагу из нее не сделаю. Деятельность (если только в ней нет страсти) вызывает у меня все большее отвращение.

...Нынешнее твое самочувствие - следствие длительного напряжения из-за твоей "Мелениды". Ты думаешь, что голова поэта - нечто вроде прядильного станка и из нее все время должно что-то выходить, безустанно и беспрерывно? Полно, голубчик! Погорлань один в своей комнате. Поглядись в зеркало, взъерошь себе волосы. Тебя расстраивает нынешнее положение общества? Это впору буржуа, пусть они волнуются за своими конторками; но и я временами испытываю юношескую тоску. Все приходит на ум "Ноябрь". То ли я иду к возрождению, то ли это дряхлость, схожая с расцветом? Я, однако, оправился (не без труда) от ужасного удара, нанесенного мне "Святым Антонием" s. He стану хвалиться, я все еще немного ошеломлен, но уже не болен, как в первые четыре месяца моего путешествия. Тогда я все видел сквозь пелену досады, вызванной этим разочарованием, и повторял себе то и дело г [упый вопрос, который нынче задаешь мне ты: "Зачем?"

Однако во мне явно происходит перемена к лучшему . (Ты, возможно, предпочел бы, чтобы я писал о путешествии, о просторах, горизонтах, голубом небе?) Убеждаюсь, что с каждым днем становлюсь все более впечатлительным и чувствительным. Пустяк вызывает у меня слезы... Какие-то совершенно ничтожные вещи хватают за душу. Я предаюсь грезам, я рассеян. Все время такое состояние, будто выпил лишнее; при этом я все больше глупею и тупею, не понимаю, что мне толкуют. Память подводит меня все чаще и чаще. И потом - вдруг бешеная жажда писать. Как вернусь, уж поработаю! Вот так!

Хорошо, что ты думаешь о "Лексиконе прописных истин". Такая книга, если сделать ее как следует, с хорошим предисловием, где будет указано, что труд этот имеет целью вернуть публику к традиции, к порядку 4, к общепринятым условностям,- да еще написать ее так, чтобы читатель не знал, издеваются ли над ним или всерьез пишут,- возможно, была бы произведением необычным а имела бы успех, ведь в ней все было бы злободневно.

Если в 1852 году нас не ждет страшный разгром по случаю выборов президента 5, если буржуа, наконец, восторжествуют, то, быть может, мы еще продержимся лет сто. Тогда, устав от политики, общество, возможно, пожелает развлечений литературных. Произойдет отход от деятельности к мечте - тут-то настанет наш день! Если же, напротив, нас ввергнут в будущее, кто знает, какая тогда возникнет поэзия. Какая-нибудь да будет, полно, не надо ничего оплакивать, ничего не надо проклинать, примем все, сохраним широту вкусов. Недавно мне сообщили факт, меня ужаснувший: англичане создают проект железной дороги, которая пройдет от Кале до Калькутты. Она пересечет Балканы, Тавр, Персию, Гималаи. Увы, неужели мы настолько уж стары, что забудем извечную тоску по стуку колес Гекторовой колесницы? 6

Прочитал в Иерусалиме социалистическую книгу ("Опыт позитивной философии" Огюета Конта) 7. Дал ее мне ярый католик, прямо пристал - я-де должен ее прочитать, дабы убедиться, насколько и т. д.8 Я полистал несколько страниц: глупость несусветная. Впрочем, я не ошибся в своих ожиданиях. Там богатейшие россыпи комического, целые Калифорнии гротескных нелепостей. Есть, возможно, и кое-что другое. Возможно. После возвращения я, конечно, первым делом займусь изучением всех этих жалких утопий, волнующих наше общество и грозящих обратить его в развалины. Почему не удовольствоваться целью нам доступной? Она стоит всякой другой. Если подойти беспристрастно, не было целей более плодотворных. Бездарность состоит в желании делать выводы. Мы говорим себе: но ведь сама наша основа неустойчива; так кто же из двоих окажется прав? Я вижу прошлое в развалинах и будущее в зародыше; одно слишком старо, другое слишком юно. Все смешалось. Но надо же понимать, что существуют и сумерки, а не желать, чтобы был только полдень или только полночь. Не все ли нам равно, какое обличье будет у завтрашнего дня. Мы видим лицо дня нынешнего. Оно дико гримасничает и потому вернее всего изображается романтизмом 9.

Когда еще мещанин был грандиознее, чем ныне? Что против него мольеровский? Г-н Журден и в подметки не годится первому попавшемуся купчишке 10.

...Да, глупость состоит в желании делать выводы. Мы - всего лишь ниточка, а хотим видеть всю ткань. Это и приводит к вечным спорам об упадке искусства. Люди теперь только и знают, что говорить себе: мы исчерпались окончательно, мы дошли до последней точки и т. д. и т. д. Бывало ли когда, начиная с Гомера, чтобы художник с толикой разума делал выводы? Удовольствуемся нарисованной картиной, это тоже неплохо.

И потом, старина, разве уже нет солнца (хотя бы ру-анского солнца), нет запаха скошенного сена, плеч тридцатилетних женщин ", старой книги в углу у камелька и китайского фарфора? Когда все умрет, воображение по кусочку бузинной сердцевины и по черепкам ночного горшка сумеет восстановить целые миры.

139. ФРАНСУА ПАРЕНУ. РОДОС, 6 ОКТЯБРЯ 1850.

Глупость - нечто несокрушимое. Кто ее атакует, сам об нее разбивается. Она из породы гранита, столь же тверда и долговечна. В Александрии некий Томпсон из Сандерленда написал на обелиске Помпея свое имя шестифутовыми буквами. Они видны на расстоянии четверти лье. Невозможно осмотреть колонну, не увидев имени Томпсона и, следовательно, не подумав о Томпсоне. Этот кретин включился в монумент и с ним себя увековечил. Да что я говорю? Он подавляет памятник великолепием своих гигантских букв. Ну, не ловко ли придумано - вставить будущих путешественников думать о тебе и но лишать тебя! Все остолопы - более или менее Томпсоны из Сандерленда. Сколько встречаешь их в жизни в прекраснейших ее местах, в самых чистых ее уголках? И ведь они всегда нас одолевают, их так много, они так часто попадаются, у них такое отменное здоровье! В путешествии встречаешь их уйму, в нашей памяти собралась уже недурная коллекция; когда их видишь недолго, они забавны. В отличие от обыденной жизни, где они доводят до бешенства.

...Кстати о священнике, раз уж это слово мне подвернулось (на кончик пера),- я чертовски много перевидал их в Сирии и в Палестине. Видели мы капуцинов, кармелитов и т. д. ... Нет, кто хочет стать набожным, не должен отправляться в Святую землю. Арабская пословица гласит: "Остерегайся пилигрима". Это весьма благоразумно, могу вам поручиться. В Масличной роще1 я видел трех капуцинов за легким завтраком в обществе двух девиц, чьи белые груди так и сияли на солнце. Честные отцы с явным удовольствием ласкали красоток. Когда мы уходили, им принесли бутылку водки, и стаканчики уже были налиты. Вот как! И все же я везу преогромную коллекцию четок для чистых душ. Все это, славный мой дружище, не мешает Сирии быть чудесной страной, и, когда мы уезжали пч Бейрута, на сердце у нас было грустно. Мы там прожили два месяца славной бродяжнической жизнью.

140. МАТЕРИ. РОДОС, 7 ОКТЯБРЯ 1850

Что до Баальбекского храма ', я и не подозревал, что можно влюбиться в колоннаду, однако это произошло. Надобно сказать, что колоннада эта словно сделана из резного, позолоченного серебра - так отливают камни на солнце. Время от времени проносится большая птица, махая в голубом воздухе бесшумными крыльями; тень ее овального туловища на миг появляется на камнях и скользит по ним; потом опять покой, ветер и безмолвие.

141. ЛУИ БУЙЕ. КОНСТАНТИНОПОЛЬ, 14 НОЯБРЯ 1850.

Прежде всего - о Константинополе, куда я приехал вчера утром, я тебе нынче ничего не напишу, кроме того, что меня поразила идея Фурье - Константинополь в будущем станет столицей мира '. Он и впрямь как бы воплощает все человечество. Чувство своей малости, которое испытал ты, приехав в Париж, охватывает здесь вдвойне, когда оказываешься среди толпы незнакомых людей, от перса и индуса до американца и англичанина, среди такого множества отдельных индивидуальностей, сумма которых уничтожает твою индивидуальность. И затем, все это так необъятно. На улицах теряешься, не видно ни их начала, ни конца. Кладбища - рощи посреди города. С высоты Галатской башни2 видишь все дома и все мечети (рядом с Босфором и Золотым Рогом и между ними, где полно судов). Дома тоже можно уподобить кораблям, и тогда получится целый неподвижный флот, в котором минареты - вроде мачт на высокобортных кораблях (фраза немного закрученная, но пусть).

...Что до меня, положительно не знаю, что со мной. Иногда чувствую себя подавленным (слово слишком слабое); иной раз стиль (в состоянии бесплотном, межеумочном, подобно невесомой материи) движется во мне и кружит, повергая в опьяняющий жар. Потом все гаснет. Очень мало размышляю, грезам предаюсь лишь изредка. Мой жанр наблюдений - прежде всего нравы. Никогда не подозревал об этой стороне путешествия. Сторона психологическая, человеческая, комическая здесь представлена очень богато. Встречаются замечательные физиономии, существа, радующие взор пестротой и разнообразием вышивок и лохмотьев, все в грязных пятнах, дырах и позументах. А внутри - все та же неизменная и несокрушимая, извечная подлость. Она - основа. Ах, сколько ее тут насмотришься! Время от времени, в городах, раскрываю газету. Кажется, мы пустились во все тяжкие. Мы пляшем не на вулкане, а на доске нужника, которая, сдается, изрядно подгнила... 3. Меня осаждает мысль заняться этим предметом... Слова уже вертятся у меня на языке, я ощущаю краски на кончиках пальцев. Многие сюжеты, в плане более четкие, не так рвутся выйти на свет, как этот.

Кстати о сюжетах; у меня их сейчас три, хотя, возможно, это все один и тот же, что меня сильно удручает: 1) "Ночь Дон Жуана", которую я задумал в карантине на Родосе; 2) "Анубис"-история женщины, которая хочет быть любимой богом. Этот сюжет - самый возвышенный, но там есть безумные трудности; 3) мой фламандский роман о девушке, которая умирает девственницей в мистическом экстазе, на руках у отца и матери в маленьком провинциальном городке посреди садика, засаженного капустой и фруктовыми деревьями, на берегу речушки вроде О-де-Робек 4. Мучит меня сходство идей всех трех замыслов. В первом - неутолимая любовь в двух видах - любви земной и любви мистической. Во втором - то же самое, но тут героиня отдается, и земная любовь не так возвышенна, ибо выражена более четко. В третьем - оба вида любви соединены в одном человеке, и одна любовь ведет к другой; только героиня моя умирает от религиозной мастурбации после того, как познала мастурбацию чувственную. Увы, боюсь, что тот, кто так легко анатомирует еще не рожденных детей, не очень-то способен их родить. Меня ужасает эта склонность к абстракциям. Надо от нее избавляться. Мне необходимо понять, на что я способен. Чтобы жить спокойно, я хочу иметь собственное мнение о себе, мнение окончательное, которое поможет мне разумно применять свои силы. Прежде чем приступать к пахоте, надо установить качество моего участка и его границы. В отношении внутреннего моего литературного состояния я испытываю то же чувство, какое все люди нашего возраста в какой-то мере испытывают в отношении общественной жизни: "чувствую потребность определиться".

В Смирне, во время ненастья, мешавшего нам выходить из дому, я взял в библиотеке "Артура" Эжена Сю 5. Тошнотворно, этому нет названия. Стоит прочитать эту книгу, чтобы проникнуться презрением к деньгам, успеху и к публике. Литература больна чахоткой. Она харкает, пускает слюни, она покрыта чирьями, которые прячет под надушенными пластырями, она так усердно причесывалась, что у нее вылезли все волосы. Чтобы исцелить этого прокаженного, потребовался бы не один Христос от Искусства.

Вернуться к античности - уже было. К средним векам - тоже было. Остается современность. Но почва колеблется, на чем же поставить фундамент? И, однако, от этого зависит жизненность литературы, а следовательно, ее долговечность. Все эти вопросы настолько меня тревожат, что мне даже перестало нравиться, когда со мной об этом говорят.

...Проплывая мимо Абидоса, много думал о Байроне . Здесь его Восток, турецкий Восток, Восток кривых сабель, албанских костюмов и зарешеченных окон, глядящих на синие волны. А мне милее выжженный Восток бедуина и пустыни, золотистые дали Африки, крокодил, верблюд, жираф...

...Надо бы снова приняться за "Аженора" 7. Решительно превосходная вещь. На днях я ехал верхом на лошади, повторял оттуда вслух некоторые стихи и хохотал как сумасшедший. Это будет славной работой, развлечением тож, когда вернусь, и поможет разогнать скуку от вида отечества моего.

Подумываю также о "Лексиконе". Хорошие статьи может дать медицина, естественная история и т. д. Вот. например, из зоологии, по-моему, здорово: "Лангуста". Что есть лангуста? - "Лангуста - это самка омара".

Почему смерть Бальзака так меня огорчила? 8 Когда умирает человек, которым восхищаешься, всегда грустно. Надеялся, что когда-нибудь с ним познакомишься и заслужишь его любовь. Да, это был большой человек, и он чертовски понимал свое время. Он, так хорошо изучивший женщин, умер, как только женился и когда общество, которое он знал, начало распадаться. С Луи-Филиппом ушло нечто такое, чему нет возврата. Теперь нужны другие песни.

142. МАТЕРИ. КОНСТАНТИНОПОЛЬ, 24 НОЯБРЯ 1850.

На свете есть много такого, что тебе, моя старушка, при твоем простодушии, неведомо. Я же становлюсь великим моралистом, да и всегда я с головой погружался в этот род наблюдений, и мне довелось приподнять немало завес, скрывавших бессчетные гнусности. Женщин учат лгать преподлеишим образом. Обучение длится всю жизнь. Начиная с первой горничной, которую им дают, и до последнего любовника, который им попадается, каждый помогает им стать негодяйками, а потом ими возмущаются. Пуританство, жеманство, ханжество, система существования замкнутого, ограниченного извращает и губит в расцвете очаровательнейшие божьи создания. Ты сама можешь дополнить все, что я хочу здесь сказать. Я боюсь морального корсета, вот и все. Первые впечатления не стираются, ты это знаешь. Мы носим в себе свое прошлое; всю жизнь паше младенчество отзывается в нас. Анализируя себя, я нахожу в себе еще свежими со всеми их влияниями (измененными, правда, из-за различных их сочетаний) след папаши Ланглуа, след папаши Миньо, след "Дон Кихота" и моих мечтании в саду, рядом с окном анатомического зала 2.

...Только что я упомянул о наблюдении нравов. Никогда не предполагал, как богато представлена эта сторона в путешествии. Сталкиваешься с таким множеством различных людей, что в конце концов начинаешь немного понимать мир (благодаря тому, что по нему ездишь). На земле полным-полно замечательных физиономий. Путешествие таит огромные и нетронутые россыпи комического. Не пойму, почему никто до сих пор не высказал этой лшсли, которая кажется мне вполне естественной. И потом, как быстро люди распахиваются, какие странные делают признания! Человек путешествует уже целый год п не находит с кем поговорить; однажды вечером он встречает тебя в гостинице или в шатре; сперва вы говорите о политике, затем толкуете о Париже, затем пробка Еютихоньку выскакивает, вино разливается, и часа через два все опустошено до дна или почти до дна. Назавтра вы расстаетесь, и ты никогда уже не увидишь своего вчерашнего ближайшего друга; часто это даже вызывает странную грусть.

На "Ллойде" 3 мы ехали с одним американцем, его кеной и сыном - неплохие люди, путешествующие ради развлечения. Сын - рослый оболтус 14-ти лет, румяный, молчаливый, неуклюжий, дрожит над своим биноклем, с которым не расстается. Отец - невысокий толстяк, разбитной, открытый, веселый. Мать - ей лет 40 - говорит по-французски с небольшим, очень милым акцентом, лицо бесстрастное, блондинка, шелковое платье, обилие кольдкрема, очень изысканна и грациозна. В течение трех дней я научно исследовал это трансатлантическое семейство (впрочем, люди они вполне благовоспитанные), и вот результат моего труда. Сына уже водил - или поведет в ближайшие дни - к девкам слуга его отца, слуга в сговоре с толмачом, на предмет обворовывания своих хозяев. Барин груб с барыней, и она, выходя к столу, промывает себе глаза. Больше того, я обнаружил, что этот славный американец - отчаянный повеса и приударяет за маленькой гречанкой, женой переводчика из консульства, которая недостойна завязывать шнурки у американской леди. Добряк супруг увиливает от сына и от жены, дабы вести с дщерью греков мифологические беседы. Он таскает ее с ними повсюду. Как-то вечером шли мы с ним вдвоем но улице Перы 4, как вдруг вблизи нас прошла безобразная розовая шляпка с черной вуалью. Американец круто остановился и пробормотал себе под нос: "О, миленький греческий женщин!" Ну как, разве не над чем тут посмеяться и, главное, не о чем вволю поразмышлять?

143. ФРАНСУА ПАРЕНУ. КОНСТАНТИНОПОЛЬ, 24 НОЯБРЯ 1850.

Ах, папаша Парен, старый проказник, были бы вы здесь, вы таращились бы вовсю на проходящих по улицам женщин. Они тут разъезжают в чем-то вроде старинных карет на рессорах, снаружи раззолоченных, как табакерки. А внутри они возлежат на диванах, как у себя дома (шелковые занавески порой закрывают внутренность кареты), и можно вволю ими любоваться. На лице носят они прозрачную вуаль, сквозь которую виднеются алые накрашенные губы и дуги черных бровей. В прорезе вуали, между лбом и щеками, сверкает пара глаз, прожигающих вас своим взором и вонзающих в вас неподвижные зрачки. Издалека эта вуаль незаметна, она лишь придает странную бледность, при виде которой вы застываете на месте от удивления и восторга. Они похожи на привидения. Сквозь ниспадающую на руки вуаль сверкают бриллиантовые кольца. И подумать только, боже милосердый, что лет через десять они будут носить шляпу и корсет! будут подражать своим мужьям, которые одеваются по-европейски, носят сапоги и редингот!

144. МАТЕРИ. КОНСТАНТИНОПОЛЬ, 15 ДЕКАБРЯ 1850.

Когда же моя свадьба? - спрашиваешь ты, узнав о женитьбе Эрнеста. Когда? Надеюсь, никогда. Насколько человек может отвечать за свои будущие поступки, я даю ответ отрицательный. Соприкосновение с миром, в котором я за эти четырнадцать месяцев так основательно потолкался, все сильнее побуждает меня снова забраться в мою раковину. Папаша Парен ошибается, полагая, будто путешествия меняют человека. Что до меня, то, каким я уехал, таким и вернусь, разве что на голове моей будет несколькими волосками меньше, а внутри ее - намного больше пейзажей. Вот и все. Что до душевных склонностей, все по-прежнему - до нового распоряжения. И затем, коль говорить все начистоту и коль слова мои не прозвучат слишком самонадеянно, я бы сказал, что слишком стар, чтобы меняться. Возраст уже не тот. Когда человек прожил, как я, жизнью сугубо внутренней, заполненной неистовым анализом и подавляемыми порывами, когда он столько раз сам себя то возбуждал, то успокаивал и провел всю свою молодость, упражняясь в управлении душой, подобно всаднику, который ударами шпор заставляет своего коня мчаться галопом по полям, идти шагом, скакать через рвы, бежать то рысью, то иноходью - все лишь для того, чтобы позабавиться и наловчиться; так вот, говорю я, если он не сломал себе шею вначале, есть много шансов на то, что он не сломает ее и впредь. Я тоже определился в том смысле, что нашел свою посадку, свой центр тяжести. Не допускаю мысли, чтобы какой-либо внутренний толчок мог заставить меня сдвинуться с места или упасть. Женитьба была бы отступничеством, меня ужасающим. Смерть Альфреда не заслонила воспоминания о том, как взбесила меня его женитьба '. Это было, как для людей набожных весть о дебоше, учиненном их епископом. Будь ты мал или велик, но если ты вздумал вмешиваться в дела господни, надо начать с того, чтобы - хотя бы из соображений гигиены - поставить себя в такое положение, где ты не окажешься в дураках. Ты сможешь изображать вино, любовь, женщин, славу, при условии, дорогой мой, что сам не будешь ни пьяницей, ни любовником, ни супругом, ни воякой. Когда вмешиваешься в жизнь, плохо ее видишь - либо ты от нее страдаешь, либо чересчур ею наслаждаешься. Художник, на мой взгляд,- некое уродство, нечто противоестественное. Все беды, которыми его осыпает провидение, валятся на него из-за упорного отрицания этой аксиомы. От этого он и сам страдает, и причиняет страдания. Спросите женщин, любивших поэтов, и мужчин, любивших актрис. Итак, вот мой вывод: я решил жить, как жил, один, в кругу великих, заменяющих мне круг знакомых, жить в своей медвежьей шкуре, поскольку я медведь, и т. д. Плевать мне на свет, на будущее, на то, что скажут, на какое бы то ни было положение и даже на литературную славу, мечтая о которой я когда-то провел столько бессонных ночей. Вот таков я, такова моя натура.

...Молодчина Эрнест! Итак, он женился, занял положение и сверх того по-прежнему подвизается в суде! 2 Красота, да и только: буржуа, солидный господин! Теперь-то он еще лучше, чем прежде, станет защищать порядок, семью и собственность. Впрочем, он прошел нормальный путь. Он тоже увлекался искусством, носил у пояса кинжал и в мечтах сочинял драмы. Потом стал студентом-вертопрахом Латинского квартала; называл своей "возлюбленной" тамошнюю гризетку, которая ужасалась моим речам, когда я навещал друга в их вонючей каморке. Он отплясывал канкан в "Шомьер" и пил бишоф с белым вином в кабачке "Вольтер". Потом получил степень доктора прав. Раньше он всерьез валял дурака, а теперь стал дурацки серьезным. Он обрел солидность, шалил уже только тайком, купил себе, наконец, часы и "отрекся от воображения" (цитирую его буквально); сколь горестным, наверно, было прощанье! Даже страшно подумать! Теперь он, я уверен, мечет громы против социалистических доктрин, толкует о здании, об "основах", о "кормиле", о "гидре анархии". Как судья он реакционер: как супруг будет рогат; и, проводя так жизнь между своей самочкой, детками и подлостями своего ремесла, будет добрым малым, осуществившим все, что положено человеку. Брр! Поговорим о другом.

В четверг, возвратясь из Азии - был день моего рождения,- я застал дома два твоих милых письма. То-то был праздник. Максим остался дома заниматься приготовлениями к отъезду (таможня, деньги, отправка ящиков и т.д.), а я с утра отправился с нашим другом графом Козельским на польскую ферму по ту сторону Босфора, в Азии. За день мы проделали пятнадцать лье, скача во весь опор, мчась галопом по снегу, покрывавшему пустынную землю. Вокруг вздымались холмы, как гигантские волны, однообразную белизну которых местами нарушали низкорослые хилые дубы или заросли вереска. Бледное солнце освещало этот холодный пейзаж. Мы заблудились. Пастухи-болгары в меховых плащах, похожие скорее на медведей, чем на людей, вывели нас на правильный путь. Торной дороги не было вообще, мы видели на снегу только следы пробегавших тут ночью зайцев да шакалов. Подымаясь и спускаясь по холмам, наш проводник во все горло орал песню на высоких нотах, которую ветер тотчас срывал с его уст и уносил в пустоту. Было очень холодно, но от тряски в седле мы вспотели. Козельский говорил: "О, мне кажется, будто я в Польше". А я думал о дальних путешествиях по суше в Центральной Азии, думал о Татарии, о Тибете, обо всем этом обширном крае мехов и городов с оловянными куполами.

145. ЛУИ БУПЕ. АФИНЫ, 19 ДЕКАБРЯ 1850

Итак, с Востоком покончено. Прощайте, мечети! Прощайте, женщины в чадрах. Прощайте, милые турки в кофейнях, которые, не выпуская изо рта чубук, пальцами чистят себе ногти на ногах! Когда увижу я вновь негритянок, сопровождающих свою госпожу в баню! В большом цветном платке они несут смену белья; идут, покачивая толстыми бедрами, волоча по мостовой желтые туфли, которые при каждом шаге звонко хлопают по подошве. Когда увижу я вновь пальму? Когда сяду вновь на верблюда?

О, Плюме-младший! Вы изобрели средство обеззараживать дерьмо, дайте же мне какую-нибудь кислоту, чтобы "обесскучить" душу человеческую.

...Не случается ли тебе мечтать о воздушных шарах? Человеку будущего, возможно, уготованы необычайные радости. Он будет путешествовать среди звезд, с пилюлями воздуха в кармане. Мы с тобою явились на свет слишком рано и в то же время слишком поздно. Нашим делом будет самое трудное и наименее славное: переход.

Чтобы создать нечто прочное, нужно устойчивое основание; нас же тревожит грядущее и задерживает прошлое. Вот почему настоящее ускользает от нас.

...Как я буду рад вновь увидеть твою несравненную физию, бедный мой старина! Как чудесно мы возобновим наши славные воскресенья! Но что я стану делать, когда вернусь? Понятия не имею, и нет у меня никаких планов. Я столько думал о будущем, что уже и думать не хочу. Слишком утомительно и бесплодно. Представляешь, как здорово буду я горланить "Мелениду" с первой строчки до последней! '

146. МАТЕРИ. АФИНЫ, 26 ДЕКАБРЯ 1850

Прыгаем от радости, что мы в Афинах. Прежде всего, мы как будто попали в весну, после Константинополя, который зимою - самая настоящая Сибирь. Там на вас дуют ветры прямо из России, да еще охлажденные Черным морем. Здесь же мы снова видим мирты и оливы, напоминающие милую нашу Сирию. И потом, руины! руины! Какие руины! Какие люди были эти греки! Какие художники! Читаем, делаем заметки... Что до меня, я в олимпийском расположении духа, я впитываю античность всем мозгом. Вид Парфенона - одно из самых волнующих впечатлений моей жизни. Что бы ни говорили, Искусство - это не обман. Пусть буржуа благоденствуют! Я не завидую их тучному блаженству.

147. МАТЕРИ. ПАТРАС, 9 ФЕВРАЛЯ 1851

Все, что ты пишешь... о забвении отсутствующих, ничуть меня не удивляет. Так уж устроено большинство душ. От пошлости жизни, когда ее наблюдаешь вблизи, становится тоскливо до тошноты. Клятвы, слезы, отчаяние, все это уходит, как горсть песка меж пальцев. Немного подождите, сожмите руку, и вскоре ничего не останется. И потом, так скучно играть постоянно одну и ту же роль, и публика так мало это ценит! Так утомительно носить в себе постоянно одно и то же чувство! Ощущаешь потребность в перемене, в рассеянии. Вот в чем корень зла. Сердце, как желудок, требует разнообразной пищи. К тому же заурядное, жалкое, глупое, мелкое разве не имеют в себе привлекательности неодолимой? Почему столько мужей спят со своими кухарками? Почему Франция возжелала Людовика XVIII после Наполеона? И грустней всего в один прекрасный день заметить, что рушится старая дружба. Ты верил, храня давние симпатии, в существование некой общности чувств, а ее уже нет. Ты говорил себе: когда понадобится, друг придет мне на помощь. Ты призываешь его, а он даже не понимает твоего языка. Меж одним мужчиной и другим, меж одной женщиной и другой, меж одним сердцем и другим - какие пропасти! Сравнительно с ними расстояния меж континентами - пустяк!

Разве мне надо, чтобы вы кидались в воду, если я в нее упал? Или чтобы защищали меня от убийц? Я умею плавать, и теперь уже не убивают. Сердце жаждет не жертвы, но взаимности. Я требую, чтобы меня любили, как люблю я, чтобы плакали, как плачу я, и по тем же поводам, чувствовали, как чувствую я, вот и все. Нет ничего бесполезнее героической дружбы, которой, чтобы обнаружиться, нужны особые обстоятельства. Самое трудное - найти человека, который не будет тебе действовать на нервы ни в каких житейских делах.

Не находишь ли ты, дорогая моя старушка, что я в путешествии стал чертовски тонким моралистом? Да, за эти полтора года я изрядно пообщался с человечеством. Путешествие усиливает презрение, которое питаешь к людям.

Начиная с сынка, что просит у тебя яду, желая прикончить своего папочку, кончая матерью, продающей тебе свою дочь, столько всего тут насмотришься. Я никогда не подозревал об этой стороне путешествий. Снимаешься с места, чтобы посмотреть развалины и деревья, но между развалинами и деревом натыкаешься на нечто совсем иное; и от всего этого, от сочетания пейзажей и мерзостей в тебе рождается тихая и равнодушная жалость, мечтательное спокойствие - ты обводишь взглядом все, ни на чем не останавливаясь, ибо тебе все безразлично и ты чувствуешь, что животные милы тебе не меньше, чем люди, и морская галька не меньше, чем городские дома. Заполненная закатами солнца, шумом волн и листвы, ароматами, лесами и стадами, воспоминаниями о человеческих лицах со всеми мыслимыми выражениями и гримасами, душа, сосредото-чась в себе и переваривая поглощенное, безмолвно улыбается, как одурманенная опиумом баядера.

Когда видишь такое множество людей, столь же чуждых тебе, как купа фисташковых деревьев у дороги, изрядно усиливается и эгоизм. Думаешь только о себе, интересуешься только собою и готов принести в жертву целый полк, чтобы избежать насморка. Восточная пословица гласит: "Остерегайся хаджи (паломника)". Хорошая пословица. Будешь долго хаджи, станешь негодяем,- так, по крайней мере, я думаю.

148. ЛУИ БУЙЕ. ПАТРАС, 10 ФЕВРАЛЯ 1851

Спасибо, старый добрый друг, за два греческих стихотворения. Давно я не получал таких чудесных вещей от твоей милости. "Веспер"1 мы нашли восхи-ти-тельным. Я почитаю его безупречным, кроме, может быть, "patre nocturne" ("ночного пастуха"). Перенос:

Toi, tu souris d'espoir derriere les coteaux, Vesper...

Надеждой ты сияешь меж холмами, О Веспер...-
чрезвычайно удачен; особенно вторая строфа:
Les hotes ecaiileux de la mer taciturne
Чешуйчатые жители безмолвного моря,-
очень хороша. Отлично, молодой человек, отлично.

Идиллия 2 тоже хороша, хотя не так возвышенна по своему существу. Мне понравились вот эти строки:

L'atelier des seulpteurs est plein de cette histoire...

Sa gorge humide encore de l'ecume des eaux...

Phebe qui hait 1'hymen et qu'on crojt Merge encore...

Scs pieds mis en silence effleuraient !a buiycre...

Le jeune Endymion qu'a surpris le sommeil...
И в мастерских ее ваятели ваяют...
И пеной воли еще струятся ее перси .
Врага страшась, Феба слывет девицей ..
Стопы ее в тиши чуть вереска касались...
Эндимион, что был застигнут сном,-

кажется мне глубоко греческим по духу... Короче, это две превосходные штуковины, особенно первая. "Веспер" - возможно, одна из наиболее поэтичных вещей, созданных тобою. Это именно та поэзия, которую я люблю, спокойная и грубая, как сама природа... безо всякого глубокомыслия, но каждый стих здесь открывает такие горизонты, что можно мечтать целый день, например:

Les grands boeufs sont couches sur les larger pelouses

Могучие лежат быки в лугах обширных

Да. да, старина, я просто не могу найти слов, до того мне нравится.

...Да, я старею - мне кажется, что я уже больше но смогу написать ничего стоящего. В области стиля я всего боюсь. Что буду писать по возвращении? Вот о чем непрестанно спрашиваю себя. В последние дни, разъезжая верхом, много думал над своей "Ночью Дон Жуана". Но тема эта представляется мне весьма пошлой и избитой: получилась бы все та же уже надоевшая история с монахиней. Чтобы поддержать такой сюжет, потребовался бы невероятно утонченный стиль, без единой слабой строчки.

...Проезжая мимо Скиронских скал, где некогда обитал Скирон, разбойник, умерщвленный Тезеем, я вспомнил стих нежного Расина:

Roste impur des brigands dont ju purge la terrc

... последыш недобитый Чудовищ, некогда искорененных мной '.

До чего же тусклой выглядела античность у этих почтенных господ! Ухитрились-таки вопреки всему сделать из нее нечто холодное и нестерпимо голое! А ведь довольно посмотреть в Парфеноне остатки того, что называют образцом прекрасного. Пусть меня повесят, если было когда на земле что-то более мощное и более натуральное! На плитах Фидия жилы у коней обозначены до самого копыта выпуклы, как веревки. Что ж до причудливых орнамен-ов, росписей, металлических ожерелий, драгоценных ..амней и т. д.- изобилие. Можно бы и попроще, но во всяком случае - богато.

Парфенон - кирпичного цвета. Кое-где - тона смолы и чернил. Солнце освещает его почти беспрестанно; при любой погоде он блещет и сияет. На выщербленный карниз садятся птицы - соколы, вороны. Ветер гуляет меж колонн, козы щиплют травку меж отбитых кусков белого мрамора, валяющихся под ногами. Здесь и там, в ямах, кучи человеческих костей, следы войны. Посреди великих греческих руин жалкие турецкие останки, а там, вдали, извечное море!

Среди найденных на Акрополе скульптурных обломков я особенно приметил небольшой барельеф с изображением женщины, завязывающей сандалию, и еще кусок торса, от основания шеи и почти до пупка. Уцелели лишь две груди, одна прикрыта, другая обнажена. Какие груди, боже праведный! Какие груди! Круглые, как яблоки, налитые, изобильные, глядящие врозь и ощутимо тяжелые. Такая чувствуется материнская плодовитость и такая любовная пега, что в глазах темнеет. Дождь и солнце сделали этот белый мрамор желтоватым. Тон золотисто-смуглый, прямо-таки напоминающий живую плоть. Сколько спокойствия и благородства! Кажется, сейчас грудь приподымется, и легкие там, внутри, наполнятся воздухом, задышат. Как хорош был на ней тонкий сборчатый хитон. Как сладко было бы со слезами прильнуть к ней! Упасть пред нею на колени, заломив руки в мольбе! Стоя пред нею, я понял красоту выражения "slupet aeris" 4. Еще немного, и я 'чал бы молиться.

...Перечитал Эсхила. Подтвердилось первое мое впечатление: больше всего нравится мне "Агамемнон" 5.

149. МАТЕРИ. РИМ, 8 АПРЕЛЯ 1851

Вчера по поводу "Страшного суда" Микеланджело1 мне пришла одна мысль. Мысль такая: нет на земле ничего подлей, чем дрянной художник, чем негодяй, который всю жизнь плавает у берегов прекрасного, но никогда на них не высаживается и не водружает свой флаг. Заниматься искусством ради денег, льстить публике, отпускать веселые или мрачные шуточки ради успеха или звонкой монеты - наигнуснейшая из профессий, в то время как истинный художник, на мой взгляд,- Человек среди человеков. Я предпочел бы расписать Сикстинскую капеллу, чем выиграть множество битв, даже битву при Маренго 2. Мое дело жило бы дольше и, пожалуй, было бы более трудным. И я утешился в своей ничтожности, думая о том, что я хотя бы честен. Не всем же быть папами. Последний францисканец, бродящий по свету босиком 3, ограниченный и не разумеющий молитв, которые бормочет, он, быть может, столь же достоин почтения, сколько кардинал, если молится убежденно, если исполняет свое дело с рвением. Правда, бедняге в минуту уныния не дано утешаться видом своей пурпурной мантии или надеждой когда-нибудь взгромоздить свой зад на святой престол.

150. ЛУИ БУЙЕ. РИМ, 9 АПРЕЛЯ 1851

Я схожу с ума от необузданных (пишу это слово и подчеркиваю) желаний. Прочитал в Неаполе книгу о Сахаре, и мне захотелось вместе с туарегами ', у которых лица всегда прикрыты, как у женщин, отправиться в Судан, посмотреть охоту на негров и на слонов. Я брежу баядерами, неи-истовыми плясками, всем этим пестрым сумбуром колорита. Как вернусь в Круассе, наверно, зароюсь в книги об Индии и больших путешествиях по Азии. Заложу окна, буду жить при лампах. Жажду поэтических оргий. То, что я повидал, сделало меня взыскательным.

..."Дон Жуан" двигается потихоньку; время от времени "кладу на бумагу" какие-то эпизоды 2.

Но поговорим о Риме, ты, конечно, этого ждешь. Так вот, старина, досадно признаться, но первое мое впечатление было неблагоприятным. Я, словно буржуа, пережил разочарование. Я искал Рим Нерона, а нашел только Рим Сикста Пятого. Поповский дух отравляет миазмами скуки град Цезарей. Сутана иезуита окрашивает все унылым се-минаристским тоном. Напрасно я, подстегивая себя, искал - повсюду церкви, церкви да монастыри, длинные улицы, и недостаточно людные и недостаточно пустые, со сплошными высокими стенами по сторонам, и христианства здесь столько и так оно неодолимо, что сохранившаяся еще кое-где античность им раздавлена, затоплена.

Античность сохранилась еще в римской Кампанье 3, невозделанной, печальной, преданной безлюдью и проклятию, как пустыня, с большими руинами акведуков стадами грузнотелых быков. Вот это поистине прекрасно той античной красотой, о которой я мечтал. Что ж до самого Рима, тут я еще не оправился от удара; чтобы вновь в этом смысле заняться им, выжидаю, пока хоть немного изгладится первое впечатление. Что они сотворили с Колизеем, мерзавцы! Посреди цирка поставили крест, а вокруг арены - двенадцать часовен! Но что касается картин, статуй XVI века, Рим - великолепнейший музей в мире. Количество шедевров, собранных в этом городе, ошеломляет! Вот уж действительно город художников. Здесь можно прожить всю жизнь в атмосфере совершенно идеальной, вне мира, над ним. Меня потрясает "Страшный суд" Микеланджело. Это Гете, Данте и Шекспир, сплавленные в едином искусстве; для этого нет названия, и даже слово "возвышенный" кажется убогим, мне слышится в нем что-то слишком резкое и простое.

Видел одну "Мадонну" Мурильо, которая меня преследует как неотвязная галлюцинация 4, "Похищение Европы" Веронезе 5, чрезвычайно меня волнующее, и еще две-три вещи, о которых можно долго говорить. В Риме я уже две недели. Позже расскажу о нем побольше. Но Греция сделала меня разборчивым в отношении античного искусства. Парфенон портит для меня римское искусство, рядом с ним оно кажется неуклюжим и тривиальным. Да, Греция - это прекрасно!

151. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. РИМ, 9 АПРЕЛЯ 1851.

Бедный старина, теперь мы далеки друг от друга, это мы-то, жившие некогда как сиамские близнецы. Различие обстоятельств - ты человек женатый, остепенившийся, я мечтатель и бродяга - разделяет нас еще больше, чем пролегшие меж нами и отдалившие нас километры. Думаю, что ты избрал хорошую дорогу,- говорю это между нами и без комплиментов,- я же не то чтобы избрал плохую, а плохая избрала меня (философские мои убеждения, как выразился бы Гарсон ', не позволяют мне признать тут свободу выбора и добрую волю).

...Ну что ж, да, я видел Восток, но проку от этого мало, все равно хочется туда опять. Хочу поехать в Индию, заблудиться в американских пампасах и отправиться в Судан посмотреть охоту на негров и слонов. Из всех мыслимых кутежей путешествие, насколько мне известно, самый разнузданный, его изобрели, когда все прочие приелись. Я считаю его более гибельным для духа и для кошелька, чем вино и карты. Порой скучаешь, это так, но и наслаждаешься безмерно. Сфинкс был одним из самых головокружительных восторгов в моей жизни, и если я там не разбился насмерть, так только потому, что моя лошадь или же бог явно этого не пожелали. Мертвое море тоже доставило мне больше удовольствия, чем я мог ожидать, судя по его названию "Мертвое море", или "Асфальтовое озеро", которое я вот уже двадцать лет как читаю на картах.

152. ЛУИ БУЙЕ. РИМ, 4 МАЯ 1851

Поговорим сперва о более серьезном.

Стихи "Кучук-Ханем"1 меня растрогали - причиной тому сюжет и то, что последняя строфа льстит моему тщеславию. Но милой моей Кучук уже нет в Эснехе, она вернулась в Каир! Не важно, для меня она навсегда останется в Эснехе такой, какой я ее видел и какой рисуют ее твои стихи. Главный недостаток этой вещи, пожалуй, некоторая ее неровность. Впрочем, почивай спокойно, обещаю после одного дня разговоров и двух-трех небольших изменений сделать тебе из нее нечто вполне добротное.

Etale en parasol ses feuillos lmmobilos
Раскинув зонтиком недвижные листы,-

очень жаль, что "en eventail" ("веером") дало бы зияние, а это слово было бы точным. "Зонтик", во всяком случае, неточное слово, хотя на это претендует. Не знаю, но возможно, что

Les aigles enivres chancellent par les airs
И пьяные орлы кружатся в поднебесье,-

звучит слишком дико. Яркость красок достигается лишь точностью самой краски, пронизанной нашим субъективным чувством. Приведенный выше образ, например, всегда будет вызывать у меня легкую усмешку - не из-за самой картины (мы уже потешились над медведями, опьяневшими от винограда в "Атала", что доказывало невежество критиков): 2 напротив, в ярко-голубом небе орел парит величественно и как в своей стихии. Картина, в которой ты мне его представил, не имеет для него ничего необычного. Ему там привольно. Следующие три стиха очень хороши.

C'est l'heure du soleil et du calrae etouffant
To солнца час и душного покоя.

Гм, гм! Мне нравится неожиданное обращение: "Dans ta maison d'Esneh" ("В твоем дому в Эснехе"). "Brune" ("Брюнетка") и т. д.- прекрасные стихи, и первый стих стедующей строфы хорошо звучит.

Надо бы найти что-то другое вместо бамбукового ложа - и неточно и неясно. Но за два последних стиха этой строфы я тебя расцеловал бы, шельма ты этакая.

Не вижу, в чем можно упрекнуть две последние строфы.

Ont une odeur de sucre et de terebenthine
И пахнут сахаром и терпентином,-

это точно (и заимствовано из моих заметок, сделанных в то же утро), хотя Дюкан не разделяет моего мнения. Но мой нос никогда меня не обманывает.

...Что до "Всевышнего" 3 - не знаю, что об этом думать. Есть там очень славный стих

Quand le vieux Maitre аи coin dun bois s'endort
Когда же старый Мастер уснет в лесной глуши.
Послезавтра покидаю Рим, а, право, жаль!

Я тут уже начал обживаться. В Риме можно создать себе совершенно идеальную атмосферу и жить в стороне от всего среди картин и статуй. Я их поглощал, сколько влезало. Что до античности, то вначале неприятно поражает, что ее здесь не сразу находишь и, конечно, она изрядно заглушена. Как они испортили Рим! Хорошо понимаю ненависть, которую почувствовал Гиббон к христианству, увидев в Колизее процессию монахов! 4 Потребовалось бы немало времени, чтобы мысленно восстановить Древний Рим в этом городе, закопченном ладаном. И все же есть на берегах Тибра кварталы, древние уголки, с кучами навоза, где еще пахнет античным Римом. Но эти великолепные улицы, сударь мой! Но эти иностранцы! Но эта страстная неделя и виа Кондотти со всеми этими четками, фальшивыми камеями, священными камнями! Для туристов имеются особые магазины с камнями Форума в виде пресс-папье для письменного стола. Из мрамора храмов понаделали ручек для перьев. Все это чертовски действует на :1ррвы. Таково было первое мое впечатление от Рима.

Что ж до Рима XVI века, он блистателен. Количество шедевров поражает так же, как их качество. Какие картины! Какие картины! О некоторых я сделал заметки. Да, здесь, в Риме, можно бы жить чудесно, но только где-нибудь в квартале простонародья. Одиночество и созерцание помогли бы глубоко проникнуться меланхолическим чувством истории.

...Мне очень жаль, но Святой Петр нагоняет на меня тоску 5. Это искусство кажется мне лишенным цели. Оно леденит своей скукой и пышностью. При всей грандиозности здание кажется небольшим. Подлинная античность, виденная мною, вредит фальшивой. Это было построено для католицизма, когда он уже начал издыхать, а в све-жесооруженной гробнице, право же, нет ничего привлекательного. Предпочитаю искусство греческое, готическое, самую маленькую мечеть с ее устремленным ввысь, словно крик, минаретом.

Когда ходишь по Ватикану, напротив, проникаешься почтением к папам. Что за молодцы! Как они обставили свой дом! Среди них действительно были люди со вкусом.

Если ты спросишь, что я видел в Риме самого прекрасного, назову прежде всего Сикстинскую капеллу Ми-келанджело. Это грандиозное искусство, а la Гете, но страсти больше. По-моему, Микеланджело - это нечто неслыханное, как бы шекспиризованный Гомер, смесь античности и средневековья, слов не подберешь. Еще торс в Ватикане, торс склонившегося вперед мужчины, спина со всеми мышцами! Дюжина превосходных полотен в разных галереях. И еще много другого.

Я влюбился в "Мадонну" Мурильо из галереи Корси-ни. Ее лицо меня преследует, ее глаза движутся передо мною словно бы пляшущие фонари 6.

153. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 26 ИЮЛЯ 1851

Читайте и не предавайтесь мечтам. Погрузитесь в долгие занятия; нет ничего постоянно благотворного, кроме привычки к упорному труду. Это опиум, успокаивающий душу. Я прошел через приступы жестокой тоски и вращался в пустоте, сходя с ума от скуки. Спасение от нее в постоянстве и гордости; попробуйте. Мне хотелось бы видеть вас в таком состоянии, чтобы мы могли встретиться спокойно. Ваше общество мне мило, когда оно не грозовое.

Бури, которые в юности так нам нравятся, в зрелом возрасте надоедают. Это как в верховой езде: было время, когда я любил мчаться крупным галопом,- теперь еду шагом, бросив поводья. Я становлюсь очень старым, всякая тряска мне неприятна, не хочется уже ни чувствовать, ни действовать.

154. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 20 СЕНТЯБРЯ 1851.

Вчера вечером начал свой роман '. Предвижу теперь трудности стиля, приводящие в ужас. Быть простым - дело отнюдь не легкое. Страшусь впасть в Поль де Кока или создать нечто вроде шатобрианизированного Бальзака 2.

155. МАКСИМУ ДЮКАНУ. КРУАССЕ, 21 ОКТЯБРЯ 1851.

Не дождусь, когда ты уже будешь здесь и мы сможем поговорить подольше и поосновательней, чтобы я мог принять какое-нибудь решение '. В прошлое воскресенье мы с Буйе читали куски из "Святого Антония": Аполлония Тианского, нескольких богов и вторую половину второй части, то есть Блудницу, Фамарь, Навуходоносора, Сфинкса, Химеру и всех зверей. Напечатать эти отрывки будет очень трудно, сам увидишь. Там есть весьма неплохие места, но, но, но - этого недостаточно, и слово "странно" будет, думаю, выводом самых снисходительных, сиречь самых понимающих читателей. Знаю, на мою сторону встанет немало добрых людей, которые ни черта не поймут и будут восхищаться из боязни, что сосед понял больше. Буйе против публикации: я, мол, выложил тут все свои недостатки и лишь некоторые из своих достоинств. Он считает, что это меня не украсит. В будущее воскресенье прочтем всех богов; быть может, в этой части больше всего единства. Но и о ней, равно как о главном вопросе, у меня нет собственного мнения. Не знаю, что думать. Не знаю, на что решиться. Доныне никто не мог меня укорить в недостатке индивидуальности и в непонимании моего маленького "я". И вот, в вопросе, быть может, самом важном в жизни художника, эта индивидуальность у меня полностью отсутствует, я уничтожаюсь, расплываюсь, притом, увы! без всякого сопротивления,- стараюсь изо всех сил иметь какое-то суждение, а его у меня нет как нет. Все "за" и "против" кажутся мне равно убедительными. "Орел" или "решка" - я готов согласиться на любое решение и не буду сожалеть, каково бы оно ни было.

Если напечатаю, зто произойдет наиглупейшим образом - просто потому, что мне так советуют; из подражания, из послушания и без какой-либо инициативы с моей стороны! Я не испытываю ни нужды в этом, ни желания. А не думаешь ли ты, что надо делать лишь то, к чему влечет сердце? Трус, который выходит на поединок, потому что друзья ему говорят: "Так надо!", вовсе этого не желая и находя это очень глупым, такой трус, в сущности, куда подлее, чем трус откровенный, который незаметно для себя проглатывает оскорбление и преспокойно остается дома. Да, повторяю - особенно меня возмущает, что все исходит не от меня, что это мысль другого, других, и, возможно, это-то и доказывает мою неправоту.

Затем, попробуем заглянуть вперед: уж если я стану1 печататься, на полпути не остановишься. Когда что-то де-' лаешь, надо делать это хорошо. Я буду приезжать в Париж на зиму. Я стану таким же человеком, как всякий другой; я погружусь в жизнь страстей, интригующую и полную интриг. Придется делать много такого, что меня будет возмущать и что загодя вызывает во мне презрение. Так вот, гожусь ли я для всего этого? Знал бы ты, как сковывают порой мое тело невидимые путы, какой туман обволакивает мозг! Я часто испытываю смертельную усталость, когда надо что-то сделать, все равно что, и только с великим усилием мне удается понять самую, казалось бы, ясную мысль; в молодости своей (ты видел лишь ее конец) я был одурманен опиумом скуки, и так уже будет до конца дней моих. Жизнь мне ненавистна. Слово вырвалось, пусть остается! Да, да, жизнь и все, напоминающие мне о том, что надо ее терпеть. Есть, одеваться, стоять - пытка. И это было со мною всюду, во всем, всегда, в коллеже, в Париже, в Руане, на Ниле, в нашем путешествии. Натура ясная и решительная, ты часто негодовал на эти смутные нормандизмы, в которых я так неуклюже оправдывался и за которые ты меня нещадно корил! 2

...Неужели ты думаешь, что я до тридцати лет жил этой осуждаемой тобою жизнью по воле случая, прихоти, без предварительного размышления? Почему у меня не было любовниц? Почему я проповедовал целомудрие? Почему оставался в провинциальном болоте? Неужели ты счита-

15

ешь меня совершенным мямлей и полагаешь, что мне не было бы приятно изображать где-нибудь там эдакого молодца? Да нет же, я бы не прочь. Но взгляни на меня и скажи - возможно ли это. Ко всему этому я способен еще меньше, чем стать искусным танцором. Мало у кого из мужчин было меньше женщин, чем у меня. Это наказание за пластическую красоту, которой восторгается Тео, и если мои вещи останутся ненапечатанными, это будет карой за все те венки, что я сплетал себе в дни моей весны. Разве не следует идти своим путем? Если у меня отвращение к движению, причина, может быть, в том, что я не умею ходить? В иные минуты мне даже кажется, что я напрасно стараюсь написать разумную книгу, а не предаюсь обуревающим меня лирическим, буйным порывам и философ-еко-фантастическим сумасбродствам. Как знать? Быть может, когда-нибудь я разрешусь произведением, которое, по крайней мере, будет моим.

Но допустим, я стану печататься. Смогу ли я устоять? Люди посильнее на этом погибали. Кто скажет, не стану ли я годика через четыре кретином? Выходит, у меня будет другая цель, кроме самого Искусства? До сих пор мне было достаточно этой одной цели, и, если теперь требуется нечто сверх нее, значит, я опускаюсь, а если это добавочное нечто доставляет мне удовольствие, значит, я уже опустился.

Страх, что во мне говорит демон гордыни, мешает мне сразу ответить: нет, тысячу раз нет! Словно улитка, боящаяся испачкаться в песке или быть раздавленной чьими-то ногами, я вновь уползаю в свою раковину.

Не говорю, что я неспособен к деятельности вообще... но она должна быть недолгой и мне приятной. Силы у меня есть, но нет терпения, а терпение - это все. Будь я акробатом, я бы легко подымал тяжести, но ни за что не стал бы расхаживать, держа их на кончике пальца. Дух скрытой дерзости и гибкости, житейской ловкости, долга, умения вести себя - все это для меня китайская грамота, и я наделал бы преизрядных глупостей. В своей новелле "Тагаор"3 ты вымарал "мочу" и "женщин, предающихся любви друг с другом"- эта унизительная уступка вызвала у меня отвращение. Я обозлился на тебя за это. Мой гнев, кажется, еще не совсем остыл, и, возможно, я этого тебе никогда не прощу.

156. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ. КОНЕЦ ОКТЯБРЯ 1851.

Бедное дитя! Неужели вы никогда не научитесь понимать в прямом смысле то, что вам говорят? Мои слова, показавшиеся вам столь жестокими, не нуждаются, однако, ни в оправданиях, ни в комментариях, и если они горьки, так, право же, только для меня. Да, я хотел бы, чтобы вы меня не любили, чтобы вы никогда меня не знали, и думаю, что в этом сожалении есть забота о вашем счастье. Так же, как я хотел бы не быть любимым своей матерью и самому не любить ни ее, ни кого-либо другого на свете, хотел бы, чтобы ничто из моего сердца не шло к сердцам других, и ничто из их сердец не шло к моему. Чем дольше живешь, тем больше страдаешь. Недаром же, с тех пор как мир стоит, люди, чтобы скрасить себе жизнь, придумывали воображаемые миры, и опиум, и табак, и крепкие напитки, и эфир. Благословен изобретатель хлороформа! Врачи возражают, они говорят, от него можно умереть. В том-то и дело! Просто вы недостаточно ненавидите жизнь и все, что с нею связано. Вы бы лучше поняли меня, будь вы в моей шкуре; тогда вместо мнимой жестокости вы увидели бы глубокое сострадание, нечто нежное и великодушное - так мне кажется. Вы считаете меня злым или по меньшей мере эгоистом, думающим лишь о себе, любящим лишь себя. Я не больше эгоист, чем другие, поверьте, может быть, даже меньше,- коль дозволено хвалить себя. Во всяком случае, вы должны признать, что я искренен. Возможно, я чувствую больше, чем говорю, потому что всю патетику изгнал в свой литературный стиль,- там она сидит, и оттуда ей нет ходу. Каждый делает не более того, на что способен. Не меня - человека, растратившего себя в излишествах холостяцкой жизни, нервного до обмороков, смущаемого подавленными страстями, полного сомнений в себе и других,- следовало бы вам любить. Я же люблю вас, как могу; мало, недостаточно, я это знаю, знаю, бог мой! Кто виноват? Случай! Древний иронический фатум, который вечно соединяет части к вящей гармонии целого и к вящему неудовольствию частей '. Всякая наша встреча - стычка, и каждый, держа в руках свои разодранные внутренности, винит другого, подбирающего свои... Перестань же плакать, не думай ни о прошлом, ни о будущем, думай о дне нынешнем. "В чем твой долг? Делать то, что требует от тебя сегодняшний день",^ сказал Гете 2. Подчинись этому требованию, и сердце твое будет спокойно.

Гляди на жизнь с высоты, подымись на башню (пусть даже основание ее трещит, верь, что она прочна), тогда ты не будешь видеть вокруг себя ничего, кроме голубого эфира. А не будет голубизны, увидишь туман - не беда, в нем все исчезает, тонет в спокойной мгле. Чтобы писать женщине подобные вещи, надо ее уважать.

Я все мучаюсь, ожесточенно скребу себя. Мой роман с большим трудом трогается в путь. Стиль назревает во мне, как нарыв, фраза свербит. Перо - это тяжкое весло, и мысль, в которой им загребаешь,- бурный поток! Дохожу до такого отчаяния, что самому смешно становится. Так провел я сегодня целый божий день у открытого окна, глядя на солнечный берег, в безмятежном покое и тишине. Написал одну страницу, набросал еще три. Надеюсь недели через две войти в колею, но краска, которою теперь пишу, настолько для меня нова, что я сам гляжу широко раскрыв глаза.

157. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, НАЧАЛО НОЯБРЯ 1851.

Должен был давно уже ответить на ваше длинное и нежное письмо, которым я был тронут, милая, славная женщина. Но самого меня одолели усталость, уныние, скука, и приходится изрядно себя встряхнуть, чтобы поблагодарить вас за то, что так быстро прочитали "Меле-ниду". Поцеловал от вашего имени автора, он был тронут вашей симпатией к нему. Вы первая из читателей хвалите его '. Ну-с, что вы скажете? Не правда ли, сильно написано? Сам я не могу хладнокровно судить об этом произведении, создававшемся на моих глазах, в которое и я вложил немало. Я слишком к нему причастен, чтобы смотреть на него, как на чужое. В течение трех лет оно складывалось у моего камина, строфа за строфой, стих за стихом. Думаю, оно обещает поэта высокого дарования. Несколько лет тому назад мы были здесь, в провинции, плеядой юных чудаков, живших в каком-то странном, да-да, престранном мире. Мы метались между безумием и самоубийством *. Одни покончили с собой, другие умерли в своей постели, один удавился галстуком, иные, стремясь прогнать скуку, сгубили себя развратом. О, это было прекрасно! Никого уже не осталось, кроме нас двоих, меня да Буйе, но и мы так изменились. Если когда-нибудь научусь писать, я создам книгу об этих никому не известных юношах, которые росли в тени уединения, как разбухшие от скуки грибы.

Разгадка всего, что вас удивляет во мне, дорогая Луиза,- в этом прошлом моей душевной жизни, которого никто не знает. Единственный мой поверенный3 погребен четыре года назад на сельском кладбище в четырех лье отсюда. В Париж я приехал и познакомился с Максимом, уже выйдя из этого состояния. Мне минуло двадцать лет, я был вполне сложившимся человеком. Максим мог читать книгу, но не предисловие, которое я-то хорошо помню, но вряд ли сумею ясно представить другим. Короче говоря, "Меленида"- последнее эхо многих криков души, которыми мы оглашали одиночество; утоление множества желаний, снедавших наши сердца. Вы правы, говоря, что у меня сердца нет. Я пожрал его сам.

Сегодня меня захлестнула волна горечи. Прибытие экземпляров "Мелениды" навеяло печаль. Вчера мы провели весь вечер вдвоем, оба мрачнее тучи. Казалось, что-то проституировано, покинуто, оставлено навек - вам это понятно? А когда четыре года назад я получил томик Максима4 и стал раарезать страницы, у меня, напротив, руки дрожали от радости. Откуда же нынешний холод, чувство, столь непохожее на прежнее? Уверяю вас, теперь все это ничуть меня не воодушевляет, и мне очень хочется превратиться, как вы говорите, в тюленя.

Я спрашиваю себя, к чему умножать число посредственностей (или талантов - это синонимы) и суетиться, занимаясь кучей мелких дел, которые заранее вызывают у меня улыбку презрения. Да, прекрасно быть великим писателем, поджаривать людей на сковородке своей фразы, чтобы они подпрыгивали, точно каштаны. Чувство, что ты давишь на человечество всей тяжестью своей мысли, наверно, вызывает приливы лихорадочной гордости. Но для этого надо иметь что сказать. А я должен вам признаться, мне кажется, что у меня нет ничего такого, чего нет у других, что не было бы так же хорошо сказано или чего нельзя сказать лучше. В жизни, к которой вы меня призываете, я потеряю то немногое, что имею; стремясь угодить толпе, проникнусь ее страстями и опущусь до ее уровня. Лучше уж остаться у своего камина, заниматься Искусством для себя одного, как играют в кегли. В конечном счете Искусство, пожалуй, дело не более серьезное, чем игра в кегли 5. Быть может, все это лишь колоссальный обман; этого-то я боюсь; когда жизнь перевернет страницу, мы, возможно, сильно удивимся, узнав, что разгадка ребуса так проста. При таких мыслях книга моя подвигается с трудом. Порчу бумагу почем зря. Сколько помарок! Фраза приходит так медленно. Какой дьявольски трудный стиль я выбрал! Будь прокляты простые сюжеты! Если б вы знали, как я мучаюсь, вы бы меня пожалели. Нагру-лился работой на добрый год, по крайней мере.

Когда дело пойдет быстрей, будет приятно; но пока трудно. Снова начал понемногу заниматься греческим и Шекспиром.

158. АНРИЕТТЕ КОЛЬЕ. ПАРИЖ. 8 ДЕКАБРЯ 1851.

Собрался было в прошлый четверг сесть за письмо к вам, как грянул сперва пушечный выстрел, потом раздалась ружейная пальба залпом, беглым огнем ' и т. д. Мы тут, во Франции, вступаем в довольно печальную эпоху. И я становлюсь таким же, как эпоха. Чем больше старею, тем пуще мрачнею; подобно деревьям, я каждый день теряю часть своих листьев и трухлявею внутри.

С тех пор как прочитал "Картины природы" Гумбольдта 2, мечтаю о Южной Америке. Хочется поселиться в са-каннах, оставить эту мерзкую страну, не слышать больше упоминания ни о ней, ни о чем-либо или ком-либо в ней,- настолько устал я от всего окружающего и особенно от себя самого. Вы пишете, бедная моя Анриетта, что часто плачете. Это, по крайней мере, облегчение, иные лишены этого блага.

Скука, снедающая нас во Франции,- скука кислая, скука уксусная, от которой сводит челюсти. Все мы теперь живем в состоянии подавляемого бешенства, отчего становимся немного спятившими. К бедам личным теперь присоединилась беда общественная; чтобы сохранять спокойствие, надо быть железным. Ласточки счастливей нас - когда наступает пора холодов и долгих ночей, они улетают к солнцу. В будущую пятницу мне исполнится тридцать лет. Итак, вот уже тридцать лет, голубчик мой, ты крутишься на сей земле. Возможно, я ныне нахожусь в середине своего жизненного пути, говоря высоким штилем 3. Как подумаю, что мне еще осталось жить тридцать лет, становится страшно. А между тем в счастливые дни сетуешь на краткость жизни. В будущую пятницу исполнится два года, как я возвращался от пирамид в Каир по мемфисской дороге. В пальмовой роще под копытами своей лошади я увидел большого скарабея, ползшего в сухой дорожной пыли. В будущую пятницу исполнится год, как я совершил верховую поездку за Скутари 4,- там все было покрыто снегом: Это было очень грустно и очень красиво.

Ах, почему нельзя оторваться с корнями от почвы, на которой живешь, и унести с собою все, что любишь... Однако как мы глупы, что вечно жалуемся. И кроме того, это так пошло, что всякому, кто притязает на утонченность, следовало бы от этого воздерживаться. Что я, наконец, и сделаю, завершая на том свое письмо. Что поделаешь! Как видите, сплин бывает не только в Лондоне. Думаю, что он, подобно бирмингемским иголкам, распространился по всему миру 5.

159. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 16 ЯНВАРЯ 1852.

Я удивлен, дорогой друг, твоему чрезмерному восторгу по поводу некоторых частей "Воспитания" '. Мне они кажутся недурными, но не настолько уж лучше других, как ты говоришь. Во всяком, случае, я не согласен с твоим предложением вынуть из книги всю часть Жюля, чтобы сделать ее отдельной вещью. Надо же считаться с тем, как книга была задумана. Характер Жюля ярок лишь благодаря контрасту с Анри. Сам по себе каждый из двух персонажей был бы бледен. Вначале у меня была мысль написать только Анри. Необходимость в контрасте побудила создать характер Жюля.

Поразившие тебя страницы (об Искусстве и проч.) 2. на мой взгляд, писать было нетрудно. Переделывать не стал бы, но думаю, что теперь написал бы лучше. Там есть страсть, но могло быть больше обобщения. С тех пор я продвинулся в эстетике, или, по крайней мере, утвердился на давно избранном пути. Я знаю, как надо писать. О, господи! Если б я писал тем стилем, который себе мысленно представляю, каким бы я был писателем! В романе есть глава, по-моему, неплохая, о которой ты мне ничего не пишешь, это глава о путешествии в Америку, где прослежено шаг за шагом их все возрастающее недовольство друг другом 3. О путешествии в Италию ты думаешь то же, что и я. Это дорогая плата за триумф тщеславия, мне польстивший, признаюсь. Я просто угадал, вот и все 4. Не такой уж я мечтатель, как полагают, я умею видеть, и видеть так, как видят близорукие, самые мельчайшие поры, потому что, рассматривая, утыкаются носом. Во мне, в отношении литературы, живут два человека: один очарован громогласностью, возвышенным лиризмом, орлиными полетами, звучностью фразы и вершинами мысли; другой копается, добывает истину, сколько в его силах, и ему важно передать мелкий факт с такой же яркостью, что и Значительный, он хотел бы заставить вас почувствовать почти осязаемо то, что воссоздает; этот второй любит посмеяться, и его забавляет животное начало в человеке. "Воспитание чувств" было бессознательной попыткой слить два эти направления моего духа (гораздо легче было бы дать человеческое в одной книге, а высокий лиризм в другой). Я потерпел неудачу. Сколько ни подправляй в этом произведении (а я, возможно, буду это делать) 5, в нем останутся изъяны; слишком многого ему не хватает, а книга бывает слабой только из-за отсутствия чего-то. Достоинство не может быть недостатком, чрезмерность тут невозможна. Но, когда одно достоинство съедает другое, остается ли оно достоинством? Короче, все "Воспитание" следовало бы заново переписать или хотя бы укрепить целое, переделать две-три главы и, что кажется мне самым трудным, дописать недостающую главу и в ней показать неизбежность того, что ствол должен был раздвоиться, то есть почему именно такой факт, а не другой, вызвал такое следствие в этом персонаже. Причины показаны, следствия также; но связь между ними не показана. Вот порок книги, вот в чем она не оправдывает своего названия.

Я тебе говорил, что "Воспитание" было пробой. "Святой Антоний"- вторая проба. Взяв сюжет, где меня ничто не стесняло ни в высоком лиризме, ни в чередовании эпизодов, ни в чрезмерностях, я оказался вполне в своей стихии, оставалось только творить. Никогда уже вновь не пережить мне того безумного упоения стилем, какому я предавался в течение целых полутора лет. С какой страстью шлифовал я жемчужины для своего ожерелья! Лишь об одном позабыл - о нити 6. Вторая попытка получилась еще хуже первой. Теперь делаю третью. Пора бы, однако, либо достичь успеха, либо выброситься из окна.

Что кажется мне прекрасным, что я хотел бы написать,- это книгу ни о чем, книгу без внешней привязи, которая держалась бы сама по себе, внутренней силой стиля, как земля держится в воздухе без всякой опоры,- книгу, где почти не было бы сюжета или, по крайности, сюжет был бы почти незаметен, коль это возможно. Всего прекрасней те произведения, где меньше всего материи; чем больше выражение приближается к мысли, чем больше слово, сливаясь с нею, исчезает, тем прекрасней. Думаю, что будущее Искусства - на этих путях. Я вижу, что, чем оно взрослее, тем становится бесплотнее,- от египетских пилонов до готических шпилей и от индусских поэм в двадцать тысяч стихов до коротких стихотворений Байрона. Обретая гибкость, форма исчезает, она уходит от всякого чинопорядка, всякого правила, всякой меры; эпос она покидает ради романа, стих ради прозы; она более не признает никакого правоверия, свободная, как воля ее творца. Это освобождение от материального сказывается во всем, так развивалось и управление государством - от восточных деспотий к социалистическим утопиям.

Вот почему нет сюжетов высоких или низких 7, и, став на точку зрения чистого Искусства, можно утверждать почти как аксиому, что вообще нет сюжета, ибо стиль сам по себе есть совершенный способ видеть мир.

Чтобы развить эти мысли, потребовалась бы целая книга. Напишу обо всем этом в старости, когда уже не способен буду настрочить ничего лучшего. А покамест усердно тружусь над своим романом. Вернутся ли чудесные дни "Святого Антония"? Только бы результат оказался другим, о боже всемогущий! Двигаюсь медленно: за четыре дня сделал пять страниц, но пока что это доставляет мне удовольствие. Я обрел покой. Погода ужасная, река бушует, как океан, на улице ни души. Жарко топлю камин.

Мать Буйе и весь Кани рассердились на него за безнравственную книгу 8. Целый скандал. Его считают человеком одаренным, но пропащим; он сейчас вроде парии. Будь у меня прежде сомнения в достоинствах произведения и автора, они бы теперь рассеялись. Только этого освящения ему и не хватало. Лучшего не придумаешь: отвергнут своей семьей и своим краем. (Я говорю вполне серьезно.) Есть оскорбления, равноценные триумфам, есть свист, куда более лестный для честолюбия, чем крики "браво". Итак, он по всем правилам истории зачислен в великие люди для будущей своей биографии.

160. ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. КРУАССЕ, 17 ЯНВАРЯ 1852.

Наш друг Буйе с блеском дебютировал в "Ревю де Пари" римской поэмой ("Меленида") ', которая сразу же поставила его среди мастеров первого ранга или уж самого высокого второго. Впрочем, я в этом нисколько не сомневался. Что ж до господина Дюкана, его "Ревю де Пари" процветает 2. Они будут хорошо зарабатывать. Только л остаюсь по-прежнему без положения, легкомысленным школяром, как в восемнадцать лет. А погляжу на своих товарищей, все либо поженились, либо устроились, либо вот-вот этого достигнут. Кстати, один мой друг желает мне устроить брак на двести тысяч ливров ренты с мулаткой, которая говорит на шести языках, родилась в Гаване и обладает чудесным характером. Представляешь, как я примусь за изготовление целой кучи мулатиков? Увы мне! Не хочу я ни жены, ни детей. Что ж до денег, их тоже хочу меньше, чем прежде. Я изрядно постарел в отношении многих вожделений, удовлетворение коих казалось мне некогда необходимым. И потом, когда все время повторяешь себе, что виноград зелен, разве в конце концов не начинаешь в это верить? Так вот и живу день за днем, тружусь ради того, чтобы трудиться, без всякого плана жизни, без проектов (я их, проектов-то, строил слишком много), без какого-либо желания, кроме разве одного - лучше писать.

161. ЛУИЗЕ КОЛЕ. 25 ЯНВАРЯ 1852

Работал с жаром. Недели через две дойду до середины первой части. Думаю, с тех пор как люди занимаются стилем, никто не изводил себя над ним больше, чем я. С каждым днем понимаю его все ясней, но что толку, когда сила воображения не идет вровень с силой критической!

...Каждый день два часа занимаюсь греческим и начинаю весьма усердно пропахивать Шекспира. Месяца через два-три буду его читать почти бегло. Какой человек! Какой человек! Самые великие и в подметки ему не годятся.

162. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 1 ФЕВРАЛЯ 1852.

Скверная неделя. Работа не двигалась, дошел до такого места, где уже не знал, что сказать. Всё оттенки да тонкости, в которых я сам перестал что-либо видеть, а ведь как нелегко ясно передать словами то, что в мыслях еще туманно. Делал наброски, портил, сбивался, нащупывал. Возможно, теперь наконец выберусь. Ох, и коварная штука - стиль! Ты, думаю, и не представляешь себе, какого рода эта книжица. Насколько в других вещах я был распахнут, настолько в этой стараюсь быть застегнутым на все пуговицы и держаться геометрически прямой линии. Никакой лирики, никаких размышлений, личность автора отсутствует. Читать это будет грустно, там есть жестокие картины - много страданий и зловония. Буйе, приходивший в прошлое воскресенье в 3 часа, когда я как раз закончил письмо к тебе, считает, что я нашел верный тон, и надеется, что получится хорошо. Да услышит его бог! Но времени это отнимает чудовищно много. Наверняка не закончу к началу будущей зимы. Делаю в неделю не больше пяти-шести страниц.

...Стало быть, сей почтенный "Святой Антоний" тебя интересует? А знаешь ли, дорогая, ты меня портишь своими похвалами. Произведение это неудавшееся. Ты говоришь о жемчужинах. Но жемчужины - еще не ожерелье; необходима нить. В "Святом Антонии" я сам был святым Антонием и забыл про него. Этот персонаж еще не сделан (а сделать его будет нелегко). Имей я хоть малейшую возможность улучшить эту вещь, я был бы рад - я много вложил в нее, много времени и много любви. Но все это было недостаточно зрело. Изрядно потрудившись над материальными элементами книги, то есть над исторической частью, я вообразил, что сценарий готов, и поместил в нем себя. Все зависит от плана '. В "Святом Антонии" нет плана, строго выдержанному развитию идей нет соответствия в ходе событий. Нагромождение драматических элементов, а драматизма нет.

Ты мне пророчишь славу. О, сколько раз свергался я на землю с окровавленными ногтями, со сломанными ребрами, с гудящей головой, пытаясь взобраться на эту мраморную стену! Как усердно топорщил я свои крылышки! Но воздух не поддерживал, а проходил сквозь них, и, скатившись вниз, я оказывался в болоте отчаяния. Неукротимая фантазия толкает меня на новые попытки. Буду идти до конца, выжму все до последней капли моего терзаемого мозга. Как знать! У случая есть в запасе и удачи. С ясным пониманием своего ремесла и твердой волей можно создать нечто истинно ценное. Мне кажется, есть вещи, которые чувствую только я один, никто другой о них не говорил, а я могу сказать. Подмеченная тобою болезненная сторона современного человека - плод моей молодости. Да, славную молодость я провел с моим милым Альфредом. Мы жили в оранжерее идеального, где поэзия подогревала в нас скуку бытия до 70 градусов по Реомюру. О да, это был человек! Никогда более не совершал я подобдых путешествий. Мы отправлялись вдаль, не покидая своего уголка у камина. Мы возносились высоко-высоко, хотя потолок в моей комнате был низкий. Некоторые вечера остались в моей памяти, беседы по шесть часов подряд, прогулки по нашим холмам и тоска, тоска, тоска вдвоем! Воспоминания эти окрашены для меня в багряный цвет и пылают где-то позади заревом пожара.

Ты говоришь, что начинаешь понимать мою жизнь А тебе надо бы знать ее начало. Когда-нибудь, на покое, я опишу себя. Но к тому времени у меня уже не будет необходимых сил. Не вижу впереди никаких иных горизонтов, кроме того, что окружает меня сейчас. Я знаю, каким буду в сорок лет, и в пятьдесят, и в шестьдесят. Моя жизнь - налаженный, исправно работающий механизм. То, что я делаю сегодня, я буду делать завтра и делал вчера. Десять лет назад я был тем же человеком. Оказалось, что мой организм - некая система, нечто действующее без собственной воли, тем естественным ходом вещей, благодаря которому белый медведь живет во льдах, а верблюд шагает по песку. Я - человек-перо. Я чувствую им, благодаря ему, в связи с ним и куда сильнее - с его помощью. С начала будущей зимы ты увидишь разительную перемену. Я проведу три зимы в суете и хлопотах . Потом вернусь в свою берлогу, где и подохну либо безвестным, либо знаменитым, оставив либо рукописи, либо напечатанные книги. Однако в глубине души кое-что меня тревожит - незнание своей мерки. Да, этот господин, толкующий о своем спокойствии, полон сомнений касательно себя самого. Ему хотелось бы знать, до какой зарубки способен он подняться, какова точно сила его мышц. Но и задавать себе этот вопрос - признак немалого честолюбия; ибо точное знание своих сил, быть может, и есть гениальность.

163. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 8 ФЕВРАЛЯ 1852.

Итак, ты решительно стала поклонницей "Святого Антония"! Ну что ж, и у меня есть почитатель! Это уже кое-что. Хотя не со всем, что ты о нем пишешь, могу согласиться, думаю, что друзья не пожелали увидеть все то, что в нем есть. О нем судили поверхностно, не говорю "несправедливо", но поверхностно '. Что ж до предложенной тобою переделки, о ней мы поговорим - это огромный труд. Я с большой неохотой возвращаюсь в круг идей, от которых отошел, а именно это надо сделать, чтобы подогнать в тон соседние части.

Переделывать "Святого" мне будет очень нелегко. Чтобы я мог что-то придумать, придется надолго сосредоточиться. Не говорю, что не попытаюсь, но будет это нескоро 2.

Теперь я совсем в другой сфере, в сфере пристального наблюдения самых пошлых подробностей. Мой взгляд прикован к узорам душевной плесени. Очень уж далеко отсюда до мифологического и теологического блеска "Святого Антония". Тут и сюжет совсем иной, и пишу я в совершенно ином тоне. Хочу, чтобы в моей книге не было ни единого пассажа, ни единого размышления от автора.

Наверно, будет это менее возвышенно, чем "Святой Антоний", по части идей (о чем я мало тревожусь), но, возможно, получится более резко и необычно, хотя с виду этого не скажешь. Впрочем, довольно говорить о "Святом Антонии". Это меня волнует, заставляет снова думать о нем и терять время попусту. Если вещь хороша, тем лучше; если плоха, тем хуже. В первом случае, не все ли равно, когда она будет опубликована? Во втором, если ей суждено погибнуть, к чему трудиться?

Эту неделю работал чуть лучше. В Париж поеду через месяц или недель через пять - вижу, что ранее конца апреля первая часть не будет готова. Всего работы еще на добрый год при восьми часах занятий в день. Остальное время - на греческий и английский. Через месяц буду читать Шекспира совсем свободно - или почти совсем.

По вечерам читаю театр Гете. Какая вещь "Гец фон Берлихинген"!3

В газетах, кажется, напечатаны речи Гизо и Монта-ламбера 4. И глядеть не хочу - потерянное время. Прок один - что ворон считать, что кормиться всеми повседневными мерзостями, составляющими пищу дураков. Гигиена столько же значит для таланта, как и для здоровья. Стало быть, важно, чем питаешься. Вот прогнившее и глупое учреждение - Французская академия! Какие мы варвары со всеми нашими отделениями, удостоверениями, полочками, корпорациями и проч.! Ненавижу всяческие ограничения и, на мой взгляд, любая Академия - нечто наиболее противное самой сущности Духа, для которого нет ни правил, ни законов, ни мундиров.

164. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУ4ССЕ, 16 ФЕВРАЛЯ 1852.

Знаешь ли ты, что умник Сеит-Бев предлагает Буйе не подбирать окурков Альфреда де Мюссе! ' В статье, где он расхваливает всяческих посредственностей с кучей цитат, он Буйе едва упомянул, причем не привел ни единого стиха. И напротив, усердно кадит знаменитому г-ну Уссе, г-же Жирарден и т. д. А отзыв о Буйе сделан с искусно прикрытой ненавистью - сказано этак небрежно, как о чем-то незначительном. Я никогда не питал большой симпатии к этому лимфатическому чучелу (Сент-Беву), но теперь утвердился в своем предубеждении. Правда, он, как правило, слишком благодушен, чтобы такое могло исходить целиком от него. Тут кроется интрига, тем паче что недели три тому назад в "Мемориаль де Руан" появилась статья в таком же духе - то есть похвала всему "Ревю де Пари" (кроме Максима, однако), за исключением Буйе, которого опять-таки затирает находящийся по соседству г-н Уссе. Ты знаешь Сент-Бева, ты должна бы выведать для нас подоплеку этой истории. Мне просто любопытно, что он скажет, если ты поговоришь с ним о "Мелениде", но так, будто и не читала его статьи (она появилась в "Кон-ститюсьонель" в прошлый понедельник).

...У меня теперь есть полный Ронсар, 2 тома ин-фолио 2, оаконец-то я его приобрел. По воскресеньям читаем до ломоты в груди. Отрывки в небольших расхожих изданиях дают о нем такое же представление, как всякие отрывки и переводы,- то есть самого прекрасного-то и нет. Ты не представляешь себе, какой это поэт! Какой поэт! Какая мощь! Это выше Вергилия и не уступает Гете, по крайней мере иногда, в лирических порывах. Нынче в половине второго ночи я читал вслух одно стихотворение. И у меня от него сделалось что-то вроде нервных спазм, настолько велико наслаждение. Ну как если бы мне щекотали подошвы. Только поглядеть на нас, как мы кипятимся, как презираем на сей земле всякого, кто не читает Ронсара. Милый великий человек, если его тень нас видит, уж верно, она довольна! От этой мысли я затосковал по Елисей-ским полям древних 3. Как приятно было бы пойти потолковать с этими добрыми стариками, которых ты так любил, когда был жив. И сумели же древние сделать существование сносным! Так что нам еще на два или три месяца хватит чудесных воскресений.

165. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ. 3 МАРТА 1852

Перечитал для своего романа несколько детских книжек '. И к ночи совсем ошалел от всего, что за нынешний день прошло перед моими глазами,- от старых альбомов до рассказов о кораблекрушениях и флибустьерах. Откопал старые картинки, которые раскрашивал в семь-восемь лет и с тех пор не видел. Там синие скалы, зеленые деревья. Глядя на некоторые из них (среди прочих на зимовку во льдах), я снова испытал те же страхи, что в детстве. Сейчас сам не знаю, чем бы отвлечься, прямо боюсь лечь спать. Есть там история о голландских матросах в Ледовитом море, на их хижину нападают медведи (эта сцена когда-то не давала мне уснуть), и китайские пираты, грабящие храм с золотыми идолами. Мои путешествия, воспоминания моего детства окрашивают друг друга, все это переплетается, пляшет среди волшебных сполохов и спиралью уносится ввысь.

Прочитал сегодня два тома Буйи2 - бедное человечество! Сколько глупостей прошло через его мозг за время его существования!

Вот уже два дня пытаюсь проникнуть в девичьи мечты и для этого плаваю в молочных океанах литературы о замках, о трубадурах в бархатных беретах с белыми перьями 3. Напомни мне, чтобы я с тобой об этом поговорил. Ты, быть может, сообщишь мне недостающие подробности.

166. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 20-21 МАРТА 1852.

Ничто так не устрашает и не утешает одновременно, как предстоящий долгий труд. Столько глыб надо своротить, столько чудесных часов провести! Пока я совершенно увяз в девичьих мечтах. Даже слегка огорчен, что ты посоветовала мне прочесть мемуары г-жи Ла-фарж,- я-то, вероятно, последую твоему совету и боюсь, что это заведет меня дальше, чем я желал бы. Вся ценность моей книги - если таковая у нее есть - будет в том, что я сумел пройти по волоску между двумя безднами - возвышенного и пошлого (которые хочу сплавить в повествовательном анализе). Когда думаю, что может получиться, голова идет кругом. Но когда потом вспоминаю, что это мне, мне доверено столько прекрасного, такой одолевает страх, что впору убежать и спрятаться куда попало. Уже пятнадцать долгих лет я тружусь, как мул. Всю жизнь прожил я с этой упорной страстью маньяка, не считая других страстей, которые я запирал в клетки и время от времени ходил их проведать, только чтобы рассеяться. О, если мне удастся создать хорошую вещь, это будет честно заработано. Дай бог, чтобы кощунственное словцо Бюффона оказалось истиной! 2 Наверняка я буду одним из первых, кто его подтвердит.

...И потом, разве что-нибудь забывается, разве что-нибудь проходит, разве можно отделаться от чего бы то ни было? Даже самые ветреные натуры, сумей они на миг задуматься, были бы удивлены тем, сколько сохранили из своего прошлого. Во всяком сооружении есть подземная часть. Вопрос лишь - что на поверхности, а что в глубине. Копните и найдете. Откуда же эта страсть отрицать, оплевывать свое прошлое, краснеть за вчерашний день, постоянно желать, чтобы новая религия уничтожила прежние? Что до меня, клянусь тебе, которую я люблю, что я еще люблю все то, что любил когда-то, и что, когда полюблю другую, все равно буду по-прежнему любить тебя. Сердце в своих привязанностях, как человечество в своих идеях, непрестанно расширяется кругами. Так же, как несколько дней назад я смотрел на свои детские книжечки, все картинки в которых прекрасно помнил; я, когда смотрю на ушедшие годы, нахожу там снова все. Я ничего не вырывал из себя, ничего не утерял. Меня оставляли, но я-то никого не бросал. Одна за другой возникали горячие дружеские связи и одна вслед за другой распадались. Те обо мне уже не вспоминают, я же их помню всегда. Такова комплекция моего духа, кора у него твердая. Я наделен пылкими нервами и медлительным сердцем, но вибрация нервов мало-помалу уходит вглубь и там остается.

167. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 27 МАРТА 1852.

С тобою и впрямь нельзя пошутить, если тебя задевают такие безделицы. Я смеюсь над всем, даже над тем, что всего сильней люблю. Нет таких дел, событий, чувств или людей, по которым я не прошелся бы в простоте своею шуткой, как железным катком, придающим ткани блеск. Это прекрасный способ. Сразу видишь, что остается. Трижды прочно укоренилось чувство, которое устояло, предоставленное воле ветров, без подпорки и проволоки, очищенное от всяких условностей, так удобно поддерживающих гнилье. Даже пародия - разве она всегда издевается? Смеяться над жизнью полезно, а порой и прекрасно - только бы жить. Следует возвыситься над всем и возвысить свой ум над собою самим - я имею в виду свободу мысли, всякое ограничение коей объявляю кощунством.

...Как бы там ни было, ты мне сказала - тому нынче две недели - на Пон-Рояль, когда мы шли обедать, нечто весьма меня порадовавшее,- ты, мол, поняла, что нет ничего более убогого, чем вкладывать в искусство свои личные переживания. Следуй этой аксиоме слово за словом, строчка за строчкой. Да пребудет она неколебимой в твоем уме, когда ты рассекаешь тончайшие фибры души человеческой, когда выискиваешь синонимы слова, и ты увидишь! Да, ты увидишь, как расширится твой горизонт, как зазвучит твой инструмент и какая в тебе воцарится ясность. Оттесненное вдаль, к горизонту, сердце твое будет тебя освещать из глубины, а не слепить, находясь на первом плане. Рассеяв во всех твое "я", ты вдохнешь жизнь в своих персонажей и вместо назойливой декламирующей личности - которая из-за меняющих ее облик переодеваний даже не может четко определиться, ибо ей всегда недостает точных деталей,- в твоих произведениях появятся толпы людские.

Если б ты знала, сколько раз я страдал из-за этой твоей склонности, сколько раз меня оскорбляла поэтизация того, что я предпочел бы видеть в естественном виде! Когда я увидел, что ты плачешь, слушая, как г-жа Роже читает "Любовные письма" ', я сгорал от стыда. Мы заслужили лучшего, и ты, и я, а это - весьма убогая идеализация. Кому это может быть интересно? На кого похож этот человек? Зачем брать приевшуюся дурацкую фигуру поэта, которая чем больше в ней типического, тем она ближе к абстракции, то есть к чему-то антихудожественному, антипластическому, античеловеческому и, следовательно, антипоэтическому, какой ни вложи словесный талант. Можно бы написать недурную книгу о доказывающей литературе; с того момента, как вы взялись доказывать, вы лжете. Одному богу известны начало и конец, человеку же - лишь середина. Искусство, как и Он в пространстве, должно парить в бесконечном, завершенное в себе самом, независимое от своего создателя. К тому же это верный путь уготовить себе и в жизни и в Искусстве ужасные разочарования. Кто хочет греть себе ноги у солнца, упадет на землю. Будем чтить лиру; она создана не для данного человека, но для человека вообще.

Что-то я в эту ночь очень ратую за всечеловечность, я, кого ты обвиняешь в возвеличении собственной личности. Я хочу сказать, что, вступив на этот новый путь, ты вскоре увидишь, что вдруг обрела зрелость многих веков, и тебе станет смешон обычай воспевать самого себя. Это удается единократно, как крик души, но, сколь ни лиричен, например, Байрон, Шекспир подавляет его своей сверхчеловеческой безличностью. Разве знаешь, был ли Шекспир печален или весел? Художник должен так извернуться, чтобы внушить потомству, будто его и не существовало. Чем меньше я его себе представляю, тем более великим он мне кажется. Когда думаю о личности Гомера, Рабле, у меня не возникает никакого их образа, а что до Микеланджело, я вижу, только со спины, старца колоссального роста, ночью при факелах работающего над статуей.

168. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, ВОСКРЕСЕНЬЕ

Эту неделю поработал изрядно. Надеюсь на лучшее, во всяком случае, в эту минуту, хотя порой меня охватывают приступы убийственной усталости. В такие минуты едва хватает сил даже сидеть в кресле. Ну ладно, мне очень хочется поскорей закончить свой роман и прочитать тебе. Это будет полный антипод "Святого Антония", но, полагаю, искусство стиля тут более глубокое.

...Хорош этот Ожье! Начал он недурно, но шляться по девкам да опрокидывать рюмки - не наилучший способ развивать свое дарование. И потом, все эти молодцы так ленивы и так постыдно невежественны! У них так мало веры, так мало гордости! Увы и ах, до чего ничтожны бывают эти остроумцы!

169. ЛУИЗЕ КОЛЕ. 3 АПРЕЛЯ 1852

Не знаю, весна ли виною, но у меня на редкость дурное настроение, нервы напряжены, как струны. Бешусь, а отчего, сам не знаю. Возможно, причина в моем романе. Дело не идет, не движется. Устал так, словно горы ворочал. Временами хочется плакать. Чтобы писать, нужна сила сверхчеловеческая, а я всего лишь человек. Порой мне кажется, что мне понадобится полгода, чтобы отоспаться. Ах, каким безнадежным взором гляжу я на них, на вершины тех гор, куда я жажду подняться! Знаешь, сколько будет у меня через неделю страниц, сделанных с тех пор, как я вернулся? Двадцать. Двадцать страниц за целый месяц, при ежедневных трудах по меньшей мере по семь часов! А цель всего этого? А результат? Приступы горечи, самоуничижения, никакой поддержки, кроме как в ярости неукротимой фантазии. Но я старею, а жизнь коротка.

То, что ты отметила в "Бретани", мне и самому нравится больше прочего. Особенно придаю значение своему резюме о кельтской археологии1 - оно действительно является полным ее изложением и в то же время критикой. Трудность этой книги была в переходах и в том, чтобы из кучи разрозненных заметок сделать нечто целостное. Пришлось мне немало с нею повозиться. Это первая вещь, которую я писал с трудом (уж не знаю, когда пройдет эта затрудненность в нахождении слова - я отнюдь не человек вдохновения, куда там!). Но я полностью разделяю твое мнение касательно шуток, вульгаризмов и т. д. Их тут избыток, во многом повинен сюжет: подумай, что это значит - описывать путешествие, заранее решив описывать все.

...Мое отвращение к публикации - по сути не что иное, как инстинкт, побуждающий нас прятать свой зад... Желание понравиться - нарушение этого инстинкта. Стоит тебе напечатать свое творение, и ты уже ниже его. В том, чтобы оставаться всю жизнь совершенно неизвестным, нет для меня ничего удручающего. Были бы только целы рукописи, пока я жив,- вот все, чего желаю. Разве что потребуется слишком большая могила - ведь я велю похоронить их вместе с собою, как дикарь своего коня.

И впрямь, милые эти странички помогли мне пересечь обширную равнину. Они меня здорово встряхивали, от них болели у меня локти и голова. С ними прошел я сквозь грозы, одиноко перекликаясь с ветром, и пробирался, не замочив ног, через болота, где обычные путники тонут.

170. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 8 АПРЕЛЯ 1852.

Отсылаю тебе книгу папаши д'Арпантиньи '. Так как не он мне ее дал, я ему не могу писать. Будь я в ударе, я бы написал письмо тебе с тем, чтобы ты ему показала. Книга меня очень заинтересовала. Следовало бы ему издать ее с иллюстрациями. Там есть два-три портрета, очерченных с большим остроумием, а один - портрет выскочки, всего добивающегося самостоятельно,- даже мог бы сойти за образчик классической литературы, в нем есть и талант и стиль.

Прочитал "Грациеллу" 2 Несчастный! Какую чудесную историю он испортил. У этого человека, что бы там ни говорили, нет чувства стиля. Таково, по крайней мере, мое мнение.

171. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 15 АПРЕЛЯ 1852.

Две зимы в Руане, в годы 1847 и 1848, мы вдвоем с Буйе по вечерам, три раза в неделю, сочиняли планы пьес; ' труд изнурительный, но мы поклялись друг другу его завершить. Итак, у нас набралось с дюжину, а то и поболе, драм, комедий, комических опер и т. д., написанных полностью, акт за актом, сцена за сценой.

...Через год, когда мой роман будет закончен, я привезу тебе всю рукопись, любопытства ради. Увидишь, какую сложную механику мне приходится применять, чтобы сделать одну фразу.

; 172. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 24 АПРЕЛЯ 1852.

Не ответил раньше на твое жалостное и унылое письмо лишь потому, что находился в разгаре работы. Третьего дня лег в 5 утра, а вчера - в 3 утра. С минувшего понедельника отложил все в сторону и целую неделю корпел исключительно над своей "Бовари", обозлясь, что не двигаюсь вперед. Добрался теперь до бала ', который начну в понедельник. Надеюсь, это пойдет лучше. С тех пор, как мы не виделись, сделал набело 25 страниц (25 страниц за шесть недель). Нелегко они мне дались. Завтра буду их читать Буйе 2. Что до меня, я столько над ними трудился, переписывал, менял, марал, что покамест не могу о них судить. И все же мне кажется, что они не так уж плохи. Ты пишешь о приступах уныния - видела бы ты меня. Временами просто не понимаю, как от усталости руки не отваливаются и голова не лопается. Веду жизнь суровую, уединенную, никаких развлечений, и нет в ней иной опоры, кроме какой-то неустанной одержимости,- порой рыдаю от бессилия, но не унимаюсь. Люблю свой труд любовью неистовой и извращенной, как аскет - царапающую ему живот власяницу. Временами, когда чувствую себя опустошенным, когда слова не даются, когда, настрочив стопку сплошь исписанных страниц, обнаруживаю, что нет ни одной готовой фразы, я падаю на диван и лежу, отупевший, утопая в болоте тоски.

И ненавижу себя и корю за это безумие гордыни, заставляющее меня гнаться за химерой. Но проходит четверть часа, все меняется, сердце радостно бьется. В прошлую среду мне пришлось встать и сходить за носовым платком - по лицу текли слезы. Я сам был растроган написанным, я наслаждался, восхищенный и взволнованный и своей мыслью, и выразившей ее фразой, и блаженным сознанием, что эту фразу нашел. Думаю, во всяком случае, что все это в моем волнении было, но, конечно же, больше всего нервов. Бывают и более высокие состояния этого рода - без элемента чувствительности. По нравственной красоте они тогда превосходят добродетель - настолько . свободны от всего личного, от всех человеческих связей. Мне случалось (в мои лучшие, солнечные дни) в озарении восторга, вызывавшего у меня трепет по всему телу, от пяток до корней волос, подмечать в себе вот такое состояние души, далеко возвышающееся над жизнью,- тогда и слава ничто, и само счастье не нужно. Если бы все окружающее, вместо того чтобы, постоянно на нас обрушиваясь, душить нас в своей трясине, создавало вокруг нас атмосферу здоровья, кто знает, не удалось ли бы нам обрести в эстетике то, что создал стоицизм в морали? Греческое искусство было не искусством, но первоосновой бытия целого народа, целой расы, самой страны. Горы там имели другие очертания и состояли из мрамора для ваятелей и т. д.

Но время Красоты миновало. Человечеству, хоть бы оно обрело ее вновь, она в наши дни ни к чему. Чем дальше, тем больше Искусство будет научным, равно как наука станет художественной. Расставшись у основания, на вершине оба встретятся. Мысль человеческая не в силах предвидеть теперь, при свете каких ослепительных солнц душевного мира будут расцветать творения грядущего. А пока что мы в темном коридоре, движемся во мраке ощупью. Рычага нет, почва ускользает из-под ног, всем нам, литераторам и писакам, недостает точки опоры. К чему все это? Какой потребности служит наша болтовня? Между толпою и нами никакой связи. Тем хуже для толпы, тем хуже, в особенности, для нас. Но у всякой вещи есть свой резон, и фантазия индивидуума, на мой взгляд, столь же законна, как и потребности миллионов, и может иметь в мире такое же значение - поэтому, отвлекаясь от всего и не считаясь с отвергающим нас человечеством, надобно отдаться своему призванию - взойти на свою башню из слоновой кости и там, подобно баядере среди благовоний, погружаться в одинокие свои грезы. У меня бывают часы глубокой тоски, томительной пустоты, сомнений, злорадно смеющихся мне в лицо посреди самых простодушных моих удовольствий. Ну так вот, все это я ни на что не променяю, ибо внутренне убежден, что исполняю свой долг, что повинуюсь высшей воле, что я творю Добро, что я на пути Истины.

Поговорим немного о "Грациелле". Вещь посредственная, хоть это лучшее, что создал Ламартин в прозе. Есть милые детали: лежащий на спине старый рыбак и ласточки, задевающие крыльями его виски, и Грациелла, которая нанизывает кораллы, привязывает амулет к изголовью, два-три удачных сравнения в описаниях природы - сверкание молнии, похожее на подмигивание,- вот, пожалуй, и все. И главное, давайте выясним: спит он с ней или не спит? Это же не живые люди, а манекены. Хороша любовная история, где главное окружено такой густой тайной, что не знаешь, что думать,- половые отношения систематически обходят молчанием, как и то, что люди пьют, едят, мочатся и т. д.! Этот предрассудок меня возмущает. Удивительный парень! Живет рядом с женщиной, которая любит его и которую он любит, и ни разу ни единого желания! Ни одно нечистое облачко не омрачает это голубое озеро! О, лицемер! Рассказал бы правду, как дело было, насколько бы получилось лучше! Но правда требует настоящих мужчин, а не таких, как г-н Ламартин. Что говорить, ангела куда легче нарисовать, чем женщину, крылья скрывают горб. И еще: убитый горем, он посещает Помпеи, Везувий и т. д., что, кстати сказать, было весьма разумным способом пополнить свои знания. Но тут ни единого прочувствованного слова, зато вначале нас угощают тирадой во хвалу римскому собору святого Петра, сооружению холодному и напыщенному, но коим, видите ли, надобно восхищаться 3. Так полагается, общепринятое мнение. В этой книге ничто не хватает за душу. А ведь можно было заставить читателя плакать вместе с отвергнутым кузеном Чекко. Но где там! Да и в конце - ничего волнующего: например, вымученное восхваление простоты (бедных кругов общества и т. д.) в укор пышности кругов состоятельных, описание скуки больших городов. А ведь Неаполь вовсе не скучен. Там очаровательные бабенки, и недорогие. Г-н де Ламартин сам первый не давал там маху, а девицы эти столь же поэтичны на виа Толедо, что и в Марджеллине 4. Но нет, надо держаться условного, фальшивого. Надо, чтобы вас могли читать дамы. О, ложь, ложь! Как ты глупа!

Из этой истории можно было бы сделать неплохую книгу, показав то, что, вероятно, произошло: молодому человеку в Неаполе среди прочих развлечений случилось переспать с дочкой рыбака, после чего он ее бросает, а она не умирает, но утешается, что более обычно и более горько. (Конец "Кандида" в этом смысле для меня ярчайшее доказательство первоклассного гения 5. В спокойном, глупом, как жизнь, заключении виден коготь льва 6.) Но тут потребовалось бы отрешение от своей личности, чего нет у Ламартина, изучающий взгляд врача на жизнь, картина Правды, наконец,- единственное средство произвести сильное действие на чувства. Кстати, о чувствах, уже последнее: перед заключающим стихотворением автор не преминул нам сообщить, что написал его единым духом и проливая слезы. Прелестный поэтический прием! По, повторяю, тут все же было из чего сделать хорошую книгу.

Вполне согласен с мнением Философа о стихах Готье 7. Стихи очень слабы, а невежество писателей чудовищно. "Меленида" показалась произведением ученым - да ведь любой бакалавр должен бы знать все это! Но разве мы читаем, разве есть у нас время на это? Какое им до этого дело? Несут околесицу, и ладно. Друзья похвалили, человек теряет голову, его мозги заплывают жиром, и это принимают за здоровье! А ведь он имел дарование, милый наш Готье, и мог стать утонченным художником. Но журналистика, сила общего течения, нужда (нет, не будем клеветать на это млеко для сильных), а скорее продажность таланта,- да, именно так,- часто снижали Готье до уровня собратьев 8. Ах, как был бы я рад, кабы чье-то серьезное перо, например, Философа - а он человек строгий (в отношении стиля) - в один прекрасный день задало бы им здоровую взбучку, всем этим очаровательным господам!

Возвращаюсь к "Грациелле". Там есть абзац на целую страницу с одними инфинитивами: "вставать поутру и т.д.". У человека, прибегающего к подобным оборотам, плохой слух, это не писатель. Где они, старинные точеные фразы, фразы с выпуклыми мышцами, щелкающими каблуками? Я, однако, представляю себе некий стиль, прекрасный стиль, которым кто-нибудь когда-нибудь будет писать - через десять лет или десять веков,- стиль ритмичный, как стихи, точный, как язык науки, с плавностью и взлетами виолончели, с огненными вспышками; стиль, вонзающийся в идею, как удар стилета, в нем мысль ваша, наконец-то, заскользит по гладким поверхностям, как скользит лодка при хорошем попутном ветре. Проза родилась только вчера - надо это помнить. Стих же - по преимуществу форма литератур древних. Все просодические комбинации уже испробованы, но в прозе до этого еще далеко.

...Ты пишешь, что в моем письме есть любопытные мысли о женщинах и что они (женщины) редко бывают свободны от этих недостатков. Да, ты права, их столько учат лгать, им рассказывают столько вранья! Никто никогда не решается сказать им правду, а когда, себе на беду, бываешь искренен, они негодуют на подобное чудачество! Больше всего я их виню за потребность поэтизации. Мужчина будет любить свою прачку, зная, что она глупа, и его наслаждение от этого не умалится. Но если женщина любит хама, то он непременно непризнанный гений, избранная душа и т. п., так что из-за этой своей природной склонности к косоглазию они не видят ни истинного, когда его встречают, ни прекрасного там, где оно есть. Этот недостаток (который с точки зрения любви как таковой есть преимущество) - причина разочарований, на которые они столь сетуют! Общая их болезнь - требовать от яблони апельсинов.

Отдельные максимы: Они неискренни с самими собою; они не признаются себе в своих плотских чувствах; они принимают свой зад за сердце и думают, что луна создана для освещения их будуаров.

Цинизм, эта ирония порока, у них отсутствует; а когда он у них есть, это аффектация.

173. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 2 МАЯ 1852

В двух последних выпусках "Ревю" напечатаны две интересные статьи об Эдгаре По 1. Ты их читала?

Да, я знаю Ламартинова "Рафаэля"2 - это верх претенциозной глупости.

Провел скверную неделю, временами чувствую себя бесплодным, как гнилой чурбан. Предстоит повествование, а это для меня скучнейшее дело. Я должен привести мою героиню на бал. Сам же я так давно не видал балов, что приходится сильно напрягать воображение. И потом, это так банально, об этом столько писали! Будет чудом, если удастся избежать пошлости, и все же я хочу ее избежать.

174. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 8-9 МАЯ 1852. >

Прямота сердца, о которой ты пишешь,- не что иное, как та же честность ума, которую, надеюсь, я вношу и в вопросы Искусства. Не признаю всех этих разграничений - сердце, ум, форма, содержание, душа или тело - в человеке все связано. Было время, когда ты считала меня ревнивым эгоистом, которому доставляет удовольствие вечно копаться в собственной личности. Именно так полагают люди, видящие лишь поверхность. Та же история и с моей пресловутой гордыней, вызывающей такое возмущение и приносящей мне, однако, только беды. Нет, напротив, никто больше меня не вбирал в себя чужие жизни. Я вдыхал запахи никому не ведомых гноищ, я сострадал многому, не трогавшему людей чувствительных. Если "Бовари" чего-то стоит, уж сердце-то в этой книге будет. Все же, по-моему, царит над жизнью ирония. Отчего, бывало, я, плача, подходил к зеркалу взглянуть на себя? Эта способность возвышаться над самим собою - она-то, быть может, источник всякой добродетели. Она подымает тебя над собственной личностью, а не замыкает в ней '. Комическое, дошедшее до крайности, комическое, не вызывающее смеха, высокий лиризм в шутовстве - вот чему я как писатель больше всего завидую. Тут соединены две стихии человеческого. "Мнимый больной" куда глубже проникает в душевные миры, чем все Агамемноны 2. "А не опасно ли толковать обо всех этих болезнях?" 3 стоит возгласа "Он должен был умереть!" 4.

Но поди растолкуй это педантам! Забавно, впрочем, насколько хорошо я чувствую комическое как человек и сколь упорно чуждается его мое перо! Но постепенно я становлюсь менее веселым, и во мне происходит сближение этих двух начал - в нем-то наигоршая из всех печалей. С некоторых пор у меня возникли кое-какие театральные идеи и смутный план большого метафизического романа, фантастическою и горластого,- он пришел мне на ум недели две тому назад 5. Может быть, примусь за него лет через пять-шесть, но как знать, что произойдет с этой вот минуты, когда пишу тебе, до той, когда высохнут чернила на последней помарке? При нынешней скорости закончу "Бовари" не раньше чем через год. На полгода больше или меньше, эка важность! Но жизнь коротка. Порой меня убивает мысль обо всем том, что я хотел бы сделать, прежде чем околею, и о том, что вот уже пятнадцать лет я тружусь без передышки, упорно и непрестанно, и что у меня никогда не будет досуга осознать, что же, собственно, я хотел сделать.

Недавно прочел весь "Ад" Данте (по-французски). Там есть величавость, но как далеко это от поэтов всемирных, уж они-то не воспевали распри своей деревни, касты или семьи! Никакого плана! А сколько повторений! Временами могучее дыхание, но, мне кажется, Данте подобен многим освященным молвою созданиям, в том числе римскому собору святого Петра, который, кстати, нисколько на Данте не похож. Но сказать, что тебе скучно, никто не смеет. Поэма Данте была создана для определенного времени, а не для всех времен; на ней лежит его печать. Тем хуже для нас, меньше понимающих ее; тем хуже для нее, не дающей себя понять!

Только что закончил четыре тома "Замогильных записок" 6. Эта вещь выше своей репутации. К Шатобриану никто не был беспристрастен, на него сердились все партии. А славную критическую статью можно бы написать о его произведениях. Какой бы это был человек, если бы не его поэтика! Как она его ограничила! Сколько лжи, мелочности! В Гете он видит только "Вертера"7 - а ведь это лишь одна из мансард громадного гения. Шатобриан схож с Вольтером. Оба сделали (в отношении художественности) все, что могли, чтобы испортить прекраснейшие способности, дарованные богом. Без Расина Вольтер был бы великим поэтом, а что бы создал человек, написавший "Велледу" и "Рене"8, не будь Фенелона! Наполеон был таким же: без Людовика XIV, без преследовавшего его призрака монархии не было бы у нас гальванизации общества, ставшего трупом. Мужи античности прекрасны тем, что они самобытны: черпать из себя, в этом все. А ныне сколько надо учиться, чтобы освободиться от книг, и сколько надо их перечитать! Надо выпить океаны - и извергнуть их обратно.

Раз тебя пленила изящная перифраза папаши де Пон-жервиля, "ковер, что, не скупясь, был соткан Вавилоном", я мог бы привезти тебе акт трагедии, которую лет пять тому мы с Буйе начали писать об "Открытии вакцины", где все в том же роде, даже похлеще 9. В то время я много занимался театром Вольтера, анализировал сцену за сценой, каждую вещь с начала до конца. Мы сочиняли планы пьес, иногда, смеха ради, читали трагедии Мар-монтеля, и это было замечательной подготовкой. Надобно читать дрянное и великое, но не посредственное. Уверяю тебя, что в отношении стиля самые ненавистные мне писатели, быть может, помогли мне больше, чем прочие. Что скажешь ты о таких стихах, описывающих греческий колпак:

...Для головы бесценной Удобный тот убор, Элладою рожденный,

а чтобы изящно сказать, что женщина, испещренная оспинами, похожа на шумовку:

И девы милой лик ужасный сей недуг
Уродливым явил и страшно схожим вдруг
С той утварью простой, всей дырками сквозящей,
С которою в руках, к посудине бурлящей,
Где, брызжа через край, клокочет сок мясной,
Спешит матрона снять пушистый, темный слой.

Вот это поэзия, да по всем правилам, или я ничего в ней не смыслю!

175. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 15-16 МАЯ 1852.

Ночь на воскресенье застала меня на середине страницы, отнявшей целый день и еще далеко не оконченной. Отложил ее, чтобы написать тебе,- с нею, пожалуй, не развяжусь до завтрашнего вечера; часто уходит по нескольку часов на поиски одного слова, а найти надо не одно, поэтому тебе пришлось бы прождать письма всю следующую неделю, вздумай я сперва окончить свою страницу. Правда, последние несколько дней дело идет не слишком скверно, кроме нынешнего дня, нынче что-то пришлось туго. Знала бы ты, сколько я вымарываю, какая мазня на моих страничках! Уже готовы сто двадцать, а написал я не меньше пятисот. Знаешь, чем я занимался позавчера после полудня? Смотрел на окрестность сквозь цветные стекла - это мне понадобилось для одной страницы в моей "Бовари", она, надеюсь, будет не из худших.

...Что до жизни внутренней, ничего нового. Прочел в эту неделю "Родогуну" и "Теодору". Что за гнусность - комментарии г-на де Вольтера! ' А глупо как! Между тем был он человеком умным. Но от ума в искусстве мало проку, он мешает восхищаться и отрицает гении, только и всего.

Да, критика - жалкое занятие, если уж человек такого размаха дает нам подобный пример! Но ведь так приятно разыгрывать педагога, журить других, учить людей их ремеслу! Страсть унижать, нравственная проказа нашей эпохи, на диво содействует сей склонности у пишущей братии. Посредственность насыщается этой повседневной скудной пищей, в которой под видимостью серьезного кроется пустота. Куда легче оспоривать, чем понять; болтать об искусстве, об идее прекрасного, об идеале и т. д., чем сочинить самый плохонький сонет или самую простую фразу. У меня часто бывало желание вмешаться и одним махом написать книгу обо всем этом. Но отложим до старости, когда чернильница моя высохнет. Преотличную и оригинальную работу можно написать под таким названием: "Об истолковании античности"! Но это должно быть делом целой жизни. И потом - к чему? Нет, музыки! Лучше уж музыка! Будем ритмично кружить, раскачиваться в периодах, спускаться все глубже в подвалы сердца.

Страсть унижать, о которой я упомянул,- страсть исконно французская; Франция - страна равенства и несвободы. Ведь в нашем любезном отечестве свободу ненавидят. Разве идеал Государства, каким его видят социалисты,- не огромное чудовище, поглощающее всякую индивидуальную деятельность, всякую личность, всякую мысль, чтобы оно одно всем управляло, все делало. В глубине этих ограниченных сердец - жреческая тирания: "Все надо регламентировать, все переделать, все перестроить на других основах" и т. д.2 Нет таких глупостей, таких пороков, для которых эти мечты не были бы благоприятны. Я нахожу, что человек ныне больше фанатик, чем когда-либо, но фанатик себя самого. Только себя он воспевает, и в мысли своей, взлетающей выше солнц, пожирающей пространство и воющей в тоске по бесконечному, как сказал бы Монтень 3, он превыше всего ценит то самое убожество жизни сей, от которого его мысль все рвется освободиться. Так, Франция с 1830 года бредит идиотским реализмом; непогрешимость всеобщего голосования скоро станет догматом, сменив догмат непогрешимости папы. Сила кулака, право большинства, почтение к толпе пришли на смену авторитету имени, праву божественному, превосходству разума. В древности человеческое сознание не протестовало; Победа была священною, ее давали боги, она была справедлива; раб презирал себя так же, как презирал его хозяин. В средние века оно смирялось и терпело проклятие Адама (в которое я в глубине души верю). В течение 15 веков оно разыгрывало Страсти, и вечный Христос с каждым новым поколением взбирался на свой крест. Но вот, истомленное столькими трудами, теперь оно как будто готово забыться в чувственном отупении, подобно шлюхе, которая дремлет в фиакре после маскарада, до того пьяная, что сиденье кажется ей мягким, и радуется, видя на улице жандармов, охраняющих ее своими саблями от улюлюканья мальчишек.

С республикой или с монархией, мы еще не скоро отсюда выберемся. Это равнодействующая долгого труда, в котором принимали участие все, от де Местра до отца Анфантена 4, и более других - республиканцы. Что есть равенство, как не отрицание всякой свободы, всякого превосходства, даже самой природы?5 Равенство - это рабство. Вот почему я люблю Искусство. Здесь, в этом мире воображения, по крайней мере, царит полнейшая свобода. Здесь все желания утоляются, здесь все сбывается, ты здесь сам себе и король и народ, ты активен и пассивен, жертва и жрец. Никаких границ, все человечество для тебя - дергунчик с бубенцами, которыми ты звенишь в конце своей фразы, как паяц бубенцом на кончике носка (таким манером я часто и всласть мстил жизни; силою пера я воспроизводил для себя всевозможные удовольствия, дарил себе женщин, деньги, путешествия), и согбенная душа распрямляется в этой лазури, ограниченной лишь пределами Истинного. Где нет Формы, там уже нет идеи. Искать одну - значит искать другую. Они столь же нераздельны, как субстанция и цвет, потому-то Искусство - и есть правда. Все сие, разбавленное водою на двадцать лекций в Коллеж де Франс6 снискало бы мне на две недели славу великого человека у множества юнцов, солидных мужчин и светских дам.

Есть, на мой взгляд, один верный признак того, что Искусство ныне совершенно забыто,- это несметное число художников. Чем больше в церкви певчих, тем верней можно предположить, что прихожане не набожны. Думают не о том, чтобы молиться господу или возделывать свой сад, как говорит Кандид 7, но о том, чтобы иметь красивые ризы. Им бы следовало тянуть публику на буксире, а они сами тащатся на буксире у нее. В писателях больше чистокровной буржуазности, чем в лавочниках. И в самом деле, разве не силятся они, прибегая ко всевозможным комбинациям, переманивать клиентуру - да еще считая себя порядочными! (то есть художниками) а это верх буржуазности. Чтобы ей, клиентуре, понравиться, Беранже воспевал доступную любовь, Ламартин - сентиментальные мигрени своей супруги 8. и сам Гюго в больших своих произведениях отпускал по адресу этой клиентуры тирады о человечестве, о прогрессе, о развитии идей и прочем вздоре, в который сам нисколько не верит. Другие, умерив свои амбиции, как, например, Эжен Сю, писали для Жокей-клуба романы из великосветской жизни или же для Сент-Антуанского предместья - романы из жизни дна, вроде "Парижских тайн" 9. Молодой Дюма ныне снискал себе навечно любовь всех сестриц-лореток своей "Дамой с камелиями" 10. Держу пари, что ни один драматург не посмеет вывести в театре на бульваре рабочего-вора. О нет, там рабочий должен быть порядочным человеком, а барин всегда негодяй, точно так же во Французском театре девица всегда целомудренна - ведь мамаши водят туда своих дочек ".

176. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 23 МАЯ 1852

Первая часть, которую я предполагал закончить сперва к концу февраля, потом в апреле, потом в мае, затянется до конца июля. На каждом шагу натыкаюсь на десятки препятствий. Очень тревожит начало второй части. Извожу себя черт знает как из-за пустяков; самые простые фразы для меня пытка... Хороший день, проведенный в Манте вдвоем, право, стоил бы пяти-шести визитов, которые я нанесу тебе в Париже, в твоем доме, где мы будем не одни,- и он не прорвет мою работу, как прервала бы ее целая неделя, в тот момент, когда мне ни в коем случае нельзя терять нить своих мыслей. Скажи, нравится ли тебе этот план.

Позже, надеюсь, я тоже буду проводить дни так, как у тебя прошел вчерашний день. Когда закончу свою "Бо-вари" и египетскую повесть1 (через два года), постараюсь осуществить две-три появившиеся у меня театральные идеи 2, но твердо намерен не идти ни на какие уступки - не желаю, чтобы меня играли или освистывали.

177. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 30 МАЯ 1852

Нельзя верить даже лучшим друзьям - вот мораль, которую я извлек из твоего письма. Если речь Мюссе ', по мне отвратительная, тебе показалась прелестной, и ты находишь равно прелестным то, что я написал или напишу, какой же из этого вывод?

Но куда бежать, бог мой? Где найти человека? 2 Гордость собою, уверенность в своем творчестве, восхищение Прекрасным - неужели все потеряно? Неужели всеза-топляющая грязь, в которой мы погружены по самую шею, заполнила грудь всех людей? Умоляю тебя, впредь не рассказывай мне, что творится в свете, не сообщай никаких новостей, уволь от чтения всех статей, газет и т. д. Я превосходно могу обойтись без Парижа и всех дел, что там обделываются. От этих вестей я заболеваю, становлюсь брюзгой, они еще больше погружают меня в угрюмую замкнутость, которая, боюсь, может привести к катоновской узости 3. Как я благодарен себе за прекрасную свою мысль не печататься! Я еще ни в чем не вымарался! Моя муза (хоть она не блистает манерами) пока еще не продавалась, и мне, как погляжу на гуляющую по свету заразу, очень хочется дать ей помереть девственницей. Ведь я не из тех, кто может создать себе публику, а эта публика создана не для меня, так что обойдусь. "Стараешься угодить - вот ты и пал" 4,- говорит Эпиктет. Я не паду. Достопочтенный Мюссе, сдается мне, мало думал об Эпиктете, и, однако, не скажешь, что в его речи нет любви к добродетели. Он сообщает нам, что г-н Дюпати был порядочным человеком и что быть порядочным человеком весьма похвально. Тут всеобщее удовлетворение публики. (Смотри "Габриэль" г-на Эмиля Ожье 5.) Прославление моральных качеств, приятно переплетенное с похвалой качествам интеллектуальным,- причем они поставлены на один уровень,- одна из вящих гнусностей ораторского искусства. Ведь каждый полагает, что обладает первыми, а потому он заодно приписывает себе и вторые! Был у меня слуга, имевший привычку нюхать табак. Я часто слышал, как он, беря понюшку, приговаривал (оправдываясь в своей слабости): "И Наполеон нюхал табак". И действительно, табакерка служила основой для установления некоего родства между ними двумя; не унижая великого человека, оно намного возвышало мужлана в его собственном мнении.

Посмотрим-ка эту пресловутую речь. Начало написано хуже некуда - там такая вереница "которых", хоть косы из них плети. Затем нахожу там "почтение", мешающее ему говорить (Мюссе питает почтение к г-ну Дюпати!), преждевременную кончину его отца и пошлую иеремиаду по поводу революций, каковые "на время разрывают общественные связи". Эко горе! Мне это отчасти напоминает, как после 1848 года содержанки были "в отчаянии": порядочные люди покидают Париж, все пропало! Правда, как бы в противовес косвенно восхваляется отмена пыток; проходит великая тень Каласа, эскортируемая преблаго-родным стихом:

ПОРЫВ ДУШИ К ДОБРУ ПОЧЕТНЕЙ ЛУЧШЕЙ КНИГИ 6.

Мысль общепринятая, всеми признанная, хотя первое легче осуществить, чем второе. В молодости я выпил немало стопок с достопочтенным Луи Фессаром, моим учителем плавания, который спас от неминуемой гибели сорок или сорок шесть человек с опасностью для своей жизни. Итак, поскольку в мире не набралось сорока шести хороших книг с тех пор, как их сочиняют, вот вам оригинал, который совершенно повергает в прах всех поэтов, по мнению одного из них. Продолжаю:

Восхваление учеников, благодарных своим учителям (косвенно лесть присутствующим профессорам), и опять эпиграмма на свободу: utile dulci; [приятное с полезным (лат.)] таков его стиль.

Наконец, еще фраза, и превосходная: "Рокот океана, еще тревоживший эту пылкую голову, растворился в музыке, и удар смычка увлек его за собой". Но красоту этой фразе придают океан и музыка. Как бы ни было безразлично подлежащее само по себе, оно все же должно существовать. Но когда заводят неискреннюю хвалу посредственному человеку, чего уж тут ждать, если не весьма среднего уровня? Форма исходит из сути, как жар из огня.

Дальше небольшое покаяние: здесь поэт именует свои произведения "детскими грехами", порицает себя "за ошибки, коих больше не совершает", и бранит романтическую школу за отсутствие "здравого смысла", хотя и не отрекается от своих учителей. Вот тут-то можно было с чувством поговорить о том, что место Гюго пусто. Легко ли себя лишить такого удовольствия, отказать себе в наслаждении скандализировать общество академиков? Но ведь это неприлично, это огорчило бы наше доброе правительство и было бы дурным тоном. Зато сразу же за этим следует неожиданная похвала Казимиру Делавиню, "который знал, что уважение ценнее шумного успеха", и потому всегда тащился на поводу у общественного мнения, сочиняя "Мессенские элегии" после 1815 года, "Парию" во времена либерализма, "Марино Фальери" в дни моды на Байрона, "Детей Эдуарда", когда сходили с ума от средневековых драм. Делавинь был не ахти какой писатель, но хитрый нормандец, он следил за вкусом времени и подлаживался к нему, примиряя все партии и не удовлетворяя ни одну, истый буржуа, этакий Луи-Филипп в литературе 8. Мюссе полон нежности к нему. Хвалить стихи, где находишь такое:

Рафаэля смотрю, улыбаюсь Альбани,-

и Анакреон поставлен рядом с Гомером!9 Альбани - отец рококо в живописи. Г-н де Вольтер очень его любил. В Фернее полно копий с него. Мюссе, который так поносил Вольтера в "Ролла" 10, но в Академии вынужден его хвалить (ибо он был академиком), уж конечно, почтил вниманием и любимого его художника.

Далее идет хвала комической опере как жанру. Все в том же роде - без конца превозносится милое, приятное ". Мюссе в этом смысле сыграл роковую роль для своего поколения. Он тоже - черт подери! - воспевал гризетку!12 И притом куда скучнее, чем Беранже, который тут, по крайней мере, в своей сфере. Эта страсть к мелкому (по части идей и самих произведений) уводит от всего серьезного, зато нравится публике; ничего не скажешь, такое уж нынче время. Не пройдет и двух лет, мы вернемся к Флориану. Тогда расцветет Уссе, это же пастушок 13.

А теперь позлословим о великих делах и великих людях. Труд поэта - "благородное упражнение для ума"! Воистину! Да еще -"что бы об этом ни говорили"! Какая смелость! Но поскольку есть идеи благородные и идеи, таковыми не являющиеся, "пути великие, суровые" и маленькие, приятные тропинки (по классификации жанров, понятно, 1) трагедии, 2) комедии, комедия серьезная, комедия смешная и т.д.), отсюда следует, что Боссюэ и Фенелон выше" Мольера (неакадемика), а "Телемак" значительнее "Мнимого больного";14 для людей серьезных "Мнимый больной" и впрямь только фарс (таково, между прочим, мнение г-на Шерюэля, профессора Эколь Нормаль) '5. Не беда, маленькая тропинка "не менее прекрасна" и "бесспорно должна пользоваться уважением" (какая доброта!), "когда по ней идет порядочный человек" (вечно этот порядочный человек); в противном случае - нет!

Затем немного патриотизма, знамя Империи, славные деяния в рядах Национальной гвардии. Как достойный похвалы приведен стих:

Приятный дар полей на водах сих спокойных! 1б -

и Танкред, "неподражаемый тип рыцарской поэзии"!17 Наконец, для заключения, назидательный пример людей, благочестиво умирающих в окружении сестер милосердия, с коими мы уже встречались выше вкупе с прославляемой идеей христианства.

Словом, найдется на все вкусы, кроме моего.

...Разумеется, приятно занимать некое место в душах толпы, но ведь три четверти времени находишься там в такой гнусной компании, что человеку благородному и тонкому должно мерзить.

Надобно признать, что, если ничто ценное не кануло в безвестность, нет такой гнусности, которой бы не рукоплескали, и такого глупца, что не прослыл бы великим человеком, или великого человека, которого не обзывали бы кретином. Потомство иногда меняет суждение (но позорное пятно все же остается на челе человечества с его столь благородными инстинктами), да м то! Разве Франция когда-нибудь признает, что Ронсар стоит Расина! Стало быть, надо творить искусство для себя, для себя одного, как играют на скрипке.

Мюссе останется теми своими сторонами, от которых он отрекается. У него были прекрасные порывы, крики души, вот и все. Но парижанин в нем мешает поэту, дендизм вредит изяществу, его колени не сгибаются из-за тугих штрипок. Ему не хватило силы стать мастером; он не верил ни в себя, ни в свое искусство, только в свои страсти. Он с патетическими придыханиями воспевал "сердце", "чувство", любовь в ущерб более высоким красотам: "О сердце, ты - поэт" и т. д. Подобные вещи нравятся дамам, сии удобные максимы внушают многим, что они поэты, хотя не написали ни единого стиха. Такое прославление посредственного возмущает меня. Это значит отрицать всякое искусство, всякую красоту - это оскорбительно для избранников божьих.

Французская Академия будет существовать еще долго, хотя намного отстала от всего прочего. Силу свою она черпает в страсти французов к отличиям. Каждый надеется со временем стать академиком; себя я исключаю. С того дня, как она присудила первую Монтионовскую премию '9, она тем самым признала, что литературная жизнь из нее ушла. Оставшись, таким образом, без дела и чувствуя, что то, чем она должна бы ведать, от нее ускользает, она нашла прибежище в добродетели, как старые женщины находят его в благочестии.

Раз уж во мне разыгралась желчь (но, право же, у меня самого от этого тяжело на сердце), изолью ее до конца. "Дни, полные гордости, когда передо мной заискивают, когда мне льстят", пишешь ты. Полно, дорогая, это дни слабости, это дни, за которые надо краснеть. А твои дни гордости я тебе сейчас опишу. Вот они, твои дни гордости! Когда ты сидишь дома, вечером, в самом стареньком платье, когда Анриетта 20 тебе надоедает, камин дымит, с деньгами плохо и т. д., и ты с тяжелым сердцем и усталой головой собираешься лечь; когда, расхаживая взад и вперед по комнате или глядя на горящие дрова, ты говоришь себе, что у тебя нет опоры, что ты не можешь рассчитывать ни на кого, что все тебя покинули; и внезапно в изнемогающей женщине вновь пробуждается муза, и что-то в твоей душе начинает петь, радостное и вместе мрачное, как боевая песнь, как вызов жизни, упование на свою силу, зарево будущих твоих творений. Если такое бывает с тобой, вот они твои дни гордости, не говори мне о другой. Ту оставь слабым, г-ну Эно, который будет польщен, если его напечатает "Ревю де Пари"; Дюкану, который в восторге, что принят у г-жи Делессер; всем тем, наконец, которые так мало себя уважают, что и их нечего уважать. Чтобы иметь талант, нужна уверенность, что его имеешь, а чтобы сохранить совесть чистой, надо поднять ее выше совести всех прочих людей. Лучшее средство жить спокойно и свободно - устроиться на вершине пирамиды, все равно какой, лишь бы высокой и с прочным основанием. Ах, там не всегда весело, и ты там совсем одинок, зато можно утешаться - плевать с высоты.

...Нынче вечером мать сказала мне, что я "озлобляюсь". Может, я действительно превращаюсь в старую деву. Тем хуже, гримаса Мизантропа 21 - одна из самых глупых, какие могут быть у человека.

178. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 12 ИЮНЯ 1852

Хотя теперь час ночи и я писал сегодня двенадцать часов (прервавшись на час, чтобы пообедать), я должен высказать тебе, насколько тобою доволен. Твоя вещь ', дорогая Луиза,- дала мне счастье, такое же счастье, как тогда, когда ты получила награду 2. Не хватает самых пустяков, чтобы сделать из нее попросту маленький шедевр; а шедевры маленькими не бывают. Ритм, композиция, новизна, здесь есть все; это хорошо, хорошо. Любопытствую, каково завтра будет мнение собрата 3.

...Вот стих:

Ой les reines buvaient du kit Где королевы ПИЛИ МОЛОКО,-

которому я придаю огромное значение. Тут больше поэзии, чем во всех тирадах о боге, душе, человечестве, которыми набивают так называемые "серьезные вещи". Это не бросается в глаза, как иная громкозвучная мысль, зато какая тут удачно сказанная правда и как это глубоко в духе предмета! Вот так и надо, чтобы все исходило из темы - мысли, сравнения, метафоры и т. д. Тут-то и виден коготь льва 4, поверь, это как бы подпись самой природы под произведением. Книга подобных стихов (надо лишь внести эти исправления, которые, впрочем, сделать очень легко) не уступила бы никакой другой; таково мое мнение. Что за прелестный рефрен и с каким необычным ритмом!

За всю неделю я только сегодня поработал немного лучше. Один абзац, не дававшийся мне вот уже пять дней, наконец, кажется, получился как надо. Сколько трудности в психологическом повествовании, в том, чтобы не повторяться.

...Дюкан прислал мне свои фотографии 5. Я написал ему несколько благодарственных слов. Если "Ревю де Пари" начинает клониться к упадку, вот и подтверждение моих пророчеств. Дюкан, возможно, будет уже совсем на дне, когда я еще не выйду в море. Он собирался взять меня к себе на борт, а возможно, это мне придется протягивать ему шест 6. Нет, я не жалею, что так долго остаюсь позади. Моя жизнь зато ни разу не споткнулась. С тех лет, когда я спрашивал у гувернантки буквы, чтобы написать слова придуманных мною фраз, до нынешнего вечера, когда сохнут чернила помарок на моих страницах, я шел по прямой линии, непрестанно удлинявшейся и проведенной, как по нитке, сквозь все прочее. Из года в год, от одного шага к другому цель предо мною все время отодвигалась. Сколько раз падал я плашмя в тот миг, когда, казалось, вот-вот ее коснусь! И, однако, чувствую, что я не умру без того, чтобы где-то не прогремел тот стиль, что звучит у меня в голове, и, верю, сумеет покрыть голоса попугаев и стрекоз.

179. МАКСИМУ ДЮКАНУ. КРУАССЕ, 19 ИЮНЯ 1852.

Мне кажется, у тебя по отношению ко мне какая-то мания. Меня-то она не тревожит, не бойся. Решение мое на этот счет принято давно.

Скажу тебе только, что все эти слова: "спешить", "теперь подходящий момент", "уже пора", "определенное место", "занять положение", "вне закона"-для меня набор бессмысленных слов. Ну, как будто ты говоришь с алгонкином '. Моя не понимай.

"Достигнуть" - чего? Положения гг. Мюрже, Фейе, Монселе и т. д., Арсена Уссе, Таксиля Делора, Ипполита Люка и семидесяти двух других? Благодарю.

"Быть известным" - не главная моя задача, это может вполне удовлетворить лишь весьма среднее честолюбие. К тому же разве тут когда-нибудь знаешь наверняка? Самая громкая слава нисколько не насыщает, и человек почти всегда до конца дней сомневается в своей ценности, если только он не глупец. Так что известность не больше подымает нас в собственных глазах, чем безвестность.

Я стремлюсь к большему - нравиться себе. Успех - по-моему, результат, а не цель. И я иду к ней, к этой цели, и, кажется, иду давно, не отступая ни на шаг и не останавливаясь на обочине полюбезничать с дамами или подремать на травке. В конце концов, один призрак стоит другого, я предпочитаю тот, что повыше ростом.

Пусть лучше погибнут Соединенные Штаты, чем принцип! 2 Пусть я издохну как собака, чем потороплю хоть на секунду еще не созревшую фразу.

В уме я держу некую манеру письма и изящество языка, которых хочу достигнуть. Когда сочту, что абрикос сорван, я не откажусь его продать и послушать рукоплескания, коль он окажется вкусным. А пока - за публикой гоняться не желаю. Вот и все.

Если же тем временем подходящее время минует и на него не будет охотников, что поделаешь. Поверь, я сам себе желаю полегче жить, намного меньше трудиться и получать больше доходов. Но чем тут можно помочь, не вижу.

Разумеется, в делах коммерческих бывают благоприятные стечения обстоятельств, повышенный спрос на тот или иной товар, преходящий вкус покупателей, из-за которых повышается цена на каучук или дорожает ситец. Пусть же те, кто намерен производить эти товары, торопятся сооружать фабрики,- это мне понятно. Но если твое произведение искусства добротно, если оно подлинное, оно найдет отклик, найдет свое место через шесть месяцев, через шесть лет или после твоей смерти. Какая разница!

Здесь, говоришь ты о Париже, веет "дыхание жизни". По-моему, оно частенько отдает запахом гнилых зубов, это твое дыхание жизни. На том Парнасе, куда ты меня зовешь, скорее стошнит от миазмов, чем закружится голова от высоты. Срываемые там лавры немного испачканы дерьмом, согласись.

И поэтому мне досадно, что такой человек, как ты, превзошел маркизу д'Эскарбанья, полагавшую, что "вне Парижа порядочным людям нет спасенья" 3. Суждение это, по-моему, само по себе провинциально, то есть ограниченно. Люди есть повсюду, милостивый государь, а вот что вранья в Париже больше, чем где бы то ни было, с этим я не спорю.

Да, конечно, одно в Париже приобретаешь - наглость; но зато теряешь там перышки.

Человек, который вырос в Париже и тем не менее стал по-настоящему значительным человеком, верно, полубог от рождения. Ведь он рос, стиснутый со всех сторон, с давящим на его голову грузом; и, напротив, нужно быть совершенно лишенным природной оригинальности, чтобы уединение, сосредоточенность, длительный труд не выработали бы в конце концов чего-то приближающегося к ней.

Что ж до горьких твоих сетований на мою бездеятельную жизнь, это все равно, что попрекать сапожника за то, что шьет сапоги, кузнеца за то, что кует железо, художника за то, что торчит в своей мастерской. Так как я тружусь с первого часа пополудни до первого часа ночи каждый день, с перерывом от 6-ти до 8-ми вечера, я, право же, не знаю, чем бы мог заняться в остальное время. Живи я в провинции или в деревне, предаваясь игре в домино или выращивая дыни, твой упрек был бы мне понятен. И если я огрубел, виною тому Лукиан, Шекспир и то, что я пишу роман.

Я говорил тебе, что перееду в Париж, когда будет готова моя книга, и, если буду ею доволен, отдам ее в печать. Решение мое не изменилось. Лишь это могу тебе сказать, ничего больше.

И, поверь мне, друг мой, предоставь все естественному течению. Пусть литературные споры возрождаются или Не возрождаются, мне наплевать. Пусть Ожье преуспевает, мне трижды наплевать, и если Вакери и Понсар так расправляют плечи, что займут мое место, мне на это сто раз наплевать, и я не стану его требовать у них обратно.

180. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 19 ИЮНЯ 1852

Твой длинный рассказ о визите Мюссе произвел на меня странное впечатление. В целом он несчастный малый. Нельзя жить без веры. А у этих людей нет никакой веры, нет компаса, нет цели. Живут себе как придется, со дня на день, раздираемые всеми страстями и суетными интересами толпы. Причину этого упадка я вижу в его пошлом стремлении принимать чувство за поэзию.

Коль плакала Марго - то пьеса хороша '.

Стих сам по себе очень мил, но его поэтика - на потребу дня. "Чтобы петь, достаточно страдать" 2 и т. д. Вот аксиомы этой школы; по части морали это может завести далеко, а по части искусства не приводит ни к чему. Мюссе в литературе - это вначале очаровательный юноша, затем старик, но ничего устойчивого, основательного, твердого, ясного нет ни в его таланте, ни в его личности (я разумею - в жизни). Дело в том, что порок, увы, придает не больше плодовитости, чем добродетель. Не нужно ни того, ни другого, надо быть не порочным и не добродетельным, а выше всего этого. Самым глупым, чего нельзя извинить даже опьянением, показалась мне его ярость по поводу креста 3. Это высокопарная тупость в действии, а потом, все так деланно, так неискренне. Понятно, что он плохо слу-шал "Мелениду".

...Я изнемогаю. С самого утра ноет в затылке, и голова тяжелая, будто ношу в ней центнер свинца. "Бовари" меня убивает. За целую неделю написал три страницы, да и от тех не в восторге. Невероятно трудно достичь связности мыслей и чтобы они естественно вытекали одна из другой.

Насколько могу судить, ты в творческом ударе; но побольше обдумывай. Ты слишком полагаешься на вдохновение, слишком спешишь. Я потому так медлителен, что способен обдумывать стиль только с пером в руке и непрерывно копошусь в каком-то месиве, расчищая его по мере того, как его прибывает. Но со стихами - дело ясней, форма целиком задана. И, однако, хорошая проза должна быть столь же точна, как стих, и столь же звучна.

Читаю сейчас очаровательную, превосходную вещь - "Государства Луны" Сирано де Бержерака 4. Фантазия изумительная, а нередко и стиль.

181. ЛУИЗЕ КОЛЕ. ИЮНЬ 1852

Снова принялся за свой труд. Надеюсь, что пойдет, но, честно говоря, "Бовари" мне наскучила. Это из-за сюжета и непрестанных сокращений. Хороша она будет или плоха, но книга эта окажется для меня настоящим подвигом - настолько стиль, композиция, персонажи и "картина чувств" далеки от моей естественной манеры. В "Святом Антонии" я был у себя дома, здесь я у соседа; потому-то мне так неудобно.

...Прочитал Ламартинова "Гомера" '. Для Ламартина это недурно. Но я всегда буду утверждать, что он не писатель, и могу убедить тебя в этом за полчаса, когда пожелаешь, с доказательствами в руках. Повествовательная часть получше остального, но насколько больше можно сказать о Гомере! Первые страницы "Лонгевиль" Философа 2 весьма сумбурны; он слишком поглощен XVII веком и часто запутывается в тяжелых оборотах с "что" н "который" и т. д. Я люблю фразу четкую и крепкую, такую, чтоб сама по себе стояла и в то же время двигалась - что почти невозможно. Идеал прозы дошел до неслыханной степени трудности - надо избегать архаизмов, пошлых слов, излагать современные идеи с их мерзкими терминами и чтоб это было ясно, как у Вольтера, насыщенно, как у Монтеня, энергично, как у Лабрюйера, да еще блистало бы колоритом.

182. МАКСИМУ ДЮКАНУ. КРУАССЕ, 25 ИЛИ 26 ИЮНЯ 1852.

Меня огорчает твоя обидчивость. Я отнюдь не желал написать тебе "оскорбительное" письмо ', напротив, стремился к противоположному. По мере сил своих я в нем ограничил себя "рамками темы", как говорится в риторике.

Но все же почему и ты заводишь вновь старую свою песню и не перестаешь предписывать режим человеку, имеющему смелость полагать себя совершенно здоровым? Твоя тревога на мой счет меня смешит, вот и все. Разве я тебя осуждаю за то, что ты живешь в Париже, что ты печатаешься и т. д.? Даже когда ты однажды захотел поселиться в деревне, по соседству со мной в доме Амара, разве одобрял я это намерение? Разве когда-нибудь я советовал тебе вести такой образ жизни, какой веду я. или пытался водить на помочах твой nigenium; [талант (лат)] говоря: "Милый дружок, не надо есть того-то, одеваться так-то, ходить туда-то и т. д.?" В общем, каждому свое. Разным растениям требуется различный уход. К тому же и ты в Париже, и я здесь можем оба стараться понапрасну; если не суждено, если у нас нет призвания, то ничего не получится; если же, напротив, призвание есть, стоит ли тревожиться об остальном?

Все, что ты можешь мне сказать, я, поверь, уже сказал себе сам, хулу и хвалу, слова добрые и злые. Все, что ты к этому прибавишь, будет, таким образом, лишь повторением многих монологов, которые я знаю наизусть.

Впрочем, еще несколько слов. Провозглашаемое тобой литературное обновление я отрицаю, я пока что не вижу ни одного свежего человека, ни одной оригинальной книги, ни одной незатасканной идеи (мы все так же плетемся в хвосте у мастеров, как и в прошлом). Пережевывается, гуманитарное и эстетическое старье. Не отрицаю, что у нынешней молодежи есть стремление создать школу, но я в это не верю. Буду счастлив, если ошибусь; я первый! воспользуюсь ее открытием.

Что до "моего поста" литератора, охотно уступаю его тебе и покидаю будку, унося под мышкою ружье. Не вижу почета в подобном звании и в подобной миссии. Я попросту живущий в уединении, в деревне, буржуа, который занимается литературой и ничего не требует от людей: ни внимания, ни почета, ни даже уважения. Как-нибудь уж обойдутся без светоча моих познаний. Взамен я прошу их не отравлять мне воздух своими свечками. Вот почем я держусь в стороне.

Что ж до того, чтобы "им помогать", я никогда никомл не откажу в услуге, какова бы она ни была. Готов кинуться в воду, чтобы спасти хороший стих или хорошую фразу, чьи бы они ни были. Но, несмотря на это, я не думаю, чтобы человечество во мне нуждалось,- как и я не нуждаюсь в нем.

И еще маленькая поправка в твоей мысли, что, если я буду один, я "не смогу быть доволен собою". Напротив, и когда это произойдет, когда я буду собою доволен, тогда-то я и выйду из дому, где меня отнюдь не балуют поощрением. Если бы ты мог заглянуть в недра моего мозга, эта написанная тобою фраза показалась бы тебе дикой нелепостью.

Если давать эти советы велела твоя совесть, ты поступил хорошо, и я благодарен за доброе намерение. Но мне кажется, что свою совесть ты распространяешь и на других и что славному Луи, как и доброму Тео, которых ты приобщил к своему желанию смастерить мне паричок, дабы скрыть мою плешь,- глубоко наплевать на мое житье-бытье или по меньшей мере они о нем нисколько не думают 2. "Плешь бедняги Флобера" - в ее наличии они, возможно, убеждены, но. чтобы это приводило их в отчаяние, сомневаюсь. Постарайся поступать, как они, примирись с моей преждевременной плешью, с моей неисправимой закоснелостью. Корка на мне приросла прочнее краски, только обломаешь ногти. Прибереги их для дел полегче.

Мы больше не идем по одному пути, не плывем в одном челне. Итак, да приведет бог каждого из нас, кто куда желает! Я ищу не гавани, но открытого моря. Если потерплю крушение, освобождаю тебя от траура.

183. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 26 - 27 ИЮНЯ 1852.

У меня был резкий упадок сил всю эту неделю, за которую я едва сделал одну страницу. Как хочется, чтобы первая часть уже была окончена! Почти убежден, что вышло длинно, но не вижу, что можно сократить, там столько мелких подробностей, которые все важны. Однако со вчерашнего вечера и особенно сегодня дело идет лучше, причина, наверно, в хорошей погоде. Наслаждался солнцем, а сейчас, вечером,- луной. Чувствую себя свежим и помолодевшим.

Дюкан ответил мне письмом добродушным и огорченным. Я ему послал еще одно в том же духе (весьма кислом) . Думаю, он долго будет чувствовать себя оглушенным после такого удара кулаком и хорошо это запомнит.

Я очень добродушен, но до известной степени, до некоей границы (границы моей свободы), которую переходить не разрешается. А он попытался вступить на мою самую личную территорию, я и поставил его на место, отбросил на должную дистанцию. Он писал мне, что надо отдавать себя другим, надо друг другу помогать и т. д., что у меня есть миссия и прочие подобные фразы, а я, высказав ему напрямик, что мне решительно наплевать на всех и вся, прибавил: "Как-нибудь уж обойдутся без светоча моих познаний. Взамен я прошу их не отравлять мне воздух своими свечками", и в том же духе на четырех страницах. Я из породы варваров, отсюда моя мышечная вялость, приступы нервной слабости, зеленые глаза и высокий рост; но также и порывы, упрямство, вспыльчивость. У всех нас, нормандцев, течет в жилах немного сидра; это напиток кислый и шипучий, иногда выбивающий затычку.

...Много думал о Мюссе !. Так вот, основа всего - Поза. Для Позы годится все - я сам, другие, солнце, могилы и т. д., сантименты по поводу всего, и бедные женщины в большинстве случаев попадаются на удочку. Только чтобы внушить лестное мнение о себе, он тебе говорил: испытайте, ведь я доводил до изнеможения итальянок (каковое мнение об итальянках приводит на ум вулкан, под их юбкой мнится Везувий. Заблуждение! Итальянка близка к восточной женщине, она тиха на ложе, "лиха на то же", как сказал бы старик Рабле; но все равно, таково ходячее мнение), между тем как бедняга, возможно, неспособен удовлетворить даже свою прачку. Только чтобы казаться человеком с пылкими страстями, он говорил: "Я ревнив, я могу убить женщину и т. д.". Никто не убивает женщин, боятся уголовного суда. Он не убил Жорж Санд. Только чтобы казаться хватом, он говорил: "Вчера я чуть было не прикончил одного газетчика". Да, чуть было, "потому что его удержали". А может быть, тот, другой, прикончил бы его. Только чтобы казаться ученым, он говорил: "Я читаю Гомера, как Расина". Да в Париже и двадцати человек не наберется, способных на это, причем из тех, для кого это профессия. Но когда говорят с людьми, никогда не изучавшими греческий, они вам верят. Это мне напоминает нашего милого Готье, говорившего мне: "Уж я-то знаю латынь так, как ее знали в средние века",- а назавтра я вижу у него на столе Спинозу в переводе. "Почему же вы не читаете в оригинале? - Ах, это слишком трудно". Как люди лгут! Как лгут в этом подлом мире! Короче, простертые к деревьям руки и дифирамбические сожаления об утраченной юности выходят, по-моему, из одного источника. Она будет растрогана, она захочет (так она скажет себе) спасти меня, поднять, для нее это будет делом чести. Женщины с благородными намерениями попадаются на эти софизмы, а им лгут, лгут со слезами на глазах. Наконец, как сноп фейерверка, ослепительный образ разгула, демоны огня (понимай, девки) и т. д. и т. д. Ведь и я всем этим увлекался! В 18 лет! Я тоже думал, что алкоголь и бордель "вдохновляют". Несколько раз, как сей великий человек, я швырял кучу денег на живые мифологические картины, но я-то понял, что это столь же глупо, как и прочее, и столь же лишено смысла. Чтобы за это держаться, надо быть ничтожным человеком; это очень скоро приедается. Если я в делах Венеры так благоразумен, причина в том, что я рано прошел через разврат не по летам, причем намеренно, чтобы все познать. Мало есть женщин, которых бы я, хотя бы мысленно, не раздевал донага. Я изучал плоть как художник, и я ее знаю. Берусь написать книги, от которых самые холодные распалятся. Что ж до любви, она всю жизнь была для меня важным предметом размышлений. То, что я не отдал чистому искусству, ремеслу как таковому, было там; и сердце, которое я изучил, было мое сердце. Сколько раз в лучшие свои мгновения я ощущал холод скальпеля, вонзавшегося в мою плоть! "Бовари" (в известной мере, мере буржуазной, хотя я, насколько мог, стремился, чтобы это было более всеобще и всечеловечно) будет в этом отношении итогом моих психологических исследований, и только с этой стороны будет иметь оригинальную ценность 2. Будет ли? Дай-то бог!

184. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 27-28 ИЮНЯ 1852.

Что бы там ни думали Философ и Мюссе, продолжаю держаться своего мнения о "Золотом осле" '. Тем хуже для этих господ, коль они его не понимают, и тем лучше для меня, если я заблуждаюсь. Но если есть в мире художественная правда, эта книга - шедевр. У меня от нее кружится голова и темнеет в глазах. Природа как таковая, пейзаж, чисто живописная сторона трактованы здесь по-современному и с пронизывающим все веянием античности и христианства вместе. Тут пахнет ладаном и мочой; скотство сочетается с мистицизмом. Мы еще очень далеки от этой изысканной моральной гнильцы, почему я и думаю, что французская литература еще молода. Мюсо любит вольную шутку. Ну и пусть его, а я - нет. От нее отдает светским остроумием (как я его ненавижу в искусстве!). Шедевры тупы; у них спокойные обличья, как у созданий природы,- крупных животных и гор. Да я люблю непристойность, когда она величественна, как у Рабле, который отнюдь не остряк. Но вольная шутка - свойство французское. Чтобы угодить французскому вкусу, надо поэзию прямо-таки прятать, как делают с пилюлями, в бесцветном порошке и давать проглотить ее незаметно 2.

185. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 5 6 ИЮЛЯ 1852.

Принято думать, что гулять с мужчиной при луне отправляются не для того, чтобы любоваться луной, а г-н де Мюссе чертовски во власти общепринятого: его тщеславие - буржуазных кровей. Я не согласен с тобой, что он сильнее всего чувствует произведения искусства. Нет, сильнее всего он чувствует собственные страсти. Мюссе больше поэт, чем художник, а теперь гораздо больше мужчина, чем поэт,- и мужчина прежалкий. Мюссе никогда не отделял поэзию от ощущений, которые она дополняет. Музыка, по его мнению, создана для серенад. живопись для портрета, а поэзия для утешения сердца. Когда вот так пытаются засунуть солнце себе в штаны, то прожигают штаны и мочатся на солнце. Что с ним и случилось. Нервы, магнетизм - вот что для него поэзия. Нет. у поэзии более чистая основа. Будь чувствительных нервов достаточно, чтобы быть поэтом, я бы стоял выше Шекспира и Гомера, который, сдается мне, был человеком отнюдь не слабонервным. Такое смешение кощунственно. Я-то могу тут кое-что сказать, я, слышащий, как в тридцати шагах от меня за закрытой дверью разговаривают шепотом; я у которого видно, как под кожей живота ходят внутренности и в мозгу которого, бывает, за одну секунду вспыхивает разом миллион мыслей, образов, всевозможных их комбинаций, как ракеты фейерверка. Но это благодарные темы для разговоров, они волнуют.

Поэзия - отнюдь не немощь духа, а подобная нервическая восприимчивость говорит о немощи. Способность чрезмерно чувствовать - слабость. Сейчас объясню.

Будь у меня мозг покрепче, я бы не захворал отток, что изучал право и скучал. Мне бы это принесло пользу. а не болезнь. А тут недовольство, вместо того чтобы остаться внутри черепа, распространялось на все члены тела и сводило их судорогой. Это было отклонение. Часто встречаются дети, на которых музыка действует пагубно; \ них большие способности, они запоминают мелодию с первого раза, приходят в возбуждение, играя на фортепиано; у них появляются сердцебиения, они чахнут, бледнеют, заболевают, и бедные их нервы, как у собак, корчатся от муки при звуках музыки. Такие дети не станут Моцартами. Призвание у них сместилось: идея вошла в плоть, где она остается бесплодной, а плоть гибнет; в итоге - ни таланта, ни здоровья.

То же в творчестве. Страсть не создает стихов, и чем больше вкладываешь в них свою личность, тем ты слабей как художник. Я-то всегда этим грешил, всегда вкладывал себя во все, что пиш\. Вместо святого Антония, например, там я; искушением это было для меня, а не для читателя. Чем меньше чувствуешь предмет, тем больше ты способен его отобразить, как он есть (каков он всегда, сам по себе, в своей обобщенности, очищенный от всего случайного). Но надо уметь заставить себя его почувствовать. Это уменье и есть талант: видеть позирующую перед тобой модель.

Вот почему я ненавижу поэзию болтливую, поэзию громких фраз. Для того, что нельзя выразить словами, достаточно взгляда. Излияние души, возвышенные чувства, описания - все это мне желанно в стиле. А вне литературы это проституция искусства и самой страсти.

Именно эта стыдливость всегда мешала мне ухаживать ла женщинами. Произнося по-э-ти-чес-кие фразы, приходившие мне на уста, я боялся, что она скажет себе: "Какой обманщик!"- и страх, что я и впрямь могу им оказаться, удерживал меня. Вспоминаю тут г-жу Клоке; чтобы показать мне, как она любит своего мужа и как тревожилась о нем во время его пяти- или шестидневной болезни, она приподымала бандо, чтобы я увидел два-три седых волоска на ее виске, и говорила: "Три ночи я провела без сна, три ночи сидела подле него". В самом деле, неслыханная самоотверженность!

Из того же теста сделаны все, кто толкует об отлетевшей любви, о могиле матери, отца, о священных воспоминаниях, лобызает медальоны, плачет при луне, тает от нежности при виде детей, млеет в театре, принимает задумчивый вид на берегу океана. Комедианты! Комедианты! И трижды акробаты! Чтобы достигнуть желаемого, превращают в трамплин собственное сердце.

И у меня тоже была своя нервическая пора, сентиментальная пора, клеймо которой я, как каторжник, еще ношу на шее. Своей обожженной рукой я теперь имею право писать фразы о природе огня. Ты познакомилась со мною, когда период этот только закончился и я стал взрослым. Но до того, прежде, я верил в существование поэзии в жизни, в пластическую красоту страстей и проч. Я одинаково восхищался всяким громыханьем, эти шумы меня оглушили, но потом я стал их различать.

186. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 18 ИЮЛЯ 1852

Нынче утром побывал на сельскохозяйственной выставке, откуда вернулся полумертвый от усталости и скуки. Но надо было посмотреть одно из этих бездарных деревенских торжеств для моей "Бовари", для второй части '.

Однако это и называют прогрессом, тут средоточие жизни современного общества. Я же от этого просто физически болен. От скуки, входящей через глаза, я остаюсь без сил - я имею в виду нервы,- и потом, длительное созерцание толпы всегда ввергает меня в болото уныния, где я задыхаюсь!

Нет, решительно не гожусь я для общества. Вид себе подобных меня изнуряет. Определение точное, буквальное.

Какими чудесными днями были четверг и пятница! В ночь на четверг, в два часа, я лег настолько возбужденный работой, что уже в три встал и проработал до полудня. Лег в час ночи, и то потому, что заставил себя. На меня нашло какое-то неистовство - я мог бы вдвое больше! просидеть, трудясь над стилем. В пятницу утром, как рассвело, прогулялся по саду. Было после дождя, птицы начинали петь, и большие аспидные тучи неслись по небу. Я испытал там миг наслаждения силой и безмерным покоем, воспоминание о таких мгновеньях хранишь долго, и они помогают переносить многие горести. Еще сейчас! ощущаю привкус этих тридцати шести олимпийских часов, и мне радостно, словно от пережитого счастья.

Первая часть почти готова. Испытываю чувство великого освобождения. Никогда не писал я ничего так тщательно, как эти последние двадцать страниц.

187. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 22 ИЮЛЯ 1852

Занят сейчас переписыванием, исправлением и вымарыванием во всей первой части "Бовари". Уже в глазах рябит. Хотелось бы одним взглядом прочесть эти сто пятьдесят восемь страниц и охватить их со всеми деталями в единой мысли. Через неделю после этого воскресенья буду все читать Буйе, а завтра или послезавтра ты меня увидишь. Какая подлая штука - проза! Никак не закончишь, всегда остается что переделывать. И, однако, мне кажется, что ей можно придать насыщенность стиха. Хорошая фраза в прозе должна быть, как хороший стих,- ее нельзя изменить, она столь же ритмична, столь же звучна. По крайней мере, к этому я стремлюсь (в одном я убежден - что никто никогда не держал в уме более совершенный тип прозы, чем я, что ж до исполнения, сколько недостатков, сколько недостатков, боже мой!). Считаю также возможным придать психологическому анализу живость, ясность, увлекательность повествования чисто драматического. Этого никогда не пытались делать, а стоило бы. Удалось ли мне хоть немного? Не могу судить. Сейчас у меня нет определенного мнения о своем труде.

Поговорим немного о стихотворении к Гюго '. Первые шесть строк мне не нравятся.

Aux anges de ta vie
Ангелам твоей жизни,-

не надо ангелов! Не надо! Вот от подобных слов стиль и становится анемичным. Женщина лучше ангела, это первое, и крыльям не сравниться с женскими лопатками, да и написать о них легче.

...Итак, больше думай, прежде чем написать, и держись за слово. Весь талант писателя, в конце концов, состоит лишь в выборе слов. Сила создается точностью. В стиле как в музыке: самое прекрасное и самое редкое - чистота тона.

...Читаю теперь по вечерам на сон грядущий "Историю Карла XII" достопочтенного Вольтера 2. Здорово! Вот, по крайней мере, настоящее повествование.

188. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 27 ИЮЛЯ 1852

Если не приеду к твоему награждению премией1 - этого я не могу обещать,- нанесу тебе недолгий визит в первых числах сентября, пока еще не углублюсь в писание и когда план второй части будет тщательно переработан. Уже дней семь-восемь занимаюсь отделкой, и нервы у меня стали сильно шалить. Я спешу, а надо бы это делать медленно. Обнаруживать во всех фразах слова, которые надо заменить, консонансы, которые надо убрать, и т. д.! - труд сухой, долгий и, в сущности, весьма унизительный. Тут-то и лезут в голову всяческие ядовитые мыслишки насчет себя. Вчера прочел Буйе последние мои двадцать страниц, он был доволен; однако в следующее воскресенье буду читать ему все снова.

...Из двух твоих вещей в стихах по-настоящему хороша лишь середина "Королевской площади" 2, конец довольно вял. Почему ты не даешь воли своему живописному таланту? Дар у тебя более живописный и драматический, чем чувствительный, запомни это; не думай, что у пера те же чувства, что у сердца. Тебе удается не чувствительный стих, но стих неистовый, или образный, как всем южным натурам.

...Да, странная это штука, с одной стороны, писательство, с другой - индивидуум. Кто больше меня любит античность, кто больше о ней мечтал и сделал все возможное, чтобы ее узнать? И, однако, я (в моих книгах) - самый неантичный человек на свете. Посмотреть на меня, скажешь, что я должен создавать нечто эпическое, драмы, жестокие деяния, а мне, напротив, ничего нет милей, чем сюжеты аналитические, анатомические, если можно так выразиться. По сути, я - человек туманов, и только с помощью терпения и прилежания освободился от белесоватого жира, обволакивавшего мои мышцы 3. Больше всего меня тянет писать как раз такие книги, для которых у меня меньше всего способностей. "Бовари" в этом смысле будет форменным подвигом, но знать о нем буду лишь я один: сюжет, персонажи, эффекты и т. д.- все чуждое мне. После этого, наверно, будет легко сделать большой шаг вперед. Сочиняя эту книгу, я подобен человеку, который играл бы на фортепиано с подвешенными к каждой фаланге свинцовыми пулями. Но когда я разучу постановку пальцев и подвернется мелодия в моем вкусе, которую я смогу играть засучив рукава, получится, пожалуй, недурно. Думаю, впрочем, что я иду в некоем общем направлении. Ведь то, что делаешь, делаешь не для себя, а для других. Искусству нет дела до художника. Если он не любит красного, зеленого или желтого цвета, тем хуже для него, все цвета одинаково хороши, изображать-то их надо. Читаешь ли "Золотого осла"? Постарайся прочитать до моего приезда, чтобы мы могли о нем поговорить. Привезу тебе Сирано 4. Вот фантазер-то этот малый, да еще искренний, что необычно. Прочитал томик Готье - жалкая картина! 5 То здесь, то там превосходные строфы, но ни одной вещи в целом.

189. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 1 СЕНТЯБРЯ 1852.

Милая, добрая Луиза, был я недавно в Руане (надо было отыскать в тамошней библиотеке том Казобона) и случайно встретил нашего Буйе. к которому должен был затем пойти. Он показал мне твое письмо. Позволь дать тебе или, вернее, вам дружеский совет, и, если ты питаешь доверие к моему, как ты говоришь, чутью, послушай меня: прошу тебя об этом одолжении ради тебя же самой. Не отдавай в печать его обращенного к тебе стихотворения '. Мой довод: оно выставит обоих вас в смешном свете. Мелкие газетенки, которым нечем заняться, не преминут позубоскалить насчет "пламенных взглядов", "белых рук", "гения" и т. д. и особенно "Королевы"! "Не прикасайтесь к Королеве"2 - станет поговоркой. Уверяю, это пойдет тебе во вред. Были бы хоть стихи хороши, но вещь сама по себе довольно посредственная (я ее знал и потому тебе о ней не говорил). Да ты и сама возмущалась подобным объединением физического и нравственного, которое я нахожу здесь чрезмерным и даже неуклюжим.

Чтоб глазки похвалить, похвалим и стихи! 3

Вас будут объединять во всяческих шаржах. Вещь эта, самая слабая из всего, что доныне написал Буйе, повредит ему (подумай-ка об этом), а что до тебя, то, кроме минутной тщеславной радости видеть ее напечатанной, тебе она, возможно, принесет вред более серьезный. Буйе обо всем этом не подумал и только смеялся над твоим решением. Мы с ним договорились, что он напишет тебе другое стихотворение, более строгое и пригодное для печати. Ты очень красивая женщина, но еще лучший поэт, поверь мне. Я легко мог бы найти женщин с более тонкой талией, но не знаю ни одной с более высоким умом, когда (...) - что я, говоря в скобках, люблю,- не заставляет его опускаться. Знаю, ты возмутишься, но заклинаю тебя, подумай, более того, умоляю последовать моему совету.

Будь при тебе всегда в качестве советчика человек столь благоразумный, как я, ты избежала бы многих неприятностей. Я не считаю эту публикацию достойной тебя как художника и как женщины.

Публика не должна ничего знать о нас. Незачем ее развлекать нашими глазами, нашими волосами, нашей любовью (Сколько дурней встретят эти стихи грубым хохотом!) Довольно ей нашего сердца, которое мы для нее, того не ведающей, разбавляем чернилами. Проституирование личности в искусстве меня бесит, но Аполлон справедлив: вдохновение этого сорта он почти всегда делает худосочным: выходит пошловато. (В стихах Буйе ни одной новой черточки, чувствуется искусная рука, только и всего.)

Итак, утешься и жди другого стихотворения, в котором ты будешь воспета во всех отношениях лучше и в стиле более долговечном. Договорились, не правда ли?

Ведь если кто-нибудь из-за этих стихов тебя оскорбит - как ответить? Для апофеозов такого рода требуются произведения незаурядные. Тогда они живут долго, пусть даже посвящены кретинам или горбунам. Знаешь, чего тебе больше всего не хватает? Здравомыслия. А его можно обрести, прикладывая к голове губки, смоченные в холодной воде, дорогая моя дикарка.

Ты делаешь и пишешь почти все, что приходит тебе на ум, не тревожась о завершении; свидетель тому стихотворение "Призраки" 4.

Замысел был превосходен, и начало мастерское, но ты его почему-то испортила. Зачем тут женщина особенная вместо женщины вообще? Следовало в первой части показать равнодушие мужчины, а во второй - печаль женщи ны. Ее призраки более отчетливы; потому что прошли не так быстро; она-то любила, а мужчина всего лишь наслаждался. У него - холод, у нее - грусть. Забвение у одного и раздумье у другого, удивление и сожаление. Словом, надо переработать.

Ты, я вижу, делаешь успехи. Теперь личное твое звучит слабее, чем воображаемое (о женщине ты говоришь менее великодушно, чем о мужчине). Мне это нравится, нравится, когда понимаю то, что не есть "мы"; только в этом и состоит талант, старушка моя: способность работать по воображаемой, позирующей перед нами модели. Если хорошо ее видишь, то можешь изобразить

Форма - как бы пот мысли; когда внутри нас шевелится мысль, она выделяется в виде поэзии.

.. Не отдавайся слишком на волю своего лирического порыва. Ужимай, ужимай, чтобы каждое слово было весомо. Конец "Призраков" растекается в слюнях и уже не имеет связи с началом. При таком ходе мысли непонятно, почему ты остановилась; нет, в стихах надо не грезить, но дубасить кулаками.

...Письмо г-жи Дидье изрядно меня позабавило! Приведенный ею отрывок из памфлета, возможно, справедлив 5. Пожалуй, мы нуждаемся в варварах. Человечество, этот всегдашний старец, в периодические приступы агонии лечится вливаниями свежей крови.

...Ты говоришь о горестях женщины; этим-то я и занимаюсь. Сама увидишь, мне пришлось весьма глубоко спуститься в кладезь чувств. Если книга моя удастся, она будет нежно щекотать не одну женскую рану; многие женщины улыбнутся, узнав там себя.

190. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 4 СЕНТЯБРЯ 1852.

С тех пор как мы расстались, сделал восемь страниц второй части: топографическое описание деревни. Теперь предстоит начать длинную сцену в трактире, которая сильно меня тревожит '. Как бы я хотел перескочить через пять-шесть месяцев от нынешнего дня! Я бы тогда уже разделался с самым трудным, точнее, с самым пустым, с теми местами, где, чтобы передать мысль, надо сильней всего по ней долбить.

...Не будем ни о чем сокрушаться; сетовать на все то, что нас удручает или раздражает,- значит сетовать на самую суть существования. Наш брат создан, чтобы ее изображать, и ни для чего другого. Будем же ревностно исполнять свой долг. От сыплющихся на меня бед, больших и малых, я только еще крепче льну к вечной своей любви. Цепляюсь за нее обеими руками и зажмуриваю оба глаза. Когда призываешь благодать, она приходит. Бог имеет жалость к простым душам, и солнце всегда сияет для могучих сердец, возносящихся выше гор.

Я обращаюсь в некий эстетический мистицизм (если можно сочетать эти два слова), и мне хотелось бы, чтобы он усилился. Когда не видишь никакого ободрения от ближних, когда внешний мир тебе противен, скучен, развращает тебя, отупляет, люди благородные и тонкие вынуждены искать в самих себе местечко почище, где бы жить. Если общество и дальше будет идти тем же путем, мы, думаю, вновь увидим мистиков, которые всегда бывали в мрачные эпохи. Когда душа не сможет распространяться вширь, она сосредоточится. Недалеко время, когда вновь возникнут повальные эпидемии тоски, вера в конец света, ожидание Мессии. Но так как теологической основы уже нет, на что же сможет опираться этот не осознающий себя душевный жар? Одни будут искать опору в плоти, другие - в древних религиях, иные - в Искусстве; и человечество, как сыны Израилевы в пустыне, станет поклоняться всевозможным кумирам. Мы с тобою пришли чуть-чуть рановато; лет через двадцать пять, когда все это сольется воедино, руками мастера воздвигнуто будет нечто изумительное. Тогда-то проза (особенно проза как форма более молодая) сможет сыграть грандиозную симфонию человечества. Пожалуй, вновь появятся книги вроде "Сатирикона" и "Золотого осла", но в них вместо разгула чувственности будет душевное половодье 2.

Вот чего не хотят видеть социалисты всего мира с их вечной проповедью материализма. Они отвергли страдание, они кощунственно прокляли большую часть современной поэзии, кровь Христову, текущую в нас. Но ничто ее не изгонит, ничто не исторгнет. Дело не в том, чтобы ее осушить, но чтобы проложить ей новые русла. Если бы чувство человеческого несовершенства, ничтожности жизни исчезло (а это должно быть следствием их гипотезы), мы стали бы глупее птиц, которые хотя бы сидят высоко на деревьях. Душа пока еще спит, опьяненная речами; но ей предстоит бурное пробуждение, и тогда она предастся радостям свободы, ибо ничто уже не будет ее стеснять,- ни правительство, ни религия, ни какая бы то ни было формула. Республиканцы всех оттенков кажутся мне самыми свирепыми педагогами на свете - они мечтают об организациях, законодательствах, об обществе на манер монастыря 3. Я же, напротив, думаю, что правила везде исчезают, что преграды рушатся, что земля выравнивается. Великая сия смута, возможно, принесет свободу. Во всяком случае, Искусство, которое всегда забегает вперед, идет в этом направлении. Какая поэтика способна ныне сохранить силу? Сама пластичность стиля становится чем дальше, тем все менее возможной при ограниченности и точности наших языков и при наших расплывчатых, смешанных, неуловимых идеях. Итак, нам только остается, изловчась, натягивать потуже столько раз тренькавшие струны гитары и быть по преимуществу виртуозами, так как непосредственность в нашу эпоху - химера. Заодно и живописное почти ушло из мира. Поэзия, однако, не умрет, но какой она будет, поэзия будущих времен? Не представляю себе. Как знать? Чувство красоты, быть может, станет чувством для человечества ненужным, а Искусство - чем-то средним между алгеброй и музыкой.

Раз не дано мне увидеть день завтрашний, я хотел бы видеть вчерашний. Пожить бы хоть при Людовике XIV, в большом парике, в туго натянутых чулках и в обществе г-на Декарта! Пожить бы во времена Ронсара! Пожить бы во времена Нерона! Как бы я беседовал с греческими риторами! Как разъезжал бы в больших повозках по римским дорогам, а вечером останавливался бы в гостиницах вместе со странствующими жрецами Кибелы! И почему я не жил во времена Перикла! Я бы ужинал с увенчанной фиалками Аспазией, поющей стихи среди стен белого мрамора! Увы, все это миновало, этот сон не вернется боле. Я, должно быть, везде там жил, в каком-то прежнем своем существовании. Уверен, что при Римской империи я был директором труппы бродячих комедиантов, одним из тех пройдох, которые отправлялись в Сицилию .1 покупали там женщин, чтобы сделать их актрисами, и были всем сразу - учителями, сводниками и артистами. В комедиях Плавта эти негодники - премилые ребята, и, читая его, я словно что-то вспоминаю. А тебе случалось ли испытывать исторический трепет?

191. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 13 СЕНТЯБРЯ 1852.

Я отсутствовал два дня, пятницу и субботу, причем отнюдь не развлекался. Надо было непременно съездить в Лндели навестить старого товарища, которого я не видел ряд лет и из года в год обещал его навестить '. Мальчишкой я очень дружил с этим славным малым - теперь он помощник прокурора, женат, "елисеец" 2, человек порядка и т. д.! Ах, боже мой, что за существа эти буржуа! Но как они счастливы, как спокойны! Как мало думают о самосовершенствовании, как мало тревожатся о том, что тревожит нас!

Ты неправа, упрекая меня, что вместо этого я не приехал к тебе. Уверяю, это было бы удовольствием совсем другого рода.

Милая, бедная Луиза, какие грустные письма ты пишешь мне с некоторых пор! Да и я не очень-то весело настроен. И внутри и вовне все складывается довольно мрачно. "Бовари" движется черепашьим шагом, временами прихожу в отчаяние. Боюсь, еще страниц шестьдесят, то есть месяца три-четыре, дело будет идти так же. Как трудно соорудить эту махину, сиречь книгу, и главное, как она сложна! То, что сейчас пишу, могло бы стать чем-то вроде Поль де Кока, если не придать этому глубоко литературную форму. Но как сделать хорошо написанный пошлый диалог? А надо сделать, надо. Затем, когда управлюсь со сценой в трактире 3, я углублюсь в платоническую любовь, тему весьма избитую, но, если уберу тривиальность, я тем самым уберу широту. В такой книге малейшее отклонение может увести от цели и совершенно все испортить. В том месте, которое сейчас пишу, самая простая фраза имеет огромное значение для всего последующего. Потому-то я трачу столько времени - размышления, отвращение, медлительность!

...О каких рассказах идет речь? Повествование в стихах - дело очень трудное 4. С драмой все решено? Тем лучше. Помню времена, когда ты бы уже успела написать два акта. Думай, думай, прежде чем писать. Все зависит от замысла. Эта аксиома великого Гете 5 - самый простой и чудесный итог и рецепт для любого произведения искусства.

До сих пор тебе не хватало лишь терпения. Не думаю, что в терпении состоит гений 6, но иногда это признак гения и его заменяет. Старый сухарь Буало будет жить не меньше многих других, ибо сумел сделать то, что сделал. Старайся, когда пишешь, освобождаться от всего, что не есть чистое Искусство. Держи в уме некий образец, всегда его и ничего другого. Ты знаешь достаточно, чтобы пойти далеко,- это я тебе говорю. Верь в себя, верь. Я хочу (и добьюсь этого), чтобы тебя воодушевляла удачная цезура, период, перенос - словом, форма сама по себе, отвлеченная от предмета, как, бывало, воодушевляли чувства, сердце, страсти. Искусство - это изображение, только об изображении следует нам думать. Душа художника должна быть как море - столь же широка, чтобы не видно было берегов, и столь же чиста, чтобы звезды небесные отражались до самого ее дна.

192. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 19 СЕНТЯБРЯ 1852.

Себя никогда четко не видишь, а особенно когда говоришь,- слово искажает мысль, преувеличивает ее, даже мешает ей. Женщины, впрочем, так наивны, даже в своем жеманстве, они так живо принимают свою роль всерьез, воплощаются так естественно в созданный себе тип! Ну, а с другой стороны, они усвоили - надо быть целомудренной, идеальной, надо любить только душу, плоть постыдна, одно лишь сердце - это хороший тон! Сердце! Сердце! Вот роковое слово, и как далеко оно нас заводит!

...Как надоела мне моя "Бовари"! И все же начинаю понемногу выпутываться. В жизни не писал ничего труднее, чем то, что пишу сейчас,- пошлый диалог! Сцена в трактире отнимет у меня месяца три, точно не знаю сам. Временами хочется плакать от сознания своего бессилия. Но скорее я издохну над ней, чем смошенничаю. Мне надо соединить в одной беседе пять-шесть персонажей, которые говорят, несколько других, о которых говорят, описать место, где они находятся, край вообще, а заодно внешний вид людей и предметов, и показать посреди всего этого некоего господина и некую даму, начинающих (благодаря сходству вкусов) слегка влюбляться друг в друга. Будь еще у меня достаточно места! Но нет, все это должно быть изложено сжато, но не сухо, действие развернуто, но не размазано, и все время надо приберегать для дальнейшего разные подробности, которые там будут более ярки. Собираюсь писать быстро, делая ряд больших набросков всей сцены; прорабатывая ее вновь и вновь, я, быть может, сумею сжать. Сильно затрудняет меня фраза как таковая. Надо передать разговоры людей непроходимо пошлых, изъясняющихся литературно, а вежливость лишает речь стольких красок! '

И ты, дорогая Луиза, еще толкуешь мне о славе, о бу- дущем, об успехе. Эти давние мечты больше меня не прель- щают, потому что слишком прельщали когда-то. Говорю это не из ложной скромности, нет, я просто ни во что не верю. Сомневаюсь во всем, но какое это имеет значение! Я смирился с мыслью, что всю жизнь буду трудиться, как негр, без надежды на какое бы то ни было вознаграждение. Попросту чешу зудящую язву, вот и все. В голове у меня больше книг, чем я успею написать с этого дня и до самой смерти, особенно при нынешней моей быстроте. Без дела сидеть не буду (это главное). Только бы провидение не лишило меня огня и сил! В минувшем веке несколько писателей, возмущенных вымогательствами актеров, решили положить этому конец. Стали убеждать Пирона выступить первым. "Ведь вы, милый мой Пирон, отнюдь не богач",- сказал Вольтер. "Возможно,- отвечал тот,- но мне на это наплевать, словно я богач" 2. Прекрасные слова, и им надо следовать во многих делах мира сего, если только не решил прострелить себе череп. И затем, пусть я и достигну успеха, принесет ли это уверенность? Всякий человек, если только он не кретин, умирает, сомневаясь в собственной ценности и в ценности своих творений. Сам Вергилий, умирая, пожелал, чтобы сожгли "Энеиду" 3. Возможно, для его славы это было бы лучше. Пока сравниваешь себя с окружающими, ты себе нравишься, но стоит поднять глаза повыше, к мастерам, к абсолютному, к мечте, о, как тогда себя презираешь!

193. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 25 СЕНТЯБРЯ 1852.

Не повторяй мне больше, что ты меня жаждешь, не говори всех этих слов, от которых мне больно. К чему это. раз надо, чтобы все оставалось так, как есть, раз я не могу работать иначе. Я во всем человек крайностей. Что разумно для другого, для меня гибельно. Неужто ты думаешь, что и я тебя не жажду, что не досадую порой на столь долгую разлуку? Но поверь, если я выбит из колеи на три дня, у меня пропадают две недели, величайшая трудность для меня в том, чтобы сосредоточиться, и если я избрал этот раздражающий тебя образ жизни, то лишь исходя из неоспоримого и долгого опыта. Каждый день творческий подъем приходит лишь часам к одиннадцати вечера, после семи-восьми часов работы, а в течение года - лишь после вереницы однообразных дней, когда я уже месяц, а то и полтора проведу прикованный к столу.

...Прочитанная часть памфлета1 отнюдь не привела меня в восторг: грубая брань и много ляпсусов в стиле. Он не дал своему гневу остыть. Писать надо не сердцем, а головой, повторяю еще раз, и, как ты ни одарен, необходима пресловутая сжатость, придающая мысли силу и слову рельефность. Да, многое он мог бы сказать куда лучше! Но подожду целого, чтобы поговорить с тобою о нем подробней. Думаю, что к Готье ты чересчур строга. Этот человек не настолько рожден поэтом, как Мюссе, но останется от него больше - остаются не поэты, а писатели. У Мюссе я не знаю ничего равного по мастерству "Святому Христофору в Эсихе" . Никто не писал лучших фрагментов, чем Мюссе, но все это только фрагменты, ни одного произведения! В его вдохновении слишком много личного, оно отдает своей почвой - парижанином, дворянином: у него одновременно и натянуты штрипки, и распахнута грудь. Поэт очаровательный, согласен, но не великий. В нашем веке был только один великий, это папаша Гюго. Поэтический мир Готье весьма ограничен, но он изумительно его разрабатывает, если уж за это берется. Прочти "Змеиную нору", это искренне и поразительно грустно 3. Что до его Дон Жуана, я не нахожу, что он заимствован из "Намуны",- у Готье он весь показан со стороны (перстни, спадающие с исхудавших пальцев, и т. п.), а у Мюссе изнутри 4. Короче говоря, мне кажется, что Готье затронул более новые струны (менее байронические), а что до стиха, то он у него крепче. Так ли уж хороши причуды фантазии, которые нас (и меня первого) чаруют в "Намуне"? Когда пройдет их пора, останется ли что-то бесспорно ценное в этих идеях, пленявших необычностью и угождавших преходящему вкусу? Чтобы фантазия была долговечной, она, по-моему, должна быть грандиозной, как > Рабле. Если не можешь построить Парфенон, надо громоздить пирамиды. И как досадно, что два подобных человека упали до такого уровня! Но если они упали, значит, должны были упасть. Парус продрался, значит, холст был непрочен. Несмотря на все мое восхищение ими обоими (Мюссе когда-то чрезвычайно меня пленял, он угождал порокам моего ума: горячности, необузданности, дерзости мыслей и выражений), они, в общем-то, два поэта второго ранга и, если взять их в целом, не поражают. Великих гениев отличают две черты: обобщение и создание нового. В одном типе они сводят разрозненные личности и вносят в сознание человечества новых людей. Разве в существование Дон Кихота верят меньше, чем в существование Цезаря? Шекспир в этом смысле - нечто грандиозное. То был не человек, а целый континент; великие люди, целые толпы, целые страны - все вмещалось в нем. Таким, как он, незачем заниматься стилем, они сильны вопреки своим изъянам и благодаря им. Но мы, мелюзга, мы стоим чего-то лишь при безупречном исполнении. В наш век Гюго заткнет всех за пояс, хотя у него полно безвкусицы, но зато какое сильное дыхание! Какая мощь! Посмею здесь высказать мысль, на которую не отважился бы нигде в другом месте: люди очень великие пишут порой весьма плохо, и это им на пользу. Искусство формы надобно искать не у них, но у писателей второго ранга (Гораций, Лабрюйер). Великих надо знать наизусть, боготворить, стараться думать, как они, а затем - навсегда от них оторваться. Что до обучения мастерству, извлекаешь больше пользы у талантов умелых и искусных. Прощай, пока писал письмо, мне все время мешали; наверно, получилось бессвязно.

194. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 1-2 ОКТЯБРЯ 1852.

На этих днях узнал, что поместили в Сент-Ион (до" для умалишенных в Руане) одного молодого человека] с которым я был знаком в коллеже '. Год назад я прочитав томик его преглупых стихов, но предисловие тронуло меш искренностью, восторженностью и верой. Я узнал, что он, как и я, живет в деревне, совсем один, и трудится изо всех сил. Буржуа глубоко его презирали. Он (по его словам) был мишенью для клеветы, для оскорблений; он испытал мученическую участь непризнанных гениев и сошел с ума. И вот теперь он бредит, воет, его обливают водой. Кто меня убедит, что и я не иду той же дорогой? Где граница между вдохновением и безумием, между идиотизмом и экстазом? Чтобы быть художником, разве не надо видеть все по-иному, чем видят прочие люди? Искусство - не игра ума, это особая атмосфера. Но кто поручится, что, спускаясь все глубже в недра, дабы дышать более теплым воздухом, не наткнешься в конце концов на гибельные миазмы? Можно было бы написать неплохую книгу, рассказать историю здорового человека (ведь, возможно, он и здоров?), заточенного как безумец и пользуемого невежественными врачами.

...Позавчера в постели перечитывал "Фауста". Какой безмерный шедевр! Сколько возвышенности и мрачности! Какой порыв души в сцене с колоколами! 2

...Писал ли я тебе, что несколько дней тому назад был на похоронах (дяди моей невестки)? Начинаю уставать от гротескности погребений - глупости тут еще больше, чем скорби. Повидал множество забытых мною руанских рож. Сильное впечатление! Я шел рядом с двумя шуринами покойного, которые беседовали об обрезке фруктовых деревьев. Так как происходило все на том кладбище, где лежат мои отец и сестра, мне вздумалось пойти поглядеть на их могилы. Это зрелище мало меня тронуло; там нет ничего из того, что я любил, только остатки двух трупов, на которые я когда-то смотрел в течение нескольких часов. Но они-то сами, они во мне, в моей памяти. Вид принадлежавшей им одежды волнует меня сильнее, чем вид их могил. "Могила" - готовый образ. Тут положено быть печальным, таково правило! Одно меня растрогало - внутри этой маленькой ограды я увидел садовую скамеечку (вроде тех, что стоят у нас); конечно, велела ее туда принести моя мать. Такая вот общность между нашим садом и тем, другим, смешение жизни матери с их смертью, и как бы непрерывность существования, охватывающая и тех, кто в могиле. Древние избавлялись от всей этой трупной нечисти. Сосуд с прахом человека, смешанным с благовониями и фимиамом, можно было взять в руки, или же, легкий, как пыль больших дорог, пепел этот уносился ввысь в солнечных лучах.

195. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 8 ОКТЯБРЯ 1852.

Г-жа Дидье, по-моему, женщина ограниченного ума, равно как ее друзья республиканцы; эти честные ничтожества, которые, вывернув нас в грязь, сетуют на плохую дорогу и теперь, подобно буржуа, напустились на Прудо-на, не понимая у него ни единого слова. Каста "Насьона-ля" ' всегда была столь же ограниченной, что и каста Сен-Жерменского предместья 2. В литературе они недоучки; в политике тоже цепляются за утраченное прошлое. И я ничуть не разделяю ее восхищения достопочтенным Ла-мартином, которого она сравнивает с Тацитом. О, несчастный! Он - Тацит! Как раз прочитал недавно тот очерк о Наполеоне, о котором она говорит. Ламартин упрекает Наполеона в том, что он-де любил поесть, был толстым и пр. 3. Когда же будут писать историю так, как надо писать роман,- без любви или ненависти к кому бы то ни было из персонажей? Когда будут описывать события с точки зрения высшей иронии, сиречь так, как видит их сверху господь бог?

...Читаю о поездках президента - великолепно! 4 Надобно добиться того (и он неплохо взялся за дело), чтобы у людей не осталось ни одной мысли, чтобы они ничего уже не уважали. Если в обществах грядущего всякая мораль будет излишней и они, организованные, как механизмы, не будут нуждаться в душе, то он прокладывает к этому путь (серьезно, я думаю, что в этом его миссия). По мере того как человечество совершенствуется, человек деградирует. Когда все превратится лишь в комбинацию хорошо сбалансированных экономических интересов, к чему тогда добродетель? Когда природа будет настолько порабощена, что утратит свои изначальные формы, в чем будет пластичность? И т. д. А пока мы входим в полосу непроглядного мрака. Очень забавляют меня во всем этом литераторы, полагавшие, что появился некий новый Людовик XIV, Цезарь и т. п., что наступает эпоха, когда будут заниматься искусством, иначе говоря, этими господами. Разум расцветет в маленьком скучном садике, заботливо подчищаемом г-ном префектом полиции. Ах, слава богу, то, что осталось, живет не так уж плохо. Стало быть, эти милые газетки собираются прикрыть? 5 Какая жалость, они ведь были так независимы, так либеральны, так бескорыстны! В них издевались над божественным правом и его сокрушили; затем превозносили народ, всеобщее избирательное право, и вот наконец - пришел порядок. Нет, надо проникнуться убеждением, что все это столь же глупо, избито, бессмысленно, как белый плюмаж Генриха IV и дуб Людовика Святого 6. Долой мифы! Что ж до пресловутого вопроса: "Что вы будете делать потом? Что предложите взамен?" - он кажется мне глупым и безнравственным одновременно. Глупым, потому что это значит думать, будто солнце перестанет светить, если погасят свечи; безнравственным, потому что это попытка смягчить несправедливость припарками страха. И подумать только, что все это как-никак идет из литературы! Что самые худшие стороны 93-го года - следствие латыни! Страсть к ораторской речи и мания рядиться под античные образцы (дурно понятые) побуждали людей заурядных к крайностям, отнюдь не заурядным. Теперь мы вернемся к невинным забавам иезуитов в старину - к акростиху, к поэмам о кофе или шахматах, к остроумным вещичкам, к самоубийству 7. Один знакомый студент Эколь Нормаль 8 рассказал мне, что его товарищ (который через полгода должен получить диплом преподавателя риторики) был наказан за то, что прочитал "Новую Элоизу", эту "дурную книгу" 9. Не знаю, к сожалению, какова будет жизнь через двести лет, но, право, не хотел бы я родиться и воспитываться в такое зловонное время, как нынешнее. ...Работаю чуть лучше, в конце месяца, надеюсь, закончу свой "трактир" 10. Действие происходит в течение трех часов. Я же на него потрачу более двух месяцев. Что бы там ни получилось, а я начинаю немного в этом разбираться; но времени уходит без счета, иногда пишу целые страницы, которые потом целиком безжалостно убираю, чтобы не мешали действию. Для нынешнего пассажа мне. сочиняя его. необходимо охватывать одним взглядом по меньшей мере сорок других. Вот когда из него выберусь, месяца этак через три-четыре, когда действие будет накрепко завязано, дело пойдет. Третью часть, наверно, напишу с увлечением, одним духом. Часто о ней думаю, и в ней-то, надеюсь, будет весь эффект книги. Но надо особенно опасаться тех мест, которые заранее кажутся прекрасными!

196. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 9 ОКТЯБРЯ 1852.

Вот уже два-три дня, как работа идет хорошо. Сейчас сочиняю беседу молодого человека и молодой дамы о литературе, о море, горах, музыке - словом, о всяческих поэтических предметах '. Ее могут принять всерьез, а замысел тут острогротескный. Думаю, читатели впервые увидят книгу, где автор насмехается над героиней и героем. Ирония ничего не отнимает у патетики, напротив, ее усугубляет.

Хочу, чтобы над моей 3-й частью, где будет уйма потешного, читатели плакали.

197. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 26 ОКТЯБРЯ 1852.

Пишу теперь набросок за наброском; это удобно, чтоб не потерять вовсе нить в такой сложной, хоть с виду простой, махине. Прочел Буйе в воскресенье двадцать семь страниц (почти законченных), труд двух долгих месяцев. Они у него отнюдь не вызвали неудовольствия, и это уже много - я боялся, что получилось отвратительно. Сам-то я уже почти ничего не понимал, и потом материя такая неблагоприятная для стилистических эффектов! Если я переделал ее сносно, и то, пожалуй, удача. Теперь приступаю к вещам более увлекательным. Осталось еще страниц сорок - пятьдесят, а там адюльтер пойдет вовсю. Вот тогда-то я дам себе волю, и она, милая моя дамочка, тоже даст себе волю.

...Только что кончил Шекспирова "Перикла". Убийственно трудно и изумительно смело. Там есть сцены в борделе, где все эти дамы и господа изъясняются на языке отнюдь не академическом; все приятно пересыпано неприличными шутками '. Но какой это был человек! Насколько все прочие поэты, без единого исключения, рядом с ним малы и, главное, легковесны. Он обладал двумя свойствами - воображением и наблюдательностью, и всегда он широк, всегда! "Нас, рожденных быть посредственностями, умы возвышенные подавляют" . Да, здесь уместно это сказать. Мне кажется, случись мне увидеть Шекспира во плоти, я бы околел со страху.

После того, как с тобой повидаюсь, примусь за Софокла, которого хочу знать наизусть. Библиотека писателя должна состоять из пяти-шести книг, тех источников, которые надо читать всякий день. Что ж до остальных, с ними неплохо познакомиться, и все. Но штука в том, что существует много разных способов чтения и, чтобы читать как должно, требуется столько ума!

198. ЛУИЗЕ КОЛЕ. 2 НОЯБРЯ 1852

Теперь по вечерам, в постели, перечитываю (с Плутархом временно расстался) всего Мольера. Какой стиль! Но насколько Шекспир был другим человеком! Что бы там ни говорили, а в Мольере есть кое-что от буржуа. Он всегда за большинство, меж тем как великий Уильям ни за кого.

199. ЛУИЗЕ КОЛЕ. 16 НОЯБРЯ 1852

С азартом перечитываю Рабле, и мне кажется, будто читаю его впервые. Вот великий источник французской словесности; сильнейшие черпали из него полными чашами. Надо вернуться к этой золотоносной жиле, к могучим преувеличениям. Литература, как и общество, нуждается в скребнице, чтобы счищать разъедающую ее коросту. Среди всех немощей нравственности и ума, когда все шатаются, словно изнемогая, когда в сфере душевной жизни густой туман мешает разглядеть прямые линии, возлюбим правдивое с тем же пылом, какой в нас вызывает фантастическое, и, меж тем как другие будут опускаться все ниже, мы будем подыматься.

Для чистых ныне остаются лишь два способа существования: либо укутать себе голову плащом, как Агамемнон перед принесением в жертву своей дочери ' (уловка в общем-то не слишком отважная и скорее остроумная, чем возвышенная); либо поднять себя самого на такую ступень гордости, чтобы никакие брызги грязи не могли до тебя долететь.

...Ты достигнешь полноты таланта, если освободишься от своего пола, который должен служить тебе для познания, а не для излияний.

...Писать надо головой. Если ее согревает сердце, тем лучше, но этого не следует высказывать. Оно должно быть невидимым очагом, и тогда ты не будешь развлекать публику своей особой, что, по-моему, гадко или слишком наивно,- личность писателя всегда сужает произведение.

200. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 22 НОЯБРЯ 1852.

С нетерпением жду "Крестьянку" \ но ты не спеши, не жалей времени. Это пойдет ей на пользу. Парикмахеры в один голос твердят, что, чем больше расчесывать волосы, тем больше они блестят. То же со стилем, отделка придает ему блеск. Вчера, ради тебя, перечел "Бездны мечты" 2. Так вот, я с твоим мнением не согласен. Размах большой, но немного вяло - быть может, сам сюжет не поддавался стихам? Не все может быть выражено; если не ограничивать мысль, ограниченным будет Искусство. Особенно в области метафизики перо мало на что способно - пластическими средствами всегда трудно передать то, что не вполне отчетливо в мысли. Буду читать "Дядю Тома" по-английски. Должен признаться, у меня на его счет предубеждение. Одни литературные достоинства не приносят подобного успеха 3. Когда к умению драматизировать действие и разговаривать на общедоступном языке присоединяется еще и умение затрагивать злободневные страсти, сегодняшние вопросы, успех обеспечен. Знаешь, какие книги из года в год лучше всего продаются? "Фоб-лаз" и "Супружеская любовь"- два бездарнейших опуса . Если б Тацит вернулся в сей мир, его книги не расходились бы так, как книги г-на Тьера. Публика бюсты чтит, но не очень-то им поклоняется. Ими восхищаются для приличия, и конец. Буржуа (то есть ныне все человечество, включая народ) относится к классикам, как к религии,- он знает, что они есть, он был бы недоволен, если б их не было; он понимает, что они приносят некоторую, весьма отдаленную, пользу, но сам-то никак их не употребляет, и они нагоняют на него изрядную скуку. Так-то.

Заказал взять в библиотеке "Пармскую обитель" и буду ее читать внимательно. "Красное и черное" читал и нахожу, что это плохо написано, и по части характеров и замысла - малопонятно. Да, я знаю, что люди со вкусом держатся иного мнения; но, право же, эти люди со вкусом - престранная каста: у них есть свои собственные маленькие святые, которых никто не знает. Такую моду ввел милейший Сент-Бев. Млеют от восторга перед светскими остроумцами, перед талантами, рекомендацией коим служит лишь их безвестность. Что до Бейля, я, прочитав "Красное и черное", никак не мог понять восхищения Бальзака подобным писателем 5. По-прежнему читаю и чту Рабле и "Дон Кихота"- каждое воскресенье вместе с Буйе. Какое подавляющее величие! Они, как пирамиды,-чем больше их созерцаешь, тем кажутся выше - в конце концов даже страшно становится. Чудесно в "Дон Кихоте" отсутствие искусства и непрестанное слияние иллюзии и реальности, благодаря чему эта книга так комична и так поэтична. Какими карликами предстают все прочие! Каким маленьким чувствуешь себя, боже мой! Каким маленьким!

Работаю неплохо, то есть с достаточным воодушевлением; но трудно хорошо выразить то, чего сам не испытывал; требуются долгие приготовления и приходится отчаянно ломать себе голову, чтобы не перейти границу и в то же время достигнуть ее. Последовательная связь чувств причиняет мне безумные трудности, а в этом романе от нее зависит все; ибо я настаиваю, что идеи могут быть не менее занимательны, чем события, но для этого они должны вытекать одна из другой, как струи каскада, и таким образом увлекать читателя в бурленье фраз и кипенье метафор. Когда увидимся, я к тому времени сделаю большой шаг вперед - буду в разгаре любви, в разгаре сюжета, и судьба моей книжицы решится; но мне кажется, сейчас я прохожу через опасное ущелье.

...Почему за эту книгу я тревожусь так, как никогда не тревожился за другие? Потому ли, что она не находится на естественном моем пути, но, напротив, все здесь в мастерстве, в приемах? Во всяком случае, это будет для меня исступленной, долгой гимнастикой. Когда-нибудь после, когда будет у меня собственный сюжет, рожденный изнутри, ты увидишь, увидишь! Сегодня закончил Персия; хочу сразу же его перечитать и сделать заметки. Ты небось теперь сидишь за "Золотым ослом";6 жду твоих впечатлений.

...Не беспокойся ни о чем, кроме себя. Пусть Империя шагает вперед, а мы закроем дверь, поднимемся на самый верх нашей башни из слоновой кости 7, на самую последнюю ступеньку, поближе к небу. Там порой холодно, не правда ли? Но не беда! Зато звезды светят ярче, и не слышишь дураков.

201. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 28 НОЯБРЯ 1852.

Поговорим же о "Крестьянке". Что касается целого, мнение мое не изменилось. Это сильно. Потому-то я и буду тебя мучить. Буду отмечать все, что кажется мне небезупречным, и прошу тебя, делая исправления, будь терпелива, думай о том, что вещь превосходна и было бы досадно оставить в ней изъяны. Я особо отмечаю те, что мне кажутся более существенными.

И прежде всего "tout embrase d'une chaleur torride" ("горящий весь от жаркого огня") - стих пошлый. "Жаркий огонь" - стертое выражение, а слово "горящий" придает еще больше заурядности. Да и тяжело. Знаю, тебе тут трудно из-за рифмы. Очень жаль. "Ведь рифма лишь раба, послушной быть должна" ' (см. любые трактаты по риторике). В этом первом эпизоде мы имеем три "как", что сообщает некоторое однообразие построению фразы. < Как после жатвы", "как бойня" и "как обруч" (последнее "как" необходимо). Почему не убрать "как после жатвы" и не сказать, что это было действительно после жатвы, без этого тяжелого "как", от которого фраза со второго стиха теряет силу? Из-за этого начало проигрывает в широте, в нем слишком часты подлежащие, а из-за них - перебои: 1) "c'etait" ("это был")... 2) "tout" ( "весь")... 3) "embrase" ( "горящий" )... 4) "le ciel" ("небо")... 5) "de grands roc hers" ("высоких скал")... все это надо оставить как оно есть, но смягчить угловатости, изъяв "как" (которое, кстати, от небрежности). Не понравилось мне сравнение пейзажа с "charnier" ("бойней"). Пейзаж твой здесь в тонах белых, серых, а бойне присущ колорит чернозема. В слове "бойня" есть бурая влажность, да к тому ж это преувеличение - ведь твоя равнина хоть и выжжена, но не вызывает отвращения, которое внушает слово "бойня".

A "tire vers elle" ("тянулся к ней") - исправлено? Сверху стоит "se saisissait" ("хватал"). Это неудачно. "Тянулся к ней" - хорошо. "Et le soleil... plombait ses che-veux blancs" ("И солнце... в цвет свинца окрасило седины") - дурно. "Plombe" ( "цвета свинца" ) употребляется только в переносном смысле в форме причастия прошедшего времени: свинцовый цвет лица, чтобы показать бледность; и, коль ты употребляешь его в таком смысле, здесь это не годится. Это погрешность против французского языка, верь мне. Вдобавок слово это не создает образа и вообще плохого стиля (почему бы не "chauffait" ("согревало")? "И солнце согревало ей седины". Или уж что-нибудь о ветре, раз "солнце" у нас уже есть).

"Оn s'amassait sa sueur" ("Где скапливался ее пот") - сочетание несовместимых слов: пот не скапливается. Скопление пота! Раз у тебя есть "egout" ("сток"), почему не сказать "s'ecoulait" ("стекал")? Точная мысль была: сито для кожи и пота, выходящего из всех пор, но ведь слово "сток" это передало бы ярче, и, следовательно, в этом сравнении надобно выдерживать идею движения, и она, кстати, более верна, чем идея "скопления". "Скопление" вызывает образ неподвижности. А ведь пот течет, то есть появляется и исчезает.

Се vers sortait de sa bouche edentee,
Note plaintive et mille fois chantee,
Rythme nerveux reglant le mouvement.
Стих этот исходил из уст ее беззубых,
Унылый, тысячу раз спетый звук,
И ритм нервный был в его движенье и т. д.

К "стиху этому" два противоположные определения - это слишком: "стих этот", "унылый... звук", "ритм нервный был в его движенье". Понимаешь, что я хочу сказать? Мысль такова: исходил из ее беззубых уст в каком-то унылом и тысячу раз спетом звуке, да еще какой-то ритм нервный был в его движенье и т. д. Но все эти определения лишают ясности. Ибо "стих" не бывает одновременно и "унылым звуком" и "нервным ритмом". Будем точными, точность - это сила.

"Elle fut jeune, elle aima, cette femme!" ("Как молода была, она любила, эта женщина!") Оставим подобные обороты покойной мамаше Дорваль 2. Во всем этом куплете, до слов "sa mere etait morte" ("мать умерла у нее") и т. д. только и есть хорошего, что: "comme un beau truit sur lequel on pietine" ("Как сочный плод, растоптанный ногами"). Все остальное отвратительно.

Done, je la plains, car elle avait une ame!
Мне жаль ее, ведь в ней была душа1

Но ведь и без того у людей есть душа. Душа есть у каждого, ну и что же? Слабо, слабо, и потом позвольте, душа, "qu'on tarit" ("которую иссушают"), как плод, который растаптывают. Плод не иссушают. В общем, в этом куплете меня все раздражает.

Mais elle etait d'une essence divine, Elle a rejoint l'universel esprit.

Но в ней была божественная сущность, И с духом мировым она слилася вновь.

Фальшиво. Нет, в ней не было божественной сущности, и интересует она меня тем, что в ней человеческая сущность. Ежели "слиться вновь с мировым духом" означает умереть - это неуместные философические претензии. Если же, напротив, такова особенность сей божественной сущности, сей души, это нелепо. Таково мое мнение об этом пассаже. Считаю это мое замечание важным. Здесь все надо переделать. Заметь кстати, дорогая Луиза, связь, существующую между стилем и мыслью! Попробуй-ка сравни в уме один из этих стихов, взятый отдельно и независимо от других, и первый попавшийся из последующих, где мысль ясна, точна, на своем месте...

Elle l'aidait a secher ses filets
Sans un poisson souvent fuyait rapide
Alors l'enfant ployait le filet vide
Et sans soupir se couchait en pleurant.

Ему сушить рыбачьи сети помогала
Порой без рыбы возвращался он,
И девочка, свернув пустые сети,
Безропотно в слезах ложилась спать.

Какие прелестные стихи! Но мы тут выискиваем только плохие.

Qu'un Turoaret du recent Directoire
Что некий Тюркаре недавней Директорьи,-

по-моему, не очень-то хорошо. Впрочем, уж лучше Тюркаре 3, чем "fournisseur" ("поставщик"). Если подыщешь другую строку, измени. При первом чтении мне показалась несколько неуклюжей "недавняя Дирек-торья".

Да, забыл: "Elle chantait, triste, d'une voix lente" ("Неспешным голосом пела, грустная, она").

"Грустная" после полустишия звучит тяжело. Почему бы не так: "Elle chantait d'une voix triste et lente" ("Она печально и неспешно пела"), тем паче что два эпитета при двух существительных - "грустная" о ней и "неспешный" о голосе - кажутся несколько претенциозными.

La-bas, la-bas, au pied de ces collmes. Там, там, внизу у самого холма,-

чересчур патетично, и этот оборот пригодится тебе позже. Оставь только одно "там".

Исправление с плясуньей удачно. Но "chastement ad-miree" ("целомудренный восторг") - неподходящее выражение (к тому же оно намекает, будто женщина может глядеть на другую женщину не целомудренно. Эге-ге, и это бывает!), лучше бы "naivement" ("простодушный"), если можно, или "betement" ("глуповатый"), если б это не было так резко.

"Rememorant" ("воспоминая") -ужасно. "Une cam-brure" ("изгиб") - но ведь в формах газели нет никаких изгибов, никакого изящества. Что ж до этого "воспоминая" - невыносимо. Вдобавок есть что-то не вполне правильное и, главное, мало литературное в самом строе фразы, все стихи которой хороши (кроме, пожалуй: "la gravite d'un precoce labour" ("серьезность преждевременного труда") - стих необразный среди всех этих стихов с образами) .

...И вот снова начинается перечисление: глаза... вид... зубы... красивая шея... Непонятно, почему это должно кончиться. Портрет надо делать не в форме перечисления. Была у меня совершенно сходная фраза в "Бовари", где я рисовал портрет, начинавшийся с "il" ("он"), и посредине стояло "presque pas de sourcils, un air" ("почти без бровей, с видом..." ). Буйе возмутился и заставил меня - и правильно! - изменить.

"Ont eveille l'amour qui les attire" ("Любовь внушили, что их привлекала"). Хорошо. Так же, как исправление: "sur l'herbe en fleurs on s'assied molleraent" ("в траву цветущую садятся мягко"). Все тут поистине хорошо, а местами и прекрасно.

Но я занят исключительно критикой и продолжаю.
A leur douceur se font... A leur bonte...
К их нежности... К их доброте...

Немного слишком часты эти обороты. В этом есть что-то отчасти нарочитое, застывшее, жесткое. И далее: "plus de rameurs, plus de faucheurs" ("нет ни гребца, ни косаря") и т. д.

Qu'on -'en empreint rien qu'a les \oir passer. Которых вмиг запомнишь, увидав хоть раз.

Прелестно. Но если бы вместо выражения (обычного) "respirer le bonheur" ("дышать счастьем"), сухого и не подготавливающего следующей за ним метафоры, ты поставила бы "tant de bonheur de leur etre sort, s'emane, transpire" ("столько счастья из их душ исходит, лучится, расходится"), что-нибудь в этом духе, было бы лучше, и "запомнишь" звучало бы еще ярче, ибо развивало бы мысль:

En devancant l'amour du marriage
Le hbre amour le rend plus savoureui.
Любовь, которая опережает брак,
Любовь свободная ему дает лишь смак.

Неясно. То ли свободная любовь, при которой любовь опережает брак, придает смак этой любви, то ли браку? Тарабарщина. Разумеется, изменить.

...Avec pitie devisent de l'amour. И с жалостью судачат о любви.

Слово "любовь" здесь недостаточно. Женщины судачат о происшествии, а не о любви (как поступили бы философы или художники). Это сужает идею, будь тут осторожна. Ситуация у тебя шире слова.

Biles vont languir seules. Томиться одиноко будут.

Слишком уж откровенно. Чтобы растрогать, будь тут целомудренней. Вдобавок, у них в голове это формулировалось не так. Цезуры во всем этом диалоге удачны.

"Jeune enfant" ("юный мальчик") было бы лучше, чем "faible" ("слабый"). Нужно бы "jeune garcon" ("молодой парень"), но рифма!! Постарайся найти что-либо иное, не "слабый". Ведь неясно, применено это слово в моральном или физическом смысле. "Stupide" ("глупый") -слишком резко. Тут есть намерение очернить идею патриотизма. К тому же фраза дурно построена. "Mourir c'est beau. C'est la patrie" ("Умереть - это красиво. Это отечество") и т.д. "Умереть - это отечество"-нет. Плохо. Все это придирки, которые, возможно, вызовут у тебя раздражение или. по крайней мере, вызвали бы у меня. Но как бы ни было мелко замечание, тут нет ни одного, над которым я бы основательно не подумал. Не надо оставлять ни единой зацепки для педантов.

Us ont tous bu pour prendre un air de fete. Все выпили они, чтоб вид был веселее.

Да нет же, они выпили вовсе не намеренно, чтоб вид был веселее. Выпили в минуту увлечения, воодушевления, наполовину искусственного, наполовину истинного. Они выпили, поэтому-то у них веселый вид. Выпили, если угодно, в веселье. Мне кажется, тут есть разница.

...Consents, en marche, et vive l'empereur! Вперед, рекруты, императору ура!

Следовало сказать "soldats" ("солдаты"). Рекрут не называет сам себя "рекрутом", он гордится тем, что он солдат. Тут маленькая психологическая оплошность.

Adieu, vieux pere, adieu, jardin si cher. Прощай, отец седой, прощай, сад дорогой.

Рифма, рифмующая полустишия?

Здесь, что ты ни говори, я становлюсь на дыбы - никакой "бронзы". С момента появления метафоры, она, метафора, замещает логическое выражение, и ее надо развивать далее сколько возможно в словах, соответствующих идее и сравнению: бронзовая высокопарность тут не годится. С этого меня не собьешь. Если делать подобные уступки, стиля больше нет. Тогда можно извинить "la roue de la fortune ne sourit pas aux vieillards" ("колесо фортуны не улыбается старикам"). Ведь "улыбается" относится к фортуне. Можно сказать: "кормило государства колышется на бурном море"?5 "Бурное море" относится к "государству".

...Vous que le Christ doit tenir pour soeurs О вы, кого Христос сестрами почитает.

Почему здесь Христос? Ты ведь их сужаешь, этих женщин, после того как сравнивала их с неведомыми пространствами мира, с фимиамом, исчезающим в боге и т. д. Уверяю тебя, все, что там было широкого, такой конец душит. А буржуа, в особенности женщины, будут шокированы тем, что Христос берет себе в сестры именно таких девиц. А ведь твоя "Крестьянка" прежде всего должна ожидать успеха в кругу семьи, в народе. Не делай же того, что может этому успеху повредить.

L'enivrement de la maternite Hausse son cceur.
Опьянение материнства Ей возвышает сердце.

Опьянение не возвышает, оно расширяет, расслабляет, размягчает, опускает. Образ опьянения - это движение справа налево, а не снизу вверх.

...аи pauvre et tendre созиг Аи sentiment l'enfant commence a naitre.

...для сердца бедного и нежного, Для чувства уж рождается дитя.

Слишком часты подобные обороты. "Рождаться для чувства"-- претенциозно и в то же время пошло. К тому же эти два "для" стоят здесь слишком близко.

"Brune et ciel rouge et bleu derriere elle" ("Смугла на фоне ало-голубого неба"). Нагромождение красок. Вдобавок "смугла" слишком удалено от подлежащего (которое к тому же подразумевается).

Avec son bel enfant a la mamelle. С дитятею прелестным у груди,-

стих хороший, но мы уже дважды видели этот образ - выше, где женщины ждут рекрутов, и на этой же странице

..avec son fils au sein De la madone on eut dit le tableau.

...с сынком, сосущим грудь, To образ, скажешь ты, мадонны,

не очень-то удачно. Потом эта картинка в четырех стихах отдает нарочитостью и образует резкую остановку после предшествующих высоких чувств. Они тут застывают из-за физической паузы. Я бы закончил неопределенностью следующего превосходного стиха:

Ces vosux perdus s'egarent mcertams. Смутные мечты в уме витают

Taut de labeur, tant de peine soufferts. Столько трудов и горя позади.

Не нравятся мне "труды" (которые к тому же, кажется, уже несколько раз встречались).

...Плоть захватывает врасплох в душе страдания, любовь, добродетели, радости, лежащие в руинах, и налагает на божественные крылья души позорные оковы, которые она, плоть, принесла с собою. Такова мысль. Так вот, если часть лежит в руинах внутри некоего целого, короче, нечто в руинах находится внутри чего-то другого, то это другое не может иметь крылья. Как только прозвучало слово "руины", у меня возникает образ обломков, камней, глыб, тяжелого и неподвижного нагромождения, а ты вдруг к этому смутно очерченному пространству, содержащему "руины", привязываешь "крылья". Уверяю тебя, это дурно, а главное, невразумительно.

...Cette chair fraiche a mordre. . .Тело юное кусать.

Гро-Пьер был не из тех мужчин, что склонны кусать. Это занятие для нас, романтиков, и для страсти по природе своей более острой, нежели его страсть. Стало быть, преувеличение. Вдобавок "mordre" ("кусать") зарифмовано с "demordre" ("отречься"), производным от него,- ошибка, которую разрешает себе г-н Эмиль Ожье. Это вроде как со словом "рогоносец". С той поры, как господа из так называемой французской школы б пожелали вновь ввести его в моду, я скорее бы повесился, чем его употребил, как оно ни превосходно. Извлечем пользу из чужих оплошностей, чтобы их не совершать. Вот так мстят посредственностям - не подражая им.

. .Mais s'il arrive aux plages desolees
Ou les vaisseaux sombrent dans les ecueils
...Но если приплывает к берегам пустынным,
Где тонут корабли средь грозных рифов.

Если б ты могла с самого начала несколько более уточнить место? "Франклин" 7 - было слишком точно, а здесь недостаточно - ведь корабли тонут и в других местах, не только в ледяных морях.

De ses tableaux toute couleur s'efface. В картинах этих краски все бледнеют.

"Картины" вместо "рассказов", хоть и поддержанные "красками", не восхищают меня. Это слабо и относится к той же школе, где вместо "перо" говорят "кисть" и т. д.: "берусь за кисть" и т. д. 8.

Le souvenir de ses belles amours C'etait pour clle. .

Воспоминание о радостях любви То было для нее...

Сделай просто "etait" ("было"). У тебя уже много встречалось "то было", "то была", а ниже целая фраза, ими напичканная: "То было с дня", и т. д. Вспомни, что выше уже было: "C'est elle encore, c'est toujours Jeanne-ton" ("To вновь была она, вновь Жаннетон").

Всегда! Всегда! Всегда! Всегда!

Четыре раза - многовато. Второе "всегда" лучше убрать. Движения от этого не прибавляется, и тяжело. Высокопарные обороты, да еще их накопление - это вроде водки. "Говорят, рюмашечка прибавляет сил, а я вот выпил их двадцать три и почему-то не держусь на но-.гах",- говорил один пьяница. Немало фраз могли бы сказать то же самое. Я делаю много движений, а стою на месте...

...Забыл схожие смерти старика и ребенка - оба как бы засыпают. Вычеркни это там, где речь о старике, и оставь для ребенка - такой более мягкий образ ему лучше подходит.

Он nulle oispaux ga/ouillaient lour chanson. Где птичек хоры щебетали свою песню.

Жаль, но чуть выше - и там это уместно - уже было:

Cette chanson au refrain monotone.
Та песнь с припевом монотонным.

И
Parce qu'elie aime a chanter tout le jour.
Ведь любит распевать она весь день.

"...Des parfums en sortaient" ("...Струился аромат оттуда"). Да нет же! Ей чудится, что оттуда исходят ароматы. Она расширяет ноздри - будь там ароматы, я бы не возражал, но пойми, упоминание оранжереи здесь вполне объективно и "струился аромат оттуда" - также. Ты делаешь тут точное описание. Стало быть, это невозможно, на таком расстоянии ароматы не могут дойти.

...Мне хотелось бы чего-то менее драматического в описании движений ее тела, чего-то послабее, поглуше. помягче. Тут должно быть нечто почти не поддающееся выражению, некое смутное воспоминание, что-то такое, в чем она сама не отдает себе отчета; а то, что сейчас есть, кажется мне слишком четким и подвижным. Вдобавок "rive embrasee", "mirage des eaux", "tombe epuisee" ("горящий берег", "мираж воды", "без сил упала") - дурно.

Так как надо быть откровенным, скажу - конец мне не нравится. Он перегружен. Вся жизнь солдата ненужна, мы забываем о Жаннетон. Интерес рассеивается между двумя персонажами. Заметь, я вовсе не нахожу эту часть саму по себе плохой, но по отношению к композиции целого она занимает слишком много места. Буду пояснять свою мысль по деталям.

Adieu la France, adieu son doux espoir... Прощай, о Франция, прощай, надежда милая...

У нас уже был подобный оборот при его уходе в армию, зачем же ты хочешь снова растрогать меня тем же?

Peut-ёЧге il faut mourir sans se revoir...
Быть может, умереть придется, не видавшись...-
невозможно.
Napoleon, ce desespoir des meres...
Vapeurs du vin, du sang, tie la debauche...
Pour le soldat vous etes l'air vital...
Наполеон, это несчастье матерей...
Пары вина, и крови, и разгула...
Вы для солдата воздух животворный...

Все это ненужно, холодно (уж не говоря о том, что оскорбляет почтенное учреждение - армию и великую национальную славу - Наполеона)!

Jean s'enflammait an souffle des victoires. Жан загорался от вестей победных,-

но это и так понятно, об этом догадываешься. Надо было все это сказать в одном предложении (в таком виде, как теперь, нет причины не делать столь же развернутого описания жизни Жана в армии, как жизни Жаннетон в деревне), а в конце периода показать его возвращение в деревню. Тут уже все забыто, сколько времени прошло! Сама мысль спросить, что стало с Жаннетон, появляется у него не сразу. Воспоминание о родном крае, нахлынувшее на его душу вместе с запахом полей, чересчур поэтично. Жан возвращается на родину просто потому, что это его родина и он не знает, куда деться. Изображая все это простодушно, наивно, ты подготавливаешь финальный эффект. К тому же выше у нас уже были эти запахи, эти картины природы. Я бы скорее развернул их в сцене смерти Жаннетон, изобразив ее подробнее - бубенцы коз, шум волн Роны, порыжевший вереск, бескрайний, мирный пейзаж, и на нем несчастная, тихо кончающаяся старуха. Знаю, что в смысле реальной правды ты, возможно, права. Но в смысле идеальной художественной правды - употребим это слово,- поверь, поэтизация Жана, пространные описания, которыми ты его окружаешь (изобилия... выше, а здесь - его чувств), убивают в силу повторения приятность, испытанную мною раньше, когда все эти вещи встречались в первый раз.

Depuis quinze ans git au fond du eharnier. Уже пятнадцать лет лежит в могиле общей,-

неуклюже до чрезвычайности. Тогда Жан должен первым делом отправиться искать ее могилу, и находка (как удар кинжала в трагедии) заранее предугадывается.

Dans les jardins ой souriait la serre. В садах, где улыбается оранжерея.

Улыбающаяся оранжерея - это уж чересчур.

C'est la vapeur sur le chemin de fer. Пар вьется над дорогою железной.

Жану на это наплевать, да и мне тоже!

Надо бы написать, что когда он вернулся, ни на что уже не пригодный, то нанялся могильщиком (работа нетрудная, и трупы ему не в новинку. Это ремесло ему не было противно...).

И потом, я бы сцену находки сделал немного длиннее. Пусть бы он увидел в жирной земле несколько блеснувших на солнце волосков. Куски мяса на позвонках. Пусть, наконец, все это будет шекспировское, отвратительное по своей правде и бесстрастию. Можешь вставить детали - трубку у него во рту и т. д., и, наконец, его заступ ударяется о что-то.

...autour de trois vertebres Quelques fils noirs ou pendait un coeur d'or...

...вокруг трех позвонков, На черной ниточке сердечко золотое...

Описание погнутого, обломанного золотого сердечка. Пусть на нем будут пятна.

Un papier jaune, empreint de moisissure. Бумажка желтая, пропитанная влагой. 230

Он ее разворачивает, она разлезается в руках. На строчках как бы пятна (кровь: это ржавчина), он узнает свое письмо к Жаннетон, и, главное, не надо "pris d'un frisson" ("дрожь сотрясла его"). Только сам факт... "et laisse tomber sa pipe dans la fosse" ("и в яму трубку уронил"), если угодно.

Бедная, дорогая моя Луиза, я, конечно, надоел тебе, но, поверь, все эти "rausique en tete", "beaux souvenirs des he-ures" ("с музыкою в голове", "воспоминанья милые о тех часах") и даже строфа "mais aux memoires" ("но памяти"), в которой последние два стиха превосходны: "et l'homme accourt, les bras..." ("и он бежит, и руки..."),- все это излишне. Надо иметь мужество отсекать себе руки, растущие от живота. Это уродство, даже если руки прекрасны.

Не отчаивайся. Хорошенько подумай над моими советами касательно этого предмета. Мне кажется, я сужу вполне трезво. Слишком длинно. Жан должен служить только концом в этом конце, мы должны здесь видеть почти одни лишь позвонки и золотое сердечко, но пусть это будет достаточно отдалено от смерти Жаннетон, чтобы явиться неожиданностью.

Пришел бы Буйе сегодня, мы все эти замечания сделали бы вместе. Но, возможно, они не были бы столь подробными. Вот уже шесть часов подряд, как я ими занимаюсь, не отрываясь ни на минуту. Все, что я не отметил, считаю хорошим или превосходным. Итак, не пугайся. Сделанные тобою исправления, в общем, удачны. Поразмысли с недельку над концом, прежде чем за него приняться. А между тем читай что-нибудь, чтобы отвлечься от замысла, который тобою ныне владеет и помешает тебе вникнуть в мои довольно туманные указания относительно конца. Мне, однако, они кажутся ясными.

Произведение твое превосходно, и надо сделать его безупречным, классическим. Ты это можешь. Будь только терпелива, торопыга ты. На прошлой недело я целых четыре дня сочинял одну великолепную страницу, которую теперь убираю (теперь, когда уже ломит спину от писания), потому что она не на месте. Надо постоянно думать о целом.

202. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 9 ДЕКАБРЯ 1852.

Читал "Посмертную книгу" ' - вот жалкая вещь. Согласна? Не знаю, что ты о ней сказала Буйе, но мне кажется, что "наш друг" идет ко дну. Далеко этому до "Та-гаор" 2. Чувствуется решительный упадок, он играет на последние и допевает последнюю свою ноту. В особенности насмешило меня, что он, столько упрекавший меня, будто я выставляю свою особу во всем, что я пишу, он-то без конца говорит о себе; он сам себе очень нравится, вплоть до своей внешности. Книга отвратительна выпячиванием своей личности и всяческими претензиями... Не знаю, ошибаюсь ли я (и здесь это было бы ошибкой тщеславной), но мне кажется, что во всей "Посмертной книге" есть что-то смутно напоминающее "Ноябрь" и какой-то идущий от меня туман, ну хотя бы в конце тоска по Китаю: "В удлиненной ладье, ладье из кедрового дерева, тонкие весла которой похожи на перья, под плетенным из бамбука парусом, под рокот тамтама и тамбуринов я отправляюсь в желтую страну, страну, что зовется Китаем" и т. д.3.

...Я общителен и экспансивен (вернее сказать, был таким), и, хотя наделен немалым даром подражания, сколько бы от этих гримас ни появлялось морщин, они не меняют моего лица. Буйе единственный человек на земле, справедливо судивший в этом отношении об Альфреде и обо мне. Он понял, что мы - две разные натуры, и увидел разделявшую нас пропасть. Живи Альфред дольше, она все увеличивалась бы - в нем росла бы ясность ума, во мне - экстравагантность. Не было никакой опасности, что мы слишком тесно сойдемся. Что ж до него, до Буйе, то, уж верно, оба мы чего-то стоим, раз после того, как целых семь лет сообщаем друг другу свои планы и фразы, сохранили каждый свое особое лицо.

Значит, почтенный Ожье пошел служить в полицию! 4 Чудесное местечко для поэта и такое благородное умственное занятие - читать книжки, предназначенные для торговли в разнос! Но разве у них, у этих молодцов, есть что-нибудь за душой! Да в них больше буржуазного, чем в продавцах свечей. Стало быть, теперь вся литература отдана на милость этого господина! Но зато мы получили важную должность, мы обедаем у министра и проч. И потом, надо сказать правду: в мире существует всеобщий и постоянный сговор против двух вещей: поэзии и свободы; люди со вкусом взялись истребить первую, как люди порядка - преследовать вторую. Для французов определенного сорта, рассудительных и бескрылых, слабогрудых умников в фланелевых жилетах, нет ничего милей чисто внешнего соблюдения правил, столь возмущающего людей воображения. Буржуа успокаивается при виде жандарма, а умный человек наслаждается видом критика; рыбак рыбака видит издалека. Какими же мощными средствами отупления вооружен этот двойной притеснитель, среди атрибутов коего и сабля жандарма, и ножницы критика! Ожье, без сомнения, уверен, что делает благое дело, улучшает вкус, приносит пользу. Какова бы ни была цензура, она, по-моему, нечто чудовищное, нечто худшее, чем человекоубийство; покушение на мысль - оскорбление его величества духа. Смерть Сократа еще лежит бременем на совести рода человеческого 5, и проклятие, тяготеющее над евреями, быть может, имеет лишь один смысл: они распяли человека-слово 6, вознамерились убить бога. Республиканцы в этом отношении всегда меня возмущали. В течение восемнадцати лет правления Луи-Филиппа какими только добродетельными речами не оглушали они нас! Кто осыпал самыми злыми сарказмами романтическую школу, которая в конце концов требовала, как сказали бы в наши дни. лишь свободы торговли! 7 Очень комичны после этого пресловутая фраза: "Но иначе что стало бы с обществом?" и сравнение: "Ведь вы же не позволяете детям играть огнестрельным оружием?". Этим милейшим людям кажется, что все как есть общество держится на двух-трех гнилых колышках и, если их выдернуть, все рухнет. Они видят в нем (следуя старым воззрениям) искусственный продукт человека, некое созданное по плану произведение. Отсюда обвинения, проклятия и предосторожности. Но ведь воля индивидуума оказывает на существование или гибель цивилизации влияние не большее, чем на рост деревьев или на состав атмосферы. Да, великий человек, ты принесешь немного навоза сюда, немного крови туда. Но уйдешь ты, и жизненная сила человечества будет действовать и без тебя. Она развеет память о тебе вместе с прочими своими сухими листьями. Уголок твоей культуры скроется под травою, твой народ - под нашествиями других народов, твоя религия - под другими философиями, и всегда, всегда будет зима, весна, лето, осень и опять зима, опять весна, и цветы не перестанут расти, а их соки подыматься вверх.

Вот почему "Дядя Том" кажется мне книгой ограниченной. Она написана с точки зрения моральной и религиозной; а надо было писать с точки зрения человеческой. Чтобы меня растрогал истязаемый раб, вовсе не надо ему быть честным человеком, хорошим отцом, добрым супругом, петь псалмы, читать Евангелие и прощать своим палачам - тогда получается нечто возвышенное, какое-то исключение, а значит, нечто нарочитое, фальшивое. Чувствительное начало - а оно является достоинством этой книги, притом немалым,- нашло бы себе лучшее применение, будь ее цель менее ограниченной. Когда в Америке не станет рабов, роман этот будет не более правдив, чем все старинные истории, в которых магометан неизменно изображали чудовищами. Не надо ненависти, не надо! А ведь именно отсюда возник успех этой книги, она злободневна. Голая правда, то, что вечно, чистая Красота но возбуждают массы до такой степени. Намерение придать чернокожим высокую нравственность доходит до абсурда, например, в образе Джорджа - он делает перевязку своему убийце, вместо того чтобы втоптать его в землю и т. д., и мечтает о негритянской цивилизации, об африканской империи и т. д. Смерть юной Сен-Клер - это смерть святой. Зачем это? Я плакал бы сильней, будь это обычная девочка. Характер ее матери дан с преувеличениями, хотя и кажется, будто автор применяет полутона. В минуту, когда дочь умирает, мать уже не должна думать о своей мигрени. Но надо же было рассмешить партер, как говорит Руссо 8.

В книге есть, впрочем, недурные места: характер Гей-ли, сцена между сенатором и его женой миссис Офелией, описание дома Легри, тирада мисс Касси - все это хорошо написано. Поскольку Том - мистик, мне хотелось бы в нем больше высокого лиризма (возможно, тогда он был бы менее верен как натура). Сцены матерей с детьми повторяются слишком часто; то же и с ежеминутно появляющейся газетой г-на Сен-Клера. Рассуждения автора все время меня раздражали. Разве нужны рассуждения о рабстве? Покажите рабство, этого довольно. Именно это всегда казалось мне удачным в "Последнем дне приговоренного к смерти". Ни единого размышления о смертной казни (правда, предисловие портит книгу, если эту книгу можно испортить) 9. Посмотри в "Венецианском купце" - есть ли там тирады против ростовщичества. Но драматическая форма тем и хороша, что упраздняет автора. Этого недостатка не избежал Бальзак - он легитимист, католик, аристократ.

Автор в своем произведении должен быть подобен богу во вселенной - вездесущ и невидим. Искусство - вторая природа, и создателю этой природы надо действовать подобными же приемами. Пусть во всех атомах, во всех гранях чувствуется скрытое беспредельное бесстрастие. Зритель должен испытывать некую ошеломленность. Как все это возникло? - должен он вопрошать и чувствовать себя подавленным, сам не понимая отчего. Греческое искусство держалось этого принципа и, дабы быстрей достигнуть цели, избирало своими персонажами существа по своему общественному положению исключительные - царей, богов, полубогов. Никто не пытался заинтересовать вас вами самими, предметом искусства было божественное ".

203. ЛУИЗЕ КОЛЕ. 11 ДЕКАБРЯ 1852

Была у меня, кроме того, одна суеверная мысль: завтра мне исполняется тридцать один год. Итак, я перешагнул через роковой тридцатый год, который определяет место человека. Это возраст, когда намечают свои контуры на будущее, занимают положение; люди женятся, выбирают профессию. Мало кто в тридцать лет не становится буржуа. А отцовство заставило бы меня войти в рамки будничного существования. Девственность моя - в отношении к миру - была бы уничтожена, и это погрузило бы меня в пучину пошлых мелких забот. Зато нынче я полон спокойствия. Чувствую себя невозмутимым и счастливым. Итак, вся моя молодость прошла без единого пятна, без единой слабости. С самого детства до нынешнего часа - одна длинная прямая линия. Я ничего не пожертвовал страстям, никогда не говорил: "дважды молоду не бывать",- и поэтому буду долго молод. Я еще полон бодрости и свеж, как весна. Во мне словно течет большая река, что-то беспрерывно бурлит и не иссякает. Стиль и мускулы - все еще гибко, и, если волосы на темени вылезают, думаю, что перья мои не потеряли ни волоска.

204. ЛУИЗЕ КОЛЕ. 17 ДЕКАБРЯ 1852

Сейчас описываю посещение кормилицы '. Туда идут по одной тропинке, а возвращаются по другой. Как видишь, я следую по стопам "Посмертной книги" 2, но, думаю, сравнение меня не посрамит. У меня чуть больше пахнет деревней, навозом и колыбелью, чем со страниц нашего друга. Все парижане видят природу в свете элегическом, чистеньком, без хлева и без крапивы. Подобно узникам, они ее любят любовью глупой и ребячливой. Приобретается это чувство еще в детстве, под деревьями сада Тю-ильри. Мне тут вспоминается кузина моего отца, которая однажды (единственный раз, что я ее видел) посетила нас в Девиле 3,- она принюхивалась, восторгалась, упивалась. "Ах, кузен,-сказала она мне,-сделайте одолжение, положите комочек навоза в мой носовой платок, я обожаю этот запах". Но мы, для кого деревня была привычным и наскучившим зрелищем, насколько более основательно знаем мы все ее прелести и ее уныние!

Рассказанная тобою история Роже де Бовуара очень мила; свешивающийся из коляски шарф и пр.4. О, сколько их, сюжетов!

Замечаешь, я становлюсь моралистом! Признак старости? Но меня определенно тянет к высокой комедии. Иногда так и подмывает обругать род людской, и я это сделаю вскоре, лет этак через десять, в длинном романе большого размаха; а покамест вернулась давняя моя идея -"Лексикон прописных истин" (знаешь, что это такое?). Особенно увлекает меня предисловие, и в том виде, как я его задумал (это может стать целой книгой), никакой закон не придерется, хотя нападать я буду на все. Я дал бы прославление всего общепринятого, подкрепленное историческими примерами. Показал бы, что большинство всегда было право, а меньшинство неправо. Великих людей я принес бы в жертву олухам, мучеников - палачам, причем в стиле, доведенном до предела, насыщенном пошлостью. Так, в литературе я бы установил - а это нетрудно,- что законно только посредственное, ибо оно всем доступно, и, стало быть, все оригинальное следует изгонять как опасное, нелепое и т. д. Эта апология человеческой низости во всех ее обличьях, ироническая и издевательская с начала до конца, полная цитат, доказательств (доказывающих обратное) и ужасающих текстов (это будет нетрудно), скажу я, имеет целью покончить раз навсегда со всякого рода эксцентричностями 5. Таким путем я бы пришел к современной демократической идее равенства, в духе изречения Фурье, что великие люди будут не нужны;6 книга, скажу я, написана именно с целью доказать это. Короче, там, в алфавитном порядке, можно будет найти все, что полагается говорить в обществе, на любую тему, чтобы прослыть человеком благопристойным и любезным.

...Думаю, все в целом будет убийственно. Надо постараться, чтобы во всей книге не было ни единого слова, идущего от меня, и чтобы тот, кто ее прочтет, уже не решался рта раскрыть из страха, как бы не сказать нечаянно одну из перечисленных в ней фраз. Некоторые статьи можно великолепно развернуть, как, например, Мужчина, Женщина, Друг, Политика, Нравы, Чиновник. Еще можно бы в нескольких строках очертить типы и изложить не только то, что следует говорить, но и то, кем следует казаться.

Прочитал в эти дни сказки Перро 7. Прелесть, прелесть! Что скажешь о такой фразе: "Комнатка была так мала, что негде было развернуть шлейф этого дивного платья". Необычайно выразительно, правда? А о такой: "Явились короли из всех стран: одни в портшезах, другие в кабриолетах, а из самых отдаленных - верхом на слонах, на тиграх, на орлах" 8. И только подумать, что пока существуют французы, Буало будет слыть более великим поэтом, чем этот человек 9. Во Франции поэзию приходится переряжать, ее здесь ненавидят 10, и из всех наших писателей разве что один Ронсар был просто поэтом, как ими бывали поэты в древности и как ими бывают в других странах.

Возможно, что все пластические формы уже описаны, обрисованы; это досталось первым. Нам же остается поведение человека, нечто более сложное, но куда труднее поддающееся требованиям формы. Поэтому я и думаю, что роман только нарождается, он ждет своего Гомера. Каким молодчиной был бы Бальзак, умей он писать! Лишь этого ему не хватало. Однако художник-мастер не сделал бы столько, не был бы способен на такую широту. Ах, кого недостает современному обществу, это не Христа, не Вашингтона, не Сократа, даже не Вольтера; недостает нам Аристофана, но публика побила бы его камнями; и потом, что проку беспокоиться обо всем этом, рассуждать, болтать? Будем писать, писать картины, не придумывая теорий, не заботясь ни о составе красок, ни о размерах холста, ни о долговечности наших творений.

205. ЛУИЗЕ КОЛЕ. 22 ДЕКАБРЯ 1852

Буйе недавно заставил меня исправить выражение "и в этой каше чувств, в которой он путался", потому что в чем-то жидком не путаются. Метафоры должны быть строгими и точными с начала до конца.

206. ЛУИЗЕ КОЛЕ. 27 ДЕКАБРЯ 1852

В эту минуту я охвачен ужасом и сел писать тебе, пожалуй, для того, чтобы не оставаться наедине с собою, как иной раз ночью, когда страшно, зажигаешь лампу. Не знаю, поймешь ли ты меня, но все это очень странно. Читала ты книгу Бальзака под названием "Луи Ламбер"? ' Я кончил ее пять минут назад, она меня ошеломила. Это история человека, который, размышляя о непостижимом, теряет рассудок. Она вонзилась в меня тысячью шипов, Ламбер этот - почти копия моего бедного Альфреда. Я нашел там наши фразы (времен оных), почти дословно: беседы двух друзей в коллеже - это те, что вели мы, или очень схожие. Там есть эпизод с похищенной товарищами рукописью и с рассуждениями репетитора - это случилось со мною и т. д. и т. д. Помнишь, я говорил тебе о метафизическом романе (предполагавшемся), где человек так много думает, что у него начинаются галлюцинации и под конец ему является призрак друга, дабы извлечь вывод (идеальный, абсолютный) из предпосылок (мирских, реальных) ? 2 Так вот, здесь намечена эта идея, и весь роман "Луи Ламбер"- предисловие к ней. В конце герой, одержимый мистической манией, хочет себя оскопить. Когда мне было девятнадцать лет, в разгар моих парижских терзаний, у меня тоже было такое желание (я покажу тебе на улице Вивьен лавку, перед которой однажды вечером я остановился, с неодолимою силой захваченный этой мыслью), после того как целых два года я жил, не видя женщин. (В прошлом году, когда я вам говорил о намерении уйти в монастырь, это во мне вновь забродили старые дрожжи.) Бывают минуты, когда испытываешь потребность причинить себе страдание, возненавидеть свою плоть, забросать ее грязью, настолько она тебе гадка. Не будь у меня любви к форме, я, быть может, стал бы великим мистиком. Прибавь сюда мои нервные припадки, которые не что иное, как невольно обрушивающиеся лавины мыслей, образов. Стихия психического тогда захлестывает меня, и сознание исчезает вместе с ощущением жизни. Я уверен, что знаю, как умирают. Я часто чувствовал, что душа меня покидает, как чувствуешь вытекающую из раны кровь. Из-за этой дьявольской книги мне всю ночь снился Альфред.

...Другое совпадение: мать показала мне (она вчера это обнаружила) в "Сельском враче" Бальзака такую же сцену, как в моей "Бовари": посещение кормилицы (я этой книги никогда не читал, как и "Луи Ламбера"). Те же детали, те же эффекты, тот же замысел, можно подумать, что я у него списал, не будь моя страница, скажу не хвалясь, бесконечно лучше сделана. Если бы все это узнал Дюкан, он сказал бы, что я сравниваю себя с Бальзаком, как и с Гете 4. Прежде, если находили, что я похож на г-на такого-то или г-на такого-то и т. д., мне бывало неприятно; теперь хуже, ведь речь идет о моей душе. Я нахожу ее повсюду, все отсылает мне ее отражение. Почему так?

"Луи Ламбер", как и "Бовари", начинается с поступления в коллеж, и там есть одна фраза, совершенно та же, что у меня; 5 вот где невзгоды коллежа описаны похлеще, чем в "Посмертной книге"!6

...Думаю, что моя "Бовари" пойдет; но мешает метафорический раж, который решительно меня одолевает. Сравнения пожирают меня, как вши; только и делаю, что их давлю; фразы мои кишат ими.

207. ЛУИЗЕ КОЛЕ. 29 ДЕКАБРЯ 1852

Внеси все указанные прежде исправления ', а также эти и отошли нам рукопись в удобном для чтения виде. Возможно, мы найдем там еще кое-что для переделки, но то будет уже в последний раз. По крайней мере, получится хорошая вещь, сочинение отделанное и волнующее, долговечное и твое. В рассказе есть захватывающая оригинальность. Думаю, его ждет успех в среде народной и в артистической; в нем есть обе стороны. Итак, терпение, терпение и надежда! Какое значение имеют все наши тревоги, наши слабости, медлительность созидания, а после - отвращение к своему детищу, если при этом мы неустанно идем вперед! Если поднимаешься, что толку думать о цели! Если скачешь галопом, зачем думать о постоялом дворе! Непрерывное это недовольство собой - не залог ли утонченности, не доказательство ли Веры! Если удается осуществить свой идеал хотя бы наполовину, ты уже создала нечто прекрасное, по крайней мере для других, если не для себя.

208. ЛУИЗЕ КОЛЕ. 12 ЯНВАРЯ 1853

Мне смертельно грустно, я безмерно удручен. Проклятая "Бовари" мучит меня, изводит. Буйе в последнее воскресенье сделал мне такие замечания об одном из характеров и о плане, что мне с ними не справиться; и хотя в его словах есть доля истины, чувствую, что противоположное тоже истинно. Ах, я так устал, я так обескуражен! Ты называешь меня мастером. Жалкий мастер!

Нет, все это, пожалуй, недостаточно изучено, ибо установление различий между мыслью и стилем - просто софизм. Все зависит от замысла. Что поделаешь! Буду продолжать, и возможно побыстрее, чтобы добиться единства. Бывают минуты, когда мне от всего этого хочется сдохнуть. Ах, вот теперь-то придется мне их узнать - эти муки Искусства.

...Я получил "Призраки" '. Первая часть хороша, но вторая слабее. Мне хотелось бы чего-то более жесткого. Если ты не торопишься, я отошлю их тебе в следующий раз с замечаниями.

209. ЛУИЗЕ КОЛЕ. 15 ЯНВАРЯ 1853

Пять дней писал одну страницу, это было на минувшей неделе, я забросил все, греческий, английский, только этим занимался. Что тревожит меня в моей книге, это занимательность - ее тут недостаточно. Нет событий. Я-то убежден, что идеи - это события. Знаю, ими труднее заинтересовать, но тогда виноват стиль. Итак, у меня сейчас пятьдесят страниц, где нет ни одного происшествия. Сплошная картина буржуазной жизни и бездейственной любви; любви тем более трудной для изображения, что она одновременно робка и глубока, но - увы! - без внутренних метаний, так как мой сударик - натура уравновешенная. В первой части у меня уже было нечто подобное: муж любит жену примерно так же, как ее любовник. Это две посредственности в одной и той же среде, и. однако, их надо сделать различными. Если удастся, получится, думаю, здорово - это все равно, что писать красками по краскам, без резких контуров, что гораздо легче. Но, боюсь, все эти тонкости будут утомительны, и читателю захочется побольше движения. Пусть, надо писать так, как задумано. Пожелай я ввести туда действие, я поступил бы в угоду системе и все бы испортил. Надо петь собственным голосом; мой голос никогда не будет ни драматическим, ни увлекательным. Уверен, впрочем, что все дело в стиле или, вернее, в повороте, в точке зрения.

Новость: наш Дюкан - офицер ордена Почетного легиона '. Вот уж, наверно, доволен! Когда он сравнивает себя со мною и смотрит, какой путь прошел с тех пор, как меня покинул, он, конечно, находит, что я далеко от него отстал и что он сильно продвинулся (внешне). Ты когда-нибудь еще увидишь, как он заполучит местечко и бросит эту глупую литературу. У него в голове все смешалось: женщины, орден, искусство, сапоги, все это вертится колесом на одном уровне и, если только продвигает, значит, важно. Чудесная эпоха (любопытные символы, как сказал бы папаша Мишле) 2, когда награждают орденами фотографов и отправляют в ссылку поэтов3 (представляешь, сколько надо было бы написать хороших картин, чтобы удостоиться этого офицерского креста?). Среди всех награжденных им писателей лишь один имеет степень командора - г-н Скриб! 4 Какая тут бездна иронии! И как изобилуют почести, когда нет чести!

...Знаешь ли, что тебе надо бы делать, моя старушка? Усвоить благочестивую привычку каждый день читать какого-нибудь классика не менее часа.

Что до французского стиха, лишь один поэт владел его фактурой, это Лафонтен. Гюго - пусть он поэт более великий - пришел позже, а в отношении прозы хорошо бы сотворить этакую смесь Рабле и Лабрюйера.

210. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 29-30 ЯНВАРЯ 1853.

Да, дорогая Муза, я должен был написать тебе длинное письмо, но я был в таком унынии и тоске, что не хватило сил. Может, это в меня проникает окружающий воздух, но чем дальше, тем все мрачнее на душе. Треклятый мой роман вгоняет меня в холодный пот. За пять месяцев, с конца августа, знаешь, сколько я написал? Шестьдесят пять страниц! И из них тридцать шесть после Манта! ' Перечитал все это третьего дня и ужаснулся, как мало и сколько стоило времени (уж не считая страданий).

Каждый абзац сам по себе хорош, и, я уверен, есть страницы безупречные. Но именно по этой причине нет движения. Это ряд отточенных, отделанных абзацев, где ни один не наползает на другой. Придется их развинчивать, ослаблять скрепы, как делают с мачтами на судах, когда надо, чтобы ветер лучше надувал паруса. Я извожу себя, пытаясь осуществить идеал, возможно, сам по себе абсурдный. Возможно, мой сюжет не согласуется с таким стилем. О, счастливые времена "Святого Антония", где вы? Тогда я писал всем своим существом! Наверно, дело в том, что места мало; фон был так размазан!

...Куда ни ступишь, угодишь в дерьмо. И мы еще долго будем спускаться в яму этого нужника. Пройдет немного лет, и люди настолько поглупеют, что этак лет через двадцать, думаю, буржуа эпохи Луи-Филиппа будут им казаться изысканными щеголями и аристократами. Все будут восхвалять свободу, искусство и манеры этой эпохи - а ее подлости оправдают, так как далеко их превзойдут. Когда ты истерзан сомнениями, когда ощущаешь в голове своей, как обветшали все известные формы, когда, наконец, ты сам себе в тягость, если бы можно было тогда освежить, по крайней мере, голову, высунувшись в окно! Но нет, ничто извне не ободряет. Напротив, напротив!

От чтения Рабле еще сильнее кипит во мне социальная желчь, и отсюда потребность излить ее; но я ей не даю ходу, и она, пожалуй, мешает мне, ибо моя "Бовари" вытянута по ниточке, зашнурована, сжата корсетом и связана так, что можно задохнуться. Счастливцы поэты, им можно изливаться в каком-нибудь сонете! Но злосчастные прозаики вроде меня вынуждены все прятать. Чтобы сказать что-то о себе, им надобны тома и подходящая сцена, удобный случай. У кого есть вкус, те и от этого воздерживаются, ибо говорить о себе - величайшая слабость.

Боюсь, однако, что из-за пресловутого этого вкуса приду к тому, что вообще не смогу писать. Мне теперь чудится, будто все слова не совпадают с мыслью, будто все фразы диссонируют. Не более снисходителен я и к другим. Перечитал несколько дней тому въезд Эвдора в Рим (из "Мучеников") 2, он слывет одним из лучших образцов французской литературы и действительно превосходен. Так вот, быть может, это и педантизм, но я нашел там пять-шесть вольностей, которых бы себе не разрешил. У кого же есть стиль? В чем он состоит? Я уже вовсе перестаю понимать, что это такое. Но нет, нет! Я чувствую его всем нутром.

211. ЛУИЗЕ КОЛЕ. 17 ФЕВРАЛЯ 1853

Сегодня, однако, снова взялся за "Бовари"; намечаю общие очертания, устанавливаю порядок эпизодов, от этого зависит все: нужен метод. Но двигается весьма туго, верней, не двигается. Мне надо немедля проделать нечто очень трудное, а именно - возбудить в себе ненависть, иногда охватывающую нас вдруг при виде неких людей, которых прежде мы не ненавидели. Чтобы хоть сносно описать такое, необходимо это почувствовать, а мне так трудно заставить себя чувствовать. С эрекцией мысли обстоит так же, как с эрекцией телесной: она по заказу не приходит! И потом я - тяжелая машина, меня нелегко завести! Столько требуется приготовлений и времени, чтобы вновь привести себя в движение!

...Урывками немного занимался греческим и латинским, но без усердия. Для вечернего чтения возьмусь снова за "Моралии" Плутарха '. Это неиссякаемые россыпи эрудиции и мыслей. Каким ученым можно бы стать, изучив хорошенько всего пять-шесть книг! Некоторое время на моем ночном столике лежал "Жиль Блаз" 2, теперь я с ним расстался. В целом это поверхностно (я разумею, с точки зрения психологии и поэзии). Впрочем, после Рабле все кажется тощим. И потом, это лишь уголок правды, всего один уголок. Но как сделано! И все равно, я люблю мясо посочнее, воды поглубже, стиль такой, чтобы рот был им полон, а мысли - чтобы в них потеряться.

212. ЛУИЗЕ КОЛЕ. 23 ФЕВРАЛЯ 1853

Не знаю, что получится из моей "Бовари", кажется, там не будет ни одной вялой фразы. Это уже немало. Гений дается богом, но талант зависит от нас. Имея ясный ум, любовь к предмету и постоянное терпение, можно со временем его обрести. Отделка (я разумею ее в высшем смысле слова) для мысли то же, чем была вода Стикса для тела Ахиллеса: придает неуязвимость и нетленность '.

Завтра у меня будет завтракать один молодой человек 2, которого Буйе приводил ко мне в воскресенье. Я знал его ребенком, когда ему было лет семь - десять. Его отец, бездарный чиновник, делал из него попугая и готовил к серьезным занятиям. Но, несмотря на все старания отца, он отнюдь не стал кретином (отец от этого в отчаянии) и проникся серьезным интересом к литературе. Он гюгоист, красный 3 и т. д. Отсюда - огорчение семьи, осуждение всех сограждан, презрение буржуа. Он уже давно хотел со мною познакомиться. Я его принял без церемоний, во всем откровенном дезабилье своих мыслей. Так надо поступать с ЛЮДЬМИ, приходящими понюхать нас любопытства ради. Если они шокированы, то больше не придут; если же вы понравились им, значит, они вас понимают.

Что до него, он показался мне довольно толковым юношей, но без жесткости, без той последовательности в мыслях, которая одна приводит к цели и помогает что-то создавать.

213. ЛУИЗЕ КОЛЕ. 27-28 ФЕВРАЛЯ 1853

По этим письмам я вижу, что волны искусства захватили тебя и ты колышешься среди зыбей духовных, подгоняемая могучими Аполлоновыми ветрами. Это хорошо, очень хорошо, это прекрасно. Если мы чего-то стоим, то лишь потому, что в нас дышит бог. Это и делает средних людей сильными, придает такую красоту народам в горячечные их дни, украшает некрасивых, очищает подлых: вера, любовь "Если бы у вас была вера, вы двигали бы горы" '. Тот, кто это сказал, изменил мир, ибо он не сомневался.

Сохраняй же всегда этот жар. Неослабное упорство в конце концов все одолеет, все сокрушит. Опять возвращаюсь к своему старому примеру, к Буало: этот негодяй будет жить столько же, сколько Мольер, сколько французский язык, а между тем среди поэтов он один из слабейших. Что ж он сделал? Держался своей линии до конца и придал своему столь ограниченному чувству Прекрасного все для него достижимое пластическое совершенство 2.

Твоей "Крестьянке" трудно появиться на свет. Что и понятно. Вот доказательство, что вещь хороша. Посредственным произведениям и людям случай благоволит. Но все значительное подобно дикобразу, от него шарахаются. Одно из доказательств, способных убедить меня в призвании Буйе,- если б я в нем сомневался,- то, что в Руане, на его родине, где его знают, ни один газетчик даже не упомянул его имени. Мне скажут, что они не могут его понять, и я это возражение принимаю, оно подтверждает мою правоту. Либо они ему завидуют, и с каким основанием! Точно так же наш друг Готье делает рекламу Э. Делессеру 3, которого едва знает, но словом не обмолвится о нашем друге Буйе. Ясно? Пошли завтра в любую газету твою измаявшуюся "Крестьянку", приделай к ней сентиментальный конец, дай условную природу, добродетельных поселян, несколько общих мест о морали и немного лунного света среди руин на потребу чувствительных душ, намешай туда банальных выражений, избитых сравнений, глупых мыслей - и пусть меня повесят, если ее не возьмут. Но, терпение - приходит время и для истины; она сама по себе обладает божественной силой, и ненавидящие ее сами же ее провозглашают. На оригинальность ополчались во все времена: однако она в конце концов входит во всеобщий обиход, и, сколько ни витийствуют, нападая на высшие классы, на аристократов, на богачей, все живут их мыслями, их хлебом. Гений, как сильная лошадь, тащит за собою человечество по путям идеи 4. Напрасно натягивает оно вожжи и, по глупости своей, раздирает удилами ему рот до крови. У этой лошади крепкие ноги, и она мчится без устали крупным галопом через пропасти и кручи.

Жду в понедельник утром "Акрополь" 5 и, так как надо спешить, прочту его и сразу отвезу в Руан к Буйе. Прочитаем вместе, и у него я напишу тебе, когда буду отсылать все.

Для всякого другого произведения такой метод работы не годился бы. Надо писать более хладнокровно. Не будем доверять тому особому возбуждению, что зовется вдохновением, в нем часто больше волнения нервов, чем силы мышц. В эту минуту, например, я чувствую себя в ударе, лоб пылает, фразы рождаются сами, еще два часа назад хотел сесть писать тебе, но с минуты на минуту откладывал - влекло к работе. Вместо одной мысли появляется шесть, и там, где надо бы дать самое простое изложение, приходит на ум сравнение. Уверен, что мог бы так работать до завтрашнего полудня и не устал бы. Но знаю я эти балы-маскарады воображения, откуда возвращаешься со смертью в душе, изнуренный, насмотревшись лишь всяческой фальши и наговорив глупостей. Все надо делать с холодком, не спеша.

...В четверг снова видел моего юношу 6, который теперь заинтересовал меня больше, чем в первый раз. Он рассказал мне немало интересного о своих сердечных делах. Он ищет (но наивно и без позы, стало быть, это достойно уважения) идеал, женщину такую, чтобы любить ее всю жизнь, вести с ней жизнь разумную, в окружении детей и без забот и т. д. Я был великолепен! Прямо папа римский, олимпиец! Я наставлял его с поистине великолепным апломбом. "Молодой человек",- сказал я ему, и т. д. ...Если покопаться, откуда мое хорошее состояние (нынешнее), то причин, пожалуй, две: первая, что я давеча виделся с этим славным малым, с человеком, говорящим на нашем языке; так приятно встретить в жизни соотечественников.

214. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 5-6 МАРТА 1853.

Завтра потолкуем об "Акрополе". А нынче вечером поговорим о себе и о других. И первое - откажись раз навсегда от системы работать торопливо, она вредна для здоровья и для мысли. Только тратишь попусту силы нервные и умственные. Приучи себя браться за дело заблаговременно, работать помедленней. Когда я бывал с тобою и ты при мне вносила исправления, ты не поверишь, милая Муза, как часто раздражала меня поспешность, с какой ты перескакивала от одной мысли к другой, то хваталась за синоним, то отбрасывала его и т. д. Надо уцепиться за что-то одно и этого держаться, пока не будешь довольна.

Ты восхищаешься фактурой стихов Буйе: он недавно потратил десять дней, чтобы изменить два стиха '. Конечно, это самый верный метод, чтобы издохнуть с голоду и чувствовать по временам ужасное желание разбить себе башку (если можно так выразиться), как это было со мною вчера весь вечер. Какая мучительная штука - долгий труд, если относиться к нему добросовестно! С тех пор как мы расстались, я написал 8 страниц, и, как подумаю, что мне осталось еще 250! что я и через год не кончу! и потом эти сомнения касательно целого, охватывающие вдруг посреди работы! Что за собачье ремесло! Что за проклятая мания! И все же благословим эту сладкую муку. Без нее осталось бы только умереть. Жизнь сносна лишь при условии, что в ней не участвуешь.

...Он 2 нашего круга, но не нашей крови. Он мечтает, однако ничего не пишет. Его волнуют социальные идеи; он забрал из публичного дома девицу, которую решил возродить, и т. д. Это пролагает пропасть между ним и мною. Один поступок, как порой одно слово, открывает вам глаза. Мои восторги идут по другому руслу, и все мои чудачества были всегда только арабесками, которые нанизывались на прямую линию одной-единственной идеи. Ему недостает жесткости.

...Что до "Посмертной книги", конец под стать началу. Как и ты, я был восхищен Крестом, Порцией, пледом и т. д.3 Он всунул туда даже сон, который ему приснился во время нашего путешествия; я видел, как он его залисывал,- он и трех фраз там не изменил. По отношению к милейшему Максиму у меня теперь нет никаких чувств. Та часть моего сердца, где он обитал, была пора-Лхена медленной гангреной и отмерла. Хороши или дурны его литературные приемы, хвалит он или клевещет, мне все безразлично, и презрения тут нет. Дело отнюдь не в гордыне, просто я ощущаю полную неспособность испытывать какие-либо чувства из-за него, к нему,- будь то дружба, ненависть, уважение или гнев. Он ушел из моей жизни, словно умер, не оставив даже сожаления. Так хотел бог - да будет он благословен!

...Ах, уж эти люди дела! деятели! как они утруждают себя и утомляют нас, а ради чего? И как глупо тщеславие, которое они черпают из своего бесплодного круговращения!

Практическая деятельность всегда была мне противна в высшей степени. Она, по-моему, относится к животной стороне существования (кто не испытывал усталости от своего тела! как тяжела бывает собственная плоть!). Но когда было нужно или когда мне хотелось, я ее вел, эту деятельность, и энергично, и живо, и с успехом! Ради его, Дюкана, ордена, я провернул в одно утро то, чего пять или шесть людей дела, которые там были, не могли сделать за полтора месяца. То же было и с моим братом, когда я раздобыл для него место4. Из Парижа, где я находился, я разнес вдрызг всю Медицинскую школу в Руане и устроил письмо именем короля к префекту, чтобы ускорить его решение. Наблюдавшие за мною друзья были потрясены моей наглостью и находчивостью. Папаша Дегаск (бывший пэр Франции, друг моего отца) настолько был поражен, что всерьез выразил желание устроить меня по Дипломатической части, утверждая, что у меня большие способности к интриге. Ах, когда можешь управиться с метафорой, не так уж трудно морочить глупцов. Неспособность людей мысли к делам - от избытка способностей. Для больших сосудов капля воды - ничто, а маленькие склянки она заполняет.

Но существует нам в утешение бег времени. Что осталось от всех деятелей, Александра, Людовика XIV и т. д. и самого Наполеона, столь еще близкого к нам? Мысль, подобно душе, вечна, а деятельность, подобно телу, смертна.

215. ЛУИЗЕ КОЛЕ. 9 МАРТА 1853

Я вовсе не собираюсь, дорогая Муза, настаивать на всех наших исправлениях '. Вероятно, при их многочисленности, там есть и неудачные, но общий дух верен. Исправь эти исправления, если найдешь повторения, но, по возможности, в том же смысле, как поступали и мы с твоими стихами. Что до повторений, я и впрямь припоминаю находящиеся по соседству.

On dirait qu'ils sont nus
Подумаешь, они наги
On eut dit... Подумал бы...
(об одежде). Ничего необходимого мы не упустили.

Не описывай Пропилеи 2. Подумай о том, что публика уже сыта ею по горло, этой архитектурой. Никто тебя не поблагодарит за столь скрупулезную точность. Искусство выше археологии, а у тебя и так уже столько колонн и т. д.! Пропускай, пропускай смелей. Или тебе непременно надо, чтобы посредственные стишки шли за этими двумя великолепными строками:

.......pour tailler de sa main
Les blocs du Pentelique aussi durs qvie l'airain.
.......чтобы своей рукой
Тесать из Пентелика глыбы тверже бронзы.

Бога ради, остановись на этом! Ты мне пишешь: "Их очертания можно угадать лишь по обломкам, мы не видим, как они стояли новые, образуя преддверие". Но какое это имеет значение? Того, что есть, вполне довольно. Я в этом уверен.

Не бойся, поэма твоя не грешит сухостью. Напротив, скуку может нагнать изобилие. Все эти детали: "образуя крылья, служа преддверием" и т. д.- надоедают. Слишком дидактично, и опять же - возвращаюсь все к тому же - непременно надо остановиться на приведенных выше стихах, которые я нахожу превосходными по силе й четкости. Тут, по крайней мере, фактура!

Итак, прими наши купюры. И только если мы оставили повторения, исправь их. Они были в первом куске (начальные гекзаметры), но у нас не хватило времени их изменить; так:

Diademe ethere
Диадема эфирная
и ниже
Corinthe couronnee... Sa tete illuminee...
Коринф увенчанный... Его глава украшена...

Примерно одна и та же мысль, но это не беда. Поговорим теперь о варварах: это важно.

Чтобы сделать этот кусок вполне хорошо, надо было бы не щадить два класса граждан, коих нам запрещено касаться: 1) священников, 2) самих академиков. Сии два рода свирепых хищников содеяли в отношении идеи Прекрасного (античной идеи) больше зла, чем все Аттилы и Аларихи. Стало быть, мы не можем изложить нашу мысль иначе как с бесчисленными смягчениями и изначальной недоговоренностью, которая ослабляет саму суть; мы вынуждены метить рядом с целью, а не в цель.

Твой кусок был неудачен. Он даже был дурно написан, вяло, да и растянуто и ничего (или слишком мало) не говорил о других варварах. Кусок Буйе, где вся вторая часть сделана нами двумя, кажется мне более пригодным. Если ты думаешь, что в нем заметят другую руку и что это может испортить дело, я умолкаю.

...Верь мне, все наши исправления глубоко обдуманы. Сперва мы занимались ими всю вторую половину четверга. Буйе над ними трудился пятницу, субботу и воскресенье. Затем мы еще раз все просмотрели и вечером принялись за работу. Что до меня, мне кажется, я в ней все ясно вижу. Если бы мы могли эту поэму тут же отдать переписать, клянусь, мы прислали бы тебе чистенький беловик.

216. ЛУИЗЕ КОЛЕ. 11 МАРТА 1853

Первым моим движением было отослать обратно твою рукопись без единого слова, раз наши замечания для тебя бесполезны и ты не хочешь (или не можешь) их понять. Что толку спрашивать нашего мнения и трепать нам нервы, если все это ведет лишь к потере времени и взаимным обвинениям?

Признаюсь, не сдерживай я себя, я наговорил бы тебе куда больше, вся эта история погружает меня в глубокую печаль. Как же должен я расценивать твою хвалебную критику по моему адресу, видя, что ты так странно заблуждаешься в собственных своих произведениях? И добро бы ради того, чтобы защищать нечто эксцентрическое! оригинальное! Это бы полбеды. Но нет! Ты всегда отстаиваешь банальности, глупости, в которых тонет твоя мысль, дурные ассонансы, банальные выражения. Ты разъяряешься из-за чепухи. Если я тебе говорю, что для латинского "sardonix" [сардоникс (лат.)] есть французское слово "sardoine", ты отвечаешь мне, что это похоже на "сардину"! и посему сочиняешь два жестких стиха:

Un sardonix... Сардоникс...
Un autre... Другой...,-

украшенных педантичным латинизмом. О, если бы "Ме-лениду" написала ты, то-то наворотила бы там учености! В своей страсти исправлять наши исправления ты добавляешь новые ошибки. Шелковый зонт. Греки не знали шелка либо он был настолько редок, что это одно и то же. Наконец, не упрямство ли в ответ на замечание о неблагозвучии стихов

II semble qu'il ondule en sa marehe legere Ainsi que sur la mer il glisse sur la terre.

Когда идет, колышется своей походкой легкой. Как будто по морю скользит, не по земле,-

писать вместо "по морю" - "sur les flots" ("по волнам") и т. д. и т. д.

Что ж я могу тебе сказать? Мне кажется, ты по всем статьям неправа. Где мы соединяем фразы, ты их разъединяешь! Что ж, оставляй свои "справа", "слева", "затем идут" и проч.

Твои технические возражения лишены всякого смысла. Видимо, целью твоей при сочинении "Акрополя" было сделать архитектурное описание. Как мне кажется, именно это тебя необычайно заботило.

Следовало бы мне здесь остановиться. Лишь одно соображение побуждает меня продолжить. Мне ли не знать, насколько, заканчивая произведение, бываешь им полон. Советую же тебе, постарайся еще раз хладнокровно посмотреть наши замечания.

От перечитывания рукописи у меня разыгрываются нервы. Какое упорство в отстаивании уродств!

Devant le Parthenon aboutissant enfin. И к Парфенону выйдя наконец.

Но после оборота в несовершенном виде этот пассаж лишен уже смысла. Колонны не походят на лебединые шеи! Вдобавок еще это "наконец", поверь, в последний раз я этим занимаюсь. Это уж чересчур! Надо было остановиться после сооружения Парфенона, и тогда вполне естественно прозвучало бы:

Le voila ce temple sans tache. Вот он, храм этот безупречный.

Мы слили здесь две строфы, но тебе нравится повторять одни и те же мысли, и в каких стихах!

Qui seul devine la beaute
Des dieux dont la voix de son frere
Rend seulee rimmortalite!
Один лишь он угадывает красоту
Богов, бессмертие которых
Выражает лишь голос его брата!

Голос, который выражает бессмертие богов, красоту которых угадывает другой! И Фидий (близнец Гомера, очаровательное выражение!), дважды повторенный.

L'apercoivent dressant Видят возносящийся,-

да нет же! Видят его султан вознесенным. Иначе впечатление такое, будто султан возносится в тот момент, когда его видят.

217. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 25-26 МАРТА 1853.

Твоя юная англичанка ', хоть я ее не знаю, внушает мне глубокую жалость - сколько придется ей испытать разочарований. Если она не дура, то в конце концов влюбится в какого-нибудь интригана с бледными ланитами, который декламирует стихи звездам, сравнивая их с женщинами; он проест ее деньги и потом бросит ее, прекрасные ее глаза будут проливать слезы, а сердце - изнывать от горя. Ах, как легко теряем мы в молодости свои сокровища! И подумать, что один лишь ветер подхватывает и уносит прекраснейшие вздохи души! Но есть ли что лучше и нежнее ветра? Я тоже был строением подобной архитектуры. Я был подобен соборам XV века, стрельчатым, пламенеющим. Я пил сидр из золоченого бокала. В комнате у меня был череп, на котором я начертал: "Бедный, пустой череп, что хочешь ты мне сказать своим оскалом?" 2 Между миром и мною как бы стоял некий витраж с огненными узорами, и все отражалось в моей душе, словно на каменных плитах храма, представая преображенно прекрасным и, однако, печальным, и доступ туда был открыт лишь красоте. То были сновидения более величавые и нарядные, чем кардиналы в пурпурных мантиях. Ах, какой рокот органа, какие гимны! и какой нежный аромат фимиама, лившийся из тысяч постоянно открытых курильниц! Когда состарюсь, буду писать обо всем этом и согреваться! Последую примеру тех, кто, отправляясь в долгое путешествие, идет проститься с дорогими могилами. Я же, прежде чем умереть, посещу вновь свои мечты.

..."Бовари" плетется себе понемножку, но все же двигается. Надеюсь, недели через две будет сделан большой шаг вперед. Многое перечитал. Стиль неровен, и чересчур видна система. Слишком заметны гайки, скрепляющие доски корабельного корпуса. Надо их ослабить. Но как? О, собачье ремесло!

218. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 27 МАРТА 1853.

Вещь Буйе ' превосходна, но это поэзия, и только. Восточная женщина - машина, ничего больше; для нее нет разницы, этот мужчина или другой. Курить, ходить в баню, красить себе ресницы и пить кофе - таков круг занятий, которым ограничивается ее существование.

...Я видел танцовщиц, чьи тела раскачивались с ритмичностью или бездушной исступленностью пальмового ствола. Эти глаза, такие глубокие, с густыми, как в море, тонами, не выражают ничего, кроме покоя, покоя и пустоты,- точно пустыня. Мужчины таковы же. Что за великолепные головы! Посмотришь, кажется, что там, внутри, ворочаются грандиознейшие мысли! Но дотроньтесь до нее, и вы услышите не больше чем звук порожней пивной кружки или пустого склепа.

В чем же причина величавости их форм, что ее порождает? Пожалуй, отсутствие страстей. Их красота - красота жующих жвачку быков, мчащихся борзых, парящих орлов. Наполняющее их чувство рока, убежденность в ничтожестве человека - вот что придает их поступкам, их позам, их взглядам этот облик величия и покорности судьбе. Свободные одежды, позволяющие делать любые движения, всегда соответствуют занятиям человека своим покроем, небу - своим цветом и т. д. И потом солнце! солнце! И колоссальная, всепожирающая скука! Когда я буду сочинять восточные стихи (а я тоже этим займусь, теперь это в моде, все их пишут), постараюсь особенно показать именно это. До сих пор Восток представлялся чем-то сверкающим, рычащим, страстным, грохочущим. Там видели только баядер и кривые сабли, фанатизм, сладострастие и т. д. Одним словом, тут мы еще на уровне Байрона . Я же почувствовал Восток по-иному. Меня, напротив, привлекает в нем эта бессознательная величавость и гармония несогласующихся вещей. Вспоминаю банщика, у которого на левой руке был серебряный браслет, а на правой - нарывной пластырь. Вот Восток подлинный и, следовательно, поэтичный: мошенники в лохмотьях с позументами, с ног до головы покрытые насекомыми. Оставьте же насекомых, на солнце они отливают золотыми арабесками. Ты мне говоришь, что клопы у Рушук-Ханем снижают ее в твоих глазах, а меня это и пленяло. Их тошнотворный запах смешивался с ароматом ее тела, лоснившегося от сандаловых благовоний. Мне нужна во всем капля горечи, непременный свист посреди триумфа, и чтобы в самом восторге было отчаяние. Это мне напоминает Яффу, где пахло лимонными деревьями и трупами; на разрытом кладбище виднелись полуистлевшие скелеты, а над нашими головами зеленые деревца раскачивали свои золотистые плоды. Не чувствуешь ли, сколько полноты в подобной поэзии и что в ней-то заключен великий синтез? Она утоляет все вожделения фантазии и мысли; после нее уже ничего не надо. Но люди со вкусом, люди, любящие прикрасы, подчистки, иллюзии, те, кто составляет руководства по анатомии для дам, кто создает доступную для всех науку, кокетливые чувства и приятное искусство,- они изменяют, выскребывают, очищают, и эти несчастные еще именуют себя классиками! Ах, как я хотел бы быть ученым! Какую прекрасную книгу написал бы я, озаглавив ее-"Об истолковании античного мира"! Потому что я уверен: я-то следую традиции; я только дополняю ее современным чувством. Но, повторяю, древние знать не знали пресловутого высокого штиля, для них не было ничего, о чем нельзя сказать. У Аристофана на сцене испражняются. В Софокловом "Аянте" кровь зарезанных животных струится вокруг плачущего Аянта 3. И когда подумаю, что Расина считали смельчаком за то, что он вставил "псов"! Правда, он облагородил их словом "свирепые" 4. Итак, будем стараться видеть вещи как они есть и не тщиться быть умнее господа бога. В старину думали, что сахар можно добывать только из сахарного тростника. Теперь его добывают почти из всего; то же и в поэзии. Будем извлекать ее из любого предмета, ибо она есть во всем и везде; нет такого атома материи, что не заключал бы в себе мысль; приучим себя смотреть на мир как на произведение искусства, приемам которого мы должны подражать в своих произведениях.

Возвращаюсь к Рушук. Мы-то думаем о ней, а она о нас не думает вовсе. Мы по поводу нее толкуем об эстетике, меж тем как этот милый и занятный путешественник, которого она удостоила принять на своем ложе, полностью исчез из ее памяти подобно многим другим. Ах, путешествуя, учишься скромности, понимаешь, как мало места ты занимаешь в мире.

Еще одно краткое замечание (по поводу восточных женщин) о женщинах, прежде чем говорить о другом. Женщина - создание мужчины. Бог сотворил самку, а мужчина создал женщину; она - результат цивилизации, создание искусственное. В странах, где отсутствует духовная культура, женщины не существует (ибо она - как человек - произведение искусства; не потому ли все великие общие идеи обозначаются существительными женского рода). Что за женщины были греческие куртизанки! Но каково было и греческое искусство! Как высоко должно было стоять существо, предназначенное для того, чтобы доставлять полное наслаждение какому-нибудь Платону или Фидию?

...Перечитываем Ронсара и восторгаемся им безмерно. Когда-нибудь мы его издадим; эта мысль - она принадлежит Буйе - мне очень нравится. В полном собрании стихов Ронсара есть сотни, нет, тысячи, сотни тысяч прекрасных мест, с которыми надо познакомить всех, и потом, мне хочется читать его и перечитывать в удобном издании. Я напишу предисловие. Соединив его в одной книге с тем, которое напишу к "Мелениде" и китайской повести, да еще с предисловием к моему "Лексикону прописных истин", я смогу выболтать все, что у меня накопилось по части критических мыслей . Это будет мне полезно и отобьет желание хвататься за любой повод, чтобы вступать в полемику. В предисловии к Ронсару я дам историю поэтического чувства во Франции и изложу, что подразумевается под этим понятием в нашей стране, в какой мере оно ей нужно, в какой мелкой монете его надо преподносить. Французы полностью лишены воображения. Если хочешь протащить поэзию, надо уметь ловко ее перерядить 6. Затем, в предисловии к книге Буйе, я вновь вернусь к этой мысли, вернее, продолжу ее и покажу, что эпическая поэма еще возможна, если только отказаться от всякого намерения создать ее 7. В заключение приведу несколько соображений о литературе будущего.

"Бовари" идет не бойко: за неделю две страницы!!! С отчаяния иногда готов разбить себе голову, если можно так выразиться. Нет, я добьюсь, добьюсь своего, но это будет трудно. Какой получится книга, не знаю, однако ручаюсь, она будет написана, если только я не заблуждаюсь по всем статьям, а это возможно.

Мои муки при сочинении некоторых мест связаны с изображаемой средой (как всегда). Иногда это нечто настолько тонкое, что мне самому трудно себя понять. Но именно потому эти мысли надо выразить поясней. И потом, выражать пошлости так, чтобы было и точно и просто! - это мучительно.

...Нынче утром прочитал несколько отрывков из комедии Ожье 8. Ну, право же, этот малый - истинный антипоэт! К чему передавать стихами подобные мысли? Что за ложное искусство! И какое отсутствие подлинной формы в пресловутой внешней форме! Ах, просто эти молодцы Держатся старого сравнения: форма - это плащ. Э, нет! Форма - сама плоть мысли, как мысль - душа формы, ее жизнь. Чем крупнее грудные мышцы, тем легче дышать.

Будет очень мило с твоей стороны, если пришлешь нам к следующей субботе томик Леконта 9, мы бы почитали его в воскресенье. Я питаю симпатию к этому малому. Стало быть, есть еще порядочные люди! люди с убеждениями! Отсюда исходит все - от убеждений. Будь современная литература только нравственной, она бы окрепла. Исчезли бы плагиат, подражание, невежество, непомерные претензии. Критика стала бы полезной, а искусство искренним - это было бы потребностью, а не спекуляцией, как ныне.

...А у меня - чем трудней писать, тем больше отвага (она-то и спасает меня от педантизма, в который я наверняка впал бы). Планов сочинений у меня хватит до конца дней моих, и если порою бывают тяжкие минуты, когда я чуть не рычу от ярости, зато бывают и другие, когда с трудом сдерживаю ликование. Нечто глубинное, бесконечно сладострастное изливается бурными порывами, как некие извержения души. Я увлечен, опьянен собственной мыслью, словно из какой-то внутренней отдушины наплывает на меня теплая волна благовоний. Очень многого я не достигну никогда, я знаю, чего мне недостает. Но задача, которую я ставлю себе, будет осуществлена другим. Я укажу путь кому-то более одаренному, более призванному. Желание придать прозе ритм стиха10 (притом что она остается прозой, и настоящей) и описывать обыденную жизнь так, как пишут историю или эпопею (не извращая сюжет),- не нелепость ли это? Такой вопрос я задаю себе порой. Но, быть может, это также большая смелость и очень оригинально! Я хорошо чувствую, в чем я слаб. (Ах, будь мне пятнадцать лет!) Не беда, все равно я чего-нибудь достигну хотя бы своим упорством. И потом,- кто знает? - быть может, я когда-нибудь найду нужный мне мотив, мелодию полностью для моего голоса, не выше и не ниже. Как бы там ни было, я проживу жизнь достойно, а временами восхитительно.

Есть у Лабрюйера одна мысль, которой я следую: "Хороший писатель полагает, что пишет разумно" ". Вот то, чего и я хочу,- писать разумно, и в этом уже довольно честолюбия. Однако весьма грустно видеть, как великие люди легко достигают эффекта помимо всякого Мастерства. Есть ли что-нибудь хуже построенное, чем многие вещи Рабле, Сервантеса, Мольера и Гюго? Зато какие разящие удары! Сколько мощи в одном-единственном слове! Нам-то приходится громоздить один на другой кучу маленьких камешков, чтобы соорудить наши пирамиды, не составляющие и сотой части их пирамид, сделанных из цельных глыб. Но кто желает подражать приемам этих гениев, погубит себя. Они же, напротив, велики потому, что у них нет никаких приемов. У Гюго их много, и это его умаляет. Он не разнообразен, в высоту он стремится больше, чем вширь.

...Ты пишешь о египетских летучих мышах, сквозь серые крылья которых просвечивает небесная лазурь 12. Будем же поступать, как поступал я: сквозь уродство существования всегда будем созерцать великую лазурь поэзии, там, в вышине, она пребывает неизменно, меж тем как все меняется и все проходит.

219. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 31 МАРТА 1853.

8 моей жизни было всего два-три года, когда я был в полном расцвете (примерно лет с семнадцати до девятнадцати). Я был великолепен - теперь я могу это сказать,- я мог привлечь взгляды целого театрального зала, как случилось в Руане, на премьере "Рюи Блаза" '. Но с тех пор я ужасно как износился. Иногда по утрам пугаюсь самого себя - столько морщин, такой истрепанный вид. Ах, бедная Муза, тебе надо было явиться в те годы. Но я бы тогда от такой любви стал сумасшедшим, хуже того, переполненным гордостью болваном. Если я все же храню в себе жаркий огонь, это потому, что долгое время держал печные свои отдушины закрытыми. Все, что не было растрачено, может теперь пригодиться. У меня осталось достаточно сердца, чтобы напитать им все мои произведения. Нет, я нисколько не сожалею о своей молодости. Я так жестоко тосковал! Я так мечтал о самоубийстве! Меня снедали все мыслимые виды меланхолии. Нервный недуг пошел мне на пользу; он сместил все это в телесную область, и голова моя остыла; к тому же благодаря ему я узнал любопытные психологические феномены, о которых никто понятия не имеет или, вернее, которых никто не испытал. Когда-нибудь я с ним расквитаюсь, использовав его в книге (том самом метафизическом романе с видениями, о котором я тебе говорил) 2. Но так как этот сюжет внушает мне страх, надо, ради самосохранения, выждать, пока я отдалюсь от тех впечатлений,- тогда я смогу вызывать их в себе искусственно, в мыслях, а значит, без вреда для себя и для своего произведения!

О твоей идее журнала 3 - вот мое мнение: все на свете журналы имели намерение быть добродетельными; ни один не был. Даже у "Ревю де Пари" (в проекте) были те же идеи, какие излагаешь ты, и там весьма решительно собирались им следовать. Даешь себе клятву быть целомудренным, держишься день, два, а потом... а потом... природа! побочные соображения! друзья! враги! Разве не должны мы "продвигать" одних и "разносить" других? Допускаю даже, что некоторое время придерживаются программы; тогда публика начинает скучать, сокращается подписка. Потом вам начинают советовать чуть свернуть вбок; послушаешься разок ради пробы, да так и продолжаешь по привычке. Наконец, нет ничего пагубней, чем возможность все говорить и наличие удобного стока для твоих излияний. Становишься к себе весьма снисходителен, а друзья, дабы ты отвечал им тем же, снисходительны к тебе. Вот так и опускаешься все ниже самым простодушным образом. Образцовый журнал был бы прекрасным творением и потребовал бы не меньше, чем целую жизнь человека гениального. Директор журнала должен быть чем-то вроде патриарха - диктатором в своем журнале, с большим моральным авторитетом, приобретенным своим творчеством. А вести дело сообща невозможно, потому что сразу начинается неразбериха. Люди много болтают, тратят весь свой талант на то, чтобы швырять рикошетом по реке медяки, а между тем, будь мы бережливей, можно было бы скопить на покупку красивых ферм и прекрасных замков.

То, что ты мне говоришь, говорил и Дюкан: а погляди, что они сделали. Не будем считать себя сильней, чем они,- они впали в грех, как впали бы в грех и мы, поддавшись обстоятельствам и потому что само дело толкает по наклонной плоскости. Журнал - в общем та же лавка. А поскольку это лавка, приходная книга берет верх над книгами, и вопрос клиентуры рано или поздно заслоняет все прочие. Конечно, я знаю, что в нынешнее время нигде нельзя печататься и что все существующие журналы - гнусные шлюхи с замашками кокеток... Ну что ж, надо делать, как ты и делаешь,- издаваться отдельной книгой (это куда лучше) и пребывать в одиночестве. Что за надобность впрягаться с другими к одному дышлу и трусить вместе с упряжкой омнибуса, когда можешь оставаться лошадкой для тильбюри? Что до меня, буду очень рад, если твоя идея осуществится. Но коль речь о том, чтобы делом участвовать в чем бы то ни было на сей земле,- нет! нет! тысячу раз нет! Я не больше желаю быть членом журнала, общества, кружка или академии, чем муниципальным советником или офицером Национальной гвардии. И потом, пришлось бы выносить суждения, быть критиком; а я считаю это неблагородным по самой сути и занятием, которое надо предоставлять тем, у кого нет иного. Впрочем, смотри сама. Дело было бы неплохое, и я желаю ему успеха. Ты, разумеется, понимаешь, что я бы тут мог извлечь выгоду, и потому говорю так из соображений не личных, но скорее эстетических и инстинктивных, нравственных.

Почтенный де Лиль, судя по тому, что ты о нем пи-nienib, мне нравится. Люблю людей резких и исступленных. Ничего великого нельзя совершить без фанатизма. Фанатизм - это и есть религия; и философы XVIII века, ополчась на первый, разрушали вторую. Фанатизм - это вера, вера как таковая, вера пламенная, та, что творит и действует. Религия же - меняющееся воззрение, нечто изобретенное людьми, короче - идея; а фанатизм - чувство. Что менялось на земле, так это догматы, истории про Вишну, Ормазда 4, Юпитера, Иисуса Христа. Но что не менялось - это амулеты, священные источники, даропри-ношения и т. д., брамины, дервиши, отшельники, словом - вера в нечто стоящее выше жизни и потребность отдаться под покровительство этой силы. В Искусстве также есть свой фанатизм - художественное чувство. Поэзия - это способ восприятия внешнего мира, особый орган, который просеивает материю и, не изменяя, преображает ее. Так вот, если вы видите мир исключительно сквозь эти очки, он будет окрашен в их цвет, и слова, выражающие ваше чувство, окажутся в неизбежном соотношении с его причиной. Если хочешь сделать дело хорошо, надо, чтобы оно вошло в тебя, в твой организм. У ботаника и руки, и глаза, и голова должны быть устроены иначе, чем у астронома, он должен видеть звезды только в их соотношении с травами. Из такого сочетания врожденного и благоприобретенного и возникает ощущение, образ, привкус, проблеск - короче, озарение. Сколько раз слышал я от отца, что он угадывает болезнь, сам не зная почему и на основе каких данных! И то же чувство, какое велело ему инстинктивно назначать лекарство, нам должно подсказывать нужное слово. Этого достигает лишь тот, кто, во-первых, рожден для своего ремесла и, во-вторых, кто им занимался ревностно и долго.

Мы дивимся старикам века Людовика XIV. но они отнюдь не были гениями. Читая их, не холодеешь от восторга, тебе не кажется, что они были людьми сверхчеловеческой мощи, как бывает при чтении Гомера, Рабле, особенно Шекспира, о нет! Но какая добросовестность! Как стараются они найти для своих мыслей точные выражения! Сколько труда! Сколько помарок! Как они советовались друг с другом! Как знали латынь! Как медленно читали! Потому-то их мысль выражена вся, форма полна, насыщена и напичкана до того, что вот-вот треснет. Но тут степеней нет: одно хорошее стоит другого хорошего. Ла-фонтен будет жить столько, сколько Данте, а Буало - сколько Боссюэ или даже Гюго.

А знаешь, ты в конце концов взбудоражила меня своей англичанкой!5 Это же прелестная девушка! Ее яростные патетические речи мне пришлись по душе. Ты пишешь, что она аристократка. Тем лучше, это не всем дано. Да разве и мы все не аристократы, то ли худшей, то ли лучшей породы? Глупо лишь желание быть аристократом. Что до меня, я ненавижу толпу, стадо. Она всегда кажется мне либо тупой, либо гнусно жестокой. Вот почему коллективные пожертвования, филантропическое милосердие, подписки и т. д. мне противны. Они извращают милостыню, сиречь умиленное чувство человека к человеку, непосредственное общение, возникающее между просящим и тобою. Толпа мне нравилась лишь в дни мятежа. Да и то, если приглядеться, в ней множество вожаков, поджигателей. Возможно, все там куда более искусственно, чем мы думаем. Но все равно, в такие дни в воздухе веет сильным, свежим ветром. Чувствуешь себя опьяненным поэзией человечества, столь же бескрайней, как поэзия природы, и более пламенной.

...Возвращаюсь к журналу. Будь у меня много лишнего времени и денег, я бы весьма охотно взялся участвовать в каком-нибудь журнале на некоторое время. Но вот как я мыслю себе это дело: главное - смелость и полная независимость; чтобы не было у меня ни друзей, ни обязанности оказывать услуги. Все атаки на мое перо я парировал бы ударами шпаги, мой журнал был бы гильотиной. Я стремился бы ужаснуть литераторов самою правдой. Но к чему? Лучше все это изложить в большом произведении; и затем, ставить себя судьею прекрасного и безобразного кажется мне прегадкой ролью. К чему это ведет, как не к позе?

...Есть множество тем, от которых мне тошно, с какого конца за них ни возьмись. (Наверно, потому, что идею надо брать не с конца, а с середины.) Например: Вольтер, магнетизм, Наполеон, революция, католицизм и т. п.- говорят ли о них хорошее или дурное, это одинаково меня бесит. Всякое суждение в большинстве случаев кажется мне тут глупостью. Что прекрасно в естественных науках - они не стараются что-либо доказывать. Зато какое море фактов и какой простор для мысли! К людям надо подходить как к мастодонтам и крокодилам. Разве кто-нибудь возмущается бивнями одних или челюстями других? Покажите их, сделайте чучела, заспиртуйте, вот и все; но оценивать - увольте. Да сами-то вы кто, жалкие лягушата?

220. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 6 АПРЕЛЯ 1853.

Вот уже три дня, как я ворочаюсь на всех моих диванах и креслах, принимаю всевозможные позы, придумывая, что написать\ Бывают страшные мгновения, когда нить рвется, когда кажется, что катушка пуста. Но нынче вечером что-то начало брезжить. А сколько потерянного времени! Как медленно я двигаюсь! И заметит ли кто-нибудь все те хитрые комбинации, которых потребовала у меня такая простая книга? Какая сложная механика нужна для естественности, сколько уловок, чтобы быть правдивым! Знаешь ли, дорогая Муза, сколько я с нового года сделал страниц? Тридцать девять. А с тех пор, как с тобою простился? Двадцать две. Ужасно хочется, прежде чем трогаться с места, закончить наконец этот дьявольский кусок, над которым сижу с самого сентября (это будет конец первой половины второй части). Осталось страниц пятнадцать... Потому и двигаюсь так медленно, что в этой книге ничто не идет от меня; никогда моя личность не была мне столь ненужной '. Быть может, после этого я смогу написать вещи посильнее (и я на это очень надеюсь), но с трудом могу вообразить, что они будут сделаны искуснее. Здесь все от головы. Пусть меня ждет неудача, все равно это упражнение будет полезно. Ведь для меня естественно то, что другим кажется неестественным,- все необычайное, фантастическое, этакий рык метафизический, мифологический. "Святой Антоний" не потребовал и четверти того напряжения ума, которого стоит мне "Бовари". Там я изливал себя: писать его было для меня только удовольствием, и полтора года, которые я потратил на те пятьсот страниц, были полны самого глубокого наслаждения, какого я не испытывал за всю свою жизнь. Сама суди, я ежеминутно должен влезать в шкуру антипатичных мне людей. Вот уже полгода я занят платонической любовью, а в данную минуту впадаю в благочестивый экстаз при звуке колоколов и мне хочется пойти к исповеди!

...Вчера получил "Посмертную книгу" с надписью: "На намять о дружбе" 2. Я ему тотчас коротко ответил, чтобы поблагодарить, и написал, что от суждения пока воздерживаюсь из страха, как бы он не понял ложно мою мысль, а высказать в нескольких строках свое мнение так, чтобы он понял, не могу и полагаю, что беседа будет для этого удобней. Итак, я ответил на его любезность, не уронив себя и не солгав. Если ему угодно будет знать мое мнение и он об этом попросит, выскажусь прямо и откровенно, даю тебе слово; но он, скорее всего, на такой риск не пойдет.

...Прочитал Леконта. Да, этот малый мне по душе: у него большое дыхание, он - из чистых. Его предисловие можно было бы развить на сотню страниц, но мне кажется, по мысли оно неверно. Надо не возвращаться к антич-ностн, а заимствовать ее приемы. Что все мы после Софокла - татуированные дикари, это возможно. Но в Искусстве есть еще кое-что, кроме прямых линий it гладких поверхностей 3. Да. ,шаю. пластичность стиля неспособна охватить идею целиком. Но кто виноват? Язык. У нас избыток предметов и недостаточно форм. В этом мука для тех, кто мыслит. Однако надо все принимать, и все запечатлевать, и находить себе точку опоры прежде всего в настоящем. Вот почему я думаю, что "Ископаемые" Буйе - вещь очень сильная. Он идет по путям поэзии будущего. Литература чем дальше, тем больше будет усваивать черты науки; она будет прежде всего описывающей, что не значит дидактической . Надо писать картины, изображать натуру как она есть, но картины полные, чтоб были и лицо и изнанка.

Есть в этом предисловии знатная брань по адресу современных художников 5. а в томике - две чудесные вощи (Fie считая мелких изъянов): "Dies irae" ["День гнева" (лат)] и "Полдень" Он знает, что такое хороший стих, но удачные строки рассеяны тут и там, ткань в целом рыхлая, композиция отдельных вещей недостаточно сжата. Возвышенности ума больше, нежели последовательности и глубины. Он скорее мечтатель, чем философ, скорее поэт, чем художник. Но он поэт настоящий и благородной породы. Не хватает ему глубокого знания французского языка, я разумею, полного понимания размеров своего орудия и всех его возможностей. Он недостаточно читал французских классиков. Нет сжатости и четкости, нет способности заставить увидеть, отсутствует рельефность, и даже краски имеют какой-то сероватый налет. Но величие! величие! и то. что всего ценнее,- устремленность ввысь. Его ведический гимн к Сурье 6 превосходен. Сколько емуГоворят, Ламартин помирает. Оплакивать его не буду (не знаю у него ничего равного "Полудню" Леконта). Нет у меня ни малейшей симпатии к этому писателю без ритма, к этому государственному деятелю без инициативы. Это ему мы обязаны всеми голубыми пошлостями чахоточной лирики и его должны благодарить за Империю: 7 человек под стать посредственностям и любящий их... И потом, человек, который сравнивает Фенелона с Гомером и не любит стихов Лафонтена, как писатель обречен 8. От Ламартина останется не больше, чем на полтомика отдельных стихотворешш. Это ум-евнух у него нет (...), он всегда мочился только чистой водичкой.

При всем удовольствии от томика Леконта я не решился ему написать. Так радостно встретить человека, любящего Искусство ради самого Искусства! Но я сказал себе: к чему? Обычно все эти добрые порывы подводят. И потом, я не вполне разделяю его теоретические идеи; даром что они мои, но у него доведены до чрезмерности. Получилось, как со стариком Гюго, я не решился ему написать без повода, только по внутренней потребности.

221. ЛУИЗЕ КОЛЕ. 10 АПРЕЛЯ 1853

Многие руанцы и не подозревают о моем существовании. Я так хорошо следовал максиме Эпиктета: "Скрывай свою жизнь" ', что живу, словно уже похоронен. Единственный шанс дать себя узнать - это издать "Бова-рн"; и тогда мои земляки поднимут вой - нормандский колорит книги будет таким достоверным, что они вознегодуют.

...Боже, как мне опостылела моя "Бовари"! Дохожу порой до убеждения, что писать невозможно. Надо сочинить диалог моей дамочки со священником, диалог пошлый и неуклюжий, и, так как фон серый, тем более точен должен быть язык 2. Мне не хватает идей и слов. Есть только ощущение. Буйе, впрочем, уверяет, что мой план хорош, но я чувствую себя подавленным. После каждого пассажа надеюсь, что дальше пойдет быстрей, а там возникают новые помехи! Но когда-нибудь это же кончится, раньше или позже.

222. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 13-14 АПРЕЛЯ 1853.

Да оставь ты этот стих, как он есть! ' "От всякой юбки" и т. д. Что за беда, что напоминает Беранже! Стих - в колорите пассажа, в котором находится, а в этом все: деталь должна входить в целое. Твое исправление "avait la tete en feu" ("голова его пылала") - неудачно, пылала у него вовсе не голова. К тому же

Tout cotillon mettait Gros-Pierre en feu. От всякой юбки был Гро-Пьер в огне,-

гораздо лучше по ритму, превосходно, это оставь. Поразительно, какие на тебя иногда находят помрачения! Также и

II eut la soif qu'on puise dans l'ivresse.
Он жаждой исходил, что черпается в опьяненье,-

весьма плоско, хотя ты утверждаешь, что это "создает образ". Как ты не видишь, что это банальнейшая ходячая фраза - "жажда черпается в опьяненье"? Жажда, которую черпают,- избитая метафора, да и не метафора вовсе! Жажду черпают в опьяненье? Нет, нет, тысячу раз нет! Ах, Муза ты разэтакая, какая ты, право, странная! Оставь свой стих, такой простой, без претензий и со скрытым терпко-эротическим смыслом: "II souhaitait d'y revenir sans cesse" ("желал он вновь и вновь к тому вернуться"). Думаю только, что "II souhaitait у revenir sans cesse" ("желал он вновь и вновь туда вернуться") будет изящней. Впрочем, это не так уж важно.

...Силу произведения составляет то, что в просторечии называют мочью, то есть длящаяся энергия, которая пронизывает его с начала и до конца и не ослабевает.

...Если предположить, что ты рожден хотя бы со средним дарованием (и к этому еще наделен верным суждением), ну как тут отказаться от мысли, что в конце концов упорный груд, время, страсть, жертвы всякого рода помогут тебе создать нечто стоящее? Полно! Иначе было бы все слишком глупо! Литература (как мы ее понимаем) была бы тогда занятием для идиота. Все равно что ласкать полено и высиживать камни. Ведь когда трудишься, имея наши убеждения (по крайней мере, мои), нас не поддерживает ничто, да, ничто - ни надежда на деньги, ни надежда на славу, ни даже на бессмертие (хотя знаю: чтобы его достигнуть, надо в него верить). Но от всех этих светочей становится потом еще темней, и я от них отворачиваюсь. Нет, меня поддерживает одно - убеждение, что я на верном пути, а если на верном, значит, и на благом, я исполняю долг, я делаю справедливое дело. Разве я выбирал? Разве я виноват? Кто меня заставляет? Разве не был я жестоко наказан за свою борьбу с этой страстью? Итак, надо писать, как чувствуешь, надо быть уверенным, что чувствуешь правильно, и плевать на все прочее в мире.

Полно, Муза, надейся, надейся. Ты еще не исполнила своего дела. А знаешь, мне очень нравится величать тебя Музой, в этом имени для меня сливаются две идеи. Как в одной фразе Гюго (в его письме): "Солнце мне улыбается, и я улыбаюсь солнцу" 2. Поэзия приводит мне на ум тебя, а ты - поэзию. Большую часть дня провел, размышляя о тебе и о твоей "Крестьянке". Уверенность в том, что я помог сделать превосходной вещь почти превосходную, доставляет мне радость. Я много думал о том, что тебе делать дальше. Слушай внимательно и обдумай: в тебе есть две струны - чувство драматического, не эффектно театрального, но по существу, а это выше, и инстинктивное ощущение колорита, рельефности (а это само собой не дается). Два эти достоинства были скованы и еще до сих пор скованы двумя недостатками, из коих одним тебя наградили, а другой присущ твоему полу. Первый - это философствование, сентенциозность, выпады политические, социальные, демократические и т. д., вся эта шелуха, которая идет от Вольтера и от которой сам папаша Гюго не свободен. Другая слабость - это туманность, женская тяга к нежному. Дойдя до нынешнего твоего уровня, надо уж следить, чтобы от белья не пахло молоком. Итак, сделай милость, срежь у себя монтаньярскую бородавку 3. а также сдави, сожми груди своего сердца, чтобы видны были мускулы, а не молочная железа. До сих пор все твои произведения, наподобие Мелюзины4 (женщины сверху и змеи ниже пояса), были хороши лишь до определенного места, а дальше хвост волочился в бессильных извивах. А ведь как славно, милая моя Муза, что можно вот так высказать друг другу все, что думаешь, а? Да, как славно, что у меня есть ты, ведь ты единственная женщина, которой мужчина может писать подобные вещи.

...Начинаю наконец видеть чуть яснее треклятый диалог со священником 5. Но, признаюсь, бывают минуты, когда меня просто физически тошнит,- настолько пошло все окружающее. Хочу изобразить следующую ситуацию: моя дамочка, в порыве благочестия, идет в церковь; у входа она встречает священника, и тот в диалоге с нею (без определенной темы) выказывает себя таким глупым, плоским, бездарным, неопрятным, что ей становится противно, и уходит она, утратив веру. А мой священник очень неплохой человек, даже превосходный, но он думает только о физической стороне (о страданиях бедных, у кого нет хлеба и дров) и не догадывается о терзаниях моральных, о смутных мистических устремлениях; сам он весьма целомудрен и добросовестно исполняет все свои обязанности. Это должно занять шесть или семь страниц, самое большее, причем без единого авторского размышления или анализа ситуации (сплошь прямая речь). Вдобавок я считаю, что ставить в диалоге тире вместо "он сказал, он ответил" - очень некрасиво, вот и посуди, как трудно избегать повторения одних и тех же оборотов. Теперь ты посвящена в мои страдания, длящиеся вот уже две недели.

223. ЛУИЗЕ КОЛЕ. 16 АПРЕЛЯ 1853

Изнемогаю от трудов, от усталости и досады. Эта книга меня убивает; больше не буду писать ничего подобного. Трудности таковы, что временами теряю голову. Нет, больше меня не заманишь писать о буржуа. Зловоние среды вызывает у меня тошноту. Самые пошлые вещи мучительно писать именно из-за их пошлости, и, как погляжу, сколько чистых страниц осталось еще заполнить, прихожу в ужас.

224. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ. 26-27 4ПРЕЛЯ 1853.

Милейший папаша Беранже! Думаю, что "Крестьянка" pro слегка ошарашит. Вот поэзия о народе, какой этот буржуа никогда не писал. У него, у Беранже, лапы грязны! А в литературе чистые руки - достоинство очень важное. Есть люди (например, Мюссе), у кого это было почти единственным достоинством, или по меньшей мере половиною их достоинств. Впрочем, о поэтах судят по их поклонникам, а вот уже тридцать лет, как все, что есть во Франции наихудшего по части поэтического вкуса, млеет от Беранже. Он и Ламартин не раз приводили меня в бешенство своими поклонниками. Вспоминаю, как много лет аазад, в 1840 году, в Аяччо, я осмелился утверждать один против полутора десятка человек - это было у префекта,- что Беранже поэт заурядный и третьестепенный. Уверен, что все общество сочло меня дурно воспитанным школьником. Ах, "Беднота"! "Беднота"! Какая широта!.. Бедного моего Альфреда это доводило до чертиков. Впрочем, потомство не преминет жестоко отвернуться от всех этих людей, которые желали "быть полезными" и пели во имя некоего дела. Потомство уже не думает ни о Шатоб-риане с его обновленным христианством, ни о Беранже с его дешевым вольнодумством, вскоре оно позабудет даже Ламартина с его религиозной всечеловечностью. Истина никогда не бывает в настоящем. Кто за него держится, с ним погибает.

Я даже думаю, что в наши дни у мыслителя (а что такое художник, если не трижды мыслитель?) не должно быть ни религии, ни отечества, ни даже социального убеждения. Истина абсолютного сомнения, по-моему, доказана ныне настолько четко, что высказывать ее было бы почти глупостью. Буйе как-то мне говорил, что испытывает потребность отречься публично, в письменной форме и с доводами, от двух своих качеств - христианина и француза, и затем сбежать из Европы, да так, чтобы никогда о ней больше не слышать, буде возможно. Да, вы-горланить огромное презрение, подступающее к горлу,- то-то облегчение. Где оно, честное дело, которым можно не скажу загореться, но хотя бы заинтересоваться в нынешнее-то время?

...Читаю теперь в постели Монтеня. Не знаю книги более спокойной и более располагающей к покою. Сколько здоровья и благочестия! Если эта книга есть у тебя, прочти сейчас же главу о Демокрите и Гераклите и подумай над последним абзацем 2. В печальные эпохи вроде нашей надо быть стоиком.

...Есть у меня тирада Омэ о воспитании детей 3 (я ее сейчас пишу), которая, думаю, будет смешить. Я ее нахожу совершенно гротескной, но наверняка попаду впросак, так как для буржуа все это звучит вполне разумно.

225. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 17 МАЯ 1853

До чего плох "Жослен"! ' Перечитай его. Невероятно много закругленных полустиший, стихов с пустыми перифразами. Когда ему надо рисовать обыденное в жизни, он пошлее пошлого. Отвратительная поэзия, худосочная, бел внутреннего огня. В его фразах нет ни мускулов, ни крови. И какой странный взгляд на человеческое существование! Какие замутненные очки! Но зато потом уж мы всласть натешились Лафонтеном! Его стоит выучить наизусть с начала до конца. "Влюбленная куртизанка" 2 - какие это стихи! какие стихи! сколько изящества и стиля! Во всем Ламартине нет ни единой черты человечной и трогательной в обычном смысле слова, что сравнилась бы со сценой, где Констанция целует ноги своему возлюбленному. Вот где, по крайней мере, есть сердце! И поэзия! Потому что устанавливать различия между ними, в конце концов, пустое занятие для тех, у кого нет ни сердца, ни поэзии. Перечитай эту сказку, вдумываясь в каждое слово, в каждую фразу. Что за прелесть в повествовании, в его переходах!! И подумать, что сказки Лафонтена все еще считаются дурной книгой! похабной книгой). 3 Ах, в тираниях хорошо уж то, что они осуществляют месть за многих бессильных. Я так раздражен тупостью толпы, что нахожу справедливыми все удары, которые сыплются на нее.

Задача современной критики - вновь поднять Искусство на его пьедестал. Прекрасное нельзя опошлить, его можно только принизить, вот и все. Что сотворили с античностью, желая сделать ее доступной для детей? Нечто безмерно глупое! Зато всем так удобно пользоваться pxpurgata [очищенными изданиями (лат.)], изложениями, переводами, смягчающими оборотами! Карликам ведь так приятно смотреть на укороченных гигантов! Лучшее в искусстве всегда будет ускользать от натур посредственных, иначе говоря, от трех четвертей - да еще с лихвою - рода человеческого. Зачем же тогда искажать истину в угоду пошлости?

226. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 21 22 МАЯ 1853.

Ты пишешь об унынии бедняги де Лиля, у которого нет никого близкого! Мне в этом отношении небо покровительствовало - всегда были хорошие уши, чтобы меня слушать, и даже мудрые уста, чтобы мне советовать. Как я проведу следующую зиму, когда моего Буйе уже не будет здесь? Думаю, впрочем, что и он, как я, будет вначале немного растерян. Мы оба в нашем творчестве стали друг для друга чем-то вроде железнодорожных семафоров, которые, подняв крыло, указывают, что путь в порядке и можно следовать дальше.

Очень нравится мне де Лиль своей книгой, своим талантом, а также и своим предисловием, своими устремлениями 2. Ибо это и придает нам какую-то ценность - устремленность ввысь. Душу надо мерить по высоте ее желаний, как судят о соборах по высоте их Колоколен. Поэтому я и ненавижу буржуазную поэзию, прирученное искусство, хотя сам же им занимаюсь. Но это уж в последний раз; в душе мне это противно. Эта книга, где все держится на расчете и ухищрениях стиля, - не кровное мое чадо, я ее не вынашиваю в своей утробе, я чувствую, что для меня она - нечто нарочитое, искусственное. Возможно, это получится здорово и она вызовет восторг у некоторглх (да и то у немногих), другие найдут известную правду в деталях и наблюдениях. Но вот воздуха! воздуха! - просторных пассажей, широких и полнозвучных периодов, текущих плавно, как реки, обилия метафор, ярких вспышек стиля - словом, всего того, что мне мило, там не будет. Одно хорошо - быть может, после этой книги мне легче будет написать хорошую вещь. Так хочется поскорей перемахнуть через эти две недели, чтобы прочесть Буйе все начало второй части (это составит сто двадцать страниц, труд десяти месяцев). Боюсь, что пропорция будет хромать - на самый корпус романа, на действие, на развитие страсти у меня останется всего сто двадцать - сто сорок страниц, между тем как предваряющая часть займет вдвое больше. Но тут я следую, и в этом уверен, истинному порядку, естественному порядку. Двадцать лет мы носим в себе дремлющую страсть, затем она действует один день и умирает. Но пропорции эстетические отличаются от физиологических. Вливать жизнь в форму - значит ли ее идеализировать? Что поделаешь, если форма бронзовая! Это уже кое-что, постараемся же, чтобы она была бронзовая.

...Знаешь, он выказывает себя очень хорошим человеком, папаша Гюго. Нет лучшего отца семейства, раз он пишет любовнице своего сына, чтобы она приехала жить с ними! Так человечно! и позы никакой. (Будь у меня сын, я с превеликим удовольствием доставлял бы ему женщин и особенно тех, которых он любит.) Зачем он порой афишировал такую глупую моральность, которая так его ограничивала? Зачем политика? Зачем Академия? Ходячие идеи! подражание!

227. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 26-27 МАЯ 1853.

Да, сегодня дело шло хорошо. Я почти управился с одним предельно сжатым, очень трудным диалогом. Написал на две трети одну "поэтическую" фразу и набросал три эпизода с аптекарем, от которых мне было и смешно и противно,- настолько зловонны будут они и по мысли и по выражению. С этой первой половиной мне работы хватит до конца июня. Я почти все перечитал. Начало придется переписать или по меньшей мере сильно исправить. Вяло, много повторений. Я долго искал манеру, которую в дальнейшем все же нашел. Длинно мне не показалось, и есть недурные места, но то здесь, то там излишнее щеголянье живописностью, есть все-таки у меня страсть живописать, которая прерывает движение, а иногда и само описание, и таким образом придает фразе некую узость. Надо избегать красот. Мне кажется, впрочем, что части, поздней написанные,- самые лучшие. Быть может, это иллюзия, но, возможно, и нет, ибо чем дальше я продвигаюсь, тем мне трудней. А раз трудней, значит, я вижу лучше. О тяжести ноши можно судить по проступающим каплям пота.

...Ну и дуреха эта Эдма. Согласись, вертящиеся столы - это уж чересчур! О, просвещение! О, прогресс!

О, человечество! И мы еще насмехаемся над средними веками, над античностью, над викарием Парисом, над Марией Алакок и над пророчицей! ' Да, смена времен - это вечное кружение по циферблату глупостей! Дикари, что надеются отогнать затмение солнца, стуча по котлам, ничем не хуже парижан, которые полагают, что вертят столы, прикасаясь мизинцем к мизинцу соседа. Удивительно, как человечество глупеет, утверждаясь в самообожествлении. Нелепости, вызывающие ныне его восторг, числом своим уравновешивают те немногие, но более серьезные нелепости, пред которыми оно некогда падало ниц. О, социалисты! Вот где ваше уязвимое место: у вас нет идеального, а та материя, за которою вы гонитесь, ускользает, как волна, от ваших рук. Поклонение человечества самому себе и ради себя самого (что приводит к доктрине пользы в Искусстве, к теориям общественного спасения и государственного интереса 2, ко всяческим несправедливостям и ограничениям, к поруганию права, к обезличиванию Прекрасного), этот культ брюха, говорю я, порождает ветры (простите за остроту) [В оригинале игра на сходстве звучания: le venire - живот, брюхо; le vent - ветер. (Примеч. переводчика.)]. и нет такой глупости, какой бы не творила и не пленялась наша премудрая эпоха. "Ах, уж я-то не попаду впросак,- говорит она.- Вот были дураками те, кто верили в вознесение или в рай! Теперь мы более положительны, мы и т. д.". И однако какой чепухой морочат нынешнего буржуа! Вот дурень! Вот простофиля! Потому что низость - не помеха кретинизму. Что до меня, я на своем веку все перевидал - и как холера пожирает бараньи ножки, которые поднимают в облака на бумажных змеях, и морского змея, и Каспара Хаузера, и гигантскую капусту (гордость Китая), и симпатических улиток, и возвышенный девиз "свобода, равенство, братство", написанный на фронтонах лазаретов, тюрем и мэрий, и страх перед красными, и великую партию порядка! Теперь у нас в ходу: "следует восстановить принцип власти". Да, забыл еще "тружеников", мыло Понса, бритвы Фубера, жирафа 3 и т. д. Прибавим к этому всех литераторов, которые ничего не написали (но с солидной, серьезной репутацией) и которыми публика тем пуще восхищается, то есть половину, по крайней мере, школы доктринеров , а именно людей, фактически правивших Францией в течение двадцати лет. Если хочешь убедиться, чего стоит внимание публики и как это прекрасно, когда "на тебя показывают пальцами", как говорит латинский поэт, надо выйти на улицы Парижа в последний день карнавала 5. У Шекспира, Гете, Микеланджело никогда не бывало четырехсот тысяч зрителей сразу, как у этого быка. Впрочем, его сближает с гением то, что потом его раздирают на куски.

Ну что ж, да, я становлюсь аристократом, яростным аристократом! Причем я, слава богу, никогда не страдал от людей, и жизнь подкидывала мне вдосталь пуховиков, на которых я нежился в укромном уголке, забывая о ближних,- но я ненавижу себе подобных и не чувствую, что им подобен. Быть может, это чудовищная гордыня, но черт меня побери, если я не испытываю столько же симпатии ко вшам, кусающим нищего, сколько к самому нищему. Впрочем, я уверен, что люди друг другу братья не больше, чем листья в лесу похожи между собой; они только мучаются вместе, вот и все. Разве не созданы мы из эманации Вселенной? Свет, сияющий в моем глазу, быть может, взят из очага какой-то еще неведомой нам планеты, удаленной на миллиард лье от чрева, в котором образовался зародыш моего отца. И если атомы неисчислимы и проходят через различные формы, подобно вечной реке, катящейся меж своих берегов, кто же остановит и свяжет Мысль? Иногда, пристально вглядываясь в камень, животное, картину, я чувствовал, как вхожу в них. Общение между людьми не может быть более тесным 6.

Откуда тоска по ушедшим эпохам, родство душ через столетия и т. д.? Сцепление вращающихся молекул - сказали бы эпикурейцы 7. Да, но молекулы моего живого тела вовсе не вращаются, и вообще, если у какого-то олуха две ноги, как у меня, а не четыре, как у осла, я вовсе не считаю себя обязанным его любить или хотя бы говорить, что его люблю и им интересуюсь.

Было время, когда патриотизм не выходил за пределы города. Потом это чувство мало-помалу расширялось вместе с территорией (в противность штанам: тут вначале толстеет живот). Ныне идея отечества, слава богу, отмирает, и мы пришли к социализму, к всечеловеческому (коль можно так выразиться). Думаю, в будущем признают, что любовь к человечеству - нечто столь же жалкое, как любовь к богу. Тогда будут любить Справедливость как таковую и ради нее самой, Красоту ради красоты. Верхом цивилизации будет возможность обходиться без всяких так называемых добрых чувств. Жертвы станут не нужны; однако несколько жандармов все же придется оставить! Я тут горожу несуразное, но, право, единственный урок, который можно извлечь из нынешнего режима (основанного на прелестном выражении vox populi, vox Dei),- тот, что идея народа так же износилась, как идея короля. Пусть же и блузу труженика, и мантию монарха швырнут обе в нужник, чтобы скрыть пятна крови и грязи, от которых они уже заскорузли 9.

228. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 1 ИЮНЯ 1853

Да, я верю в успех твоей драмы '. Но только если в ней не будет ничего вызывающего. Пиши, имея в виду публику вечную, без намеков, без эпохи, в самой обобщенной форме - тогда она никого не заденет и будет более широка.

...Вот уже три дня мучаюсь над двумя исправлениями, которые никак не даются. Весь понедельник и весь втор-пик ушли на поиски двух строчек! Перечитываю Монтескье, недавно вновь проглядел всего "Кандида";2 меня ничто не пугает.

Отчего это, чем больше я, по-моему, приближаюсь к мастерам, искусство писать как таковое представляется мне все менее достижимым и все сильнее не нравится то, что я создаю? О, мудро сказал Гете: "Я, возможно, был бы великим поэтом, если б язык не оказался столь неукротимым!" А ведь это Гете! Буйе прочел мне все, что ты ему пишешь о Леконте! Так вот, меня это огорчило. Кроме расставания на железной дороге, которое я чувствую и понимаю, остальную часть истории и ее героя я не приемлю. Прожить два года, всецело отдавшись "счастливой" любви, это, на мой взгляд, достаточно пошло 4. Желудки, которые насыщаются житейской похлебкой, не больно велики. Будь это хотя бы горе, куда ни шло! Но радость? Нет! нет! Слишком это много, целых два года провести, не чувствуя потребности выйти на волю, не написав ни одной фразы, не обращаясь к Музе. На что же тратить время, когда бездействуют губы? Любить? любить? Подобное опьянение не по мне, тут есть расположенность к счастью и к лени, какая-то ублаготворенностъ, мне противная. Ах, поэт, вы утешаетесь литературой. Целомудренные сестры приходят на смену вашей любовнице, и ваш высокий лиризм - не более, как иная форма любовного возбуждения. Но он, голубчик, за это наказан, в его стихах маловато жизни, его сердце не выходит за пределы фланелевого жилета и, оставаясь целиком в груди, нисколько не согревает его стиль.

И потом - жаловаться, упрекать в измене, не понимать (хотя ты поэт) высшей поэзии бренности бытия --того, что одежда изнашивается, что чувство исчезает! Все это, однако, весьма несложно. Нет, я не ополчаюсь на милого де Лиля, но просто он кажется мне несколько ординарным в своих страстях. Для меня истинный поэт - священнослужитель. Как только надел сутану, он должен покинуть семью.

Чтобы держать перо крепкою рукой, надо поступать, как амамшки.- выжечь себе часть сердца5.

...Сколько я их знал, этих милых молодых людей, питавших праведный ужас перед публичным домом и от своих, так сказать, возлюбленных подцеплявших расчудесный сифилис. В Латинском квартале весьма распространены и эти страхи, и эти случаи. У меня, возможно, извращенный вкус, но меня проституция привлекает, причем сама по себе, независимо от того, что под нею кроется. Глядя при свете газовых фонарей, как проходит под дождем какая-нибудь из этих декольтированных женщин, я всегда ощущал сердцебиение - так вид монашеской рясы с веревочным поясом щекочет мне душу в каких-то глубинных аскетических ее уголках. В идее проституции так сложно пересекаются похоть, горечь, тщета человеческих отношений, неистовство плоти и звон золота, что. как заглянешь вглубь, голова кружится и так много туг узнаешь! И тебе так грустно! И так сладко мечтается о любви! Ах, сочинители элегий, не на руины бы вам облокачиваться, а на груди этих веселых женщин.

Да, тот, кто никогда не пробуждался на безымянном ложе, кто не видел рядом на подушке лицо спящей, которого больше никогда не увидит, и кто, выходя от нее при восходящем солнце, не шел по мосту с желанием броситься в воду, настолько тошнотворной отрыжкой поднималась жизнь из глубины его сердца к голове,- тот чего-то лишен. Пусть даже это будет бесстыдная одежда, соблазн химеры, тайна, чувство отверженности, древняя поэзия порока и продажности! В первые годы моего житья в Париже, летом, в долгие знойные вечера, я садился напротив Тортони 6 и, при закате солнца, смотрел на проходящих девок. Я там распалял себя библейской поэзией. Я думал об Исайе, о <"бл?додействии на высотах" 7 и поднимался по улице Лагарпа, повторяя про себя конец стиха: "И мягче елея речь ее" 8. Черт меня побери, если я когда-нибудь был более целомудрен! Лишь в одном могу упрекнуть проституцию, в том, что она - миф. Содержанка заполонила разврат, как газетчик - поэзию; мы тонем в полутонах. Куртизанки больше нет, как нет святого; есть подружки к ужину и лоретки, а они еще противней гризеток.

229. ВИКТОРУ ГЮГО. КРУАССЕ, 2 ИЮНЯ 1853.

Надеюсь, сударь, вы позволите поблагодарить вас за все ваши благодарности и не принять ни одной '. Человек, занявший в моей скромной жизни самое большое и почетное место, вправе ожидать от меня услуг, если уж вы называете это услугами!

Стыдливость, обычно мешающая выразить всякое истинное чувство, не дает мне - хоть вы и в изгнании - высказать в полной мере, сколь многое привязывает меня к вам. Прежде всего - благодарность за тот восторг, что вы во мне вызывали. Но я не хочу тут громоздить фразы, которыми все равно не передать всей меры этого восторга.

Когда-то мне доводилось вас видеть: мы встречались несколько раз - вы, меня не зная, а я, полный почтения h вам. Это было зимою 1844 года, у бедняги Прадье - как мила память о нем! 2 Мы были там раз пять или шесть, пили чай и играли в "гусек"; помню даже ваше массивное золотое кольцо с выгравированным на нем ползущим львом, оно служило ставкой 3.

С тех пор вы играли на другие ставки, в играх более грозных. Но всегда была на них лапа льва. Она оставила у него на лбу рубец, и, когда он будет проходить через историю, грядущие века будут его узнавать по этой красной отметине 4.

Что до вас, как знать? Мастера эстетики в будущей^, быть может, возблагодарят Промысел за эту чудовищную подлость, за это освящение. Ибо что же дополняет Добродетель, если не мученичество? Что возвеличивает величие, если не поношение? А у вас будет все это сполна - и внутри и извне.

230. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 2 ИЮНЯ 1853

Для меня нет ничего хуже, чем исправлять. Я пишу так медленно, что все очень взаимосвязанно, и, коль тронешь одно слово, приходится иногда перемарывать несколько страниц.

...Буйе, тот двигается хорошо, его "Ископаемые" ' будут превосходной вещью. Он сделал явные успехи. Никогда еще не была у него так крепка форма, так возвышенны идеи. А вот я не в блестящем виде. От этого буржуазного сюжета я тупею. Чувствую себя чем-то вроде моего Омэ. Знаю, это будет блестящий цирковой номер, но иногда боюсь, что сломаю себе на нем хребет, во всяком случае, мне кажется, что он слабеет.

Ах, когда же я смогу вполне свободно писать на какой-нибудь по-э-ти-че-ский сюжет? Ведь мой стиль, естественный мой стиль - это стиль дифирамбический, приподнятый.

231. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 6-7 ИЮНЯ 1853.

Это письмо я сам снесу на почту завтра утром. Придется ехать в Руан на похороны г-жи Пуше, жены врача, умершей третьего дня на улице - ее сразил апоплексический удар, и она упала с лошади на глазах у своего мужа. Хоть я отнюдь не чувствителен к бедам ближних, эта беда меня огорчила. Пуше - славный малый, он не гоняется за клиентурой и занят исключительно зоологией,] в которой весьма сведущ. Его жена, англичанка, очень хорошенькая и с прелестными манерами, много помогала! в его трудах. Она ему рисовала, держала корректуры! и т.д. Они вместе путешествовали, она была ему товари-1 щем. Бедняга совершенно глух и нрава невеселого. Он| очень любил эту женщину. Предстоящее ему одиночество,! как и постигший его удар, будет мучительным. Буйе - он| живет напротив их дома - видел, как привезли в фиакре | ее труп и как сын выносил мать, накрыв ее лицо платком. В ту минуту, когда она вот так возвращалась домой ногами! вперед, рассыльный принес заказанную ею утром корзину] с цветами. О, Шекспир!

В основе нашего сострадания всегда есть нечто эго-| истическое, и мои чувства к несчастному мужу - впрочем, человеку превосходному и чтившему моего отца с истинно| ученическим преклонением,- порождены мыслью о себе. Я думаю о том, что бы я чувствовал, если бы умерла ты, бедная моя Муза, если б я тебя лишился. Нет, мы не до-| бры, но эта способность приобщаться всем горестям и воображать их своими, она-то, быть может, и есть истинное! человеческое милосердие. Сделать себя центром человечества, стремиться, чтобы сердце твое стало сердцем всеобщим, куда сходились бы все отдельные сосуды... Требуется ли для этого быть самым великим из людей и самым добрым? Не знаю. Из всего надо извлекать пользу, я уверен, что завтрашний день принесет много мрачного драматизма и этот бедняга ученый будет очень жалок. Тут я, может быть, найду кое-что для моей "Бовари". И что, собственно, дурного в этой эксплуатации чужих чувств, которой я собираюсь заняться и которая показалась бы - признайся я в ней - отвратительной? Я надеюсь, прибегнув к химии стиля, с помощью слез этого одного вызвать слезы у многих. Но эти слезы будут более высокого рода. В них не сыщется и тени личного интереса, мне только надо, чтобы мой добряк (он тоже врач) вызвал у вас сочувствие ко всем вдовцам '. Маленькие эти тонкости. впрочем, занятие для меня не новое, у меня и метод есть для подобных исследований. Я сам себя храбро анатомировал по живому в весьма невеселые мгновенья. В ящиках моего стола хранятся пробы стиля, запечатанные тройной печатью,- в них содержатся такие жестокие протоколы, что вскрыть их мне страшно, хотя, конечно, это очень глупо, ведь я знаю их на память.

...Ты советуешь мне прочитать какой-то там номер "Ревю де дё монд". "У меня нет времени быть в курсе дел" (как говорил славный мой учитель истории Шерю-эль). Два часа - языкам, восемь - стилю, а вечером, в постели, еще час чтения какого-нибудь классика. Полагаю, это правильно. Ах, как бы я хотел иметь время читать! Как хотел бы подзаняться историей, которую так жадно глотаю, и философией, которая меня так занимает! Но чтение - это пучина, из него не выберешься. Я становлюсь самым большим невеждой на свете. Нужды нет. Надо тренькать на своей гитаре, а дело это трудное, долгое.

Вот к чему ты должна приобрести привычку - читать ежедневно (как молитвенник) что-нибудь стоящее. Постепенно это впитывается. Я, например, напичкал себя донельзя Лабрюйером, Вольтером (повести) и Монтенем. А что Буйе к стихам "Мелениды" привела латынь, можешь не сомневаться. В строгом смысле слова никто не оригинален. Талант, как жизнь, передается через вливание, и надобно жить в благородной среде, усваивать дух общества мастеров. Глубоко изучить талант, совершенно противоположный твоему, не может быть вредно - копировать его ты не сможешь. Весьма сухой Лабрюйер дал мне больше, чем Боссюэ, чьи взлеты мне ближе. У тебя стих часто философичный или же пустой, чрезмерно красочный и слегка запутанный. Читай, перечитывай, анатомируй, разбирай Лафонтена - у него нет ни одного из этих достоинств и недостатков. Черт побери, вот уж не боюсь, что ты станешь сочинять басни.

О, как я мечтаю, чтобы мы могли проводить досуг вместе! Как мы будем вместе читать! Какие оргии Искусства будем устраивать! Не говори мне больше, будто я поддерживаю нашу разлуку с варварским упорством, с жестокой предвзятостью. Неужто ты думаешь, что мне приятно причинять страдания нам обоим, не чувствуй я в этом потребности, необходимости? Моя книга должна быть написана, притом хорошо, или я над нею подохну. Потом заживу иначе. Но в середине столь долгого труда нельзя же срываться с места. В Париже я никогда не буду хорошо писать, я это знаю. Но там я могу готовиться к работе, и буду этим заниматься в зимние месяцы, которые стану проводить в Париже. Мне, чтобы писать, нужна полная (даже если б я и захотел) невозможность каких бы то ни было отвлечений.

Стало быть, Эно отправляется на Восток! От одного этого Восток может опротиветь. Как подумаю, что подобный господин будет мочиться на песок пустыни! И уж наверняка (он тоже) опубликует свое путешествие на Восток! 2 Так вот, и я опишу Восток (года через полтора), но без всяких тюрбанов, трубок и одалисок, это будет Восток древний. И тогда Восток всех этих пачкунов предстанет как гравюра рядом с картиной. А у меня и впрямь уже вертится в голове египетская повесть . Боюсь только. что, если начну что-то записывать, мне уже не остановиться, и вещь разрастется. Будет работы еще на годы! Ну и что за беда, если это меня занимает и когда-нибудь потом получится хорошо. А печататься - очень глупо.

Буйе принес мне вчера томик Лакоссада 4. Он - негодяй (судя по предисловию), и мне жаль Леконта - не хочу называть его де Лилем, этого славного малого! ° - Томик этот вызвал у меня одно соображение по эстетике: как мало дает внешняя среда! Стихи были написаны под экватором, а в них тепла и света не больше, чем в шотландских туманах. Только в Голландии да в Венеции, на родине туманов, были великие колористы! Душа должна сосредоточиться в себе.

Вот почему наблюдение художественное - совсем не то, что наблюдение научное: оно прежде всего должно быть инстинктивным и проходить через воображение. Вы задумали сюжет, колорит, а затем подкрепляете это внешними чертами. Начинается с субъективного. Но Ла-россад глуп, и этим многое сказано, ведь в мире все глупо.

Стихи Леконта, посвященные г-же С*** - пересказ, л неудачный. "Dies irae" 6. Нравятся мне там начало и конец. Середина водянистая. Планы стихотворений Леконта, говоря языком барышников, обычно слишком седлисты; хребет идеи в середке прогибается, поэтому голова взвивается ввысь. Нахожу также, что он чрезмерно увлекается яркой идеей, большой мыслью. Для человека, любящего греков, в нем, по-моему, мало человеческого, в смысле психологии. Это о стороне нравственной. Что ж до пластики - мало рельефа. Но в целом он мне очень нравится; я вижу в нем натуру возвышенную. Не думаю, впрочем, что мы с ним сможем близко сойтись - под "мы" разумею вместе с собою и Буйе. Он сочтет нас слишком низменными, то есть недостаточно ищущими идею, и отвернется от нас, как юный Крепе, который к нам так больше и не пришел. Я, правда, встретил его не таясь, во вполне расстегнутом и свободном виде, чтобы не вводить в заблуждение.

Одно мне в г-не Леконте очень но душе - его безразличие к успеху. Это признак силы и говорит в его пользу больше, чем иные триумфы.

...Только что перечел "Величие и упадок римлян" Монтескье 7. Язык хорош! Хорош! Кое-где встречаются фразы, напряженные, как бицепсы атлета, и какая глубина критики! Но, повторяю, до нас, писателей самых современных, понятия не имели о сознательном соблюдении гармонии стиля. У этих великих писателей то и дело находишь множество "которых" и "что", путающихся друг с другом. Они не обращали внимания на ассонансы, в стиле их очень часто недостает движения, а те, у кого есть движение (например, Вольтер), сухи, как полено. Вот мое мнение. Чем дальше, тем меньше нахожу я хорошего у других - да и у себя тоже.

232. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 11 - 12 ИЮНЯ 1853.

И все же поработал я неплохо. Только что выбрался из развернутого сравнения, занявшего около двух страниц. Это, как говорится, образец прозы или, по крайней мере, мне так кажется. Но, пожалуй, для общего колорита книги слишком высокопарно, и в дальнейшем придется его убрать. Просто мне, выражаясь по-медицински, для здоровья необходимо было вновь окунуться в добротные поэтические фразы. Этакая потребность в сытной пище после всех этих деликатесов в диалогах, рубленого стиля и т. д. и других французских изысков, которые я, признаться, не слишком-то ценю,- писать мне их очень трудно, и в книге они занимают много места. Впрочем, мое сравнение - это ниточка, оно служит для перехода и тем самым не выбивается из плана.

233. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 14-15 ИЮНЯ 1853.

Нынешним утром почувствовал сильный прилив стилистического ража и, после обычного урока географии с племянницей ', схватил свою "Бовари" и набросал после обеда три страницы, которые тут же вечером переписал. Движение в них бурное, насыщенное. Вероятно, найду тысячи повторений слов, которые придется вымарывать. Пока вижу их немного. Вот чудо было бы для меня писать хоть по две страницы в день, ведь я теперь пишу едва ли три в неделю! Во дни "Святого Антония", однако, так и шло; но то вино мне уже не по вкусу. Хочется более густого, но и более плавно льющегося. В общем, думаю, что эта неделя меня продвинет, и я через полмесяца смогу прочесть Буйе все начало (сто двадцать страниц). Если пойдет хорошо, я воспряну духом - тогда останется позади если не самое трудное, то, по крайней мере, самое скучное.

...Говорил ли я тебе о словах одного трувильского священника, с которым однажды сидел за обедом? Так как я отказался от шампанского (а я уже наелся и напился до отвалу, но мой священник все еще накачивался), он обернулся ко мне, и, вперив в меня взгляд,- о, какой взгляд! - взгляд, в котором были зависть, восхищение и презрение, все вместе, он, пожимая плечами, сказал: "Полноте! Вы, молодые люди, в Париже, на ваших шикарных пирушках, вы же хлещете шампанское, а как приедете в провинцию, корчите из себя постников". И между словами "шикарных пирушках" и "хлещете" так и слышалось "с актрисами"! Ну и кругозор! И подумать, что я взбудоражил этого почтенного человека. По сему поводу позволю себе небольшую цитату:

"Полноте! - сказал фармацевт и прищелкнул языком.- Пирушки у рестораторов! Маскарады! Шампанское! Все пойдет как по маслу, можете мне поверить.

- Я не думаю, что он собьется с пути,- возразил Шарль.

- Я тоже.- живо отозвался г-н Омэ.- Но ему нельзя будет отставать от других, иначе он прослывет ханжой. А вы не представляете себе, что вытворяют эти повесы в Латинском квартале со своими актрисами! Впрочем, к студентам в Париже относятся превосходно. Те из них, кто умеет хоть чем-нибудь развлечь общество, приняты в лучших домах. В них влюбляются даже дамы из Сен-Жерменского предместья, и они потом очень удачно женятся" 2.

На двух страницах я собрал, кажется, весь вздор, который в провинции болтают о Париже, о студенческой жизни, об актрисах, о жуликах, пристающих к вам в городских садах, о ресторанной кухне, ".всегда более вредной, чем кухня домашняя".

...Ты говоришь о гротеске; он подавлял меня на похоронах г-жи Пуше. Решительно, господь наш - романтик, он непрестанно смешивает оба жанра 3. Пока я глядел на беднягу Пуше, который стоял, качаясь, как тростник на ветру, знаешь, кто был рядом со мной? Некий господин, расспрашивавший меня о моем путешествии: "А есть музеи в Египте? Каково там состояние публичных библиотек?)) (буквально). И так как я разрушал его иллюзии, он был в отчаянии: "Возможно ли? Какая несчастная страна! Как это цивилизация и т. д.!" Погребение совершалось по протестантскому обряду, и священник, стоя у могилы, говорил по-французски. Мой сосед нашел, что так лучше... "И потом, католицизм лишен этих перлов красноречия". О, люди, о, смертные! И подумать, что всегда остаешься в дураках, что зря считаешь себя изобретательным, что действительность всегда тебя превосходит. Я шел на похороны, готовясь напрячь там свой ум для тонких наблюдений, выискивать песчинки, а мне на голову валились глыбы! Гротеск оглушал мои уши, а патетика билась в конвульсиях перед глазами. Откуда я делаю (или, вернее, извлекаю) следующий вывод: Никогда не следует бояться преувеличений. Все великие их любили - Мике-ланджело, Рабле, Шекспир, Мольер. Требуется сделать человеку клизму (в "Пурсоньяке"), и приносят не одну клистирную кружку, нет, вся сцена наполняется кружками и цирюльниками 4. Просто гений здесь - в своей стихии, в грандиозном. Но чтобы преувеличение не бросалось в глаза, оно должно быть всюду равномерным, пропорциональным, гармоничным. Если ваши герои ростом в стофутов, то горы должны быть высотою в двадцать тысяч футов. А само идеальное, разве оно не такое вот преувеличение?

234. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 20 ИЮНЯ 1853

Башня из слоновой кости, башня из слоновой кости! ' И нос кверху - к звездам! Легко это говорить мне, не так ли? Потому-то в подобных случаях я едва решаюсь слово молвить. Мне могут ответить: ах, у вас, любезный мой толстяк, есть постоянный доходец, и вы ни в ком не нуждаетесь. Я это знаю и я преклоняюсь перед теми, кто ничем не хуже, а то и лучше меня, но кто страдает, кто втоптан в грязь. В иные дни мысль о том, сколько злобы обрушивается на добрых, приводит меня в отчаяние. Ненависть повсеместная к поэзии, к чистому Искусству, полное отрицание Истинного вызывают желание повеситься. Хочется покончить с собой, раз не можешь прикончить других; всякое самоубийство - это, пожалуй, убийство кого-то другого, обращенное на себя.

...Думаю, что страдания современного художника сравнительно со страданиями художника в прежние времена, это как промышленность сравнительно с ручными станками. Они, страдания, теперь усложнились, в них есть свой сжатый пар, железо, зубчатые колеса. Существует постоянный заговор против оригинального - вот что надо зарубить себе на носу. Чем ты ярче, своеобразнее, тем хуже тебя встретят. Откуда сказочный успех романов Дюма? Просто, чтобы их читать, не надо никакой подготовки и фабула занимательна. Пока читаешь, развлекаешься. А как закроешь книгу, не остается никакого впечатления, все это сходит, как чистая вода, и можно спокойно вернуться к своим делам. Прелестно! То же можно сказать о комической опере (французский жанр), и о жанровой живописи, как ее понимает г-н Биар, и о восхитительных "Еженедельных обозрениях" господина Эжена Гино. Этот молодчик получает шесть тысяч франков в год жалованья за то, что в конце каждой недели пишет обо всем прочитанном за неделю. По временам я этим поверяю свою фантазию. Нынче утром в его словах о Швейцарии я нашел почти буквально фразы моего господина и его дамы в их беседе о Швейцарии (в "Бовари") 2. О глупость человеческая, значит, я тебя знаю? И в самом деле, я так давно наблюдаю тебя! И заметь, те самые люди, которые говорят о "поэзии озер" и т. д., в душе терпеть не могут всю эту поэзию, природу во всех видах, озера всех видов, разве что твой ночной горшок, который они принимают за океан.

...Читаю сейчас детские сказки г-жи д'Онуа 3 в старом издании, где я раскрашивал картинки, когда мне было шесть или семь лет. Драконы там розовые, а деревья голубые; есть одна картинка, где все красное, даже море. Эти сказки очень меня забавляют. Ты знаешь, что одно из давних моих желаний - написать рыцарский роман. Думаю, это осуществимо, даже после Ариосто; 4 надо только ввести элемент ужасного и большой поэзии, которых \ него нет. Но чего только не хочется мне написать?! Какие прихоти не влекут мое перо!

235. ЛУИ БУЙЕ. КРУАССЕ, 23 ИЮНЯ 1853

Прочел третьего дня "Синюю птицу" '. Прелестно! Как жаль, что нельзя это присвоить! Куда приятней писать такое, чем речи фармацевта 2. Мещанское вонючее болото, в котором я топчусь, меня угнетает. Изображая нищих духом, я сам становлюсь таким.

236. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ. 25 26 ИЮНЯ 1853.

Если эта часть удалась, будет у меня одном большой заботой меньше и вещь получится, за это ручаюсь, так как фон строго выдержан. Думаю, однако, что в книге будет один существенный недостаток - в пропорциях чисто материальных. У меня есть уже двести шестьдесят страниц, и это еще только подготовка к действию, более или менее замаскированная экспозиция (правда, с постепенным нарастанием), описание характеров, пейзажей, местности. Заключение - рассказ о смерти моей дамочки, ее погребении и вслед за этим о скорби мужа - займет не меньше шестидесяти страниц. Итак, на основное действие остается сто двадцать или сто шестьдесят страниц самое большее. Существенный недостаток, не так ли? Успокаивает меня (но не слишком), что эта книга - скорее биография, нежели развернутый рассказ о событиях. Драматического в ней немного, и, если это драматическое начало хорошо растворить в общем тоне книги, отсутствие пропорции в размерах различных фаз действия, быть может, не будет заметно. И потом, мне кажется, что сама жизнь отчасти такова. Событие длится минуту, а мечтали о нем месяцы! Страсти наши - как вулканы: гул слышен постоянно, извержения же бывают лишь временами.

К несчастью, французский ум так жаждет развлечения^ Подавай только кричащее! Ему не по вкусу то, что длл меня - сама поэзия, а именно - изложение, сделано Л1 оно средствами живописи на картине, или в плане моральном средствами психологического анализа,- и вполне возможно, я окажусь в дураках или буду иметь дурацкий вид. Не первый день я страдаю оттого, что приходится писать и думать на этом языке! В душе я немец! ' Лишь упражнением я очистил себя от северных своих туманов. Хочется мне сочинять книги, где было бы достаточно писать фразы (если можно так сказать),- как для того. чтобы жить, достаточно дышать воздухом. Мне опостылели хитросплетения плана, комбинации эффектов, все эти подспудные расчеты - и, однако, они относятся к Искусству, ибо от них, и исключительно от них, зависит эффект стиля. А ты, милая Муза, дорогой мой коллега во всем ("коллега" происходит от colligere - связывать вместе), хорошо ли поработала в эту неделю? Любопытно посмотреть твою вторую повесть 2. Могу тебе дать два совета: 1) следи за связью в метафорах; и 2) никаких деталей, не относящихся к сюжету, прямая линия. Черт возьми, да мы, коли захотим, сумеем создавать причудливые арабески, и почище многих. Надо показать классикам, что мы больше классики, чем они, и довести романтиков до белою каления, переплюнув их замыслы. Полагаю, что это осуществимо, ведь это одно и то же. Когда стих хорош, он вне школы. Хороший стих Буало равен хорошему стиху Гюго. Совершенство везде отмечено одной и той же чертой - точностью, верностью.

Если книга, которую я пишу с такими муками, будет удачна, я самим фактом ее создания докажу две истины, а для меня аксиомы; прежде всего, что поэзия чисто субъективна, что для литературы нет каких-то особо прекрасных сюжетов и что, тем самым, Ивето стоит Константинополя; 3 а следовательно, можно описать что угодно не хуже, чем любое другое. Художник должен все поднимать на поверхность, он подобен насосу, в нем есть большущая трубка, спускающаяся в самые недра предметов, в глубинные слои. Он втягивает в себя и выпускает на солнечный свет гигантскими снопами то, что было придавлено землею и никому не видно.

...Кстати о людях "уважаемых", деятелях, как ты говоришь. Сейчас здесь разыгрывается славный фарс. Судят одного беднягу за то, что он убил свою жену, зашил труп в мешок и бросил в воду 4. У этой несчастной было несколько любовников, и дома у нее обнаружили (а была она работница из самых низов) портрет и письма некоего достопочтенного Делаборд-Дютиля. а он - кавалер ордена Почетного легиона, легитимист, признавший республику, член Генерального совета, фабричного совета, совета и проч., словом, член всех советов, желанный гость в ризницах, член общества святого Венсана де Поля, общества святого Режи, общества детских яслей, член всех на свете нелепых обществ, весьма уважаемый местным высшим обществом, это важная особа, это монумент, это один из тех, кто украшает родину и о ком говорят: "Мы счастливы, что среди нас живет господин такой-то". И нате вам, вдруг обнаруживается, что этот молодчик имел сношения (весьма точно сказано!) с девкой самого последнего пошиба, да, да, сударыня! Ах, боже мой! Я гогочу как хам, когда вижу, как у всех этих милых людей находятся грешки. Пощечины, достающиеся подобным господам, которые повсюду ищут почестей (и каких почестей!),- по-моему, справедливая кара за отсутствие у них гордости. Желать всегда вот так блистать - означает унижать себя; взбираться на уличные тумбы - означает опускаться. Назад, в грязь, каналья! Там ты будешь на своем месте. В данном случае у меня нет демократической зависти. Мне как раз нравится все незаурядное п даже гнусное - только чтобы было искренне. Но все лгущее, позирующее, все, что осуждает Страсть и надевает личину Добродетели,- оно-то возмущает меня бесконечно. Я теперь испытываю к себе подобным спокойную ненависть или жалость настолько бездеятельную, что это все едино. За два года я сделал большие успехи. Нынешнее политическое положение подтвердило мои старые априорные теории о двуногом без перьев, которое, на мой взгляд, есть сочетание индюка и ястреба.

237. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 28-29 ИЮНЯ 1853.

Я измучен, мозг в черепе у меня так и пульсирует. С десяти часов вечера вчерашнего дня и вплоть до этого часа я переписал семьдесят семь страниц подряд, и получилось всего пятьдесят три. Отупляющий труд. Ветвь моих шейных позвонков, как выразился бы г-н Эно, ломится от того, что голова слишком долго была опущена. Сколько повторявшихся слов я выловил! Сколько всяких "всё", "но", "так как", "всё же"! Вот дьявольское свойство прозы - она никогда не бывает завершенной.

...Буйе будет этой зимой в Париже, он тебе поможет. Его последнее "Ископаемое", третье стихотворение, "Весна" - великолепно '. Там в конце есть картина спаривания птиц возле грандиозных гнезд - она сама грандиозна. Но бедный мой Буйе изрядно приуныл. Черт побери! Надо крепиться и плевать на человечество, которое плюет на нас! О, я отомщу, отомщу! Лет через пятнадцать примусь за большой современный роман, где произведу человечеству смотр! Думаю, что "Жиль Блаз" может быть написан сызнова. Бальзак пошел дальше, но из-за отсутствия стиля его создания всегда будут казаться скорее любопытными, чем прекрасными, скорее мощными, чем блестящими. Впрочем, это только проекты, о них не надо бы говорить. Все мои книги - приготовление к двум, которые я напишу, если бог продлит мои дни: вот эту книгу и восточную повесть 2.

Представляешь себе, какие путевые заметки издаст Эно, когда вернется из Италии! 3 Он шалопай и плут - печатать столь развязную статью о человеке, у которого обедал, ничем не заплатив! Что до статьи, она просто глупая. Его статья о Буйе была не умнее 4. Он подчеркивает "грудь", "лохмотья"! Восклицание "восемь детей! О, поэзия!" характеризует всю эту школу; вероятно, есть некое определенное число детей, приличное в литературе? Нет, если задумываться над всем этим - говорю это серьезно,- рискуешь стать идиотом.

...Замечание Мюссе о "Гамлете" 5 я считаю мнением истого буржуа, и вот почему. Он делает упрек в непоследовательности: Гамлет-де - вольнодумец, а между тем увидел воочию душу своего отца. Но, во-первых, он видел не душу. Он видел призрак, некий физический предмет, тень, нечто материальное и живое, нечто такое, что в народном и поэтическом мышлении - перенесемся в ту эпоху - никак не было связано с абстрактной идеей души. Это мы, метафизики, современные писатели, пользуемся таким языком. И затем, Гамлет вовсе не сомневается, в философском смысле слова; он размышляет. Думаю, наблюдение Мюссе принадлежит не ему, а Мальфилю в предисловии к "Дон Жуану" 6. По-моему, это поверхностно. Крестьянин и теперь вполне может увидать призрак, а назавтра, при свете дня, невозмутимо рассуждать о жизни и смерти, но не о плоти и душе. Гамлет размышляет не о схоластических тонкостях, а о человеческих представлениях. Напротив, именно в этом постоянно колеблющемся состоянии Гамлета, в неопределенности, им владеющей, в его недостаточно решительной воле и недостаточно ясной мысли - в этом-то и все величие образа. Но "тонкие ценители" требуют характеров цельных и последовательных (какие бывают лишь в книгах) 7. А между тем нет такого кусочка человеческой души, что не отразился бы в концепции этого образа. Улисс, возможно, наиболее могучий образ во всей древней литературе, а Гамлет - во всей новой.

Кабы не усталость, я объяснил бы тебе свою мысль подробней. О Прекрасном так легко болтать! Но чтобы сказать в нужном стиле "закройте дверь" или "ему хотелось спать", требуется больше таланта, чем чтобы сочинить все курсы литератур, какие есть на свете.

Критика стоит на последней ступеньке литературы - по форме почти всегда, а по нравственной ценности бесспорно всегда. Она идет за буриме и акростихом, для которых требуется хотя бы некая доля изобретательности.

238. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 2 ИЮЛЯ 1853

Кто сумел проглотить столько из блаженного Августина, сколько я, и проанализировать сцена за сценой весь театр Вольтера, и при этом не издох, тот вынослив по части скучлого чтения.

...Как глупа статья Пеллетана! Я был ею возмущен больше (это не просто слова), чем статьей Эно'. Пусть враги наши говорят о нас дурно, это их ремесло; но чтобы друзья так по-дурацки нас расхваливали - это куда хуже. Он должен был написать статью о поэме, а об этом-то он меньше всего заботился. Он всласть сочиняет фразы, занимает собою все место, приводит две цитаты, мямлит похвалу и ставит подпись. О критики, вечная посредственность, поселяющаяся на гении, чтоб его чернить или эксплуатировать! Майские жуки, изгрызающие дивные листья Искусства! Если б император завтра уничтожил типографии, я на коленках пополз бы в Париж и облобызал бы ему зад в знак благодарности - настолько мне опротивела печать и злоупотребление ею. Можете выбиваться из сил, живописуя пейзаж; можете придумать "ласточку, что на лету крылом касается лба умирающей Жаннетон" и т. д. Все это, переведенное и восхваленное подобным "другом", будет называться "неумолимая Парка"; Парка вместо слова "смерть"! И так выражается молодчик из прогрессивных, гражданин, презирающий античность! 2

Как мало смысла в этой статье! Ни слова об Искусстве, о форме как таковой, о приемах мастерства. Вот подлая каналья! Я взбешен! Все эти "мыслители" (вот еще словечко: мыслитель!), эти жонглеры идеями сразу обнаруживают свой уровень, когда перед ними оказывается нечто здоровое, сильное, ясное, человеческое. Они бродят вокруг да около, и им нечего сказать. Ну, конечно, эти люди - приверженцы поэзии Ламартина в литературе, а в политике - временного правительства: 3 фразеры, позеры, вздыхающие при луне, столь же неспособные схватить за рога действие, как чувство с пластической его стороны. Они не математики, не поэты, не наблюдатели, не делатели, даже не пересказыватели или анализаторы. Мозговая их деятельность, не имея ни цели, ни твердого направления, занимается с равным жаром политической экономией, изящной словесностью, агрономией, законом о напитках, льняной промышленностью, философией, Китаем, Алжиром и т. д.- и всем этим на одном уровне заинтересованности. "Это тоже искусство", говорят они - и все есть искусство. Но если кругом столько искусства, где же, спрашиваю я, Изящные Искусства? И вот такие молодчики судят нас! Когда освистывают, это вздор, но когда хвалят, это, по-моему, куда горше.

...Прежде всего, я зол на Пеллетана за претенциозное заглавие. Словно надел на твои стихи мундир педеля. Это пахнет школой, доктриной, партией; а в "Крестьянке" сильно как раз то, что это просто история "капрала и его землячки",- запомни это. Не знаю, хватило бы у меня дерзости поставить такое заглавие (по-моему, более дерзкое, чем нынешнее), но оно было бы самым правильным. Тебе удалось передать в изысканной форме обыкновенную историю, суть коей доступна всем. А это для меня - подлинный признак силы в литературе. Обыденное - предмет лишь для глупцов или для великих. Писатели посредственные его избегают, они ищут остроумного, необычайного. А знаешь, если другие твои повести будут на уровне этой, то, собранные в одном томике, составят недурную книжицу? Сулю себе экземпляр с золотым обрезом! Мне не терпится увидеть твою "Служанку"!4 Ты пишешь, что должна для нее посетить Сальпетриер 5. Смотри, чтобы впечатление не повлияло слишком сильно. Посмотреть и сразу после этого описывать - не наилучший метод. Чересчур много занимаешься деталями, колоритом и недостаточно - его духом, ибо у колорита в натуре есть свой дух, некий тончайший пар. от него исходящий, он-то и должен подспудно оживлять стиль. Сколько раз, увлеченный тем, что было у меня перед глазами, я спешил это вставить в свое произведение, а потом обнаруживал, что все надо убрать! Колорит, подобно пище, должен быть переварен и впитан в кровь мысли.

Завтра читаю Буйе сто четырнадцать страниц "Бова-ри", от 139 до 251. Вот все, что я сделал с прошлого сентября, за десять месяцев! Нынче после обеда наконец прекратил править, просто ничего уже не понимаю; когда слишком приналяжешь на работу, она тебя ослепляет; вот, кажется, нашел ошибку, а через пять минут она как будто уже не ошибка; правишь, перемарываешь исправления, и так без конца. Доходишь до полной бессмыслицы - тут-то пора остановиться. Вся неделя была довольно скучной, но сегодня испытываю большое облегчение - наконец что-то завершено или близится к тому; но пришлось убрать немало цемента, застрявшего между камнями, да кое-где переложить камни, чтобы не видны были швы. Проза должна стоять с начала до конца прямо, как стена, украшения которой идут от самого фундамента, и чтобы в перспективе была видна большая сплошная линия. О, если бы я писал так, как, по моему разумению, надо писать, я бы писал хорошо! Мне кажется, однако, что в этих ста четырнадцати страницах наберется немало сильных и что целое, пусть оно и не драматично, движется живо. Потом я еще обдумывал дальнейшее. Есть там одно место с любовным соитием, оно меня сильно беспокоит, а обойти его нельзя, хотя я намерен сделать его целомудренным, сиречь литературным, без непристойных подробностей или вольных картин; сладострастие должно сказываться в волнении чувств.

Не знаю, почему мне пришла вчера фантазия, дочитав "Троила и Крессиду" Шекспира, взяться за статью о нем во "Всемирной биографии", хотя твердо знал, что не найду там ничего нового, и не обманулся. Статья написана Вильменом. Надо ее почитать, чтобы постигнуть возвышенность литературных взглядов сего господина, хотя он преклоняется перед Шекспиром; но как они жалки, его восторги! Шекспиру он предпочитает Софокла и "великих". Знаешь, что он говорит о Ронсаре? "Нелепая декламация Ронсара", подумать только! 7 "О, грустно!" - как говорит Бабинс. "Грустно! Только и осталось что изящная поэзия". Да, но почему эти молодчики в нее лезут? А "Троил и Крессида"- прекрасная вещь!

239. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 7-8 ИЮЛЯ 1853.

Не знаю, написал ли тебе Буйе. Он, наверно, сообщил, что доволен теми главами, которые я ему прочитал; также и я, честно говоря. Как преодоленная трудность ', это, по-моему, сильно, но не больше. Сюжет по сути своей (во всяком случае, пока) исключает большие взлеты стиля, которыми я восхищаюсь у других и к которым считаю себя способным. Польза от "Бовари" в том, что это для меня суровая гимнастика. Я дал записанную реальность, а это бывает редко. Но я возьму реванш. Только бы найти сюжет по своему голосу, и я далеко пойду. О каких это детских сказках ты пишешь? 2 Ты что, собираешься писать волшебные сказки? Вот еще одно из моих дерзких желаний! Написать волшебную сказку.

Жаль, что приют Сальпетриер 3 уже утратил свой колорит. Филантропы все портят. Вот негодяи! Каторга, тюрьмы и больницы - все это теперь глупо, как семинария. Я впервые видел умалишенных здесь, в общем приюте, ходил туда с папашей Пареном. В камерах сидели, привязанные поперек туловища, голые до пояса и растрепанные, десяток женщин, которые выли и царапали себе лицо ногтями. Мне тогда было лет шесть-семь. Такие впечатления в детстве полезны, от них мужаешь. И еще странные воспоминания в этом же роде! Анатомический зал городской больницы выходил окнами в наш сад . Сколько раз мы с сестрою, взобравшись по решетчатой ограде и повиснув среди виноградных лоз, с любопытством смотрели на выставленные там трупы! Их освещало солнце; те же мухи, что кружили над нами и над цветами, летели туда, ползали по мертвым телам, потом возвращались, жужжа! Сколько я думал об этом, сидя две ночи у гроба этой бедной, милой, прелестной девушки! 5 Вижу еще, как мой отец, прервав вскрытие, оборачивается к нам и велит уйти. И вот, он уже тоже - труп.

Не одобряю того, что де Лиль не пожелал войти, но этому не удивляюсь. Человек, ни разу не побывавший в публичном доме, должен страшиться и сумасшедшего дома. И тут и там -- поэзия одного порядка, у милого нашего де Лиля нет романтической жилки. Шекспир, вероятно, ему не очень по вкусу. Он не видит, каким сгустком нравов иной раз бывает безобразное. Потому-то его творениям не хватает жизни и даже - хотя колорит у него есть - рельефа. Рельеф создается от взгляда вглубь, от проникновения в предмет; внешняя реальность должна войти в тебя так, чтобы стало больно до крика,- тогда хорошо ее изобразишь. Если видишь четко свою модель, если она перед глазами, всегда пишешь хорошо, а где же яснее видна правда, чем на этих изумительных выставках человеческих бедствий? В них есть нечто столь пряное, что дух твой охватывают каннибальские вожделения. Он бросается, чтобы поглотить их, впитать в себя. Какими думами полнилась моя голова, когда я, бывало, лежал в постели какой-нибудь шлюхи, разглядывая редины на ее простынях! Сколько жестоких драм я сочинял в морге, куда одно время меня неудержимо влекло, и т. д.! Думаю, впрочем, что у меня тут особенная способность восприятия; уж я-то разбираюсь в болезненном! Ты ведь знаешь, какое влияние я оказываю на безумных и какие странные приключения у меня бывали с ними! Любопытно проверить, сохранил ли я свою власть 6.

О, ты не сойдешь с ума! Он был прав! У тебя голова крепкая, и я думаю, что он сам, бедняга, больше к этому предрасположен, чем мы. Безумие и распутство - и то и другое я так глубоко исследовал, так долго плавал в них по своей воле, что никогда не стану (надеюсь) ни умалишенным, ни маркизом де Садом. Но я за это хорошо поплатился. Моя нервная болезнь была накипью этих маленьких умственных развлечений. Каждый приступ был как бы кровоизлиянием нервной системы. Это было извергнутое впустую семя образотворческой способности мозга - сотни тысяч картин вспыхивали сразу, как фейерверк. Душа с жестокой болью отрывалась от тела (я убежден, что уже несколько раз умирал). Но то, что составляет личность, ее естество - разум, держалось до конца; без этого не было бы страдания, я был бы просто бесчувствен, а я всегда сохранял сознание, даже когда уже не мог говорить. Тогда душа замыкалась в себе, свертываясь клубком, подобно ежу, который причиняет себе боль собственными иглами.

Никто этого не изучил; врачи - такие же дураки, как и философы, каждые в своем роде. Материалисты и спиритуалисты равно мешают познать материю и дух, ибо отделяют одно от другого. Одни превращают человека в ангела, другие - в свинью. Но прежде чем прийти к этим наукам (которые тогда станут науками), прежде чем основательно изучать человека, не следует ли изучить его создания, узнать сперва следствия и от них идти к причине? Кто до сего времени подходил к истории как натуралист? Пытались ли классифицировать инстинкты человечества и изучать, как они развивались под таким-то градусом широты и как должны развиваться? Кто научно установил, почему для данной потребности духа должна появиться такая-то форма, и проследил эту форму повсюду, в различных местах обитания человека? Кто попытался обобщить религии? Жоффруа Сент-Илер сказал: череп - это уплощенный позвонок 7. Ну кто, например, доказал, что религия - это философия, ставшая искусством, и что пульсирующий внутри нее мозг, а именно - суеверие, религиозное чувство как таковое, что оно, несмотря на внешние различия, повсюду одной природы, отвечает одним и тем же потребностям, отзывается на трепет тех же фибр, умирает от тех же причин и т. д.?8 Так что какой-нибудь Кювье в области мысли сумеет в будущем по одному стихотворению или паре сапог восстановить целое общество, и, определив его закономерности, нетрудно будет предсказать, где и когда, как это делается для планет, повторится то или иное явление 9. И тогда скажут: через сто лет у нас опять появится Шекспир, через двадцать пять лет будет такая-то архитектура. Почему у народов северных стран топорная литература? Почему на Востоке есть и всегда были гаремы и т. д.?

Об этих предметах наговорено немало вздора, высказано больше или меньше остроумия, но фундамента не было. Первый камень только предстоит заложить. Критика творений мысли всегда производилась с узкой, риторической точки зрения, а критика истории - с точки зрения политики, морали, религии; между тем следовало бы с самого начала стать выше всего этого. Но у каждого были свои симпатии и антипатии; затем вмешивалось воображение, щеголянье фразой, любовь к описаниям и, наконец, страсть доказывать, тщеславное желание измерить бесконечное и дать единое его решение. Если бы науки нравственные располагали, как математические, двумя-тремя основными законами, они могли бы двигаться вперед. Но они бродят ощупью впотьмах, натыкаются на случайные явления и тщатся возвести их в принцип. О слове "душа" высказано почти столько же глупостей, сколько есть душ!

А каким открытием была бы, например, такая аксиома: у данного народа отношение добродетели к силе равно отношению трех к четырем; ясно, что, зная это, вы в ту страну не отправитесь. А вот другая, еще не решенная, математическая задача: сколько надо узнать дураков, чтобы захотелось разбить себе башку? и т. п.

240. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 12 ИЮЛЯ 1853

Ты, конечно, знаешь из газет, какой необыкновенный град выпал в Руане и окрестностях в прошлую субботу. Всеобщее бедствие, урожай погиб, все окна у горожан разбиты; у нас и то разбито по меньшей мере на сотню франков, и руанские стекольщики тотчас воспользовались случаем (этих стекольщиков рвут на части), чтобы взвинтить цену на свой товар на тридцать процентов. О, люди, люди! Ужасно забавно было смотреть, как падал этот град, а вопли и стенания тоже были из ряду вон. Целая симфония иеремиад два дня кряду - да тут и самое чувствительное сердце станет каменным! В Руане думали, что настало светопреставление (буквально). Были сцены безмерно гротескные, и власти тоже отличились! Г-н префект и пр.

Я мало чувствителен к всеобщим бедствиям. Никто не оплакивает моих горестей, пусть же горести других избываются без меня! Я плачу человечеству его же монетою: равнодушием. Прочь от меня, стадо; я не из твоей овчарни! Пусть бы каждый довольствовался тем, чтобы жить честно, я разумею исполнять свой долг да не притеснять ближнего, и тогда все добродетельные утопии будут вскоре превзойдены. Ведь идеал общества в том, чтобы каждый индивидуум действовал по своим способностям. Я действую по своим; мы в расчете. А все эти красивые слова о преданности, жертвах, самоотречении, братстве и прочих бесплодных абстракциях, от коих человечеству в целом никакой пользы, оставляю болтунам, фразерам, шутам, людям с идеями, вроде почтенного Пеллетана.

Не без удовольствия смотрел я на свои уничтоженные шпалеры, на искрошенные цветы, на измолоченный огород. Глядя, как все эти жалкие ухищрения человека были сокрушены в пять минут буйством природы, я восхищался тем, что на месте порядка искусственного восстановился порядок истинный. Все эти терзаемые нами растения, обрезанные деревья, цветы, растущие там, где они не хотятрасти, чужеземные овощи - получили благодаря этой атмосферной выходке своего рода реванш. И вот черточка великого фарса, посрамившая нас вконец. Видано ли что нелепей, чем стеклянные колпаки для дынь! Ну и досталось же этим бедным колпакам! Ха-ха, эта природа, которую мы пытаемся оседлать, нещадно эксплуатируем, самоуверенно уродуем и в таких громких речах уничижаем, умеет, когда ей вздумается, предаваться отнюдь не невинным причудам! Это славно. Слишком уж уверовали в то. что у солнца нет иной цели здесь, на земле, как выращивать капусту. Время от времени надо поднимать господа бога обратно на пьедестал. Вот он и напоминает нам об этом, насылая то здесь, то там какую-нибудь чуму, холеру, нежданный переворот и другие проявления Миропорядка, а именно Зло - да, случайное, в отличие от необходимого Добра, но, в конце-то концов, оно есть Бытие; вот чего не понимают люди, приверженные бренному.

Вся минувшая неделя была скверной (теперь уже лучше). Я корчился от тоски и жгучего отвращения к себе; это бывает со мною всякий раз, когда какую-то часть закончу и надо продолжать. От пошлости сюжета меня порой тошнит, а трудности, которые еще предстоит преодолеть, чтобы хорошо описать множество обыденных вещей,- ужасают. Сейчас споткнулся на самой простой сцене: кровопускание и обморок '. Очень трудно, и особенно огорчает мысль, что, даже если достигну совершенства, все равно получится только сносно и никогда не может быть прекрасно, по самой сути. Я занимаюсь работой акробата; но, в конце концов, что доказывает акробатический фокус? Ну, да ладно: "Помогай себе, и бог тебе поможет". Все же иногда трудненько вытаскивать воз из грязи.

241. ВИКТОРУ ГЮГО. КРУАССЕ, 15 ИЮЛЯ 1853.

Как мне вас отблагодарить за великолепный ваш подарок? ' И что сказать? Повторю слова Талейрана, когда Луи-Филипп навестил его, уже умирающего: "Это величайшая честь, которой когда-либо удостоился мой дом!" 2 Но на том параллель заканчивается по многим причинам.

Итак, сударь, не стану скрывать, что вы
Смогли польстить гордыне сердца моего,-

как написал бы наш милый Расин! 3 Вот честный поэт! И сколько всяческих чудовищ смог бы он изобразить теперь, совсем других и во сто крат худших, чем его дракон-бык! 4

Изгнание, по крайней мере, избавляет вас от их лицезрения. Ах, знали бы вы, в какую грязь мы погружаемся! Подлости частных лиц проистекают из гнусного политического устройства, шагу не ступишь, чтобы не угодить в какую-нибудь пакость. Атмосфера насыщена тошнотворными испарениями. Воздуха! Воздуха! Вот я и открываю окно и поворачиваюсь к вам. Слышу мощные взмахи крыл вашей Музы и вдыхаю, точно аромат лесов, исходящую из глубин вашего стиля свежесть.

К тому же, сударь, вы в моей жизни были волшебным наважденьем, долгой любовью; она не слабеет. Я читал вас и в мрачные бессонные ночи, и на берегу морском, на мягком песке, при ярком летнем солнце. Я взял вас с собою в Палестину, и вы же снова меня утешали, когда, десять лет назад, я умирал от тоски в Латинском квартале. Ваша поэзия вошла в мой состав, как молоко моей кормилицы. Не один ваш стих остался навсегда в моей памяти, как некое важное событие.

Но довольно. И все же, коль есть на свете искренность, она - в этих моих словах. Отныне я больше не буду вам докучать своей особой, и вы можете пользоваться своим корреспондентом, не опасаясь корреспонденции.

Но раз уж вы протянули мне руку через океан, я хватаю ее, чтобы пожать. Пожимаю ее с гордостью, эту руку, чю написала "Собор" и "Наполеона Малого" 5, руку, что изваяла колоссов и вычеканила для предателей горькие чаши, руку, что находила на высотах разума роскошнейшие утехи и что ныне, подобно длани библейского Герку-теса, одна остается поднятой среди двойных развалин Искусства и Свободы!

242. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 15 ИЮЛЯ 1853

Нас с Буйе часто принимают за братьев '. Уверен, что десять лет назад этого бы не могло быть. Дух - вроде глины там, внутри. Он напирает изнутри на форму и изменяет ее по себе. Если тебе случалось вставать из-за рабочего стола в минуты вдохновения, когда тебя переполняет мысль, и взглянуть на себя в зеркало, не бывала ли ты вдруг поражена своей красотой? Вкруг головы как бы ореол, расширенные глаза мечут пламя. Это вырывалась твоя душа. Электричество более, чем что другое, схоже с мыслью. Подобно ей, оно до сей поры остается силой достаточно фантастической. Искры, сыплющиеся от волос ночью в большие холода, быть может, связаны не только как чистый символ, а более тесно, с древними сказками о нимбах, ореолах, преображениях? Да, о чем это, бишь, я говорил? О влиянии постоянной умственной деятель-кости. Применим это к нашему ремеслу! Какими художниками были бы мы, если бы читали только прекрасное. видели только прекрасное, любили только прекрасное; если бы некий ангел-хранитель чистоты нашего пера с первых дней отстранял от нас все дурные знакомства, если бы мы не встречались с олухами и не читали газет! У греков так и было. Они, в разумении пластики, были в таких условиях, которых уже не возродить. Но напяливать на себя их наряд - безумие. На Севере нужны не хламиды, а меховые шубы. Античная форма не удовлетворяет нашим нуждам, и наш голос непригоден петь простые мелодии. Будем же, коль сумеем, не меньше художниками, чем они, но на другой лад. Сознание рода человеческого со времен Гомера расширилось. На брюхе Санчо Пансы пояс Венеры лопнет 2. Не тщиться воспроизводить древние красоты надо нам, а изобретать новые. Думаю, что де Лилю такие мысли чужды. У него нет чувства современности, ему не хватает сердца; я имею в виду не индивидуальную или даже всечеловеческую чувствительность, нет, но сердце, почти в медицинском смысле слова. Чернила его бледны. Эта муза мало бывала на воздухе. У породистой лошади и породистого стиля жилы наполнены кровью, и видно, как она пульсирует под кожей и под словами, от ушей до копыт. Жизни! Жизни! В этом все! Вот почему я так люблю высокий лиризм. Он кажется мне наиболее естественной формой поэзии. В нем она полностью обнажена и свободна. Вся сила произведения - в этой тайне, и это первостепенное качество, niotus animi continuus(вибрация, непрестанное движение духа - Цицероново определение красноречия), придает сжатость, рельефность, изящество, полет, ритм, разнообразие. Высказать критическое суждение невелика хитрость! О достоинстве книги можно судить по силе тумака, который от нее получаешь, и по тому, как долго приходишь в себя. А как чрезмерны во всем великие мастера! Они доводят идею до последнего предела. В "Пурсоньяке" нужно поставить человеку клизму 3. И приносят не один клистир. нет! - весь зал заполняется клистирными кружками! У молодцов Микеланджело - не мышцы, а канаты.

В вакханалиях Рубенса мочатся на землю. Смотри всего Шекспира и т. д. и т. д. и последнего отпрыска этой семьи, старикана Гюго. Какая чудесная вещь "Собор"! Недавно перечитал три главы, в том числе штурм голытьбы 4. Да, вот это сильно! думаю, что важнейшая черта гения - прежде всего сила. И что я особенно не терплю в искусстве, от чего меня корчит,- это изощренность, остроумие. Насколько оно отличается от дурного вкуса, который, в общем-то, есть хорошее качество, сбившееся с пути. Чтобы обладать так называемым дурным вкусом, надо в голове иметь толику поэзии. Остроумие же, напротив, несовместимо с истинной поэзией. У кого было больше остроумия, чем у Вольтера, и кто был менее поэтом? 5 Но в расчудесной нашей Франции публика принимает поэзию только переряженную. Преподнесешь ее в голом виде, воротят нос. Стало быть, надо с этой публикой обращаться, как с лошадьми Аббаса-паши; им, для крепости, дают кусочки мяса, завернутые в тесто. В этом и состоит Искусство! Смастерить оболочку! 6 Но попробуйте предложить такие шарики теста львам, с их огромной пастью,- за двадцать шагов учуяв запах, они набросятся на угощенье. Написал монументальное письмо Великому Крокодилу 7. Не скрою, я над ним потрудился (но, кажется, получилось изрядно, возможно, даже слишком), да так, что знаю теперь наизусть. Если припомню, перескажу тебе. Пакет отправится завтра. Эту неделю я был в ударе. Написал восемь страниц, и, по-моему, все они почти готовы. Нынче вечером набросал большую сцену сельскохозяйственной выставки 8. Она будет огромной - страниц, наверно, тридцать. В рассказе об этом сельско-муниципальном празднестве и посреди его деталей (где появляются, говорят и действуют все второстепенные персонажи книги) мне надо провести на первом плане непрекращающийся диалог господина с дамой, которую он "обхаживает". Кроме того, в середине будет торжественная речь советника префектуры, а в конце (после всего) газетная статья, написанная моим аптекарем, где он делает отчет о празднестве в чудесном философичном, поэтичном и прогрессивном стиле. Как видишь, работенка не маленькая. В колорите и во многих эффектах я уверен, но сделать, чтобы не было слишком длинно, чертовски трудно! Между тем такие вещи надо изображать с щедростью и полнотой. Когда этот перевал будет пройден, я быстро доберусь до любовной сцены в лесу осенней порой (а рядом их лошади щиплют листья); тогда, надеюсь, станет легче, и я, по крайней мере, миную Харибду, хотя Сцилла еще впереди. По возвращении из Парижа поеду в Трувиль. Туда отправляется моя матушка, и я ее сопровождаю. Честно говоря, я не против этого: взглянуть на соленую водицу мне будет полезно. Вот уже два года, как я не дышал воздухом и не бывал в деревне (разве с тобою, когда мы гуляли в Ветейле). С удовольствием растянусь на песке, как прежде. Семь лет не бывал я в тех местах. У меня о них глубокие воспоминания: сколько меланхолии, сколько грез и сколько стаканов рома! "Бовари" с собой не возьму, но буду там обдумывать - буду обмозговывать два длинных пассажа, о которых тебе рассказал, но не писать. Даром время не потеряю. Покатаюсь верхом по берегу, мне так часто этого хочется! Есть уйма маленьких радостей, вроде этой, в которых я себе отказываю; но, коль хочешь что-то сделать, надо отказывать себе во всем. Ах, какие бы пороки меня одолели, если б я не писал! Трубка и перо - два стража моей нравственности, моя добродетель растворяется в дыме, выходящем через две эти трубы.

243. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 22 ИЮЛЯ 1853

Сегодня у меня была большая удача. Ты знаешь, что вчера мы имели "счастье" видеть у себя господина Сент-Арно '. Так вот, нынче утром в "Журналь де Руан" я нахожу в приветственной речи мэра фразу, которую накануне дословно написал в "Бовари" (в речи советника префекта на сельскохозяйственной выставке). Не только та же мысль, те же слова, но даже те же нарочитые ассонансы. Не скрою, такие вещи доставляют мне удовольствие. Когда литература по безошибочности результатов уподобляется точной науке, это здорово.

244. ЛУИЗЕ КОЛЕ. ТРУВИЛЬ, 9 АВГУСТА 1853.

Приехал сюда вчера вечером в половине восьмого, сильно утомленный после дилижансов и двуколок, которые меня доставили. Чтобы поспеть на пакетбот, пришлось выехать из Руана в 3 часа ночи.

Какой том написал бы я нынче вечером, если б слова могли поспеть за мыслью! Вот уже полтора дня я плаваю в давних-давних воспоминаниях своей жизни и ощущаю от этого почти физическую усталость. Вчера, когда приехал, солнце садилось в море; оно было похоже на большой диск из смородинового варенья. Минуло шесть лет, как в это же время года мы пришли сюда пешком с Максимом в два часа ночи с дорожными мешками за спиною, на обратном пути из Бретани. Сколько воды утекло с той поры! Но из всех приездов сюда особенно запомнился мне приезд в 1843 году. То был конец моего первого года на факультете права. Я приехал из Парижа, один. Из дилижанса вышел в Пон-л'Эвеке в трех лье отсюда, и пришел пешком при дивном лунном свете около трех часов ночи. Помню еще парусиновую куртку, что была на мне, и белую палку, и как расширилась моя грудь, когда я вдохнул доносившийся издали соленый запах моря. Только это и нашел я вновь, запах; все прочее переменилось. Париж заполнил бедный край, где теперь повсюду шале на манер энгиен-ских '. Повсюду отставные военные, ливреи, нарядные господа, нарядные дамы. Пляж, по которому я некогда разгуливал без штанов, украшают фигуры полицейских; сделаны ограды, отделяющие мужчин от женщин.

Как безвозвратно все уносится забвеньем,
Природы ясный лик изменчив без конца,
И как она легко своим прикосновеньем
Рвет узы тонкие, связавшие сердца! 2

Жизнь человеческая, видно, очень продолжительна, если дома, камни, почва,- словом, все успевает измениться меж двумя состояниями души! У нашего старого дома, где мы прожили четыре года, я увидел искусственные скалы. Смех помешал мне расплакаться. Дом стал собственностью парижского биржевого маклера, и все в один голос утверждают, что это очень красиво.

245. ЛУИЗЕ КОЛЕ. ТРУВИЛЬ, 14 АВГУСТА 1853.

О "Бовари" не могу даже думать. Мне, чтобы писать, надо быть дома. Свобода ума у меня зависит от тысячи привходящих обстоятельств, очень ничтожных, но очень важных.

...Позавчера в Тукском лесу, в чудном местечке у источника, я нашел окурки сигар и крошки пирога. Здесь был пикник! Такое я описал в "Ноябре" одиннадцать лет назад '. Тогда это было просто придумано, а теперь - испытано въявь. Уверяю тебя, все придуманное - истинно. Поэзия так же точна, как геометрия. Индукция стоит дедукции, к тому же, дойдя до известного уровня, уже не ошибаешься в понимании души. В этот час бедная моя Бовари, верно, страдает и плачет в двадцати деревнях Франции одновременно.

...Как дьявольски безразлична к нам природа! И как равнодушно глядят деревья, трава, волны! Колокол гаврского пакетбота звонит так отчаянно, что я должен сделать перерыв. Какой гвалт поднимает в мире промышленность! Какая шумная штука - машина! Кстати о промышленности. Задумывалась ли ты над тем, сколько нелепых профессий она порождает, и о той массе глупости, которая отсюда должна со временем образоваться? Статистика будет ужасающей! Чего ждать от населения вроде манчестерского, которое проводит всю жизнь, изготовляя булавки? А для изготовления одной булавки требуется пять или шесть разных специальностей! Из-за разделения труда рядом с машинами появляется множество людей-машин. Чем, например, занят кондуктор на железной дороге? А упаковщик в типографии? И т. д. и т. д. Да, человечество тупеет. Леконт прав, он это сформулировал так, что я никогда не забуду 2. Средневековые "мечтатели" были другими людьми, чем современные "деятели".

Человечество нас ненавидит, мы ему не служим и его ненавидим, ибо оно оскорбляет наши чувства. Возлюбим же друг друга в Искусстве, как мистики любят в боге, и пусть все побледнеет перед этой любовью! Пусть все прочие светильники жизни (а все они смердят) померкнут перед этим ярким солнцем! В эпохи, когда все связи человеческие разорваны и Общество стало некой вселенской бандой (словечко правительства), лучше или хуже организованной, когда плоть и дух, как волки, разбегаются врозь и воют каждый в одиночку, нам следует, по примеру прочих, выработать свой эгоизм (только поблагородней) и жить в своей берлоге. Изо дня в день чувствую, как растет в моем сердце отчуждение от себе подобных, и радуюсь, ибо с этим отчуждением возрастает способность воспринимать то, что мне мило. Я с жадностью накинулся на славного Леконта 3. Не успел он вымолвить и трех слов, как я его полюбил прямо-таки братской любовью. Влюбленные в Прекрасное, мы все - изгнанники. И какая это радость - на сей земле изгнания встретить соотечественника! От этой фразы отдает Ламартином, милостивая государыня. Но ведь вы знаете - то, что я лучше всего чувствую, это то, что я хуже всего выражаю (сколько "что"!). Так скажите же ему, другу Леконту, что я его крепко люблю и тысячу раз думал о нем. С нетерпением жду его большой кельтской поэмы 4. О симпатии людей вроде него приятно вспоминать в дни уныния. Если моя симпатия доставила ему такую же радость, я доволен. Охотно ему написал бы, но, право, мне нечего ему сказать. Как вернусь в Круассе, примусь усердно трудиться над "Бовари", не подымая головы. Так что передай ему от меня самое дружеское рукопожатие.

Всю неделю, что нахожусь здесь, я не писал Буйе и от него не получал вестей. Боюсь тебя обидеть, бедная дорогая Луиза (однако наша система ничего не скрывать - так хороша), но знаешь что? Не посылай мне своего фотографического портрета. Ненавижу фотографии настолько же, насколько люблю оригинал. Никогда не видел в них правды. Эта фотография снята с гравюры? Так ведь гравюра у меня есть, хранится в спальне. Превосходно сделанная вещь - хорошо нарисована, хорошо выгравирована, и мне ее достаточно. Механический способ, особенно в применении к тебе, скорее доставил бы мне досаду, чем удовольствие. Ты поняла? Моя чувствительность к этому заходит далеко - я никогда не соглашусь, чтобы с меня сделали фотографический портрет. Макс меня снял, но в костюме нубийца, во весь рост, и с очень далекого расстояния, в саду.

Мое вечернее чтение, подробности нравов разных народов земли (в одной из купленных в Париже книг) внушают мне странные желания. Хочется увидеть лапландцев, Индию, Австралию. Ах, как прекрасна земля! И умереть, не повидав и половины! не покататься на оленях, не поездить на слонах, не покачаться в паланкине. Все это я всуну в мою восточную повесть. Я вложу в нее свою любовь, как в предисловие к "Словарю"- свою ненависть.

...Вдали от моего стола я глуп. Чернила - вот моя природная стихия! Впрочем, темная эта жидкость - превосходная жидкость! Но и опасная! Как глубоко в ней утопаешь, и как она влечет!

246. ЛУИЗЕ КОЛЕ. ТРУВИЛЬ, 16 АВГУСТА 1853.

Поверь, исправлять твою вещь очень трудно '. Вот уже полчаса думаю и не могу найти быстрого решения. Действие рассказа происходит в 1420 году, имеет точную дату. Твой Липпи - персонаж исторический. Я не знаю ни дат смерти и рождения Джотто, ни года, когда был написан "Триумф смерти" Орканьи, и ни единой даты из жизни Орканьи 2. Как же ты хочешь, чтобы я все это привел в порядок один, здесь, не имея биографического словаря, хотя бы самого элементарного, словом, ни одной книги, которая могла бы служить руководством? Было время, когда я все это знал на память. Но я уже десять лет не занимаюсь историей, как же ты хочешь, чтобы я за это взялся? Словом, я не могу привести это в порядок немедленно, как ты, бедный, дорогой мой друг, того желаешь. Пришли мне точные данные. В Париже есть где навести справки, тебе их может дать де Лиль, или ты сама найдешь достаточно сведений во "Всемирной биографии" 3 или у Вазари - что было бы лучше. Пришли их мне, и я обработаю эту вещь и пришлю с ближайшей почтой, то есть через один день.

Кажется, Джотто жил в конце XIV века, и "Кампо Санто" примерно того же времени, но я не знаю, что сделано Джотто в "Кампо Санто", которое я видел бегло, и даже не знаю, работал ли он вообще там. Я там провел два часа. Следовало бы потратить две недели, а я смотрел внимательно лишь большую фреску Орканьи. Не хочу исправлять твои промахи другими, еще худшими, а это непременно получится при неопределенности моих знаний.

Однако преклонение твоего разбойника перед Мике-ланджело - вещь вполне возможная. Микеланджело в свое время слыл великим человеком. Он общался с сильными мира сего. Такая репутация могла дойти до Буонавиты, поэтому я понимаю его любопытство, а затем преклонение перед человеком, который сумел его устрашить. Но, если вместо Микеланджело поставить Джотто или Орканью, все меняется. Тогда мы переносимся в средневековье. Живописцы были в ту эпоху просто ремесленниками, без всякой известности и громкого имени. Художник растворялся в Искусстве. Могли поднять шум вокруг произведения, но вокруг имени (и в такой мере) - не думаю.

И потом, если сочинять описание "Триумфа смерти",- это будет описание художественное, а значит, фальшивое в устах твоего персонажа. Если оно будет наивным, будет выражать лишь изумление перед вещью - я разумею грубый эффект, вызванный драматизмом сюжета,- как! это связать с призванием к живописи? Воздействие такой! фрески на человека вроде Буонавиты и в его время должно было выразиться в том, чтобы побудить его отправиться на исповедь или уйти в монастырь. Исходя из этого, мы не можем сделать из него поклонника живописи, это было бы глупо.

Пришли же мне имя и данные какого-нибудь большого художника, современника Липпи, и указатель его произведений или название главного произведения - это будет лучше,- и я постараюсь заштопать этот пассаж 4. Что до "Триумфа смерти", нахожу твою идею неудачной. Нет картины менее эстетичной по сути своей, и восхищение создавшим ее художником может возникнуть лишь у человека, свободного от всякой религиозной традиции и привыкшего сравнивать формы, невзирая на то, к чему они побуждают или стремятся побудить. И воздействие этих форм столь велико именно потому, что они неправильны. Они возбуждают ужас перед смертью, а не чувство восхищения, которое внушает почти всем Микеланджело; вот у него - чистое Искусство.

Подумай над всем этим. Если найдешь другой подход, сообщи мне и отошли обратно вложенные в письмо напечатанные страницы. Я очень огорчен, дорогая Луиза, что не могу тотчас оказать тебе эту маленькую услугу, но ты сама видишь, что мне мешает. Поразмысли немного, пришли мне справки, и я исполню твое желание.

Провел целых два дня с моим братом и его женой. Вздумалось им за полулье отсюда посмотреть продающийся дом, весьма недурной. Ему захотелось купить, оба были в восторге, потом восторг угас, потом опять вспыхнул, а сколько соображений, опасений! Из страха, как бы его не надули, брат сегодня утром уехал, не явившись на свидание с продавцом дома. Вместо него пошел я. Я лег в час ночи, а встал еще до четырех. Сколько стаканов рома выпил я за вечер! И какая занятная штука - изучение буржуа! Ах, вот ископаемое, которое я начинаю хорошо понимать (буржуа)! Какие полухарактеры! Какие полуволи! Какие полустрасти! Как все зыбко, неопределенно, рыхло в их мозгах! О практические люди, люди действия, люди здравомыслящие, насколько вы, на мой взгляд, неповоротливы, сонны, ограниченны!

247. ЛУИЗЕ КОЛЕ. ТРУВИЛЬ, 21 И 22 АВГУСТА 1853.

Да, я утверждаю (и для меня это должно стать практическим догматом в жизни художника), что жизнь свою надо разделить на две части: жить как мещанин и мыслить как полубог. Между утехами тела и ума нет ничего общего.

Если же они встретятся вам смешанными, берите их и храните. Но не пытайтесь их сочетать, это всегда будет искусственно. В общем-то, идея счастья - почти единственная причина всех человеческих бед. Прибережем ядро нашего сердца, чтобы делить его на ломтики для бутербродов, и лучший сок страстей - чтобы разливать его в бутылки. Сделаем из всего своего существа некие изысканные выжимки, дабы питать потомство! Кто знает, сколько мы каждый день теряем из-за утечек чувства?

Люди дивятся мистикам, но весь их секрет в этом. Их любовь, подобно горным потокам, имела лишь одно русло, узкое, глубокое, покатое, вот почему она все увлекает за собою.

Если вы ищете одновременно Счастья и Красоты, вам не найти ни того, ни другого, ибо Красота дается только через жертву. Искусство, подобно иудейскому богу, насыщается всесожжениями. Ну же, раздирай свое лицо, бичуй себя, валяйся в золе, унижай материю, плюй на свое тело, вырывай свое сердце! Ты будешь одинок, ты разобьешь ноги в кровь, адское отвращение будет владеть тобою на всем пути; ни одна из человеческих радостей не будет тебя радовать; что для других укол, будет для тебя раной, и, увлеченный вихрем, ты покатишься, видя на горизонте один лишь маленький огонек. Но он будет расти, будет расти как солнце, золотые лучи упадут на твое лицо, проникнут в тебя, озарят изнутри, ты почувствуешь себя легким, станешь весь - дух, и, после каждой потери крови, тебя все меньше будет тяготить плоть. Так не будем же искать ничего, кроме покоя; будем просить у жизни всего лишь кресло, а не трон, удовлетворенность, а не упоение. Страсть плохо ладит с долготерпением, которого требует наше ремесло. Искусство достаточно обширно, чтобы за-j полнить нас целиком. Отнять у него хоть что-нибудь- почти преступление; это кража у идеи, нарушение долга. Но человек слаб, плоть податлива, и сердце, словно отяг ченная дождем ветка, дрожит при сотрясении почвы. Временами тебе, точно узнику, необходимо глотнуть воздуха, бессчетные приступы слабости одолевают, ты чувствуешь, что умираешь. Благоразумие в том, чтобы выбросить за борт наименьшую часть груза,- лишь бы судно свободно держалось на воде.

...Моральное и эстетическое наблюдение. Один здешний житель, славный человек, который был мэром в течение сорока лет, говорил мне, что за все это время он помнит только два случая осуждения за кражу, при числе жителей более трех тысяч. По-моему, это примечательно; неужто моряки сделаны из другого теста, чем рабочие? В чем причина? Думаю, это надо приписать соприкосновению с великим. У человека, перед глазами которого всегда великий морской простор, где теряется его взгляд, должно выработаться особое презрительное спокойствие (вспомним расточительность моряков всех рангов, их беспечное отношение к жизни и к деньгам). Полагаю, что именно в этом смысле надо понимать нравственность Искусства. Оно, как природа, должно влиять морализующе своей устремленностью ввысь и приносить пользу своим величием. Вид пшеничного поля больше радует глаз филантропа, чем вид океана, ибо принято думать, что земледелие способствует нравственности. Но как жалок ломовой извозчик рядом с матросом! Идеал подобен Солнцу, он высасывает всю грязь Земли.

...Он построил себе здесь прелестное шале, наделавшее много шуму. Снаружи и впрямь оборудовано со вкусом, но внутри столько наворочено, просто страшно. Гостиную он вздумал украсить маринами в виде фресок (марины, когда рядом море!). Все тут размалевано, позолочено, оканделябрено. Пышно и аляповато. Белая перчатка "барина" лопается на лапище скотовода. Он живет здесь, злясь, что он не префект, изрядно скучая, делая вид, что веселится, и вздыхая по богатой наследнице, как нос отца Обри - по могиле 2. А какие речи: "Я отказался от суеты, я презираю свет, я теперь занимаюсь только искусством". Заниматься искусством - значит сделать на лестнице цветные стекла да обзавестись дубовой мебелью в стиле Людовика XIII! В его спальне я видел книги Фурье: "Следует (говорит он) читать все. Надо все знать, хотя бы для того, чтобы дать отпор этим молодчикам! Поглядели бы вы. как я расправлялся с ними в Палате!" В Палате он много занимался "вопросом мяса" и даже совершил на свой счет и в компании других крепких голов (или крепких глоток) путешествие в Германию, дабы изучить быка. Когда он оделся (он собирался обедать в городе), мы вышли вместе. Я попросил огня, чтобы закурить сигару, и он завел меня в кухню. "Хочется пить, сбегай принеси мне стакан сидра",- приказал он находившемуся там мальчику, похожему на пастушка. Мальчуган поднялся в парадную столовую и принес оттуда два хрустальных стакана и графин. "Черт тебя побери, негодный дурень, я же сказал тебе - в кухонном стакане'". Он был вне себя! И, показывая мне эти два стакана (франка по три-четыре за штуку), сказал: "Досадно, если они разобьются, поглядите-ка на кайму! Я ведь заказал себе художественные стаканы. Я, знаете, хочу, чтобы у меня все носило на себе печать оригинальности".

После обеда ему надо было сделать визиты, пойти на танцы в зал Ванного заведения, сыграть в вист с г-жой Паскье - и минут десять он без умолку говорил о своем одиночестве!

Вот она, пошлая порода людей, стоящих "во главе Общества". В какой грязи мы копошимся! Какой уровень! Какой хаос! Посредственность надевает личину утонченного ума. Есть рецепты на все, есть особая меблировка, говорящая: "Мой хозяин любит искусство", "Здесь живет чувствительная душа", "Вы в доме у человека серьезного"! А что за речи! Что за язык! Какая пошлость! Куда бежать? Пощадите! У святого Поликарпа была привычка затыкать себе уши и, убегая прочь, повторять: "В какой век, о боже, повелел ты мне родиться!" Вот и я становлюсь этаким святым Поликарпом 3.

...Много перечитываю Рабле; без меры курю. Какой человек этот Рабле! Каждый день находишь в нем новое. Усвой себе привычку и ты, бедная моя Муза, читать каждый день какого-нибудь классика. Ты недостаточно читаешь. Я беспрестанно это проповедую тебе, дорогой друг, потому что считаю спасительной гигиеной.

248. ЛУИ БУЙЕ. ТРУВИЛЬ, 24 АВГУСТА 1853.

Как мне не терпится закончить "Бовари", "Анубиса" и три моих "предисловия" \ чтобы вступить в новый период, чтобы отдаться "чистой Красоте"! Нынешняя моя праздность порождает во мне жгучее желание претворить в Искусство все, что есть "моего", все, что я перечувствовал. Нет, я не испытываю потребности писать мемуары 2. Моя личность отталкивает меня, я сыт собою по горло, и окружающие предметы кажутся уродливыми или нелепыми. От отчаяния я уношусь в воображаемое. Мысленно превращаю барки в тартаны 3. Раздеваю проходящих мимо матросов, преображая их в дикарей, разгуливающих нагишом по золотому песку. Думаю об Индии, о Китае, о своей восточной повести (фрагменты которой складываются в уме) 4. Я жажду гигантских эпопей.

...Но жизнь так коротка! Порой я готов пустить себе пулю в лоб, как подумаю, что никогда я не буду писать так, как хочу, и не напишу даже четверти того, что мечтаю написать. Сколько силы чувствуешь в себе, едва от нее не задыхаешься, а придется умереть с нею, так и не дав ей выхода!

...Работенку, которой я занимаюсь, кончу этой зимой, когда тебя, бедный мой старик, уже не будет здесь со мною по воскресеньям 5,-- разложу, сожгу, приведу в порядок свой бумажный хлам. Закончу "Бовари"- и наступит возраст зрелости.

249. ЛУИ БУЙЕ. ТРУВИЛЬ, 25 АВГУСТА 1853.

Получил колец "Мамонта" '. Вот уже с полчаса размышляю над ним. Вызывает он у меня различные чувства. Но не сомневайся, эпизод хорош.

...При первом чтении мне показалось, что ты зря не указал ясно, что это идут мастодонты, но теперь нахожу, что ты прав. Надо оставлять читателя в неопределенности, это больше впечатляет.

...Только что перечитал все, не тревожься. Это будет здорово. Тут есть жгучая печаль, и твой миляга мамонт внушает страх.

Если хочешь, чтобы я сказал тебе нечто лестное и истинное - так вот: вчера в полночь мне показалось, что на берегу идет снег, а то был всего лишь лунный свет. Пришлось взять бинокль, чтобы удостовериться. И только потому, что было очень тепло, я убедился, что ошибся. Твое сравнение - математически точное .

250. ЛУИЗЕ КОЛЕ. ТРУВИЛЬ, 26 АВГУСТА 1853.

У нас, писателей, вечно поглощенных Искусством, почти нет с природой иных отношений, кроме воображаемых. Иногда надо поглядеть луне или солнцу в лицо. Сок деревьев проникает в наше сердце через долгие бессмысленные взгляды, которые на них останавливаешь. Когда бараны пощиплют тмина в лугах, их мясо становится вкусней,- так некая толика соков природы должна войти в наш дух, если он вдоволь поваляется на ее лоне.

...Я здесь много думал о себе, и вот вывод из размышлений в эти четыре праздные недели: прощай, то есть прощай, и навсегда, личное, интимное, ко мне относящееся. От давнего проекта написать когда-нибудь свои мемуары я отказался. Ничто из составляющего мою личное гь меня не соблазняет '. Привязанности юности (хотя бы и украшенные далью воспоминаний и даже заранее видящиеся в бенгальских огнях стиля) уже не кажутся мне прекрасными. Пусть все это умрет, и ничто не воскреснет! К чему? Человек - не больше чем блоха. Наши радости, как наши печали, должны раствориться в наших произведениях. В облаках не различишь капель росы, вознесенных солнечными лучами! Испаряйтесь же, земные дожди, слезы минувших дней, и витайте в небе гигантскими, осиянными солнцем клубами.

Теперь меня снедает жажда метаморфоз. Хотелось бы описывать все, что я вижу, не таким, как оно есть, но преображенным. Точный рассказ о некоем действительном факте, даже самом удивительном, был бы для меня невозможен. Я бы непременно по этой канве еще вышил.

Все наиболее глубоко пережитое мною чудится мне перенесенным в другие местности и испытанным другими людьми. Так я изменяю дома, костюмы, климат и т. д. Ах, как хочется освободиться поскорей от "Бовари", от "Ану-биса" и от трех моих предисловий 2 (то есть от тех единственных трех вещей, а в сущности, одной, где я займусь критикой)! Как я спешу покончить со всем этим, чтобы ринуться очертя голову в сюжет значительный и мне подходящий. Меня тянет на эпопею. Хочется больших, головокружительных историй, разрисованных сверху донизу полотен. Восточная повесть налетает на меня порывами; слышу ее смутные ароматы, от которых ширится душа.

Ничего не писать и мечтать о чудесных произведениях (как я делаю сейчас) - упоительно. Но как дорого расплачиваешься потом за подобные сладострастные мечты! Какие сыплются на тебя оплеухи! Надо быть благоразумней (но меня ничто не исправит). "Бовари", которая для меня превосходное упражнение, приведет, быть может, к пагубной реакции - внушив мне (но это будет уже слабость и глупость) крайнее отвращение к сюжетам из обыденной среды. Потому-то мне так трудно писать эту книгу. Мне стоит больших усилий вообразить себе персонажей и вдобавок заставить их говорить,- потому что мне они глубоко противны. Зато когда я пишу что-нибудь нутром, дело идет быстро. Но тут есть опасность. Когда пишешь о своем, фраза может быть хороша всплесками (таланты лирические достигают этого эффекта легко и следуя естественной склонности), но целое отсутствует, изобилуют повторения, пересказы, общие места, банальные обороты. Когда ты, напротив, пишешь нечто вымышленное, все должно вытекать из замысла, и малейшая запятая зависит от общего плана,- поэтому внимание раздваивается. Надо не терять из виду горизонта и одновременно смотреть себе под ноги. Деталь трудна неимоверно, особенно же когда побить ее, как я люблю. Ожерелье состоит из жемчужин. но делает их ожерельем нить. Нанизывать жемчужины, ни одной не теряя, и все время держать в другой руке нить,- вот в чем хитрость. Восторгаются письмами Вольтера. Но он же только на это и был способен, наш великий человек! То есть на то, чтобы излагать свое личное мнение, и все у него сводилось к этому. Потому-то в своих пьесах, в чистой поэзии, он был жалок. Один роман он все же создал, итог всех своих произведений, и лучшая глава "Кандида"- визит к господину Пококуранте, где Вольтер опять-таки высказывает свое личное мнение почти обо всем 3. Четыре эти страницы - одно из чудес прозы. Они вобрали в себя шестьдесят написанных томов и полвека труда. Но посмотрел бы я, как Вольтер справился бы с описанием хоть одной из картин Рафаэля, над которыми смеется. На мой взгляд, в Искусстве самое высокое (и самое трудное) - не в том, чтобы вызывать смех или слезы, разжигать похоть или ярость, но чтобы действовать подобно природе - то есть будить мечты. И самые прекрасные произведения обладают этим свойством - они безмятежны и непонятны. Что до манеры исполнения, они неподвижны, как скалы, зыблются волнами, как океан, полны листвы, зелени и шелеста, как лес, унылы, как пустыня, ла-зурны, как небо. Гомер, Рабле, Микеланджело, Шекспир, Гете кажутся мне безжалостными. Там все бездонно, бесконечно; многообразно. Через маленькие отверстия видишь пропасти, внизу черно, голова кружится. И, однако, над всем витает нечто дивно ласковое! Это отблеск света, улыбка солнца и покой! покой! И мощь, чувствуется подгрудок, как у Леконтова "быка" 4.

Насколько жалок, например, Фигаро рядом с Санчо! Так и воображаешь себе Санчо верхом на ослике, как он жует сырой лук и каблуками подгоняет серого, не прекращая беседы со своим господином. Так и видишь эти, еще нигде не описанные, испанские дороги. А Фигаро - где он находится? В "Комеди Франсез" 5. Светская литература.

Так вот, я считаю, что ее надо возненавидеть. Я теперь ее ненавижу. Я полюбил произведения, от которых пахнет потом, такие, чтобы сквозь полотно были мышцы видны и чтобы ходили они босиком, а это трудней, чем носить сапоги, каковые суть особые футляры еа потребу подагрикам: в них прячут свои искривленные ногти и прочие уродства. Между ногами Капитана или же Вильмена и ногами неаполитанских рыбаков - та же разница, что между двумя этими литературами. У первой в жилах уже нет крови. Мозоли ей как бы вместо костей. Она - результат старости, усталости, вырождения. Она прячется под условной формой, наваксенной, кругом залатанной и пропускающей воду. Форма эта сплошь прострочена нитками и пропитана клейстером. Однообразно, неудобно, скучно. В ней не вскарабкаешься на высоты и не спустишься в глубины, не преодолеешь препятствий (и действительно, разве не сбрасывают ее у входа в науку, где приходится надевать деревянные башмаки?). Она годна лишь на то, чтобы ходить по тротуару, по протоптанным дорогам да по паркету гостиных, где весьма кокетливо поскрипывает, чем раздражает людей нервных. Как бы ни покрывали ее лаком эти подагрики, она все равно остается дубленой телячьей кожей. Но другая оболочка, та, что дана богом, о, она совсем другая! Она потемнела от морской воды, и ногти у нее цвета слоновой кости. Она жестка, ибо ступает по камням. Она изящна, красива, ибо ступает по песку. От привычного мягкого погружения в песок свод стопы мало-помалу развился в соответствии со своим особым типом; нога жила в соответствии со своей формой, росла в наиболее для нее благоприятной среде. Зато как плотно она опирается на землю, как свободно раздвигаются ее пальцы во время бега,- да, это прекрасно!

Какая жалость, что я не профессор в Коллеж де Франс! 6 Прочитал бы я там целый курс по великому вопросу сравнения сапог с литературами. "Да, сапог - это целый мир", сказал бы я и т. д. 7. Какие яркие сопоставления можно было бы сделать на темы -"Котурн", "Сандалия" ! и т. д.

Сандалия - какое красивое слово! И какое волнующее, не правда ли? Например, сандалии с загнутыми носками в виде полумесяца, осыпанные искрящимися блестками, отягченные великолепными узорами, похожи на индийские поэмы. Они явились с берегов Ганга. В них ходят в пагодах, по полам из дерева алоэ, почернелым от дыма курильниц; пахнущие мускусом, они шаркают в гаремах по коврам с завитушками арабесок. Они вызывают в воображении бесконечное пение молитв, пресыщенность любовью... Маркуб феллаха, округлая, как верблюжье копыто, золотисто-желтая, с грубыми швами, обтягивающая лодыжку, это обувь патриарха и пастуха, от пыли она только красивее. А разве не заключен весь Китай в туфле китаянки, обтянутой розовым дама, узорчатым шелком с вышитыми на носке кошками?

В переплетении ремешков на ногах Аполлона Бельве-дерского пластический гений греков выказал все свое изящество. Какое сочетание украшения и наготы! Какая гармония содержания и формы! Как создана нога для обуви и обувь для ноги!

И разве нет очевидной связи между суровыми поэмами средневековья (часто на одну рифму) и железными, из цельного куска башмаками, которые носили тогда воины, между шпорами длиною в шесть дюймов с огромными колесиками - и неуклюжими и корявыми периодами.

На башмаки Гаргантюа пошло "четыреста шесть локтей ярко-голубого бархата. Бархат был аккуратно разрезан пополам, и две эти полосы сшиты в виде двух одинаковых цилиндров" 8. Я вижу тут архитектуру Ренессанса. Сапоги в стиле Людовика XIII, с раструбами, в лентах и помпонах, похожие на вазу с цветами, напоминают мне отель Рамбуйе, Скюдери, Марино 9. Только рядом, совсем вплотную, длинная испанская рапира с римской рукоятью - Корнель 10.

Во времена Людовика XIV литература носила туго натянутые чулки! Чулки были коричневого цвета. Икра выделялась. Туфли были с квадратным носком (Лабрюйер, Буало), и было также несколько прочных кавалерийских сапог, обувь крепчайшая, грандиозного покроя (Боссюэ, Мольер). Потом носок обуви заостряется - литература Регентства ("Жиль Блаз"). Начинают экономить кожу, и форма, она же колодка (вот еще каламбур!), доходит до такой чрезмерной противоестественности, что мы почти догоняем Китай (но только не по части фантазии). Все изогнуто, вычурно, легковесно ". Каблук такой высокий, что нет устойчивости; исчезла опора. Зато носят накладные икры с дряблой философской набивкой (Рейналь, Мармонтель и т. д.) 12. Академизм изгоняет поэтичность; Царство пряжек (понтификат его святейшества Лагар-па) 13. А ныне мы во власти сапожников. Были у нас поножи, мокасины, средневековые башмаки с загнутым вверх носком. В тяжеловесных фразах г.г. Питра-Шевалье и Эмиля Сувестра - оба бретонцы - мне слышится оглушительный грохот кельтских башмаков на деревянной подошве. Беранже до последнего шнурка сносил башмачки гризетки, а Эжен Сю без стеснения щеголяет в мерзких стоптанных сапогах наемного убийцы 14. От одного разит пригорелым салом, от другого - сточной канавой. У одного на фразах сальные пятна, у другого - стиль измаран дерьмом. Отправились искать новинок за границей, но это новое оказалось старым (старое починяем!). Потерпели неудачу сапожищи а-ля рюсс и литературы лапландская, валашская, норвежская (Ампер, Мармье и прочие курьезы в "Ревю де дё монд"). Сент-Бев подбирает негодный хлам, штопает эту рвань, пренебрегает уже известным и с помощью ниток и клея поддерживает свою мелкую коммерцию (восстановление красных каблуков в стиле Помпадур и Арсена Уссе и т. д.) '5. Так вот, надо всю эту рухлядь швырнуть в реку, вернуться к прочным сапогам или к босым ногам, а главное, остановить мой сапожнический бред. С чего бы это я, черт возьми? Наверно, от огромного стакана рома, выпитого сегодня вечером. Спокойной ночи.

251. ЛУИЗЕ КОЛЕ. ТРУВИЛЬ, 27 АВГУСТА 1853.

Поэзия обязывает '. Она обязывает нас смотреть на себя как на сидящих на троне, чтобы и мысли не появлялось, будто мы принадлежим к толпе и причастны к ней.

252. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 2 СЕНТЯБРЯ 1853.

Третьего дня прочитал в постели почти целый том "Истории Реставрации" Ламартина (битву при Ватерлоо) '. Какая посредственность этот Ламартин! Он не понял красоты Наполеона слабеющего, яростный гнев гиганта на побеждающих его мирмидонян 2. Ни волнения, ни возвышенности, ни живописности. Рядом с ним даже Александр Дюма был бы величествен. Шатобриан, более несправедливый или, вернее, более бранчливый, и тот намного выше. При такой теме такой жалкий язык!

253. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 7 СЕНТЯБРЯ 1853.

Снова принялся за "Бовари". С понедельника сделаны почти набело пять страниц; именно "почти"- их придется еще пересматривать. Как трудно! Очень боюсь, как бы моя "выставка" не затянулась. Тяжелое место. Там все персонажи моей книги действуют или беседуют вперемежку и, как обрамление, обширный пейзаж. Но, если удастся, получится очень симфонично.

...Перечитываю теперь Буало, всего Буало, и делаю ¦множество карандашных пометок на полях. Право, это по-настоящему сильно. Что хорошо написано, от того не устаешь. Стиль - это жизнь! Это сама кровь мысли! Буало был небольшой речкой, узкой, неглубокой, но удивительно чистой и с крепкими, крутыми берегами. Вот почему ее воды не иссякают. Из того, что он хочет сказать, ничто не теряется. Но сколько Искусства потребовалось, чтобы это сделать, и из такой малости! Собираюсь в ближайшие года два-три перечитать внимательно всех французских классиков и делать заметки; это пригодится мне для "Предисловий" (ты ведь знаешь, это моя литературно-критическая книга) '. Хочу в них доказать несостоятельность любых школ и ясно заявить, что мы-то отнюдь не претендуем на создание школы, да и вообще не надо ее создавать. Мы, напротив, следуем традиции. Я убежден, что это именно так. И это меня успокаивает и ободряет. Я восхищаюсь у Буало тем же, чем восхищаюсь у Гюго; где один был хорош, там другой превосходен. Красота - едина. Она все та же, лишь в разных обличьях,- сильнее или слабее окрашена преобладающим цветом. Например, Вольтер и Ша-тобриан были посредственны по одним и тем же причинам и т. д. 2. Постараюсь показать, почему эстетическая критика так отстала от критики исторической и научной: у нее не было основы. Всем им недостает знаний в одной области - в анатомии стиля, в том, как фраза членится и чем она скрепляется. Учатся на манекенах, на переводах, по указке профессоров-олухов, неспособных держать в руках орудие науки, которой обучают, сиречь перо,- а жизни-то и нет! Нет любви! Любовь же не дается так просто, это тайна божия, это душа, без которой ничего не поймешь.

Когда закончу эти предисловия - работы хватит на добрый год, но не больше (зато хоть отомщу в литературе, как в "Лексиконе прописных истин" отомщу в морали),- когда я их закончу (во всяком случае, после "Бовари" и "Анубиса") 3, то, вероятно, вступлю в новую фазу, и я этого жду не дождусь. Пишу так медленно, а весь извелся от планов. Хочется написать две или три больших эпических книги, это будут романы с великолепной обстановкой, где уж поэтому будет много действия и богатых деталей, роскошных и трагичных одновременно, создать книги-фрески, расписанные сверху донизу огромные стены.

254. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 12 СЕНТЯБРЯ 1853.

Камень преткновения для меня - обыденные ситуации и тривиальный диалог. Хорошо описать банальное, да так, чтобы оно сохранило свой облик, свою стать, даже свои слова,- поистине дьявольская задача, и я уже заранее вижу, как эти премилые вещи выстраиваются передо мной на следующих тридцати, по крайней мере, страницах. Да, дорого обходится стиль! Опять взялся за то, что сделал на прошлой неделе. Два или три места Буйе вчера осудил как неудачные, и правильно. Надо наново перекроить почти все фразы.

...Третьего дня прочел целый том папаши Мишле - шестой том его "Революции", только что вышедший '. Там есть великолепные взлеты, возвышенные слова, верные мысли; почти все ново. Но никакого плана, никакого искусства. Нет ясности, еще менее того - спокойствия, а спокойствие - главная черта красоты, как ясность - невинности, добродетели. Покой - состояние бога. Какая любопытная эпоха! Какая любопытная! Насколько гротескное в ней слилось с ужасным! Да, повторяю, Шекспир будущего сможет здесь черпать ведрами. Есть ли что грандиозней гражданина Ролана? Прежде чем покончить с собой, он написал записку, которую нашли при нем: "Почтите тело добродетельного человека!"

255. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 16 СЕНТЯБРЯ 1853.

Наконец-то я сдвинулся с места! Дело идет! Машина заработала! Не брани меня за приступы одержимости, добрая, дорогая Муза, я по опыту знаю, что это полезно. Без усилий ничего не достигнешь; все требует жертв. Жемчуг - болезнь устрицы, а стиль, быть может, выделение вследствие недуга более глубокого. Разве жизнь художника или, вернее, создание произведения Искусства не напоминает восхождения на высокую гору? Путь трудный, требующий бешеной воли! Вначале видишь снизу высокую вершину. Она сверкает чистотой в небесах, высота ее устрашает и именно этим влечет. Трогаешься в путь. Но с каждого уступа вершина кажется выше, горизонт отдаляется, надо преодолевать пропасти, головокружение, приступы уныния. Холодно, вечный ураган, бушующий в высоких сферах, срывает с тебя мимоходом последние клочки одежды. Земля потеряна навсегда, а цель, вероятно, никогда не будет достигнута. Наступает час, когда припоминаешь все свои усилия, с ужасом разглядываешь ссадины на коже. Не чувствуешь ничего, кроме неодолимого желания подняться еще выше, покончить с этим, умереть. Иногда, впрочем, налетит порыв небесного вихря и ослепит тебя видом открывающихся безграничных, неоглядных, волшебных горизонтов! На двадцать тысяч футов под собою различаешь людей, олимпийский ветер наполняет твои гигантские легкие, и ты чувствуешь себя колоссом, пьедестал коему - весь мир. Потом опять ложится туман, и ты продолжаешь двигаться на ощупь, вслепую, обламывая ногти о скалы и рыдая в одиночестве. Ну что ж! Умрем среди снегов, погибнем в белом недуге нашего желанья, под рокот потоков Духа, с обращенным к солнцу лицом!

Нынче вечером работал с волнением, вернулся прежний азарт труда, я даже горланил, как бывало прежде.

Да, "Кандид" прекрасен! Дивно прекрасен! Как это безупречно! Можно ли превзойти его в широте охвата, сохраняя такую же четкость? Пожалуй, нет. Поразительное воздействие книги, бесспорно, объясняется сутью выраженных в ней идей. Вот так же хорошо и надо писать - но иначе.

Зачем ты тратишь время на перечитывание "Грациел-лы" ', когда надо перечитать столько вещей? Вот уж развлечение, которому нет оправдания! Из подобных сочинений нечего почерпнуть. Надо держаться источников, а Ламартин - водопроводный кран. В "Манон Леско" 2 сильно дыхание чувства, наивность страсти, делающая обоих героев столь правдивыми, симпатичными, достойными, хотя они и мошенники. Эта книга - крик сердца; ее композиция очень искусна. А уж тон до чего благородный! Но я люблю вещи более пряные, более яркие и вижу, что все первоклассные книги таковы, причем в высшей степени. Правда в них кричит, они предельно развернуты и изобилуют сюжетными деталями. "Манон Леско"- пожалуй, первая из книг второго ряда. В противность твоему мнению в нынешнем письме я полагаю, что заинтересовать можно любым сюжетом. А сделать из него нечто Прекрасное тоже считаю возможным, по меньшей мере теоретически, но тут я менее уверен. Смерть Виргинии - чудно хороша, но сколько есть картин смерти столь же трогательных (потому что смерть Виргинии - исключительна)! А поистине превосходно ее письмо к Полю, написанное из Парижа 3. При каждом чтении оно разрывало мне сердце. Над смертью моей Бовари слез будет пролито меньше, чем над смертью Виргинии,- в этом я заранее уверен. Зато мужа первой будут оплакивать больше, чем возлюбленного второй, и еще уверен, что у меня хорошо получится труп. Он должен вас преследовать. Главное свойство Искусства и его цель - иллюзия. Волнение, которое нередко вызывают, жертвуя поэтическими деталями,- нечто совсем иное, и менее высокое. Я плакал над дешевыми мелодрамами, а от Гете мои глаза никогда не увлажнялись, разве что слезами восторга.

256. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ. 21-22 СЕНТЯБРЯ 1853.

Нет! "Все мое счастье" отнюдь не "в труде", и я не очень-то "парю на крыльях вдохновенья". Напротив, мой труд - это мое горе. Литература - нарывной пластырь, причиняющий мне зуд. Вот я и скребу в этом месте до крови. Я преисполнен воли, но она не избавляет от приступов уныния и вялости. Ах, ты думаешь, что я живу, как брамин, в возвышенной сосредоточенности, упиваюсь ароматами своих грез. Как бы я этого хотел! Еще больше, чем ты, я жажду вырваться на волю, я разумею, из этой книги. Вот уже два года я ею занят! А два года - долгий срок, и все время с теми же персонажами, да еще копошиться в такой вонючей среде! Изводит меня не слово, не композиция, но самый предмет - в нем нет для меня ничего возбуждающего. Когда принимаюсь за какую-нибудь ситуацию, она заранее меня отталкивает своей пошлостью; только тем и занимаюсь, что отмеряю дозы дерьма. В конце будущей недели надеюсь добраться до середины выставки. Получится либо гнусно, либо прекрасно. Особенно нравится мне размах действия, но справиться с этим не просто. Вот уже три раза Буйе заставляет меня переделывать один пассаж (который и до сих пор не готов). Надо описать впечатление от человека, зажигающего лампионы . Это должно вызывать смех, а пока выходит очень холодно.

Как видишь, милая, дорогая Муза, мы сами отнюдь не щадим друг друга, и, когда мы так суровы с тобою касательно исправления, то лишь потому, что относимся к тебе, как к самим себе.

Буйе вчера должен был поехать в Кани. Не знаю, уви-^у ли его в воскресенье. Недели через две он отправится в Париж искать себе квартиру, потом вернется на неделю и - прощай. Это глубоко меня печалит. Вот уж восемь лет, как сложилась у меня привычка встречаться с ним каждое воскресенье. И такое близкое общение будет прервано. Не станет единственного человека, с которым я мог говорить. Вот и еще что-то ушло, отброшено в прошлое, поглощено безвозвратно 2.

257. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 1853

Милейший наш Леконт мечтает об Индии - поехать туда и там умереть. Да, мечта прекрасная. Но это мечта; человек так глупо устроен, что его сразу же потянуло бы обратно, стало бы смертельно скучно, появилась бы тоска по родине, по виду домов, даже по равнодушным к тебе людям. Надо замкнуться в себе и трудиться, уткнувшись головой в свою работу, как крот. Если в ближайшие годы ничего не изменится, между либеральными умами образуется содружество более тесное, чем в любых тайных обществах. Вдали от толпы разовьется новый мистицизм. Высокие идеи, подобно елям, произрастают в тени и на краю пропастей.

Но из всего этого, мне кажется, стала ясна одна истина: нет никакой надобности в толпе, в многолюдном большинстве, в одобрении, в освящении. 89-й год сокрушил королевскую власть и аристократию, 48-й - буржуазию, а 51-й - народ. Не осталось ничего, кроме подлой и тупой черни. Нас всех пришибло до уровня всеобщей посредственности. Социальное равенство проникло в область духа. Делаются книги для всех, Искусство для всех, наука для всех - как строят железные дороги и общественные теплушки. Человечество жаждет морально опуститься, и я зол на него за то, что составляю его часть.

258. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 26 СЕНТЯБРЯ 1853.

Что до Леконта, мне нечего ему сказать, разве что я его очень люблю. Он это знает; все, что я мог бы ему написать, он сам думает. Разделяю его возмущение гнусным Планшем. На этого типа я давно затаил злобу, еще с 1837 года, из-за его статьи против Гюго '. Бывают вещи, так глубоко ранящие в самые чистые уголки души, что рубец остается навечно, и, случись молодцу Плапшу подыхать у меня на глазах, я наверняка глядел бы на это с неким удовлетворением.

...Мне кажется, порочные герои Бальзака многим вскружили голову. Хилое поколение, грызущееся нынче в Париже за власть и известность, почерпнуло из чтения его книг глупое восхищение некой буржуазной аморальностью, которой оно силится достигнуть. Мне на сей предмет делали признания. Не Вертером, не Сен-Пре хотят быть ныне, но Растиньяком или Люсьеном де Рюбамп-ре 2. Впрочем, все эти пресловутые практичные ребята, которые деятельны, знают людей, не уважают восторженность, добиваются прочного положения, подымают шумиху, трудятся как каторжные и т. д., все эти хитрецы, говорю я, внушают мне презрение, причем в рассуждении самой своей хитрости,- я вижу, как они непрестанно тянутся мордой за тенью и упускают мясо. Они запутываются в собственной лжи, самоуверенно морочат сами себя (история с Баденге, который сам оплачивал восторги толпы). Вот когда я увижу, что один из них, пусть один-единственный, применяя все их средства, заработал хотя бы миллион, я сниму перед ним шляпу. А пока да будет мне дозволено смотреть на них как на заблудших лавочников.

Разве Жирарден не был главным в этой банде? И что ж, теперь, когда ему уже за пятьдесят, его состояние из самых скромных, и уважения никакого. По части житейской ловкости я предпочту торговцев хлопком моей любезной родины. Знавал я одного такого, он торговал не хлопком, а индиго. Вот это был человек! За двадцать лет он ухитрился обзавестись рентой в двести тысяч ливров (земельные владения), увлажняя индиго, которое сносил в свой подвал по ночам и притом собственноручно! И какой пройдоха! Какая скромность! Какой примерный отец семейства! Какой добропорядочный вид! От его прямоты даже ворс его сюртука стоял торчком. Нет, он не стремился блистать, поражать глупцов, он их надувал, что куда авантажней! О, Иисусе, Иисусе, сойди же к нам вновь, дабы изгнать торговцев из храма!3 И да будет бич, которым ты их огреешь, сделан из кишок тигра! Да смочат его в серной кислоте, в мышьяке! Да обожжет он их, как раскаленное железо! Да искрошит их, как сабля, и раздавит, как тяжесть всех соборов твоих, если б они обрушились на этих негодяев!

Я в восторге от фиаско гражданина Мери! 4 Вот тоже ловкач, хитрец, умник, которому на все наплеват! Кто из своего пера делает перегонный куб для нечистот, чтобы зашибать деньгу, и даже деньгу эту не способен зашибить, тот в результате идиот с примесью подлеца.

Я не прощаю деловым людям их неудач, ведь успех - единственное мерило их заслуг. Наполеон, мол, при Ватерлоо был обманут: э, милейшие, софизм. Я не военный и в их ремесле не разбираюсь: надо было победить. Я восхищаюсь победителем, кто бы он ни был.

Папаша Гюго потерял лондонский адрес, вот почему он, по его словам, так задержался с ответом. Письмо его было послано нагло прямо с Джерси 5. К счастью, ничего плохого не случилось. Хотел бы я увидеть книгу 6. Но как ее получить? Постараюсь ему ответить хорошим письмом; даже если содержание заденет, форма будет пристойной. Не могу я лгать ему в угоду и не скрою, что желал бы иметь его иллюзии, но их не разделяю. Говорю "иллюзии", а не "убеждения". Нет, черт меня подери, нет! Я не могу восхищаться народом, и у меня, по отношению к нему, вообще очень мало добрых чувств, ибо сам он таковых совершенно лишен. У человечества есть сердце, но его нет у народа - ведь народ, как и отечество, есть понятие мертвое.

259. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 30 СЕНТЯБРЯ 1853.

Некоторые натуры не страдают от физической боли, это люди без нервов. Вот счастливцы! Но зато сколь многого они из-за этого лишены! Странное дело, чем выше подымаешься по лестнице живых существ, тем сильнее нервная восприимчивость, то есть способность страдать. Страдать и мыслить - не одно ли и то же? Быть может, гений в конечном счете - всего лишь утонченная боль, то есть самое полное и сильное проникновение внешнего мира в нашу душу. Грусть Мольера, вероятно, имела причиной всю глупость человечества, которая, как он чувствовал, сосредоточилась в нем. Он страдал от Диафуарусов и Тартюфов ', через глаза его входивших к нему в мозг. А разве душа какого-нибудь Веронезе не впитывала постоянно цвета, словно кусок ткани, то и дело погружаемый в кипящий котел красильщика? Все являлось ему в сгущенных тонах, отчего, наверно, в глазах темнело. Микеланджело говорил, что мрамор трепещет при его приближении. Можно быть уверенным, что уж он-то трепетал, приближаясь к мрамору. Стало быть, горы для этого человека обладали душой. Они были ему созвучны; тут как бы симпатия двух сходных стихий. Но тогда - уж не знаю, где и как,- между ними должны были возникать некие вулканические ходы непостижимого рода, от которых жалкая оболочка человеческая взрывается.

Я сейчас дошел уже почти до середины выставки (в этом месяце сделал пятнадцать страниц, но не окончательно). Хорошо это или плохо? Не могу судить. Как труден диалог, когда хочешь, чтобы он был прежде всего характерным! Изображать через диалог, и чтобы он от этого пе утратил живости, точности и был постоянно изящен, даже оставаясь пошлым,- чудовищно трудно, и я не знаю никого, кому бы это удалось в книге. Диалоги надо писать в стиле комедии, а повествования - в стиле эпопеи.

Нынче вечером начал переделывать по новому плану проклятую страницу с лампионами, которую писал уже четыре раза 2. Поаво, хочется расшибить себе голову об стенку! Требуется (на одной странице) изобразить градации восторга толпы по поводу того, что некий человек прикрепляет на фасаде мэрии один за другим несколько лампионов. Читатель должен видеть, как толпа вопит от удивления и радости,- и чтобы было без шаржа и без авторских размышлений. Тебя иногда поражают мои письма, говоришь ты. Ты находишь, что они хорошо написаны. Эка хитрость! Тут я пишу то, что думаю. Но думать за других, как могли бы думать они, ь заставлять их говорить - совсем другое дело! Только что, например, я закончил диалог, где речь идет о всяких пустяках и где я вывожу некоего субъекта, который должен быть одновременно добрый малый, зауряден, нагловат и претенциозен! И чтобы сквозь все это было видно, как он гнет свою линию. Впрочем, все трудности при сочинении книг - от отсутствия последовательности. К этому убеждению я теперь пришел. Если бьешься над каким-то оборотом или выражением, которое не получается, значит, ты его себе не представляешь. Когда образ или чувство вполне четки в уме, они подсказывают слово на бумаге. Одно вытекает из другого. "Что ясно понято, и т. д." 3. Перечитываю теперь его, старика Буало, или, вернее, уже перечитал его целиком (сейчас занимаюсь его прозой). Большой быт человек, а главное, большой писатель, куда выше, чем поэт. Но как его оглупляют! Какие жалкие толкователи и проповедники были у него! Целый выводок школьных учителей, бездарных педантов, вырос на нем и его источил, изгрыз, как туча майских жуков - дерево. Он и так не был особенно густолистым! Все же корни были прочные, и он стоял крепко, прямо, твердо.

Литературную критику, на мой взгляд, надо всю делать заново (в это включаюсь и я, хотя с опаской). Те, кто ею занимались до сих пор. самого литературного ремесла не знали. Они, возможно, умели разобраться в анатомии фразы, но уж наверняка ничего не смыслили в физиологии стиля. О, литература! Какой это неутихающий зуд! Она мне вроде нарывного пластыря на сердце. Все время свербит, и я чешусь с наслаждением.

А как "Служанка"? 4 Почему я опасаюсь, что она будет чересчур длинной? Просто глупо. Это, верно, оттого, что ты долго ее пишешь, вот мне и кажется, что osia разрослась. Пожалуй, лучше писать длинно, чем слишком коротко. Но длинноты - обычный недостаток поэтов, как недостаток прозаиков - пошлость, отчего первые скучны, а вторые противны: Ламартин, Эжен Сю. Сколько вещей у папаши Гюго вдвое длинней, чем надо! Стих ведь сам по себе так удобен, чтобы скрывать отсутствие мыслей! Проанализируй красивую тираду в стихах и другую в прозе и увидишь, какая более насыщена. Проза, искусство менее материальное (меньше обращенное к чувствам, лишенное всего, что доставляет им приятность), должна быть набита всякой всячиной, и чтобы это не было заметно. А в стихах пустячные мысли и те имеют вид. Иное сравнение, в прозаической фразе вовсе незаметное, может стать основой для целого сонета. В прозе есть много третьих и четвертых планов. Должны ли они быть в поэзии?

Я сейчас загорелся страстью к Ювенаяу. Какой стиль! Какой стиль! И какой язык эта латынь! Начинаю также немного понимать Софокла, чем очень горжусь. С Ювена-лом дело идет довольно бойко, лишь изредка при переводе ошибаюсь, но быстро спохватываюсь. Очень хотел бы знать, и со всеми подробностями, почему Соси отказался от статьи Леконта, какие мотивы ему приводил? 5 Нам это любопытно узнать. Постарайся выведать суть всей истории.

Постарайся лучше себя чувствовать и работать в Париже так. как работала в деревне. Ты ведь располагаешь всем своим временем. Очень жаль мне беднягу Леконта, получившего такой урок. Чтобы заниматься этим ремеслом, как занимался км Буйе четырнадцать лет, по восемь - десять часов в день (а ему, в отличие от Леконта, еще морочили голову учителя пансионов), надо, я думаю, обладать от природы могучим здоровьем и титанически мощным духом. Да, этот свою славу получит заслуженно! Но попасть на небо можно только путем мученичества. Туда возносятся в терновом венце, с пронзенным сердцем, с кровоточащими ладонями и сияющим ликом.

260. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 12 ОКТЯБРЯ 1853.

Голова у меня пылает; так, помнится, бывало после того, как я целые дни проводил в седле. Это я нынче изрядно погонял свое перо. Пишу уже с половины первого дня без отдыха (лишь иногда отрываюсь на пять минут, чтобы выкурить трубку, да один час ушел на обед). Выставка так мне осточертела, что я отложил, пока ее не закончу, греческий и латынь. И с нынешнего дня только ею буду заниматься. Слишком уж все затянулось! Подохнуть можно, к тому же хочется съездить к тебе.

Буйе утверждает, что это будет лучшая сцена в книге. Я же уверен только в одном - в том. что она нова и что замысел хорош. Если когда-либо эффекты симфонии были перенесены в книгу, то это здесь. Нужно, чтобы все это ревело разом, чтобы одновременно слышно было мычанье быков, любовные вздохи и речи устроителей выставки. А над всем солнце и порывы ветра, от которых колышутся высокие чепцы. Но труднейшие пассажи "Святого Антония" были детской игрой по сравнению с этим. Я достигаю драматизма одним лишь переплетением диалога и противопоставлением характеров. Сейчас я в разгаре действия. Меньше чем за неделю я должен завершить узел, от которого зависит все. Мозг мой кажется мне мал, чтобы охватить единым взглядом эту сложную ситуацию. Пишу десяток страниц одновременно, перескакивая с одной фразы на другую.

...Только что кончил читать "Письма" Буало. В частной жизни он был менее узок, чем служа Аполлону. Я нашел в них немало суждений, исправляющих его приговоры. "Телемак" там получил довольно суровую оценку и т. д., и он признает, что Малерб по натуре не поэт '. Обратила ли ты внимание, насколько в переписке людей той эпохи мало возвышенного? В общем все весьма буднично. Высокий лиризм - совсем новое качество во Франции.

Полагаю, что воспитание у иезуитов принесло литературе невероятный вред. Они отняли у Искусства природу. С конца XVI века и до Гюго от всех книг, даже превосходных, отдает пылью коллежей. Вот я и собираюсь перечитать все по французской литературе и задолго начать готовить свою "Историю поэтического чувства во Франции". Критику следует писать, как естественную историю,- отказавшись от моральной идеи. Надо не разглагольствовать по поводу той или иной формы, но толково изложить, в чем ее сущность, как она связана с другой и благодаря чему живет (эстетика еще ждет своего Жоф-фруа Сент-Илера, великого человека, показавшего закономерность чудовищ) . Когда какое-то время позанимаются человеческой душой с беспристрастием физических наук, изучающих материю, будет сделан огромный шаг вперед 3. Вижу в этом единственный способ для человечества немного подняться над самим собою. Тогда оно сможет рассматривать себя откровенно, честно, в зеркале своих созданий. Оно будет как бог, будет судить о себе с высоты. Да, да, я считаю это осуществимым. Быть может, здесь, как в математических науках, надо только отыскать метод. И прежде всего он найдет применение в Искусстве и в Религии - этих двух великих проявлениях идеи. Можно было бы, полагаю, начать так: дано первое понятие о боге (самое слабое), родилось первое поэтическое чувство (самое малое) - требуется найти их проявление, и его легко обнаружат у ребенка, у дикаря и т. д. Таков пункт первый. Тут вы уже устанавливаете связи. Затем надо продолжать, принимая в расчет все обстоятельства, климат, язык и т. д. Так, со ступеньки на ступеньку, можно подняться до Искусства будущего и до гипотезы о Прекрасном, до ясного представления о его реальности, словом, до того идеального типа, к коему должно стремиться всякое наше усилие. Но этим делом займусь не я, мне-то есть о чем писать.

261. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 17 - 18 ОКТЯБРЯ 1853.

Эта книга, то ее место, которое сейчас пишу, так меня мучает (и я бы употребил слово посильнее, найдись оно у меня), что временами я от нее физически болен. Вот уже три недели часто бывает такая дурнота, что едва не теряю сознание. А в другое время - приступы удушья или же тошнота за столом. Все противно. Думаю, сегодня я бы с удовольствием повесился, да гордость мешает. Одно несомненно - меня не раз брало искушение послать к черту все, и "Бовари" прежде всего. Что за треклятая мысль была взяться за подобный сюжет! Ах, уж придется мне испытать их сполна, эти муки Искусства!

...Я-то знаю, что значит облекать в стиль пошлые сюжеты. Сцена, за которую сейчас принимаюсь вновь, была холодна как лед. А теперь может получиться Поль де Кок '. Напыщенность всегда приводит к пошлятине. Стремясь избежать пошлого, впадаешь в высокопарность, а с другой стороны, простота так близка к плоскому!

Перечитал позавчера вечером "Гана Исландца". Очень смешно! Но где-то внутри чувствуется большое дыхание, и это любопытно как эскиз (замысла "Собора") 2.

262. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 23 ОКТЯБРЯ 1853.

Как получилось, что я в эту неделю славно поработал? Буйе остался очень доволен моей выставкой (меня затрудняет там еще только одно место). Теперь он находит, что это горячо, что идет превосходно. Я так напрягался, я бичевал себя до крови, чтобы моя героиня вздыхала от любви. Я чуть не плакал от ярости. Наконец-то еще один перевал пройден или почти пройден.

263. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 25 ОКТЯБРЯ 1853.

Я причиняю тебе страдания, бедная, дорогая Луиза. Не неужели ты думаешь, будто я делаю это с намерением, иэ прихоти, и будто я не страдаю, зная, что по моей виш страдаешь ты? При этой мысли не плакать мне хочется^ а вопить от ярости, от злобы против себя самого, протиг своей работы, своей медлительности, против судьбы, та! предназначившей. Судьба - слишком громкое слово, нет,| против такого стечения обстоятельств. И если теперь! я пойду им наперекор, чувствую, что все рухнет. Если бы! я знал, что ты изнемогаешь от огорчений (а у тебя их| в последнее время, видно, немало; о том я догадываюсь по| принужденному тону твоих писем; у кого есть чутье, для! того и чернила пахнут. Столько мыслей осталось между! строк, и не высказаны самые глубинные чувства), словом,! если бы я узнал от кого-нибудь или ты сама сообщила мне," что уже не в силах вынести тоски, я бросил бы все и переселился бы в Париж, словно "Бовари" уже закончена, и забыл бы думать о ней, словно ее и не существует. Принялся бы за нее снова попозже. Ибо переместить на новое жительство вместе с моей персоной мою мысль -- задача для меня непосильная. Мысль моя никогда не бывает при ине и в моем распоряжении, я делаю отнюдь не то, что кочу, а то, что хочет она; перекосившаяся складка на занавеске, пролетевшая муха, стук повозки, и - до свиданья, она исчезла! У меня нет способности Наполеона I. Я не мог бы работать под грохот пушек. Даже от треска дров в камине я и то иной раз подскакиваю в испуге. Знаю, что в общем-то все это замашки избалованного ребенка к ничтожного человека. Но что поделаешь! Горбатого могила исправит. О молодость, молодость! Как я о тебе сожалею! Но знал ли я ее когда-нибудь? Вырос я в одиночестве, воспитывал себя сам, отчасти по методе Боше,- система верховой езды в конюшне и бег на месте. Оттого-то я, быть может, рано надломился. Не я зто говорю, а другие.

Вы, поэты,- счастливцы, у вас есть отдушина, ваши стихи. Когда что-то вас тяготит, вам можно излиться сонетом, и сердцу уже легче. Но что до нас, бедняг прозаиков, кому заказано всякое проявление личности (а мне в особенности), подумай, сколько горечи скапливается у нас в душе, сколько нравственной мокроты забивает нам горло!

Есть в моей личности и в моем призвании что-то ложное. Я родился лириком, а стихов не пишу. Я хотел бы осыпать радостями тех, кого люблю, а причиняю только горе. Вот Буйе, это человек! Какая цельная натура! Будь я способен кому-то завидовать, я бы завидовал ему. При отупляющей жизни, которую он вел, и всех постигших его ударах я бы не иначе как стал слабоумным, или угодил на каторгу, пли удавился бы собственными руками. А его страдания только облагородили. Так бывает с высокоствольным лесом: деревья вытягиваются ввысь на ветру и укореняются в кремне и граните, меж тем как шпалеры, сколько ни клади навоза, ни прикрывай соломенными щитами, хиреют у стены и на ярком солнце.

...Выставка потребует еще добрых шесть недель (месяц с лишком после возвращения из Парижа). Но теперь остались только трудности отделки. Затем надо будет все переписать, так как в отношении стиля есть небрежность. Некоторые пассажи придется переделать заново, другие вымарать. Итак, получится, что с июля до конца ноября я буду занят сочинением одной сцены! Да еще будь она занятной! Но книга эта, хоть бы и оказалась превосходной, никогда мне не будет нравиться. Теперь, когда я ясно вижу ее в целом. она мне неприятна. Тем лучше, это будет для меня хорошей школой. Я научусь писать диалог и портрет. Я еще сочиню их немало. Удовольствие от критики тоже имеет свою прелесть, и если недостаток, подмеченный в собственном произведении, помогает постичь высшую красоту, разве само это постижение не есть по сути наслаждение, почти обетование?

264. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 28-29 ОКТЯБРЯ 1853.

В среду перечитал "Ноябрь"- из любопытства. Да, одиннадцать лет назад я был тем же, что и сегодня (за исключением мелочей; так, отмечу прежде всего, что у меня уже нет столь сильного восхищения шлюхами, теперь оно всего лишь теоретическое, а некогда было практическим). Вещь показалась мне новой, настолько я ее забыл, но она нехороша, там еегь места чудовищные по безвкусице, и как целое она неудовлетворительна. Переделать ее, по-моему, невозможно, пришлось бы все писать заново. Кое-где удачная фраза, удачное сравнение, но ткани стиля нет. Вывод: "Ноябрь" постигнет участь "Воспитания чувств", и он тоже останется у меня в папке бессрочно !. Ах, какой был я умница в юности, что его не издал! Вот бы пришлось теперь краснеть!

...Перечитываю Монтеня. Удивительно, как меня захватывает этот господин! Может, совпадение мыслей, или же причина в том, что я в восемнадцать лет целый год пичкал себя им, не читая ничего, кроме него? Но часто п поражаюсь, находя развернутый анализ моих мельчайших ощущений! У нас с ним одни вкусы, одни суждения, один образ жизни, одни мании. Есть люди, которыми я больше восхищаюсь, но нет ни одного, кого бы я охотнее вызвал с того света и с кем бы приятнее побеседовал.

265. ЛУИЗЕ КОЛЕ. 3 НОЯБРЯ !853

Но какие муки причиняет мне этот мерзкий пассаж! Я жертвую такими деталями, что плакать хочется, но так надо! Когда слишком любишь стиль, есть опасность потерять из виду самую цель, ради которой пишешь!

266. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 6 НОЯБРЯ 1853.

Твоя мысль писать мемуары, когда мы будем вместе и в уединении, меня растрогала '. У меня тоже смутно возникал такой проект. Но надо приберечь это к старости, когда иссякнет воображение. Будем всегда напоминать себе, что безличность - признак силы. Надо впитать в себя реальный мир, и, пройдя через нас, он должен выйти наружу преображенным непостижимою волшебною химией. Сердцу нашему назначено лишь чувствовать сердце других. Будем увеличивающими зеркалами для истины вне нас.

267. МОРИСУ ШЛЕЗИНГЕРУ. 24 НОЯБРЯ 1833

Здесь все идет наихудшим образом в этом наигнуснейшем из миров ', и всеобщее одряхление, окружающее меня на расстоянии, проникает в мое сердце. Одолевает мрачность, меня самого пугающая, и печаль, меня печалящая. К сожалению, невозможно отрешиться от своей эпохи. А нашу я считаю глупой, подлой и т. д. и с каждым днем углубляюсь в медвежье нелюдимство, что говорит скорее о моей нравственности, нежели об уме. В будущем году переменю образ жизни и четыре месяца проведу в Париже, чтобы заняться там воинствующей литературой.

268. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 29 НОЯБРЯ 1853.

Когда избавишься от этой работы ', тотчас берись опять за "Служанку"! Тщательно отделай конец. Надо, чтобы безумие Мариетты было безобразным. Безобразное в буржуазных сюжетах должно заменять собой трагическое, с ними несовместимое. Что ж до исправлений, то, прежде чем внести хоть одно, обдумывай все в целом и, главное, старайся улучшать не путем сокращений, а новыми творческими идеями. Все исправления должны совершаться в этом духе. Надо хорошенько обмозговать свой предмет, а потом уж думать о форме - она бывает удачной лишь тогда, когда образ сюжета нами завладеет. Сожми все относящееся к Мариетте и не бойся развить (в действии, разумеется) все относящееся к служанке. Если обобщение сделано сильно, оно возьмет верх или, по крайности, намного смягчит частный характер анекдота. Побольше думай обо всех служанках вообще.

...Окончательно управлюсь с выставкой в конце будущей недели. Если бы все шло дальше, как сейчас, я бы закончил этим летом. Но, вероятно, я обманываюсь. Мне кажется, однако, что получается хорошо.

269. ЛУИ БУЙЕ. КРУАССЕ, 8 ДЕКАБРЯ 1853

Вчера перечитал всю первую часть. Она показалась мне жидковатой. Но, в общем, неплохо . Хуже всего в ней то, что подготовительные пассажи - психологические, живописные, гротескные и т. д.- весьма длинны и потому, я думаю, требуют соответствующего им развития действия. Не годится, чтобы пролог подавлял само повествование (как бы ни было оно замаскировано и растворено), и мне придется много поработать, чтобы достигнуть относительного равновесия между событиями и мыслями. Надеюсь к этому приблизиться, разбавив водою действие. Но в этом чертовском романе будет, наверно, семьдесят пять тысяч страниц! И когда ж он закончится?

270. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 14 ДЕКАБРЯ 1853.

Вот уже семь дней, как я живу очень странно и - чудесно '. Один день так похож на другой, что нечего даже вспомнить, разве что общее впечатление. Ложусь очень поздно и так же поздно встаю. Темнеет рано, и я живу "при свете факелов", а точнее, своей лампы 2. Не слышу ни шага, ни голоса человеческого, не знаю, что делают слуги; они прислуживают мне, словно призраки. Обедаю со своей собакой, жарко топлю камин и усердно тружусь: просто великолепно! Хотя и обычно матушка меня не отвлекает, а все же чувствую разницу; теперь могу с утра до вечера - да так, что никакое происшествие, даже самое пустячное, меня не отвлекает,- обдумывать одну мысль или ворочать в уме одну фразу. Почему я в одиночестве испытываю облегчение? Почему я был так весел и так хорошо себя чувствовал (физически), когда въезжал в пустыню? Почему ребенком я запирался на целые часы один в комнате? Цивилизация отнюдь не изгладила во мне шишку дикаря, и вопреки крови моих предков (которых я совершенно не знаю, но они, вероятно, были весьма порядочные люди) мне кажется, что во мне есть что-то от татарина и скифа, от бедуина и от краснокожего. Но в чем я узерен - что есть нечто от монаха. Мне всегда нравились эти славные ребята, жившие одиноко, предаваясь либо пьянству, либо мистицизму. Знатная то была пощечина роду человеческому, общественной жизни, идее пользы, всеобщего блага. А теперь! Индивидуальность - это преступление. XVIII век отменил душу, а дело XIX века, возможно, будет в том, чтобы убить человека 3. Тем лучше, подохнем еще до своего конца - ибо я верю, что они своего добьются. Как подумаю, что почти все знакомые удивляются моему образу жизни, который мне-то кажется самым естественным и нормальным! Это наводит на грустные размышления о порче нашей породы; не довольствоваться самим собой - это ведь признак иорчи. Душа должна довлеть себе. Чтобы найти воду, незачем преодолевать горы или спускаться к реке. Воткните бур на клочке земли величиной с ладонь, ударьте по нему - и брызнут фонтаны. Артезианский колодец - символ, и китайцы, которым он был известен испокон веков, великий народ.

Держалась бы ты, дорогая Муза, таких мыслей, ты бы меньше плакала и не пришлось бы тебе заново править теперь свою "Служанку". Но нет, тебе подавай жизнь; тебе милы звуки этого дурацкого тамбурина, хотя он ежеминутно лопается под нашим кулаком и музыка его хороша только под сурдинку, когда не натягиваешь струны, но отпускаешь их. Ты любишь жизнь, да, ты язычница и южанка, ты чтишь страсти и стремишься к счастью. Ах, это было хорошо в те времена, когда ходили в пурпуре, когда жили под голубым небом и когда в безмятежном воздухе только что вылупившиеся идеи пели в новых формах, словно веселые воробьи в апрельской листве. Но я ненавижу жизнь. Я католик, у меня на сердце налет зеленой плесени нормандских соборов. Духу моему любезны люди недеятельные, аскеты, мечтатели. Мне тошно одеваться, раздеваться, есть и т. д. Если б я не боялся гашиша, я бы уплетал его вместо хлеба, и коль осталось мне еще прожить лет тридцать, так бы и провел их, лежа на спине неподвижно, как бревно. Думал я, что ты будешь мне товарищем по духу и что оба мы, очертив большой круг, отгородимся от прочих людей. Но нет. Тебе нужно то, что нормально и всем желанно. Я же не таков, "каким должен быть любовник". И верно, мало кто считает меня таким, "каким должен быть молодой человек". Тебе нужны доказательства, дела. Ты любишь меня очень сильно, куда сильней, чем кто-либо меня любил или полюбит. Но ты любишь меня так, как любила бы и другая, ты так же озабочена второстепенным и вечно страдаешь от пустяков.

271. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУЛССЕ, 18 ДЕКАБРЯ 1853.

Вспомни еще раз, что не жемчужины создают ожерелье, а нить, и именно потому, что в "Крестьянке" я восхищался сквозной нитью, меня огорчило, что я не вижу ее столь четко в "Служанке". В "Крестьянке" ты была безлична, в духе Шекспира. Здесь же чувствуется твоя неприязнь к человеку, которого ты хотела изобразить '. Риторичность, прихоть, индивидуальное, предвзятое, страсти автора слишком опутывают твой сюжет. Это менее зрело, и, хотя форма, бесспорно, здесь лучше и есть великолепные куски, целое никогда не сравнится с той поэмой, потому что "Крестьянка"- это плод воображения, твой сюжет, а когда воображаешь, воспроизводишь общее; если же придерживаться правды, действительного факта, из произведения получается нечто случайное, частное, ограниченное. Ты мне возражаешь, что ты не хотела писать! вещь дидактическую. Кто говорит о дидактике? Надо было! написать "Служанку"! Теперь слишком поздно и, пожа-1 луй, это не так существенно. Если только изменить название, будет очень хорошая, трогательная вещь. Но устрани все, что не необходимо для сути сюжета. Например, зачем нужна в конце эта великая артистка, которая приходит говорить с Мариеттой? 2 Зачем этот персонаж, совершенно | в драме бесполезный и сам по себе весьма бледный? Шлифуй диалоги и, главное, избегай говорить пошло о пошлых вещах. Надо, чтобы все стихи были стихами.

Выдержанность - основа стиля, как постоянство - основа добродетели. Чтобы плыть против течения, чтобы быть хорошим пловцом, все тело, от макушки до пят, должно располагаться по одной линии. Сжимаешься, как лягушка, и затем распрямляешься по всей поверхности равномерно, действуя всеми членами, опустив голову и сжав зубы. Так же должна вести себя мысль среди слов, а не барахтаться, шлепая то направо, то налево,- и двигаться не будешь, и попусту устанешь.

...Ты слишком уж даешь себе волю в этих материях и вкладываешь в них искренность, которая может показаться бесстыдством (говорю вообще, пример: "это последняя любовь и т. д."). В повествовании "Служанки" только и речи что о всяком непотребстве, о разврате! о проститутке! Впредь запрети себе все это. Прежде всего от этого выиграют твои произведения, а затем у тебя будет больше читателей и меньше критиков.

Подобные сюжеты волнуют тебя. Я хотел бы. чтобы тебе запрещено было об этом говорить, и для безоговорочного восхищения жду от тебя такого рассказа, где не будет идти речь о любви, произведения бесполого, бесстрастного. Хорошенько обдумай свою "Монахиню" 3. а главное, никакой любви, никаких тирад против священников и религии! Героиня должна быть заурядной. В чем я могу упрекнуть Мариетту, так это в том, что она женщина необычная.

Что ж до публикации, я с тобою несогласен. Она полезна. Как знать, быть может, в этот час где-нибудь в глухом углу Пиренеев или Нижней Бретани живет страдающее существо, которое нас поймет? Печатаешься для неведомых друзей. Только это и есть хорошее в печати. Это более широкая отдушина, орудие симпатии, действующее на расстоянии. А вот публиковать ли теперь же, не знаю. Если выпустить в свет сразу "Служанку" и "Монахиню", jTO, возможно, и по объему и по контрасту будет внушительнее. О нет, во мне вовсе нет замогильной отрешенности, ведь даже узнавать о маленьких успехах твоих книг было для меня радостью. Уж от тебя-то, бедная Муза, я нисколько не отрешен. Мне так хотелось бы видеть тебя богатой, счастливой, признанной, превозносимой на зависть прочим! Но более всего я хочу видеть тебя великой. А ошибаешься ты во мне из-за того, что меня отталкивает стремление к счастью путем дел, путем действия. Ненавижу погоню за земным блаженством. Она кажется мне пошлой и опасной манией. Да здравствуют любовь, деньги, вино, семья, радость, чувство! Возьмем от всего этого как можно больше, но не будем этому доверять. Будем держаться убеждения, что счастье - миф, придуманный дьяволом, дабы ввергнуть нас в отчаяние. У народов, убежденных в существовании рая, воображение скудно. Зато в античности, когда надеялись только (и то не очень) на весьма незавидные Елисейские ноля, жизнь была привлекательна. Осуждаю я тебя, бедная моя, дорогая Муза, лишь ла то, что ты от яблонь требуешь апельсинов.

272. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУЛССЕ, 23 ДЕКАБРЯ 1853.

С двух часов пополудни (не считая двадцати пяти ми-HJT на обед) пишу "Бовари", дошел до их любовной прогулки ', я в самом разгаре ее, в самой середке; струится пот, сдавило горло. Вот один из редких дней в моей жизни, проведенный полностью, с начала и до конца в мире иллюзии. Часов в шесть, когда я писал слова "нервный припадок", я был так увлечен, так громко горланил и так сильно чувствовал то, что испытывает моя красотка, что даже испугался, как бы и у меня не сделалось припадка. Я встал из-за стола и открыл окно, чтобы успокоиться. Голова у меня кружилась 2... Одно верно - уже с неделю дело идет быстро. Хоть бы так продолжалось! Я устал om своей медлительности. Но страшусь пробуждения, разочарования, когда буду переписывать! Э, все равно, хорошо получится или дурно, восхитительная штука - писать перестать быть собою, но жить в каждом существе, созда-1 ваемом тобой. Сегодня, например, я был одновременно! мужчиной н женщиной, любовником и любовницей, я совершал прогулку верхом по осеннему лесу, в послеполуденный час, под желтой листвой, и я был лошадьми, листьями, ветром, словами, которыми обменивались влюбленные, и горячим солнцем, от которого опускались их упоенные любовью веки. Что это, гордыня, или благоговение, или глупый взрыв чрезмерного самодовольства? Или же смутное и благородное религиозное чувство? Но, право, когда я, испытав эти наслажденья, перебираю их вновь, я готов сотворить благодарственную молитву всевышнему, если б знать, что он меня услышит. Да будет он : благословен за то, что не сделал из меня торговца хлопком, водевилиста, остроумца и пр.! Будем петь Аполлона, как в былые времена, вдыхать полными легкими могучий, холодный ветер Парнаса, ударять по струнам гитар и кимвалам и кружиться, как дервиш, в вечном коловращении Форм и Идей:

Что гордости моей хвала толпы безмозглой... 3

Это, кажется, стих г-на де Вольтера, а откуда, не знаю; но это надо себе повторять.

...Буйе в последнее время присылал мне только короткие письма. Я всегда считал вышеупомянутую особу изрядной плутовкой и вижу, что не ошибся 4. Видимо, она взялась за дело круто, не церемонясь. Тем лучше! Это продувная бабенка, она знает жизнь; она сумеет открыть! перед Буйе новые горизонты... правда, горизонты прежалкие! Но, в конце концов, разве не надо знать все закоулки социального сердца и тела, от подвала до чердака, и даже не забывать о нужниках - главное, не забывать о нужниках! Там происходят волшебные химические процессы, совершается плодотворное разложение. Кто знает, соку каких экскрементов мы обязаны ароматом роз и вкусом дынь? Кто сосчитал, сколько надо повидать низостей, чтобы душа обрела величие? Сколько надо проглотить тошнотворных миазмов, претерпеть горя, испытать мук, чтобы написать хорошую страницу? Мы, писатели,- золотари и садовники. Из гнили человечества мы извлекаем для него же наслаждения, мы выращиваем цветы на выставленных напоказ горестях. Факт перегоняется в Форму и возносится ввысь как чистый фимиам Духа, к Вечному, Неколебимому, Абсолютному, Идеальному.

Да, видел я, как дядюшка Роже в своем сюртуке и с собакой проходил по улице. Бедняга!.. Ведь он ничего не подозревает! Думала ли ты когда о множестве женщин, имеющих любовников, и о множестве мужчин, имеющих любовниц, обо всех этих связях под покровом семейных уз? Сколько тут должно быть лжи! Сколько хитростей, и измен, и слез, и страхов! Из всего этого рождается гротескное и трагическое. И то и другое - единая маска, покрывающая одну и ту же пустоту, а внутри смеется Фантазия, словно ряд белых зубов из-под черной ленты.

273. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 28 ДЕКАБРЯ 1853.

Не тревожься, бедный мой друг, здоровье мое лучше, чем когда-либо. То, что исходит от меня, никогда не бывает мне вредно. Ранит меня, беспокоит и изнуряет только идущее извне.

Я мог бы работать десять лет подряд в полнейшем одиночестве и не знать головной боли; между тем скрип двери, рожа буржуа, дурацкое предложение и т. д. вызывают у меня сердцебиение, переворачивают нутро. Я подобен альпийским озерам, на которых появляется рябь от ветерка из долин (дующего понизу, на уровне почвы), но сильные ветры у вершин, пролетая поверх них, даже не рябят их глади, а только разгоняют туман. И потом, разве может вредить то, что приятно? Когда терпеливо и чистосердечно следуешь призванию, оно становится почти физическим отправлением, образом жизни, охватывающим человека целиком. Для натур, склонных к крайностям, опасность излишества не существует.

С необычайным удовольствием узнал о провале г.г. Ожье и Сандо '. Оба эти негодяя получили заслуженную оплеуху, и превосходно, чудесно! Я всегда ликую, когда люди корыстные терпят крах.

То-то, умники, вы издеваетесь над Искусством ради погони за монетой, а попробуйте-ка на нем заработать! I Только подумать, сколько литераторов теперь играют на| бирже! Да от этого стошнить может! Хотя вода в Ceiiel в этот час холодная, я готов в ней искупаться ради того,! чтобы иметь удовольствие увидеть, как все эти негодники) будут подыхать с голоду под забором. В обычной жизни! ничто так не возмущает меня, как смешение жанров. Да ведь все эти поэты были бы честными бакалейщиками лет сто тому назад, когда нельзя было заработать пером, когда это не было ремеслом (душащий меня гнев мешает мне писать - в буквальном смысле)! А хорош этот Баденге, | возмущающийся пьесой или, скорее, тем, как ее приняли! Неподражаемо! Великолепно! Миляга Баденге требует шедевров, да еще пятиактных, ради возрождения Французского театра! Будто недостаточно того, что уже возро-.дили порядок, религию, семью, собственность и т. д.? Нет, надо еще Французский театр возрождать! 2 А какая в том надобность? Что за страсть к реставрации! Да предоставьте же подохнуть тому, что хочет умереть. Чуточку развалин, умоляю (это одно из условий исторического и социального пейзажа)! Ах, бедненький Ожье, он, который так вкусно обедает, так остроумен и заявлял мне, да, мне, что "никогда не совал носа в эту книжонку" (это о Библии)!

Замечала ли ты, насколько все, что есть власть, тупо в делах Искусства? Эти распрекрасные правительства (короли или республики) воображают, что надо только заказать работу, и будет сделано. Они учреждают премии, поощрения, академии, но забывают лишь одну совсем пустячную мелочь, без которой ничто не живет: атмосферу. Есть два вида литературы, одну я назову национальной (и она -лучшая); затем есть ученая, индивидуальная. Для создания первой надо, чтобы у массы был запас общих для всех идей, была солидарность (которой не существует), связь; а для полного расцвета второй нужна свобода. Но что говорить ныне и о чем говорить? Дальше будет хуже - я этого желаю и на это надеюсь. Предпочитаю небытие - болезни, прах - тлену. Но потом будет воскресение! Заря воссияет вновь! Только нас уже не будет! Ну и что?

Глубоко огорчен тем, что ты пишешь о бедном, чудесном де Лиле! Никто больше меня не жалеет тех, кто стесцен (надо бы писать "притеснен") в средствах; рядом ( такими горестями я гляжу подлецом, я, греющийся v жаркого камина, с сытым брюхом и в шелковом халате! Но я не богат. О, будь я богат, никто вокруг меня не страдал бы. Мне приятно, когда все, что я вижу, все, что меня окружает вблизи или вдали, словом, все, что до меня касается,^ благополучно и красиво. Почему у меня нет ста тысяч франков ренты? В каком роскошном замке жили бы чы все! Мне хватает как раз на то, чтобы вести приличный образ жизни, как люди говорят (а они по части приличия не больно требовательны). Но это уже немало! И я благодарю небо, вернее, возраст, что у меня больше нет прежней потребности в роскоши. Но мне хотелось бы помогать любимым людям. Да, бедная Муза, если кто-нибудь желал денег для своей возлюбленной, так это я. Почему у меня их нет и для де Лиля, и для Буйе, чтобы он смог напечатать свою книгу, и т. д.? Что я могу сделать для де Лиля? Скупить его экземпляры? 3 Это невозможно, он узнает, что это ты. Если найдешь кого-нибудь надежного и способного нерушимо хранить тайну, сообщи мне!

Я тебе ничего не говорил о его "Тигре" 4, в тот день я забыл. Так вот, мне больше, и намного больше, нравится "Бык" 5. Вот мои доводы. Я нахожу, что эта вещь неровна и как бы сделана из двух частей. Вся вторая, начиная с "Lui, baigne par la flamrae..." ("Он, омываемый огнем..."),- великолепна. Но в предыдущем есть немало такого, что мне не нравится. Прежде всего, положение животного, которое засыпает "ventre en l'air" ("брюхом вверх"), кажется мне неестественным: ни одно четвероногое никогда не засыпает брюхом вверх.

La langue rude et rose va pendant. Язык шершавый, розовый, свисает.

Жестко! a "va pendant" ("свисает") - преувеличено.

Стих:

Toute rumeur s'eteint autour de son repos. Bee шумы вкруг его покоя затухают -

не вяжется но тону со всем предшествующим и последующим. Два эти слова - "шумы" и "покой" - почти метафизические, не образные, производят, по-моему, впечатление вялое, рыхлое. Вставив их вот так в очень точное описание, он, как я понимаю, хотел дать стих переходный, очень спокойный и простой. Но тогда "затухают" - преувеличение, ибо само по себе метафора. Затем, мы слишком теряем из виду тигра из-за пантеры, питонов, шпанской мухи (или же их недостаточно', второй план, недостаточно развернутый, примешивается к главному и его загромождает). "Musculeux" ("мускулистые") о питонах не кажется мне удачным; разве у змей мы видим выступающие мускулы? "Le roi гауё" ("полосатый царь") - вот сочетание неподходящих слов: "царь" (метафора), "полосатый" (техническое слово). Если главная мысль - царь, надобен эпитет, исходящий из идеи царя. Если, напротив, внимание должно сосредоточиться на по-лосатом, надобно существительное, относящееся к полосатому, и тигра тогда следует назвать таким именем, которое в природе имеет полосы. А царь ведь не полосат. Но дальше вещь кажется мне превосходнейшей.

Mais I ombre en nappe noire a I'hoii/on descend.

Но мрак, как скатерть черная, на юризонт ложится,-

очень широко, очень спокойно.

Le vent passe аи sommet des bambons, il b'envole Et...

По кончикам бамбука ветер скользит, он улетает И

Великолепно. Не нравятся мне в этом месте, посреди столь точно описанного пейзажа, "les nocturnes gazelles" ("ночные газели"), в смысле "которые приходят по ночам". Это латинский оборот, ц он слишком поэтичен рядом с таким правдивым стихом, как

Le frisson de la faim fait palpiter son jlanc. От дрожи голода трепещет его боь.

Что до четырех последних, они великолепны.
274. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 2 ЯНВАРЯ 1854.

Буйе пробыл у меня вечер пятницы, субботу и вчерашнее утро. В среду он снова приедет и останется до конца недели. Пока мы успели обсудить только наши с ним дела. Почти все время ушло на "Ископаемых"1 и на "Бовари". Моей любовной прогулкой он остался доволен. Но до этого пассажа есть один переходный, из восьми строк, на него у меня ушло три дня. там ни одного лишнего слова, и все же надо его еще переделать, он слишком замедлен. Это диалог, который надо перевести в непрямую речь, и я не могу в нем уложить то, что надо сказать. Это должно промелькнуть быстро и словно вдалеке, как фон, чтобы совсем было в книге неощутимо и незаметно! После чего предстоят еще три-четыре совершенно ничтожные исправления, которые, однако, займут, пожалуй, всю следующую неделю! До чего же медленно! До чего медленно! Не беда, все же я двигаюсь. Я сделал большой шаг и ощу-шаю внутреннее облегчение, от которого даже взбодрился, котя в этот вечер, работая, буквально обливался потом. Так трудно переделывать сделанное, и хорошо сделанное, чтобы втиснуть на его место что-то новое, да еще незаметно.

Что до "Ископаемых", нахожу, что они превосходны, и продолжаю утверждать, что именно так и надо было за эту тему браться. После "Ископаемых" всякий разразился бы длинной высокопарной тирадой о человеке. Но человек изменился, и, чтобы изобразить его всесторонне, надо проследить его историю - ведь господин в черном фраке - существо столь же естественное, как татуированный дикарь. Стало быть, надо представить оба состояния и все, что между ними есть промежуточного. Полагаю, такая метода была самой удачной и, главное, самой трудной 2. .Можно п полностью перескочить через человека. Но это было бы ловким приемом, позой, удобным средством про-швести впечатление, да еще с помощью отрицания!

Прочитал присланных тобою "Пчел". Славно, особенно по мыслям, и я нахожу монфоконских мух великолепными 3. Что до "Искупления" 4, какая досада, что это сделано наспех! "Ватерлоо" глупо с начала до конца, но "Отступ-тенце из России" и "Святая Елена" (не считая многих огрехов) мне понравились, даже весьма. Из этого можно было бы сделать кое-что не уступающее "Небесному огню" 5. И все равно этот господин - великий человек, очень великий человек.

Читаю сейчас самые разные книги. Во-первых, гогочу над Петрюсом Борелем 6, это расчу-десно; я нахожу здесь давние неистовства своей молодости! Да, это куда полновеснее, чем нынешняя ходячая монета. Они настраивались на такой тон, что, глядишь, и попадалось иной раз удачное рловцо. удачное выражение. Впрочем, из этой злосчастной книги можно было бы извлечь немало поучительного. Насколько уже тогда пробивались ростки социализма. Насколько озабоченность вопросами морали делает всякое художественное произведение ложным и скучным! и т. д, Я нынче расположен к критике. Роман, который я пишу, обостряет эту склонность, ведь он произведение прежде всего критическое или, скорее, анатомическое. Читатель, надеюсь, не заметит всю психологическую работу, скрытую под формой, но почувствует ее воздействие. В то же время меня тянет писать большие, пышные вещи, описывать сражения, осады, старый легендарный Восток. В четверг вечером провел два дивных часа - подперев голову руками, мечтал о пестрых крепостных стенах Эк-батана 7. Обо всем этом ничего не написано. Сколько еще всяческих тем, не воплощенных человеческой мыслью! Не сюжетов не хватает, но людей.

Кстати о людях. Позволь рассказать тебе тут же, пока я не забыл, два премилых анекдотца. Первый: в руанскоч морге выставили мужчину, который утопился с двумя детьми, привязав их к поясу. Нищета здесь ужасная. Шайки бедняков начали орудовать по ночам в деревнях. В Сен-Жорже, в одном лье отсюда, убили жандарма. Зажиточные крестьяне дрожат за свою шкуру. Ежели и\ слегка потрясут, я плакать не стану. Эта каста не заслуживает никакой жалости. Она полна всяческих пороков, дикой жестокости. Но об этом довольно. Вот второй факт, показывающий, насколько люди суть братья. На этих днях в Провене казнили молодого человека, который убил одного горожанина и его жену, затем тут же изнасиловал служанку и выпил весь их винный погреб. Так вот, чтобы поглядеть, как будут гильотинировать этого типа, в Провен накануне прибыло более десяти тысяч человек из окрестностей. Постоялые дворы были переполнены, многие провели ночь под открытым небом, спали на снегу. Стечение народу было такое, что не хватило хлеба. О. всеобщее избирательное право! Софисты! Болтуны! Вот и возмущайтесь гладиаторами, толкуйте мне о прогрессе! Морализируйте, сочиняйте законы, стройте планы! Попробуйте перевоспитать хищного зверя. Вырвите у тигра клыки - он сможет есть только вареную говядину, но сердце его все равно останется сердцем хищника! Да, под народной блузой проглядывает каннибал, как под черным шелковым колпаком буржуа череп караиба. Но какое нам до этого дело? Мы, писатели, будем исполнять свой долг. Пусть провидение выполняет свой!..

Буйе, кажется мне, очень доволен Сильфидой 8... Впрочем, он человек не слишком восторженный. Таким и следует быть. Оставьте восторженность для стихии мышечной л плотской, чтобы интеллектуальная была всегда спокойна. Страсти для художника должны быть аккомпанементом жизни; искусство же -- ее голос. Но если звуки снизу, поднявшись, залезают в мелодию, все перепутывается.

275. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 10 ЯНВАРЯ 1854.

Теперь о "Служанке" '. Я резюмировал на одной t границе общие мои впечатления (и замечания там сделаны так, чтобы ты могла их показать кому-нибудь и посоветоваться, если тебе покажется, что я несправедлив); но здесь, с глазу на глаз, я должен высказаться более откровенно. Ты будешь возмущаться. Но я был бы подлецом, если бы утаил свое мнение. Вот оно, мое мнение:

Это произведение не годится для печати в нынешнем своем виде, и я тебя умоляю его не печатать.

Зачем оскорблять Мюссе? Чем он тебе досадил, что тебе до него? Кто поставил нас цензорами нравов? Ты его упрекаешь за Призраки; по вспомни собственные "Призраки" 2 (первый вариант!). Будем снисходительны, и о своих ошибках лучше помалкивать. Ты надеешься его исправить? Разве этот бедный малый когда-нибудь пытался тебе вредить? Почему ты хочешь ему отплатить злом, превосходящим то, которое он причинил тебе?

Подумай о потомстве и вспомни, в каком жалком виде предстают перед ним хулители великих людей. Когда Мюссе умрет, кто будет знать, что он напивался, что он бил свою горничную? Потомство весьма снисходительно к подобным преступлениям. Оно даже прощает Жан-Жаку, что тот отдавал своих детей в приют! И потом, почему мы должны этим заниматься? По какому праву?

Эта поэма - дурной поступок, и ты за него наказана, ибо она - дурное произведение. Постарайся прочитать мои замечания хладнокровно. Если они слишком возмутят тебя, сохрани эти листочки и перечти их через полгода, через год (а пока не публикуй) и ты увидишь, что я только справедлив.

Элемент частного, личного, мелкий факт, поразивший тебя, повредил концепции характера самой Мариетты. Принимая характеры такими, как ты их даешь, надо признать, что сделаны они без всякого искусства! Все это ты писала с личной страстью, которая замутила тебе взгляд, и ты упустила из виду основное, что необходимо для всякого создания фантазии. Художественность тут отсутствует. Уверяю тебя, что, кроме лирических кусков и нескольких описаний, поэма слаба, а главное, скучна. Ты сделала из искусства сток для страстей, нечто вроде ночного горшка, куда излилось бог знает что. Это скверно пахнет! Это пахнет ненавистью!

Итак, я нахожу, что вещь дурна по замыслу, злобна и плохо выполнена.

Что ж до публики, она будет возмущена, и куда сильнее, чем я. В твоей вещи непрестанно говорится о плоти, о любви, столько раз встречается "разврат", "нечистый", "проститутки", "оргии!", что она прослывет непристойной, хотя претендует на добродетельные намерения.

Ты столкнешься с пустыми придирками; тебя осыплют грубостями, личностями (будь "Служанка" шедевром, тогда бы наплевать! Но до этого ей далеко!), и тебе придется худо, ибо ты нападаешь на более сильного. Даже если он ничего не ответит, за него и с ним будут все актрисы, которых ты грубо оскорбляешь, и любовники сих дам, распоряжающиеся газетами.

А если он вдруг ответит? если он проснется? Если хотя бы сочинит песенку, тебя осмеивающую? Вспомни злосчастную историю с ножом 4, и как она тебе повредила! Да, я должен высказать тебе все это, хотя мне самому надо бы теперь краснеть! Но тебе никакая наука не идет впрок. Ты подходишь к миру не с той стороны! И постоянно смешиваешь жизнь и искусство, свои страсти и свое воображение, вот они и вредят друг другу.

Поверь, то же самое думают и другие, но не смеют тебе сказать.

Попроси Бабине или де Лиля, а еще лучше - обоих, чтобы они прочитали у себя дома твою поэму (если хочешь, не давай им моих замечаний) и затем сказали тебе вполне откровенно и по чести, что они думают о ее пристойности и об исполнении. Сделай это искренне и не добиваясь похвал: увидишь, что они тебе ответят, а впоследствии еще поблагодарят меня за то, что я дал тебе такой совет.

Вот что я сделал бы на твоем месте:

Так как в "Служанке" есть куски очень хорошие, даже превосходные, талантливые, которые не следует уничто-

34

,ьать, я бы все пересмотрел заново. Я устранил бы длинноты, изменил бы характер Лионеля, чтобы он не походил на Мюссе, и для этого сделал бы его католическим поэтом. Я постарался бы дать развитие в характерах Лионеля и Мариетты. Ибо в этом - главный недостаток, отсюда и однообразие вещи, ситуация в ней все время не изменяется! И я бы сократил, сократил! Подумай только, каково это - поэма в две тысячи стихов!

Надо все снова обдумать с начала до конца.

Ну вот, я исполнил свой долг. Ты понимаешь, что мне это нелегко?

276. ЛУИЗЕ КОЛЕ. 15-16 ЯНВАРЯ 1854

Поверь, я вовсе не равнодушен к страданиям бедных классов и т. д., но в литературе нет благих намерений. Стиль - это все, и мне жаль, что в "Служанке" ты не выразила своих мыслей через поступки или картины. В повествовании надо прежде всего заботиться о драматичности, постоянно живописать или трогать, но никогда не произносить речей. А в этой поэме поэт слишком часто ораторствует. Вот главное мое возражение.

Человек всегда смешон, когда насмешники против него. Это я и имел в виду, а насмешники всегда на стороне сильных, на стороне моды, ходячих идей и т. д. Чтобы жить спокойно, не надо брать сторону ни тех, над кем смеются, ни тех, кто смеется. Останемся вне этого, вдали, но тогда надо отказаться от деятельности.

Будем всегда помнить три изречения (первые два принадлежат Эпиктету, человеку, которого менее всего могли упрекнуть в недостатке нравственности, а третье - Ларошфуко): "Скрывай свою жизнь.- Воздерживайся.- Порядочный человек тот, кто ничему не удивляется" '. (Я-то, видно, не порядочный человек, потому что многому удивляюсь!) Следуя этим правилам, обретешь стойкость в жизни и в Искусстве. Разве ты не чувствуешь, что ныне все разлагается из-за расслабленности, водянистости, слезоточивости, болтовни, сюсюканья. Современная литература тонет в дерьме. Всем нам надо принимать железо, чтобы избавиться от старомодного малокровия, унаследованного от Руссо, Шатобриана и Ламартина.

277. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 16 ЯНВАРЯ 1854.

Несколько месяцев гому назад ты напустилась на меня, когда я сказал, что этому молодому человеку ' (он ведь молодой человек) нужно бы славную бабенку, веселую и занятную, с огоньком. Я остаюсь при своем мнении. Это было бы лучом солнца в его жизни. Его таланту, как и характеру, недостает чувства современности,- подвижности колорита. Он сам не замечает, как черствеет душой и выхолащивает себя в литературном отношении, возводя в идеал благородные страсти. Ведь идеал тогда лишь плодотворен, когда вбирает в себя абсолютно все. Этот результат достигается любовью, а не отбрасыванием лишнего. За два века Франция уже достаточно продвинулась по пути все возрастающего отрицания. Из литературы постепенно изгнали природу, искренность, причудливость, своеобразие и даже ученость, объявив последнюю неуь-люжей, безнравственной, нелепой и скучной. В области нравов были подвергнуты преследованию, поношению и едва ли не уничтожены веселость и приветливость, изящные манеры и вольный образ жизни, благоприятствующий творчеству. Люди дулись и пыжились в стремлении к благопристойности. Стали выше завязывать галстук" чтобы скрыть золотушные язвы... Но я верю, что есть нечто! стоящее выше всего этого; а именно: ироническое приятие: жизни и полная пластическая переплавка ее с помощью искусства. Что до нас, жить - это дело не наше, мы должны стремиться к тому, чтобы не страдать.

Мне нужно было написать один из самых необузданных психологически-нервических пассажей, и я беспрерывно путался в метафорах, вместо того чтобы точно описывать события. Для этой книги, которая вся держится на стиле, постоянной опасностью является сам стиль. Фраза меня опьяняет, и я теряю из виду мысль. Если бы весь мир меня освистывал, я не испытывал бы более сокрушительного стыда, чем тот, который обуревает меня иной раз.

...Что касается твоего нового журнала 2, то я вовсе не запрещал Буйе там сотрудничать. Думаю только, что ему. как мало известному, начинающему поэту, которому надо беречь свою репутацию и показаться с выгодной стороны, не стоит сейчас отдавать стихи в такой скромный журнал. Это не принесло бы ему ни чести, ни дохода, и я не понимаю, какая от этого польза тебе, раз вы имеете право брать у кого угодно все, что вам захочется. А что до меня, я, как ты понимаешь, так же не стану писать для этого журнала и для любого другого. Зачем? Какой от этого прок? f-сли тебе в бытность мою в Париже понадобятся от меня статьи - пожалуйста. Но подписывать их я не буду. Уже двадцать лет я храню невинность. Публика завладеет ею сразу и целиком или не завладеет вовсе. А до тех самых пор я буду ее беречь. Впрочем, я и после этого не намерен печататься в журналах, даже если мне предложат писать в "Ревю де дё монд". Я не желаю принимать участия ни в чем, не хочу состоять членом какой-либо академии, разных там корпораций и ассоциаций. Ненавижу стадность, устав и общий уровень. Быть бедуином - извольте; а гражданином никогда. Я даже озаботился бы,- во сколько бы мне это ни обошлось,- написать на титульном листе моих книг, что перепечатка разрешается; пусть все видят, что я не принадлежу к Обществу писателей, ведь я заранее отвергаю это звание, и предпочел бы, чтобы привратник знал меня как торговца или ремесленника, шьющего церковные ризы. О! не для того я четверть века промаялся в клетке, тоскуя о свободе сильней, чем тигр из Ботанического сада, чтобы после этого впрягаться в омнибус и тащиться шагом по обыкновенной мостовой. Нет, нет. Или я подохну в своем углу, как запаршивевший медведь,- или люди сдвинутся с места, чтобы посмотреть на медведя. Тебе надо было бы завести в твоем журнале нечто совершенно новое и прелестное, нечто такое, что может стать почти произведением литературы, и о чем ты совсем не подумала,- это раздел "моды". В следующем иисьме я объясню тебе, что имею в виду.

278. ЛУИЗЕ КОЛЕ. 18 ЯНВАРЯ 1854

Перечел на этой неделе 1-й акт "Короля Лира". Чем больше думаю, тем больше меня устрашает этот человечище... Вся громада его произведений ввергает меня в остолбенение и экстаз, как мысль о звездной системе. Вижу только бесконечность, в которой теряется мой ослепленный взгляд.

О, я знаю, бедный дорогой друг, что нельзя жить, по-(тоянно пялясь на звезды! Никто не страдает, как я, от нужд, от скудости жизни. Моя плоть давит на мою душу тяжестью в семьдесят пять тысяч килограммов. Но когда я проповедую тебе отказ от действия, я этим вовсе не хочу сказать, что тебе надо жить как брамин. Я только полагаю, что в реальную жизнь мы должны погружаться не выше пупа. Предоставим всей этой суете область ног, не будем горячиться из-за мелкого, эфемерного, уродливого, смертного. Если надо делать вид, что ты этим взволнован, напустим на себя такой вид, но только вид. Нечто более невесомое, чем облако, и более прочное, чем кираса, должно служить оболочкой тем натурам, которых ранит пустяк и которые дрожат по всей своей длине от малейшего прикосновения. Нам назначено нести (будем об этом помнить) в себе все страсти других. А как же, по-вашему, ваза может оставаться полной, если вы трясете ее за обе ручки? ...Мне осталось еще пять-шесть страниц, прежде чем тебя увижу. Надо закончить медовый месяц моих влюбленных. Описываю теперь весьма любовные и экстрапоэтические вещи. Трудность в том, чтобы не быть чересчур пылким,- боюсь впасть в пошлость.

279. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 29 ЯНВАРЯ 1854.

Знаешь, сколько страниц я написал за эту неделю? Одну-единственную - и притом я вовсе не уверен, что она хороша! Нужно было написать стремительный, легкий кусок. А меня вот потянуло к тяжеловесности и рассуждениям! Как худо мне приходится! Есть, видно, нечто мучительно-сладостное в этом занятии - писать, если люди предаются ему с такой страстью и не хотят другого. Тут есть тайна, и я не могу ее постичь. Наверно, призвание - это что-то похожее на любовь к родине (которой, кстати, я не особенно отличаюсь), некая роковая связь между человеком и местом. Житель Сибири среди снегов и готтентот в своей хижине живут всем довольные, не мечтая ни о жарком солнце, ни о дворцах. Некая могущественная сила приковывает обоих к жизни, полной лишений; мы же бьемся в оковах Формы! Поэты, скульпторы, художники, музыканты - все мы существуем лишь посредством фразы, линии, цвета или гармонии и считаем такую жизнь лучшей в мире! К тому же дня два я был просто раздавлен одной сценой у Шекспира (1-й сценой 3-го акта "Короля Лира"), Этот малый сведет меня с ума. Сейчас, более чем когда-либо, все прочие кажутся мне сущими детьми рядом с ним. В этой сцене все ее участники, дойдя до предела несчастья, в глубочайшем кризисе бытия, теряют голову и начинают бредить. Три рода безумия воют в один голос, и тут же сыплет остротами шут, хлещет дождь и сверкает молния. Молодой рыцарь, которого в начале пьесы мы видели богатым и блестящим, говорит: "Ах! знавал я женщин - они-то и погубили меня. Не доверяйтесь шороху их п татьев и скрипу атласных туфелек" '... Ах! Классическая французская поэзия, какой жидкой водицей кажешься ты в сравнении с этим! И подумать только, что люди все еще почитают эти музейные бюсты Расина, Корнеля и других мудрецов, от которых можно сдохнуть со скуки! Хочется зарычать! Я желал бы (еще одна цитата из Старика) "стереть их в порошок, чтобы потом выкрасить им стены нужника" 2. Да, Шекспир потряс меня. Из головы не идет сцена в лесу, когда воют волки, а старый Лир рыдает под ливнем и рвет на себе бороду под порывами ветра. Созерцая такие вершины, чувствуешь себя ничтожным: "Мы рождены для посредственности, и возвышенные умы подавляют нас" 3. Но хватит о Шекспире, поговорим-ка о твоем журнале. Я считаю, что Искусством можно заниматься повсюду и по любому поводу. Кто до сих пор писал статьи о моде? Модистки! Подобно тому, как обойщики ничего не смыслят в мебели, повара не знают толка в кухне, а портные - в костюмах, равным образом и модистки ничего не смыслят в искусстве. Это происходит по той же причине, по какой портретисты пишут плохие портреты (хорошие портреты пишут мыслители, творцы - лишь они умеют воспроизводить). Узость профессиональных занятий мешает им понять самый смысл их профессии, и они неизбежно путают частности с главным, отделку с покроем. Даровитому портному следовало бы быть художником в своем деле, подобно тому как ювелиры XVI века были художниками в своем. Но посредственность проникает повсюду, даже камни поглупели, а большие дороги сделались безмозглыми. Пусть при этом мы даже погибнем (и мы действительно погибнем, ну так что ж), но необходимо поставить преграду захлестывающему нас потоку дерьма. Устремимся же к идеалу, раз нет у нас средства окружить себя мрамором и пурпуром, завести диваны, набитые перьями колибри, и ковры из лебяжьего пуха, кресла черного дерева, черепаховый паркет, массивные золотые канделябры или лампы, выдолбленные из цельного изумруда. Возопим же громко против перчаток из шелковых охлопков, конторских кресел, макинтошей, экономичных нагревателей, против искусственных тканей, против мнимой роскоши, против ложно понятого тщеславия! Индустриализм позволил всему уродливому разрастись до гигантских размеров. Множество славных людей, живи они сто лет тому назад, вполне обошлись бы без произведений искусства, а теперь подавай им дешевые статуэтки, дешевую музыку, дешевую литературу! Вы только представьте себе, какое чудовищно широкое распространение могут получить скверные рисунки благодаря литографии! И какие точные познания о формах человеческого тела получит от них народ! С другой стороны, обща

Но я вовсе не намерен витийствовать против буржуа (впрочем, означенный буржуа уже даже и не буржуа, ведь буржуазия умерла с изобретением омнибусов, да, она уселась на скамейке, среди простонародья, и сидит там, отныне всем подобная черни - и душой, и наружностью, и даже одеждой: я имею в виду увлечение грубыми тканями, появление пальто, костюмов лодочников, синие охотничьи блузы и т. п.); так вот, витийствовать я не собираюсь, а сделал бы вот что: примирился бы со всем этим и, взглянув на вещи с точки зрения демократической, то есть исходя из того, что все принадлежит всем и самая несусветная чепуха существует ради блага большинства,- постарался бы вывести отсюда, что нет, значит, никакой моды, потому что не стало никаких авторитетов и правил. Прежде было известно, кто устанавливает моду, и любая из них имела определенный смысл (я не прочь бы написать об этом, это вошло бы в историю костюма: издать такую книгу было бы хорошим - и совершенно новым делом). А сейчас здесь царит анархия, каждый предоставлен собственному капризу. Быть может, из этого родится некий новый порядок. Вот какие две темы я бы еще развил. Причина анархии, помимо многих прочих,- в пристрастии к истории, свойственном нашей эпохе (XIX век вторично проходит курс истории). В моде уже успели побывать стили римский, готический, Помпадур, ренессанс-ный - и все это менее чем за тридцать лет, и кое-что из всего этого еще сохраняется. Как извлечь отсюда пользу для красоты? Получился каламбур, и я отвечу на него так: надо изучать, какой покрой, какой цвет подходят данному человеку в таких-то обстоятелъствах.Тут есть некое соответствие тонов и линий, которое надлежит уловить. Наиболее элегантные женщины знают в этом толк, ведь они - так же, как и настоящие денди,- одеваются не по журналам. Вот об этом-то искусстве и должен рассказывать новый журнал, если хочет быть настоящим журналом мод. Можно, например, изучить, как Веронезе одевает блондинок, какие украшения надевает на шею негритян-ьам, и т. д. Разве не бывает туалетов целомудренных и туалетов похотливых, разве не существуют туалеты эле-гические и туалеты бодрящие? От чего это зависит? От не лодмеченного вашим взглядом точного соответствия костюма человека чертам и выражению его лица. Другое обстоятельство: соответствие костюма роду деятельности; здесь из стремления к пользе порой возникает Прекрасное, лример - величественные одеяния священников. Жест благословляющей руки был бы просто нелеп без широкого рукава. Восток теряет свое мусульманство из-за рединготов. Несчастные, они не смогут совершать омовения при гаком количестве пуговиц! А появление панталон со штрипками рано или поздно заставит их отказаться от заседаний дивана (а может быть, и от посещений гарема, так как у означенных панталон еще и гульфики на пуговицах. О важности гульфиков читай у великого Рабле) 4. Что касается штрипок, то они теперь изгнаны из Франции вследствие широкого распространения и большой быстроты коммерческих операций. Надо заметить, что именно биржевики первыми стали носить гетры и ботинки: штрипки мешали им бегом подниматься по лестницам биржи и т. д. Наконец, что может быть глупее модного 1истка. сообщающего, какие платья носили на прошлой неделе, дабы их носили на будущей, и предписывающего один образец для всех, не принимая во внимание того, что каждый человек, чтобы быть хорошо одетым, должен одеваться по-своему! Все тот же вопрос, вопрос разных портик. Каждое произведение имеет свою собственную, и надо ее найти.

Итак, я уничтожил бы само понятие моды, единой для всех. Я ополчился бы на шляпы в виде печной трубы, на халаты, расшитые пальмами, на колпаки в цветочек. Я нагнал бы страху на буржуа и на буржуазию. Надо прекратить моду на корсеты - вещь омерзительную, чудовищно безнравственную, а в известные минуты - и крайне неудобную. Как я от них настрадался! Да, я очень страдал от тех пустяков, о которых мужчина не должен рассказывать (имеется в виду тот тип мужчины, коему надлежит соответствовать, дабы не прослыть евнухом). Существуют предметы меблировки, фасоны и цвета платьев, формы стульев, бордюры на занавесях, причиняющие мне физическую боль. Когда мне случалось видеть в театре прически дам в так называемых парадных туалетах, меня всякий раз тошнило от рыбьего клея, на котороц держатся их накладные волосы: а одного вида актеров, поющих непременно (даже в "Вильгельме Телле") в перчатках от Жувена5, мне достаточно, чтобы возненавидеть Оперу. Какие болваны! Может ли рука быть выразительной, если она в перчатке? Попробуйте-ка представить себе статую в перчатках! Всякая форма должна говорить, и надо, чтобы всегда чувствовалась как можно больше душа. Ну вот, мы и потолковали с тобой о тряпках, не правда ли?

Ах! сколько часов в моей жизни я провел у камелька, мысленно обставляя себе дворцы, придумывая ливреи на то время, когда у меня будет миллионная рента! Я видел себя на котурнах, украшенных алмазными звездами! У воображаемых ворот слышал я ржание коней из моих упряжек - таких коней, что Англия позеленела бы от зависти! Какие пиры! Какая утварь на столах! Как все это подавалось и как все это было вкусно! Плоды со всех краев земли переполняли корзины, сплетенные из листвы тех же деревьев! Устриц подавали вместе с морской травой, а стены залы покрыты были шпалерами цветущего жасмина, в которых резвились райские птички.

О! Башни из слоновой кости! 6 Подымемся туда хотя бы в мечтах, раз тяжелые, подбитые гвоздями башмаки удерживают нас на земле!

Если когда-нибудь в жизни я и видел роскошь, то только на Востоке. Там встречаются люди, покрытые вшами и лохмотьями, а на руках у них золотые запястья. Вот люди, для которых Красота нужнее Добра. Они прикрываются цветом, а не тканью. Им больше хочется курить, чем есть. Что бы там ни говорили, но такое превосходство идеи над материей прекрасно.

280. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 19 ФЕВРАЛЯ 1854.

Нынче снова взялся за работу. Кажется, дело пойдет. Завтра будет готова страница. Надо изменить манеру работать, если хочу еще пожить, и характер стиля, если хочу, чтобы книгу можно было читать.

281. ЛУИЗЕ КОЛЕ. 2-3 МАРТА 1854

Работа опять пошла. Ровно за четырнадцать дней Я сделал столько страниц, сколько прежде делал за шесть недель. Думаю, они будут самыми лучшими или хотя бы наиболее сжатыми. Снова начинаю испытывать радость. Но какой сюжет, какой сюжет! Клянусь, последний раз в жизни якшаюсь с буржуа. Лучше уж изображать крокодилов, это куда проще!

...Если бы де Лиль относился к жизни (или мог относиться к ней) так же, как Буйе, у него был бы такой же свежий цвет лица и приветливый вид, вызывающий твое удивление. Но мне кажется, его дух порос жиром. Ему мешают сентиментальные излишества, хорошие или дурные, но бесполезные для его ремесла. Я слышал, как он возмущался произведениями из-за безнравственного поведения автора. Он еще мечтает о любви, добродетели и т. д. или по меньшей мере о мести. Одного ему недостает: чувства комического. Бьюсь об заклад, что этому малому меня не рассмешить, а смех - не пустяк: это и презрение, и в то же время понимание, а в итоге - наивысший взгляд на жизнь, "свойственный человеку", как говорит Рабле !. Ибо собаки, волки, кошки и вообще все покрытые шерстью животные только плачут. Я согласен с мнением Монтеня, моего духовного отца: мне кажется, что никогда презрение к нам не может быть достаточным, как мы того заслуживаем 2. Люблю, когда человечество и все, что оно чтит, подвергаются унижению, бичеванию, поношению, освистанию. Отсюда моя слабость к аскетам. Современное тупоумие порождено безграничным почтением человека к себе самому. Говорю "почтением" - нет, культом, фетишизмом. Благодарю Баденге. Да будет он благословен! Он вернул мне презрение к массе и ненависть к популярному. А в этом защита от низости в наше преподлое время. Как знать, возможно, тогда-то я напишу свою самую резкую и гневную вещь, и быть может, то будет единственный моральный протест за всю мою эпоху.

282. ЛУИ БУЙЕ. КРУАССЕ, 19 МАРТА 1854

Пеки! Таеб! Антиква! Мамелюк! ' Ты на очень правильном пути. Продолжай и не отчаивайся, старый олух! Я восхищен твоими поправками 2.

Sentent courir la seve en frissonnant d'amour. Чувствуют, трепеща любовью, как бежит сок.

Вот уже одна безупречная строфа. Хорошо:

Les Iroupeaux repandus dans les grands paturages. Стада, рассеянные на больших пастбищах.

Fait loraber les fruits murs aux gazons du chemin. Роняет зрелые плоды на придорожную траву.

Только ты погляди, нет ли выше слишком близко "травы", хотя мне кажется, что нет.

Строфы "Карбункул и т. д.", "Прозрачная река" - превосходны.

О splendide univors qu'ont reve les vieux ages!
О. великолепный мир, о коем мечтали прошлые века!

Ах, в добрый час! Теперь можно и помечтать об этом! Сохрани также птицу. Почему только ты не оставил, как было прежде, "jette a l'echo des cieux" ("бросает эху небес")? "En battant de l'aile" ("хлопая крылом") -не слишком ли метафорично?

Что до:
Sur le monde enivre glisse une haleinc chaude
Над опьяненным миром скользит горячее дыханье,
La foret qui s'agite au souffle matinal
Лес, колышущийся под утренним ветерком,

Faisant vibrer dans 1'air ses feuilles demeraude. Вибрируя в воздухе изумрудными листами,

Jette an so le 11 levant des notes de cristal. Бросает восходящему солнцу хрустальные звуки

Последний стих, быть может (???), слишком резок по точности. Если б ты мог поставить "издает как бы хрустальный звон, как бы хрустальное дребезжанье",- было бы лучше, чем говорить, что издает попросту хрустальные звуки, тут есть очень тонкий нюанс. Может. .) ошибаюсь? Ты меня понимаешь? - Но это не важно.

Вот все. Как видишь, почти ничего, не унывай же, мой ( тавный старик.

Подумай, что в твоей вещи было тридцать три строфы. Мои замечания относились не более чем к шести или восьми. Ты сделал это за шесть недель! И ты ревешь, как осел! Экий ты негодник! и баловень Пинда!

283. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 19 МАРТА 1854.

В июле, надеюсь, уже увижу сделанный набело конец, югь целиком. Но это ужасно! Трудна последовательность мыслей, и затем, поскольку сюжет у меня все тот же, развивается все в той же среде и я одолел две трети его, уж (ам не знаю, как исхитриться, чтобы избежать повторений. Самая обычная фраза, вроде "он закрыл дверь", "он вышел" и т. д., требует невероятных ухищрений! Приходится непрестанно варьировать соус - при тех же составных элементах.

И фантазия тут не может спасти - ведь в этой книге нет ни одного эпизода от моего имени и личность автора отсутствует совершенно.

То, что ты пишешь по поводу чтения "Ископаемых" Максиму и Пиша, нисколько меня не удивляет. Буйе мне об этом не сообщал, он пишет мне только записки. Все эти милейшие господа вращаются в такой шумной среде, что им прежде всего невозможно сосредоточиться, чтобы по-глушать. Затем, если даже они выслушали, произведение это принадлежит к тем оригинальным вещам, которые пишутся не для всех. Замечание Дюкана: "Какая жалость, что у животных нет имен!"- доказывает, что он утратил всякое понятие о стиле. "Превосходство мысли над описанием"- из той же оперы. Из-за нашего расслабляющего образа жизни мы дошли теперь до такой неустойчивости вкуса, что малейший глоток крепкого напитка ошеломляет и оглушает. Вот уже двести лет, как французская литература не дышит воздухом - сидит взаперти, не видя природы. Поэтому ветер дальних стран вызывает у людей тонкого ума ' гнетущую одышку... Ах, как низко мы стоим! Грустное дело - заниматься литературой в XIX веке! Нет у тебя ни основы, ни отклика; ты еще более одинок, чем бедуин в пустыне, потому что бедуину, по крайней мере, известны скрытые в песке источники; вокруг него бесконечный простор, и над ним парят орлы.

А мы! Мы напоминаем человека, который очутился бы на монфоконской бойне 2 без сапог: нас пожирают крысы. Посему надо иметь сапоги, да с высокими каблуками, да с острыми шипами, да с железными подошвами, чтобы, просто шагая, давить.

284. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 25-26 МАРТА 1854.

Я и вправду жестоко там ' страдал. Я был невероятно раздражен и печален. И потом, я подобен Египту: чтобы жить, мне необходимы регулярные разливы стиля. Когда их нет, чувствую себя иссохшим, словно все живительные источники ушли в землю, невесть куда, и надо мною проносятся бесконечные суховеи, дыша мне в лицо отчаянием.

Почему ты хотела закончить "Служанку" к 1-му апреля? Вот за такое уж позволь тебя побранить! В этих делах никогда не следует назначать срок - начинаешь торопиться с наилучшими намерениями и сам того не замечая. Садиться за произведение надо всегда так, как корсар садится на свой корабль, с намерением разбогатеть, с запасами провизии на двадцать походов и с бестрепетной отвагой. Отплываешь, не зная, когда вернешься! Быть может, совершишь кругосветное путешествие.

Ты работаешь еще чересчур быстро. Вспомни старый совет папаши Буало: "с трудом писать легкие стихи" 2. Подумай только, какая работа - исправлять поэму в две тысячи стихов! Надо рассматривать каждое слово со всех сторон и поступать как спартанские отцы - хромых и узкогрудых безжалостно бросать в пропасть.

Милый Буйе провел две скучные недели за исправлениями своего "Человека будущего" 3. Но наконец это закончено, и хорошо закончено. Я был восхищен тем, что он мне прислал позавчера. Мне, как и ему, уже не терпится увидеть эту вещь напечатанной, хотя для меня обычно печать ничего не меняет. Так, чтение "Мелениды" в "Ревю" 4 не изменило мое мнение ни об одной запятой. Да, "Ископаемые"- это вещь, но много ли во Франции людей, способных ее понять? Грустно! Грустно! Но нет, ведь это нас и утешает в душе. И потом, как знать? Каждый голос находит свое эхо! Я часто с нежностью думаю о людях незнакомых, еще не родившихся, чужестранцах и т. д., которых волнует или будет волновать то же, что меня. Книга создаст нам вечную семью в человечестве. Все, кто будет жить нашей мыслью,- они как дети, сидящие за столом у нашего очага. Потому и я полон благодарности к милым, славным старцам, которых уписываешь за обе щеки так, что кажется, будто был с ними знаком, и о которых думаешь, как об умерших друзьях.

285. ЛУИЗЕ КОЛЕ. МАРТ 1854

До сих пор мне приходилось изображать унылые состояния духа, горькие мысли. Теперь я на радостном пассаже - не удается. Струны жалобные мне доступны, но счастье я вообразить не могу и останавливаюсь перед ним холодный, словно мрамор, и тупой, словно бревно. Впрочем, так бывает всегда. Мнимые прекрасные места {в плане) как раз и не удаются. Не будем доверять торжественным обетам! Хотя сейчас я полон глубокого сознания своей слабости, я не плачу, но скрежещу зубами.

286. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 4 АПРЕЛЯ 1854.

Эта книга меня изнуряет; я трачу на нее остатки своей молодости. Ну и пусть, она должна быть написана. Надо следовать своему призванию, нелепому или возвышенному.

287. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 7 АПРЕЛЯ 1854.

Только что переписал начисто все, что сделал с Нового года, или, точнее говоря, с середины февраля, потому что после возвращения из Парижа я все сжег. Получилось тринадцать страниц, ни более ни менее, тринадцать страниц за семь недель. Наконец они, кажется, готовы и, насколько это возможно, безупречны. Осталось только убрать два-три повторения и переделать два слишком схожих периода. Вот наконец что-то у меня закончено. Это было трудное место: требовалось осторожно подвести читателя от психологии к действию так, чтобы он этого не заметил. Теперь мне предстоит начать кусок драматический, полный движения. Еще два-три больших эпизода, и забрезжит конец. В июле или августе надеюсь приступить к развязке. Боже мой, как я замучился! Как замучился! Сколько я прокорпел над работой, сколько раз впадал в отчаяние! Вчера я весь вечер бешено занимался хирургией. Изучаю раздел искривления стопы '. За три часа я одолел целый том этой занимательной литературы и сделал заметки. Там были замечательные фразы: "Грудь матери - непроницаемое и таинственное святилище, где..." и т. д. А в общем, прекрасное исследование! Если б я был молод! Как бы я работал! Чтобы писать, необходимо знать все. Мы, писаки, все как один чудовищно невежественны, а между тем познания обогатили бы нас множеством мыслей, множеством сравнений! Нам не хватает самой сердцевины. Книги, положившие начало целым литературам, такие, как книги Гомера или Рабле,- это энциклопедия своей эпохи. Те добрые люди знали все, а мы ничего не знаем. В поэтике Ронсара есть любопытное наставление: он советует поэту обучиться искусствам и ремеслам,- кузнечному, ювелирному, слесарному и т. д., чтобы почерпнуть в них метафоры 2. И действительно, именно это делает язык богатым и разнообразным. Надо, чтобы фразы в книге' трепетали, словно листья в лесу, все такие несхожие в своем сходстве.

...Я получил то письмо, где ты пишешь, что Виньи читал (и притом плохо) твои стихи в Академии 3. Так что успокойся, письмо не пропало. Этот славный Виньи, по-моему, превосходный человек. Все-таки он один из немногих честных писателей своего времени: а это большая похвала! Я благодарен ему за те восторги, которые некогда испытал, читая "Чаттертона". (Этому, правда, немало способствовал сюжет. Ну, не важно.) В "Стелло" и "Сен-Маре" тоже есть отличнейшие страницы 4. Словом, это талант приятный и незаурядный и притом он принадлежит к славной эпохе, у него была Вера! Он переводил из Шекспира 5, поносил буржуа, занимался историей. Хоть над этими людьми и смеялись, но они надолго останутся выше всех тех, кто придет позднее. И все они в конце концов - о ирония судьбы! - становятся академиками. Пренебрежительное отношение к'поэзии, которое свойственно сему учреждению и о котором говорил тебе Виньи, сегодня опять навело меня на мысль, что явление это следовало бы объяснить, и я берусь это сделать. Ощущается потребность в двух нравоописательных книгах, из которых одна была бы посвящена литературе, а другая - общению люден. У меня руки чешутся за них взяться (к несчастью, я смогу это сделать года через три, не раньше). И ручаюсь тебе, что если что-нибудь способно вызвать бурю, то именно это.

Честные люди вздохнут полной грудью. Я хочу дать человеческому духу воздуха, которого ему не хватает. Чувс вую, что настала пора. Меня переполняют всякие критические идеи. Надо бы мне излить их, и в возможно более художественной форме, чтоб потом спокойно, не спеша, засесть за две-три вещи, которые я давно уже вынашиваю с своей утробе.

Нет, я не зашел слишком далеко, критикуя де Лиля, ведь в конечном счете я не сказал о нем ничего дурного, но я говорил и продолжаю утверждать, что его поведение за фортепьяно меня возмутило. Я понял, что передо мной - молчаливый позер. Этот малый творит не для себя одного, уж будь уверена. Ему бы хотелось, чтоб его стихи были положены на музыку, чтоб их пели, ворковали и горланили по гостиным (а потом он будет оправдываться перед самим собой тем, что стихи Гомера тоже пелись, и так далее) . Это меня бесит; я не простил ему этой проституции таланта. В моей резкости ты усматриваешь лишь причуду, лишь каприз. А я говорю, что он оскорбил меня в моей любви к музыке, к поэзии и к нему самому, которого я любил, хоть ты и уверяешь, будто я "никогда не испытывал увлечения", но все обстоит как раз наоборот: я - простофиля, неспособный восхищаться чем-либо по частям. Увидев красивую кисть руки, я прихожу в восторг от всей руки. Стоит человеку написать хороший сонет - он тотчас становится моим другом, а потом я борюсь с собой и, даже обнаружив правду, отказываюсь поверить себе. Леконт, быть может,- превосходный молодой человек, но я наблюдал один его поступок (пусть и незначительный сам по себе), который, по-моему, в смысле художественном является тем же, что немытые ноги в смысле телесном. От него воняло, а трели, гаммы и октавы, покрывавшие его голос, были словно петли грязного музыкального носка, сквозь который блаженно изливался поток тошнотворного тщеславия. И среди всего этого - несчастная поэзия! Но там присутствовали дамы. Как же можно было не быть любезным] Ух, эта светскость, черт бы ее взял!

...Сейчас мне приходится перечитывать историю Древней Греции, так как я даю уроки племяннице. Вчера описание битвы при Фермопилах у Геродота б увлекло меня, как двенадцатилетнего мальчишку; это доказывает чистоту моей души, что бы там ни говорили.

288. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 12 13 АПРЕЛЯ 1854.

Не кажется ли тебе, что в жизни есть нечто более высокое, чем счастье, любовь или религия,- ибо имеет своим источником сферу более безличную, нечто, чей голос слышится во всем - независимо от того, наслаждаешься ли ты им или затыкаешь уши, нечто, равнодушное ь случайностям и схожее с ангелами, не вкушающими пищи,- я хочу сказать - идея? '

...Господь бог предназначил тебе стать не ниже - а то и выше - наиболее значительных твоих современников. Никто не получил от рождения так много, как ты. А ты иной раз с полным чистосердечием производишь на свет отвратительные стихи!

...Вместе с культом пресвятой девы в мир пришло поклонение слезам. Вот уже восемнадцать веков человечество служит идеалу томных вздохов. Но человек взб\нто-вался вновь и покидает колени, любовно баюкавшие ei о в его печали. В сознании современного человека нарастает мощное противодействие тому, что называется Любовью. Началось это с выпадов, полных свирепой иронии (Байрон и т. д.), и вот уже весь наш век разглядывает в луп\ и препарирует нежный цветок чувства, который так благоухал... в былые времена!

Необходимо если не разделять идеи своего времени, то. по крайней мере, понимать их. Так вот, я считаю, что че ловек может жить сносно, лишь подавляя в себе, насколько это возможно, то свойство характера, которое оказалось наиболее уязвимым. Современная нам цивилизация есть победа над так называемыми первобытными инстинктами, одержанная в непрерывной и неизменно победоносной войне. Вам угодно предаваться гневу, мщению, злобе, необузданному наслаждению или беззаветной любви? Ил-вольте - вот вам пустыня, а немного дальше - и перья дикаря: можете начинать! Поэтому-то, например, я считаю человека, который женится, не имея ста тысяч ливров ренты, негодяем, мошенником, достойным палок. Сын готтентота не может потребовать у отца ничего такого, чего тот не был бы в состоянии ему доставить. А у нас любой сын привратника может пожелать себе дворец, и он прав! Виноваты институт брака и нищета! или вернее, сама жизнь. Следовательно, не надо было жить, что и требовалось доказать, как говорят в геометрии.

289. ЛУИЗЕ КОЛЕ. 18 АПРЕЛЯ 1854

Я по уши увяз в хирургии. Сегодня нарочно ездил На Руан к своему брату и долго с ним беседовал об анатомии ^ стопы и болезненных ее искривлениях '. Выяснилось, что я угодил пальцем в небо (если можно так выразиться). Недавно приобретенные познания оказались неосновательными. Я написал нечто очень комичное (превосходнейший образец стиля, лучше не бывает, я его два часа оплакивал), но это чистейшая фантазия, я там навыду-л1ывал бог знает что. Итак, надо вымарывать, изменять, переделывать! Да, нелегкая задача передать литературно и забавно технические детали, сохраняя точность. Ах, эти муки стиля! Впрочем, мне теперь все кажется горой неприступной! Буйе понравилось то, что я ему прочитал. По-моему, я справился с трудной задачей, а именно - сделал незаметным переход от част" психологической к драматической. Теперь перехожу к действию, страсти v меня станут деятельными. Больше не придется столько возиться с полутонами. Это будет более увлекательно, по крайней мере для читателей. В июле, когда снова поеду в Париж, надо бы мне уже приступить к последней части. Затем приеду еще раз в октябре, чтобы снять квартиру. Когда же настанет блаженный день и я напишу слово "конец"? В сентябре исполнится три года, как я корплю над этой книгой. Долгий срок! Три года провести с одной и той же идеей, писать в одном и том же стиле (особенно в таком, в котором моей личности не больше, чем личности китайского императора), жить постоянно с одними и темп же персонажами и в той же среде, изводить себя все той же игрой воображения.

Прочитал, перечитал (и они у меня перед глазами) два твоих последних стихотворения 2, о которых многое можно сказать. Хороших стихов там немало, но, повторяю, за них я тебя хвалить не стану. Отдельные хорошие стихи не составляют хорошей вещи. Достоинство произведения определяется его замыслом, его яркостью; особенно в сти-ке, орудии точном но преимуществу, надо, чтобы мысль была плотно сбита. А я нахожу стихотворение "К моей дочери" вялым по чувству (это то, что все матери сказали бы примерно таким же образом,- ну, разумеется, не в стихах). Начнем:

Первая строфа, кроме первого стиха, по-моему, очень хороша, особенно последний стих, он превосходен. Но посмотри, сколько повторений в следующих пяти строфах.

Все время "на" или "под". Мысль разбита на короткие однотипные фразы, и все время одно и то же построение. Впрочем, вторая строфа недурна, хотя и хуже первой.

Теь cheveux dores caressent ton front Кудри адлотые лоб ласкают твой,-

"ласкают" - избитое слово.
Sur ta joue il luit Блещет на щеке твоей,-

неприятно для слуха. Следующие два стиха прелестны, но их лучше бы дать по поводу чего-то более значительного, в связи с ресницами, тогда получилась бы более точная параллель к

...un pli de la nuit Sur labou che rose
...ночная тень На твоих розовых устах.
Все три строфы с одинаковым началом:
Sur ton oreiller... На твоей подушке...
Sur te" longs cils...
На твоих длинных ресницах...
Sur ta bouche... На твоих устах...
Впрочем, два эти стиха очень хороши:
Sur ta bouche... На твоих устах...
Ton souffle... Дыхание твое...

Но в двух следующих инверсия слишком резка. Уверяю тебя, мысль ничуть не выигрывает от подобных поэтических приемов.

Что до строфы "Твоего красивого...", я нахожу ее УЖАСНОЙ во всех отношениях.

De ton joli corps sous la couverture Твоего красивого тела под одеялом,-

это непристойно и чуждо настроению вещи. "Одеяло" - слишком низменно и прозаично, к тому же слово само но себе некрасиво. Чувство есть в стихе:

Ton visage rit sur la toile blanche Твое лицо смеется на белом полотне,-

но это уже просто неприлично, особенно с продолжением: Plus bouplo apparait le contour charmaiit. Еще изящней кажется прелестный контур.

И потом, зачем здесь оказался Парфенон, античность и "чистый фриз"- рядом с "одеялом"? Прежде всего у ребенка не бывает настолько выпуклых форм, чтобы их можно было видеть вот так, под одеялом; и "Как девы Парфенона, с торчащими грудями"-это совершенно фальшиво, по чувству и по выражению. Ощущается плоть, которая тут вовсе не к месту.

Et pour les ouvrir tu baises mes yeux. И чтобы их открыть, целуешь мне глаза.

(Превосходно!)
Nous melons nos soins, tendrc tu m'habilles.
Мы смешиваем заботы, нежная, меня ты одеваешь.

Что означает "смешивать заботы"? И этот архипретенциозный оборот "нежная, меня ты одеваешь"? И какая будничность в "меня ты одеваешь"! Заметь, что ниже у нас будет "ангельская головка".

Et des frais tissub chers aux jcunes titles. Прохладных тканей, радующих дев,-

школа Делиля 3. Впрочем, в этой вещи мною вычурного:

Tu t'assieds parfois reveuse au piano...

Ты иногда садишься, мечтательная, за фортепиано...

Je pose une fleur sur ta tete d'ange.
Я кладу цветок на ангельскую головку.

"Мы отправляемся на бал", ангел, отправляющийся ча бал, да еще с "un рог! virginal" ("девственной осанкой") ("осанка" сама по себе предполагает идею зрелости). Всю эту вторую страницу я нахожу очень банальной.

Aupres du foyer tu brodes, je couds... У очага ты вышиваешь, я шью...

Tu clauses, tu ns...
Ты танцуешь, ты смеешься...

Разве это поэзия? Зачем сочинять стихи ради подобных тривиальностей? Упоминание об умерших - очень неудачно. Здесь нет волнения - слишком мало места это занимает во всем объеме вещи. Коль уж затрагиваешь чувствительность читателя, не надо ее щадить. Потом, во| снова детали красивой внешности:

А\ес ton front poli сотше un marbre... С челом гвонм. как мрамор, гладким...

Cne jeune fille est comme un arbre... Девушка на дерево похожа.

ЭТО уже слишком. Если у нее лоб как мрамор, сама-J она не может походить на дерево.

A lous ses rameaux des fruits son I promis Всем ее ветвям обещаны плоды,

очень остроумно; но, еще раз, это слишком в ряду идей. чуждых идее материнства, девственности.

Et les blanches fleurs... И белые цветы...
Et les nid." joycux... И веселые гнезда...
Как жаль, что испорчены два таких хороших стиха!

Наихудшее во всем этом, раздражающее меня и лишающее, быть может, беспристрастия,- это сюжет. Я ненавижу стихи, обращенные "к моей дочери", "к моему отцу", "к моей матери", "к моей сестре". В этом есть какая-то проституция, меня возмущающая (смотри "Посмертную книгу"). Оставьте в покое ваше сердце и вашу семью, не расписывайте их перед публикой! Что выражает все это? Что в этом прекрасного, доброго, полезного и, я даже сказал бы, истинного? Надо совершенно порвать с ламарти-новским охвостьем и творить искусство безличное, или же, коль создаешь нечто индивидуальное и высоко лирическое, оно должно быть странным, беспорядочным, настолько ярким, наконец, чтобы стать подлинным творением. Но вяло говорить то, что все вяло чувствуют,- \ вольте.

Почему ты постоянно пишешь о себе? Ты сама приносишь себе неудачу. Ты создала в своей жизни одно талантливое произведение (которое вызывает слезы, заметь), потому что забыла себя, потому что прониклась страстями других, не своими собственными. Вдохновляться следует душою человечества, а не своею. Так у тебя в сонете "К славе"; его невозможно читать, и читателя будет все время возмущать превосходство, которым похваляется автор.

Первая строфа прекрасна, но дальше все катится вниз. "Персонифицированная и говорящая Поэзия" - дурной вкус; "знамя поэзии" - idem *.

Une route etoilee et sereine. Путь звездный и ясный,

по которому идут со знаменем в руке и который был намечен идеалом,

De la cime оп je plane
С высоты, где я парю,-
все это вымучено, нарочито, громоздко.
La gloirp sur ma tombe a sonne son reveil,
Слава на моей могиле пробила к пробуждению,-

к чьему пробуждению? Славы или королевского величества?

"Королева" у нас уже есть, а ниже опять "королева".

La fleur de l'aloes eclate epanouie. Цветок алоэ распускается, раскрывшись.

же самое (лат.).

Нет. Цветок распускается, раскрываясь, но не распускается, раскрывшись. Когда он распускается, его качеством,] его атрибутом не может быть "раскрывшись""; напротив,; он только раскрывается.

290. ЛУИЗЕ КОЛЕ. КРУАССЕ, 22 АПРЕЛЯ 1854 '.

Мне пришлось очень туго на днях, когда я взялся за разговор о религии 2. По совести говоря, то, что я написал,- на редкость нечестиво. Что значит разница эпох! Живи я сто лет назад, какую бы я подпустил декламацию в этот эпизод! Теперь же я сделал простое, почти буквальное изложение того, что должно было быть. Век, в который мы живем,- век истории. Поэтому надо попросту рассказывать, но рассказывать все, вплоть до душевных движений. Про меня никогда не напишут того, что написали про тебя в этом замечательном каталоге "Либрери нувель": 3 "Все ее труды служат единой возвышенной цели" (стремлению к лучшему будущему). Нет, петь надо лишь ради самого пения. Зачем волнуется Океан? В чем иель Природы? Я считаю, что цель человечества та же, что и у нее. Это существует потому, что существует, и тут уж ничего не поделать, добрые люди. Мы всегда вертимся в одном и том же круге,': мы всегда вкатываем наверх один и тот же камень! Разве во времена Перикла люди не были независимее и умнее,; чем во времена Наполеона III? Откуда ты взяла, что я перестаю "понимать те чувства, которых не испытываю сам"? Прежде всего позволь тебе заметить, что я их испытываю. Сердце у меня человеческое, и если я не хочу иметь своего ребенка, то только потому, что заранее знаю: он будет слишком похож на отца. Я люблю малютку-племянницу как родную дочь и занимаюсь ею достаточно много (деятельно) - так что, как видишь, это не пустые слова. Но пусть лучше с меня живьем кожу сдерут, чем я стану использовать это в литературе] Не желаю смотреть на Искусство как на водослив для страстей, как на ночной горшок чуть поблагороднее обычного "разговора по душам" или сердечных излияний! Нет, нет! Поэзия не должна быть пеной сердца. Это и несерьезно, и нехорошо! Твоя дочка заслуживает лучшего, чем эти стихи, где она изображается "укрытой одеяльцем", именуется "ангелом" 4 и т. п. Все это литература на уровне сентиментального романса, написанная более или менее сносно, в основе своей всегда слабая. Человек, написавший "Крестьянку" и некоторые стихи твоего сборника "То, что в сердце женщины", не должен позволять себе подобных прихотей, даже шутки ради. Авторское излияние чувств приведет к тому, что значительную часть современной литературы впоследствии сочтут ребячливой и глуповатой. Сколько чувства, сколько чувства, сколько нежностей и слез! Никогда еще на свете не бывало таких добрых людей. Но фраза прежде всего должна быть наполнена кровью, а не лимфой, а когда я говорю "кровью", я подразумеваю сердце. Надо, чтобы все это билось, трепетало, приводило в волнение. Надо, чтобы деревья любили друг друга, а камни содрогались. Можно вместить безмерную любовь в рассказ о какой-нибудь былинке. Басня о двух голубках 5 одним своим сюжетом всегда волновала меня больше, чем весь Ламартин. Но если б Лафонтен предварительно растратил свою способность к любви на изображение личных чувств, хватило ли бы ее на то, чтобы воспеть дружбу двух птиц? Остережемся разменивать наши золотые на мелкую монету.

Упрек твой тем более странен, что сейчас я пишу книгу, целиком посвященную тем самым чувствам, которых, по-твоему, не понимаю, и твое стихотворение прочел через три дня после того, как закончил небольшой эпизод, где мать ласкает свое дитя б. Говорю так не для того, чтобы обосновать свои критические замечания,- я на них особенно не настаиваю. Но я не отступаюсь от убеждения, которое мне их подсказало.

...Поскольку ты твердо решила публиковать "Служанку" сейчас же, я больше ничего не скажу об этом (то есть о публикации); я подожду. Какое у вас у всех там, в Париже, неуемное желание заявлять о себе, торопиться, зазывать жильцов, когда крыша еще не достроена! Где авторы, выполняющие наставление Горация о том, что следует девять лет хранить в тайне свое произведение, прежде чем решиться опубликовать его?7 В наше время люди ни в чем не могут быть на высоте.

291. ЛУИ БУЙЕ. КРУАССЕ, 2 АВГУСТА 1854

Прочел пять выпусков романа Шанфлери '. Ей-богу, все не так страшно. У нас с ним совпадают скорее намерения, нежели сюжет и характеры. Муж, жена и любовник, по-моему, сильно отличаются от тех, что у меня. Жена, по-видимому, задумана как ангел, и, кроме того, когда автор ударяется в поэзию, у него получается нечто весьма огр ничейное, лишенное развития и вдобавок вычурное по к ну. Одно меня тревожит: характер старой девы-ханжи, золовки героини, становящейся ее врагом, так же как в "Бовари" г-жа Бовари-старшая становится врагом невестки, характер этот у Шанфлери обещает быть очень интересным. Пока что это самое существенное совпадение, и характер старой девы выполнен гораздо лучше, чел у меня - характер мамаши, персонажа, в общем, второстепенного.

Что касается стиля, то он не блестящ. И все-таки жаль, что "Бовари" нельзя напечатать сейчас: ну да что поделаешь!

Перечел "Евгению Гранде" 2. Это действительно прекрасно. Как непохоже на мужлана Шанфлери!

292. ЛУИ БУЙЕ. КРУАССЕ, 7 АВГУСТА 1854

Обливаясь потом и слюной, прочел "Пирата" В. Скотта '. Очень недурно, но затянуто. Все же он взволновал мое воображение, и я, пуская слюни, долго размышлял о восточной повести 2.

293. ЛУИ БУИЕ. КРУАССЕ, 10 АВГУСТА 1854.

Прочел одиннадцать выпусков романа Шанфлери '. Я постепенно успокаиваюсь: и замысел и тон повествования у него совсем другие. Думаю, что кроме тебя или меня никто не будет искать сходства. Единственное, что может быть общего у обеих книг,- это среда, да и то навряд ли!

294. ЛУИ БУЙЕ. КРУАССЕ, 17 АВГУСТА 1854.

Прошлой ночью не мог уснуть из-за статьи, которую прочел вечером в "Ревю де Пари". Я просто заболел от отвращения, печали и неверия в человечество. Это был отрывок из американского романа под названием "Hot-Corn" ', издаваемого тиражом в сотни тысяч экземпляров, далеко обогнавшего "Дядю Тома" 2, и т. д. и т. п. Знаешь, что проповедует эта книга? Введение в самых широких масштабах обществ умеренности, искоренение пьянства, запрещение джина, и все это - в чувствительной манере, напоминающей самые вдохновенные страницы Жюля Канена, с поучительными примерами из жианн, да еще какими!!! 3

Вот куда катится человечество. Бесполезно говорить об этом, надо зажмуриться и продолжать делать свое дело. Печально! да, печально. То, что печатают, вообще не следовало бы читать: какой смысл?

295. ЛУИ БУЙЕ. КРУАССЕ, 9 МАЯ 1855

После твоего отъезда я сделал шесть страниц, на которых попеременно вдавался то в элегию, то в пересказ событий. Я преследую метафоры и беспощадно изгоняю нравственные сентенции. Доволен ты мною? Молодец я, а? Сейчас мне угрожает опасность уклониться в живописание порока '. Может случиться и так, что мой молодо!! человек своей трусостью сразу вызовет отвращение у читателя. Уверяю тебя, совсем нелегко соблюсти меру при создании этого жалкого характера. Наконец, через неделю я доберусь до великих оргий в Руане. Вот где надо будет развернуться!

Мне осталось, наверно, страниц сто двадцать - сто сорок. Не лучше ли было бы, если б конец книги составлял четыреста страниц, а все предыдущее было покороче? Боюсь, как бы конец (в действительности наиболее насыщенный) не вышел в моей книге излишне сжатым, во всяком случае со стороны материальной протяженности,- а это много значит.

296. ЛУИ БУЙЕ. КРУАССЕ, 23 МАЯ 1855. Я воспеваю места, некогда служившие театром

Излюбленных твоих отроческих забав,-

то бишь: кафе, кабачки, трактиры и прочие заведения, коими пестрит нижняя часть улицы Шаррет. Я поглощен Руаном, н для того чтобы написать тебе, мне даже пришлось покинуть веселые дома за решетчатыми оградами, зеленеющие кусты, запах абсента, сигар и устриц. Слово "Вавилон" сорвалось-таки у меня с языка. Ну, что ж, тем хуже! Все оказывается на грани смешного. Даже чересчур. Ну, ты сам увидишь. Но не волнуйся: я отказываю себе в метафорах, воздерживаюсь от сравнений и извергаю из себя очень мало психологии. Сегодня вечером я вдруг понял: кое-что упущено. Во что бы то ни стало в "Бовар^" должны найти себе место "тюрбанчики". Раз я вознамерился изобразить Руан, то моя книга окажется неполной без этих руанских булочек. Вот уж поистине можно сказать:

И то, что в жизии нам казалось бы ужасным, Под кистью мастера . '

Я устрою так, чтобы Омэ обожал "тюрбанчики" . Это будет одна из скрытых причин его поездок в Руан, и вообще - его единственная человеческая слабость. Он насладится ими как следует у приятеля с улицы Сен-Жерве. Не беспокойся! "Тюрбанчики" будут куплены на улице Массакр, а разогревать их станут в печке, открывая дверцу с помощью линейки!

Я двигаюсь медленно, даже слишком медленно. Однако на этой неделе я порезвился, рисуя фон. Надо, чтобы в июле я более или менее дошел до начала конца, то есть до того места, когда у моей дамы возникнет отвращение к ее сударику.

...Сейчас я читаю "Эмиля" 3 господина по фамилии Руссо. Идеи в этой книжке престранные, но написана она, надо сознаться, "на славу", а ведь это было нелегко!

297. ЛУИ БУЙЕ. 30 МАЯ 1855

Я сам, дорогой друг, слишком подвержен приступам слабости и уныния, чтобы не понять твоих чувств. Поэтому ты напрасно просишь извинения. Расскажи мне все о твоих печалях, я заранее уверен, что буду тебе сочувствовав. Да! Мы живем в паршивые времена, и все здорово увязли в дерьме. Как возмущает меня буржуазность наших собратьев! Что за торгаши! Что за пошлые кретины! Каждый день я читаю Жорж Санд и всякий раз негодую добрых четверть часа '. А сегодня для разнообразия почитал (в той же "Пресс") Полена Лимерака: та же музыка - вернее, та же какофония. Это было похвальное слово вышеозначенной святой матушке Санд. А в прошлый вторник тот же ассенизатор (другого слова не нахожу) привел меня в восторг своим панегириком Беранже - черт побери! 2

...Я хочу лишь прокомментировать твою фразу: "Ничто мне не удается, все уплывает из-под носа, черт побери" 3.

Вопрос: сколько сил ты затратил на то, чтобы тебе : удалась хоть самая малость? Тезис: если ты будешь продолжать в том же духе и преуспеешь - благодари за это ;одного только бога.

Перехожу к развитию темы и переворачиваю страницу.

Ты прибыл в Париж в условиях благоприятных, исключительных, каких не знал ни один литератор. Еще до того, как показаться, ты опубликовал в журнале значительное произведение 4. Это была визитная карточка, ты не был незнакомцем, ты уже мог, так сказать, представиться. Благодаря этому ты сразу же и без всяких хлопот получил доступ во Французский театр.

А теперь скажи: решился ли ты с тех пор на какой-рибудь визит, какой-нибудь шаг, какие-нибудь действия, чтобы приобрести не скажу покровителей, но хотя бы знакомства? Ты желал писать для Французского театра ч при этом носу туда не казал! Самый буржуазный здравый смысл требовал, чтобы перед тем, как отдать рукопись, ты успел бы завязать отношения со всеми соответствующими господами и переспать со всеми дамами.

...Я прекрасно знаю, что кое к кому ты наведывался - когда в том бывала срочная необходимость. Ты считаешь, что поступал правильно?

Впрочем, ты не хуже меня знаешь, что я имею в вид>. Но ты утешаешься громкими словами: "Это мне не по силам, это меня раздражает, не могу",- а потом жалуешься па людей, которым ты совсем чужой.

Посетил ли ты, например, славного Сен-Виктора,- он даже не был с тобой знаком, когда появилась его рецен-Л1Я,- или добряка Ульрика, написавшего о тебе в таком восторженном тоне? 5 А Бросса (я мог бы назвать еще многих других)? Неужели ты думаешь, что им захочется вновь оказать тебе услугу (если представится случай), н что они не обижены твоей грубостью?

В общем, я считаю, что ты страдаешь мускульной генъю и тебе надо избавляться от нее любой ценой, во г что. Будь у тебя рента - тогда пожалуйста! Ты справлялся с такими делами, которые, мне кажется, потрудней всего этого; да, старина, похитрей и потяжелей. Непросто было зарабатывать на жизнь в Руане, добиваться расположения родителей, коллег-учителей, разнообразных и разноликих тузов и в то же время работать, как работал ты 6. Ты похож на человека, который сумел укротить белого медведя, но дрожит перед пуделем. Пусти в ход хотя бы половину дипломатических талантов, проявленных тобою здесь, и не пройдет и года, как ты станешь первым литератором стп лицы. Вначале надо разведать местность - ну так сдола; все необходимое для этого. Постарайся понять то, что вызывает у тебя негодование, и научись подражать тому, что тебе противно (физически, разумеется).

Тебя постигла общая участь. Все через это прошли Вспомни папашу Гюго - который дебютировал на театральном поприще в соавторстве с г-ном Ансело 7 - и бьп освистан!

Что до твоей пьесы, то, если она снова будет отвергнута, напиши еще одну, другую, третью: надо не давать людям покоя - не прекращай борьбы, не отступайся. Следуй своему призванию. Ты скажешь, что не рожден для театра: это слова, и ничего больше. И потом, что ты знаешь о театре? Мольер был уже далеко не начинающим, когда написал свою первую удачную пьесу.

...Итак, вот в чем вопрос: надо жить в Париже... Твоих средств хватает на то, чтобы прожить в Париже несколько лет. Когда у тебя останется последняя монета в сто су [} станет ясно: сделав для успеха все необходимое (в смысле общественном), ты все же не преуспел - вот тогда вопи, сообщай об отъезде и, если тебе угодно, возвращайся к Леде 8.

"Бовари" движется pianissimo. Посоветуй, какого бы урода мне поставить на дороге в Буагийом9. Надо ли, чтоб у него была экзема, покрасневшие глаза, горб или чтоб еу недоставало носа? Сделать его идиотом или колченогим: Не могу решиться. Чертов папаша Гюго с его безногими) похожими на улиток под дождем! 10 Досада берет!

298. ЛУИ БУЙЕ. КРУАССЕ, 27 ИЮНЯ 1855

Но что за вид у Руана, как он безобразен, как раздражает! Вчера, на закате, скука сочилась из его стен утонченно и так фантастично, что можно было задохнуться на месте. Я обошел улицы, по которым ходил в коллеж. Но нет! Все это уже неспособно меня растрогать. Прошли те времена! Я плюю на воспоминания детства.

...Знаешь, месяца полтора назад мать сказала мне восхитительные слова (услышав их, Муза повесилась бы от зависти, что не она их придумала), а именно: "Одержимость фразами иссушила тебе сердце". Ты в глубине души того же мнения, ты считаешь, что по отношению к Руану, например, я проявляю полную бесчувственность.

...Я совершенно увяз в разного рода векселях, дисконтах и тому подобных вещах, в которых не очень-то разбираюсь '. И все это стараюсь уместить в ритмичном диалоге: пожалей меня!

299. ЛУИ БУЙЕ. КРУАССЕ, 5 ИЮЛЯ 1855

Напрасно ты сожалеешь о Руаие; ни о чем не надо сожалеть, ибо не значит ли это признавать, что в мире есть что-то хорошее?

Возможно, ты прав в том отношении, что тебе было бы лучше приехать туда с уже законченной пьесой. Это пригодилось бы для рекламы', но и только. Когда ты прибыл в Париж, одно твое значительное произведение было уже напечатано и известно в литературных кругах;1 люди не знали тебя в лицо, но был,и знакомы с твоими стихами. Мне не доведется начать при столь благоприятных обстоятельствах, как ты,- я гораздо старше тебя, а как человек - гораздо банальнее. Этот год ты можешь и должен употребить на то, чтобы приобрести знакомства. На твоем месте я окунулся бы в светскую жизнь значительно больше, чем ты; можешь сколько угодно обзывать меня буржуа - не возражаю; но поразмысли как следует о порядке вещей, и ты поймешь, что я прав. И не говори, что тебе это претит,- слушать не желаю.

Эх, черт возьми! Ну не идиоты ли мы с тобой? Ты пишешь мне, что в Париже нет места порядочному человеку, но места не ищут, его завоевывают, и вдобавок с помощью палочных ударов, как паша, когда он появляется на улице. Ты хочешь, чтобы болваны оказались правы? хочешь, чтоб они ухмылялись: "Я всегда говорил, что литература..." - и проч.? Ладно! в таком случае, черт возьми, запри-ка дверь и горлань себе в одиночестве какие-нибудь хорошие рифмы, какие-нибудь хорошие, немного причудливые фразы, размышляй о Китае, о Вителлин и т. д. 2, а на все остальное наплюй. Через год мы оба тут заматереем, как два бронзовых носорога. Будем сочинять "Астрономический балет", феерию, пантомимы, "Лексикон прописных истин", либретто, буриме и так далее 3. Мы будем отменно хороши, вот увидишь.

300. ЛУИ БУЙЕ. КРУАССЕ, 30 АВГУСТА 1855.

Как только отделаюсь от этого куска насчет финансовых операций, то есть недели через две ',- будет уже недалеко до самой катастрофы. За последний месяц я сделат много, но боюсь, как бы это не оказалось затянуто, не превратилось в бесконечное пережевыванье одного и того же. Живу в постоянном страхе. Не так, совсем не так надо сочинять!

Недавно я был приятно удивлен, обнаружив в "Правилах стиля" г-на Бюффона 2 наши собственные, простые и ясные теоретические основы упомянутого искусства. К сейчас все далеки от этого! Каким полнейшим отсутствием эстетики отличается наш славный XIX век!

301. ЛУИ БУЙЕ. КРУАССЕ. 16 СЕНТЯБРЯ 1855.

Постарайся, старина, выслать мне к воскресенью или раньше, если сможешь, медицинские сведения такого рода: дорога идет в гору, Омэ видит слепого с кровоточащими глазами (ты знаешь эту маску) и произносит перед ним речь; ' в речи он употребляет научные термины, воображает, будто может вылечить слепого, и дает ему свой адрес. Надо, конечно, чтобы Омэ ошибался, ибо бедняга неизлечим.

Если твоих медицинских познаний не хватит на то, чтобы я мог написать пять-шесть подходящих строчек. поройся в Фоллене и сообщи мне. Я бы съездил в Руан, но на это уйдет целый день, и надо будет вступать в слишком долгие объяснения.

Уже три дня меня изводит насморк, да еще помешала поездка в Трувиль, но сегодня я все же порядочно поработал. Надеюсь, через месяц мышьяк будет в животе у моей Бовари. Привезу ли я се тебе уже погребенной? Сомневаюсь.

302. ЛУИ БУЙЕ. КРУАССЕ, 19 СЕНТЯБРЯ 1855.

Рекомендую тебе последний номер "Ревю". Там помещен разбор немецкой романтической школы, да такой, что дальше ехать некуда '. Гете обвиняется в эгоизме (очень ново!), а Генрих Гейне - не то в ничтожестве, не то в нигилизме.

303. ЛУИ БУЙЕ, КРУАССЕ, 30 СЕНТЯБРЯ 1850.

Последние два дтш я непрестанно думаю о тебе, и твое отчаяние не выходит у меня из головы.

Во-первых, позволю себе сказать (хоть ты и другого мнения), что, если бы я когда-либо сомневался в тебе, сейчас все мои сомнения разрешились бы; препятствия, которые встречаются на твоем пути, убеждают меня в собственной правоте. Будь ты посредственностью, все двери открылись бы перед тобой. Вместо пятиактной драмы, полной впечатляющих эффектов и написанной элегантным стилем ', предложи комедию "Помпадур, биржевой маклер", и ты увидишь, какие поблажки, какие улыбки, какие любезности достанутся на долю пьесы и автора! Разве ты не знаешь, что в нашей замечательной Франции своеобразие вызывает ненависть? Мы живем в мире, где все носят готовую одежду. Стало быть, если вы слишком велики ростом, тем хуже для вас; мерка-то для всех одна, и вы останетесь голым. Загляни в историю, и если твоя собственная (житейская) история не окажется историей всех вообще талантливых людей, пусть меня четвертуют живьем. Талант признают только тогда, когда он шагает по трупам, и нужны тысячи снарядов, чтобы пробить себе брешь в Фортуне. Я взываю к твоей гордости, вспомни, что тобою сделано, что тобою задумано, что ты еще можешь сделать, что ты сделаешь, и соберись с духом, черт побери, отнесись к себе с большим уважением! перестань-ка в глубине души проявлять невежливость, сомневаясь в своем уме, который не вызывает сомнения.

Ты мне скажешь, что уже два года живешь в Париже, делал все, что мог, и ничего хорошего пока еще не видел. Прежде всего, ты неправ: для своего материального успеха ты не сделал ничего, и даже осмелюсь сказать, как раз наоборот. "Меленида" имеет успех, о ней говорят, о тебе пишут статьи; а ты не выпускаешь "Мелениду" отдельной книгой 2, ты не встречаешься с людьми, которые о тебе написали. Ты получил доступ во Французский театр, но не кажешь туда носа и за два года не нашел возможности завести там не то что дружбу, а хотя бы простое знакомство. Есть куча людей, которых ты не желаешь посещать.- Жанен, Дюма, Гюттингер и др., а у них ты мог бы завязать кое с кем приятельские отношения; что касается тех, кого ты посещаешь, то с ними, возможно, не стоило бы встречаться. Пример тому - Готье. Думаешь, он по твоему поведению не догадывается, что ты его ценишь весьма мало?

И не обиделся на тебя (это предположение, но я уверен в его правильности) за то, что ты не взял билета на концерт Эрнесты? Пожалев сто су, ты сделал пакость в двадцать пять франков. Я не раз имел смелость указывать тебе на все это. Но не могу же я быть вечным гувернером и с утра до вечера докучать тебе советами; ты бы меня возненавидел, и правильно сделал бы. Педантщ в мелочах нестерпим. Но ты не вполне понимаешь, сколько важны мелочи в стране мелких людей. В Парт Аполлонова колесница - это простой фиакр. Славу оде добывают в разъездах.

И хватит об этом. Не очень-то подходящий моче! чтоб тебя отчитывать.

А теперь относительно средств на жизнь: уверяю тебя что г-жа Штрелин сможет испросить тебе у самого императора то место, какое ты захочешь. Облюбуй себе местечко за предстоящие три недели, поищи. Раздобу; потихоньку послужной список своего отца. А там посмотрим. Можно бы попросить для тебя пенсию, но за нее пришлось бы расплачиваться профессиональной валютой, то есть кантатами, эпиталамами и т. д. Нет, нет.

Как бы то ни было, никогда не возвращайся в провинцию.

...Завидую тебе, когда ты с сожалением вспоминаешь прошлое. Что до меня (поскольку по видимости я никогда не был ни счастлив, ни несчастлив), то мне это чувство незнакомо. И притом я бы его стыдился. Это значило бы признать, что в жизни есть что-то хорошее, а я никогда не окажу такой чести уделу человеческому.

Ты бросишь Французский театр, это решено. Но если б ты заблаговременно повидался с Ренье, думаешь, он не смог бы уговорить Ложье? Я никогда не видел, чтоб человек так берег свои подметки. Эта непонятная робость - твой злейший враг, дружище. Уверяю тебя.

Раз ты покидаешь Французский театр, тебе луч! всего отдать пьесу в "Одеон"; но сначала узнай, от кого там все зависит, и покажись собственной персоной, преж; чем начать атаку.

Всерьез ли Рейе говорил с тобой о комической опере нашили ее. Сейчас тебе надо работать больше, чем когда-либо. А потом, ежели ты напишешь пять-шесть пьес и ни одна из них не попадет на сцену - вот тогда я начну мать, что обманулся, но не в оценке твоих литературных достоинств, а в надеждах на твой материальный успех. Этой зимой ты у меня должен написать романтическую трагедию в трех актах, с очень несложной интригой, дв\-мя-тремя драматическими эффектами и отменнсйшими стихами, как ты это умеешь.

Не думаю, чтобы наши общие друзья 3 были настолько могущественны, чтобы помешать чему-либо на деле. В чтом смысле мы приписываем им значение, которым они не обладают. Но в идейном отношении мы им враги, запомни это. "Ревю" не взял у тебя "Сердце справа" 4, потому что они не нашли там нравственной идеи. Приглядись внимательно к их маневрам, и ты увидишь, что они плывут к старому, вполне в духе "Насьоналя" 5, социализму 1833 года. Ненависть к Искусству ради искусства, выступления против формы. Дюкан тут недавно громогласно поносил Генриха Гейне, а еще более того Шлегелей, отцов романтизма, которых он назвал реакционерами (буквально так!) 6. Я не оправдываю его, я просто объясняю, как обстоит дело. Он сетовал по поводу "Ископаемых" 7. Будь там утешительный конец - ты был бы великим писателем. Но поскольку конец полон горького скептицизма, ты ока-лался всего лишь фантазером. А фантазии нам теперь не нужны. Долой мечтателей! За работу! Возьмемся за социальное перерождение! Писатели ответственны за человеческие души и т. п. И во всем этом есть тонкий расчет. Когда люди не в силах вести общество за собой, они прицепляются к нему сзади, как лошади, которых, когда дорога идет под гору, привязывают позади телеги; движущаяся громада увлекает вас за собой, и вы таким образом двигаетесь вперед. Способствуют этому модные поветрия и сочувствие завистников. Вот она, разгадка блистательных карьер - и скромных тоже. Арсен Уссе воспользовался всеобщей одержимостью рококо, сменившей одержимость средневековьем, так же как г-жа Бичер-Сто\ использовала всеобщую одержимость идеей равенства. А наш друг Максим использует железные дороги, иромыш-леннл ю лихорадку и т. д. 8.

Мы же с тобой не пользуемся ничем. Мы одиноки, одиноки, словно бедуин в пустыне. Надо закрыть лицо. закутаться поплотнее и. наклонив голову, броситься в ураган - и мчаться без передышки, до последней капли воды, до последнего биения сердца. А когда будем подыхать, нас утешит, что мы смогли столько пройти и что мы обретались в лоне Великого.

Глупость, царящая в наше время, вызывает у меня всплески ненависти, которые меня душат. Дерьмо подкатывает к горлу, как при ущемленной грыже. Но я хочу удержать его, дать ему затвердеть и сделать месиво, чтобы вымазать XIX век, как мажут коровьим пометом индийские пагоды, и, кто знает, быть может, моя работа останется надолго? А нужен всего лишь луч солнца, минута вдохновения, удачный сюжет!

...А ну, Филипп, проснись! 9 Именем "Одиссеи", именем Шекспира и Рабле призываю тебя к порядку, то есть к уверенности в своих силах. Ну же. старина, мой старый гриб, мой единственный собеседник, мой единственный друг, люби нас обоих немножко больше. Постарайся в обхождении с людьми и с жизнью проявить ту же виртуозность (парижский стиль), какая свойственна тебе в обращении с мыслями и фразами.

304. ЛУИ БУЙЕ. КРУАССЕ, 5 ОКТЯБРЯ 1855

Слушай, черт побери, неужели ты сомневаешься в том, что рожден для того, чтобы писать стихи, и только для этого? Так смирись же. Неужели ты, даже впав в уныние, способен сомневаться в том, что рано или поздно твои пьесы пойдут во Французском театре и будут иметь успех? Так значит, надо подождать. Это дело времени, дело терпения, мужества, но также и пронырливости. Ты обладаешь таким талантом, которого я не могу признать ни за кем другим. Но тебе не хватает того, что есть у всех остальных, а именно: самоуверенности, светских уловок, искусства пожимать руки и говорить "мой дорогой друг" людям, которых ты не взял бы в лакеи. По-моему, этому не столь уж трудно научиться, особенно если "так надо".

305. ЛУИ БУЙЕ. КРУАССЕ, 10 ОКТЯБРЯ 1855.

Мне решительно нечего тебе сообщить; разве только то, что я читаю и скоро (слава богу!) кончу "Новую Элоизу" '. Трудное это чтение.

306. ЛУИ БОНАНФАНУ. ПАРИЖ. 9 АПРЕЛЯ 1856.

Знай, о кузен, что вчера я продал свою книгу ' (звучит претенциозно) за сумму в две тысячи франков и собираюсь продолжать в том же духе! За этой книгой у меня последуют другие. Год 1857 согнется под тяжестью трех томов, сочиненных твоим покорным слугой 2, который "имел удовольствие приготовить их самолично", как клистир Диафуаруса 3.

...Сделка заключена. Я буду печататься в "Ревю де Цари", в шести номерах подряд, начиная с июля месяца 4. Затем я еще раз продам мое достояние издателю, который выпустит его отдельной книгой. Таким образом, до наступления Нового года я буду иметь честь преподнести тебе продукт моей музы.

307. ЛУИ БУЙЕ. КРУАССЕ, 1 ИЮНЯ 1856

Вчера отправил наконец Дюкану рукопись "Бовари", облегчив ее приблизительно страниц на тридцать, если не считать большого количества отдельных строк, вычеркнутых там и сям. Я убрал три больших тирады Омэ, один пейзаж полностью, разговоры буржуа на балу, статью Омэ и т. д. и т. д. Видишь, старина, как героически я себя вел. Выиграла ли от этого книга? Во всяком случае, все в целом стало теперь живее '.

...Ты спрашиваешь, чем я занят; так вот, собираю материал для "Легенды..."2 и правлю рукопись "Святого Антония". Я убрал из "Святого Антония" все, что показалось мне неуместным, и работа эта была не из легких: из ста шестидесяти страниц первой части теперь, когда она иореписана набело, осталось только семьдесят четыре. Надеюсь разделаться с первой частью примерно через неделю. Во второй части у меня дела будет больше, мне удалось найти там связующее звено, быть может, примитивное, но все же связующее звено, возможный переход к дальнейшему. Фигура святого Антония будет подкреплена двумя-тремя монологами, которые неизбежно приведут к искушениям. Что касается третьей части, то середину ее надо целиком переделать. В общем, написать надо еще двадцать - тридцать страниц. Зачеркиваю чрезмерно пылкие лирические излияния. Уничтожаю инверсии, изгоняю "цветистые обороты", отвлекающие от главной мысли. Одним словом, надеюсь сделать эту вещь пригодной для чтения п не слишком нудной.

В конце лета нам с тобой надо будет очень серьезно поговорить об этой вещи. Потому что она тяготит мою совесть, и я не смогу хоть немного успокоиться, пока не избавлюсь от этого наваждения.

Читаю книжки о средневековом быте и о (...)

Нахожу великолепные и свежие подробности. Думаю, что сумею создать забавный колорит эпохи. Что ты скажешь о "паштете из ежей" и "пироге с бельчатиной" ? А впрочем, не пугайся, я не намерен утонуть в своих заметках. Это чтение я должен кончить через месяц, не прекращая работы над "Святым Антонием". Если бы я был молодцом, то вернулся бы в Париж в октябре, успев закончить "Святого Антония" и написать "Юлиана Милостивого". Тогда я смог бы в 1857 году представить произведения о современной жизни, о средневековье и о древности.

308. ЛУИ БУЙЕ. КРУАССЕ, 16 ИЮНЯ 1856

Поправки к "Бовари" меня доконали; признаться, я почти жалею, что согласился на них. Но, как ты знаешь, г-н Дюкан считает, что я внес меньше исправлений, чем следовало '. Может быть, кто-то с ним согласится? А другие, наоборот, сочтут, что их слишком много? Ах ты. дьявольщина!

Я свалял дурака, последовав примеру других, поселившись в Париже, решив напечататься . Пока я писал только для себя, я жил, отрешенный от всего, одним лишь искусством. А теперь я в тревоге и сомнениях и ощущаю нечто новое: мне противно писать! Литература вызывает у меня чувство бессильной ненависти.

309. ЛУИ БУЙЕ. КРУАССЕ, 7 ИЮЛЯ 1856

Я вернулся к "Святому Антонию", с ожесточением скоблю и шлифую фразы и намерен вскоре приняться за дописыванье, если на то хватит духу. Думаю, что существует, вероятно, способ сделать эту вещь такой, чтобы ее можно было читать, мне кажется, что временами передо мной вырисовывается план почти математически точный. Должно быть, я заблуждаюсь, а если и нет - заметит ли это кто-нибудь?

Во всяком случае, я хотел бы придать этой вещи наиболее подходящий для нее стилевой регистр. Придется хорошенько поработать. По совести говоря, написано это было скверно. Что до вещи в целом, мне теперь ясно, почему вы в ней ничего не поняли '. Только намерения был" благие. Эта работа займет у меня все лето.

310. ЛУИ БУИЕ. КРУАССЕ, 28 ИЮЛЯ 1856

Вот и опять я приехал на два месяца в Круассс. опять принялся за "Святого Антония". Он начинает мне надоедать, и я тороплюсь с ним разделаться. Как бы я ни старался, эта вещь все равно получится скорее причудливой, чем прекрасной. Стиль замешен недостаточно круто. Что касается целого, то я перетряхиваю так и сяк мою бедную голову, стараясь слепить это целое, но?

...Ты был бы молодчиной, если бы прислал мне свой "Пожар": ' я испытываю сильную потребность выучить его наизусть, чтобы напевать в одиночестве, в тиши кабинета.

311. ЛУИ БУИЕ. КРУАССЕ, 3 АВГУСТА 1856

Сегодня "Двойной пожар" вместе с высокой температурой, которую он вызывает, привели меня в веселое настроение. Я еще не успел подняться с постели, как уже шал наизусть упомянутый сонет и выкрикивал его до тех пор, пока не выбился из сил! Это подлинно прекрасная вещь, ибо он неотвязно преследует меня. Что за ритм! От такого ритма я весь день работал, как подобает мужчине. Написал целую страницу, пишу по-новому; и надо обладать большой доблестью или редким упрямством, чтобы двигать вперед и завершить такую штуку, против которой выступят все, начиная с тебя, старина.

312. ЛУИ БУЙЕ. КРУАССЕ, 8 СЕНТЯБРЯ 1856.

Что касается "Бовари" (о которой я, слава богу, начинаю забывать по мере того, как движется вперед твоя пьеса ' и близится к концу "Святой Антоний"), то я получил письмецо от Максима с сообщением, что она, "надеюсь, непременно выйдет 1 октября". За этим "надеюсь", по-моему, скрываются какие-то недомолвки. Во всяком случае, его записка - проявление вежливости, я получил ее 1 сентября, в день, когда должен был выйти роман. Я собираюсь ответить ему на этой неделе, скромно напомнив, что публикация задержалась уже на пять месяцев... только и всего! Пять месяцев я дожидаюсь в лавочке у этих господ. Уверен, что мой приятель Пиша хотел бы навязать мне еще несколько своих искусных поправок. Но у меня есть его честное слово, я поведу себя круто, если он его не сдержит, можешь быть уверен.

О "Святом Антонии": я временно приостановил работу над ним и теперь, изучая два громадных тома о ересях 2, обдумываю, как бы мне сдобрить эту вещь чем-нибудь поострее. Меня раздражает напыщенность этой книги. Необходимо внести туда что-то грубое, резкое. Что до плана, то он, по-моему, не требует переделок. Мне нужны твои советы, и особенно в части драматической.

313. ЛУИ БУЙЕ. КРУАССЕ, 21 СЕНТЯБРЯ 1856.

Сейчас, несомненно, уже чувствуется план, но многого ему еще не хватает. Что касается стиля, то с твоей стороны очень мило называть это "извержением жемчужин". Извержение - пожалуй, да, а вот жемчужины в нем были редки. Я все написал заново, кроме, может быть, двух-трех страниц '.

314. ЛОРАНУ-ПИША. КРУАССЕ, 2 ОКТЯБРЯ 1856.

Только что получил свою "Бовари" ' и прежде всего хочу поблагодарить вас (если я груб, это не значит, что я неблагодарен); приняв ее такой, как она есть, вы оказали мне услугу, я этого не забуду.Сознайтесь, что я показался вам, да и теперь кажусь (быть может, более, чем когда-либо), до смешного пылким и воинственным? Хотелось бы мне когда-нибудь признать, что вы оказались правы; 2 тогда обещаю принести вам самые смиренные свои извинения. Но поймите же, дорогой друг, я прежде всего хотел попробовать свои силы; лишь бы только ученичество не оказалось для меня слишком суровым!

Неужели вы думаете, что неприглядная действительность, воспроизведение которой так вам претит, не вызывает у меня такого же отвращения, как у вас? Если бы вы меня получше узнали, вы бы поняли, что обыденная жизнь мне глубоко ненавистна. Как человек я всегда уклонялся от нее, насколько мог. Но как художник я решился на этот раз - и только на этот раз - испытать ее до конца. И взялся за дело героически, то есть с возможной тщательностью, принимая все, высказывая все, живописуя все,- хоть эти слова и отдают тщеславием.

Мои объяснения неуклюжи, но их достаточно, чтобы вы смогли понять смысл моего отказа принять ваши замечация, сколь бы ни были они справедливы. Вы предлагаете мне сделать из моей книги совсем другую. Вы нарушили внутреннюю поэтику, определившую идеальный образ (как сказал бы философ), по которому книга была построена. Словом, я счел бы, что изменяю долгу перед самим собой и перед вами, если бы поступил, как предписывало мне почтение, но не убеждение.

Искусство не требует от нас ни снисходительности, ни вежливости, ему нужна лишь вера - всегда вера - и свобода. А засим сердечно жму вам руку.

315. ЛУИ БУЙЕ. КРУАССЕ, 5 ОКТЯБРЯ 1856

Дай мне совет, и как можно скорее. Сегодня утром я получил письмо от Фредерика Бодри; в самых любезных выражениях он просит заменить в "Бовари" "Журналь де Руан" на "Прогрессист де Руан" или какое-нибудь другое название в этом роде. Этот субъект - болтун, он проговорился папаше Сенару и даже господам из упомянутой газеты.

Первой моей мыслью было послать его к чертям; с другой стороны, этот листок поместил вчера очень впечатляющую рекламу о "Бовари". Я оказываюсь, таким образом, меж двух огней - с одной стороны, давнишняя моя ненависть к "Журналь де Руан", с другой - чувство приличия. Я буду выглядеть негодяем.

Но ведь "Журналь де Руан" в "Бовари>/ - это так здорово! Впрочем, в Париже это будет выглядеть не так здорово, и "Прогрессист", возможно, произведет такой же эффект? '

Меня гложет неуверенность. Не знаю, как быть. Мне кажется, уступив, я проявлю чудовищную трусость. Подумай, это нарушит ритм моих бедных фраз! Это ведь важно. Надо бы оставить так, как оно было написано с самого начала. И однако... Ах, дьявольщина... Обдумай это хорошенько.

А я, увидев свое произведение напечатанным, окончательно отупел. Оно показалось мне банальнейшим из банальных. Я нахожу в нем одни пороки. В буквальном смысле слова. Это большой просчет, и успех книги должен быть колоссальным, чтобы заглушить голос совести, которая кричит мне: "Неудача!"

Меня утешает только мысль о твоем успехе 2 и еще надежда (но надежд у меня бывало так много!), что у "Свя-того Антония" теперь есть план; эта вещь кажется мне гораздо крепче сколоченной, чем "Бовари".

Нет, черт возьми! я вовсе не напрашиваюсь на комплименты, я и вправду не в восторге от моего романа, он кажется мне жалким и "созданным для того, чтоб размышлять над ним в тиши кабинета". Ничего такого, что восхищало бы, что сияло бы издалека. Я, по-моему, оказался "добросовестным учеником". В книге проявилось гораздо больше терпения, нежели гения, куда больше труда, чем таланта. Не считая того, что стиль отчасти утратил жесткость; немало фраз надо бы выкинуть; некото рые страницы мне кажутся безупречными, но это дела не меняет. Подумай об этой истории с "Журналь де Руан" Поставь себя на мое место. Ничего не говори об этом Дю-кану, до тех пор пока мы с тобой не примем определенного решения: он-то, вероятно, считал бы, что следует идти на уступки. Подумай над этим с точки зрения абсолютного принципа и Искусства.

316. МОРИСУ ШЛЕЗИНГЕРУ. П4РИЖ, ВТОРАЯ ПОЛОВИНА ОКТЯБРЯ 1856.

Теперь о себе, дорогой друг: вам приятно будет узнать, что дела мои идут очень хорошо. Пока, во всяком случае, я имею веские основания быть совершенно удовлетворенным. Два первых номера журнала с моим романом уже произвели некоторую сенсацию среди литературной б тип ', и некий издатель обратился ко мне с предложение ми... отнюдь не постыдными2.

Итак, я заработаю деньги; великое дело! небывалое д| ло! это будет не столь уж неуместно в наше бедное (и бессысленное) время.

317. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. ОКТЯБРЬ 1856

Мне хочется обстоятельно поговорить с вами (но г; и когда?) о теоретической стороне дела. Меня считают1 влюбленным в реальное, а оно мне ненавистно, именно из ненависти к его копированию я взялся за этот роман '. Но в такой же степени мне противен и мир фальшивого идеализма, которым морочат нас в нынешние времена. Будем непримиримы к Альманзорам, как и к Жанам Кутодье! Плевать нам на овернцев и парикмахеров! 2

Будут ли шокированы этим еще и другие? Надеюсь! 1на весьма легкомысленная дама уже заявила мне. что не мволит дочери читать мою книгу,- из чего я заключаю, о был на высочайшем уровне нравственности.

Самая жестокая шутка, которую можно со мной сыграть.- это присудить мне Монтионовскую премию 3. Когда вы дочитаете до конца, то поймете, что я ее заслужил.

И все же прошу не судить обо мне на основании всего этого. Для меня "Бовари" была книгой, в которой я поставил себе определенную задачу. Все, что я люблю, там отсутствует. Через некоторое время я предложу вам нечто бэлее возвышенное и происходящее в более чистой среде.

318. АЛЬФРЕДУ БОДРИ. ПАРИЖ, В НОЧЬ * С 6 НА 7 НОЯБРЯ 1856.

Я только что из "Одеона" '. Голова еще кружится от грома аплодисментов, а рука дрожит от радости, ибо наш друг утвердился в звании выдающегося драматического поэта. То, что мы с вами знали про себя, сегодня выкрикивал целый зрительный зал в течение двадцати минут. Вызывали: "Буйе, Буйе",- а он не показался; было ли это проявлением хорошего вкуса или же кокетством - решайте сами.

Не стану разбирать тут "Госпожу де Монтарси" - эту задачу я предоставлю авторам обозрений, которые появятся в следующий понедельник, и заверяю вас, что рецензии будут хвалебные. Хлопал, что называется, "весь Париж". Я сидел рядом с Жаненом, который не переставал кричать "браво" в продолжение всего пятого акта. Аплодировали Гозлан, Сен-Виктор, Теофиль Готье, Фьо-рентино и т. д. и т. д.! Мы вернулись к добрым временам романтизма с его восторгами 2. Не буду говорить о стиле, который великолепен; но считаю необходимым сообщить вам, что пьеса имела успех в театре. Прекрасные плакальщицы из передних лож, как называет их Жан-Жак 3, были верны себе, и к финалу там замелькало столько платочков, что казалось, будто находишься в прачечной. Тис-серан (Монтарси) показал себя выдающимся комиком и в то же время выдающимся трагиком. Тирон (д'Обинье) сумел наделить своего персонажа вольным, раблезианским юмором, в лучшем вкусе и остроумным донельзя.

319. Л0РАНУ-1ШША. МЕЖДУ I И 10 ДЕКАБРЯ 1856.

Прежде всего благодарю вас за то, что вы отстранились от этого дела; итак, обращаюсь не к поэту Лорану-Пища а к "Ревю де Пари", лицу абстрактному, чьим посредником вы выступаете. И вот что я хочу ответить "Ревю де Пари": !

1) Рукопись "Госпожи Бовари" лежала в редакции три месяца, и прежде чем напечатать первую строчьу, там уже должны были знать, как относиться к означенной книге. Ее можно было принять или отвергнуть. Раз ее приняли - тем хуже для "Ревю".

2) После того, как сделка была совершена, я согласился на изъятие одного, по моему мнению, очень важного куска, поскольку журнал утверждал, что для него это опасно . Я охотно пошел ему навстречу; но не скрою от вас (здесь я обращаюсь к моему другу Пиша), что в тот день я горько пожалел о своем решении печатать эту книгу. Выскажемся начистоту, раз уж мы об этом заговорили.

3) Я считаю, что сделал уже очень много, а "Ревю" считает, что я должен сделать еще больше. Так вот, больше я ничего делать не стану - ни одной поправки, ни одной купюры, не уберу ни единой запятой, ничего, ничего!..3 Если же "Ревю" считает, что я его компрометирую, если там боятся, есть очень простой выход: приостановить публикацию "Бовари"-вот и все. Мне это совершенно безразлично.

Теперь, закончив разговор с "Ревю де Пари", позволю себе, о друг мой, нижеследующее замечание:

Выбросив сцену в карете, вы ничего не убрали из того, что кажется вам предосудительным, а выбросив в шестом номере то, что меня просят вычеркнуть, опять-таки ничего не уберете.

Вы нападаете на частности, в то время как винить следует целое. Грубость не лежит на поверхности, а заложена в самой сути. Нельзя сделать негра белым, нельзя переменить кровь книги. Можно обеднить ее - и только.

320. ЛУИ БОНАНФАНУ. ПАРИЖ. ДЕКАБРЬ 1856.

Что до меня, дорогие друзья, мне тоже грех жаловаться. Успех "Бовари" превзошел все мои ожидания. Правда, женщины находят меня "ужасным человеком". Считается, что я был слишком правдив. Вот подлинная причина возмущения. Я же считаю, что проявил высокую нравственность и заслужил Монтионовскую премию, потому что мой роман содержит недвусмысленное поучение, и если "мать даже может позволить дочери читать его", то мужьям, полагаю, не худо бы позволить это чтение своим супругам.

Впрочем, сознаюсь тебе: все это мне совершенно безразлично. Нравственность Искусства - в самой его красоте, и превыше всего я ставлю стиль, а затем уже - Правду. Я считаю, что в описание буржуазных нравов и в изображение порочного по природе женского характера я вложил столько литературности и столько благопристойности, сколько было возможно, при данном сюжете, разумеется.

Сейчас я не собираюсь больше браться за подобный труд. Всякая пошлая среда меня отталкивает, и как раз потому, что она меня отталкивает, я выбрал именно эту ее разновидность - архипошлую и антиизящную. Эта работа помогла мне набить руку; а теперь пора переходить к другим литературным упражнениям.

321. ЭМИЛЮ ОЖЬЕ. ПАРИЖ, 31 ДЕКАБРЯ 1856.

Недавно вы дали себе труд посетить меня. Благодарю вас. Речь идет вот о чем. Имперский прокурор возбудил против меня дело об оскорблении нравственности и религии, содержащемся в моих произведениях ("Бовари"). Если этим делом займется уголовная полиция, меня, должно быть, признают виновным, так как необходим повод. чтобы расправиться с "Ревю де Пари" '.

Я тут ни при чем: ни на меня самого, ни на мою книгу никто не обиделся. Но мне придется расплачиваться за "Ревю де Пари". Вопрос только вот в чем: я ли спасу журнал, или он. погибая, погубит и меня? Мы в затруднении.

Понимаете ли вы. насколько это противно - быть осужденным за нарушение морали?

Особые нарекания вызвала сцена соборования, которая списана со служебника 2. Все это просто нелепо, и я теряюсь.

Я просил о помощи многих, но сильно сомневаюсь в успехе. Если бы завтра ваш отец нашел возможность поговорить об этом в Тюильри, я был бы вам бесконечно обязан 3.

Мне необходимо, чтобы люди, занимающие высокое положение, подтвердили, что я не промышляю сочинением книг для истеричных кухарок.

На всякий случай завтра с утра я зайду к вам. Но как выкроить время для встречи под Новый год?

{На полях): Мое дело должно рассматриваться в пятницу послезавтра. Если оно не будет прекращено незамедлительно - я пропал 4.

322. МИШЕЛЮ ЛЕВИ. ПАРИЖ, 10 ЯНВАРЯ 1857.

Думаю, было бы неплохо, если бы вы распорядились печатать текст в одну колонку или хотя бы сделать широкие поля с обеих сторон, потому что:

Я хочу обратить внимание читателя на несколько отрывков,- во-первых, на те, за которые меня преследуют, потом на кое-какие другие, а еще на те, которые выбросил "Ревю де Пари", на цитаты из классиков. Так я наглядно покажу, что все они были гораздо грубее меня.

Вслед за этим предуведомлением я помещу эстетико-моральное пояснение в несколько строк. Все это придало бы предисловию характер защитительной речи '

323. Г-ЖЕ ШЛЕЗИНГЕР. ПАРИЖ, 14 ЯНВАРЯ 1857.

Так или иначе, меня могли бы приговорить, приговорить вопреки всему, к году тюремного заключения, не считая штрафа в тысячу франков. Кроме того, каждую новую книгу вашего покорного слуги господа из полиции подвергали бы отныне жестокому досмотру и перетряхиванию, а в случае рецидива я был бы отправлен прямехонько на "сырую солому темницы" ' сроком на пять лет: короче говоря, мне не удалось бы больше напечатать ни строчки. Итак, я узнал, что: 1) быть замешанным в политическое дело весьма неприятно; 2) лицемерие общества - вещь серьезная. Но на этот раз оно было столь глупым, что устыдилось самого себя, упустило из рук добычу и вернулось в свое логово.

...От собратьев по перу я получил приятнейшие комплименты, не знаю, искренние или фальшивые. Уверяют даже, будто г-н де Ламартин громко поет мне хвалу,- что меня весьма удивляет, ведь все в моей книге должно бы его раздражать . "Пресс" и "Монитёр" сделали мне очень дестные предложения 3. Мне хотели заказать либретто комической оперы (комической!), а о моей "Бовари" писали разные газеты и газетки. Таков, сударыня, без лишней скромности, итог моей славы. Успокойтесь насчет критиков: они меня пощадят - ведь им известно, что я никогда не пойду за ними по пятам, чтобы впоследствии занять их место, напротив, они будут бесконечно милы: ведь так приятно утереть нос старикам!

Итак, я вернусь к своей жалкой жизни, такой обыденной и спокойной, где фразы - это приключения и где я не сбнраю иных цветов, кроме метафор. Буду писать, как писал до этого,- ради одного удовольствия, писать для самого себя, без всякой задней мысли о деньгах или шумихе. Быть может, у Аполлона мне это зачтется и однажды я сумею произвести на свет прекрасную вещь, ибо все от-гтупает перед настойчивостью сильного чувства. Любая мечта в конце концов находит себе воплощение; для всякой жажды есть свой источник, и для всякого сердца - своя любовь. Притом ничто так не помогает прожить жизнь, как непрестанная одержимость какой-нибудь идеей, как идеал - излюбленное словечко гризеток. Одно безумие стоит другого, так изберем же себе самые благородные его разновидности. Раз мы не можем достать с неба солнце, надо плотнее завесить все наши окна и зажечь люстры у себя в комнате.

324. БРАТУ АШИЛЮ. ЯНВАРЬ 1857

Несомненно одно: преследования были прекращены, а потом возобновились. Откуда этот поворот? Все исходит от министерства внутренних дел, судейские только повиновались; они были свободны в своих действиях, совершенно свободны, однако... Я не жду справедливого решения, пойду в тюрьму и не стану, разумеется, просить о ка ком-либо снисхождении - именно это было бы для меня бесчестьем.

325. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. ПАРИЖ, ЯНВАРЬ 1857.

Думаю, что своим романом я вызвал раздражение у многих людей; искренность неприятна, а писать хорошо - в чем-то безнравственно. Как видите, я себя ногами не пинаю, но надо же поаплодировать самому себе, раз правительство тебя освистывает.

326. БРАТУ АШИЛЮ. 3! ЯНВАРЯ S857

Защитительная речь мэтра Сенара была блистательна. Он просто уничтожил товарища прокурора, который корчился в своем кресле, после чего заявил, что не станет отвечать. Мы завалили их цитатами из Боссюэ и Масийона, непристойными эпизодами из Монтескье'. Зал был переполнен. Все было прелестно, и я там лицом в грязь не ударил. Один раз я позволил себе самолично опровергнуть слова товарища прокурора: он тут же был уличен в недобросовестности и сбавил тон. Впрочем, ты сможешь прочесть прения полностью, слово в слово, потому что я нанял стенографиста (за шестьдесят франков в час), и он все записал2. Панаша Сенар говорил четыре часа кряду. Это было триумфом и для него и для меня.

Сначала он говорил о Флобере-старшем, потом о тебе и, наконец, обо мне; затем он сделал исчерпывающий анализ романа, разбил доводы обвинительного заключения и показал в подлинном свете сцены, которые вменяются мне в вину. Вот где он был силен; думаю, товарищу прокурора вечеров порядком-таки досталось! Но лучше всею получилось со сценой соборования. Товарищ прокурора был пристыжен, когда мэтр Сенар извлек из-под своей кафедры экземпляр служебника и прочитал кое-что оттуда: ведь эта сцена лишь воспроизводит в смягченном виде то, что напечатано в служебнике; мы им подсунули образчик бесподобной литературы!

В продолжение всей речи папаша Сенар выставлял меня великим человеком, а книгу мою называл шедевром Из нее была зачитана почти треть. Он не преминул козырнуть похвалой Ламартина! 3 Вот одна его фраза: "Вы должны не только оправдать его, но извиниться перс i ним!"

327. ЖЮЛЮ ШАНФЛЕРИ. ПАРИЖ. 4 ФЕВРАЛЯ 1857.

Я несколько запоздал с визитом к вам, дорогой собрат. Но ваше письмо мне передали только вчера, у г-на Леви. Укажите день и час, когда я мог бы прийти пожать вам руку и сказать, как я ценю проявление участия с вашей стороны.

Вы поняли, что на суде отстаивались не просто мои интересы, но интересы всей современной литературы в целом. Нападкам подвергается не мой роман, а все романы вообще, и вдобавок право их писать.

При этих обстоятельствах я вызвал сочувствие многих незаурядных людей. Но ваше сочувствие я считаю для себя исключительно лестным.

328. ФРЕДЕРИКУ БОДРИ. ПАРИЖ, 11 ФЕВРАЛЯ 1857.

Настроение у меня мрачное. "Бовари" просто убивает меня! Как я теперь жалею, что напечатал ее! Все советуют мне согласиться на небольшие поправки, из соображений осторожности, хорошего вкуса и т. п. Л я считаю такой поступок вопиющей трусостью, потому что, говоря по со вести, не вижу в своей книге ничего предосудительного (с точки зрения самой строгой морали).

Вот почему я просил Леви задержать издание. Пока еще я в нерешительности.

Ах, я прекрасно знаю, что вы мне ответите! Признайтесь, однако, что в глубине души вы со мной согласны.

И потом, мое будущее! Что можно написать безобиднее этого романа? Картина нравов, нарисованная беспристрастно, вызвала возмущение. Что же теперь делать? Хитрить, выдумывать небылицы? Нет! нет! тысячу раз нет! Поэтому я испытываю сильное желание вернуться, и вернуться навсегда, к себе в деревню, вернуться к своей одинокой жизни, чтобы писать, как прежде, для себя, и только для себя. Книги буду писать правдивые и наперченные, ручаюсь вам. Безразличие к славе придаст мне спасительную твердость. Я очень сдал за эту зиму, год назад я чувствовал себя получше. Я кажусь себе какой-то проституткой.

Словом, шумиха, поднятая вокруг моей первой книги, представляется мне настолько чуждой искусству, что я сам себе опротивел. Я очень дорожу уважением к себе и хотел бы его сохранить, а сейчас начинаю его терять. Вы знаете, что я отнюдь не жажду печататься. Прекрасно проживу и без этого. Ибо мне представляется невозможным написать хоть строчку, думая о чем-то помимо самой книги. Современники обойдутся без моих фраз, а я обойдусь без их аплодисментов,- и без их суждений.

Общественное лицемерие оказалось сильнее, и я храбро удираю с поля битвы, покорившись своей участи: жить отныне как смиреннейший из буржуа.

Вот такие дела, старина, и можно побиться об заклад. что я решу этот вопрос отрицательно. Мне кажется, что это - мой долг перед самим собой.

329. ЛУИЗЕ ПРАДЬЕ. ПАРИЖ, ФЕВРАЛЬ 1857

Будущее внушает мне тревогу: могу ли я написать что-либо безобиднее несчастной моей' "Бовари", вытащенной за волосы, словно шлюха, пред очи уголовной полиции? Если б они не кривили душой, то признали бы, что я весьма жестоко обошелся со своей героиней, не так ли?

Как бы там ни было, хоть я и оправдан, но по-прежнему считаюсь неблагонадежным писателем. Невелика слава!

Я собирался тут же напечатать еще одну книжку, на которую у меня ушло несколько лет работы, книжку, написанную с помощью отцов церкви, полную мифологии и античности '. Но я вынужден отказаться от этого удовольствия - оно привело бы меня прямехонько в суд присяжных 2. По тем же причинам придется повременить с осуществлением двух или трех других замыслов. Какая страшная сила - общественное лицемерие! В наше время всякий портрет становится сатирой, а история - это обвинение.

330. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. ПАРИЖ, 18 МАРТА 1857.

Спешу поблагодарить вас - я получил все ваши посылки. Спасибо за письмо, за книги и особенно за портрет! Это тонкое внимание ко мне, и оно меня тронуло.

Ваши три тома ' я буду читать неторопливо, внимательно, то есть так, как они того заслуживают, в этом я заранее уверен.

Но в настоящий момент у меня совершенно нет времени, потому что до моего возвращения в деревню я буду заниматься археологическими изысканиями - изучением одной из самых малоизвестных эпох древности, а эта работа лишь подготовительная к другой. Я собираюсь написать роман, действие которого будет происходить за три столетия до рождества Христова, ибо у меня есть потребность уйти из современного мира, в котором слишком много черпало мое перо, к тому же, воспроизводя этот мир, я так устаю, что мне на него смотреть тошно.

Перед такой симпатичной читательницей, как вы, сударыня, я обязан быть откровенным. Поэтому отвечу на ваши вопросы прямо: в "Госпоже Бовари" нет ничего подлинного. Эта история - чистейший вымысел, я не вложил в нее решительно ничего из собственных чувств и собственной жизни . Иллюзия (если она и возникает) создается, наоборот, благодаря безличности произведения. Это один из моих принципов - не описывать себя. Художник в своем творении должен быть, как бог в мироздании, невидим и всемогущ, пусть его чувствуют везде, но не видят 4.

И кроме того, Искусство должно стоять выше личных пристрастий и нервических чувствований! Настало время, пользуясь неким беспощадно-холодным методом, придать Искусству точность физических наук! Но для меня главной трудностью по-прежнему остается стиль, форма, то не поддающееся определению Прекрасное, что возникает из самого замысла и есть чистое сияние Истины, как говорил Платон 5.

331. МОРИСУ ШЛЕЗИНГЕРУ. ПАРИЖ, КОНЕЦ МАРТА 1857.

Как я намучился этой зимой! Процесс! Ссоры с "Ревю де Пари"! Всякие советы! А друзья! А любезности! Меня уже начинают поносить; передо мной на столе лежит свирепейший разнос моего романа, напечатанный неким господином, о чьем существовании я и не слыхивал '. Вы и вообразить не можете, какая кругом царит подлость и что такое теперешние мелкие газетенки. Все это, в общем, вполне закономерно, поскольку публика находится как раз на уровне тех пакостей, которыми ее угощают. Но что меня глубоко удручает, так это общая глупость. Глубиной и широтой она не уступит океану. Уверяю вас, надо обладать недюжинным духовным здоровьем, чтобы жить сейчас в Париже. Ну и пусть! Надо закрыть окна и двери, свернуться клубком, как еж, разжечь в камине яркий огонь (потому что на дворе холодно), вызвать в сердце какую-нибудь великую идею (воспоминание или мечту) и благодарить бога, когда она придет.

332. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. ПАРИЖ, 30 МАРТА 1857.

И потом, не сравнивайте себя с Бовари '. Вы на то нисколько не похожи! Ее ум и сердце вашим не чета, ибо это натура в известной мере испорченная, женщина с извращенным представлением о поэзии и с извращенными чувствами. Вначале у меня была мысль сделать ее девственницей, которая живет в провинциальной среде, стареет, тоскует и постепенно доходит до последней степени мистицизма в мечтах о любви 2. Из этого первоначального плана я сохранил все окружение, пейзаж и довольно неприглядных действующих лиц, наконец, колорит. Но чтобы сделать эту историю более понятной и более занимательной в обычном смысле слова, я придумал героиню более заурядную, женщину, каких чаще можно встретить. К тому же, в осуществлении своего первоначального плана я предвидел такие трудности, что не отважился на это.

Пишите мне все, что вам захочется, пишите длинно и часто, пусть даже какое-то время я не буду вам отвечать, ведь со вчерашнего дня мы с вами - старые друзья. Теперь я узнал и полюбил вас. То, что пережили вы, я испытал и сам. Я тоже добровольно отказался от любви, or счастья... Почему - не знаю. Из гордости, быть можег. или из страха? Я тоже не на шутку любил, любил молча,- к тому же в двадцать один год чуть было не умер от нервной болезни, вызванной досадой и огорчениями, бессонными ночами и приступами ярости. Эта болезнь длилась десять лет 3. (Все, о чем написано у святой Терезы, у Гофмана и у Эдгара По,- все это я видел и чувствовал, я хорошо понимаю людей, страдающих галлюцинациями.) Но из этой переделки я вышел закаленным, разом постигнув множество вещей, с которыми в жизни едва соприкоснулся. Иногда я, правда, сталкивался с ними вплотную, но это было как бы в горячке, приступами,- и очень скоро возвращался (возвращаюсь и ныне) к истинной своей сущности - созерцателя. От разврата меня уберегла не добродетель, а ирония. Я и по сей день больше смеюсь над глупостью порока, нежели содрогаюсь от его мерзости.

Я родился при больнице (руанской - мой отец был гам главным хирургом и оставил по себе славное имя в своем искусстве) и рос среди всевозможных человеческих страданий, от которых меня отделяла лишь стена Ребенком я играл в анатомическом театре. Вот отчего быть может, у меня такой мрачный и вместе с тем цинич "ый подход к вещам. Я не люблю жизнь и не боюсь смерти. Гипотеза об абсолютном небытии не содержит для меня решительно ничего устрашающего. Я готов совершенно спокойно кинуться в этот зияющий черный провал.

А между тем меня больше всего привлекает религия. 1о есть все религии вообще, одна не более, чем другая. Каждый догмат в отдельности меня отталкивает, но чувство, их породившее, представляется мне самым естественным и самым поэтичным из всех человеческих чувств. Не люблю тех философов, что видели в религии одно лишь фиглярство и глупость. Я нахожу в ней инстинкт и потребность, а потому одинаково уважаю негра, целующего свой фетиш, и католика, преклоняющего колена пред Сердцем Иисусовым.

Продолжу свои признания: я не питаю симпатии ни к одной политической партии или, вернее говоря, презираю их все, потому что все они, на мой взгляд, в равной степени ограниченны, фальшивы, наивны, цепляясь за нечто эфемерное, неспособны охватить вещи в целом и никогда не поднимаются выше мыслей о непосредственной пользе. Я ненавижу всякий деспотизм. Я оголтелый либерал.

...Вы сами видите, что душой я старее вас и что хоть вы и родились на двадцать лет раньше, но, в сущности, моложе меня.

Но от всего того, что я перевидел, перечувствовал и перечитал, у меня осталась неутолимая жажда истины. Гете, умирая, вскричал: с Света, света!" 4 О да, света! И пусть бы он прожег нас до самых кишок. Какое великое наслаждение - познавать, усваивать Истинное через посредство Прекрасного. Идеальное состояние, рожденное такой радостью, представляется мне своего рода святостью, возможно более высокой, нежели всякая иная, ибо она более бескорыстна.

333. Ш.-О. СЕНТ-БЕВУ. КРУАССЕ, 5 МАЯ 1857.

Как радостно мне, еще в коллеже читавшему "Сладострастие" и "Утешения", что один из тех, на кого смотрят снизу вверх, снизошел до моих творений и протянул мне руку '.

И все же я хотел бы разъяснить вам один сугубо личный вопрос. Не судите обо мне по этому роману. Я не принадлежу к тому поколению, о котором вы говорите,- во всяком случае, сердцем не принадлежу; я настаиваю на том, что принадлежу к вашему, то есть к славному поколению 1830 года 2. Все, что мне дорого, исходит оттуда. Я старый романтик, закоренелый или закоснелый, как вам будет угодно.

Эта книга для меня - вопрос чистого искусства и заданной темы. И ничего более. Теперь я не скоро возьмусь за что-либо подобное. Мне физически тяжело было ее писать. Сейчас я хочу пожить (вернее, ожить) в менее тошнотворной среде.

Разрешите ли вы мне будущей зимой как-нибудь вечерком зайти к вам, посидеть у камелька и вволю наговориться о милой моему сердцу литературе, столь немногими любимой в нынешние времена. По поводу "Бовари" я попрошу у вас несколько практических советов, которые стоят большего, нежели все эстетические теории мира. Это будет для меня и удовольствием и уроком.

334. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. 10 ИЛИ 11 МАЯ 1857

Однако, признаюсь вам, я не нашел еще ни одной статьи, которая задевала бы меня за живое, то есть хвалила за то, что я сам считаю достойным похвалы, и ругала за то, что мне заведомо не удалось '. Но все это не столь важно, теперь "Бовари" очень далека от меня.

...Стол мой до такой степени завален книгами, что я в 11 них теряюсь. Не найдя ничего достойного внимания, я быстро отправляю их назад. Однако я не оставляю мысли о "Карфагене" 2 и непременно напишу сию жестокую шутку. чего бы мне это ни стоило. Мне хотелось бы уже через месяц-другой приступить к работе. Но подступаться к ней придется издалека - необходимо предварительно проделать огромную археологическую подготовку. Собираюсь сейчас читать труд в четыреста страниц ии-кварто о пирамидальных кипарисах 3, поскольку во дворе храма Астарты росли кипарисы,- это должно вам дать представление обо всем остальном. А вот и дождь начался. Я здесь один посреди пустыни и не без грусти вспоминаю о наших воскресных встречах минувшей зимой.

335. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. КРУАССЕ, 18 МАЯ 1857.

Вы спрашиваете меня, как я излечился от нервных галлюцинаций, которым когда-то был подвержен? Двумя средствами: во-первых, изучая их научно, то есть пытаясь отдать себе в них отчет, во-вторых, усилием воли. Я нередко чувствовал, что на меня находит безумие. В моем несчастном мозгу поднимался такой вихрь мыслей и образов, что мне начинало казаться, будто мое сознание, мое "я" погружается в пучину, словно корабль, застигнутый бурей. И тогда я цеплялся за свой разум. Он всегда главенствовал, пусть даже осажденный и разбитый. А в иных случаях я пытался искусственно, с помощью воображения, причинить себе самые ужасные муки. Я играл с безумием к фантастикой, как Митридат с ядами '. Меня поддерживала моя великая гордыня, и я победил болезнь, схватившись с ней врукопашную. Мне кажется, вам недостает одного чувства, вернее, привычки, а именно - любви п созерианию. Взгляните на жизнь, страдания и себя самое как на предмет для умственных упражнений. Вы возмущаетесь несправедливостью человечества, его низостью, тиранией, всей мерзостью и зловонием существования. Но хорошо ли вы его знаете? Все ли вы изучили? Разве вы бог? Кто вам сказал, что ваше человеческое суждение непогрешимо? Что ваше ощущение вас не обманывает? Как можем мы при всей ограниченности наших чувств и в тех пределах, что поставлены нашему уму, достичь абсолютного познания истины и добра? Разве мы когда-нибудь постигнем абсолют? Если хочешь жить, нужно отказаться от попыток составить себе четкое представление о чем бы то ни было. Уж таково человечество, и дело не в том, чтобы его изменить, а в том, чтобы познать его. Меньше думайте о самой себе. Оставьте надежду найти решение. Оно в лоне предвечного, ему одному ведома сия тайна. Он же своих тайн не открывает. Страсть к познанию - вот где источник высоких радостей, уготованных для благородных душ. Приобщитесь мыслью к вашим братьям, жившим три тысячи лет назад, проникнитесь их страданиями, их мечтами, и вы почувствуете, как одновременно расширяются ваше сердце и ваш ум: глубокое безграничное сочувствие окутает, словно плащом, все призраки и все живущие ныне существа. Попытайтесь же отныне не замыкаться в себе. Побольше читайте. Составьте себе план занятий и строго его придерживайтесь. Читайте историю, прежде всего древнюю."Принуждайте себя работать регулярно и помногу, до усталости. Жизнь такая мерзкая штука, что единственный способ ее вынести - это ее избегать. А избегать ее можно, живя ради Искусства, в постоянных поисках Истинного, открывающегося через Прекрасное. Читайте больших мастеров, пытаясь постичь их метод, вникнуть в их душу, и вы вынесете из этих занятий ошеломляющие впечатления, которые доставят вам радость. Вы уподобитесь Моисею, сходящему с Синая 2. От., чела его исходило сияние, ибо он узрел бога.

...Люди несерьезные, ограниченные, самонадеянные и восторженные умы жаждут из всего на свете делать какие-то выводы, они ищут в жизни смысла и хотят измерить бесконечное. Своей жалкой ручонкой они захватывав ют горсть песку и говорят Океану: "Вот я сейчас сосчитав песчинки на твоих берегах". А от того, что песчинки сыплются у них между пальцев и считать их - дело долгое, они топают ногами и плачут. Знаете, что надо делать на берегу? Преклонить колени или гулять. Гуляйте.

Ни один великий гений не делал выводов и ни одна великая книга их не делала, ибо само человечество беспрестанно движется, не делая никаких выводов. Их не делали ни Гомер, ни Шекспир, ни Гете, ни даже Библия. Вот! почему модное ныне словцо - "социальная проблема"- глубоко возмущает меня. Тот день, когда она будет решена, станет последним днем нашей планеты. Жизнь - это! вечная проблема, так же как история и все остальное. Слагаемые без конца добавляются. Как можно сосчитать спицы колеса, когда оно вертится? Девятнадцатый век с кичливостью вольноотпущенника воображает, будто открыл солнце. Говорят, например, что Реформация подготовила Французскую революцию. Это было бы верно, если бы дело на этом и кончилось, но ведь эта Революция, в свою очередь, есть подготовка к какому-то другому состоянию. И так далее, и так далее.

...Именно потому, что я верю в постоянную эволюцию человечества, в непрерывную смену форм, я ненавижу все и всяческие рамки, в которые хотят его насильно втиснуть, все определения, которые ему даются, все планы, которые строят для него в мечтах. Демократия - это еще не последнее его слово, так же как не последним были рабство, феодализм, монархия. Горизонт, воспринимаемый человеческими глазами, не может оказаться берегом, ибо за ним открывается новый горизонт, и так без конца! Так, несусветным вздором кажутся мне поиски наилучшей религии или наилучшего правительства. Для меня наилучшее - то, которое уже агонизирует, ибо оно должно уступить место другому.

Я немного сердит на вас за то, что в одном из ваших прежних писем вы писали, что желаете "обязательного обучения" для всех. А я вот питаю отвращение ко всему обязательному - ко всякому закону, всякому правительству, всякому правилу. Что же ты такое, о общество, чтобы принудить меня к чему-то? Какой бог поставил тебя надо мной? Заметьте, что вы возвращаетесь к старым, несправедливым понятиям прошлого. Но не деспот будет главенствовать над индивидуумом, а толпа, общественная польза, вечный государственный разум, слово народов, принципы Робеспьера. Я предпочитаю пустыню, я возвращаюсь к бедуинам - они свободны.

336. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. КРУАССЕ, ОКОЛО 18 ИЛИ 20 МАЯ 1857.

Нет, старина, я не последую вашему совету и не брошу "Карфаген", чтобы вновь приняться за "Святого Антония", ибо я уже отдалился от соответствующего круга идей и пришлось бы к нему возвращаться, что для меня - дело нелегкое. Я понимаю, что если иметь в виду критику (и только критику), то это был бы верный способ сбить ее с пути; но ежели я стану писать, думая об этих субъектах. то мне уж никогда больше не создать ничего стоящего. Мне пришлось бы снова влезть в шкуру святого Антония, которая просторнее шкуры Шолле и больше покрыта татуировкой. Я занят "Карфагеном" и постараюсь, напротив, забраться в него поглубже и во-одушевитъся.

Впрочем, "Святой Антоний"- книга, которую было бы грешно испортить. Теперь я знаю, чего ему не хватает, а именно: 1) плана, 2) личности святого Антония. И я этого добьюсь. Но мне нужно время, время!

...А я чувствую, что если бы взялся за "Святого Антония" сейчас, то приспособил бы его к нуждам момента, а это верный путь к провалу. Поразмыслите об этом, дорогой, и вы поймете, что я не такой упрямец, каким кажусь. К тому же "Карфаген" будет занятнее, проще для понимания и, надеюсь, создаст мне авторитет, что позволит мне разгуляться в "Святом Антонии".

337. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. КРУАССЕ, ПОСЛЕДНИЕ ДНИ МАЯ 1857.

Что до меня, то я обожрался книгами. Отрыгиваю томами ин-фолио! С марта месяца я сделал выписки из пятидесяти трех различных трудов; занимаюсь теперь военным искусством, упиваюсь контрэскарпами, кавальерами, ковыряюсь в баллистах и катапультах. Надеюсь, что древние вояки помогут мне сотворить что-нибудь новенькое. Что касается пейзажа, то он еще очень расплывчат; религиозная сторона мне пока не совсем ясна. Психология медленно-медленно дозревает. Ну и тяжелую же машину приходится мне собирать!

...Получил статью Кювилье '. Она на редкость недобросовестна. Заметили вы, что кое-кто нарочито путает меня! с молодым Алекс. (Дюма)? Моя "Бовари" - видите ли, та же "Дама с камелиями"! Бум! Что касается Бальзака, то о нем мне все уши протрубили2. Постараюсь на сей раз преподнести им что-нибудь крикливое, горластое, тогда сопоставлять будет не так-то легко. Какие же они болваны с этим их наблюдением нравов! Плевал я на все это!

338. ЭМИЛЮ КАЙТО. КРУАССЕ, 4 ИЮНЯ 1857

Милостивый государь!

Лестное письмо, которое вы мне прислали ', вменяет мне в обязанность откровенно ответить на ваш вопрос.

Нет, сударь, не было у меня никакой модели. Госпожа Бовари - это чистейший вымысел. Все персонажи этой книги полностью вымышлены, не существует даже места под названием Ионвиль-л'Абэи, так же как не существует речки Риёль. И тем не менее здесь, в Нормандии, ухитрились найти в моем романе кучу намеков. Если бы они действительно там были, мои портреты вышли бы не столь похожи, ибо я видел бы тогда перед собою лишь определенные личности, я же, напротив того, хотел воспроизвести типы.

Вызывать к себе симпатию незнакомых людей, это, милостивый государь, одна из сладчайших радостей, доставляемых литературой. Примите же уверения в моей симпатии к вам.

339. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. КРУАССЕ, ИЮНЬ 1857.

Если искренне верующий католик (по той или иной причине) переходит в мусульманство - это преступление как с точки зрения религии, так и с точки зрения философии, но если сей католик на самом деле неверующий, перемена им религии имеет не больше значения, чем перемена платья. Все зависит от ценности, которую мы придаем вещам. Мы сами создаем мораль и добродетель. Каннибал, пожирающий себе подобного, столь же невинен, как ребенок, сосущий леденец. Почему вы приходите в отчаяние от того, что не можете ни исповедаться, ни причаститься, раз это вам невмоготу! 1 Коль скоро этот долг для вас невыполним, он перестает быть долгом. Но нет! Восхищение Жаном Рейно 2, которое вы высказываете в своих письмах, убеждает меня, что вы всецело под влиянием современной критики, однако воспитание, привычки, самая ваша натура все еще заставляют вас держаться прежних верований. Если вы хотите со всем этим покончить, повторяю вам, надо сделать выбор, решительно шагнуть в ту или другую сторону. Либо святая Тереза, либо Вольтер. Середины нет, что бы там ни говорили.

Человечество наших дней очень похоже на вас. Кровь средневековья все еще бьется в его жилах, оно жадно вдыхает штормовой ветер грядущего, но это грядущее сулит ему одни только бури.

А все потому, что люди доискиваются решения вонроса. О гордыня человеческая! Решение! Цель, причина! Да ведь мы были бы самим богом, если бы постигли причину, и по мере нашего движения вперед она бы все больше расплывалась, потому что перед нами открывался бы все более широкий горизонт. Чем совершеннее будут телескопы, тем многочисленнее звезды. Мы обречены брести в потемках и лить слезы.

Когда я смотрю на одну из малых звезд Млечного Пути, мне приходит в голову, что Земля ничуть не больше такой вот искорки. Но что же такое тогда я, всего лишь краткое мгновенье отягчающий собой эту искорку, что же такое я, что такое мы все? Это ощущение своей малости, своего ничтожества меня успокаивает. Мне кажется, будто я стал пылинкой, затерянной в пространстве, и все же я сознаю себя частицей того беспредельного мира, который меня окружает. Никогда не понимал, почему это должно приводить нас в отчаяние, ведь вполне возможно, что за черной завесой нет ничего. Впрочем, бесконечность вбирает в себя все наши представления, а коль скоро она существует, какую цель может иметь нечто столь относительное, как мы?

Представьте себе человека, который вздумает взвесить морской песок на весах в тысячу локтей. Когда он наполнит обе чаши, песок начнет с них сыпаться, и окажется, что всю работу надо начинать сызнова. Так же обстоит дело и со всеми философскими системами. Сколько бы философы ни говорили: "А все-таки существует определенный вес, определенное число, его надо узнать, попробуем",- берут весы побольше, веревка рвется, и так всегда, всегда! Так что будьте более ревностной христианкой и смиритесь с неведением. Вы меня спрашиваете, какие книги читать. Читайте Монтеня, читайте медленно, не спеша! Он вас успокоит. И не слушайте рассуждений о его эгоизме. Вы полюбите его, вот увидите. Но не читайте, как читают дети, ради развлечения, или как честолюбцы, ради знаний. Нет, читайте, чтобы жить. Создайте в своей душе атмосферу мысли, образовав ее из эманации всех великих умов. Изучите глубоко Шекспира и Гете. Читайте переводы греческих и латинских авторов - Гомера, Петрония, Плавта, Апулея и т. д.

340. ФРЕДЕРИКУ БОДРИ. КРУАССЕ. 24 ИЮНЯ 1857(?}.

Как я уже измучен, мой друг! Как устал! Как давне выбиваюсь из сил на галере Искусства! Одним словом, вот до чего довел меня "Карфаген".

План у меня готов, и, думаю, он неплох. Я собрал достаточно сведений по истории, военному искусству, политике и т. д. С тем, что относится к религии, я справлюсь тоже. Но очень боюсь увязнуть в топографии и местное колорите. Вообще в таких делах меня заедает прирожденная потребность в точности.

341. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КОНЕЦ ИЮНЯ ИЛИ НАЧАЛО ИЮЛЯ 1857.

Через месяц, вероятно, приступлю к "Карфагену". Изучаю Библию Казна, "Начала" Исидора, Селдена и Брауниуса. Вот так! Я прочитал уже почти все, что прямо или косвенно относится к моему сюжету, и, хотя ты обвиняешь меня в вопиющем невежестве по части ботаники, я точнейшим образом изрыгну тебе всю тунисскую и средиземноморскую флору. Но прежде надо ее изучить.

Кстати, да будет тебе известно, что в свое время я получил награду за ботанику. Темой сочинения была история грибов. О сей пище богов я накатал двадцать пять страниц, заимствованных у Бомара и вызвавших восторг моих учителей, и получил "достойную награду за свой усердный труд" 2.

В моем романе труден психологический элемент, а именно - анализ чувств. Что же касается колорита, никто не сможет мне доказать, что он неверен.

342. М-ЛЬ ЛЕРУАИЕ ДЕ ШАНТЕПИ. КРУАССЕ, 3 ИЮЛЯ 1857.

Когда хочешь заниматься искусством, надо стать выше всяких похвал и всякой критики. Если есть у тебя определенный идеал, старайся идти к нему прямо, не обращая внимания на то, что встречается тебе на пути.

343. ШАРЛЮ БОДЛЕРУ. КРУД.ССЕ, 13 ИЮЛЯ 1857.
Дороюй друг!

Сперва я проглотил вашу книжку от корки до корки , словно кухарка - роман-фельетон, а теперь вот уже неделю ее перечитываю, стих за стихом, слово за словом, и, признаться, они мне нравятся, они восхищают меня.

Вы нашли способ омолодить романтизм. Вы ни на кого не похожи (а для писателя это первейшее из всех качеств) .

Оригинальность стиля рождена самим замыслом. Фраза так наполнена мыслью, что просто трещит.

Мне нравится ваша едкость и все тонкости языка, ко-юрые делают ее особенно ценной, подобно насечкам на драгоценном клинке.

Вот стихотворения, которые меня особенно поразили: сонет XVIII "Красота" 2 - по-моему, это вещь высочайшего достоинства, и кроме того следующие: "Идеал", "Гигантша" 3 (это я уже знал раньше), номер XXV: 4

В струении одежд мерцающих ее. .

"Падаль", "Кот" (стр. 79), "Прекрасный корабль", "Даме-креолке". "Сплин" (стр. 140) 5 - вот стихотворения, восхитившие меня, так они верны по колориту! Да, уж вы-то знаете, что такое скука жизни! Вы вправе хвалиться этим, не рискуя показаться заносчивым. Но я прекращаю свой перечень, не то может показаться, будто я переписываю оглавление вашей книги. И все же не Moiy вам не сказать, что я без ума от стихотворения под номером LXXV -"Печали луны": 6

В подушках утонув, мечтает одалиска, Задумчивой рукой свою лаская грудь.

Меня также бесконечно восхищает "Поездка на Кифе-ру" 7 и т. д. и т. п.

Что касается критических замечаний, то я не сделаю вам ни единого, ибо не уверен, чго через четверть часа от него не откажусь. Одним словом, боюсь наговорить вам невпопад что-нибудь такое, в чем сразу же раскаюсь. Когда нынешней зимой мы увидимся с вами в Париже, я лишь самым робким и скромным образом задам вам несколько вопросов.

Короче говоря: больше всего мне нравится в вашей книге, что в ней главенствует Искусство. И кроме того, вы воспеваете плоть, не любя ее, печально и отчужденно, и мне это по душе. Вы неподатливы, как мрамор, и пронзительны, как английский туман.

344. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. 22 ИЮЛЯ 1857

Знаете, сколько я до сего времени проглотил книг о Карфагене? Около ста! А теперь за две недели одолел восемнадцать томов Библии Казна! ' С примечаниями и делая выписки!

Еще недели две мне придется заниматься изысканиями, потом я на целую неделю предамся игре фантазии, а там - плыви моя галера (или, скорее, трирема)! Принимаюсь за дело, это вовсе не означает, что на меня снизошло "вдохновение", но мне не терпится посмотреть, как это все будет,- своего рода любопытство, как бы похотливое желание без эрекции.

...Мне представляется невозможным, чтобы я закончил книгу этой зимой, хотя она и должна быть написана непринужденно, увлекательно, благодаря чему, возможно, будет восприниматься легче, чем психологический роман. но... но... Счастливцы Скюдери! 2

345. ЭЖЕНУ КРЕПЕ. ИЮЛЬ АВГУСТ 1857

Если вам попадется что-нибудь другое - гравюры, рисунки и т. д.," вышлите их мне '. Чего я только не дал бы за изображение самой простой, но действительно подлинной -пунической мозаики. И все же мне кажется, что события могли быть такими, как я, наконец, сумел их описать. Мне не смогут доказать, что я нагородил нелепостей.

346. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КОНЕЦ ИЮЛЯ-НАЧАЛО АВГУСТА 1857.

Нет, дружище! Не такой я дурак! Не покажу тебе ни кусочка "Карфагена", пока последняя его строка не будет написана, ибо достаточно с меня собственных сомнений и незачем прибавлять к ним еще твои. От твоих замечаний я совсем потеряю голову. Что касается археологии, то она будет "вероятной" '. Вот и все. Только бы мне не могли доказать, что я нагородил нелепостей,- вот все, что мне надо. Что касается сведений по ботанике, на это мне совершенно начхать. Я собственными глазами видел все растения и все деревья, которые мне нужны.

К тому же все это почти не имеет значения, это дело второстепенное. Книга может быть полна грубых ляпсусов и ошибок и не стать от этого хуже. Я знаю, подобная доктрина, будь она принята, могла бы иметь плачевные последствия, особенно во Франции, где царит педантизм невежества. Но в противоположной тенденции (которох!, увы, придерживаюсь я) есть, на мой взгляд, большая опасность, Изучение одежды заставляет нас забывать о душе. Я бы отдал толстенную пачку заметок, сделанных за пять месяцев, и девяносто восемь прочитанных мною томов ради того, чтобы меня хоть на несколько секунд "по-настоящему" взволновали страсти моих героев. Остережемся увлекаться безделками, не то мы, того и гляди, вернемся к "Кофейнику" аббата Делиля 2. 13 настоящее время существует целая школа живописи, которая в своем увлечении Помпеями докатилась до такой вычурности, что превзошла Жироде 3. Я же полагаю, что не надо "ничего любить", другими словами, надо беспристрастно и свысока взирать на все предметы.

347. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, ОКОЛО 5 АВГУСТА 1857.

Да, литература осточертела мне до последней степени! Но это не моя вина, она стала для меня чем-то вроде врожденного сифилиса - от нее невозможно избавиться. Я отупел от искусства и от эстетики, а ни дня не могу прожить без того, чтобы не счесывать эту незаживающую язву, которая все время зудит.

Я не написал еще ничего такого (если хочешь знать мое искреннее и откровенное мнение), что бы полностью меня удовлетворило. Во мне живет некий идеал (прости за это слово) и, как мне кажется, вполне отчетливый, идеал стиля, и, стремясь достичь его, я просто выбиваюсь из сил. Потому-то я и пребываю в постоянном отчаянии. Чтобы выйти из этого состояния, мне нужна мощная встряска.-Кроме того, по натуре своей я человек не веселый. П( шляк, гаер, охальник,- сколько угодно, и тем не менее премрачный тип. Короче, жизнь мне омерзела до глубин! души. Вот мое исповедание веры.

Вот уже полтора месяца, как я трусливо отступаю перед "Карфагеном". Я нагромождаю горы выписок, горы книг, ибо не чувствую себя в ударе. Не вижу со всей ясностью своей цели. Чтобы книга "сочилась" правдой, надо преисполниться своей темой по самое горло. Тогда сам собой возникнет колорит как неизбежный результат, как цветение самой идеи.

В настоящее время я с головой ушел в Плиния, которого второй раз в жизни читаю от начала до конца. Мне: надо еще кое-что отыскать у Афинея и Ксенофонта да просмотреть пять-шесть "Записок" Академии надписей !. После этого, честное слово, будет уже все! Тогда я продумаю свой, уже готовый, план и возьмусь за дело! И начнутся муки слова, ужасы ассонансов, пытки периодами' Я буду обливаться потом и корчиться на своих метафорах (как Гватимозин) 2.

По правде говоря, метафоры меня волнуют мало (их,; предостаточно), а вот что действительно меня мучит - так это психологическая сторона моей истории.

...Все, что я думаю плохого о "Лете" ° (а я одновременно думаю о нем и много хорошего), можно выразить так: мне кажется, что в этой вещи слишком чувствуется заданноегь. преднамеренность, за холстом виден художник.

348. ШАРЛЮ БОДЛЕРУ. 14 АВГУСТА 1857

Только что узнал, что вы подвергаетесь преследовани-, м за вашу книгу '. Говорят, это уже старая новость. Я ничего не знал об этом, ибо живу здесь, словно за сто ьюяч лье от Парижа.

За что преследуют? На кого вы "посягнули"? На ре-шгию? Или на нравы? Передано ли дело в суд? Когда он состоится? И так далее.

Это что-то новое - преследовать книжку стихов! До tnx пор судебные органы поэзию не трогали.

Я невероятно возмущен. Сообщите мне подробности вашего дела, если это вас не слишком затруднит, и позвольте тысячу раз сердечнейше пожать вашу руку.

349. ШАРЛЮ БОДЛЕРУ. КРУАССЕ, 23 АВГУСТА 1857.

Я получил отзывы о вашей книге. Статья Асселино доставила мне большое удовольствие '. Кстати, он очень мил ко мне. Передайте ему в нескольких словах мою благодарность. Держите меня в курсе вашего дела, если это не слишком вам противно. Я им интересуюсь так, словно оно касается меня лично. Это преследование совершенно лишено смысла. Меня оно возмущает.

А Беранже только что удостоился национальных почестей! 2 Этот мерзкий буржуа, который воспевал доступную любовь и поношенные фраки!

Представляю себе, что было бы, если бы наперекор всем восторгам, расточаемым этому прославленному старому колпаку, взять да и прочитать на судебном заседании отрывки из его песен (это же не песни, а оды г-на Прю-дома),-впечатление было бы сильное. Рекомендую вам следующие: "Моя Жаннетон", "Вакханка", "Бабушка" и др. Все они столь же богаты поэзией, сколь и моралью. А поскольку вас обвиняют в оскорблении нравов и религии, я думаю, что провести параллель между вами двумя было бы вполне уместно. Сообщите эту идею (если она чего-то стоит) вашему адвокату 3.

350. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КОНЕЦ АВГУСТА 1857

Сюжет у книги прекраснейший, и это внушает мне сильную тревогу, поскольку прекрасные сюжеты, как правило, не удаются. Впрочем, это слово - сюжет - ничего не значит, все зависит от исполнения. История какой-j нибудь вши может быть прекраснее истории Александра Великого.

351. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. СЕНТЯБРЬ - ОКТЯБРЬ 1857.

В первой главе я добрался до моей бабенки. Навожу глянец на ее костюм, это меня забавляет. Так я чувству! себя немножечко увереннее. Я, словно свинья, вываливаюсь в драгоценных каменьях, которыми окружаю ее, думаю, что слова "пурпур" или "алмаз" попадаются в каж| дой фразе книги. Что за каша! но я из нее выберусь!

К тому времени, когда вы меня увидите (это будет н| раньше декабря), я наверняка закончу первую глав} и, может быть, начну вторую: эту вещь нельзя написать! одним махом. Тут все дело в целом. Литературные при-: емы, которыми я сейчас пользуюсь, нехороши, но с этого надо начинать, чтобы можно было разобраться. Потом придется убрать много изъянов и наслоений, чтобы книга приобрела более простой и возвышенный облик.

352. ЛУИ БУЙЕ. КРУАССЕ, 8 ОКТЯБРЯ 1857

Тебя удивляет, что Лимерак говорит с таким восторгом о его величестве Наполеоне III. Но в одной статье обо мне он сказал и того лучше: непозволительно писать тар скверно (как я), когда на троне сидит величайший писатель нашего времени ' (это дословно),- вот он 15 августа и получил орден.

Я еще раз просмотрел длиннющий памфлет Понмартена, где он упрекает меня в том, что я-не "дышу демократией", перехожу все время от "плоского к напыщенному" и т. д. и т. п. 2. Все это настолько глупо, что оставляет меня равнодушным. Что касается литературных дел, то я питаю мстительное чувство только к двум людям, во-первых, к достопочтенному Жакотте, а затем к Алле, который задал мне вопрос, "хорошо ли я все обдумал" 3. Этого высказывания я ему забыть не могу. Это сильнее меня.

По поводу успеха я уже писал тебе, что кюре из Кантеле 4 мечет против меня громы и молнии. Он вырывает мою книгу из рук своих прихожанок. Признаюсь, это доставило мне большое удовольствие. Никакая похвала не польстила мне в такой степени. Итак, я получу все сполна: нападки правительства, газетную брань и ненависть священников!

...Кажется, что-то начинает мне брезжить в моем окаянном романе. В нем, может быть, нет ни одного абзаца хорошего, и нам обоим придется повозиться с исправлениями. Боюсь, многие страницы надо будет вырезать. Но мне наконец - наконец-то! - кажется, что я начинаю понимать, что хочу сказать (до чего ж я бестолков, спаси господи!). Я ввел свою бабенку в толпу солдат5. Она до того увешана драгоценными камнями и пурпуром, что ее под ними совсем не видно. Вот так я попеременно перехожу от изобилия деталей к бедности эффектов, что весьма плачевно. Этот сюжет следовало бы трактовать просто и вдохновенно. Он стал бы от этого более эпическим и благородным. Но как подобным способом заставить буржуа видеть вещи? Самое важное - найти точные образы, создать иллюзию, однако, чтобы этого достичь, требуется множество вторых планов, в которых я вязну. В общем, четкое представление сложится у меня только по окончании первой главы, в которой уже есть все. Она будет, надеюсь, закончена через месяц. От нее-то и зависит общий тон. Каких только нет у меня тревог!

353. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. КРУАССЕ, ОКОЛО 20 ОКТЯБРЯ 1857.

По поводу революции 1830 года Гете сказал: "Еще один твердый орешек подкинуло мне провидение, чтобы я разгрыз его" '. Виктор Гюго писал: "Для него одного сверкало небо звездами" 2. А я думаю так, что этот славный старикан жил на свете исключительно для того, чтобы развлекать меня 3. Какие творения! Какие типы! А какие зарисовки нравов! Как все это правдиво! Какие возвышенные характеры!.. Какая восторженность и какие благородные помыслы! Представьте себе только, что написал бы о нем господин де Ламартин в одной из своих "задушевных бесед"! 4

354. ШАРЛЮ БОДЛЕРУ. КРУАССЕ, 21 ОКТЯБРЯ 1857.

Сердечно благодарю, дорогой друг. Ваша статья доставила мне величайшее удовольствие '. Вы проникли в тайный замысел моего произведения так, словно вселились в мой мозг. Вы поняли и прочувствовали все до самой глуьб'-шы. Если вы находите, что книга моя будит мысли 25 то отзыв, который вы дали о ней, будит их не в меньшем! степени, и через полтора месяца, когда мы свидимся, мы обо всем поговорим.

355. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. КРУАССЕ, 4 НОЯБРЯ 1857.

Как мне перед вами стыдно, дорогая моя корреспондентка! Так вот, чтобы доказать мне, что вы нисколько не сердитесь, ответьте незамедлительно. Не подражайте моему долгому молчанию, уверяю вас, что причина у пего невеселая. Если бы вы знали, как я себя извел, истерзал, замучил! У меня поистине натура Геркулеса, если я выдерживаю те жестокие пытки, на которые обрекает меня моя работа. Как счастливы те, кто не мечтает о невозможном! Считаешь себя мудрецом потому, что отрекся от житейских страстей. Какая чепуха! Да легче сделаться миллионером и жить в венецианских дворцах, полных шедевров, чем написать одну хорошую страницу и остаться довольным собой. Два месяца тому назад я начал роман из древних времен и только что окончил первую главу. И вот ничего хорошего в ней не нахожу и по этому поводу денно и нощно предаюсь отчаянию, не приходя ни к какому решению. Чем больше опыта я приобретаю в своем искусстве, тем большей пыткой оно для меня становится, воображение остается прежним, а требования вкуса растут. Вот в чем несчастье. Немного, полагаю, есть на свете людей, которым литература причиняла бы такие страдания, как мне. Еще месяца два я буду оставаться здесь, в полном одиночестве, в обществе одних только облетающих осенних листьев и реки, безостановочно катящей свои воды. Эта полная тишина пойдет мне на пользу,- будем надеяться! Но если бы вы знали, какая иногда меня охватывает усталость! Ибо у меня, так рьяно призывающего вас к мудрости, тот же неизбывный сплин, что и у вас, сплин, который я пытаюсь заглушить мсиучим голосом Искусства, а когда этот голос сирены слабеет, меня одолевает невыразимая тоска, чувство подавленности и раздражения. Что за ничтожная штука - человечество, не правда ли? Бывают дни, когда все мне представляется жалким, а инш-да - гротескно-уродливым. Жизнь, смерть, радость и слезы, все это в конечном счете немногого стоит. С высоты планеты Сатурн наша Вселенная всего лишь ма-енькая звездочка '. Знаю, надо стараться, чтобы разум вой парил столь же высоко, как звезды. Но не всегда это дается.

Заметили вы, как любим мы собственные страдания? Вы цепляетесь за свои религиозные идеи, которые заставляют вас страдать 2, а я за химеру стиля, изнуряющего мою душу и тело. Но если мы чего-то и стоим, то, быть может, как раз благодаря нашим страданиям, ибо все они - суть стремления к высшему. На свете столько живет людей, чьи радости так низменны, а идеалы так ограниченны, что нам следует благословлять свое несчастье, если оно делает нас достойнее.

...В своем последнем письмо вы мне пишете о Беранже 3. Громкая слава этого человека, на мой взгляд, одно из самых вопиющих доказательств глупости нашей публики. Ни Шекспир, ни Гете, ни Байрон, короче - ни один великий человек не вызывал такого всеобщего восхищения. Этот поэт по сей день не имел ни одного противника, а на его репутации нет даже тех пятен, что есть и на солнце. Звезда буржуазии, в глазах потомства он потускнеет, в этом я уверен. Не люблю я этого гривуазного и воинственного шансонье. Повсюду нахожу я у него посредственный вкус и нечто заурядное, что меня отталкивает. В каком тоне он говорит о боге! А о любви! Но Франция - жалкая страна, что бы ни говорили. Беранже доставил ей ровно столько поэзии, сколько она способна вынести. Более высокая лирика ей недоступна. Это как раз то, что требуется для ее темперамента. Вот причина такой чудовищной популярности. Не говоря уже о практической смекалке этого малого! Грубые башмаки придавали цену грубым шуткам. Народ видел в нем свое отражение, начиная от души и кончая одеждой.

Что касается Спинозы (он-то уж действительно великий человек), попытайтесь раздобыть его биографию, написанную Буленвилье 4. Она была издана в Лейпциге на латинском языке. Эмиль Сессе перевел, мне кажется, "Этику". Это надо прочесть. Статья г-жи Куанье в "Ревю де Пари" была малосодержательной. Да, надо читать Спинозу. Люди, обвиняющие его в атеизме,- ослы. Гете говорил: "Когда у меня на душе смутно, я перечитываю "Этику" . Быть может, и вас, как Гете, успокоит чтение этого великого произведения. Десять лет назад я потерял человека, которого любил больше всех на свете.- Альфреда Лепуатвена. Во время своей болезни, ставшей для него последней, он ночи напролет читал Спинозу.

Я не знал никого (а я знаю многих), кто обладал бы умом столь устремленным в бесконечное, как этот мои друг, о котором я говорю. Мы с ним, бывало, по шесть часов кряду беседовали о высоких материях. Уверяю вас, что иногда мы забирались очень высоко. С тех пор как его нет в живых, я уже почти ни с кем не беседую, а болтаю или молчу. Ах! Сердце человеческое подобно некрополю! Заче^. ходить на кладбище? Дадим волю воспоминаниям,- сколько могильных холмов!

Как прошла ваша юность? Моя, со стороны внутреннее была прекрасна. Я знавал восторги, которых, увы, более испытываю, у меня были друзья, которые умерли или ременились. Была большая вера в себя, высокие душевл! порывы, какая-то пылкость во всем моем существ^ Я мечтал о любви, о славе, о Прекрасном. Сердце мое бьп открытым, как мир, и я жадно вдыхал в себя все ветрь небес. Но постепенно я очерствел, поизносился, увял. я никого не виню в этом, кроме себя! Я извел себя бес-; смысленной гимнастикой чувств. Находил удовольствий в том, чтобы обуздывать свою плоть и терзать свое сердца^ Я отталкивал от себя все упоительные радости, каки| предлагала мне жизнь. Ожесточась против самого себя, с корнем вырывал из себя человека двумя руками, двум сильными и гордыми руками. Дерево, покрытое зелене! щими листьями, я хотел превратить в обструганный стол? чтобы на самом верху его. словно на алтаре, возжечь HI кому неведомый небесный огонь... Вот почему в тридцат! шесть лет я чувствую себя таким опустошенным, а ино! раз - таким усталым! Не похожа ли в чем-то эта моя исЩ тория, которую я рассказал вам, на вашу собственную?

356. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, КОНЕЦ НОЯБРЯ 1857.

Ты только подумай, умнейший племянник ', за что я взялся: пытаюсь воскресить целую цивилизацию, о которой мы ничего не знаем!

До чего трудно писать сочно и в го же время стремительно! И, однако, это необходимо. На каждой странице должно быть вдоволь еды и питья, действия и красок.

357. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, КОНЕЦ НОЯБРЯ- НАЧАЛО ДЕКАБРЯ 1857.

Короче, ты увидишь это лишь много позже, когда изрядный кусок уже будет сделан! Да и зачем тебе читать то, что, возможно, будет выброшено? Ну и чертов сюжет! Я попеременно впадаю то в самую нелепую выспренность, то в самую академическую пошлость. Текст отдает то Петрюсом Борелем, то Жаком Делилем . Честное слово, я боюсь, чтобы это не оказалось и шаблонно, и чертовски причудливо. С другой стороны, поскольку необходимо создать напряжение, я ударяюсь в мелодраму. Впору сломать себе шею, черт бы это все побрал!

Самое трудное - найти верный тон. Он достигается предельной сжатостью мысли, как бы она ни возникла - сама по себе или ценою усилий, но не так-то легко беспрерывно воображать себе определенную реальность, то есть ряд ярких и правдоподобных черт некоего мира, отстоящего от нас на две тысячи лет. Впрочем, для того, чтобы тебя поняли, приходится все время делать нечто вроде перевода, а ведь какую пропасть это создает между абсолютом и твоим произведением!

К тому же, поскольку французский читатель, "желающий, чтоб слух его не оскорбляли" , имеет уже сложившееся представление об античности, он рассердится на меня за то, что я преподнес ему нечто, этому представлению вовсе не соответствующее. Ибо мое варево не будет ни римским, ни латинским, ни иудейским. Каким же оно будет? Не знаю. Клянусь тебе всеми оргиями храма Танит, что эта вещь будет иметь "резкие и причудливые очертания" ", как говорит отец наш Монтень. То, что ты о нем пишешь,- верно.

Прощай, дорогой мой старичок. Читай и шлифух! свою повесть 4. Дай ей полежать и возьмись за нее снова, книги не рождаются, как дети, их строят, как пирамиды, по заранее обдуманному чертежу и таская на собственном хребте громадные глыбы, громоздят их одну на другую, не жалея ни времени, ни труда, а ведь это сооружение бесполезно! Все это останется стоять в пустыне! Но будет величественно господствовать над ней. Шакалы испражняются у ее подножия, а буржуа взбираются на ее вершину и проч.- можешь сие сравнение продолжить.

358. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. КРУАССЕ, 12 ДЕКАБРЯ 1857.

Со времени моего последнего письма я был в довольно скверном состоянии. Взялся за проклятую тему, от которой у меня голова кругом идет, и нахожусь в полном отчаянии. Чувствую, что не то делаю, понимаете? Что мои персонажи должны бы говорить совсем не так. Немалая это самонадеянность - пытаться проникнуть в душу людей, если люди эти жили более двух тысячелетий тому назад и их цивилизация не имеет ничего общего с нашей. Правда смутно видится мне, но я не проникся ею, мне не хватает настоящего волнения. Жизнь, движение - вот что способно заставить человека воскликнуть: "Да, это так!" - хоть он никогда и не видел натуры, а я томлюсо, жду, тщетно напрягаю свое воображение и злюсь. В моей жизни уже бывали печальные дни, минуты, когда мой парус сникал от безветрия. В такие моменты ум отдыхает! На раз это, пожалуй, слишком затянулось. Ничего, надо терпеливо сносить свою беду, вспоминать лучшие дни и деяться, что они еще вернутся.

...Вы мне пишете, что я уделяю слишком много внимарния форме. Увы! Это все равно, что душа и тело. Форма и мысль для меня едины, и я не представляю себе одно без другого. Чем прекраснее мысль, тем звучнее фраза, уверяю вас. Точная мысль влечет за собой точное слово (и является им).

Если сейчас я ничего не в состоянии построить, если' все, что я пишу, пусто и плоско, то это потому, что я но; живу чувствами моих героев, вот и все. Высокие слова (которые донесло до нас предание) нередко произносились людьми простодушными. Это вовсе не служит аргументом против Искусства, наоборот, ибо у этих людей было то, что и составляет само Искусство, то есть конкретная мысль, какое-либо сильное чувство, достигшее своего высшего выражения. "Если бы у вас была вера, вы двигали бы горы" ' - это изречение лежит и в основе Прекрасного. Его можно изложить прозаичнее: "Если ты точно знаешь, что хочешь сказать, то скажешь это хорошо". Вот почему легче говорить о себе, нежели о других!

Так вот, на мой взгляд, о других до сих пор говорили весьма мало. Роман был не чем иным, как раскрытием личности автора, и, скажу больше, вся литература в целом - тоже, за исключением, быть может, двух-трех писателей. А между тем необходимо, чтобы науки нравственные пошли иным путем и относились бы к своему предмету так же как науки физические, то есть беспристрастно. Современный поэт должен иметь сочувствие ко всему и всем, чтобы все понять и описать. Прежде всего, нам не хватает научных знаний, мы погрязли в варварстве, как дикари: философия в ее нынешнем виде я религия в ее нынешнем состоянии - это цветные стекла, мешающие нам видеть ясно, во-первых, потому, что люди исходят из предвзятого мнения; во-вторых, потому, что они задаются вопросом "для чего", прежде чем уяснят себе "каким образом"; в-третьих, потому, что человек все относит к себе. "Солнце создано для того, чтобы освещать лемлю" Дальше этого мы так и не пошли.

359. М-ЛЬ ЛЕРУАПЕ ДЕ ШАНТЕПИ. ПАРИЖ, 23 ЯНВАРЯ 1858.

В первые дни моего пребывания в Париже я был до нелепого занят театральными делами. "Бовари" хотели переделать в пьесу. Театр "Порт-Сен-Мартен" предложил мне наивыгоднейшие в денежном отношении условия. От меня требовалось только разрешение, и я получил бы половину гонорара. Самую пьесу состряпал бы какой-нибудь известный умелец, Деннери или кто другой. Но осквернить искусство примесью денег показалось мне неприличным. Я отказался бесповоротно ' и забрался опять в свою берлогу. Когда я сам напишу пьесу, то войду в театр с парадного хода или совсем не войду. И потом хватит толковать об этой "Бовари", это начинает надоедать. Впрочем, ее уже показывают в ревю в двух театрах - "Варьете" и "Пале-Рояле" 2. Этих двух гнусностей мне вполне достаточно! Я не только не использую свой успех, как мне советуют, а делаю все возможное, чтобы он не возобновился! Книга, которую я пишу в настоящее время, будет так далека от современных нравов, что из-за полного отсутствия сходства между моими героями и читателями не вызовет большого интереса. В ней не найдут ничего подсмотренного, ничего такого, что обычно нравится. Это будет Искусство, чистое Искусство, и ничего другого.

360. НЕИЗВЕСТНОМУ ЛИЦУ. ДО 12 АПРЕЛЯ 1858.

Я хотел бы написать вам очень длинное письмо по поводу вашего решения всецело посвятить себя литературе.

Ее ш вы чувствуете в себе непреодолимую потребность писать ii обладаете здоровьем Геркулеса, вы поступили правильно. В противном случае, нет!

Я это ремесло знаю. Оно не из легких! Но тем оно и прекрасно, что не легкое. Работа в газете - дело пустое, она только помешает вам создавать большие произведения и вести длительные разыскания. Остерегайтесь ее. Это пропасть, поглотившая самые сильные натуры. Я знавал талантливых людей, ставших чем-то вроде вьючных животных.

Извините за совет, если он задевает ваши чувства, не думаю, что я прав.

Читайте много, систематически и изберите себе боль-| шую и сложную тему. Перечитайте всех классиков, но не так, как в коллеже, а "для себя", и подвергните их с своего разума, всесторонне и тщательно, как стали бы вь судить авторов современных.

361. ЛУИ БУЙЕ. ТУНИС, 8 МАЯ 1858

О своем романе не думаю совершенно. Наблюдар страну, вот и все, и получаю огромное удовольствие '.

Никакому разврату я не предавался! Но Карфаген знаю теперь досконально, во всякое время дня и ночи. Я собрал для тебя ракушки на берегу мря; день провожу, осматривая окрестности. Часто уезжаю на три-четыре дня.

На прошлой неделе посетил Утику и целых три дня пробыл в Карфагене совсем один. Сегодня вечером от правляюсь с караваном в Бизерту, верхом на муле.

362. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, 20 ИЮНЯ 1858.

Всю неделю, что он здесь, мы с ним работаем как проклятые. Да будет тебе известно, что "Карфаген" придется полностью переделать, или, вернее, писать заново. Я уничтожаю все. Это было нелепо невозможно фальшиво!

Думаю, что теперь я нашел верный тон. Я начинаю понимать своих персонажей и увлекаться ими. Это уже много. Не знаю, когда я кончу этот грандиозный труд. Наверно, не раньше чем через два-три года. А до тех пор умоляю всех, кто будет со мной встречаться,- ни слова на эту тему. Меня так и подмывает разослать людям извещения о моей смерти.

Мой выбор сделан. Публика, печатание, время отныне для меня не существуют, вперед!

363. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, 24 ИЮНЯ 1858.

Я вернулся (скорее морально, чем физически) в свою пещеру, и отныне, в течение двух-трех лет, быть может, ничто происходящее у нас в литературе не будет достигать моего слуха. Буду, как в былые времена, писать для себя, для себя одного. Что касается "Пресс" и Шарля-Эдмона так их всех, растак и перетак! Главное - не дохнуть со скуки. Уверен: то, что я сейчас пишу, не будет иметь никакого успеха, тем лучше, я на это трижды плевал! Если для достижения успеха надобно живописать буржуа, то я предпочитаю вовсе без него обойтись, ибо нахожу это занятие низменным и гнусным, не говоря уже о том, что плоды его доставили мне мало радости. Не желаю я больше делать уступок, буду описывать ужасы, сервирую рагу из человечины и матлот из змей и т. д. Ибо, черт побери, надо хоть немного позабавиться, прежде чем околеть, это самое главное, и как раз то, чего я всячески тебе желаю.

364. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. КРУАССЕ, КОНЕЦ ИЮНЯ -НАЧАЛО ИЮЛЯ 1858.

Засел опять за "Карфаген" и уже три дня работаю как одержимый. Составляю главу пояснений, которую, для удобства читателя, вставлю между второй и третьей главами '. Сейчас отделываю пассаж, содержащий топографическое и живописное описание означенного города, а также сведения о народе, в нем обитавшем, включая сюда одежду, государственное устройство, религию, финансы, торговлю и т. д. Блуждаю в лабиринте. Вот так!

...В Руане состоялись великолепные празднества - с точки зрения затраченных денег и глупости! Все буржуа оделись под Людовика XIV. Людовика XIV изображал некий молокосос, и солдаты местного гарнизона тоже были одеты, как вояки времен Людовика XIV! Старых"! актер по имени Кюдо исполнял роль Пьера Корнеля, которого представляли Людовику XIV, а короля приветствовал мэр с трехцветным шарфом. Две шлюхи с Ипподрома изображали обеих королев, восседая в карете от Годийо. Какой-то немыслимый бред . Множество всевозможных нелепостей и полное отсутствие фантазии. Ничто так ясно не доказывает художественной скудости нашей эпохи. Ее не хватает даже на то, чтобы устроить народный праздник. Что за хлам эти вечные венецианские шесты, вечные фонарики и вечные знамена! Не говоря уже о господах полицейских, которые потеют в своих сапогах ради поддержания порядка. "История человеческого разума - история человеческой глупости",- говаривал г-н де Вольтер 3.

365. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. КРУАССЕ, 1! ИЮЛЯ 1858.

Я основательно изъездил окрестности Туниса и развалины Карфагена, проехал все королевство с востока на запад, чтобы вернуться в Алжир через кефскую границу, пересек затем восточную часть провинции Константина до Филиппвиля, где сел на пароход. Я был все время один, чувствовал себя хорошо, ездил верхом, в веселом расположении духа.

И вот теперь все, что я понаписал в своем романе, придется переделать: я совершенно заблуждался.

366. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, ОКОЛО 24 ОКТЯБРЯ 1858.

С тех пор как существует литература, никто еще не предпринимал такой безумной попытки. Эта работа утыкана со всех сторон трудностями, словно шипами. Заставить людей говорить на языке, на котором они не думали\ О Карфагене у нас ничего не знают. (Мои догадки, как я полагаю, основательны, я даже уверен в этом после того, как кое-что увидел своими глазами.) Но это ничего не значит, надо, чтобы описание отвечало известному представлению, хоть и туманному, но уже сложившемуся. Я должен найти середину между ходульностью и реальностью. Если я в конце концов подохну, это будет, по край^ ней мере, достойная смерть. Но я уверен, что хорошие книги так не делаются. Не выйдет из этого хорошей книги. Ну и что! Зато она позволит помечтать о чем-то великом. В своих стремлениях мы лучше, чем в своих свершениях.

367. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, 19 ДЕКАБРЯ 1858.

Тысяча поздравлений, сударь мой, со столь удачной продажей твоего "Даниеля". Отчего я не так ловок? До сих пор литература обошлась мне в двести франков убытку '.

Таковы мои прибыли, а при моей манере работать они на-чряд ли будут иными.

Ты спрашиваешь, что я поделываю. Изволь: встаю ч полдень, а ложусь между тремя и четырьмя часами утра. Засыпаю около пяти. Почти не вижу дневного света. Зимой это довольно противно. Поэтому я перестал различать дни ,тедели, день и ночь. Веду суровый и необычный образ жизни, без всяких событий, без шума, и мне он очень нравится. Это объективное, полное небытие. И я не так уж плохо работаю, по крайней мере на мой взгляд. За восемнадцать дней написал десять страниц, прочел целиком "Отступление десяти тысяч", просмотрел шесть трактатов Плутарха, большой гимн Церере (в сборнике "Гомеровых гимнов" на греческом языке), кроме того, "Encomium pioriae" ["Похвала Глупости" (лат.).] Эразма и вечером, вернее утром, в постели,- Табарена, для развлечения 2. Вот так. А через два дня приступаю к III главе. Если я сохраню предисловие, то это будет IV-я, но нет, никакого предисловия, никаких пояснений. I глава заняла у меня нынешним летом два месяца. И все же я без колебаний швырну ее в огонь, хотя сама по себе она мне весьма нравится.

Я пребываю в жесточайшей тревоге, так как собираюсь намеренно повторить в главе III то, что уже было сказано в главе II. Люди хитрые сплутовали бы, чтобы избежать этой трудности. Я же буду топтаться в самой гуще, как бык. Таков мой метод. Ну и придется же мне попотеть! И хорошенько помучиться над отделкой этого пассажа! Серьезно, я полагаю, что никогда еще ни один писатель не брался за столь трудный, с точки зрения стиля, сюжет. В каждой строке, в каждом выражении я ощущаю скудость языка, слов не хватает до такой степени, что зачастую приходится менять некоторые детали. Подохну я от этого, старина, подохну, и все. Ну да ладно, все это уже начинает чертовски меня забавлять.

368. ГРАФУ ДЕ СЕНТ-ФУА. КРУЛССЕ, 26 ДЕКАБРЯ 1858.

Вы были бы очень любезны, если бы смогли прислать мне какие-нибудь специальные труды о нравах укротителей змей, для колорита. Мне надо знать, какими приемами пользуются эти молодцы, ловя и приручая змей, а в особенности - какие лекарства они дают этим тварям, когда тс больны. Если вам известны еще какие-нибудь забавные подробности, буду вам очень признателен '. Не случалось ли вам во время ваших экскурсий видеть место, могущее называться "ущельем Топора", то есть совершенно закрытый уголок среди гор, более или менее похожий по форме на топор? Вот что я в первую очередь желал бы знать. Это место должно находиться в окрестностях Тл-ниса, в горах Арианы 2.

369. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, 4 ЯНВАРЯ 1859.

Эту книгу глотаешь залпом . Пожалуй, чувствуется, что автор несколько излишне любуется пейзажами, на них он не скупится. Но поскольку все они сделаны хорошо, меня это не беспокоит. Книга от начала до конца написана горячо и взволнованно. Однако в Даниеле слишком заметен автор, не чувствуешь превосходства писателя над его героем. Но это не столь уж важно, поскольку все говорится от лица героя. Требовалось большое искусство, чтобы Луиза не получилась пошлой, ибо, в сущности, это не что иное, как "Ангел". Что касается Даниеля, принадлежащего к семье Оберманов и Роже 2, то ему я ставлю в упрек единственно, что он говорит слишком много, у него есть напыщенные обороты. Он обращается к небесам, кричит в пространство, он кощунствует. Я не нападаю на суть этого характера, а имею в виду, что можно было бы освободить его от избитых черт, изменив некоторые без конца повторяющиеся выражения: "Вскричал я", "О небо!" Они придают ему театральность, а ведь это персонаж сосредоточенный в себе, мечтатель.

Автор слишком назойливо восхваляет остроумие графа, но недостаточно его показывает. Следовало бы, раз уж это такой остроумный господин, вложить ему в уста то или иное меткое словцо. Я предпочел бы немного сократить фразы, где нам без конца твердят: "Это был ум тонкий. насмешливый" и т. п. Об остротах этого старого шута говорится много раз, а мы их почти не замечаем.

На мой взгляд, к концу второй части интерес ослабевает и стиль снижается. До пожара повествование еще кое-как тащится, после пожара оно сникает совсем. Что касается четвертой части, то она получилась сильной, превосходной, занимательной, волнующей - одним словом, она удалась.

Слабая сторона твоего стиля - диалог там, где в нем нет необходимости по существу. Ты не владеешь искусством выпукло подать в разговоре самое главное, ловко опустив то, что к этому подводит. Это замечание я считаю очень важным. Диалог в книге воспроизводит правду жизни (абсолютную) ничуть не более, чем это делает весь остальной текст, здесь надо уметь так же, как в описании, отбирать и перемежать разные планы, создавать переходы и полутона. Вот почему прекрасные места в твоих диалогах (а они есть) теряются, не производят того впечатления, которое производили бы, если бы ты освободил их от всего им сопутствующего.

Я веду речь не о том, чтобы урезывать мысли, а о том, чтобы чуть приглушить тон мыслей второстепенных. Для этого их надо оттеснить назад, то есть изложить покороче и в косвенной речи.

Вот то, что относится к вопросу формы (а значит, и к вопросу производимого впечатления и занимательности), это самое серьезное из всего, и даже единственно серьезное. Таким путем ты избежишь монотонности. Сожми, сожми диалоги, слишком много у тебя разговаривают, и почти все твои персонажи говорят на один манер, их речи недостаточно "характерны" (исключение - Жорже). Так, Луиза в одном месте говорит, что она "отождествляет",- молодая девушка так никогда не скажет.

Но если в диалогах и не хватает наблюдательности, ее в полной мере находишь в описаниях (и здесь она блистательна). Дамы, занимающиеся рукоделием под навесом, и купальщицы - это завершенные картины. В них есть легкая и затаенная насмешливость, которую надо будет разработать дальше и которая, я уверен, вызовет удивление. Что касается картин природы, видов моря и неба, они сделаны как нельзя лучше.

Короче, и по своему характеру, и по стилю, словом, в целом, "Даниель", по-моему, значительно превосходит "Фанни".

Но (вот опять вылезает "но"), начиная со второй части, действие замедляется, отсюда все это следует серьезно пересмотреть и ужать. Нет движения вперед, и я считаю, что из-за своей растянутости эта часть находится в диспропорции со всем остальным. Иное отступление занимает больше места, чем важнейшая сцена.

Теперь о двух поправках, или, вернее, о двух сокращениях.

1. Речь Даниеля о рыбачках

Что ты видишь в ней хорошего? Она с начала до конца написана избитыми фразами и в высшей степени банальна по существу. Какой буржуа не думал и не говорил точно так же? Выхватываю первые попавшиеся мне при перелистывании этих неудачных страниц слова: "Железные когти нужды", "жаркое пламя" печи, "жалкие лохмотья"; время года, когда природа улыбается человеку, зрелище их труда, зрелище подобной бедности, "гармонические очертания его профиля (тип художника!)", непостижимая странность чувства, трогающего сердце; "самые несчастные несчастны не от работы!!!"; делая тяжкое усилие; лепта бедняка и т. д. и т. п. Омрачить образ, который будет жить и т. п. 3. ¦

Все это написано жалким языком, потому что пошло само содержание. Какова мысль, таков и стиль! Если тебе! нужно, чтобы Луиза волновалась, выказывала жалость, попытайся найти что-нибудь более захватывающее и изъ-' ясняйся покороче.

2. Невероятный доктор

Ах, ну и забавный же он! Где, черт возьми, ты видел таких докторов? Ты назовешь мне в ответ определенное имя, я знаю, кто твоя модель, она существует в действительности, не так ли? Но тут и кончается правда. Сельский врач подобного типа - да помилуйте! Доктор медицины в Трувиле! Доктор-умница, насмешник, филантроп, агроном, бежавший от городского шума! Это чистая фантазия, или я в этом ничего не смыслю. Во-первых, такого смертного никогда не существовало на свете, а во-вторых, никогда не существовало в деревне. Истинной правдой было бы, если бы этот твой врач, живя в данной среде, восхищался бы богатыми людьми, с которыми беседует, и держался их мнения. К тому же он слишком обходителен, слишком вежлив, он ходит на цыпочках по комнате больной (никогда я не замечал у этих господ такой предупредительности). В общем, он до крайности меня раздражает, этот твой доктор, этот вечный доктор всех романов и всех пьес. Для чего он нужен? Какой от него толк?

Как? Ты не чувствуешь, что с 181-й страницы все твои персонажи проворны, как носороги, что они говорят, чтобы ничего не сказать, и что все это слишком "с натуры"! "Ловлю вас на слове", "Дело не в этом", "Бедная мама! Как ее осаждают!", "Очень хорошо, спасибо, хватит", "Это не подлежит обсуждению", "Ни слова больше!"

А как несносна твоя Луиза! Ты ее портишь без всякого толку. Здесь она получается этаким пикантным синим чулком. Что за выражения: "Безотчетная грусть одиночества", "Обожаю тебя, как божественное откровение!" И с высоты эдаких ходулей мы срываемся в жалкую бер-кенаду 4.

О нет, все это нельзя признать удачным. Сравнение бога с собакой, или, вернее, собаки с богом, меня возмутило, а доктор (присутствовавший при этой знаменательной сцене) оказался, как видно, человеком весьма порядочным, раз он плакал вместе со всеми, слыша подобный рассказ.

Если ты дорожишь этой сценой, то всю ее надо переделать (Луиза-то нам ясна уже и так).

Возвращаюсь к пресловутому доктору (общение с которым испортило бедняжку Луизу). Он величает охотников "Немвродами"- это же чистейшей воды Прюдом! 5 "Невежественная толпа, ведущая растительную жизнь", "Жить здесь (в деревне) здоровее, чем в Париже". Твой доктор - осел. В деревне он найдет столько же болезней, что и в Париже (в Нормандии полно больных раком, следовало бы ему это знать). И он еще высмеивает салоны и клубы. Выражение "он обходит нивы, дабы понаблюдать за трудом землепашцев" несомненно удостоилось бы в коллеже похвального листа за французский слог, но не моему другу Фейдо пользоваться подобными оборотами. "Воспрещается облегчаться у этой стены" и т. п. Ты портишь свое здание, несчастный! Оскверняешь свой роман! Пачкаешь свое перо! Изображение сельского жителя - это из Делиля 6. Нет, честное слово, я исхожу "пеной бешенства"! "Вернуться под отчий кров", "звон сельского колокола" - ничего не пропущено, полный набор! Излияния нежных чувств следуют за рассуждениями об экономике. Вот бывшие слуги возвращаются с фабрики. Слуги у сельского врача! Если "граф был растроган", поистине он чувствительный человек!

Короче, весь этот пассаж я нахожу отвратительным. Ты потакаешь самым низкопробным склонностям умственных парвеню, этого гнусного племени так называемых мыслителей, филантропов, социалистов и т. д., молодчиков из "Сьекль" 7 и как их там еще.

Если ты хотел сделать своего доктора комическим персонажем (которому в дальнейшем должен противостоять Даниель), то это тебе удалось, но шутка слишком затянулась, и я не вижу, какой толк из этого может впоследствии выйти для Даниеля. Нам совершенно ни к чему знать мнения этого господина, в которых нет ничего смешного. Интерес вызывает только его история, так подумай же о твоих влюбленных.

Словом, молю на коленях, молитвенно сложив руки, заклинаю всем, что свято,- прояви героизм, убери эту главу!

Ты не то чтобы блуждаешь в потемках, нет! Ты попросту ослеп и не видишь уже кончика своего носа! И ты еще говоришь, это, мол, все ради того, чтобы тебя пере стали считать низменным реалистом? А я говорю тебе, что совершенно не понимаю этого аргумента и не могу пред ставить себе, чтобы спиритуализм в такой мере изобиловал общими местами.

Теперь, когда я кончил, подведу итог:
1. Прежде всего, все вышеуказанное выбрось вон.

2. Переделай, перетасуй или выкинь совсем (это было бы лучше всего) речь Даниеля о бедности. Что касается доктора, то я прошу у тебя его смерти как личного одолжения.

3. Пересмотри все диалоги, как я тебе рекомендовал.

4. Постарайся ускорить темп к концу второй части и во всей третьей, она самая слабая.

5. И обрати внимание на пометки, сдсланчые мною на полях, среди них есть и важные.

Последний совет:

Возьми наугад одну из тех страниц, которые я отметил как затянутые или плохо написанные, п прочитай ее независимо от остального, саму по себе, обращая внимание только на стиль. Затем, когда ты доведешь ее до наивозможного совершенства, посмотри, сочетается ли она с другими и нужна ли вообще. После каждой фразы спроси себя, каково ее содержание. Ты недостаточно усвоил аксиому: "Кто обуздывает себя, становится выше". Для тебя важен сюжет, но ты недостаточно внимательно оглядываешь все в целом; лестничные площадки в твоем доме слишком просторны, и их слишком много.

Ты стремишься изложить свои мысли, а вместо этого зачастую читаешь проповеди. И не говори, что делаешь это нарочно,- ты неправ, вот и все. Ты нарушаешь гармонию своей книги. Ты впадаешь в тот же грех, что и почти все французские писатели,- Жан-Жак, Жорж Санд. Ты погрешаешь против принципов, перестаешь видеть перед собой Прекрасное и вечную Истину. Постарайся, одним словом, научиться искусству приносить жертвы.

КОНЕЦ

Теперь вообрази себе на этой чистой странице все самые хвалебные слова, какие придут тебе в голову, подбавь ь ним мысленно фимиама и кинамона, и ты получишь только то, что тебе причитается 8.

Ты увидишь, твоя книжка - твой "Даниель" произведет фурор. И я вижу средство (я тебе его указал) довести ее до совершенства, слышишь! Не пренебрегай ничем, не спеши, провозись еще месяц, если нужно.

И поверь, сударь мой: для того, чтобы послать человеку таких вот восемь страниц, надо его любить и уважать - и его самого, и его творение.

370. ЭЖЕНУ ДЕЛАТТРУ. КРУАССЕ, 10 ЯНВАРЯ 1859.

Я не поблагодарил тебя за твою книжку раньше, потому что хотел прочесть ее еще раз '. При втором прочтении хорошее впечатление, сложившееся у меня вначале, подтвердилось. Но прежде всего благодарю тебя за любезности по моему адресу, ты ласков с друзьями, ты молодец!

Я нахожу, что введение написано превосходным стилем. Что до самого сочинения, то оно показалось мне продуманным, ясным, четким и увлекательным - качество, которое при таком сюжете, казалось бы, почти невозможно. Часть сюжетная умело спаяна с частью технической, в целом вещь, на мой взгляд, вполне удалась, и я был бы весьма удивлен, если бы эта книжка не пошла нарасхват. Мне особенно нравится, что в ней повсюду ощущаешь протест Индивидуума против монополии, против власти. (На свете в наше время так мало людей, любящих свободу.) Чувством справедливости пронизана каждая строчка, это вызывает симпатию к автору.

Вот в общей сложности то, что я думаю о твоей книге. Что касается деталей, то она вызывает множество мыслей. Пройдет несколько лет, и она окажется весьма любопытным источником исторических сведений. Из нее сделают вывод, что мы пребывали еще в состоянии полнейшего варварства; мы ходим на четвереньках и щиплем траву.

Общество - это настоящий лес Бонди 2. Кто-то сказал, что мы пляшем на вулкане, какое высокопарное сравнение! 3 Ничего подобного! Мы топчемся на прогнившей доске огромного нужника. Лично у меня человечество вызывает желание блевать, и надо было бы просто повеситься, если бы еще не встречались кое-где люди благородные духом, очищающие атмосферу. Намек на автора данной книги.

371. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, 11 ЯНВАРЯ 1859.

С удовольствием заметил, что вонь типографии начала шибать тебе в нос. На мой взгляд, это одно из самых мерзких человеческих изобретений. Я сопротивлялся до тридцати пяти лет, а марать бумагу начал с одиннадцати. Книга - вещь глубоко органическая, это частица нас самих. Мы вырываем у себя кишки и выкладываем их перед буржуа. Капли нашей крови проступают в начертаниях букв. Но как только они напечатаны - прости-прощай! Они становятся общим достоянием! Толпа топчет ногами наши тела!

372. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, 27 ЯНВАРЯ 1859.

Ты доставишь мне удовольствие, если впредь будешь писать книги безличные, взирая на свою цель издалека, и ты увидишь, как хорошо заговорят твои персонажи, едва лишь ты перестанешь говорить их устами. Ты ими слишком упиваешься. Вот и весь секрет '.

373. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, НАЧАЛО ФЕВРАЛЯ 1859.

В смысле сокращений ты показал себя молодцом и героем ', я убежден, что одна вычеркнутая ненужная строчка прибавит тебе десять читателей.

Ты пишешь, что нуждаешься в деньгах, несчастный! а я?.. Ну и ладно! Пусть лучше сгинут Соединенные Штаты, нежели принцип 2. Меня скорее увидят кучером фиакра, чем дождутся, чтобы я стал писать ради денег. В этом я клянусь торжественно и без малейшего усилия над собой.

374. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. КРУАССЕ, 18 ФЕВРАЛЯ 1859.

История этой вашей родственницы, молодой девушки, сошедшей с ума на религиозной почве,- история печальная, но довольно обычная. Надо обладать крепким характером, чтобы подняться на вершины мистицизма и не потерять голову. И, кроме того, все это, прежде всего у женщин, связано с проявлениями темперамента, осложняющими болезнь. Разве вы не видите, что все они влюблены в Адониса? Вечный супруг - вот кого они ищут. Аскетичные или чувственные, они мечтают о любви, о большой любви и, чтобы их излечить (хотя бы на время), нужна не идея, а дело, нужен мужчина, ребенок, любовник '. Это покажется вам циничным. Но ведь не я выдумал человеческую натуру. Я убежден, что самые безудержные материальные притязания бессознательно выражаются в порывах идеализма, так же как самые нечистые плотские вожделения бывают порождены чистым желанием невозможного, неземным устремлением к высшей радости. Впрочем, я не знаю (и никто не знает), что должны означать эти два слова: душа и тело, где кончается одно и начинается другое. Мы ощущаем в себе некие силы, и это все. Материализм и спиритуализм еще слишком сильно тяготеют над человеческим знанием, чтобы можно было беспристрастно изучать все эти феномены. Анатомия человеческого сердца еще не раскрыта. Как же вы хотите, чтобы его лечили? XIX-е столетие тем только и прославится, что оно положило начало этим исследованиям. Чувство истории люди в этом мире обрели совсем недавно. Они примутся изучать идеи так же, как изучают факты, и вскрывать верования, как живые организмы. Существует целая школа, покамест работающая в безвестности, и уж что-нибудь она создаст, в этом я уверен 2.

Читаете ли вы превосходные труды Ренана? Знакомы ли вам книги Ланфре, Мори? 3

Сам я, между прочим, вернулся в последнее время к тем психомедицинским штудиям, которые так захватили меня десять лет тому назад, когда я писал моего "Святого Антония" 4. В связи с "Саламбо" я занялся изучением истерии и умственных расстройств. Здесь предстоит открыть еще множество сокровищ. Но жизнь коротка, а Искусство обширно 5, и дается оно трудно, когда пишешь на языке обветшавшем, подточенном, ослабленном, на языке, который трещит у тебя под руками при малейшем нажиме. Каких только разочарований и тревог не приносит нам эта любовь к Прекрасному! К тому же я взялся за нечто неосуществимое. Все равно, если мне удастся разбудить воображение в нескольких благородных душах, я буду считать, что не потратил время даром. У меня сделана примерно четверть работы. Ее хватит еще на два года.

375. ШАРЛЮ БОДЛЕРУ. ФЕВРАЛЬ 1859

Спасибо за подарок, мой дорогой Бодлер '. Я был им одновременно восхищен и растроган.

Ваши три стихотворения с необычайной силой всколыхнули мои мечты. Время от времени я их перечитываю. Они постоянно лежат у меня на столе, как предметы роскоши, которые радуют глаз: "Альбатрос" мне представляется настоящим алмазом. Что до двух других вещиц, то мне бы не хватило бумаги, если бы я принялся говорить обо всех тех деталях, которые меня восхитили.

376. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. РУАН, 15 ИЮНЯ 1859.

Знаете ли вы романы Диккенса? Быть может, их реализм покажется вам немного вульгарным, но они брызжут талантом, истинным и мощным '.

377. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, 16 ИЮНЯ 1859.

Да, в противоположность достопочтенному д'Оревильи я нахожу, что речь теперь идет именно о лицемерии . Я испуган, потрясен, скандализован той сверхъестественной трусостью, которая руководит ныне людьми. До чего же они боятся себя скомпрометировать. Это уже нечто новое, во всяком случае, в такой степени. Жажда успеха, стремление преуспеть во что бы то ни стало, ради наживы, настолько развратила литературу, что люди от страха дуреют. При мысли о провале или хуле все они готовы тут же наложить в штаны. "Вам хорошо говорить, у вас ведь есть рента",- это просто удобная отговорка, которая относит мораль в разряд предметов роскоши. Прошли времена, когда писателей за их творения тащили в Бастилию. Теперь можно ее восстановить - сажать туда будет некого.

Все это мне пригодится. По мере того, как я углубляюсь в древний мир, меня все больше охватывает желание снова писать о современности, и мысленно я уже леплю множество всяких человечков.

Не думай больше о "Даниеле". С этим покончено. Будь уверен, его станут читать.

Когда ты заедешь в Круассе, прежде чем отправиться в Люшон (полагаю, это будет в начале июля), привези мне подробный план "Катрин". У меня есть кое-какие мысли о твоем стиле вообще и о твоей будущей книге в частности 2

Необходимо, чтобы она была совершенно безличной, и на сей раз - никакой предвзятой идеи, дружок, никаких разглагольствований, железный заслон, сударь мой! И не торопись! Не подгоняй себя! Отстранись от предмета своего изображения на сто лье и смотри на себя как на господа бога.

378. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, ИЮЛЬ 1859

Я еще более капризен, чем ты, и систематически отвергаю не только плохой язык, но и многое другое. Ибо я не верю, что можно сказать хорошо любую вещь. Бывают непригодные идеи (например, затасканные или плохие по самой своей сути), а поскольку стиль есть не что иное, как манера мыслить, то, если замысел у вас слаб, вам никогда ничего сильного не написать. Пример: я только что переделал у себя IV главу. Если разбирать фразу за фразой, то по сжатости и четкости это подвиг (так я считаю), однако это вовсе не мешает означенной главе быть убийственно скучной и казаться очень длинной и очень непонятной, ибо ее замысел, основа или план (сам не знаю что) имеют какой-то тайный порок, который я еще обнаружу. Стиль заключается настолько же в самих словах, насколько и в том, что стоит за словами. Это в равной степени и душа и тело произведения.

Сегодня вечером начну VI главу. Итак, сделана пока одна треть, притом я уверен, что уже в этой первой трети многое придется изменить.

И не подхватывай, о друг мой, то унылое нытье, которое мне так надоело: "Тебе хорошо, ты-то благодаря своей ренте можешь работать не спеша". Мои собратья без конца попрекают меня несколькими грошами дохода, которые разве что не дают мне умереть с голоду. Это ведь легче, чем подражать мне. На мой взгляд, жить надо так, как живу я: во-первых, три четверти года в деревне; во-вторых, без женщины (пункт довольно деликатный, но важный), без друга, без лошади, без собаки, короче, без каких-либо атрибутов человеческой жизни; в-третьих, все, что не касается моего произведения как такового, для меня не существует. Успех, время, деньги и печатание отодвинуты в самую глубь моего сознания, в туманные пределы, совершенно мне безразличные. Мне кажется невероятно глупым и недостойным (повторяю - недостойным), что все вы забиваете себе голову этой чепухой.

Нетерпение, с которым литераторы жаждут, чтобы их печатали, ставили на сцене, знали, хвалили, изумляет меня и кажется мне безумием. По-моему, это имеет такое же отношение к их прямому делу, как игра в домино или политика. Вот так.

Жить, как я, могут все. Работать неспешно и как мож| но лучше. Надо только освободиться от известных при! страстий и лишить себя некоторых удовольствий. Я чело! век отнюдь не добродетельный, но последовательный. И сколь ни велики мои потребности (о которых я даже не упоминаю), я скорее поступлю классным наставником в коллеж, чем позволю себе написать хоть несколько строк ради денег. Я мог бы стать богачом, но я все послал ко всем чертям и, словно бедуин, пребываю в своей пустыне и в своей гордыне. Так и растак всю эту суету, вот мой девиз, и я нежнейше тебя целую.

379. ПАУЛЕ САНДО. КРУАССЕ, 7 АВГУСТА 1859.

Вы спрашиваете, скоро ли я окончу свой роман. Увы, нет! У меня готова пока только треть. Работа над книгой] всегда была для меня возможностью жить особым образом,, переместиться в определенную среду. Я пишу, как другие играют на скрипке, лишь для собственного развлечения, и мне случается написать законченные куски, которые ничего не дают для произведения в целом, потом я вынужден их убирать. При подобной методе, да еще при трудном сюжете томик в сто страниц может потребовать десять лет труда. Такова правда, хотя и плачевная. Скоро уже три месяца, как я не сдвинулся с места. Я веду существование ровное, как мой письменный стол, и такое же неподвижное.

380. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. 21 АВГУСТА 1859

Ты, сдается мне, обожаешь матушку Санд. Лично ее я нахожу очаровательной женщиной. Что касается ее теорий, то не очень-то доверяешь им, читая ее творения. Две недели тому назад я перечитал "Лелию". Почитай-ка! Умоляю тебя, прочитай еще раз эту книгу! '

...Жить стало просто невмоготу! Коль скоро ты художник, твоя особа непременно должна служить предметом развлечения господ бакалейщиков, письмоводителей, таможенных чиновников, сапожников и им подобных. Находятся люди, которые сообщают им, брюнет ты или блондин, весельчак или меланхолик и сколько тебе минуло весен, любишь ли ты выпить или играть на гармонике. Я же, напротив того, полагаю, что писатель не должен оставлять по себе ничего, кроме своих сочинений. Жизнь его мало что значит. Прочь, не суйтесь в нее!

381. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, 30 АВГУСТА 1850.

Я продвигаюсь вперед не так быстро, как ты полагаешь, старина. Но понемногу начинаю видеть своих персонажей. Мне кажется, они уже перестали быть манекенами, нареченными тем или иным именем. Чтобы про персонаж из древних времен можно было сказать: "Он правдив",- его надо втройне наделить жизнью, ибо кто видел модель, тип? Надеюсь в течение месяца закончить VI главу, а до моего возвращения в Париж будет готова VII-я, это необходимо. Я разделался с V-й, выкинув два куска, они были превосходны, но замедляли действие. Я изменил также последовательность двух-трех абзацев, и, по-моему, сейчас все это держится. Короче, дела идут не так уж плохо.

382. ЭРНЕСТУ ФЕИДО. КРУАССЕ, КОНЕЦ СЕНТЯБРЯ 1859.

Какой человечище папаша Гюго! Какой поэт, черт бы его побрал! Я только что запоем прочел два его тома! Мне не хватает тебя! Не хватает Буйе! Не хватает умных слушателей! Меня распирает желание прогорланить три тысячи стихов, каких еще никто никогда не писал! Что там прогорланить - прореветь! Я себя не помню от восторга! Меня впору вязать!

383. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. КРУАССЕ, КОНЕЦ СЕНТЯБРЯ - 1" НАЧАЛО ОКТЯБРЯ 1859.

Читал ли ты "Легенду веков" папаши Гюго? Я нахожу эту вещь попросту грандиозной. Эта книжка меня здорово огорошила! Какой человечище! Никто еще не писал стихов, подобных его "Львам"! '

384. ПАУЛЕ САНДО. КРУАССЕ, 1 ОКТЯБРЯ 1859.

Я совершенно оглушен и ослеплен двумя новыми томами Гюго, которые только что кончил читать. Перед глазами у меня вертятся радужные круги, в ушах стоит рычание. Что за человек!

385. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. РУАН, 8 ОКТЯБРЯ 1859.

Только что вышла великолепная вещь: "Легенда веков" Гюго. Никогда еще этот грандиозный поэт не поднимался на такую высоту. Вам, любящей и чувствующей идеальное, я рекомендую прочитать истории о рыцарских подвигах, помещенные в первом томе '. Какой энтузиазм, какая сила и какой язык! Писать после такого человека - безнадежно. Читайте и упивайтесь, ибо это прекрасно и благотворно.

386. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, ПЕРВАЯ ПОЛОВИНА ОКТЯБРЯ 1859.

Твое письмо, мой бедный Фейдо, надорвало мне сердце! Что я могу тебе сказать? Какие банальные слова утешения? Я много думаю о тебе, вот и все. Неужели нет никакой надежды? Бедняжка! ' Это ужасно! Перед тобой будут представать превосходные картины, и ты сможешь делать превосходные наблюдения. Платить за них приходится дорого. Буржуа даже не догадываются, что мы отдаем им на съедение свое сердце. Порода гладиаторов не вымерла, каждый художник - гладиатор. Он развлекает публику своими предсмертными муками. Как ты, должно быть, измотан, сломлен, подавлен! Единственный способ не слишком страдать во время таких кризисов - это всемерно изучать себя, это вещь возможная, ибо ум наш приобретает тогда чрезвычайную остроту.

387. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. КРУАССЕ, 16 ИЛИ 17 ОКТЯБРЯ 1859.

На этой неделе я закончу шестую главу, останется еще восемь! Приятная перспектива! Знаешь ли ты, чем я главным образом занимаюсь? Пытками! Крепкие нервы должны быть у буржуа, чтобы он смог проглотить все то количество крови, кишок, проказы, диких зверей - и религии, которое я ему подношу. "У этой книги резкие и причудливые очертания" '.

388. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, НОЯБРЬ 1859.

А теперь поговорим о твоих делах. Так ли уж они безнадежны, как ты изображаешь? Навсегда ли, окончательно ли ты покидаешь биржу? Действительно ли она больше не может дать тебе средств к существованию? Если так, поищи себе что-нибудь в том же роде. Ты знаешь механику денег, так не изменяй им, даже если в настоящий момент они изменили тебе. Ибо в этой сфере ты всегда находил способ выйти из затруднения. Что касается литературы, то я полагаю, она могла бы дать тебе достаточный доход, но (а это серьезное "но") лишь в том случае, если бы ты стал работать торопливо, с коммерческой хваткой, в результате чего скоро утратил бы свой талант. От этого гибли даже самые сильные. Искусство - роскошь, для него нужны чистые и спокойные руки. Сначала делаешь одну маленькую уступку, потом две, потом двадцать. Долгое время не отдаешь себе отчета в своем падении. Потом окончательно плюешь на все. И превращаешься в полного идиота или близкого к этому. Ты не родился журналистом, слава богу! А потому, умоляю тебя, продолжай жить так, как жил до сих пор.

389. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. 12 ИЛИ 15 НОЯБРЯ 1859.

В том же номере "Ревю эропеен" я прочел разносную статью о Ренане, которая меня возмутила '. В каком дерьме мы барахтаемся, боже ты мой!

Именно из ненависти ко всему этому, именно чтобы убежать от всех тех гнусностей, которые люди делают, говорят и думают, в отчаянии ищу я прибежище в древности. Я погружаюсь в античность, как другие напиваются вином. "Карфаген" движется неплохо, хотя и медленно. Но, по крайней мере, теперь я его вижу. Мне кажется, я приближаюсь к реальности. Но что касается исполнения, то можно сойти с ума!

390. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, НОЯБРЬ, 1859.

Хоть я и не слишком большой поклонник достославного Мюссе, он от того не перестанет быть очаровательным молодым человеком, и у него были прекрасные взлеты. Однако, чтобы создать настоящее произведение, у сего дворянина была слишком чахлая грудь... Но не надо забывать, что он был очень оригинален (в свое время) и написал восхитительные маленькие вещицы. А насчет того, чтобы ходить в мэтрах - до этого ему далеко.

Мне он неприятен потому, что он разрабатывал и возвел в высший принцип "поэзию сердца" ' (двойной фарс на потребу импотентов и шарлатанов). Вот уж кто мало был склонен к критическим суждениям! Мне кажется, он смотрел на человечество глазами сентиментального парикмахера! 2 Вечно "его бедное сердце", вечно слезы! Полагаю, впрочем, что тетушка Коле изобразила его достаточно верно 3, и теперь легче будет его понять. Заметил ли ты это его любование дворянством, эти вечные балы в посольствах. Нечего сказать, хорош он был - вынося в высший свет свою скорбь, словно редкостное украшение, дабы поразить всех этих господ и дам!

Что касается меня, не думай, будто сия книга меня разозлила (я слишком давно знаю цену ее автору!), признаюсь тебе даже, что я столь испорчен, столь заносчив, а может быть, столь добродетелен, что она меня безмерно позабавила.

391. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, 29 30 НОЯБРЯ 1859.

Надо быть совершенно сумасшедшим, чтобы затевать подобные книги! В каждой строчке, в каждом слове я преодолеваю немыслимые трудности, за что мне никто не скажет "спасибо", и, быть может, правы будут люди, не благодаря меня. Ибо, если мой метод неверен, книга будет загублена.

Иногда я чувствую себя измотанным и усталым до мозга костей и с нетерпением призываю смерть, чтобы она положила конец всем этим терзаниям. Потом все потихоньку начинается сызнова. Вновь я увлекаюсь и вновь впадаю в уныние, и так все время!

Те, кто будет читать "Саламбо", не станут, надеюсь, думать об авторе. Мало кто догадается, какая печаль должна была овладеть человеком, чтобы он принялся воскрешать Карфаген! Это Фиваида, в которую загнало меня отвращение к современной жизни '.

...Прочел сегодня вечером "Женщину" папаши Миш-ле 2. Вот старый болтун! Право, он злоупотребляет многословием. Не кажется ли тебе, что, в сущности, он завидует Бальзаку?

...Удивительное дело, до чего меня увлекают занятия медициной (это сейчас носится в воздухе). Мне хочется анатомировать трупы. Будь я на десять лет моложе, я бы за это принялся. В Руане есть один влиятельный человек, главный врач больницы для умалишенных, который читает близким друзьям очень любопытный курс об истерии, о нимфомании и т. п. У меня нет времени туда ходить, а я уже давно обдумываю роман о безумии, или скорее о том, каким образом сходят с ума! 3 Меня бесит, что я пишу так медленно, копаюсь во всякого рода литературе, вожусь с поправками. Жизнь коротка, а Искусство обширно! 4 Ну, а зачем? Ничего не поделаешь, "надо возделывать свой сад" 5. Накануне своей смерти Сократ попросил в тюрьме какого-то музыканта научить его играть на лире одну мелодию. "Зачем,- спросил тот,- ведь завтра ты умрешь?" - "Затем, чтобы выучить ее, пока я еще не умер",- ответствовал Сократ 6. Вот одно из высших проявлений стойкости духа, какие мне известны, и я предпо-. чел бы быть тем, кто сказал такие слова, нежели тем, кто," взял Севастополь 7.

392. АМЕЛИ БОСКЕ. НОЯБРЬ-ДЕКАБРЬ 1859

Я робок, как подросток, и способен хранить у себя в ящиках увядшие букеты. В юности я любил, любил безмерно, безответно, глубоко, молчаливо. Ночи, проведенные в созерцании луны, планы похищения и путешествия в Италию, мечты о славе ради нее, муки душевные и телесные, спазмы от запаха ее плеча, внезапная бледность от одного ее взгляда - все это я знавал, и знавал очень хорошо. В сердце каждого из нас есть королевский покой, я замуровал его, но он не разрушен.

393. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. КРУАССЕ, 25 ДЕКАБРЯ 1859.

Вы мне пишете о разочарованиях в сей жизни. О людях, прежде любимых, которые больше не любят вас или которых больше не любите вы, что еще печальней! В юности у меня были сильные привязанности! Я очень любил нескольких друзей, и все они постепенно (сами того не подозревая), как говорится, бросили меня на произвол судьбы. Одни женились, другие предались осуществлению своих честолюбивых планов и так далее! В тридцать пять лет (а мне тридцать восемь) чувствуешь себя вдовцом - ты похоронил свою молодость и уже оглядываешься на нее и смотришь на нее как на историю. Что касается любви, то это так называемое высшее счастье всегда приносило мне лишь треволнения, бури и отчаяние! Женщина кажется мне чем-то непостижимым. Чем больше я ее изучаю, тем меньше могу понять. Я всегда старался держаться от женщин как можно дальше. Это пропасть, которая притягивает к себе и внушает мне страх! Кстати, я полагаю, что одна из причин моральной слабости XIX века кроется в чрезмерной поэтизации женщины. Поэтому догмат о непорочном зачатии представляется мне гениальным политическим ходом церкви. Он сформулировал и обратил в ничто все запросы современных женщин. Не существует писателя, который не прославлял бы мать, жену или любовницу. Целое поколение, охваченное скорбью, исходит слезами на коленях у женщины, как больное дитя. Трудно представить себе меру слабости мужчин перед женщинами! '

И вот, для того чтобы не жить, я в отчаянии погружаюсь в Искусство и опьяняюсь чернилами, как другие вином. Но писать так трудно, что иногда я бываю совершенно разбит.

...Полагаю, что все ваши моральные страдания проистекают главным образом из вашей привычки всегда и во всем искать причины. Надо принимать все, как есть, и примириться с невозможностью делать выводы. Заметьте, что науки начали развиваться лишь с того момента, как оставили мысль о причине. В средние века люди без конца пытались доискаться, что такое субстанция, бог, движение, бесконечность, и ничего не нашли, потому что были корыстны, эгоистичны, практичны в своих поисках истины. (Это должно послужить уроком для отдельных личностей.) "В чем твой долг? Делать то, что требует от тебя-сегодняшний день". Это изречение Гете 2. Наш долг состоит в том, чтобы жить (жить достойно - это само собой разумеется), и только. Да, я не знаю ничего более достойного, чем жадное созерцание всего того, что есть в мире. Наука со временем станет верой, в этом я убежден. Но для этого надо бросить старые схоластические привычки: перестать разделять форму и содержание, душу и тело, это ни к чему не приводит - во Вселенной есть только факты и совокупности их. Мы только что появились на свет. Хоть у нас есть воздушные шары, мы еще ходим на четвереньках и щиплем траву. Одним бесконечность представляется голубой, другим - черной. Разве тот образ бога, который создает католицизм, не есть образ восточного монарха в окружении своего двора? Религиозная мысль отстала на несколько веков 3. Так же и все прочее.

Придет время, когда люди перестанут искать счастье - это не будет прогрессом, но человечество станет спокойней.

Знаете, что вам еще вредит? То, что вы поглощены тысячью побочных мелочей. Вы делаете с вашей жизнью то же, что я в своих сочинениях. Пренебрегаете передним планом ради заднего, это неразумно.

394. МОРИСУ ШЛЕЗИНГЕРУ. ОКОЛО 25 ДЕКАБРЯ 1859.

Через два дня я возвращаюсь на бульвар Тампль '. Наверно, найду Париж таким же или еще более глупым, нежели я его оставил. Пошлость растет по мере расширения улиц, кретинизм поднимается до уровня лепных карнизов. Вы даже не представляете себе, до чего мы дошли. Особенно безгранично лицемерие добродетели, честности у нас не больше, чем у ворья.

К нынешнему Новому году я не успею закончить свою книгу о Карфагене. Я пишу очень медленно, потому что работа над книгой для меня - особый способ жить. Ради какого-нибудь слова или какой-нибудь мысли я произвожу целые изыскания, предаюсь размышлениям, впадаю в бесконечные мечтания, и потом наш век столь жалок, что я с наслаждением погружаюсь в древний мир. Таким способом я очищаюсь от современности.

395. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. 1859-1860

Меня возмущает та манера, с какою говорят о боге все религии,- с какой уверенностью, легкостью, фамильяр! ностью они с ним обращаются. Особенно раздражают мен/ священники, у которых имя его всегда на устах. OJ словно то и дело чихают словами: "благость господня"! "гнев господень", "оскорбить господа". Этим они прирав] нивают бога к человеку и, хуже того, к буржуа.

396. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. 1859-1860

А ведь так легко веровать, как простой угольщик, восхищаться тем, что достойно восхищения, смеяться над тем, что смешно, испытывать омерзение перед всем уродливым, лживым, мутным, одним словом, быть человечным, я даже не говорю "гуманным", читать труды по истории и греться на солнышке! Как мало надо, чтобы заполнить душу человека! Заранее жду возражений, вижу, как высовываются один за другим все те, кто воспевал несовершенство земной жизни, ничтожество науки, естественную хрупкость человеческих привязанностей. Но уверены ли вы в том, что знаете жизнь? Проникли ли вы в глубины науки? Не слишком ли вы слабы для любви? Не будем винить алкоголь, а только наш желудок и нашу невоздержанность. Кто из нас постоянно стремится приблизиться к богу без надежды на вознаграждение, без личной корысти, без ожидания прибыли? Кто трудится ради того, чтобы стать выше ц лучше, чтобы любить сильнее, чтобы более напряженно чувствовать, чтобы больше понимать?..

397. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. 1859-1860(7)

Вы прекрасно знаете, что я отнюдь не разделяю вашего мнения о личности Вольтера. Для меня это святой! Зачем же упрямо видеть шута в человеке, который был фанатиком? Де Местр сказал о нем в своем "Трактате о жертвоприношениях": "В саду разума не осталось цветка, которого не изгадила бы эта гусеница" '. Я никогда не прощу де Местру этой фразы, так же как не прощу Стендалю, Вейо, Прудону их суждений2. Они люди одной породы - капризные и антиартистичные. Темперамент играет немалую роль в наших литературных вкусах. Да, я настолько же люблю великого Вольтера, насколько не терплю великого Руссо 3, меня огорчает различие наших оценок. Удивляюсь, как вас не восхитил великий трепет этого сердца, всколыхнувший весь мир. Разве можно добиться подобного результата, не будучи искренним? В вашем суждении чувствуется школа XVIII века, видевшего в религиозной экзальтации притворство церковников. Преклоним колена пред всеми алтарями. Короче говоря, этот человек представляется мне пылким, одержимым, убежденным, превосходнейшим. Его клич "Раздавите гадину" 4 производит на меня впечатление призыва к крестовому походу. Его ум был осадной машиной. И что побуждает меня любить его еще нежнее, так это отвращение, которое внушают мне вольтерьянцы - люди, смеющиеся над всем великим. А он разве смеялся? Он скрежетал зубами!

398. ЛУИ БУЙЕ. ПАРИЖ, 16 МАРТА 1860

Никогда! Никогда! Никогда! Тебе готовят провал, и нешуточный. Христом богом или, скорее, всеми нами, старина, заклинаю тебя, не делай этого! ' Это никак, никак невозможно.

...По-моему, это будет гнусность политическая и литературное свинство.

399. ЛУИ БУЙЕ. ПАРИЖ, 16 МАРТА 1860

Это вовсе не способ попасть во Французский театр. Напротив. Какое значение это может иметь для сосьете-ров? Идею Тьерри, официального чиновника, я понимаю, и на его месте поступил бы точно так же. Но, приняв его предложение ', ты унизишь себя и - скажем грубо - опозоришься. Ты утратишь свою репутацию "чистого поэта", независимого человека. Будешь занесен в списки, завербован, пойман. Никакой политики, черт бы ее побрал! Это приносит несчастье, и это нечистоплотно. "Пусть лучше сгинут Соединенные Штаты, нежели принцип!" 2 Сделав одну уступку, ты будешь вынужден сделать вторую и т. д. Погляди на беднягу Too 3. К тому же за это так мало платят, а если бы даже и платили - нет! Не будем больше об этом говорить.

400. ЭДМОНУ И ЖЮЛЮ ДЕ ГОНКУРАМ. КРУАССЕ, МАЙ 1860.

Я должен сказать вам, какое удовольствие доставило мне чтение ваших двух томов '. Я нахожу их очаровательными, полными новых подробностей и написанными превосходным стилем - очень напряженным и вместе с тем очень возвышенным. Мне кажется, это - подлинная история, притом своеобразно поданная.

Везде сквозь тело просвечивает душа; обилие деталей не заслоняет психологической стороны повествования. Мораль кроется в самих фактах, а не преподносится в напыщенных словах и отступлениях! Книга полна жизни - заслуга редкая.

401. ШАРЛЮ БОДЛЕРУ. КРУАССЕ, 25 ИЮНЯ 1860.

Вы очень любезны, дорогой Бодлер, что послали мне такую книгу, мне нравится в ней все - замысел, стиль, даже бумага '.

Я прочел ее очень внимательно. Прежде всего должен поблагодарить вас за то, что вы познакомили меня с таким очаровательным человеком, как достопочтенный Де Куинси! 2 Как не полюбить его!

Но вот вам (чтобы сразу покончить со всеми "но") мое единственное замечание.

Мне кажется, что в сочинении, трактующем тему с такой основательностью, в труде, который знаменует собой начало целой науки, в книге, полной непосредственных наблюдений и логических выводов, вы слишком настойчиво и несколько раз говорите о "Духе зла" 3. То и дело шибает в нос католицизмом. Я предпочел бы, чтобы вы не осуждали гашиш, опиум, излишества плоти,- понимаете ли вы, к чему это со временем приведет?

Но учтите, что это мое личное мнение, и я не придаю ему особого значения. Я не признаю за критикой права подменять мысль автора своей собственной. Быть может, то, что я порицаю в вашей книге, как раз и составляет ее оригинальность и своеобразие вашего таланта? Не быть похожим на соседа - в этом все дело.

Теперь, когда я признался вам в том, что для меня здесь неприемлемо, мне едва ли удастся выразить в полной мере, каким превосходным от начала до конца нахожу я ваше творение, его стиль - очень высокий, очень крепкий и очень отшлифованный.

...Вы нашли способ быть классичным, оставаясь при этом тем трансцендентальным романти-ком, которого мы в вас любим.

...С нетерпением жду новых Цветов зла 4, здесь мое замечание было бы неуместным, ибо поэт имеет полное право верить во все, что хочет. Ну, а Ученый!

Может быть, я говорю глупости? Мне все же кажется, что я говорю дело. Мы еще потолкуем об этом. Как много вы работаете и как хорошо!

402. ЭДМОНУ И ЖЮЛЮ ДЕ ГОНКУРАМ. КРУАССЕ, 3 ИЮЛЯ 1860.

Поскольку вы беспокоитесь о "Карфагене", вот что я могу вам сказать по этому поводу:

Кажется, глаза у меня алчут большего, чем может вместить желудок! Реальность в подобном сюжете - вещь почти неосуществимая '. Остается одно - писать по-этически 2, но тогда рискуешь скатиться к старым басням, известным, начиная с "Телемака" и вплоть до "Мучеников" 3. Не говорю уже об археологических изысканиях - они не должны чувствоваться, и о подобающем языке - он почти невозможен. Чтобы быть правдивым, пришлось бы говорить непонятно, по-тарабарски, и начинить книгу примечаниями, если же хочешь соблюсти литературный французский слог, впадаешь в банальность4. "Проблема!" - как сказал бы папаша Гюго.

Несмотря на все это, продолжаю работать, снедаемый тревогой и сомнениями. Меня утешает только, что я пытаюсь создать нечто достойное уважения. Вот и все.

На сей раз я буду смело нести знамя Доктрины 5, ручаюсь вам! Ибо книга эта ничего не доказывает, ничего не утверждает, она не историческая, не сатирическая, не юмористическая. Но при всем том она может оказаться просто глупой.

Начинаю главу VIII, а после нее останутся еще семь! Кончу не раньше, чем через полтора года.

Я отнюдь не из простой вежливости поздравил вас с вашей последней книгой и жанром, который вы себе избрали 6. Я безумно люблю историю. Мертвые прельщают меня больше, чем живые! Откуда это влечение к прошлому? Зачем вы заставили меня влюбиться в любовниц Людовика XV? Впрочем, такая любовь для человечества вещь совершенно новая. Чувство истории возникло совсем недавно, и, быть может, это лучшее, что есть в XIX веке.

Что вы намерены делать теперь? Что касается меня, то я с головой ушел в Каббалу, Мишну 7, в военное искусство древних и т. д. (масса литературы, которая мне ничего не дает, но я все же изучаю ее - из чрезмерной добросовестности, а отчасти для развлечения). Прихожу в отчаяние от ассонансов, которые нахожу в своей прозе...

403. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, 4 ИЮЛЯ 1860.

Рассказ о древней битве, описание ее - задача совсем не пустячная, ибо скатываешься к извечной эпической битве, которую в соответствии с переводами Гомера изображали все "благородные" писатели.

404. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, 3 АВГУСТА 1860.

Что же до литературных новостей, то я знаю лишь оДну, и она тебя порадует. Пьеса академика Понсара позорно провалилась, провалилась, как бывало встарь, классически, с треском '. Это само по себе приятно. Но публика так ее освистала, что я задаюсь вопросом: не служит ли это ему к чести; подозреваю, что эта его пьеса стоит больше, чем предыдущие.

405. АМЕДЕЮ ПОМЬЕ. КРУАССЕ, 8 СЕНТЯБРЯ 1860.

Больше других мне нравятся те произведения искусства, где искусство прямо заявляет о себе. В живописи я люблю Живопись; в стихе - Стих.

406. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ. 21 ОКТЯБРЯ 1860.

' Поскольку ты спрашиваешь меня о "Саламбо", вот чего я достиг. Я только что закончил IX главу и готовлюсь взяться за Х-ую и XI-ую, которые напишу зимой, здесь, один в берлоге, как медведь.

В настоящее время я обложился книгами и пожираю их с жадностью. Вот уже три года я только и делаю, что напичкиваюсь латынью (попутно я продолжаю свои штудии по истории христианства) '. Что касается карфагенян, то я искренне считаю, что исчерпал весь материал. Я без труда могу присовокупить к моему роману весьма объемистый том критики с обилием цитат. Вот, например, не далее как сегодня один пассаж из Цицерона подсказал мне такой облик Танит 2, которого я нигде не видел, и так далее и тому подобное. Я становлюсь все ученее и все печальней! Да, я веду распроклятый образ жизни, а родился с такими аппетитами! Но распроклятая литература все их у меня отбила.

Занимаюсь тем, что кладу себе на пустой живот камни, чтобы заглушить чувство голода. Иногда меня это злит.

Что же касается перебеленной рукописи (поскольку уже можно так ее назвать), то я, положа руку на сердце, не знаю, что и думать. Боюсь, что впадаю в повторение одних и тех же эффектов, копаюсь в одних и тех же вещах. Мне кажется, что фразы у меня все на один манер и можно сдохнуть от скуки. Тем не менее воля моя не ослабевает, и общий фон становится занятным. Люди уже начали друг друга съедать 3. Но представь себе мое беспокойство, я ведь готовлю событие, решающее событие всей книги. Надо, чтобы это было одновременно гнусно, целомудренно, наивно и реалистично. Подобного варева еще не видывали, ну так пусть увидят.

407. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. 1860

Я мало верю в то, что называют славой, и тем не менее убиваюсь ради нее. Искусство временами повергает меня в такое отчаяние, что хочется выть, в смертельную усталость, я чувствую себя изможденным, словно перетаскал на спине целые горы. Когда-нибудь я подохну между двумя грамматическими периодами.

Вас удивляет мой антирелигиозный пыл, вот его непосредственная причина: в своих занятиях я все время имею дело с Библией, а в Библии - с нынешним богом, богом католиков, который все больше и больше раздражает меня своей узостью, ограниченностью, своим восточным, монархическим деспотизмом. Это какой-то Людовик XIV,J какой-то султан, какой-то человечишка, представляю-1 щийся мне, в итоге, весьма ничтожным, и это представле-| ние делает меня ярым безбожником... Истина существует! не для того, чтобы кого-то утешать, как ломтик хлеба! с вареньем, который дают плачущему ребенку. Ее надо! искать, вот и все, отстраняя от себя то, что не имеет к ней\ отношения. Я негодую умом и сердцем, когда вижу у людей, даже у людей ученых, столько трусливой и улыбчивой снисходительности к идеям, в которые они не верят. В тот день, когда Тридентский собор принял решение не зани-1 маться больше вопросом благодати, христианство начало! свое движение к самоубийству, оно само себя приговорило, ¦ отступив перед философией '.

408. ЭЖЕНУ КРЕПЕ. КРУАССЕ, 1860

Мне в самом деле совершенно нечего вам дать, нет ничего подходящего.

Мое путешествие в Бретань отдает старьем '.

Что касается "Святого Антония", то отдельные отрывки из него в 1857 году были опубликованы в "Артргсте". Я предполагаю (как только закончу книгу, над которой работаю сейчас) вернуться к этому сочинению, чтобы сделать его более понятным и живым 2. Но сейчас я весь поглощен большим романом. Мне надо сначала от него освободиться!

409. М-ЛЬ ЛЕРУАИЕ ДЕ ШАНТЕПИ. КРУАССЕ, 15 ЯНВАРЯ 1861.

Все-таки вам надо интересоваться жизнью: memento vivere. Вот девиз, который был начертан на часах великого Гете, как бы напоминая ему, что глаза его всегда должны оставаться открытыми для дел здешнего мира. Это зрелище достаточно величественное для того, чтобы наполнить собой человеческие души. Но жизнь требует сил и труда. Читайте историю, интересуйтесь ушедшими поколениями - вот средство быть снисходительней к живущим и меньше страдать.

410. ЖЮЛЮ МИШЛЕ. КРУАССЕ, 26 ЯНВАРЯ 1861.

Как мне благодарить вас, милостивый государь и дорогой мэтр, за присланную вами книгу? ' Как описать восторг, который вызвало у меня ее чтение?

Однако сначала позвольте мне немного поговорить о вас, это мое давнишнее желание, и коль скоро представился случай, я хочу им воспользоваться.

Есть гении, которыми восхищаются не любя, есть и такие, что нравятся, не вызывая уважения к себе; но тех, кто воздействует на нас сразу со всех сторон, тех, что словно созданы по нашему нраву, мы нежно любим. Мы упиваемся ими! Они дают нам пищу и помогают жить.

В коллеже я с жадностью поглощал вашу "Историю Рима", первые тома "Истории Франции", "Мемуары Лютера", "Введение" 2 - все, что выходило из-под вашего пера, поглощал с почти чувственным удовольствием, так живо это было написано и так глубоко. Эти страницы (я невольно запоминал их наизусть) потоком обрушивали на меня все, что я тщетно искал у других,- поэзию и действительность, краски и формы, факты и грезы, то были для меня не книги, то был целый мир.

Сколько раз с тех пор, в самых разных местах, я читад себе вслух (в одиночестве, чтобы насладиться стилем); "Хотел бы я в ту минуту видеть бледное лицо Цезаря. ", "Там, где тигр на берегу реки подстерегает гиппопотама" и т. д. и т. п.! Некоторые ваши выражения преследовд-щ меня, как, например' "ожиревшие в безнаказанности греха" и т п.

Когда я повзрослел, мое восхищение обрело систему, я следил за всем, что выходило из-под вашего пера, от книги к книге, от тома к тому,- "Народ", "Революция", "Насекомое", "Любовь", "Женщина" и т. д. 3,- все более и более поражаясь огромному и неизменно нарастающему сочувствию к предмету, необычайному умению расцветить одним словом целую эпоху, замечательному чутью истинного, распространяющемуся на вещи и на людей и пронизывающему их насквозь, до последней жилки.

Именно этот дар, сударь, в числе прочих, делает вас мастером, и великим мастером. Впредь нельзя будет писать о чем бы то ни было, не чувствуя любви к тому, о чем пишешь. Вы привнесли в критику любовь, это плодотворно.

Я родился при больнице и прожил там четверть века 4, быть может, это помогло мне во многом лучше понять вас, не только с точки зрения литературной. И, если употребить народное выражение, которое вам будет понятно, я люблю вас потому, что вы славный человек, вы обладаете Добротой (четвертой из Граций) и в то же время, более чем кто-либо другой, неотразимой привлекательностью Сильных, тем несказанным обаянием, которое проявляется от избытка Мощи.

А вот вы проникаете в глубь Природы, и биением вашего сердца трепещут стихии. Что за дивная книга "Море"! Сначала я прочел ее единым духом, йотом два раза перечитал, и она надолго стала моей настольной книгой.

...Кажется, будто облетел мир на крыльях кондора или возвратился из путешествия в подводные леса; слышишь шуршанье песка, соленая вода хлещет тебе в лицо, и чувствуешь, как покачивает тебя на волнах.

А что не так величественно, то полно глубокого очарования, как, например, небольшой роман о даме на морских купаньях, такой изящный и правдивый. Описание идиотов на пакетботе из Оифлера воскресило во мне личные впечатления, ибо подобные люди и меня тоже заставили страдать! 5 Они выжили меня из Трувиля, где я десять лет подряд проводил осень 6. Я жил тогда на берегу дикарем, бродил босиком по песку. И вот в одном место вашей книги \iiie вновь засветило солнце моей юности.

Но это не важно! Даже в дни, когда чувствуешь себя подавленным, в одну из тяжких минут, когда руки опускаются от усталости, когда ощущаешь себя беспомощным, печальным, измотанным, сумрачным, как туман, si холодным, как ломкая льдина, все же благословляешь ,кизнь, если доведется тебе встретить сочувствие, подобное вашему, книгу, подобную "Морю". Все тогда забываешь, и от такого высокого наслаждения, наверно, кое-что остается - свежая сила, прилив неистощимой шергии.

411. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, 26 ИЛИ 28 ЯНВАРЯ 1861.

За шесть недель я написал главу, это совсем не плохо д 1я такого ленивца, как я. Надеюсь до середины марта основательно продвинуться в следующей, XI главе, после чего мне останется написать четыре - как еще долго! Ежедневно на склоне дня читаю Вергилия и млею от его стиля и точности выражения

412. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, КОНЕЦ ФЕВРАЛЯ 1861.

Лебедь из Камбре по-прежнему меня возмущает. Делаю замечания к "Телемаку"- и подумать только, что эту вещь до сих пор считают хорошо написанной! ' Но ведь это глупо, глупо и фальшиво со всех точек зрения! Я переме жаю чтение этой поэмы чтением "Энеиды", которой восхищаюсь, как старый профессор риторики. Что за удивительный мир! И как благотворно действует античное искусство!

...Я осуждаю тебя за то, что ты внес в свою пьесу изменения только оттого, что Мирес угодил за решетку,- тем хуже для него! 2 Со стороны г-на Фейдо это и прекрасно и рыцарственно. Однако, если пассаж этот сам по себе хорош, он (означенный Фейдо) совершил глупость Остается выяснить, стоило ли тебе делать этот злободневный намек. Своих персонажей следует всегда поднимать до уровня типа, рисовать непреходящее, стараться писать для вечности.

413. ЖЮЛЮ МИШЛЕ. КРУАССЕ, 6 ИЮНЯ 1861

Прибыв сюда, дорогой мэтр, я сразу набросился на ва шу книгу ' и пишу вам торопливо, взволнованный, ошеломленный первым знакомством с ней.

Я нахожу эту книгу удивительно суровой, спокойной и правдивой! Это настоящая история, если таковая существует, история в самом высоком смысле слова.

Не бойтесь, что величавость формы и отсутствие едкости мешают выводам и вредят общей цели: во всем чувствуется научность, и это внушает большое уважение.

Вы повествуете одновременно о том, что было, и о том, что есть (а быть может, увы! еще долго и будет!), вы создали вечный образ священнослужителя.

Мне живо помнятся страницы этой книги, такие чарующие и такие насыщенные. Каждая строка будит мысль. Когда читаешь вас, хочется писать самому.

Я не знаю ничего более увлекательного, более глубокого, нежели первая часть - история духовного наставничества в XVII веке. Так и видишь, так и узнаешь, так и чувствуешь за всем этим иезуита! И вы заканчиваете рассуждением, которое содержит целую эстетику, а именно - рассуждением о никчемности их искусства! Да, дорогой мэтр, вы правы! Муза испытывает ужас перед всем мелким и фальшивым. Вот почему она любит вас.

Что касается следующих частей, то в них вы показываете современную жизнь в ее самых интимных, самых темных областях, читая, то и дело твердишь себе: "да, это так!" и восхищаешься проникновенностью вашего взгляда и силою изображения. Глава о молодом исповеднике, по-моему, стоит больше, чем весь "Жослен" 2.

А какая развязка - это отчаяние при обладании, эта невозможность любви в любви!

И потом, какие чудеса анализа и стиля являют ваши очерки о замкнутом мире женщины, о благочестивом молодом человеке, о матери и т. д. Последняя страница растрогала меня до слез.

В настоящее время не найдешь человека, который мог бы обойтись без вас, избежать влияния вашего гения, не заразиться вашими мыслями. О вас можно также сказать: Fons omnium [Источник всего (лат.)].

Великий Вольтер самые маленькие свои записочки подписывал: "Разд. гад." 3. Я не имею никакого права повторять эту формулу. Было бы смешно с моей стороны поощрять вас, но я жму вашу руку с ненавистью к "анти-физису" 4.

414. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, 19 ИЮНЯ 1861.

Непохоже, старина Фейдо, чтобы ты особенно радовался? И я тебя понимаю! Жизнь терпима только благодаря литературной горячке. Но горячка эта - перемежающаяся, а в промежутках мы изнываем от тоски.

Я приветствую твою идею сделать пьесу из своей книги об Алжире '. Почему только ты намерен писать ее "в мягких тонах"? Напротив того, будем свирепы! Сбрызнем горькой водкой этот век подслащенной водицы. Утопим буржуа в гроге крепостью в одиннадцать тысяч градусов, и пусть ему жжет глотку, пусть он рычит от боли! Может быть, таким способом мы его расшевелим? Делая уступки, сдерживая себя, подслащивая свои вещи, одним словом, стараясь понравиться, ты ничего не выиграешь. Сколько бы ты ни старался, дружище, рано или поздно ты взбунтуешься против этого. Благодарение богу, что ты таков!

Впрочем, раз у тебя есть замысел, осуществи его. Но знай: в твоей последней пьесе определенных господ шокировало как раз то, что было в ней самого лучшего и самобытного. Об углы всегда стукаются. Понаделай шариков из сала или тартинок с растопленным маслом, и их проглотят, приговаривая: "Какая прелесть!"

Что до меня, то, проведя неделю в Трувиле, в четверг вечером я вернулся сюда и опять работаю, скорее ожесточенно, нежели успешно, уйдя с головой в один ужасный эпизод, место третьестепенной важности, которое, даже вполне удавшись, способно дать лишь посредственный эффект. А если я его провалю, то книгу можно будет выбросить к черту. После этой у меня останутся еще две большие заключительные главы. Думаю, что кончу только в самом конце нынешнего года. Но если даже придется просидеть над этой книгой еще десять лет, все равно я вернусь в Париж не прежде, чем закончу "Саламбо"! Такую я дал себе клятву. Вот, старина, все, что я имею тебе сказать.

415. ЭДМОНУ И ЖЮЛЮ ДЕ ГОНКУРАМ. КРУАССЕ, 8 ИЮЛЯ 1861.

Получив вашу книжку сегодня в одиннадцать утра,( к пяти вечера я ее уже проглотил '.

Сначала, на первых страницах, я еще находил, к чему придраться,- к повторению, по два-три раза, одного и того же слова, например, слова "кровать". Потом вещь захватила меня, увлекла. Я прочел ее запоем и временами) "раскисал", как простой буржуа.

Я нахожу, что вы превзошли других "литераторов" по качеству рассказа, логике фактов, связности целого, у вас нет ни отступлений, ни повторов - вещь редкая и превосходная.

Детство Филомены, ее жизнь в монастыре - вся III глава меня ошеломила. Это очень правдиво, очень тонко' и очень глубоко. Я уверен - в этом описании узнают себя многие женщины. Есть замечательные страницы; сквозь мистику чувствуешь плоть, чувствуешь, как под ладанками формируется девичья грудь, как кровь первых регул смешивается с кровью Христовой. Все это красиво, хорошо, серьезно.

Что касается всего остального, жизни больницы, скажу вам, что вы ее верно схватили, у вас есть места, переворачивающие душу своей простотой, как глава IX.

Разговоры больных, второстепенные персонажи - ученики, главный хирург Маливуар и т.д.- very well.

Но в Ромену я влюбился!!! Черт побери, до чего она меня возбуждает! Беда, да и только! Я очень хорошо понимаю пылкое чувство, позднее возникшее у Барнье к этой монахине, это написано сдержанно и увлекательно.

Короче говоря, ваша книжка мне необыкновенно понравилась, по-моему, она удалась.

Могу сделать ей только один упрек - она слишком коротка. В конце у читателя вырывается возглас: уже! Это досадно.

416. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. КРУАССЕ, 9 ИЮЛЯ 1861.

Поскольку вы спрашиваете меня о моей работе, сообщаю вам, что буду еще занят до января. Но меня обуревают сомнения в ее ценности. Это была затея с большими претензиями, но не превыше ли она моих сил? Когда сравниваешь себя с другими, с окружающей тебя сволочью, то готов восхищаться собой, а как только чуть задерешь нос и взглянешь на истинных мастеров, попросту говоря, на идеал, вот тут-то и чувствуешь себя никчемным, и тяжесть твоего ничтожества придавливает тебя к земле.

417. ЭДМОНУ И ЖЮЛЮ ДЕ ГОНКУРАМ. КРУАССЕ, 15 ИЮЛЯ 1861.

Все-таки я еще раз перелистал вашу "Филомену" и теперь прекрасно знаю эту книгу.

Да, по-моему, вы сделали то, что хотели сделать, и эта вещь вам удалась.

Ничего не бойтесь. Благодаря объяснениям вначале ваша монахиня нисколько не банальна. В этом-то и крылась опасность, но вы ее избежали '.

Но, может быть, выиграв в простоте, книга в чем-то утратила широту? Рядом с сестрой Филоменой мне хотелось бы видеть других монахинь, совсем на нее не похожих. Вот и все мои возражения. Правда, вы не назвали свою книгу "Больничные нравы". А потому отпадает н упрек, который вам могли бы сделать.

Не могу вам сказать, как я доволен этой книгой. Я подметил у вас новое качество - умение естественно связать факты в единую цепь. Ваш метод превосходен. Отсюда, должно быть, и интерес, который вызывает к себе ваша книга.

418. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, 15 ИЮЛЯ 1861.

Если тебе невесело, то и я совсем не радуюсь. "Карфаген" приводит меня в смертельную ярость. Теперь я уже сомневаюсь в книге в целом, в ее общем плане, думаю, слишком много в ней солдатни. Это История, знаю. Но если роман так же скучен, как научный трактат, благодарю покорно! - значит, это не Искусство.

...Ах, дорогой мой, надо быть поистине сумасшедшим, чтобы заниматься литературой! Как тебя поддерживают! Как поощряют! Как вознаграждают! Да, напиши свою книгу "Удел художников", потребность в ней назрела, по крайней мере, для меня.

Почему ты "смущен и растерян"? Что ты раздражен, пал духом, это я понять могу. Для меня это обычное состояние, а ведь у меня нет твоих материальных забот. Но поскольку у тебя задумано много книг, а дома тебя окружает нежность ', другими словами, имеется все, что нужно для жизни,- и высокое и низкое,- шагай вперед, не оборачиваясь, прямо к цели.

Мы поносим свою эпоху. Но ни Рабле, ни Мольер, ни даже Вольтер не делились с нами своими переживаниями. Шекспиру предпочитали первого встречного шута, водившего медведей. Правда, я бы предпочел, чтобы меня сравнивали с Манжсном, нежели с иными из наших собратьев. Ну да что поделаешь! Будем оглушать себя скрипом перьев и пить чернила. Они опьяняют сильнее вина. Что же касается совета папаши Сент-Бева: "стараться, чтобы волки были сыты и овцы целы, разбавлять свое вино водой, одним словом, снискать успех у публики" 2, то следовать ему и слишком трудно, и слишком рискованно. Тебе известно, что меня он тоже уговаривает писать о современности. Так вот! Знаешь, о чем я сейчас мечтаю? Об истории Камбиза. Мне жаль этой моей мечты, я слишком уже стар, да и вообще! Вообще!

419. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. КРУАССЕ, 1 АВГУСТА 1861.

С тех пор, что мы с тобой не виделись, я закончил XII главу моей книги и теперь работаю над тринадцатой, которая, возможно, будет завершена к середине октября. XIV-я займет у меня добрых два месяца, а XV-я две недели. Короче, освободиться от всего этого я смогу только к Новому году или к концу января. По мере того, как я продвигаюсь вперед, удваивается моя тревога за книгу в целом. Боюсь, не слишком ли много в ней солдатни, не осточертеют ли французскому читателю вечные батальные сцены,- без конца разъяренные люди! Без конца резня! После такого чтения захочется молочной каши и розовых бантиков.

420. АМЕЛИ БОСКЕ. 24 АВГУСТА 1861

Из этой книги ' можно почерпнуть лишь огромное презрение к человечеству (чтобы написать ее, надо не слишком-то любить его). Читателя она в чем-то покоробит, это я вам предсказываю, он оудет на меня зОЛ.

Правда, некоторые умные люди - как вы, например,- возьмут мою сторону, а это уже много.

421. ЭРНЕСТУ ФЕВДО. КРУАССЕ, 31 АВГУСТА 1861.

Занятия Искусством сами по себе отнимают слишком много времени, чтобы можно было тратить даже самую малость его, отбиваясь от шавок, кусающих тебя за ноги; надо подражать факирам, которые проводят свою жизнь, воздев лицо к солнцу, в то время как по телу у них ползают вши.

...По мере того как я продвигаюсь вперед, я обнаруживаю повторения, это приводит к тому, что я переписываю заново куски, написанные на сто или двести страниц раньше,- приятнейшее занятие. Я работаю как негр, ничего не читаю, ни с кем не вижусь, веду жизнь деревенского священника, однообразную, жалкую, бесцветную. Рассчитываю на твой приезд, когда подойду к концу тринадцатой главы,- нам найдется о чем поговорить.

Да, меня смешают с грязью, можешь не сомневаться. "Саламбо", во-первых, разозлит буржуа, другими словами, всех; во-вторых, людям чувствительным взбудоражит нервы и сердце; в-третьих, вызовет раздражение у археологов; в-четвертых, покажется непонятной дамам; в-пятых, создаст мне славу педераста и антропофага. Будем надеяться!

Я подхожу к самым мрачным местам. Начинаем выпускать кишки и жечь младенцев. Бодлер был бы доволен! А тень Петрюса Бореля, белая и непорочная, как лицо Пьеро, возможно, возревновала бы '. Да пребудет с нами милость божья!

422. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. КРУАССЕ, 25 СЕНТЯБРЯ 1861.

Только что закончил осаду Карфагена и собираюсь приступить к поджариванию младенцев '. О Бандоль 2, топивший их в пруду, вдохнови меня! После этого мне останется еще одна глава - последнюю я не считаю, она составит самое большее десять страниц и будет всего только перечнем. Сам видишь, что я еще не кончил!

Рассчитываю все же разделаться со всем этим в течение января. Это относит публикацию на апрель.

Устал физически, даже мышцы болят. Отравление Б<>~ вари заставило меня блевать в ночной горшок. Штурм Карфагена вызывает ломоту в руках, а это еще не самое неприятное из всего, что приносит наша профессия! Заранее угнетает мысль обо всех тех глупостях, которые будут говориться по поводу этой книги. В разгар работы перспектива эта меня забавляла, теперь вызывает омерзение.

423. ЖЮЛЮ ДЕ ГОНКУРУ. КРУАССЕ, НАЧАЛО ОКТЯБРЯ 1861.

По мере продвижения вперед я могу лучше судить о книге в целом, и она мне кажется слишком длинной и полной повторений. Слишком часто возобновляются одни и те же эффекты. Люди устанут от всей этой свирепой солдатни. А план, к несчастью, построен так, что сокращения повлекут за собой слишком много неясностей, и т. д. и т. п. Ну и пусть! Быть может, я заставлю людей мечтать о великом, а это уже само по себе приятно.

424. МИШЕЛЮ ЛЕВИ. КРУАССЕ, 9 ОКТЯБРЯ 1861.

Я был бы не прочь сделать несколько небольших поправок, у меня есть даже желание кое-что добавить в вате новое издание "Бовари" ', там есть немало стилистических погрешностей, которые я хотел бы убрать.

...Мне бы хотелось, чтобы это издание было как можно более безупречным, в литературном смысле, разумеется.

425. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. 1861

Хороший сюжет для романа - это сюжет, который приходит тебе в голову целиком, в один прием. Это основной замысел, из которого проистекает все остальное. Писатель вовсе не свободен в выборе, писать ли ему то или другое. Сюжет не выбираешь. Вот чего совсем не понимают публика и критики. Секрет совершенства как раз и заключается в соответствии сюжета и темперамента писателя.

Вы нравы, о Лукреции следует говорить почтительно; я не вижу никого подобного ему, кроме Байрона, но у Байрона нет ни его серьезности, ни искренности его печали. Меланхолия древних кажется мне более глубокой, нежели скорбь современных авторов, которые все в большей или меньшей степени подразумевают бессмертие по ту сторону черной ямы. А для древних эта черная яма и была самой бесконечностью; их мечтания возникают и протекают на недвижном эбеново-черном фоне. Ни криков, ни судорог, ничего, кроме напряженно-задумчивого лица. Богов уже не было, а Христа еще не было, то было - от Цицерона до Марка Аврелия - неповторимое время, когда существовал только человек. Нигде не нахожу я подобного величия, но что делает Лукреция невыносимым - это его физика, которую он преподносит как нечто научное. Слабость его в том, что он мало сомневался, он хотел объяснять, делать выводы! Если бы он заимствовал у Эпикура только дух. но не систему, все части его творения были бы бессмертны и основательны '. Все равно, наши современные поэты - жалкие мыслители в сравнении с таким человеком.

426. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, НАЧАЛО ЯНВАРЯ 1862.

Закончив "Бовари", я дал ей полгода отлежаться в ящике, и если б не моя мать и Буйе, то, выиграв процесс ', я бы там ее и оставил и не стал бы публиковать отдельной книгой. Когда какое-либо сочинение закончено, следует подумать о том, чтобы взяться за новое. Что касается вещи уже сделанной, она становится мне совершенно безразличной, и если я показываю ее публике, то делаю это по глупости и в силу общепринятого мнения, что надо печататься, в чем сам я отнюдь не испытываю потребности. Уж я умалчиваю о том, что еще думаю по этому поводу, ибо опасаюсь показаться позером.

427. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. ПАРИЖ, 24 АПРЕЛЯ 1862.

В прошлое воскресенье, в семь часов утра я наконец закончил свой роман "Саламбо". Поправки и переписка займут у меня еще месяц, и я вернусь сюда в середине сентября, чтобы к концу октября издать свою книгу. Но я совершенно без сил. По вечерам меня лихорадит, и я едва удерживаю в руках перо. Конец был тяжелый и дался мне с трудом.

...За два месяца, что я в Париже, я мало кого видел, но то, что я о нем знаю, не радует и не утешает. Нравственное чувство, на мой взгляд, падает все ниже, все устремлено к посредственности - мелкие произведения, мелкие страстишки, мелкие людишки - ничего другого вокруг не видать.

428. ЭРНЕСТУ ДЮПЛАНУ. КРУАССЕ, 12 ИЮНЯ 1862.

Никогда, доколе я жив, меня не будут иллюстрировать, потому что наидряннейший рисунок уничтожает наипрекраснейшее литературное описание. С той минуты, как некий типаж схвачен карандашом, он теряет тот характер всеобщности, то соответствие тысяче знакомых вещей, которое заставляет читателя сказать: "Я это видел", или: "Так оно и бывает". Нарисованная женщина похожа на какую-то женщину, вот и все. На этом идея исчерпана, завершена, и любые слова уже бесполезны, в то время как женщина, описанная писателем, заставляет мечтать о тысяче женщин. Итак, поскольку это вопрос эстетики, я по всей форме отказываюсь от каких бы то ни было иллюстраций '.

429. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. КРУАССЕ, 15 ИЮНЯ 1862.

Благодаря тебе, мой голубочек, я прочел четырнадцать феерий, никогда еще на мою долю не выпадал столь тяжкий урок! Черт побери, до чего же все они глупы! Но я вовсе не собираюсь писать феерию. Нет, нет! Я подумываю о пьесе, полной страстей, где фантастическое явится основой; надобно отказаться от старых схем и старых песен, пора уже отбросить трусливые страхи, коими пропитаны все те, кто пишет или желает писать для театра '. Область фантазии достаточно обширна для того, чтобы всякий мог найти там свое место.

430. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. КРУАССЕ, 24 ИЮНЯ 1862.

Монсеньор считает, что мне следовало бы самому почитать Леви несколько отрывков - не больше '. Откровенно говоря, не понимаю, в чем тут разница. Выходит, я должен держать экзамен перед всеми парижскими издателями? Что касается иллюстраций, предложи он мне даже сто тысяч франков, клянусь тебе, что ни одна не будет напечатана. Так что возвращаться к этому бесполезно. Одна мысль об иллюстрациях приводит меня в бешенство. Я считаю это глупостью, особенно когда речь идет о Карфагене. Никогда, никогда! Скорее я засуну рукопись в ящик до лучших времен. Ну вот, один узел разрубили!

...Я прекрасно знаю, что вы сочтете мое поведение безрассудным. Но настойчивость, с какою Леви требует иллюстраций, приводит меня в неописуемую ярость. Ну-ка,пусть мне покажут того искусника, который напишет портрет Ганнибала или нарисует карфагенское кресло,- он мне сделает большое одолжение. Стоило вкладывать столько умения, стремясь сделать все расплывчатым и зыбким, чтобы явился какой-то остолоп и разрушил это смутное виденье своей нелепой точностью!

431. ПАУЛЕ САНДО. КРУАССЕ, 14 ИЮЛЯ 1862.

Я, подобно погоде, сумрачен и без солнца. Теперь, когда у меня не стало работы, занимающей меня постоянно, я не знаю, за что взяться. Блуждаю и барахтаюсь среди вороха планов и замыслов. Но что бы я ни задумал, все кажется мне неосуществимым или нелепым. Я избрал античный сюжет, чтобы излечиться от отвращения, которое внушала мне "Бовари". Куда там! Современные дела мне по-прежнему противны. Самая мысль об изображении буржуа заранее вызывает у меня тошноту. Будь я лет на десять моложе (да имей побольше денег), я бы предпринял сухопутное путешествие в Персию или в Индию, чтобы написать историю Камбиза или Александра. Там, по крайней мере, есть чем взбудоражить душу. Но воспламеняться по поводу всяких господ и дам я уже не в силах. Читаю без разбора, много сплю, основательно скучаю и ничего не могу придумать.

432. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, ИЮЛЬ 1862.

Вам я могу сказать все. Ну так вот! Наш бог тускнеет. "Отверженные" вызывают у меня дикое раздражение, а говорить о них плохо нельзя - будешь выглядеть доносчиком '. Положение автора незыблемо, неприступно. Я, всю мою жизнь преклонявшийся перед ним, теперь возмущен! Надо мне наконец излить свои гнев.

Я не нахожу в этой книге ни правды, ни блеска. Что до стиля, то он мне кажется нарочито небрежным и низменным. Это способ подольститься к широкой публике. Гюго кланяется и расшаркивается перед всеми: он плоско льстит сенсимонистам, филиппистам 2 - кому угодно, вплоть до трактирщиков. Персонажи написаны одной краской, как в трагедиях! Где вы видели таких проституток, как Фанти-на, таких каторжников, как Вальжан, и таких политиков, как безмозглые чудаки из общества Друзей азбуки? Ни 6

разу мы не видим, чтобы они страдали до глубины души. Это какие-то манекены, сахарные куколки, вроде монсень-ора Бьенвеню. В своем социалистическом энтузиазме Гюго оклеветал церковь так же, как он оклеветал нищету. Где вы найдете епископа, испрашивающего благословения у члена Конвента? Где найдете фабрику, откуда работницу выгоняют за то, что она родила ребенка? А отступления? Сколько их! Сколько их! Пассаж о клоаке, должно быть, восхитил Пеллетана 3. Эта книга создана для социал-католического сброда, для всей философско-евангелическои нечисти. Какие очаровательные характеры - господин Мариус, три дня питающийся одной котлеткой, и господин Анжольрас, который в своей жизни целовался всего два раза, бедный мальчик! Что касается их речи, то говорят они очень хорошо, но все одинаково. Разглагольствования папаши Жиль-иормана, бред Вальжана в финале, юмор Коломьеза и Гран-тэра - все это отлито по одной модели. Бесконечные остроты, шутки, нарочитая веселость и решительно ничего смешного. Громоздкие рассуждения по поводу вещей, лежащих вне сюжета, и ничего о вещах, для сюжета необходимых. Зато целые проповеди, дабы возвестить, что все общее избирательное право - замечательная вещь, что массам необходимо просвещение,- этим вас пичкают до тошноты. Право же, эта книга, несмотря на отдельные прекрасные куски, а они редки,- ребяческая. Наблюдательность для литератора качество второстепенное, но непозволительно так фальшиво описывать общество, будучи современником Бальзака и Диккенса. А ведь сюжет сам по себе превосходный, но какого он требовал хладнокровия и какого научного кругозора! Верно, что папаша Гюго презирает науку, он это доказал.

...Потомство не простит этому человеку, что он тщился быть мыслителем, вопреки своей природе. Куда завела его страсть к философической прозе? И что за философия! Философия Прюдома, папаши Ричарда и Беранже 4. Он не более мыслитель, чем Расин или Лафонтен, которых не слишком-то почитает, другими словами, он, как и они, подхватывает самые ходячие, популярные идеи своей эпохи, излагая их так навязчиво, что забывает о своем произведении, о своем искусстве. Таково мое мнение; разумеется, я оставлю его при себе. Всякий, кто берется за перо, должен испытывать слишком большую признательность к Гюго, чтобы позволить себе его критиковать, но, глядя на него со стороны, видишь, что боги дряхлеют.

433. ЖОРЖУ ПУШЕ. ПАРИЖ, СЕНТЯБРЬ 1862

Необходимо, чтобы вы оказали мне следующую небольшую услугу: через неделю я подписываю в печать первые листы "Саламбо" и сейчас весь в горячке последних исправлений.

И вот я обнаруживаю в своей книге бесчисленные глупости. Из того, что относится к вашей специальной компетенции, разъясните мне следующие вопросы:

1. Можно ли называть "роговыми" копытца оленя? Мне кажется, нет. Это слово применимо только к парнокопытным животным. Какое слово подходит в данном случае?

2. "Нижние челюсти кузнечиков". Но это цикады, так? Цикады производят ртом резкий, скрипучий звук.

3. Можно ли сказать, что слышится шум тарантулов, гнездящихся в сухих частях свода? Возня этих тарантулов происходит в карфагенском акведуке. Один мой друг сказал мне, что тарантулы - это пауки. Но я слышал ночью в Карнакском храме ' именно тарантулов.

Ответьте мне на эти вопросы с присущей вам четкостью.

434. МИШЕЛЮ ЛЕВИ. ПАРИЖ, КОНЕЦ СЕНТЯБРЯ ИЛИ НАЧАЛО ОКТЯБРЯ 1862.

Строки стоят слишком тесно ', вот уже третий раз я требую, чтобы на странице было не более тридцати строк, как мы с вами договорились.

Стиль у меня и без того достаточно сжатый, незачем создавать излишние трудности для читателя. Это кончится тем, что у него зарябит в глазах и в голове.

2. Мне прислали вторую корректуру, где слова обрываются внизу страницы, что очень некрасиво и неудобно. Проследите за этим, пожалуйста.

3. Диакритический знак над именем Саламбо 2 лишен какого бы то ни было изгиба, это уж совсем не по-пуниче-ски. Я настаиваю, чтобы он был более развернутым.

4. Обратите внимание на пробелы, которые я обозначил в корректуре, они существенны. Так как глава у меня делится на три действия, весьма разнящиеся между собой, то это составляет три промежутка времени, которые следует разграничить, тогда глава покажется менее тяжелой.

435. МИШЕЛЮ ЛЕВИ. ПАРИЖ, ОКТЯБРЬ 1862

Я подписываю в печать первые два листа, но попросите все же обратить внимание на маленькое примечание, которое я сделал в самом начале. Оно очень важно. В остальном полагаюсь на вашего человека. Правильно ли я делаю?

Что касается двух других листов, то мне нужна еще одна корректура. Теперь текст уже очень чистый и читается куда более бегло. Вы молодец.

Но уверяю вас, что каждая глава должна начинаться на правой полосе. Глаз естественным образом обращается на нее. Зачины моих глав стоят того, чтобы посвятить им новую страницу. Цифра и заголовок на левой полосе производят отвратительное впечатление. Выполните то, что я от вас требую, прошу вас. Мне, право же, хватает моих чирьев и моих поправок, чтобы сделать меня несчастным!!! '

Ничуть не походя на томики "Библиотеки для чтения" 2, этот том будет похож на все прочие, печатаемые вами ин-октаво, свидетель тому "Старый режим и революция" Токвиля 3, см. гл. III, гл. VII кн. и т. д.

436. АМЕЛИ БОСКЕ. ПАРИЖ, 21 ОКТЯБРЯ 1862.

Я издерган корректурами и последними поправками. Подскакиваю от бешенства на кресле, обнаруживая в своем сочинении множество небрежностей и глупостей. Муки, которые я испытываю, стремясь заменить то или иное слово, вызывают у меня бессонницу; с другой стороны, я мечтаю уже о новой книге, но мне пока еще многого не хватает даже для того, чтобы составить себе план. У меня есть большое желание или - и это будет вернее - большая потребность писать,- вот и все, что я про себя знаю.

437. МИШЕЛЮ ЛЕВИ. ПАРИЖ, НОЯБРЬ 1862

Я только что обнаружил плачевную опечатку: "воспоминание о Мато тревожило его", вместо "тревожило ее". Это не только противоречит смыслу, но делает фразу непонятной, перечитываешь страницу сначала и останавливаешься, ничего не поняв.

Необходимо во что бы то ни стало либо сделать список опечаток (где будут указаны и другие), либо приписать на

полях или в конце страницы словечко "ее", а еще лучше было бы остановить печатание и вставить слово "ее", отсутствие коего гибельно '.

Я возмущен и огорчен. ч
438. Ш.-О. СЕНТ-БЕВУ. ПАРИЖ, КОНЕЦ НОЯБРЯ 1862.

Вот наконец моя карфагеняночка. С трепетом посылаю ее вам. Теперь уже мне остается только находить опечатки, стилистические, грамматические ошибки и т. д.- короче говоря, испытывать унижение.

Мне не терпится узнать, что вы думаете на сей счет. Кончив читать этот объемистый пакет, черкните мне, указав день и час, когда вы сможете меня принять, и я поспешу к вам.

439. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. ПАРИЖ, 6 ДЕКАБРЯ 1862 (?).

Мне сказали,что появилась разносная статья о "Са-ламбо" в "Монд", религиозной газете. Меня преследует ненависть священников.

440. Ш.-О. СЕНТ-БЕВУ. ПАРИЖ, 8 ДЕКАБРЯ 1862.

Благодарю вас, дорогой мэтр '. Вы обошлись со мною как нельзя более любезно. Вступительная часть меня даже растрогала. Я и без того знал, что вы меня любите. Но подобные доказательства уважения всегда очень лестны, даже для антропофагов 2.

Вы случайно не заглянули в статью в "Сьекль"? 3 Это противовес вашей, но огорчение, которое она мне доставила, не может затмить моей радости от вашего отзыва.

Я бы приехал к вам, не будь я так занят, и занят собой.

Итак, еще раз спасибо.
441. Ш.-О. СЕНТ-БЕВУ. ПАРИЖ, ДЕКАБРЬ 1862.

Третья ваша статья о "Саламбо" меня смягчила (да я вовсе и не был особенно зол). Ближайшие мои друзья были немного раздражены двумя предшествующими, но поскольку мне вы откровенно сказали, что думаете о моем сочинении, я признателен вам за то, что в своей критике вы были столь милосердны. Итак, еще раз со всей искренностью благодарю за расположение ко мне и, опуская формулы вежливости, приступаю к своей Апологии.

Прежде всего, уверены ли вы, что в своей общей оценке книги не поддались невольно чувству раздражения, которое она у вас вызвала? Предмет моего изображения, весь этот варварский, восточный мир, мир Молоха, не нравится вам сам по себе! Сначала вы сомневаетесь, верно ли я его воспроизвел, потом говорите мне: "Впрочем, быть может, и верно",- а в заключение: "Тем хуже, если верно". Вы поминутно удивляетесь и поминутно сердитесь на меня за это. А ведь я тут ни при чем! Неужели я должен был приукрашать, смягчать, фальсифицировать, офранцуживать. Да ведь вы сами упрекаете меня в том, что я-де создал поэму, что я классичен в худшем смысле этого слова, и побиваете меня "Мучениками" .

Нет, метод Шатобриана представляется мне диаметрально противоположным моему собственному. Он исходил из чистого идеала - ему виделись типичные мученики. Я же хотел запечатлеть некий мираж, применив к древнему миру приемы современного романа, и стремился к простоте. Смейтесь, сколько вам угодно. Да, я говорю: к простоте, а не к сдержанности. Нет ничего более сложного, чем варвар. Но перехожу к вашим статьям и буду защищаться, заставляя вас отступать, пядь за пядью.

...Что касается моей героини, то я ее не защищаю. По-вашему, она похожа на "этакую сентиментальную Эльвиру", на Велледу 2, на г-жу Бовари. Да ни в коей мере! Велледа деятельна, умна, это настоящая европейская женщина, г-жу Бовари волнуют всевозможные страсти, Са-ламбо же, напротив того, одержима одной навязчивой идеей. Это маниакальный тип, вроде святой Терезы. Ну и что же! Я не уверен в ее правдоподобии, ибо ни я, ни вы и никто другой, ни один древний и ни один современный писатель не знает восточную женщину по той простой причине, что не имеет возможности общаться с ней.

Вы меня обвиняете в отсутствии логики и задаете вопрос: "Почему карфагеняне зверски умертвили варваров?" 3 Причина очень проста: они ненавидят наемников, те попадают им под руку, они сильнее, вот они их и убивают. Но "весть об этом,- говорите вы,- могла с минуты на минуту дойти до лагеря". Каким образом? И кто бы мог ее принести? Карфагеняне? Чего ради? Варвары? Но их в городе не осталось! Чужеземцы? Пришлые люди? Так ведь я старался показать, что между Карфагеном и армией не было никаких сношений!

Что же касается Ганнона ("собачье молоко", замечу мимоходом, вовсе не "шутка"! Оно было и поныне остается средством от проказы, посмотрите в "Словаре медицинских наук" статью "Проказа", статью, впрочем, плохую, данные которой я уточнил с помощью собственных наблюдений, сделанных мною в Дамаске и в Нубии), так вот, Ганнон бежит, потому что наемники намеренно позволяют ему бежать. Они еще не разъярились на него. Возмущение охватит их позже, когда они начнут что-то понимать,- им понадобится немало времени, прежде чем они постигнут все коварство старейшин. (Посмотрите начало IV главы.) Мато "бродит как безумный вокруг Карфагена". Безумный - точное слово. Разве любовь в понимании древних не была безумием, проклятьем, болезнью, насланной богами? Полибий, пишете вы, был бы весьма "удивлен", увидев таким своего Мато 5. Я этого не думаю, и вряд ли г-н де Вольтер разделил бы сие удивление. Вспомните, что говорит он в "Кандиде" о силе африканских страстей (рассказ старухи): "Это огонь, купорос и так далее"6.

Насчет акведука: "Здесь вас с головой окунают в невероятное" . Да, дорогой мэтр, вы правы, и даже больше, чем вы полагаете, но не так, как вы полагаете. Немного ниже я вам скажу, что думаю об этом эпизоде, введенном мною отнюдь не для того, чтобы описать акведук, заставивший меня изрядно попотеть, а для того, чтобы дать моим двум героям возможность проникнуть в Карфаген. Вообще это отголосок анекдота, рассказанного Полиеном ("Военные хитрости") - о случае с Феодором, другом Клеона, во время взятия Сестоса абидосскими воинами.

"Приходится пожалеть, что книга не снабжена словарем". Вот упрек, который я нахожу в высшей степени несправедливым. Я бы мог оглушить читателя техническими терминами. Но ничего этого нет! Я позаботился все перевести на французский, не ввел ни одного специального слова, не сопроводив его незамедлительно пояснением. Исключая лишь названия денег, мер и месяцев, понятных из смысла фразы в целом. Разве, когда вы встречаете на одной странице слова "крейцер", "ярд", "пиастр" или "пенни", они мешают вам понять смысл? А что вы бы сказали, если бы я называл Молоха - "Мелеком", Ганнибала - "Ган-Баалом", Карфаген - "Картаддой", и вместо того чтобы сказать: рабы на мельнице носили намордники, написал бы "паузикапы"! Что до названий благовоний и каменьев, то их я заимствовал у Теофраста, Плиния и Афинея. Для растений я употребил общепринятые латинские названия вместо арабских и финикийских. Так, например, я написал "лоусония" вместо "хеннеб" и даже снизошел до того, чтобы написать "лаусония" через "а", что есть ошибка, не прибавляя при этом "инермис", хотя это было бы точнее. То же относится к слову "кокхеуль", которое я передаю как "сурьма", избавляя вас от слова "сернистая", неблагодарный!

...Что касается храма Танит, то я уверен, что воссоздал его именно таким, каким он был, руководствуясь трактатом о Сирийской богине, медалями герцога Люина, всем, что известно об Иерусалимском храме, цитатой из святого Иеронима, которую приводит Селден (De Diis Syriis* ["О сирийских богах" (лат.)]), планом храма на острове Гоцо, очень похожего на карфагенский, а более всего по развалинам храма в Тугге 8, которые я видел собственными глазами и о которых, насколько мне известно, не говорил ни один путешественник или исследователь античности. Все равно, утверждаете вы, это смешно! Пусть так! Что касается самого описания, то с точки зрения литературной я лично нахожу его вполне понятным, а развитию драмы оно не препятствует, так как Спендий и Мато остаются на переднем плане и читатель не теряет их из виду. В моей книге совсем нет изолированных, бесцельных описаний, все они служат моим персонажам и имеют прямое или косвенное влияние на ход действия.

Не принимаю также выражения "китайщина", относящегося к описанию покоев Саламбо, несмотря на эпитет "изысканная", возвышающий это слово (подобно тому, как эпитет "свирепые" возвышает слово "псы" в знаменитом сне Гофолии), ибо не ввел туда ни одной детали, которой бы не было в Библии и которая не встречалась бы на Востоке и по сей день 9. Вы твердите, что Библия не может служить руководством для изображения Карфагена (вопрос, кстати, спорный), но согласитесь, что евреи были ближе к Карфагену, чем китайцы! Кроме того, кое-что зависит и от климата, вечного и неизменного. Касательно мебели и костюмов сошлюсь на тексты, собранные в 21-м докладе аббата Миньо ("Записки Академии надписей", том LX или XLI, не помню).

Что касается привкуса "оперы, помпезности и напыщенности", почему вы хотите, чтобы всего этого не было, если оно существует и поныне? Я полагаю, что пышные церемонии, приемы, низкие поклоны, моления, курение фимиама и все такое прочее было придумано не Магометом.

То же относится и к Ганнибалу. Почему вы считаете, что его детство получилось у меня неправдоподобным? Потому что он убивает орла? Диво дивное в стране, где полно орлов! Если бы действие происходило в Галлии, я взял бы сову, волка или лисицу. Но вы, как француз, привыкли, сами того не замечая, считать орла благородной птицей и скорее символом, нежели живым существом. Орлы тем не менее действительно существуют.

Вы меня спрашиваете, откуда я почерпнул "подобное представление о Совете Карфагена". Да из рассказов о любых сходных сборищах времен революций, начиная с Конвента и вплоть до американского парламента, где недавно еще люди обменивались палочными ударами или пистолетными выстрелами, пронося означенные палки и означенные пистолеты (у меня - кинжалы) в рукавах пальто. И мои карфагеняне, надо сказать, более порядочны, чем американцы, ибо у них при сем не присутствовала публика. В противовес мне вы ссылаетесь на великий авторитет - на Аристотеля. Но Аристотель, умерший за восемьдесят с лишним лет до описываемой эпохи, не имеет здесь никакого веса. Кроме того, Стагирит жестоко ошибается, утверждая, будто "в Карфагене никогда не было ни смут, ни тиранов". Хотите точных данных? Вот они: в 530 г., до рождества Христова, был заговор Карфалона; попытка захвата власти Магонами в 460 году, заговор Ганнона в 337-м, заговор Бомилькара в 307-м. Но я уже перешагнул за Аристотеля! Перейдем к другому.

Вы ставите мне в укор "карбункулы, образовавшиеся из мочи рысей". Это взято у Теофраста, из "Трактата о драгоценных камнях", тем хуже для него! Чуть не забыл про Спендия. Вовсе нет, дорогой мэтр, его военная тактика нисколько не "причудливая" и не "странная". Это почти шаблон. Я узнал о ней от Элиана ("История животных") и Полнена ( "Военные хитрости"). Со времени осады Мега-ры Антипатром (или Антигоном) она была так широко известна, что свиней специально выкармливали вместе со слонами, чтобы крупные животные не пугались мелких. Одним словом, то была вполне обычная хитрость, по-видимому, часто применявшаяся во времена Спендия. Мне не понадобилось возвращаться назад, к Самсону, ибо я избегал, насколько возможно, всяких подробностей, восходящих к легендарным эпохам 10.

Перехожу к богатствам Гамилькара. Описание их, что бы вы ни говорили, составляет второй план. Гамилькар предстает на их фоне, и рассказ о них я считаю весьма

обоснованным. Гнев суффета нарастает по мере того, как он обнаруживает разгром, учиненный у него в доме. Он вовсе не "поминутно выходит из себя", а взрывается лишь под конец, когда ему наносят личное оскорбление. Что "от этого осмотра он не выигрывает", мне совершенно безразлично, ибо я не брался сочинять ему панегирик, но не думаю, чтобы "до смешного измельчил его, пожертвовав цельностью характера". Человек, убивающий наемников таким способом, как я показываю это далее (недурная проделка его сына Ганнибала в Италии),- тот же самый, что велит подделывать товары и забивает насмерть своих рабов.

Вы корите меня за "одиннадцать тысяч триста девяносто шесть человек" - численность его армии, и спрашиваете: "Откуда вам известно это число, кто вам его назвал?" Но вы же сами могли его исчислить, поскольку я указывал количество людей в разных частях пунического войска. Это просто-напросто итог сложения, а отнюдь не цифра, названная наобум, ради видимой точности.

...В эпизоде с питоном п у меня нет ни "изощренного порока", ни "баловства". Эта глава - своего рода ораторский прием для смягчения следующей сцены, в шатре, которая никого не оскорбила, а не будь питона, вызвала бы вопли возмущения. Я предпочел, чтобы в бесстыдной сцене (если в ней вообще есть бесстыдство) фигурировал питон, а не мужчина. Саламбо, прежде чем покинуть дом, соединяется с божеством своего рода, с религией своей родины, выраженной в древнейшем ее символе. Вот и все. Возможно, что в "какой-нибудь "Илиаде" или "Фарсалии" это выглядело бы непристойно", но я не претендовал на создание "Илиады" или "Фарсалии" 12.

...Говорить, что это я "выдумал изуверства" во время похорон, устроенных варварами 13, неверно. Гендрайх (Carthago, seu Carth, respublica ["Карфаген, или Карфагенская республика" (лат.)], 1664) и собрал тексты, доказывающие, что карфагеняне имели обыкновение уродовать трупы своих врагов. И вы еще удивляетесь тому, что варвары, побежденные, отчаявшиеся, разъяренные, платят им тем же, поступают, как они, хотя бы на этот раз? Может быть, напомнить вам о г-же де Ламбаль, о солдатах Национальной гвардии в 48-м году и о том, что в настоящее время происходит в Соединенных Штатах? 15 Я был, наоборот, весьма сдержан и мягок.

И раз уж мы взялись говорить друг другу неприкрытую правду, признаюсь вам откровенно, дорогой мэтр, что выражение "явный оттенок садизма" меня немножко обидело. Любое ваше слово имеет вес. Поэтому такое выражение, будучи напечатано, становится почти клеймом. Разве1 вы забыли, что я сидел на скамье подсудимых по обвинению в оскорблении нравов !6 и что глупцы и мерзавцы пользуются любым оружием? Так что не удивляйтесь, если в ближайшие дни в какой-нибудь лживой газетенке, коих существует немало, вы прочитаете что-нибудь вроде следующего: "Г-н Г. Флобер - ученик де Сада. Его друг, его крестный отец, мэтр в делах критики, сам сказал это достаточно ясно, хотя и с тою тонкостью и тем насмешливым добродушием, каковые и т. д. и т. п.". Что вы тогда прикажете мне отвечать и что делать?

...Вы сожалеете, что я не вывел в числе греков какого-нибудь философа, резонера, долженствующего преподать нам уроки морали или совершающего добрые поступки, некоего господина, "чувствующего так же, как мы". Помилуйте, да возможно ли это? Арат, упоминаемый вами, как раз и навеял мне образ Спендия. Человек он был воинственный и коварный, ночью преспокойно убивал часовых, а при ярком солнце порою терял зрение. Так что от контраста я отказался, верно, но от контраста ничего не стоящего, нарочитого, а потому фальшивого.

Я кончил с вашим разбором и перехожу к вашей оценке. Быть может, вы правы в своих рассуждениях об историческом романе применительно к древности '', и весьма вероятно, что меня постигла неудача. Тем не менее, по всей видимости - таково мое собственное впечатление,- я создал нечто похожее на Карфаген. Но дело не в этом. Наплевать мне на археологию! Если книга не едина по колориту, если детали не соответствуют одна другой, если нравы не вытекают из религии, а поступки - из страстей, если характеры непоследовательны, если костюмы не отвечают обычаям, а архитектура - климату, одним словом, если во всем нет гармонии, значит, я на неверном пути. В противном случае, все в порядке |8.

Но вас раздражает вся эта среда! Я это знаю или, вернее, чувствую. Почему же вы не станете на мою сторону, вместо того чтобы оставаться на своей точке зрения, точке зрения современного образованного человека, парижанина! Человеческая душа не повсюду одинакова - что бы ни говорил на сей счет г-н Леваллуа 19. Достаточно беглого взгляда на мир, чтобы доказать обратное. По моему разумению, я даже менее суров к человечеству в "Саламбо", нежели в "Госпоже Бовари". Мне кажется, что в любопытстве, в любви, толкнувшей меня к исчезнувшим религиям и народам, есть нечто нравственное само по себе и нечто весьма привлекательное.

Что касается стиля, то в этой книге я не шел на такие жертвы ради закругленности фразы и ради периода, как в предыдущей. Метафоры в ней редки, а эпитеты обоснованы. Если я пишу "синие камни", значит "синие" - точное слово, уж поверьте, и не сомневайтесь также, что при свете звезд цвет камней можно разглядеть очень даже хорошо. Спросите любого, кто путешествовал по Востоку, или поезжайте туда и убедитесь в этом сами.

...Последний вопрос, о мэтр, вопрос несколько бестактный: почему Шагабарима вы находите чуть ли не смешным, а своих чудаков из Пор-Рояля такими серьезными? 20 По-моему, г-н Сенглен рядом с моими слонами выглядит мрачным. Я нахожу татуированных варваров более похожими на людей, менее странными, менее комичными, менее необычными, чем те, кто, живя бок о бок, до самой смерти величают друг друга "милостивыми государями"! И как раз потому, что они так далеки от меня, я восхищаюсь вашим талантом, тем, что вы помогли мне их понять. Ибо я верю в ваш Пор-Рояль, но еще меньше хотел бы жить в нем, чем в Карфагене, ибо и в нем тоже было нечто замкнутое, противоестественное, насильственное, монолитное - и тем не менее истинное. Почему вы не хотите допустить, что могут существовать две такие реальности, две контрастирующие чрезмерности, два несхожих уродства?

Я кончаю. Немного терпения! Интересно ли вам будет узнать, какие чудовищные недостатки (слово "чудовищный" здесь на месте) нахожу я в своей книге? Вот они:

1. Пьедестал слишком велик для статуи. И поскольку всегда хуже "слишком", чем "недостаточно", следовало прибавить еще сто страниц, посвященных одной только Саламбо.

2. Кое-где не хватает переходов. Я выкинул их или чересчур сократил, боясь наскучить читателю.

3. В главе VI все, относящееся к Гискону, написано в той же тональности, что и вторая часть главы II (Ган-нон). Ситуация та же, а эффект не усилен.

4. Весь текст начиная с описания Макарской битвы и до питона и вся глава XIII вплоть до перечисления варваров стираются, меркнут в памяти. Это места второстепенные,

избежать их я не мог, но они утяжеляют книгу, несмотря на все мои старания ускорить темп. Эти места обошлись мне дороже всего, я их меньше всего люблю, но за них более всего достоин похвалы.

5. Акведук

Признаюсь! Втайне я полагаю, что в Карфагене не было акведука, несмотря на имеющиеся развалины. Вот почему я позаботился заранее предупредить возможные возражения, адресовав археологам одну лицемерную фразу. Я с откровенной наглостью напомнил, что акведук - изобретение римлян, следовательно, новинка, и что нынешний акведук - это какое-то перестроенное старое сооружение. Меня преследовало воспоминание о Велизарии, перерезавшем римский акведук в Карфагене, и, кроме того, это был хороший вход для Спендия и Мато. Все равно! Акведук - это малодушие с моей стороны! Confiteor [Исповедуюсь (лат)].

6. Еще одно, последнее мошенничество: Ганнон.

Из любви к ясности я исказил историю в том, что касается его смерти. Он действительно был распят наемниками, но в Сардинии. Военачальник, распятый в Тунисе напротив Спендия, звался Ганнибалом. Но какую путаницу это создало бы для читателя!

Вот, дорогой мэтр, что, на мой взгляд, есть в моей книге плохого. Не стану говорить о том, что нахожу в ней хорошего. Но можете быть уверены: мой Карфаген - не фантазия. Существуют документальные свидетельства о Карфагене, и не только у Моверса. Их надо искать подальше. Так, у Аммиана Марцеллина я позаимствовал точный рисунок двери, поэма Корипа ("Иоаннида") дала мне множество сведений об африканских народностях и т. д.

Да и к тому же моему примеру мало кто последует. Откуда ждать опасности? Леконт де Лилей и Бодлеров приходится бояться меньше, чем всяких... и... в нашей милой Франции, где поверхностность возводят в достоинство, а все пошлое, легковесное и глупое встречают рукоплесканиями и принимают с восторгом. Стремясь к величию, не рискуешь кому-либо повредить. Будет ли мне даровано прощение?

В заключение хочу еще раз поблагодарить вас, дорогой мэтр. Слегка меня поцарапав, вы очень нежно пожали мне руку и, хотя немного поглумились надо мной, тем не менее трижды воздали мне честь тремя большими и очень обстоятельными статьями, которые вам, должно быть, было неприятнее написагь, нежели мне прочесть. За это я вам особенно признателен. Советы в конце не пропадут даром, и вы убедитесь, что имели дело не с глупцом или неблагодарным 22 .

442. ЛАУРЕ ДЕ МОПАССАН. ПАРИЖ, ОКОЛО ЯНВАРЯ 1863.

Твое милое письмо очень меня тронуло, дорогая Лаура, оно всколыхнуло во мне старые и все еще юные чувства. Словно дуновение свежего ветерка, донесло оно до меня аромат моей юности, в которой наш незабвенный Альфред занимал такое большое место! Я не расстаюсь с памятью о нем. Не проходит дня, осмелюсь даже сказать - часа, чтобы я не вспоминал о нем. Теперь я знаю тех, кого принято называть "умнейшими людьми нашей эпохи". Я сравниваю их с ним и нахожу посредственными. Никто из них не производил на меня такого ослепительного впечатления, как твой брат. В каких небесах витал я благодаря ему и как его любил! Мне даже кажется, что никого больше я не любил так сильно, ни мужчину, ни женщину! Когда он женился, я пережил глубочайшие муки ревности, это был разрыв, конец! 1 Для меня он умер дважды, и мысль о нем я постоянно ношу с собой, как амулет, как некую необычную и дорогую мне вещь. Сколько раз, бывало, устав от работы, где-нибудь в театре, в Париже, во время антракта, или в Круассе, сидя долгими зимними вечерами в одиночестве у огня, я мысленно обращался к нему, снова видел и слышал его. С восторгом и грустью вспоминаю я наши бесконечные беседы, где дурачество соседствовало с глубокомысленными рассуждениями, наши разговоры о прочитанном, наши мечты и наши высокие упования! Если я чего-то стою, то несомненно лишь благодаря этому. Я сохранил высокое уважение к нашему прошлому, мы оба тогда были прекрасны, и мне не хотелось бы стать хуже.

...Поскольку ты говорила со мной о "Саламбо", тебе при твоем дружеском расположении ко мне будет приятно узнать, что моя карфагеняночка прокладывает себе путь в мире: мой издатель выпускает ее в пятницу вторым тиражом 2. Обо мне пишут большие и малые газеты. Обо мне говорится множество глупостей. Одни поносят меня, другие превозносят. Меня называли "пьяным илотом", говорили, что я распространяю "зараженный воздух", сравнивали с Щатобрианом и Мармонтелем, обвиняли в том, что я мечу в Академию, а некая дама, прочитавшая мою книгу, спросила одного моего приятеля, не дьявол ли богиня Танит.

Вот так! Такова литературная слава. Время от времени о тебе говорят, потом забывают, и кончено.

Ничего: я написал книгу для очень ограниченного числа читателей, а оказалось, что на нее клюнула публика. Да будет благословен бог книжного дела.

443. Ш.-О. СЕНТ-БЕВУ. ПАРИЖ, 1 ИЛИ 8 ЯНВАРЯ 1863.

Читаю "Пор-Рояль" ', который доставляет мне безграничное удовольствие. Это чтение увлекает меня и в то же время длит мою бессонницу. Когда-то я был слишком молод, чтобы понять первые два тома. Я принялся читать с начала и вот уже неделю только тем и занят, что поглощаю вашу книгу.

444. Ш.-О. СЕНТ-БЕВУ. ПАРИЖ, НАЧАЛО ЯНВАРЯ 1863.

Я полагаю, вы хорошо сделаете, если, публикуя мою полемику с вами ', опустите весь абзац со словом "садизм". А не то его подхватит "Фигаро" 2. И нам с вами обоим придется иметь дело с этой газетенкой! К тому же, когда я перечитывал этот пассаж, мне почудилась в нем какая-то язвительность, которая мне не по душе. Иные вещи говорят, но не пишут, а иные пишут, не стремясь увидеть их напечатанными. Это был упрек, который я адресовал вам. Я не хочу, чтобы он был обнародован. Вы меня понимаете?

445. Г-НУ ФРЕНЕРУ, РЕДАКТОРУ "РЕВЮ КОНТАМПОРЕН". 21 ЯНВАРЯ 1863 '.

В заключение, сударь, благодарю за учтивый тон ваших замечаний, это теперь нечасто встретишь. Из допущенных вами неточностей я указал только наиболее грубые, относящиеся к вопросам специальным. Что же касается критических наблюдений, общего характера ваших личных оценок и литературного разбора моей книги, то о них я даже не упомянул. Я неизменно держался вашей сферы, то есть науки, и, повторяю, чувствую себя в ней не слишком уверенно. Я не знаю ни древнееврейского, ни арабского, ни немецкого, ни греческого, ни латыни, и не стану хвалиться, что знаю французский. Я часто пользовался переводами, но иногда и подлинниками. В затруднительных случаях я обращался за советом к людям, которые признаны во Франции наиболее компетентными, и если у меня не было "лучшего руководства", то лишь потому, что я не имел чести и преимущества быть знакомым с вами - простите! "Лучше ли удалась бы мне книга", если бы я пользовался вашими советами? Сомневаюсь. Во всяком случае, я был бы лишен знаков благожелательности, выказанных в отдельных местах вашей статьи, и избавил бы вас от некоторого чувства раскаяния, которым вы ее заканчиваете. Но не тревожьтесь, сударь: хоть вы, кажется, сами напуганы собственной силой и всерьез думаете, будто "разнесли" мою книгу на клочки, не бойтесь, успокойтесь! Ибо вы были не жестоки, а... легкомысленны.

446. ЖОРЖ САНД. ЯНВАРЬ 1863

Только что получил от вас письмо, которое дополняет вашу статью и даже превосходит ее, не знаю, что вам сказать, разве только: я всей душой вас люблю '.

447. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 16 МАРТА 1863.
Дорогой господин Тургенев!

Как я вам признателен за ваш подарок! Только что прочел две ваших книги ' и не могу не выразить вам своего восхищения.

Я давно уже вижу в вас мастера. Но чем больше я вас читаю, в тем большее изумление приводит меня ваш талант. Меня восхищает ваша манера повествования, одновременно пылкая и сдержанная, ваше сочувствие к людям, которое распространяется и на малых сих и одухотворяет пейзаж. Видишь и предаешься мечтам.

Подобно тому, как при чтении "Дон Кихота" мне хотелось бы самому ехать на лошади по белой от пыли дороге и в тени какой-нибудь скалы есть оливки и сырой лук, так и ваши "Сцены из русской жизни" вызывают у меня желание трястись в телеге среди заснеженных полей, под вой волков. От ваших произведений веет едким и нежным ароматом, чарующей грустью, которая проникает до глубины души.

Как велико ваше искусство! Какое сочетание растроганности, иронии, наблюдательности и колорита! И как все

это связано! Как умело вы подготавливаете свои эффекты! Какая уверенная рука!

Оставаясь самобытным, ваше творчество вместе с тем общезначимо. Сколько я нашел у вас перечувствованного и пережитого мною самим! В числе других вещей - в "Трех встречах", в "Якове Пасынкове", в "Дневнике лишнего человека", и так далее, и везде.

Но за что вас недостаточно еще хвалили, это за ваше сердце, за постоянную вашу взволнованность, за какую-то особую, глубокую и затаенную чувствительность.

Я очень благодарен случаю, позволившему мне две недели назад познакомиться с вами и пожать вашу руку 2. Это я сейчас делаю снова, еще более крепко, чем в первый раз, и заверяю вас, дорогой собрат, в моей совершеннейшей преданности.

448. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. КРУАССЕ, КОНЕЦ МАРТА 1863.

Я мучаюсь над своим парижским романом ', который не двигается с места. Сплошь стертые пошлости, ничего терпкого и нового! Ни одна важная сцена не получается, меня это не захватывает.

...Меня привлекает история моих мокриц 2, план которой я тоже основательно разработал. Вот это хорошо, я уверен, несмотря на ужасающие трудности, вызванные стремлением разнообразить один и тот же прием. Но если я эту книжицу напишу, меня выгонят из Франции и из Европы!

Это, однако, было бы лучше, чем потерпеть неудачу с другой, а такая участь меня вот-вот постигнет, ибо сердечные излияния, как я полагаю, не мое дело, а?

Я прочитал кое-что из Диккенса и два тома Тургенева, взялся за "Крупицы истории"! 3, начал опять читать по-английски и по-гречески, и все же я скучаю, или, скорее, одуреваю.

449. МИШЕЛЮ ЛЕВИ. КРУАССЕ, 31 МАРТА 1863.

Ничего нового о "Саламбо" я не знаю, не считая того, что ее предали анафеме в двух церквах - св. Клотильды и Троицы. Меня обвиняют в желании вернуться к язычеству. Какая проницательность!

Хотя я все еще недомогаю, работаю одновременно над планами двух книг. Не знаю еще, за какую из них возьмусь.

450. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 24 ИЛИ 31 МАРТА 1863.

Мой дорогой собрат!

Вы написали мне весьма любезное письмо, и вы слишком скромны. Я как раз только что прочел вашу новую книгу '. В ней я вновь узнал вас, только еще более сильного, более необычного, чем всегда.

Больше всего в вашем даровании меня восхищает благородство, качество наивысшее. Вы находите средство быть правдивым без банальности, чувствительным без жеманства, комичным без всякой пошлости. Не гонясь за театральными эффектами, вы достигаете трагического эффекта законченностью композиции. Вы кажетесь мягкосердечным, но вы очень сильный человек. "Под одной шкурой соединяются лиса и лев", как говорит Монтень 2.

История про Елену - прекрасна, мне нравится этот образ, и образ Шубина, и все остальные. Читая вас, говоришь себе: "Я через это прошел". Мне также кажется, что страницу 51 никто не прочувствует так, как я. Какая психологическая точность! Но мне понадобилось бы много места, чтобы выразить все, что я думаю.

Что касается вашей "Первой любви", то я особенно хорошо понял эту вещь потому, что это точь-в-точь история, которая произошла с одним из моих очень близких друзей. Все старые романтики (а я, спавший с кинжалом под головой, из их числа) должны быть вам признательны за этот маленький рассказ, который так много говорит им об их юности! Какая зажигательная девушка эта Зиночка. Одно из ваших качеств - это умение создавать женщин. Они идеальны и реальны в одно и то же время. Они обладают притягательной силой и окружены сиянием. Но всю эту повесть и даже всю книгу осеняют следующие две строчки: "Против отца у меня не было никакого дурного чувства. Напротив: он как будто еще вырос в моих глазах". Это, на мой взгляд, мысль поразительно глубокая. Будет ли это замечено? Не знаю. Но для меня это вершина.

Да, дорогой собрат, я надеюсь, что наши отношения на этом не прервутся и что наша симпатия перерастет в дружбу.

451. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. КРУАССЕ, 7 АПРЕЛЯ 1863.

Я без отдыха тружусь над планом "Воспитания Чувств", он начинает обретать форму. Но его общий рисунок плох! Пирамиды не получается! ' Сомневаюсь, что мне удастся когда-нибудь по-настоящему увлечься этой идеей. Невесело мне.

452. ЭДМОНУ И ЖЮЛЮ ДЕ ГОНКУРАМ. КРУАССЕ, 15 АПРЕЛЯ 1863.

Я составил планы двух книг ', но ни один, ни другой меня не удовлетворяют. Первая предполагает ряд аналитических рассуждений и второсортных сплетен, лишенных значительности и изящества. Поскольку "истина" не является для меня первым условием искусства, я не могу опуститься до таких пошлостей, хотя их сейчас и любят. Что касается второй, то, хотя в целом она мне нравится, я боюсь, как бы меня за нее не побил камнями народ или не выслало правительство, не говоря уже о том, что предвижу ужасающие трудности в исполнении.

453. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ. 20 АПРЕЛЯ 1863.

Что ж, извольте - "пичкайте" меня, дорогой собрат! ' Я с нетерпением жду вашей книги и буду читать ее с наслаждением, в этом я уверен.

454. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. ВИШИ, 2 ИЮЛЯ 1863

Я изумлен искусностью интриги и возможностями твоего воображения '. Что до моего личного вкуса, то мне, как ты знаешь, больше по душе книги описательные и аналитические, нежели драматические, но ты задумал свой роман именно таким, а критик всегда должен исходить из замысла автора. И, между прочим, эти мои склонности получают полное удовлетворение от созерцания твоих характеров - они замечательны... Сен-Бертран - образ оригинальный и правдивый. Он становится низким негодяем, и постепенное падение его пока дано весьма искусно. Ты не сделал из него чудовище, героя трагедии; это только человек, и притом человек, каких много.

455. АМЕЛИ БОСКЕ. ВИШИ, 8 ИЮЛЯ 1863

Я проглотил две книги Гете (которых раньше не читал), записки Герцена о России, несколько романов Бальзака, "Мадлон" молодчаги Абу, два последних романа господина Фейдо ' и так далее.

456. ЖЮЛЮ МИШЛЕ. КРУАССЕ, НАЧАЛО ОКТЯБРЯ 1863.

Позавчера получил ваш подарок ' и (как все предыдущие) сразу проглотил всю книгу, залпом. Ошеломление и восторг - таково первое мое впечатление.

В этой вещи - вы весь, с присущими вам изяществом и мощью, я высоко ценю (более, чем кто-либо другой, ибо ремесло наше знаю) искусство, скрытое под внешней простотой, рельефность образов, выступающих благодаря одному слову, широкий кругозор, проглядывающий между абзацами, наконец, тот дар наделять изображаемое жизнью, по которому узнаются избранные мастера стиля. В этом и кроется ваш секрет, благороднейшее ваше свойство.

Как все у вас ясно, содержательно, занимательно!

...Ваша чума в Марселе преследует меня, как воспоминание о страшном сне. Здесь, о мэтр, вы поднялись до вершин патетики. Ни одно классическое описание чумы не вызывало у меня такого содрогания; чуму не только видишь, ее ощущаешь. Законченные картины, целая жизнь, целый мир в двух строках: "Не замечая зловония, в маленькой темной комнате красивая женщина с пожелтевшим лицом" и т. д. А здесь, какая психологическая глубина: "Группы подруг, сестер и т.д."!

Но за всеми чудесами интуиции, воссоздания, языка ни на минуту не теряешь из виду главную мысль, самую суть и цель повествования (приближение революции); все в вашей книге связано с этим, это как бы хребет вашего колосса.

457. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. КРУАССЕ, 23 ОКТЯБРЯ 1863.

Мне совестно, что я так давно не писал вам. Часто думаю о вас, но два с половиной месяца был поглощен одной работой, которую закончил только вчера. Это феерия, которая не предназначена для сцены, этого я боюсь. Я предпошлю ей предисловие, более важное для меня, нежели сама пьеса '. Мне просто хочется привлечь внимание публики к блестящей и свободной драматической форме, которая до сих пор служила лишь рамкой для вещей весьма посредственных. Моя пьеса далеко не столь серьезна, как следовало бы, и, между нами, я немного ее стыжусь.

Впрочем, я придаю ей не слишком большое значение. Для меня она не что иное, как предмет литературной критики, и только. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из театральных директоров пожелал ее взять, а цензура разрешила поставить. В некоторых ее картинах увидят неприкрытую социальную сатиру. Вот, дорогая мадемуазель, какими пустяками я занимался с июля месяца. Теперь поговорим о вещах более важных, а именно - о вас и ваших заботах.

Книга моего друга Ренана не вызвала у меня того восторга, какой она вызвала у публики 2. Я люблю, когда такие материи трактуются с более солидным научным аппаратом. Но как раз доступностью формы она и привлекла к себе женщин и любителей легкого чтения. Это уже много, и я считаю, что философия одержала большую победу, побудив публику заняться подобными вопросами.

Известна ли вам "Жизнь Иисуса" доктора Штрауса? 3 Вот содержательная книга, книга, заставляющая думать! Рекомендую вам почитать эту сухую, но в высшей степени интересную вещь. Что касается "Мадемуазель Ла Кенти-ни"...4 то, говоря откровенно, искусство не должно служить трибуной для какой бы то ни было доктрины, иначе ему конец! Действительность всегда оказывается искаженной, когда пытаются вывести из нее умозаключения, которые под стать лишь господу богу. И потом, разве истину можно открыть с помощью вымысла? История, история и естественная история! Вот две музы нынешнего века. Они введут нас в новые миры. Не будем возвращаться к средним векам. Будем наблюдать - вся суть в этом. А после многовековых наблюдений кому-нибудь, возможно, и удастся осуществить синтез. Неистовое стремление к выводам - одна из самых печальных и самых бесплодных маний, свойственных человечеству. Каждая религия и каждая философия утверждала, будто бог принадлежит именно ей, будто она измерила бесконечность и нашла рецепт счастья. Какая заносчивость и какое ничтожество! Я же, напротив того, вижу, что величайшие гении и величайшие творения никогда не делали выводов. Гомер, Шекспир, Гете, все эти старшие сыны божий (как говорит Мишле) только изображали, остерегаясь делать что-либо еще. Мы хотим взобраться на небо, ну что ж! Только сперва давайте обогатим свой ум и свое сердце! Все мы, с нашим устремлением в небеса, по уши увязли в земной грязи. Средневековое варварство по-прежнему держит нас в своих тисках сотнями предрассудков и обычаев. Высшее общество Парижа все еще продолжает глазеть на фокусы - теперь это называется столоверчением. Говорите после этого о прогрессе!

458. АМЕЛИ БОСКЕ. КРУАССЕ, 26 ОКТЯБРЯ 1863.

Сегодня я более или менее закончил "Замок сердец". Я стыжусь этой вещи, она кажется мне какой-то гнусной, вернее, легковесной, ничтожной. Быть может, причина такого жалкого впечатления - полное отсутствие четкости, столь необходимой для сцены. Пьеса не так плохо сделана, но до чего же она пуста! Все эти соображения вовсе не лишают меня надежды на успех,- наоборот, они как раз дают основание в него верить. Но в душе я испытываю унижение: я создал нечто посредственное, низшего сорта.

459. ТЕОФИЛЮ ГОТЬЕ. ПАРИЖ, НОЯБРЬ 1863

Кончил читать "Фракасса" '. Какое чудо! Да, чудо стиля, красочности и вкуса. Уверяю тебя, ты никогда еще не выказывал столько таланта. Таково мое мнение.

460. ФЕЛИКСУ-АРШИМЕДУ ПУШЕ. ПАРИЖ, 9 ЯНВАРЯ 1864.

Есть, по-моему, нечто более неприятное, чем резкое критическое замечание,^ это неуклюжая похвала. А похвала почти всегда неуклюжа, если исходит от человека несведущего. Вот что помешало мне незамедлительно поблагодарить вас за вашу новую книгу !.

И однако, это книга настолько ясная, четкая, написанная столь убедительно и сильно, что вы в ней выходите за рамки специальной литературы, и мне кажется, что я ее полностью понимаю и могу говорить о ней. Я поражен приводимыми вами примерами, убежден логикой ваших доводов, увлечен последовательностью ваших идей, и что-то во мне кричит: "Он прав! все верно! его противники 2 - мошенники или кретины". Не понимаю, что теперь можно вам возразить. Вы создали несокрушимый памятник, я в этом уверен. Пусть они кричат; они сломают себе зубы о вашу правду, ибо она - истинная правда. Сколько накоплено наблюдений, фактов, сколько изучено материалов! Какая проницательность и, добавлю я (ибо это касается и меня), какое мастерство! Да, в вашей книге я высоко ценю способ изложения. Найти форму, вполне соответствующую данному замыслу,- вот секрет создания шедевров. Вы открыли этот секрет.

Вы ведете жизнь подлинного ученого, вы вспахиваете свою ниву глубоко и неуклонно и прославите свое имя. Я вас уже с давних пор люблю. Но восхищаюсь вами все больше и больше.

461. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. ПАРИЖ, ЯНВАРЬ 1864.

Не перестаю думать о моем романе ', в субботу я даже оказался в таком положении, в какое однажды попадает мой герой. Я вкладываю в это произведение (по всегдашней своей привычке) все, что вижу и чувствую.

462. ЭДМОНУ И ЖЮЛЮ ДЕ ГОНКУРАМ. ПАРИЖ, КОНЕЦ ФЕВРАЛЯ - НАЧАЛО МАРТА 1864.

Какая связь и последовательность событий! ' Сколько движения! Есть места очаровательные, есть классические портреты! Диалог между супругами в начале - превосходен, сцена дуэли великолепна и т. д.

То и дело я натыкаюсь на несовершенное время в повествовании. Что это - опечатки или так было задумано?

463. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. ПАРИЖ, 4 МАЯ 1864.

Вчера весь день работал с Монсеньором над планом моей книги. К вечеру мы оба устали так, словно камни тесали, зато, кажется, потрудились на славу. Выявилась основная мысль романа, и теперь все стало ясно. Я намерен начать писать еще до наступления сентября.

464. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, ЛЕТО 1864.

Думая о своем одиночестве и своих душевных муках, я спрашиваю себя: кто я, идиот или святой? Быть может, бешеная сила воли, которой я горжусь, есть признак глупости. Великие произведения не требовали стольких усилий.

465. АМЕЛИ БОСКЕ. КРУАССЕ, 9 АВГУСТА 1864.

Вот что я хотел сказать: упомянутого Беранже я считаю просто бедствием; он внушил Франции, будто рифмованное восхваление того, что ей важно и дорого, представляет

собой поэзию. Именно любовь к демократии и к народу заставляет меня ненавидеть Беранже. Это конторщик, приказчик, буржуа из буржуа; его веселость мне отвратительна. После Вольтера пора бы покончить с шуточками над религией. Что за прекрасный аргумент против философии для разных Вейо являет собою этот человек! И кроме того, почему бы не восхищаться предметами высокими, поэтами подлинно великими? Но Франция, как видно, неспособна переварить вино покрепче! Беранже и Орас Берне надолго останутся ее поэтом и ее живописцем. В вашей статье меня возмутило сравнение его с Боссюэ и Шатобрианом ', хоть они и далеки от того, чтоб быть моими кумирами. Первый из них, по-моему, писал плохо, что бы там ни говорили. Но пора бы нам уже договориться, что понимать под стилем. Все равно, я не сравню тех патрициев с этим лавочником.

Я не дожидался наступления реакции, чтобы составить себе это мнение; еще в 1840 году, двадцать четыре года тому назад, меня чуть не вышвырнули за дверь, когда я стал ругать Беранже в доме одного из его друзей. Это было у корсиканского префекта, в присутствии всего генерального совета. Скажу вам больше - теперь я нередко защищаю этого самого Беранже, потому что буржуа стали еще более низменны, чем их идеал.

Кстати, в одном из последних томиков Сент-Бева есть прелестная страница, содержащая великолепное описание Беранже в моем понимании 2. Я назван там полным именем, и все сказано так точно, что я смеялся до упаду!

Не буду спорить: он стоил большего, чем современные поэты-однодневки; похвала весьма сдержанная, но дальше этого я пойти не могу.

Почему люди всегда снисходительны к позолоченной посредственности? И знают наизусть всего Беранже, но ни одного стиха Сент-Амана, ни одной страницы Рабле? Почему г-н Тьер считается нашим великим историком? 3 И проч. и проч. Какая же суета сует все это - литература и слава!

Кавалер Марино удостоился во Франции больших почестей, чем все французские писатели вместе взятые. Кто ныне читает Байрона? Даже в Англии! Из всего этого я делаю вывод вслед за папашей Кузеном, что "Прекрасное в Европе творят сорок человек в столетие" 4. Поднимаюсь на свою башню из слоновой кости 5, закрываю окно... а иначе либо башку себе расшибешь, либо с ума спятишь. Вы же, когда пишете критические статьи, старайтесь, из соображений человечности, поднимать читателей до себя, вместо того чтобы опускаться до них. Не забывайте о своем священном долге, как сказал бы г-н Прюдом, и любите меня по-прежнему - ибо я ваш.

466. ШАРЛЮ-ЭДМОНУ. ОКОЛО 10 АВГУСТА 1864.

Ах! до чего же я правильно делаю, что не пишу в газе- и до чего же это гнусные лавочки (заведения)! Их мания править поступающие к ним рукописи в конце концов приводит к тому, что все произведения одинаково лишаются оригинальности. Если газета публикует пять романов в год и эти пять романов правит один и тот же человек или группа единомышленников, то получается пять романов-близнецов. Взять хотя бы стиль "Ревю де дё монд". Тургенев недавно сказал мне, что Бюлоз что-то сократил в его последней повести '. От одного этого Тургенев сильно упал в моих глазах. Ему бы следовало швырнуть рукопись в лицо Бюлозу, прибавив пару пощечин и плевок на десерт! Г-жа Санд тоже позволяет делать ей замечания иобкарнывать себя! Я слышал, как Шильи открывал перед ней эстетические горизонты! А она устремлялась к ним! То же бывало и у Тео в "Монитёре", при Тюргане и т. д. Черт возьми! Я считаю, что со стороны таких талантов подобная снисходительность граничит с бесчестностью. Раз уж вы предлагаете издать свое произведение, то, стало быть, ежели только вы не жулик, находите его хорошим. Вы должны были затратить все усилия, на какие способны, вложить в него всю свою душу. Одну индивидуальность нельзя подменить другой. Книга - организм сложный. И любая ампутация, любое изменение, сделанное чужими руками, калечит ее. Она может стать лучше, не важно, это будет уже не та книга!

Г-жа Ренье тут ни при чем 2, но уверяю вас, старина, вы на опасном пути, и все вы там, в газетах, способствуете развращению характеров и усиливающемуся с каждым днем упадку интеллектуальной жизни.

Я покажу вам рукопись "Бовари". украшенную поправками и купюрами "Ревю де Пари" 3. Любопытная штука. Чтоб меня успокоить, мне ставили в пример Арну Фреми и Эдуара Делессера!

Без сомнения, Шатобриан испортил бы рукопись Вольтера, а Мериме не смог бы править Бальзака. Короче говоря, мы так здорово поссорились, что кончилось все это судебным процессом.

467. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. КРУАССЕ, 6 ОКТЯБРЯ 1864.

Вот уже месяц, как я впрягся в роман о современных нравах, действие которого происходит в Париже. Хочу написать историю души людей моего поколения; правильнее было бы сказать, "историю чувств". Это книга о любви, о страсти, но о страсти такой, какою она может быть в наше время, то есть бездеятельной. По-моему, задуманный мной сюжет глубоко правдив: однако именно по этой причине он, вероятно, мало занимателен. Не хватает событий, драмы; и действие растягивается на слишком значительный отрезок времени. В общем, мне очень трудно и тревожно. Я проведу часть зимы здесь, в деревне, чтобы немного продвинуться вперед в этом долгом труде.

468. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, ОКТЯБРЬ 1864 (?).

Как мне тоскливо, как я устал! Падают листья, слышен погребальный звон, ветер мягкий, будоражащий... День за днем проходит в полном одиночестве, общества у меня не больше, чем было бы где-нибудь в глуши Центральной Африки. Вечером, после долгих бесплодных усилий, мне удается наконец написать несколько строк, которые на следующий день кажутся отвратительными. Право же, существуют люди повеселее, чем я. Я угнетен сложностями своей книги. Быть может, старею? Быть может, выдохся? Наверное, это так. В сущности, дело и в этом. И потом то, что я делаю, дается мне нелегко - я стал робок. За полтора месяца написал пятнадцать страниц - и притом не бог весть каких.

...Если вам нравится "Английская литература" Тэна '- что ж, тем лучше. Это труд основательный и возвышенный, хоть я и порицаю его исходный тезис. В Искусстве, помимо среды, в которой оно создается, и физиологической наследственности художника, есть и нечто еще. С помощью этой системы можно дать объяснение типу, группе, но нельзя объяснить индивидуальность,- то особое обстоятельство, которое делает тебя именно таким. Подобный метод неизбежно приводит к тому, что талант оставляют без внимания. Шедевр имеет значение только как исторический документ. Вот полная противоположность старой, лагарповской критики. Раньше думали, что литература - дело глубоко личное и сочинения падают с неба, как аэролиты . Теперь же отрицают всякую волю, всякий абсолют. Думаю, что истина - где-то посредине.

469. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, НОЯБРЬ 1864.

Нет, я не в восторге от "Библии человечества"! ' Но вы вольны ею восхищаться, ведь вы восхищаетесь столь многим и неравнодушны к напыщенной литературе. Это, вероятно, от одиночества; но всякий раз, как вы забавляетесь, меня разбирает страшная досада. Ладно. "Библия человечества" плохая книга, потому что замысел ее неясен и потому что автор рассуждает о множестве вещей, которых не знает,- взять хотя бы Индию. То, что показалось мне наиболее оригинальным, как раз вызвало у меня и наибольшее неудовольствие и раздражение (я имею в виду его отношение к Александру). Правда, каждый волен рассматривать историю по-своему, ведь история - не более как размышления настоящего о прошедшем, поэтому-то ее всегда надо писать заново,- хоть это и приводит в отчаяние папашу де Саси: он желал бы раз и навсегда установить единый взгляд на историю Рима 3. Он требует канона и чтобы все его потом придерживались.

Ваше мнение о самом Мишле - впрочем, это всеобщее мнение - необоснованно; я убежден, что нет никого целомудреннее этого милейшего человека; лично я, что бы там ни говорили, не нахожу в нем ничего непристойного. Но в его последней книге, по-моему, особенно чудовищно то, что она вся распадается на фрагменты, нет необходимой связи между идеями, факты не подкреплены необходимыми доказательствами. Вранья там не найдешь, о нет! Он твердо знает даты и мог бы еще хорошо вести урок. Однако он пишет в такой спешке и так торопится печатать свои труды, что становится банальным; меж тем никогда не было ума менее банального. Папаша Дюма считает, что в наше время только его и можно назвать оригинальным, и Дюма прав. Все мы, сколько нас ни есть, великие и малые,- все мы безнадежные классики. Гюго - не более чем классик-революционер; единственным французским романтиком будет признан Мишле 4. Какой след он оставит по себе! Сколько мыслей, сколько наблюдений! Он поднял историю на высоту поэзии и отвадил от нее людей посредственных. Словом, я его люблю! Согласитесь, что этот талант очень привлекателен, он не будет забыт, я уверен в этом, и его никто не превзойдет.

470. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. КРУАССЕ, 8 ДЕКАБРЯ 1864,

Ах, старина, я так нуждаюсь в том, чтоб меня развеселили! Кажется, мой роман никогда не захватит меня целиком. Это главное, что я вменяю ему в вину! Пассивные герои так неинтересны!

471. ЭДМОНУ И ЖЮЛЮ ДЕ ГОНКУРАМ. 16 ЯНВАРЯ 1865.

Получил вашу книгу только вчера вечером '. Начал читать в половине одиннадцатого, кончил в три. После этого чтения не мог сомкнуть глаз, и у меня болит живот. Вы будете виновниками множества гастритов! Что за страшная книга!

Если б я сегодня не чувствовал себя так плохо, то написал бы вам подробно, что я думаю о "Жермини", которая меня возбуждает... Это вещь сильная, резкая, драматическая, трогательная и хватающая за душу.

По-моему, вы превзошли Шанфлери 2. Больше всего восхищает меня в вашей книге постепенное нарастание напряжения, психологическое развитие. Это ужасает от начала до конца, а по временам - это просто величественно. Последняя сцена (на кладбище) придает в-сему предшествующему новую значимость и словно подводит под вашим произведением золотую черту.

Никогда еще великая проблема реализма не была поставлена с такой прямотой. Ваша книга дает повод крепко поспорить о цели Искусства.

472. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. ПАРИЖ, 22 ФЕВРАЛЯ 1865.

Сейчас меня чрезвычайно занимает торговля предметами искусства '. Я провожу время среди старых газет и торговцев картинами. На завтра и на последующие дни у меня назначены встречи со многими из них. Нет ничего труднее, чем получить нужные мне сведения. Одновременно изучаю историю гравюры.

473. И. С. ТУРГЕНЕВУ. ПАРИЖ, 1865 '

Дорогой мой великий Тургенев,

будьте готовы в следующую пятницу отужинать у одной .моей знакомой, прелестной дамы, где вы встретитесь с людьми, которые вами восхищаются: с Теофилем Готьг. Ренаном, Гонкурами и т. д.

Рассчитываю также на то, что завтра, часа в четыре, вы ненадолго зайдете ко мне.

474. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. КРУАССЕ, 11 МАЯ 1865.

Никто в наши дни не заботится об Искусстве! Искусстве как таковом! Мы ужасающим образом погружаемся в стихию буржуазности, и я не испытываю желания увидеть двадцатый век. Чего не могу сказать про тридцатый!

475. АМЕЛИ БОСКЕ. КРУАССЕ, 10 ИЛИ 17 МАЯ 1865.

Что до меня, то работаю я, как тридцать негров, но сюжет, в который я углубился, своей простотой и своим богатством не оставляет мне выхода. Чем дальше я продвигаюсь, тем труднее становится. Вчера я десять часов кряду сочинял три строчки и так их и не сделал!

476. РЕНЕ ДЕ МАРИКУРУ. КРУАССЕ, АВГУСТ ИЛИ СЕНТЯБРЬ 1865.

Позвольте мне подержать у себя еще несколько дней вашу "Вдову" ' - хочу дать ее почитать матери и племяннице. Это равносильно признанию, что вашу книгу я нашел очень увлекательной. И действительно, я прочел ее залпом.

Вот в двух словах, что я о ней думаю: автор от природы наделен большим умом, наблюдательностью и чувством. Но в его книгах явственно различимы две стороны, одна - когда перед нами правдивое, полнокровное, подсказанное жизнью повествование, и другая - когда автор забавляется: это портит впечатление от его лучших страниц. Искусство не должно становиться игрой, хоть я тоже рьяный сторонник доктрины искусства для искусства, которую понимаю по-своему (разумеется).

Так, во "Вдове" все характеры и описания - превосходны, и все же в эту историю не веришь, потому что события в ней не следуют неизбежно из характеров. Объясню: непонятно, почему г-жа Лебрен не хочет выйти замуж за Донасьена. Потому что принесла обет? Но причина обета остается неясной!

С одной стороны, она не настолько любила мужа, с другой - не настолько религиозна. Раз уж вы изобразили врача философом, то вдову надо было сделать религиозной до мистицизма. Смерть ее не кажется мне естественным следствием ее страсти, равно как и смерть буржуа, подражающего Жаку 2, каковой Жак, между нами,- персонаж совершенно надуманный. И почему это ваш священник без причины преображается? Мы все время видели фигуру гротескную; и вдруг перед нами появляется какой-то святой! Спрошу вас напрямик: часто ли подобные вещи встречаются в жизни? Ведь роман, научная форма жизни, должен иметь дело с закономерностями и быть логичнее случайного стечения обстоятельств. Одним словом, вы пожелали дать христианский финал книге, которая в начале своем была непредвзятой. Отсюда и несообразности!

Что, строгий я ментор, а?

"Строгий, но справедливый", настолько, что объяснение Донасьена в любви считаю просто шедевром. По значительности и стилю эта страница подавляет всю книгу. "Подавляет" - не то слово, я хочу сказать - господствует над ней. Описание городка, г-н Сельваж, многочисленные монологи Донасьена и особенно смерть г-жи Мюло покорили меня с первых страниц.

Почему, описывая наружность г-жи де Реверсьер, вы переходите к изъявительному наклонению? Это прерывает повествование,- а жаль, портрет превосходный. Позвольте далее указать вам, дорогой собрат, что вы не уделяете должного внимания соотносительной величине частей книги. Так, чересчур длинна историйка про Лодойскую и Ива, которая не вводит в роман никаких новых событий. Г-н Лебрен, случайно услыхавший разговор о себе,- это прием, более подходящий для драматурга.

Но до чего же мне нравится г-н Лебрен! И вам тоже, не правда ли? Это чувствуется, и в этом - секрет очарования книги. Вы вообще наделены даром очаровывать, а для успеха дар этот - самый главный. Продолжайте в том же духе.

Я беседую с вами, перелистывая книгу, и записываю свои соображения второпях и наудачу, по мере того, как они приходят мне в голову.

Почему ваш доктор, во-первых, пьет водку, чтоб набраться храбрости, и, во-вторых, почему он барон? Конечно, Деревенский врач может в таких обстоятельствах пить водку и может быть бароном, но что дает вам (в смысле драматического эффекта или философского вывода) эта выдумка? Ведь это все-таки случай редкий. Хирург обычно не успокаивает себя спиртным, а дворяне в корпорации медиков весьма малочисленны.

Зачем вы сделали Гектора комичным? Оба ваших героя (каждый из них по-своему - личность незаурядная), показались бы значительнее, если б человек, принесенный им в жертву, был не таким ничтожным. Впрочем, он довольно-таки забавен, но я предпочитаю ему г-на Реверсьера-сына.

Почему мысли г-жи Лебрен изложены в виде дневника? Тем самым вы создали себе непреодолимую трудность: заставили героев говорить долго. Ибо почти всегда они говорят в том же стиле, что и автор.

Вот я снова нашел объяснение в любви Донасьена - оно заслуживает бесконечных похвал. Браво! Брависсимо!

Но как можно было, написав таких прекрасных четыре страницы, забавляться пустяками вроде галлюцинаций, о которых говорится далее? А-а! Видно, автор пожелал показать свою хитрость, дать понять читателю, что он принимал гашиш, и описать его действие, как он описывал нам - и превосходно - осаду Мессины (в "Двух дорогах") 3. Но изобрази вы в своей книге даже пожар Трои, он не произвел бы такого впечатления, как одна эта строчка, от которой меня мороз подирает по коже: "Да бросьте эту вышивку, вы же видите, у вас дрожит рука".

Все хорошо на своем месте, и надо уметь выбросить из своего произведения, когда оно закончено, то, что порою больше всего нам нравится. А также быть снисходительным к тем, кто дает советы...

477. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. КРУАССЕ, 8 ОКТЯБРЯ 1865.

Ничто не оздоровляет так, как пополнение собственных научных знаний; другое дело метафизика и Искусство, это предметы более возвышенные, и, занимаясь ими, постоянно рискуешь впасть в безумие.

478. ШАРЛЮ-ЭДМОНУ. КРУАССЕ, КОНЕЦ НОЯБРЯ 1865.

Я приближаюсь к концу первой части. Как скоро закончу две остальные? Знать об этом может только Аполлон, бог помарок.

...Труд и плата за него кажутся мне вещами столь далекими друг от друга, столь несоизмеримыми, что я не могу уловить соотношения между ними. Я тут ничего не могу поделать и смиряюсь; лишь бы я был в состоянии платить за бумагу - больше мне ничего не надо. Мы побеседуем обо всем этом вскоре, на премьере Гонкуров '.

479. ИППОЛИТУ ТЭНУ. КРУАССЕ, 19 ДЕКАБРЯ 1865.

Я должен, дорогой мой Тэн, сказать вам несколько слов о том, какое удовольствие получил от чтения ваших "Новых критических очерков" ' - вот это критика, наконец-то!

Не знаю другой такой удачи, как ваша статья о небе н земле2. Каждая строчка вызывает восторг, говоришь себе: "Хорошо, хорошо, совершенно верно",- словом, испытываешь глубокое удовлетворение. Горячо одобряю и ваше рассуждение о буддизме 3. Это - два шедевра в вашей книге. Статьи о Бальзаке уже были известны мне 4, и я не скажу о них ничего, дабы не повторяться. Вы вынесли окончательное суждение о его творчестве, и после вас сказать нечего.

Что касается Расина, позвольте мне указать вам одну лишь фразу: "...не находили... ни одного сколько-нибудь точного образа". Прошу прощения, но образы не занимали п\ вовсе. Расин так и кишит стихами вроде следующего:

Cependdnl de Taxilc appuyons 1ел soupirs Итак, поддержим же стенания Таксила5,-

потому что при слове "поддержать" он ничего не видит: слова "couronner la flammc" ("увенчать пламя") постоянно встречаются у авторов XVII века, потому что "пламя" у них означало любовь, а "увенчать" - вознаградить счастливым брачным союзом.

Да, эти люди заботились о стиле. Но понимали его шиворот-навыворот. Почему у поэтов XVI века нет ни одного фальшивого образа, а у поэтов XVII не найдется, быть может, ни одного свежего или точного? Одержимость идеей окончательно убила в них чувство природы. Их поэтика была антифизической.

Вы замечательно показали, как каждый стиль включался в свою эпоху. Но вы ведь признанный мастер такого рода исследований. Мне бы хотелось, чтобы вы поговорили с научной точки зрения об эстетических приемах, а не об источниках искусства.

Благодарю за Марка Аврелия6 - это один из святых моего календаря; в общем, ваша книга очаровала меня, и я жду следующей (обещанной вами) с большим нетерпением.

480. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПН. КРУАССЕ, 23 ЯНВАРЯ 1866.

Вы слишком упиваетесь, как сказал бы Монтень ', теми утонченными чувствами, что порождают меланхолию.

Вас поражают фанатизм и глупость, царящие кругом. Я понимаю, что это может коробить, но удивлять - о нет! Человечество обладает запасом глупости столь же вечным, как и оно само. Думаю, что просвещение народа и воспитание нравственности у неимущих классов - дело будущего. Но что касается умственного развития масс, то я отрицаю такую возможность, что бы там ни случилось, потому что они всегда останутся массами.

В истории заслуживает внимания небольшая группа людей (быть может, их три или четыре сотни в столетие), которая остается неизменной от Платона до наших дней; именно они создали все, и они - совесть мира. Что до низших частей общественного организма, то их вы не воспитаете никогда 2. Перестав верить в непорочное зачатие, народ уверует в вертящиеся столы. Надо примириться с этим и жить в башне из слоновой кости. Это не весело, я знаю: но таким образом не окажешься ни простофилей, ни шарлатаном.

481. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. ПАРИЖ. 3 ФЕВРАЛЯ 1866.

Я, как и ты, веду бурную жизнь, но только не в высшем свете: я пропадаю на фабриках фарфора '. Вчера полдня провел с рабочими Сент-Антуанского предместья и Тронной заставы. Утром у меня побывал кондуктор дилижанса. Сегодня пойду на Иврийский вокзал. Вернувшись домой, читаю трактаты об изделиях из фаянса.

Я не был на балу ни в Тюильри. ни в Ратуше; я слишком занят горшками...

482. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. ПАРИЖ. 15 ФЕВРАЛЯ 1866.

"Влюбленный лев" - гадость, а Понсар - идиот. Можешь говорить это безбоязненно, но принято считать, что вещь прекрасная '.

483. Ш.-О. СЕНТ-БЕВУ. ПАРИЖ, 12 МАРТА 18G6 (?).

Сможете ли вы мне сказать, что нужно прочесть, чтобы познакомиться немного с неокатолическим движением в 1840 году? ' Моя история продолжается с 1840 года до переворота 2. Мне, разумеется, надо знать все и, перед тем как взяться за дело, ощутить дух времени.

484. АМЕЛИ БОСКЕ. КРУАССЕ, 20 АВГУСТА 1866.

Я не вполне разделяю ваши восторги касательно "Дела Клемансо", хотя во многих отношениях это самое сильное произведение Дюма '. Но он вконец загубил книгу напыщенными тирадами и общими местами. Я считаю, что романист не имеет права высказывать свое мнение о делах мира сего. В своем творении он должен уподобиться богу-творцу, то есть создавать и молчать. Конец этой книги ("Клемансо") кажется мне совершенно фальшивым: не может мужчина убить женщину после; в такую минуту охватывает общая расслабленность, несовместимая с проявлениями энергии. Это большая физиологическая и пси-кологическая неточность.

485. АЛЬФРЕДУ МОРИ. КРУАССЕ, 20 АВГУСТА 1866.

Вы слишком добры, мой друг. Я не разделяю ваших радужных надежд относительно романа, который пишу. Напротив, я полагаю, что это будет посредственное произведение, ибо сам замысел его порочен. Мне хочется показать некое душевное состояние, действительно существующее, по-моему, и никем еще не описанное. Но среда, в которой действуют мои герои, такая насыщенная и кипучая, что они рискуют раствориться в ней чуть ли не на каждой строчке. Поэтому я вынужден оттеснять на второй план как раз наиболее интересные вещи. Многие темы следовало бы раскрыть до конца, а у меня они затронуты лишь мимоходом. Задача моя сложна и многообразна, художественный метод неудачен, словом, никогда еще я не брался за такую трудную вещь. В общем, уповаю на бога!

486. ПРИНЦЕССЕ МАТИЛЬДЕ. КРУАССЕ, 31 АВГУСТА 1866.

По-моему, вы все же слишком суровы к "Последней любви" '. На мой взгляд, в этой книге есть немалые удачи, в частности, характеры Фелисии и Тонино.

...Я так хотел бы позабавить вас своим новым романом! Он задуман таким образом, чтобы вызвать сочувствие к бедным мужчинам, столь мало изученным, и доказать дамам, до какой степени робки эти самые мужчины.

487. АМЕЛИ БОСКЕ. КРУАССЕ, 23 СЕНТЯБРЯ 1866.

Словом, раньше чем через два года я свой роман не кончу! Бесполезно докучать вам жалобами, но эта книга меня ужасно беспокоит. Мне кажется порочным ее замысел.

488. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 29 СЕНТЯБРЯ 1866.

Я не испытываю, подобно вам, трепета начинающейся жизни, радостного изумления перед расцветом, какое ощущаете вы '. Напротив, мне кажется, что я существовал всегда! Некоторые мои воспоминания восходят ко временам фараонов. Я четко вижу себя в разные исторические эпохи, занимающимся разными ремеслами, попадающим в различные обстоятельства. Мое теперешнее "я" - итог моих исчезнувших индивидуальностей. Я был лодочником на Ниле, римским сводником времен Пунических войн, затем греческим ритором в Субуре 2, где меня пожирали клопы. Я умер во время крестового похода, объевшись винограда на берегу моря в Сирии. Я был пиратом и монахом, жонглером и кучером. А быть может, и императором Востока.

Многое разъяснилось бы, если б мы имели возможность узнать подлинную нашу родословную. Ведь число элементов, составляющих человека, ограничено, значит, определенные комбинации должны повторяться. Так что наследственность - понятие в принципе верное, которое до сих пор недостаточно применяли.

С этим понятием происходит то же, что и со многими другими. Каждый пользуется им по-своему, и один не понимает другого. Психологические науки останутся в том состоянии, в каком пребывают ныне, то есть - погруженными во мрак и безумие, до тех пор, пока не обретут точную номенклатуру терминов, пока будет дозволено одним и тем же словом обозначать самые различные понятия. Когда нет ясности в понятиях, прощай, нравственность!

Не кажется ли вам, что после 89-го года у нас начался какой-то разброд? Вместо того чтобы идти дальше по столбовой дороге - она была широкой и прекрасной, как путь для триумфального шествия,- все разбежались по тропинкам и увязают в грязи. Быть может, разумно было бы сейчас вернуться на время к Гольбаху. Не изучить ли нам Тюрго, прежде чем восхищаться Прудоном?

...Вы полагаете, что если мое занятие - стараться создавать гармонические фразы, избегая ассонансов, то у меня нет собственных скромных суждений о том, что происходит на свете? Увы. они имеются! и более того, я умру от бешенства, что не высказал их.

489. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, НАЧАЛО НОЯБРЯ 1866.

Позавчера и вчера обедал с Тургеневым. У этого человека такая чудесная способность рисовать картины, даже в разговоре, что он показал мне Ж. Санд, облокотившуюся на балкон замка г-жи Виардо в Розе. Башенка стояла надо рвом, во рву была лодка, и Тургенев, сидя в этой лодке на скамейке, глядел на вас снизу вверх: заходящее солнце играло на ваших черных волосах.

490. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, 12 НОЯБРЯ 1866.

Моя знаменитая приятельница, г-жа Санд, уехала от меня в субботу вечером '. Я не знаю женщины более милой, более добродушной и которая была бы менее синим чулком. Днем она работала, а вечерами мы болтали, как сороки, до трех часов утра. Она немного чересчур благодушна и восторженна, но в ее суждениях бывает тончайший здравый смысл,- если только она не садится на своего социалистического конька. Очень сдержанная, когда разговор заходит о ней самой, она охотно рассказывает о людях 48-го года и столь же охотно отмечает скорее их добрую волю, нежели ум.

491. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 17 НОЯБРЯ 1866.

Не беспокойтесь насчет сведений, касающихся газет. Они займут немного места в моей книге, и я могу подождать. А вот когда вам нечего будет делать, возьмите бумагу и набросайте мне все, что помните о 48-м годе '. Потом, в разговоре, вы опишете мне это подробнее. Я, разумеется, не прошу у вас точного изложения событий, соберите только ваши личные воспоминания.

...Если ваш инженерик дал обет, и этот обет недорого ему стоит, он прав, соблюдая его, в противном случае это чистейшая глупость 2. Между нами говоря. Где же и существовать свободе, как не в страсти?... О, нет! В мое время мы подобных обетов не давали, и мы влюблялись! и как влюблялись! Но все растворялось в некоем безграничном эклектизме, и если мы избегали дам... это бывал порыв гордости, вызов самому себе, своего рода подвиг... В общем, мы были красными романтиками, смешными донельзя, но в полном расцвете. То немногое хорошее, что во мне осталось, было заложено тогда!

492. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 27 НОЯБРЯ 1866.

Вы-то не знаете, что это такое - целый день сидеть, сжимая голову руками, и напрягать свои несчастные мозги, чтобы найти слово. У вас мысль течет широко, безостановочно, словно река. А у меня это тоненькая струйка воды. Мне нужно произвести значительные земляные работы, чтобы забил источник. Ах! Мне-то хорошо знакомы муки стиля.

493. ИППОЛИТУ ТЭНУ. КРУАССЕ, КОНЕЦ НОЯБРЯ 1866.

Благодарю вас, дорогой друг, что не забыли обо мне! Однако давайте без всяких вступлений поговорим о вашей книге '.

Пожалуй, никогда еще вы не были в такой степени самим собой. Кто желает ознакомиться с писателем по имени Тэн, тому достаточно прочесть одну эту книгу. В ней он весь, со всеми его достоинствами, которые, мне кажется, возросли,- ибо вы, храни вас бог, во всем преступаете меру, не в обиду вам будь сказано!

Как целое и как произведение искусства книга грешит мелкими повторениями, которые нетрудно будет убрать при следующем издании, это сделает ее более удобной для чтения (обратите внимание на частое употребление глагола "коснуться").

Буржуа, вероятно, скажут, что в вашем труде слишком много говорится о живописи? А я нет! Мне нравятся ваши описания картин, столь богатые замечаниями о нравах и об истории. Жаль только, что среди них так мало пейзажей - все они великолепны и соответствуют натуре.

..."Позднее художники достигнут большего совершенства, но станут менее своеобычными". Вы в этом уверены? "Они пойдут дальше". Но в таком случае все остальное не имеет значения! По-моему, далеко пойти - это главное. Я благодарен вам за то, что вы превозносите личность, в наше время столь униженную демократическим психозом. Но есть нечто такое, что выше самой личности. Это ее представление о совокупности вещей; тот способ, каким она это представление выражает, есть акт Творения, равный сотворению природы, а быть может, и превосходящий его. И снова вы (здесь причина расхождения между нами) не придаете должного значения Искусству в себе, а ведь оно существует.

Однако вы так тонко чувствуете искусство, что вас можно простить. Надо быть на редкость утонченным, чтобы говорить, как вы, об удовольствии, которое испытываешь, расхаживая по залам галереи Уффици.

...Если все можно объяснить влиянием среды, физиологией и историей, то почему, скажите мне, в этой же галерее "Мадонна со щегленком" так хороша и привлекательна, а "Святой Иоанн в пустыне" так холоден, скучен, словом, неприятен 2. Последняя картина, по-моему, предвосхитила французскую школу живописи, со всем, что в этой школе есть плохого 3, а разве не в этих картинах наиболее ярко проявилась индивидуальность Рафаэля?

...Но я спешу добраться до вашей Венеции, которая не более и не менее как шедевр. Господин, умеющий так описывать закаты и прогулки в гондоле, рожден быть писателем. Можно только повторять: "До чего же это верно схвачено, до чего же это то самое!" Сидя за письмом, я перечитываю эти страницы и снова испытываю то же впечатление. Страницы 322 - 335 превосходят, по-моему, все сделанное в этой области. Впрочем, в отношении Венеции мои вкусы так совпадают с вашими, что я не заметил бы ошибок, даже если б они были. Вам ведь знакомо это: берешь книгу и находишь в ней то, что чувствуешь сам. Тогда с радостным удивлением узнаешь самого себя, и в душе подымается что-то похожее на благословение автору. Спасибо, старина!

Мне очень нравится ваше психологическое исследование Венеции, как XVI, так и XVIII века. Ах! Я тоже мечтал пожить там!

В конце, на берегах Лаго-Маджоре, мне хотелось бы услышать брань по адресу Карло Борромео, за его статую, сделанную из печных труб .

Ваша книга вызвала у меня и другие мысли, которые, вероятно, еще вспомнятся. Письмо и так вышло слишком длинным, пора кончать. Я хотел только показать вам, что я вас читал, и притом внимательно, дорогой друг.

494. ИППОЛИТУ ТЭНУ. КРУАССЕ, КОНЕЦ НОЯБРЯ 1866.

Не слушайте дураков, друг мой, пусть себе болтают '. Bain стиль ни "утомителен", ни "невразумителен". Человек, написавший законченные куски, которыми изобилует ваша книга, мастерски владеет искусством выражать мысли словами.

Только вот путешествие, как жанр, само по себе вещь почти невозможная. Для того чтобы в книге не было повторений, вам пришлось бы воздержаться от рассказов об увиденном. Иначе обстоит дело с книгами путешественников-первооткрывателей - там вызывает интерес сама личность автора. Но в данном случае добряк-читатель может счесть, что тот слишком много идей сравнительно с предметами,- или же что предметов слишком много по отношению к идеям. Я, в частности, жалею, что у вас не оказалось побольше пейзажей, чтобы уравновесить - в качестве эффекта - переизбыток живописи. Впрочем, взгляды у меня на это (на книги о путешествиях) весьма определенные, потому что я писал их сам 2. Мы еще поговорим об этом. А теперь отвечаю на ваши вопросы 3.

1. Да, всегда4. Создаваемый образ для меня столь же достоверен, как и объективная реальность вещей,- а то, что предоставила мне реальность, очень скоро перестает для меня отличаться от тех украшений или изменений, что привнесены мной.

2. Вымышленные герои преследуют меня 5, сводят с ума,- или, вернее, я оказываюсь в их шкуре. Когда я писал об отравлении г-жи Бовари, у меня во рту был такой сильный вкус мышьяка, я сам так сильно отравился, что у меня дважды кряду сделалось расстройство желудка - настоящее расстройство, ибо после ужина меня вырвало.

Многие подробности я не записываю. Так, например, я видел на лице у Омэ редкие оспины. В сцене, над которой я работаю в данный момент, я вижу всю меблировку (вплоть до пятен на обивке), о чем в книге не будет сказано ни слова.

Третий вопрос более трудный 6. По-моему, как правило (что бы там ни говорили), воспоминание приукрашивает, то есть отбирает. Но, быть может, глаз тоже приукрашивает? Понаблюдайте, как удивляет нас фотографическая карточка. Это всегда не то, что мы видели.

Художественная интуиция действительно напоминает видения, предшествующие сну 7,- напоминает своей мимолетностью; что-то проносится перед глазами, и тогда надо тут же жадно кидаться на это и хватать.

Но бывает и так, что художественный образ складывается медленно, по кускам, подобно тому, как ставят по частям театральную декорацию.

Впрочем, не смешивайте внутреннее видение художника с тем, которое присуще людям, страдающим настоящими галлюцинациями. Я хорошо знаю оба эти состояния: между ними - пропасть. В собственно галлюцинации всегда присутствует ужас, чувствуешь, что твоя личность ускользает от тебя, кажется, что сейчас умрешь. В поэтическом видении, наоборот, присутствует радость. Словно что-то входит в тебя. И все же, бесспорно, перестаешь понимать, где находишься.

Вот все, что я наспех могу вам рассказать. Если мои ответы не удовлетворяют вас - сообщите. Постараюсь объяснить получше.

495. ИППОЛИТУ ТЭНУ. КРУАССЕ, 1 ДЕКАБРЯ 1866.

Вот что я испытывал при галлюцинациях: ' 1. Сначала неясную тревогу, какое-то смятение, чувство болезненного ожидания, как бывает перед приходом поэтического вдохновения, когда чувствуешь, что "сейчас что-то возникнет".

...2. Потом внезапно, словно молния, тебя озаряет память, или, вернее, в тебе происходит мгновенная вспышка памяти, ибо галлюцинация в собственном смысле состоит именно в этом, во всяком случае, у меня. Это болезнь памяти, извергающей то, что в ней накопилось. Чувствуешь, как образы вытекают из тебя, словно струи крови. Кажется, будто все, что есть в голове, разом взрывается, как тысячи огней фейерверка, и не успеваешь разглядеть эти внутренние образы, неистово проносящиеся перед тобой. В других обстоятельствах это начинается с одного-

единственного образа, который растет, увеличивается и на конец заслоняет объективную действительность, примерно как искра, крутясь в воздухе, превращается в огромное пламя. В этом случае ты вполне можешь одновременно думать о другом, и это похоже па то, что называют "черными мухами", то есть на те блестящие точки, что плавают перед взором некоторых людей, когда небо сумрачно, а глаза у них устали.

Мне кажется, что Воля имеет большую власть над галлюцинациями. Я пытался сам вызвать у себя галлюцинации, но безуспешно. Однако очень часто я избавлялся от них усилием воли.

В ранней молодости у меня была одна причудливая галлюцинация: находясь в театральном зале, я всегда на месте зрителей видел скелеты, или, во всяком случае, так упорно думал об этом, что оно уже походило на галлюцинацию, ибо различить границу тут иногда трудно.

Мне известна история Николаи 2 Я испытал это: видеть мнимые предметы, знать, что они - иллюзия, быть в том уверенным и все же различать их с такой ясностью, как если б они существовали на самом деле. Но такое состояние бывает и во сне: когда видишь сон и знаешь, что это сои.

То, что галлюцинация коренится в памяти, убедительно доказывается тем, что единственная возможность в точности подражать кому-либо (то есть показать его голос и движения) дается только предельным напряжением памяти. Чтобы быть хорошим мимом, надо обладать памятью такой четкости, что это уже приближается к галлюцинации,- надо видеть людей, быть наполненным ими. Правда, необходимо умение пользоваться инструментами - мускулами лица и гортани.

Вам следовало бы спросить у музыкантов, слышат ли они музыку, которую собираются записать, так же ясно, как мы, романисты, видим наших человечков!

В художественной галлюцинации картина никогда не бывает строго ограничена, какой бы точной она ни была. Так, я прекрасно вижу мебель, лицо, уголок пейзажа. Но все это колышется, висит, непонятно, где находится. Оно существует само по себе, без связи с остальным, тогда как в действительности, когда я гляжу на кресло или дерево, я вижу одновременно и другую мебель в комнате, другие деревья сада или по крайней мере смутно ощущаю, что они есть. Художественная галлюцинация не может распространяться на большое пространство, двигаться в очень широких рамках. В этом случае погружаешься в мечты и снова становишься спокойным. И даже так оно всегда и кончается.

Вы спрашиваете, смыкается ли она у меня с окружающей действительностью? Нет. Окружающая действительность исчезает. Я уже не сознаю, что вокруг меня. Я принадлежу только этому видению.

Напротив, в простой, чистой галлюцинации вполне возможно одним глазом видеть мнимый образ, а другим - действительные предметы. Именно это-то и мучительно.

496. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 5-6 ДЕКАБРЯ 1866.

Меня нисколько не удивляет, что вы ничего не понимаете в моих литературных мытарствах. Я и сам в них ничего не понимаю. Но все же они существуют, и они непомерны. Я разучился писать, мне удается выразить лишь сотую долю своих мыслей, и то после бесконечных неуклюжих попыток. Не то чтобы ваш друг поддавался мгновенному порыву, о нет! Например, вот уже целых два дня я верчу так и эдак один период и не могу его закончить. Иногда хочется плакать!

...Что до предмета нашего спора (по поводу вашего молодого человека), то мнение, высказанное вами в последнем письме, так совпадает с моим взглядом на вещи, что я не только применил его на практике, но и стал проповедовать '. Спросите Тео. Но все же - объяснимся. Художники (которые суть священнослужители), будучи целомудренны, не рискуют ничем, наоборот! Но зачем это нужно буржуа? Надо же, чтобы кто-то оставался в рамках человеческой природы. И более того, блаженны те, кто не пытается из них вырваться!

В отличие от вас, я не верю, что из характера идеального художника может выйти что-либо путное 2. Это было бы чудовище. Искусство создано не для того, чтобы изображать исключительное; и потом, мысль перенести на бумагу что-то из собственного сердца вызывает у меня непобедимое отвращение. Я считаю даже, что романист не имеет права выражать свое мнение о чем бы то ни было. Разве господь бог когда-нибудь сообщал его, свое мнение? Вот почему у меня есть немало такого, что душит меня, что я хотел бы выплюнуть, но проглатываю. И действительно, зачем это высказывать? Первый встречный будет интереснее г-на Г. Флобера, потому что он - явление более общее, и следовательно - более типичное.

497. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, ДЕКАБРЬ 1866 (?).

Мой собственный стиль по-прежнему доставляет мне неприятности, и немалые. И все же через месяц, надеюсь, самое бессодержательное место будет уже позади. Но пока я затерян в пустыне. Что ж, на то божья воля, тем хуже! С каким наслаждением оставляю я этот жанр, чтобы не возвращаться к нему до конца дней моих!

Описывать современных французских буржуа - каким удивительным смрадом это ударяет мне в нос! И потом, пора бы уже немного скрасить свое существование и выбирать сюжеты, приятные автору.

Я неудачно выразился, говоря вам, "что не следует писать сердцем" '. Я хотел сказать: не надо выводить на сцену собственную особу. Я полагаю, что великое Искусство научно и безлично. Надо усилием ума перенестись внутрь своих персонажей, а не притягивать их к себе. Таков, по крайней мере, метод, а это равнозначно словам: "Постарайтесь иметь большой талант, а если можете, то и гений". Что за тщета все эти поэтики и критические труды! Апломб людей, которые их пишут, потрясает меня. О! этих голубчиков ничто не смущает!

Вы заметили, как иногда общие идеи носятся в воздухе? Я только что прочел новый роман моего друга Дюкана - "Растраченные силы" 2. Это во многом напоминает то, что пишу я. Его книга, очень наивная, дает верное представление о людях нашего поколения, ставших для нынешних молодых людей настоящими ископаемыми. Реакция 48-го года разверзла пропасть между двумя Франциями.

498. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, ДЕКАБРЬ 1866.

Я сейчас пребываю в полнейшем одиночестве. Поднялся туман, и стало еще тише; кажется, будто находишься внутри огромной белесоватой могилы. Я не слышу ни звука, только потрескивание огня да тиканье стенных часов. При свете своей лампы я работаю примерно десять часов в сутки, и время течет. Но сколько я трачу его попусту! Какой я мечтатель, вопреки себе! Я уже немного приободрился. Когда мы снова увидимся, у меня будет сделано около трех глав, трех глав, не более. Но, работая над первой, я думал, что умру от отвращения. Вера сама по себе с годами тускнеет, пламя гаснет, силы иссякают. В сущности, меня приводит в отчаяние уверенность в том, что я создаю нечто ненужное, то есть нечто противоречащее цели Искусства, которая состоит в том, чтобы вызывать неизъяснимое волнение. Но яри нынешних научных притязаниях и буржуазном сюжете это кажется мне совершенно неосуществимым. Красота несовместима с современной жизнью. Так что я в последний раз вмешиваюсь в нее, с меня довольно.

499. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 27 ДЕКАБРЯ 1866.

Поскольку вас нет со мной рядом, я читаю, вернее перечитываю, ваши творения. Взялся за "Консуэло", читанную когда-то в "Ревю эндепандант" '.

И снова очарован. Какой талант, черт возьми! Какой талант! Этот возглас я время от времени издаю "в тиши кабинета". На самом деле, я просто плакал, дойдя до поцелуя, который Порпора запечатлевает на лбу Консуэло!.. 2 Могу сравнить вас только с могучей американской рекой. Грандиозность и нежность 3.

500. РЕНЕ ДЕ МАРИКУРУ. КРУАССЕ, 4 ЯНВАРЯ 1867.

Разумеется, вам надо писать и дальше! Когда у человека такой талант, он должен им пользоваться.

Вы много путешествовали, знаете свет, вы - мужчина, да полноте! Надо взяться за ум, хорошенько все обдумать и неутомимо трудиться.

Однако одной иллюзии я должен вас лишить - а именно будто у вас появится (более или менее твердая) возможность заработать какие-то гроши. Чем добросовестней делаешь свою работу, тем меньше извлекаешь из нее выгоды. Я не откажусь от этой аксиомы даже под ножом гильотины. Мы создаем предметы роскоши, и не существует людей достаточно богатых для того, чтобы оплатить наш труд. Если хочешь зарабатывать деньги пером, нужно заниматься журналистикой, сочинять фельетоны или писать для театра. "Бовари" принесла мне... 300 франков, которые заплатил я сам ', и никогда не получу за нее ни сантима. В настоящее время я в состоянии оплатить бумагу, но никак не поездки, путешествия и книги, которых требует моя работа, и, в сущности, я нахожу это нормальным (или делаю вид, что нахожу нормальным), ибо не вижу никакой связи между пятифранковой монетой и какой-нибудь идеей. Искусство надо любить ради самого Искусства, иначе лучше заняться любым ремеслом.

501. ЭРНЕСТА ФЕЙДО. КРУАССЕ, НАЧАЛО 1867.

Не знаю, жив ли ты еще, но поскольку я собираюсь просить тебя об услуге, надеюсь, что ты мне сообщишь о себе. Вот в чем дело - оно касается моей книги.

Мой герой Фредерик испытывает законное желание иметь в кармане побольше денег, он играет на бирже, немного выигрывает, потом проигрывает все, пятьдесят - шестьдесят тысяч франков '. Это молодой буржуа, совершенно несведущий в подобных делах, он не знает, что такое трехпроцентная государственная рента. Дело происходит летом 1847 года.

Так вот, какими ценными бумагами предпочтительно спекулировали тогда, с мая и до конца августа?

Итак, у моей истории три фазы:

1) Фредерик идет к биржевому маклеру, приносит свои деньги и решается сделать то, что ему советует маклер. Так это обычно происходит?

2) Он выигрывает. Но каким образом? И сколько?
3) Он проигрывает все. Сколько? И почему?

Ты будешь весьма любезен, если пришлешь мне эти сведения, которые займут у меня в книге не более 6 - 7 строк. Но объясни мне все толком и как оно бывает в действительности.

Обрати внимание - это происходит в 1847 году, в то лето, когда шли процессы Пралена и Теста 2.

502. ЭДМОНУ И ЖЮЛЮ ДЕ ГОНКУР 4W. КРУАССЕ, 12-13 ЯНВАРЯ 1867.

Когда я говорю: работаю, это лишь ничего не значащие слова. Я истязаю себя, это, наверно, точнее. Ну и ладно! Мне кажется, я миновал самое унылое место моего нескончаемого романа.

503. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 23-24 ЯНВАРЯ 1867.

И я тоже спрашиваю себя, за что вас люблю '. За то ли, что вы замечательный человек, или потому, что вы очаровательное создание? Не знаю. Верно одно: я питаю к вам совершенно особенное чувство и не могу дать ему определение.

Кстати (вы ведь знаток психологии), считаете ли вы. что можно одинаково любить двух разных людей? Что можно дважды испытывать одно и то же чувство? Я думаю, что нет, ибо наша индивидуальность в течение всего нашего существования непрерывно меняется.

Вы мне пишете прекрасные вещи о "бескорыстной любви" 2. Это верно, но верно и обратное! Мы всегда творим себе бога по своему образу и подобию. В основе всякой нашей любви и всякого увлечения мы вновь находим самих себя или что-то близкое к нам. Не все ли равно, раз наше "я" нам нравится!

Мое "я" нынче смертельно мне надоело! Как этот тип иногда садится мне на шею! Он пишет слишком медленно и ничуть не рисуется, когда жалуется на свой труд. Какой тяжелый искус! И надоумил же меня черт взяться за подобный сюжет! Вы должны были бы дать мне рецепт, как писать побыстрее, а вы еще жалуетесь, что успех дается вам тяжело! Это вам-то!

...Мне пришли на память ваши слова, и вот теперь я перечитываю "Пертскую красавицу" 3. Это мило написано, что бы там ни говорили. Положительно, этот малый не лишен был воображения.

504. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. КРУАССЕ, 27 ЯНВАРЯ 1867.

Твой гигант тяжко потрудился этой зимой! Но пусть меня повесят, если я хоть представляю себе, чего стоит то, что я пишу! В этой книжке ужасно то, что пока она еще не кончена, нельзя понять, что получилось. Ни самая важная сцена, ни отдельный кусок, ни даже метафоры, ибо самый пустячный узор разрушил бы основу.

505. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 6 ФЕВРАЛЯ 1867.

Нет, я свободен от того, что называется заботой о деньгах, доход у меня весьма ограниченный, но твердый '. Беда только в том, что ваш друг имеет обыкновение забирать таковой вперед, а потому временами оказывается стеснен и злится "в тиши кабинета", но и только. Если не произойдет каких-то чрезвычайных потрясений, у меня до конца моих дней всегда будет чем утолить голод и чем обогреться. Мои наследники богаты или будут богаты (ибо самый бедный в семье - это я). Так что наплевать на это!

Что до того, чтобы зарабатывать с помощью своего пера, то подобных притязаний у меня никогда не было, поскольку я считал себя решительно к этому неспособным.

Так что приходится вести существование мелкого провинциального рантье, а это не слишком весело. Но столько людей более достойных, чем я, не имеют ни гроша, что грех мне жаловаться. Впрочем, винить во всем Провидение - мания настолько распространенная, что воздерживаться от нее следует хотя бы из хорошего тона.

...Отсылаю вам обратно страничку этого славного Бар-беса, чью подлинную биографию знаю весьма неточно 2. Все, что мне о нем известно, это что он человек честный и героический. Пожмите ему руку от моего имени и поблагодарите за симпатию ко мне. Между нами, так же ли он умен, как и порядочен?

Мне бы теперь нужно было, чтобы люди этого круга стали со мной более откровенны, так как я собираюсь приняться за изучение революции 48-го года.

506. НЕИЗВЕСТНОМУ ЛИЦУ. КРУАССЕ, ФЕВРАЛЬ 1867.

Г-н де Марикур ничуть не ошибся, предсказывая, что у нас с ним возникнет обоюдная симпатия. Его книга понравилась мне настолько, что я выскажу вам подробно и полностью все, что о ней думаю. Найди я ее посредственной, я послал бы вам неумеренные похвалы, и на том бы дело и кончилось. Но "Две дороги" '- книга значительная. Итак, рискуя показаться ментором (но я к этому вынужден) , начинаю.

Что до занимательности, то ее хватает, таланта тоже, таланта честного и обаятельного, книга полна вещей изученных, увиденных, пережитых. В первых двух третях ее (за исключением небольших кусочков, пустяков) мне понравилось почти все. Но начиная с землетрясения роман, мне кажется, уже не твердо стоит на ногах. Я хочу сказать, что события уже не вытекают из характера персонажей или же что сами эти характеры не порождают событий. Ибо в жизни бывает либо одно, либо другое (и даже одно и другое одновременно). События воздействуют на нас, и мы сами вызываем их к жизни. Так, например, зачем понадобилась революция в Сицилии? Она не нужна была ни Деборе, чтобы оттуда уехать, ни Пипинне, чтобы умереть. Почему бы не найти для них конец, естественно связанный со всеми six предшествующими поступками? Это выдумано и придает серьезно начатому произведению легковесность. Роман, на мой взгляд, должен быть научным, то есть не выходить за рамки вероятного и обычного. Вот мой самый большой упрек и единственный действительно серьезный.

...Параллель между двумя женщинами развивается естественно, все завязано хорошо, но после вечера, когда Дебора поет, начинает открываться (для меня) оборотная сторона медали. До сих пор я этот характер понимал и он мне нравился, но, по произволу автора, он становится слишком нарочитым. Я нахожу, что она слишком уж актриса и позерка, падшие женщины более наивны... Наконец, я полагаю, что с какого-то момента автору захотелось блеснуть умом, и он потерял из виду своих персонажей, так хорошо им обоснованных в начале. Начиналась книга как большой роман, а обернулась повестушкой.

...Встречаются неверные метафоры, редко, правда, но встречаются, так. в "Чистилище в соль-диезе", очаровательном рассказе, написанном с большим вкусом: "Меня поразила величайшая прелесть". Прелесть не может поразить. Ах, знаю, конечно, я педант! Но если у человека красивые руки, он должен за ними следить. А ведь у г-на де Марикура не только рука художника, опытная и прекрасной формы,- у него еще и могучие бицепсы, что гораздо важнее. В его книге есть куски энергичные и мужественные. В них чувствуется индивидуальность, а это самое главное.

507. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. ПАРИЖ, 15(13) МАРТА 1867.

В ближайшую субботу буду на премьере Александра Дюма-сына в "Жимназе" '. Но что до спектаклей, то я их вижу чуть ли не каждый вечер, и порой они меня чрезвычайно забавляют: я имею в виду свадьбы, что справляются у Бонвале 2. В большом зале с огромными окнами как раз напротив моего окошка я вижу буржуа и их дам, которые скачут, будто обезьяны. Все мужчины в черных костюмах, все девицы в белых платьях. Зрелище этих двигающихся людей (музыки я совершенно не слышу) кажется мне безумным и странным. Вот только сейчас в небе, чуть правее этого дома, сияла луна - величие там и ничтожество здесь составляли контраст, не лишенный изящества.

508. ЛУИ БУЙЕ. ПАРИЖ, 27 МАРТА 1867

Драма молодого Дюма ' делает сборы, но публика к ней холодна. Ни единого хлопка. В этом произведении слишком много фальши, чтобы оно могло кого-то захватить.

509. ЭЖЕНУ КРЕПЕ. ПАРИЖ, МАРТ ИЛИ АПРЕЛЬ 1867.

Вы очень любезны, но очень уж вы спешите! ' Мне это лестно, но ставит меня в затруднительное положение. Из-за того, что я дал подобное обещание Шарлю-Эдмону 2, я на целый год отодвинул окончание "Саламбо"! Если я отвечу вам формальным согласием, то же самое произойдет и с романом, в который я впрягся теперь. Мне необходима для работы полнейшая свобода духа; то. что подогревает других, меня леденит; то, что их воодушевляет, меня парализует. Моя ненависть к книгопечатанию такова, что я терпеть не могу заходить в типографии и не умею толком править корректуры. Так что я отвечу вам резко: оставьте меня в покое, иначе я никогда не кончу.

510. ЛУИ БУЙЕ. 1 АПРЕЛЯ 1867

"Дуэли в гостиной" ' я ставлю в упрек самую основу этой истории. Вся эта выдумка - бывший каторжник, переодетый в большого барина и завоевывающий сердце богатой вдовы,- представляется мне лишенной правды и новизны. Стиль, психология, описания -- одним словом, форма книги намного превосходит ее фабулу.

...Что касается отдельных замечаний, то я порицаю начало за излишнее количество диалогов. (Впрочем, ты знаешь, как я ненавижу диалог в романах. Я считаю, что он должен служить характеристике персонажей.) Позволю себе также попенять тебе за изрядное количество избитых выражений, как, например, на первой странице: "Участие в деле принесло бы ему выигрыш". Но наряду с такими есть и восхитительные фразы: "Одна из тех выразительных рук, что говорят кончиками ногтей!"

511. Ш.-О. СЕНТ-БЕВУ. ПАРИЖ, 3 ШРЕЛЯ 1867.

Ваша статья в "Монитёре" ' доставила мне большое удовольствие. Этот протест мне по душе. Спасибо от всех нас.

512. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. П4РИЖ. 8 АПРЕЛЯ 1867.

"Политический горизонт омрачается". Никто не может сказать, почему, но он омрачается, прямо-таки чернеет. Буржуа боятся всего! Боятся войны, боятся рабочих стачек, боятся смерти императора (возможной) - паника охватила всех. Чтобы найти степень одурения, равную нынешней, надо возвратиться назад, к 1848 году! Я сейчас много читаю о той эпохе: впечатление глупости, которое я выношу из этого чтения, усугубляется моими наблюдениями над современным состоянием умов, так что на плечи мне навалились целые горы кретинизма. Бывали времена, когда Францию охватывала пляска святого Витта. Ныне, полагаю, у нее слегка парализован мозг.

513. ЖОРЖ САНД. ПАРИЖ, 10 МАЯ 1867

Хороши же они были (буржуа) во время забастовки портных. Можно было подумать, что Общество вот-вот рухнет.

Аксиома: ненависть к буржуа - это начало добродетели. Под словом "буржуа" я имею в виду как буржуа в блузах, так и буржуа в рединготах. Только мы и никто иной, мы, люди образованные, и есть народ, или, вернее сказать. традиции человечества.

Да, я подвержен приступам бескорыстной ярости, и еще больше люблю вас за то, что вам это во мне нравится. Глупость и несправедливость заставляют меня краснеть. И я воплю в своем углу против множества вещей, "которые меня не касаются".

514. АМЕЛИ БОСКЕ. КРУАССЕ, 21 МАЯ 1867

Что это вы мне плели в своем последнем письме? И с чего это вздумали плакаться, что вас "не превозносят", и вздыхать по рекламе? ' Будьте осторожны, вы вот-вот подхватите парижскую болезнь - жажду славы. Думайте лучше о своих книгах, о своем стиле, и больше ни о чем. Если я позволяю себе говорить с вами таким тоном, то потому, что, во-первых, вы удостоили меня вашего доверия и. во-вторых, я имею право проповедовать литературную добродетель, ибо за свои парадоксы расплачиваюсь собственной шкурой.

Можете сколько угодно уверять меня, что вы работаете, а я утверждаю, что нет. Работать, в моем понимании, значит бороться с трудностями и не оставлять свое произведение до тех пор, пока не убедишься, что больше уже с ним ничего поделать нельзя. Вы достаточно озабочены проблемой Истины, но проблемой Прекрасного - недостаточно,

и меня возмущает (как было н в прошлый раз), когда вы рассуждаете о талантах двадцать третьей степени, подобных Андре Лео и бог знает кому еще. Возьмитесь хорошенько за классиков, высосите их до дна, не читайте посредственной литературы, насыщайте свою память статуями и картинами, а главное, смотрите поверх народа, ибо это горизонт ограниченный и непостоянный. Ах! Какой книгой мог бы стать "Роман о работницах", будь у автора немного больше терпения и сосредоточенности. Разве вы не чувствуете, что в книге превосходные места соседствуют с шаблонными? Если бы вы заранее подумали о гармонии целого, не было бы такого несоответствия между первым любовником, персонажем условным, и работницей, персонажем правдивым.

515. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. КРУАССЕ, 12 ИЮНЯ 1867.

Я отменно развлекался в Тюильри '. Сделал там, дорогой мой старичок, неплохие наблюдения. Днем разъезжал по городу ради своего романа, провел, в целом, четырнадцать часов в экипаже. Не забудь через несколько дней заехать в "Английское кафе" за меню, которое они мне обещали, и отошли его мне.

В котором часу ты выходишь из дома? Подозреваю, что ты там и не ночуешь. В тот день в Тюильри были хорошенькие кокотки. Твой гигант в обществе дам разыгрывал из себя любезника, был мерзок и старомодно-галантен, ни на минуту не забывая о литературе. Все, что видел и чувствовал, я немедленно складывал в уголок своей памяти, чтобы воспользоваться этим в надлежащее время 2.

Я окончил главу и приступаю к плану следующей, которая изобилует фактами, но я еще не знаю, как их связать, чтобы сделать правдоподобными.

516. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 12 ИЮНЯ 1867

Понравилось ли вам предисловие Виктора Гюго к "Путеводителю по Парижу"? ' Не слишком, правда? Философия Гюго кажется мне все такой же туманной.

Неделю тому назад я млел от восторга перед цыганским табором, который раскинулся в Руане. Уже третий раз вижу цыган, и неизменно с удовольствием. Самое восхитительное, что они возбуждают ненависть у буржуа, будучи безобидными, как овцы.

. Я навлек на себя недобрые взгляды толпы, когда подал им несколько грошей, и услышал прекрасные реплики в духе Прюдома. В этой ненависти есть что-то очень глубокое и сложное. Ее встречаешь у всех порядочных людей. Это все та же ненависть, которую они испытывают к бедуину, к еретику, к философу, к отшельнику, к поэту, и в этой ненависти кроется страх. Меня, человека, который всегда держит сторону меньшинства, она бесит. Правда, меня бесит множество вещей. В тот день, когда я перестану негодовать, я обмякну, как кукла, из которой вытащили стержень.

517. ИППОЛИТУ ТЭНУ. КРУАССЕ, 14 ИЮНЯ 1867.

Ваш "Грендорж" ' мне нравится! Это тонко и крепко. Вы, как мне кажется, придали этой вещи современный тон, схватили мимолетный нюанс. Мне особенно запомнилась (после очень беглого чтения) история о дворецком и об обеде 2.

Что касается второй книги 3, то у меня к ней единственный упрек - она слишком короткая. Вы не услышите от меня длинных комплиментов по той причине, что поскольку я придерживаюсь тех же мыслей, то тем самым хвалил бы себя. В первый раз я вижу практическую эстетику, вернее, эстетику практика. То, что вы говорите о значении характера и о концентрации впечатлений, в высшей степени убедительно. Я сожалею, что вы не пишете более пространно о том, что такое стиль.

Когда-то меня возмутило ваше утверждение, будто произведение искусства является всего только историческим документом 4. Мне кажется, что на этот раз вы, напротив, большое место отводите искусству как таковому, и в этом вы, по-моему, правы. В самом деле, художественное произведение значительно только благодаря своему вечному характеру, другими словами, чем более оно представляет человечество всех времен, тем более оно прекрасно. Способ быть идеальным состоит в том, чтобы писать правдиво, а писать правдиво можно только выбирая и преувеличивая. Все дело в том, чтобы преувеличивать гармонично.

Повторяю вам еще раз: эту вашу небольшую книжку я рассматриваю как превосходный катехизис.

...Что касается Грендоржа, полагаю, что он вызовет негодование. Свет не прощает тому, кто его презирает.

518. Ш.-О. СЕНТ-БЕВУ. КРУАССЕ, 27 ИЮНЯ 1867.

Все, кто не увяз в самой отъявленной глупости, все, кто любит Искусство, все, кто мыслит, все, кто пишет, обязаны вам бесконечной благодарностью. Ибо вы вступились за их дело и защищали их бога - нашего безымянного бога, которого оскорбляют '.

В подобном месте и нельзя было сказать ничего иного. Умеренность и точность ваших слов тем лучше выявили всю странность и пустопорожность их глупых заявлений - нет, право же, не так уж они сильны, совсем не сильны!

...Что за безотрадная штука человечество! Вот вам первое политическое собрание первой страны мира.

Ничего, вы вполне вежливо выплюнули им в лицо правду. Этого плевка они не сотрут.

Сожалею лишь, что все это длилось так недолго.

Должно быть, вы не так уж больны, ежели проявили такую силу!

519. Ш.-О. СЕНТ-БЕВУ. КРУАССЕ, 1 ИЮЛЯ 1867.

Вам надо как можно скорее освободиться от того, чем вы сейчас заняты, и написать о состоянии этого вопроса, я имею в виду книгу, в которой бы вы раз и навсегда покончили с этими двумя навязшими в зубах материями: уважением к религии и нравственностью в искусстве.

Заметьте себе: вы единственный обладаете достаточным авторитетом, чтобы к вам прислушались.

Если вас не станет, кто нас защитит?
Живите же ради нас!
520. ПРИНЦЕССЕ МАТИЛЬДЕ. КРУАССЕ, 2 ИЮЛЯ 1867.

Гонкуры, по-видимому, сейчас в Виши. Эдмон показался мне совсем больным. Но мы больны все! Это следствие нашего замечательного ремесла.

Неистовые усилия, постоянная тревога, домашнее затворничество и отказ от любви - вот наши беды.

521. ПРИНЦЕССЕ МАТИЛЬДЕ. КРУАССЕ, 19 ИЮЛЯ 1967.

Чтобы не думать о преступлениях и безумствах мира сего, я бегу от него без оглядки, спасаюсь бегством в искусство. Печальное утешение! Но за неимением другого сгодится...

522. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 27 ИЮЛЯ 1867

Кстати, о глупости: похоже, что официальные круги страшно разгневались на папашу Сент-Бева. Горе Камиля Дусе прямо-таки величественно.

Если взглянуть на дело с точки зрения грядущей свободы, то надо, быть может, благословить это религиозное лицемерие светских людей, которое нас так возмущает! Чем позже решат этот вопрос, тем лучше он будет решен. Им предстоит только слабеть, а нам укрепляться.

523. АМЕЛИ БОСКЕ. КРУАССЕ, СЕНТЯБРЬ 1867.

Не питай я столь большого уважения к вашему уму и большой привязанности к вам самой, я попросту написал бы вам, что "Жаклина де Вардон" '- это шедевр, вместо того чтобы посылать вам сие гадкое письмо, которое вы сейчас будете читать. Однако успокойтесь: в вашем романе я нахожу много достоинств, местами он превосходен, но я решительно порицаю общее направление и считаю, что вы очень небрежны в исполнении. Вы были строже к себе, когда читали лучшую литературу и не печатались. Мне кажется, что Париж вам вреден.

Итак, начнем!

Прежде всего, зачем нужно первое описание - описание окрестностей Жюмьежа, не имеющее никакого влияния ни на кого из действующих лиц книги и которое, кстати, заслоняется другим, непосредственно следующим за первым,- описанием Руана? Вот последнее важно само по себе и превосходно, потому что полезно. Читатель не зна ет, кто такие эти две женщины, которых вы выводите, не знает ни кто такой г-н Луи, ни кто такая м-ль де Вардон. Как же он, по-вашему, может ею заинтересоваться? Потом все это внезапно обрывается, и мы переносимся в другую местность, в Руан.

Что касается стиля, то в первом же абзаце я нахожу два определительных придаточных, из коих одно подчинено другому: "который охватывает во всю длину русло, которое она занимает",- и, что еще досадней, вычурную метафору: "границы ее империи". Империя реки? Долой эту империю!

Снимаю шапку, как я уже вам говорил, перед описанием Руана и детства Жаклины. Но прямой диалог в этом месте пока бесполезен, потому что вы еще не развернули действие. Слова няньки, которая не является действующим лицом книги, следовало пересказать, а не давать ей произносить. Вы смещаете планы.

Вот несколько строк первостепенной важности: "Ортодоксия - это не более как выдумка", и т. д., но им надле жало подытожить всю религиозную жизнь Жаклины, стать ее приговором, тогда бы на них обратили внимание. Можно подумать, будто вам доставляет удовольствие растрачивать свой капитал.

Диалог у вас начинается с точного определения ситуации: "Ты несчастлива в замужестве",- но насколько сильнее было бы впечатление, если бы это был первый диалог в романе! Фигуры Клеманс и ее мужа достаточно привлекательны, читатель начинает испытывать к ним интерес, но потом больше их не видит или почти не видит.

(А почему он их не видит? Потому что автор решил вывести героиню благородную. Но три четверти женщин, с которыми случилась бы такая история, как с Жаклиной, не покончили бы с собой; если бы Жаклина не покончила с собой, г-н де Блави мог бы появиться снова, и кто знает, что было бы дальше?)

Я совершенно восхищен всем пассажем о счете; но позвольте вам заметить, что у м-ль де Вардон странный вкус в отношении своих нарядов. Она носит брошку-камею и браслет из волос - две гадости одновременно! А вот и еще одна безвкусица и того почище: "Завершал туалет м-ль де Вардон и придавал ем^ в целом некую пуританскую печать!!!" И это не единственный случай, когда вы употребляете эту мерзкую метафору. Ярость моя неописуема, мне надо перевести дух!

Молодой судейский у вас очень хорош и правдив, он даже симпатичней, чем вы полагаете. Письмо отца также вполне хорошо. Но я не вижу разницы в характерах м-ль Лиэель и Клеманс.

Доходишь до того места, где намереваются ехать на бал-маскарад; прекрасно, читатель готовится следовать туда за действующими лицами. Ничего подобного, его отправляют за город и заставляют присутствовать при любовных играх двух эпизодических персонажей! В этой сцене есть милые детали (хотя ваш Фредерик иногда изъясняется как художник: "Какой прелестный изгиб плеча!" - а иногда - как нотариус: "Заключим сей пакт" Где, черт возьми. встречали вы людей, которые говорят друг другу: "Заключим сей пакт"?). Засим мы возвращаемся на бал (как раз в тот момент, когда у нас разгорается интерес к вашим двум молодым людям), причем этот бал занимает не больше места, чем предыдущий пассаж.

Почему же вы не дали подробного описания этого бала, коль скоро он имеет решающее значение для Жаклины? То, что она вспоминала потом, анализируется очень хорошо, но сама картина - где она? А разве на м-ль Лизель толпа не должна действовать столь же возбуждающе? Здесь следовало изобразить два разных рода волнения, не считая того, которое испытывает Дербан-отец,- он тоже должен был что-то чувствовать, несмотря на присутствие своей воспитанницы.

Но вот превосходный пассаж "Марианна, ложитесь...", и т. д.- это неожиданно и тем не менее на своем месте. Сцена у ресторана хорошая.

Угрызения совести, сразу же охватившие Жаклину, слишком уж последовательно христианские для женщины, которая вслед за тем покончит с собой. Я предпочел бы. чтобы автор больше подчеркивал идею деградации. Вот сомнение, над которым я предлагаю вам задуматься.

Засим следует очень хороший диалог между нею и ее любовником, хорош у вас в некоторых местах и психологический анализ.

Но для чего нужно возвращение г-на де Блави и Кле-манс, если не для того, чтобы было сказано слово, одно-единственное слово?

Вторая сцена с Эдмоном очень хорошая; но Жаклина поступает по отношению к Мари точно так же, как поступала по отношению к Клеманс.

Эта параллель, поскольку она нарочитая, должна была быть подчеркнута сильнее, и вам следовало напомнить о другой подобной же ситуации, совершенно отбросив всякое стеснение и откровенно на это нажимая.

Уверяю вас, Жаклина не вызывает симпатии, потому что была недостаточно сильно влюблена. Мы почти оправдываем Дербана-сына, ведь, в конце концов, он ее никогда не обманывал, и он человек без притворства. Она не может ему простить, что чувство захватило ее врасплох, а в его ярости против нее больше оскорбленной гордости, нежели любви, что очень правдиво и очень обычно. Но автор, похоже, этого не сознает и, по-видимому, берет сторону своей героини.

Что касается финального письма, то это просто шедевр, и только тут мы вспоминаем первую главу, которая осталась очень далеко позади.

Вот самое суровое из того, что мне нужно было вам

сказать. Встречается у вас также множество избитых выражений, истертых оборотов речи. Сдается мне, что вы уже не так беспокоитесь, как бывало, о его святейшестве стиле.

Я высказал вам все начистоту и целую вас. Вы меня прощаете?

524. АРМАНУ Б4РБЕСУ. КРУАССЕ, 8 ОКТЯБРЯ 1867.

Не знаю, сударь, как и благодарить вас за ваше письмо - такое любезное, сердечное и благородное '. Я издавна привык уважать вас, отныне я вас люблю.

Сведения, которые вы мне сообщаете, будут использованы (при случае) в книге, которую я сейчас пишу и действие которой разыгрывается от 1840-го по 1852 год. Хотя сюжет у меня чисто психологический, иногда я затрагиваю события эпохи. Передние планы у меня вымышленные, а фон - реальный.

Вы лучше чем кто-либо другой знаете множество вещей, которые могут быть мне полезны и о которых мне необходимо было бы услышать. Но у нас нет возможности встретиться, поскольку вы там, а я здесь. Без г-жи Санд я бы даже не знал, как передать вам свою благодарность. Я очень тронут вашими словами о ней. Это один из предметов нашего общего поклонения - вместе с другими .

525. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 8 ОКТЯБРЯ 1867.

Вот несколько благодарственных слов Барбесу, который написал мне очаровательное, обезоруживающее письмо.

Поскольку у меня никакого патриотического прошлого нет и в то время, когда он на улицах рисковал жизнью ради свободы, я в тиши кабинета горланил свои фразы, мне показалось неуместным высказывать ему все то хорошее, что я о нем думаю,-я бы выглядел льстецом. Высокое мнение об этом человеке сложилось у меня после его рассказа о тех днях, когда он ждал казни '. Он читал лорда Байрона и курил трубку. Это очень достойно. И к тому же он любил Свободу без громких слов, как герой Плутарха. И, наконец, мне кажется, что он шел по верному пути, тогда как другие (и почти все наши) его утратили - увы!

526. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ. 30 ОКТЯБРЯ 1867.

Не могу скрыть, какое удовольствие доставили мне несколько слов, сказанные вами о "Саламбо" '. Эту книгу следовало бы освободить от излишних инверсий, слишком уж много там всяких "итак", "но" и "а". От нее попахивает тяжким трудом.

Что касается той, которую я пишу сейчас, то боюсь, не окажется ли порочным самый замысел, а это непоправимо: представляют ли интерес такие вялые характеры? Большого эффекта можно достичь только простотой, резко очерченными страстями. Но в современном мире я нигде не нахожу простоты.

527. АМЕЛИ БОСКЕ. КРУАССЕ. 9 НОЯБРЯ 1867.

Я должен поблагодарить вас за "Роман о работницах" ', который я хоть и не перечитал сызнова, но просмотрел. Он лучше "Мадемуазель де Вардон" 2. уверяю вас, и в нем много превосходных мест.

Но к чему это предисловие?

Вы что, вознамерились теперь писать полезные книги?

Чем же это господа рабочие перед лицом Искусства оказываются интереснее других людей? Я наблюдаю ныне у всех романистов тенденцию представлять ту или иную касту как нечто существенное само по себе, пример - "Манетта Саломон" 3.

Это, может быть, очень умно или очень демократично, но при такой предвзятости остается в тени вечное начало, то есть человечество в целом.

Прекрасно знаю, что вы можете мне на это возразить: это я к вам придираюсь, чтобы побудить вашу музу покинуть класс бедняков. Надо изображать Страсти, а не произносить речи в пользу Партий.

528. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 18-19 ДЕКАБРЯ 1867.

Дорогой мэтр, дорогая подруга госиода бога, "поговоримте-ка о Дозенвале", порычим на г-на Тьера! ' Есть ли на свете более торжествующий болван, более гнусная бездарь, более дерьмовый буржуа! Нет. нельзя даже представить себе тошноту, которую вызывает у меня эта старая дипломатическая дыня, округляющая свою глупость на навозе буржуазии! Можно ли с более наивной и дурацкой бесцеремонностью рассуждать о философии, религии, о народах, о свободе, о прошлом и будущем, об истории человечества и естественной истории! Мне он кажется извечным, как сама посредственность. Он меня подавляет.

Но что за бравые ребята эти национальные гвардейцы: в 1848 году он одурачил их 2, а они готовы снова ему рукоплескать! Какое безмерное безумие! Это лишь доказывает, что все зависит от темперамента. Проститутки вроде Франции всегда питают слабость к престарелым шутам.

Впрочем, в третью часть моего романа я попытаюсь (когда дойду до реакции, последовавшей за июньскими днями) всунуть панегирик означенному лицу по поводу его книги "О собственности" 3 и надеюсь, он останется мною доволен.

Какую форму избрать для того, чтобы иной раз высказать свое суждение о делах, творящихся в этом мире, не рискуя впоследствии выглядеть дураком? Задача не из легких. Мне кажется, что лучше всего попросту как можно точнее изображать то, что вам ненавистно. Вскрытие - это своего рода месть.

Ладно! я в обиде не на него и не на других: я в обиде на наших. Если бы мы пошли широкой дорогой г-на Вольтера, вместо того чтобы сворачивать на неокатолические тропинки, если бы мы побольше думали о справедливости и не так усердно проповедовали братство, если бы побольше заботились об образовании высших классов, отложив на время сельскохозяйственные выставки, если бы, наконец, поставили голову выше брюха, то мы, возможно, не дошли бы до этого.

529. АМЕЛИ БОСКЁ. КРУАССЕ. КОНЕЦ ДЕКАБРЯ 1867.

Я не разделяю мнения... будто "свобода в любви, свобода развода, адюльтера и т. д." суть самые важные вопросы; я даже думаю, мы потому так низко пали и в моральном и политическом отношениях, что вместо того, чтобы следовать по большой дороге, указанной Вольтером, то есть по пути Справедливости и Права, свернули на тропинку Руссо, которая через чувство привела нас к католицизму '. Если бы мы заботились о Справедливости, а не о Братстве, то были бы сейчас на высоте! Впрочем, хватит рассуждать о сей материи, каковую я начинаю постигать, ибо досконально изучил ее для своей книги. Ограничусь тем, что скажу вам: на мой взгляд, слишком большое значе-

ние придается тому, что господа медики на своем изящном жаргоне именуют "мочеполовыми органами".

Что касается "духа касты", то я вовсе не писал вам, что его не надо изображать,- я против того, чтобы вы его защищали.

Если бы вы не так рьяно защищали рабочих (в вашем "Романе о работницах") 2, вы могли бы пойти много дальше. Я нахожу, что вы слишком снисходительны к буржуа.

530. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. КРУАССЕ, 24 ЯНВАРЯ 1868.

Мой роман подошел к концу второй части. Но чтобы совсем его кончить, мне понадобится еще добрых десять месяцев. Я приступил к революции 1848 года и, изучая эту эпоху, обнаруживаю в прошлом множество вещей, объясняющих современные дела. Я считаю, что влияние католицизма было тогда колоссально и имело плачевные последствия.

Я не разделяю вашего мнения, будто мы - накануне религиозной войны: для этого и у одной и у другой стороны слишком мало Веры. Мы живем в эпоху напыщенной болтовни, вот и все. Тем хуже для людей нашего склада, кого эта болтовня нисколько не забавляет!

531. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. ПАРИЖ, 9 МАРТА 1868.

Читала ли ты "Терезу Ракен"? Я нахожу, что это замечательная книга, что бы ни говорили '.

532. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. ПАРИЖ, 14 МАРТА 1868.

касается твоего старого гиганта, то он сегодня начал первую главу третьей части романа, но мне очень трудно вписать моих персонажей в политические события 48-го года. Боюсь, как бы фон не затмил передний план, в этом как раз и заключается недостаток исторического жанра. Исторические персонажи интереснее романических, в особенности когда последние отличаются умеренными страстями; Фредерик вызывает меньше интереса, чем Ламартин. Кроме того, что выбрать из реальных фактов? Я в растерянности, трудно!

Что до собирания сведений, то это отнимает у меня уйму

времени. Я бегаю, пишу письма, гоняю своего мамелюка ' по разным домам и т. д., неделю целую таскался в больницу Святой Евгении, чтобы понаблюдать малышей, больных крупом 2. Короче, я устал, мне все порядком надоело, а надо написать еще двести пятьдесят страниц! Да ко всему еще эти буржуа, которые лезут к тебе с вопросами: "Ну-с, написали новую страничку? Что-то вы ленитесь..." И т. д.

533. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. ПАРИЖ, КОНЕЦ МАРТА 1868.

Да, прелестная моя племянница, мне очень нравится "Возмездие", я нахожу эти стихи по-тря-са-ющими! Хотя в основе своей книга эта глупая, потому что обругать следовало Францию, народ '.

Мне неизвестно сочинение Бюхнера 2, о котором ты пишешь, но я с удовольствием вижу, что моя бывшая ученица обратилась к серьезной литературе. Что до моего мнения на сей счет, вот оно в двух словах: я не знаю, что подразумевается под этими двумя существительными - Материя и Дух, мы одинаково плохо знаем п то и другое. Возможно, это всего лишь две наши умственные абстракции. Короче, я считаю материализм и спиритуализм двумя одинаково дерзкими претензиями.

Попроси Монсеньора, чтобы он дал тебе "Пир" и "Федо-на" Платона (в переводе Кузена) 3. Поскольку ты, котик мой, любишь идеальное, ты будешь в этих книгах пить его из самого источника. Как произведения искусства, эти вещи великолепны.

...В четверг я, возможно, буду обедать с милым моим Тургеневым - он только что опубликовал новый роман "Дым" , который я настоятельно рекомендую тебе прочесть.

534. Ш.-О. СЕНТ-БЕВУ. КРУ4ССЕ, 21 МАЯ 1868.

Дорогой мэтр, только что получил "Монитер" и прочел вашу речь '. Благодарю вас за то и за другое.

В сущности, вы должны быть довольны собой, не правда ли?

Мне кажется, что это было сказано мастерски и решительно. На сей раз вы заставили их выслушать себя. Это запомнится - и как вещь, и как знаменательный день.

...Что я считаю в вашей речи особенно великолепным, так это ее тон. Форма ее серьезна и возвышенна. Вы были спокойны, как Правосудие, и правдивы, как История.

Как мы правы, любя вас, дорогой мэтр! Не будь вас, кто нас защищал бы?

535. ЭРНЕСТУ ШЕНО. КРУАССЕ, ИЮНЬ ИЛИ ИЮЛЬ 1868.

Нет, дорогой мой друг, ваша книга ни в чем не "противоречит моим вкусам", ничего подобного! ' Я даже пришел в восторг, увидев то, что я чувствую сам, изложенным в такой форме.

Пассаж об английской школе - это самостоятельное произведение. Прежде всего вы очень хорошо подметили особенно видную ее черту - отсутствие композиции (если бы вы стремились писать ради самого писания, то непременно сопоставили бы британскую живопись с британской литературой). Хоть я и читал труд Мильсана, но у вас впервые нашел четкое определение прерафаэлизма! 2

Мне кажется, вы точно определили, каким образом должны быть смешаны в произведении искусства абсолютное и случайное. Я думаю так же, как вы. "Коль скоро в произведении живописца есть интерпретация изображаемого, художник, как бы он против этого ни спорил, выступает как идеалист". Короче говоря, идеальным можно быть, лишь будучи верным реальности, а правдивым, только если обобщаешь.

...Но я отнюдь не разделяю вашего мнения, когда вы утверждаете, будто "Декан создал вымышленный Восток". Его Восток не более вымышлен, чем Восток лорда Байрона 3. Еще никто не превзошел этих двоих в истинности - ни кистью, ни пером.

536. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. КРУАССЕ, 5 ИЮЛЯ 1868.

В прошлом месяце у меня несколько дней гостила г-жа Санд. Какая натура! Какая сила! И в то же время никто не действует на вас так успокаивающе, как она. Она словно передает вам какую-то долю своей душевной ясности.

Я по-прежнему погружен в свой роман. Мне понадобится еще целый год, чтобы его кончить... а после этого я больше никогда не буду браться за подобную работу. Это моральное сосуществование с буржуа изнуряет меня и вызывает тошноту. Я чувствую потребность жить в более чистой среде.

537. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 5 ИЮЛЯ 1868.

Полтора месяца я неистово трудился. Патриоты не простят мне этой книги, равно как и реакционеры! Тем хуже: я описываю вещи такими, какими я их воспринимаю, то есть такими, какими они, по-моему, являются. Разве это глупость с моей стороны?

...Когда я состарюсь, то займусь критикой, это мне принесет облегчение, потому что я нередко задыхаюсь от своих невысказанных мнений. Никто лучше меня не понимает негодования Буало против дурного вкуса: "Глупости, которые я слышу в Академии, приближают мой конец" '. Вот был человек!

538. ЖОРЖ САНЦ. ДЬЕПП, 10 АВГУСТА 1868

Я неудачно выразился, если сказал вам, что моя книга будет "во всех бедах обвинять патриотов" ', я не присваиваю себе права обвинять кого бы то ни было. Я не считаю даже, что романист вправе высказывать собственное мнение о делах, происходящих в мире. Он может дать почувствовать это мнение, но мне не по душе, когда он его высказывает прямо. (Это одно из положений моей собственной поэтики.) Поэтому я ограничиваюсь тем, что изображаю вещи такими, какими они мне представляются, выражаю то, что мне кажется истинным. Не важно, какие из этого будут сделаны выводы. Богатые или бедные, победители или побежденные - ничего этого я не признаю. Я не желаю испытывать ни любви, ни ненависти, ни жалости, ни гнева. Что касается сочувствия, это другое дело - его всегда не хватает. Впрочем, реакционерам достанется от меня больше, чем другим, потому что, на мой взгляд, они более преступны. ,

Разве не пора Справедливости проникнуть в Искусство? Бесстрастие живописи достигло бы тогда величия закона и точности науки!

539. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. КРУАССЕ, КОНЕЦ АВГУСТА СЕНТЯБРЬ 1868.

Вот какое дело.

Я рассказываю, вернее, одна бабенка у меня в книге рассказывает о своем детстве '. Она из семьи лионских рабочих. Мне нужны подробности об их жилье.

1. Набросай мне в нескольких строках вид жилища лионской рабочей семьи.

2. Действительно ли "каню" (это, кажется, рабочие шелкоткацких фабрик) работают в помещениях с очень низкими потолками?

3. У себя дома

4. Дети работают тоже

В своих заметках я нашел следующее: ткач, работающий на жаккардовой машине, непрерывно получает толчки в живот от движений балансира, регулирующего навой, на который накручивается готовая ткань.

5. Что толкает рабочего - навой? Сделай эту фразу более внятной.

Короче, я хочу в нескольких строках нарисовать жилище рабочего, чтобы создать контраст с другим интерьером, который появится позднее, с роскошными апартаментами, где произойдет падение нашей героини...

540. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 9 СЕНТЯБРЯ 1868.

Работаю я бешено. Только что закончил описание леса Фонтенбло ', вызвавшее у меня желание повеситься на одном из его деревьев. Из-за того, что я на три недели прервал работу, мне было невероятно трудно взяться за нее снова. Я обладаю качеством верблюдов, которых невозможно остановить, когда они идут, но и нельзя сдвинуть с места, когда они отдыхают. Дела у меня еще на год. После этого я окончательно брошу заниматься буржуа. Это слишком трудно и, в общем, слишком безобразно. Пора бы уже заняться чем-нибудь красивым, тем, что мне нравится.

541. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. КРУАССЕ, 16 СЕНТЯБРЯ 1868.

Вот что со мной произошло: я ездил в Фонтенбло и возвращался оттуда по железной дороге, как вдруг меня взяло сомнение и я понял, увы! что в 1848 году железной дороги из Парижа в Фонтенбло не было. Из-за этого я вынужден выкинуть и написать заново два куска! В "Путеводителе по Парижу" (том I, страница 1660) я прочел, что Лионская линия была открыта только в 1849 году. Ты не представляешь себе, как меня это злит! Итак, мне необходимо узнать: 1) как в июне 1848 года ездили из Парижа в Фонтенбло? 2) быть может, какой-то участок дороги уже

был построен и действовал? 3) какими экипажами пользовались? 4) и где они останавливались в Париже? Вот какова ситуация в романе. Фредерик находится в Фонтенбло с Розанеттой; он узнает о ранении Дюсардье (дело роисходит 25 июня) и едет в Париж вместе с Розанеттой, которая не захотела его бросить. Но по пути ее охватывает страх, и она остается. Он приезжает один в Париж, где из-за баррикад в Сент-Антуанском предместье ему приходится делать большой крюк, прежде чем удается добраться до дома Дюсардье, живущего в глубине предместья Пу-ассоньер.

Помнишь ли ты санитарные тележки? Если тебе за эту неделю придут на память какие-нибудь подробности о тех ночах в Париже, напиши мне.

Мой герой бродит по улицам в последнюю ночь, то есть с 25-го на 26-е (26-го все уже было кончено).

Теперь ты все понимаешь не хуже меня самого. Постарайся раздобыть мне точные сведения, это будет очень любезно с твоей стороны.

...Мой чертов роман высасывает из меня все соки. Я чувствую себя разбитым и становлюсь все мрачнее.

В 48-м работала дорога Корбейль -Париж. Остается узнать, как доехать из Фонтенбло до Корбейля. Но это другой путь.

542. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ. 19 СЕНТЯБРЯ 1868.

Людей, у которых нет потребности в сверхъестественном,- единицы. Философия всегда останется уделом аристократов. Как бы вы ни откармливали скотину-человека, сколько бы ни подсовывали ему соломы под брюхо и даже ни золотили его хлев, он, что бы там ни говорили, останется животным. Весь прогресс, на который можно надеяться,- это сделать животное немного менее злобным. Но чтобы можно было внушить массе более высокие идеи. заставить ее более широко, а значит не настолько в человеческом облике, мыслить себе бога.- не уверен, совсем не уверен.

...Я вам говорил, что в своей книге не льщу демократам Но ручаюсь, что не щажу и консерваторов. Сейчас я пишу гри страницы об изуверствах Национальной гвардии в 1848 году, за которые буржуа будут глядеть на меня весьма косо! Я их, сколько могу, тычу носом в их гнусности '

543. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 17 ОКТЯБРЯ 1868.

Бесконечная тупость масс делает меня снисходительным к отдельным личностям, как бы гнусны они не были. Я только что проглотил шесть первых томов Бюше и Ру '. Самое ясное, что я оттуда вынес,- это огромное отвращение к французам. Черт побери! В нашей дорогой отчизне люди во все времена ни на что не годились! Ни одной либеральной идеи, которую не встретили бы в штыки, ни одного правого дела, которое не вызвало бы возмущения, ни одного великого человека, которого не забросали бы гнилыми яблоками или не пырнули ножом! "История человеческого ума - история человеческой глупости!" - как говорил Вольтер.

И я все больше убеждаюсь в одной истине: мы насквозь пропитаны католицизмом. В нас так глубоко въелась доктрина Милосердия, что чувство Справедливости просто исчезло 3.

544. ИППОЛИТУ ТЭНУ. КРУАССЕ, 10 НОЯБРЯ 1868.

Вы хорошо сделали, дорогой друг, посвятив свою книгу мне (какая скромность с моей стороны, а?), потому что из всех ваших творений наибольшее удовольствие доставило мне именно это '. Я проглотил его залпом за один воскресный вечер. У меня было такое чувство, будто я путешествую по Голландии.

Наиболее новым мне показалось все, что относится собственно к живописи... Я, со своей стороны, благодарю вас за то, что вы вернули истинное значение великану Рубенсу, которого люди хорошего вкуса презирают, а я боготворю.

Эта книжка - одно из лучших проявлений вашего метода. Какой вы писатель и какой художник!

...Я поставил на полях вопросительный знак против следующей фразы: "...кельты Ирландии и горной Шотландии известны нам только своими рыцарскими обычаями и поэтическими легендами. Тут требовались умные головы" и т. д. А, вот, значит, в чем дело - нужны были "умные головы"! Но разве, по-вашему, среда не столь же важна? 2 Прежде всего - среда, потом раса (которую вы не можете определить так точно, как среду), затем ingenium [гений, дух (лат.).] каждой личности, не поддающийся определению.

545. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 18 НОЯБРЯ 1868.

Ах, наконец-то, дорогой друг! Так, значит, мы хоть немного побудем вместе! '

Советую вам выехать скорым поездом, который отходит в 8 часов утра и прибывает в Руан в 10 ч. 40 мин. Прибыв в Руан, вы найдете фиакр, который за двадцать минут доставит вас в Круассе.

Но лучше всего незамедлительно мне ответьте и сообщите, в котором часу вы приедете. Я выеду вам навстречу. Ибо я горю желанием скорее увидеть вас и обнять.

Итак, до воскресенья. Рассчитываю на вас твердо. Однако ответьте, пожалуйста, сразу.

546. ПРИНЦЕССЕ МАТИЛЬДЕ. 30 НОЯБРЯ 1868.

Вчера я получил известия о Сент-Беве - от Тургенева, приезжавшего в Круассе на воскресенье. Мало на свете людей, чье общество было бы столь приятным и ум столь покоряющим. Как обидно, что никогда не удается жить вместе с теми, кого любишь!

547. ЛУИ БОНАНФАНУ. КРУАССЕ, 1868 (?)

Я не могу выполнить просьбу моей кузины изменить фамилию героя моего романа. Ты, наверное, помнишь, дорогой друг, что четыре года тому назад я спрашивал у тебя, есть ли еще в Ножане люди по фамилии Моро? Ты мне ответил, что таких нет, и сообщил множество местных имен, которыми я мог бы воспользоваться без стеснения. Почувствовав себя уверенно благодаря этим сведениям, я наивно ввязался в это дело. Теперь уже поздно к этому возвращаться. Собственное имя в романе - вещь чрезвычайно важная, вещь существенная. Нельзя вдруг сменить имя персонажу, так же как нельзя сменить ему кожу. Это все равно, что отмыть негра добела '.

Тем хуже для тех Моро, что еще живут в Ножане.

Впрочем, им будет не за что на меня жаловаться. Потому что мой г-н Моро - блестящий молодой человек.

548. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 1 ЯНВАРЯ 1869

Что касается моей одержимости работой, то я сравнил бы ее с лишаем. Я чешусь, вскрикивая. Это и наслаждение, и пытка одновременно. А ведь я вовсе не делаю того, что хочу. Потому что сюжет не выбираешь, он навязывается сам. Найду ли я когда-нибудь поистине свой? Свалится ли на меня с неба мысль, отвечающая моему нраву? Смогу ли я создать книгу, в которую вложу всего себя? Когда на меня находят приступы тщеславия, мне кажется, будто я начинаю понимать, каким должен быть этот роман. Но до него (я, кстати, пока вижу его смутно) мне надо будет написать еще три-четыре, а при моем образе жизни - три-четыре - это самое большее, на что я могу рассчитывать. Я похож на г-на Прюдома, считающего, что самой красивой церковью была бы та, которая соединяла бы в себе шпиц Страсбургского собора, колоннаду собора святого Петра, портик Парфенона и т. п. У меня противоречивые идеалы. Отсюда затруднения, остановки, бессилие.

Насчет того, что "затворничество, на которое я себя обрек, есть состояние блаженства" ',- нет. Но что делать? Лучше опьяняться чернилами, нежели водкой. Муза, сколь бы несговорчива она ни была, причиняет меньше огорчений, чем женщина. Я не могу сочетать одну с другой. Приходится выбирать. Мой выбор сделан давно. Остаются чувственные удовольствия. Чувственность всегда была моей служанкой. Даже в пору самой ранней своей юности я управлял ею, как хотел. Я приближаюсь к пятидесяти годам, и смущает меня не пыл страстей.

Такой режим не особенно приятен, признаюсь. Бывают минуты опустошенности и ужасающей скуки. Но по мере того, как стареешь, они становятся все реже. Наконец, мне кажется, что жить - это ремесло, для которого я не создан, и все же!

...Замечали ли вы, сколь редкостное качество литературное чутье? Знание языков, археология, история и т. п.- ведь все это должно было бы ему служить - да нет, ничего подобного! Так называемые просвещенные люди становятся все более неспособны к искусству. Самая суть искусства от них ускользает. Комментарии для них важнее самого текста. Костыли им дороже ног.

549. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. КРУАССЕ, 10 ЯНВАРЯ 1869.
Старина!
Прошу тебя об одной литературной услуге.

Ты хорошо знаешь, каковы порядки в родильном доме в окрестностях Парижа. Мне нужны: 1) вид комнаты, обстановка, утварь, сиделка и т. д.; 2) физиономия акушерки, принимающей роды; 3) моя акушерка предлагает моему молодому человеку (отцу ребенка) избавить его от указанного младенца. Трудный диалог! Как это происходит? Короче, в моей книге эта сцена имеет первостепенную важность, а я ее себе ни в малейшей мере не представляю '.

Из этого ты поймешь, в каком я затруднении! Сообщи мне как можно больше подробностей. Они мне понадобятся не раньше чем через восемь - десять дней.

По возвращении сюда я работал над планом двух последних глав, мне надо написать еще шестьдесят страниц (не считая эпилога). Я в ужасе от того, сколько мне осталось сделать!

Собираюсь сегодня вечером взяться за работу. Но у меня от нее уже болит сердце! Боже мой, боже мой! Как я устал!

550. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 14 ЯНВАРЯ 1869.

На прошлой неделе я все же побывал в Руане, в салонах префектуры! Да, побывал ради того, чтобы подписать брачный контракт дочери префекта. У моих земляков грандиозные физиономии, и я очень позабавился.

Почему мы не чувствуем смешное, когда мы молоды?

Я, разумеется, сразу же отослал Гонкурам ваше письмо '. Уверяю вас еще раз, что они очень любезные люди, а сколько есть хамов!

Хам - это продукт XIX века, мы еще дойдем до "хамо-ида" - это его сын, и "хамоидки", его снохи.

551. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 2 ФЕВРАЛЯ 1869.

Ваша сила чарует и ошеломляет меня. Я говорю о силе, которую источает все ваше существо, а не только о силе ума.

В вашем последнем письме вы пишете о критике, утверждая, что в скором времени она перестанет существовать '. Я же, напротив того, полагаю, что заря ее только еще восходит. Просто новая критика развивается в направлении, противоположном прежней, вот и все. Во времена Лагарпа критик был грамматистом, во времена Сент-Бева и Тэна он историк 2. Когда же он будет художником, только художником, но художником подлинным? Где вы видели критику, которая беспокоилась бы о произведении искусства как таковом и делала бы это достаточно глубоко? С большой тонкостью анализируется породившая его среда и причины, вызвавшие его к жизни; а о подсознательной поэтике и ее источниках, о композиции произведения, его стиле, точке зрения автора - об этом никогда ни слова!

Для такой критики нужно обладать большим воображением и большой добротой, я хочу сказать - безотказной способностью воодушевляться, и еще - вкусом, качеством, редко встречающимся даже у лучших, настолько редко, что о нем уже вообще не говорят.

Я что ни день негодую, видя, как ставят на одну доску шедевр и какую-нибудь гнусность. Возвышают ничтожных и принижают великих - нельзя придумать ничего глупее и безнравственнее.

552. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 2 ФЕВРАЛЯ 1869.

Я по-прежнему в Круассе, вернее, вернулся сюда вчера, проведя всю прошлую неделю в Париже, где занимался сбором глупейших сведений, какие только можно себе представить: о похоронах, кладбищах и похоронных бюро, с одной стороны, об аресте на движимое имущество и судопроизводстве - с другой ', и т. д. и т. п. Короче, я разбит усталостью и тоской. Мой нескончаемый роман мне отвратителен и невыносимо скучен, а возиться мне с ним еще по меньшей мере четыре месяца.

Горю желанием познакомиться с вашей литературной критикой, ибо это - критика писателя, практика, что очень важно 2. Во всем, что пишут мои друзья, Сент-Бев и Тэн. меня коробит то, что они недостаточно принимают в расчет Искусство, само произведение, композицию, стиль, короче, то. что составляет Прекрасное. Во времена Лагарпа критик был грамматистом, ныне он историк, вот и вся разница 3. Вы столь пылки и незаурядны в своих чувствах, что и критика ваша окажется под стать вашим творениям, уверен в этом.

И я тоже очень часто вспоминаю о дне, который вы провели в моей хижине. Вы покорили здесь всех, моя мать и племянница постоянно говорят о вас и спрашивают, как вы поживаете.

Что до меня, то вам ведь известно, какую любовь я питаю к вам с первого же дня. Почему не живем мы в одной стране?

553. ЭДМОНУ И ЖЮЛЮ ДЕ ГОНКУРАМ. КРУАССЕ, 13 МАРТА 1869.

Милые вы мои!

1) Знаете ли вы хоть какую-либо теорию, относящуюся к детским портретам?

2) Какие детские портреты считаются самыми лучшими?

У меня ситуация такая: один эстет, пишущий портрет умершего ребенка, в присутствии его матери пускается в бестактные разглагольствования об искусстве лишь для того, чтобы блеснуть '.

Если вы ничего такого не знаете, пришлите мне плоды ваших личных наблюдений. Мне нужно четыре-пять строк дельных. И, кроме вас, обратиться не к кому 2.

554. ЖОРЖ САНД. ПАРИЖ, 3 АПРЕЛЯ 1869

Кстати о названии - вы обещали придумать его для моего романа, сам я, отчаявшись, принял следующее:

ВОСПИТАНИЕ ЧУВСТВ, ИСТОРИЯ МОЛОДОГО ЧЕЛОВЕКА

Не говорю, что оно хорошее, но пока что это лучшее, наиболее полно выражающее мысль книги. То, что мне трудно найти хорошее название, заставляет думать, что идея произведения (или скорее его замысел)- не вполне ясна.

555. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, МЕЖДУ 22 И 25 ИЮНЯ 1869.

Я опять взялся за свои старые записи о Святом Антонии, так как мечтаю о коренной переделке этой моей былой причуды. Читаю церковные книги, только что окончил ренановского "Апостола Павла" ', вышедшего четыре или пять дней тому назад.

556. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 24 ИЮНЯ 1869

Помните, я известил вас об обращении к религии милочки Плесси? Извещаю вас теперь еще об одном обращении; не знаю, когда именно оно произойдет, но произойдет непременно: обращении Александра Дюма-сына '. Когда я видел его в последний раз, меня поразило мистическое выражение его лица. Все убеждает меня в том, что я не ошибаюсь. Заметьте, как в его произведениях и в последних предисловиях нарастает католическая тенденция. Разумеется, держите это наблюдение при себе. Но не удивляйтесь, если в один прекрасный день увидите, как он идет к мессе.

557. ПРИНЦЕССЕ МАТИЛЬДЕ. КРУАССЕ, 1 ИЮЛЯ 1869.

Мой роман лежит себе в ящике, и больше я о нем не думаю, как будто его не существует вовсе '. Через полтора месяца примусь за него опять, чтобы внести последние поправки, а там - будь что будет!

...Я опять взялся за давнюю свою причуду - за книгу, которая была мною написана уже дважды и которую хочу переделать наново 2. Это полнейшее сумасбродство, но оно меня забавляет. Так что теперь я ушел с головой в изучение отцов церкви, как будто собираюсь стать священником!

558. Г-ЖЕ ДЕ ВУАЗЕН Д'АМБР. КРУАССЕ, 3 ИЮЛЯ 1869.

Я с большим вниманием и удовольствием прочел книгу, которую вы оказали мне честь прислать '.

Ваши рассказы интересны, и я не удивляюсь, что они имеют успех. Для меня они обладают неоспоримым достоинством - тем, что они написаны.

Мне жаль, что в вашем стиле, в основе своей весьма крепком, встречаются кое-какие избитые обороты, стертые выражения. Вот мой единственный упрек, но, вероятно, я единственный человек в мире, обращающий внимание на подобные ошибки. Право, не знаю!

Мне немного знаком тот Восток, который вы с таким увлечением описываете, и я восхищен верностью ваших пейзажей. У вас есть чутье. Это главное. Всадник Али, по-моему, несколько смахивает на трубадура. Неужели вы думаете, что мусульманин может быть таким рыцарственным?

"Дочь капитана" - это почти шедевр. Я имею в виду именно дочь, м-ль Сидуан, а не ее возлюбленного, который унижает остальных избытком героизма.

Что касается "Дочерей Адама", здесь я аплодирую обеими руками и низко кланяюсь.

559. ЖЮЛЮ ДЮПЛАНУ. КРУАССЕ, 22 ИЮЛЯ 1869.

Твой бедный гигант получил такую оплеуху, от которой ему уже не оправиться '. Я говорю себе: "К чему писать теперь, когда его нет!" Кончилось доброе наше, милое горлодерство, совместные восторги, общие мечты о наших будущих произведениях.

...Образована комиссия для сооружения ему памятника 2. Будет сделано небольшое приличное надгробие и бюст, который поставят в музее. Меня назначили председателем этой комиссии, посылаю тебе первый список подписчиков.

Театр "Одеон" прислал мне два-три прекрасных письма. 12 августа у меня свидание с директорами.

Всеми его бумагами распоряжаюсь я; после него остался прекрасный том стихов 3, который я намерен опубликовать через несколько дней после того, как будет сыграна "Айссе" 4.

560. МАКСИМУ ДЮКАНУ. КРУАССЕ, 23 ИЮЛЯ 1869.

Мы с д'Омуа шли во главе траурной процессии, на похоронах было очень много народу '. По меньшей мере две тысячи человек! Префект, генеральный прокурор и т. д.- все кто хочешь. И вот, поверишь ли, что, идя за его гробом, я вполне сознательно смаковал нелепо-гротескную сторону церемонии? Я слышал замечания, которые отпускает по этому поводу Буйе, он говорил со мной, мне казалось, что он здесь, рядом, и мы вместе идем за гробом кого-то другого.

561. МИШЕЛЮ ЛЕВИ. ПАРИЖ, СЕНТЯБРЬ 1869

1) Написано ': увидев, что дело оборачивается...

не видел другого молодого человека... увидел, что попал в часовню...

Вместо "не видел другого молодого человека" поставьте (на ваш вкус) "не представлял себе", "не знал", "не замечал ".

2) "Утешался тем, что" - эти слова, как мне кажется, создают образ, чего выражение "возмещая себе ущерб" не делает, хотя оно и точное (но плоское?).

Однако, если вы считаете, что "утешался тем, что" слишком претенциозно, слишком привлекает внимание, поставьте "возмещал себе ущерб", Я нахожу, что это неплохо!

562. МИШЕЛЮ ЛЕВИ. ПАРИЖ, СЕНТЯБРЬ 1869

Лишние "вдруг" я убрал - спасибо!

"Слыша кругом о том говоривших..." Я советовался по этому поводу с одной преподавательницей языков, и она мне сказала, что такой оборот возможен. В самом деле, это ведь инверсия, оставьте, как есть! Тем хуже '.

Мне кажется, что если вставить слова "дорогой сын" - это будет параллелью (в напечатанном виде) выражению "дорогой старина", стоящему на следующей странице. Впишите их, если находите нужным 2.

563. МАКСИМУ ДЮКАНУ. ПАРИЖ, 13 ОКТЯБРЯ 1869.
Сегодня ровно в половине второго умер Сент-Бев.

Я случайно зашел к нему в тридцать пять минут второго.

Еще одного не стало! Маленький отряд тает! Уходят те немногие, что спаслись на плоту "Медузы" '.

С кем теперь беседовать о литературе? Этот человек ее любил, и, хотя по-настоящему он не был мне другом, смерть его меня глубоко удручает. Все, кто во Франции держит в руках перо, понесли в его лице невосполнимую утрату.

564. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. 14 ОКТЯБРЯ 1869.

"Воспитание чувств" я отчасти написал для Сент-Бева '. Теперь он умер, не успев прочесть ни строчки этого романа! Буйе не услышал последних двух глав. Так сбываются наши планы! Тяжек же для меня 1869 год! Придется еще потаскаться по кладбищам!

565. МИШЕЛЮ ЛЕВИ. ПАРИЖ, ОКТЯБРЬ 1869

Не понимаю вашего замечания.

Почему у председателя не может быть конторки? К чему относится ваша критика - к существу фразы или к ее форме? Поскольку это дело серьезное, я этот лист в печать не подписываю.

Почему цитаты набраны таким мелким шрифтом? В первом томе много стихов, напечатанных более крупными буквами.

Считаю необходимым в указанном месте отступ в 2 строки.

Вставил "бюро" и "в бюро у председателя" - то ли это, что вы просили?

Хоть я и подписал эти листы в печать, я все же хотел бы повидаться с вами до того, как вы отошлете их в типографию.

Буду у вас завтра, в понедельник, между пятью и шестью, может быть, немного раньше.

566. ЖОРЖ САНД. 3 ДЕКАБРЯ 1869

Вашего старого трубадура крепко поносят в газетах. Почитайте "Конститюсьонель" за прошлый понедельник, сегодняшний утренний выпуск "Голуа" - все сказано четко и ясно. Меня честят кретином и канальей. Статья Барбе д'Оревильи ("Конститюсьонель") является в этом жанре образцовой, а опус славного Сарсе, хоть и не такой грубый, нисколько ей не уступает. Эти господа взывают к морали и к Идеалу! Недоброжелательные отзывы были также в "Фигаро" и "Пари-журналь", авторы Сезена и Дюран-ти '. Мне на них глубоко наплевать! И все же меня удивляет такая ненависть и недобросовестность.

Зато "Трибюн", "Пэи" и "Опиньон насьональ" вознесли меня выше небес...2 Что касается друзей, тех, кто получил экземпляр, украшенный моей дарственной надписью, то они боятся себя скомпрометировать и говорят со мной о чем угодно, только не об этом 3. Смелых людей мало. Тем не менее книга очень хорошо расходится, несмотря на политику 4, и Леви, по-моему, доволен.

Я знаю, что руанские буржуа в бешенстве против меня из-за папаши Рока и канкана в Тюильри 5. Они считают, что "следовало бы запретить издание подобных книг" (буквально так!), что я протягиваю руку красным, что я разжигаю революционные страсти и т. п.! Короче, пока что я стяжал весьма скудные лавры, и еще ни один лепесток розы меня не коснулся.

Я ведь, кажется, уже говорил вам, что перерабатываю феерию? (Сижу сейчас над картиной скачек, убрал все, что мне казалось шаблонным.) Рафаэль Феликс что-то не очень спешит с ней познакомиться 6. Как быть?

...Все газеты в доказательство моей низости приводят эпизод с турчанкой 7, разумеется, искажая его, а Сарсе сравнивает меня с маркизом де Садом, которого, как сам признается, он не читал!

...Все это меня отнюдь не выводит из равновесия. Но я задаю себе вопрос: зачем печататься?

567. ЖОРЖ САНД. ПАРИЖ, 7 ДЕКАБРЯ 1869

Вашего старого трубадура топчут ногами, и самым неслыханным образом. Люди, получившие от меня экземпляр моего романа, боятся со мной говорить о нем из страха себя скомпрометировать или из жалости ко мне. Самые снисходительные заявляют, что я написал лишь отдельные картины, а композиции, рисунка в книге нет вообще.

Сен-Виктор, превозносящий книги Арсена Уссе, не желает писать статьи о моей, находя ее слишком скверной. Вот так. Тео в отъезде, и никто, решительно никто не берется меня защищать.

...Сарсе напечатал еще одну статью против меня .

Барбе д'Оревильи утверждает, будто я загрязняю ручей, в котором умываюсь (буквально так!) 2. Все это нисколько меня не обескураживает.

568. ЖОРЖ САНД. 10 ДЕКАБРЯ 1869

Только что послал вам по телеграфу одно слово: "Жирардену". "Либерте" поместит вашу статью, безотлагательно '. Что вы скажете о моем друге Сен-Викторе, который отказался написать рецензию, считая книгу "плохой"? А вот вы не такая совестливая!

Меня по-прежнему обливают грязью. "Жиронд" обзывает меня Прюдомом 2. Это уже что-то совсем новое!

Как мне благодарить вас? Я испытываю потребность говорить вам нежные слова. У меня в душе их так много, что трудно выбрать какое-нибудь одно. Какая вы славная женщина и какой славный человек! Не считая всего прочего!

569. АЛЬФРЕДУ ДАРСЕЛЮ. ПАРИЖ, 14 ДЕКАБРЯ 1869.

Мне только что передали ваш разбор "Воспитания чувств", опубликованный двенадцать дней тому назад в "Журналь де Руан".

Когда я кончил его читать, у меня чуть было не вырвался крик: "Ах, наконец-то нашелся человек, делающий мне справедливые упреки!" Вы единственный, на мой взгляд, сумели увидеть основной недостаток этой книги. Вся предпоследняя колонка вашей статьи ("Повторение одного и того же приема становится почти системой... искусственность композиции") - чистейшая правда. Итак, искреннейше вас благодарю.

570. ЛЕОНУ ПИЛЛОРУ. ПАРИЖ, !5 ЯНВАРЯ 1870.

Вы просите откровенно ответить на вопрос, стоит ли вам продолжать писать романы.

Так вот вам мое мнение: писать всегда стоит, когда есть в этом потребность. Наши современники, как и мы с вами, понятия не имеют, что из наших сочинений останется в литературе, а что - нет. Вольтер никак не предполагал, что самым долговечным из его творений окажется "Кандид". Великие люди никогда не становятся великими при жизни. Великими их делают потомки. Так что давайте работать, если так велит нам сердце, если мы чувствуем к этому призвание, а что до реального успеха у публики, который может принести нам наш труд, то здесь невозможно что-либо предвидеть: даже самые хитроумные, те, которые воображают, будто хорошо знают вкусы публики. и то постоянно ошибаются.

Другое дело - удача эстетическая, литературная. Здесь для предсказаний есть прочная основа. Опытный глаз не может полностью ошибиться. Я прочел ваш "Медный век" ' чрезвычайно внимательно и уверенно заявляю вам: "Продолжайте писать!"

А теперь без обиняков выскажу вам все, что думаю.

Длинный монолог, который вы даете в начале, весьма меня поразил, ибо он почти слово в слово повторяет монолог из моей феерии, написанной совместно с Луи Буйе 2. Уж это одно говорит за то, что он мне понравился, не так ли? Все характеры у вас правдивы, вы очень точно видите - п это главное. Но вы проходите мимо великолепных ситуаций, не воспользовавшись ими, вы оставляете валяться на земле бриллианты, вместо того чтобы, подняв, вставить их в оправу, и это - промах. Примеры приведу ниже. Излишне много диалогов. Почему бы вам не употреблять почаще повествовательную форму, приберегая прямую речь только для главных сцен? Не все диалоги в вашей истории имеют для ее героев равноценное значение; следовательно, и передавать их надо по-разному.

Если бы, например, все, что говорится у привратницы, было передано с помощью косвенной речи, диалоги с Лоране звучали бы более выразительно, хотя бы вы не изменили в них ни единого слова.

Зачем вы говорите от собственного имени? Зачем вводите свои размышления, прерывающие рассказ? Мне не нравятся обороты вроде: "Наш герой, любезный читатель..." Никакое философствование не стоит психологического анализа, тем более что, когда вы обращаетесь к анализу, это получается у вас великолепно, доказательством чему служит пассаж, заканчивающий главу третью.

Я бы предпочел, чтобы в главных местах романа вы были более обстоятельны. Так, сцена вечеринки у госпожи Линоки слишком коротка по сравнению со всем предшествующим и тем, что следует за ней.

Эпизод с букетом прелестен, но его портит этот вечный персонаж - швейцар, который и тут появляется, хотя он - фигура отнюдь не новая.

...Хотелось бы, чтобы отчетливее ощущался контраст, когда герой после парижского разочарования возвращается в деревню. И еще, чтобы на фоне его буколических восторгов вся буржуазная мерзость выступала еще более резко. Все, о чем я говорю, в вашей книге есть, только оно потонуло в диалогах. Превосходны смерть дяди, его католическое погребение. Но зачем вам разговор с врачом, которого никто никогда больше не увидит? Зато, когда мы оказываемся у Алисы, мне уже ничего не остается, как хвалить вас - и безо всяких оговорок. Первое появление и в особенности эпилог, возвращение милой Лоране, все это и очень удалось, и занимательно. Меня это попросту захватило.

571. И. С. ТУРГЕНЕВУ. ПАРИЖ. 14 ФЕВРАЛЯ 1870.

Вы очень добры, что сообщили о газете, в которой о моей злополучной книге отзываются с похвалой, ибо меня отнюдь не осыпают розами '. Вы что-то говорили также о берлинском журнале? Я бы хотел знать его название 2. Все это, разумеется, для Леви.

Я нахожу (и не скрываю этого от вас), что ко мне отнеслись несправедливо. Нет ничего глупее, чем считать себя непонятым. Тем не менее я себя таковым считаю. Habent sua fata libelli [Книги имеют свою судьбу (лат.).], как говорит Гораций - а также Прюдом 3.

Мои занятия добрейшим господином Антонием (о котором вы беспокоитесь) пришлось на две недели прервать --все это время я целиком посвятил устройству в театре "Одеон" спектакля, сбор с которого пошел на памятник Буйе 4. Я - председатель комиссии по подписке, и мне пришлось, в качестве уполномоченного, заниматься этим делом, чтобы добыть как можно больше денег. В течение двух недель, несмотря на сильную простуду, я колесил по Парижу по семь часов ежедневно в фиакре! А какая трепка нервов! Но все, слава богу, прошло хорошо, с этим покончено!

Тут ко мне приходили из театра "Гэте" просить мою феерию "Замок сердец". Я прочту ее им, как только вылечу свою глотку.

Ну, а вы что поделываете, дорогой мой великий друг? О чем мечтаете? Что пишете? Когда вернетесь в Париж, постарайтесь пробыть там подольше.

Часы, которые я провел с вами в нашу последнюю встречу, были для меня единственными радостными часами за все эти восемь месяцев! 5 Вы представить себе не можете, как я духовно одинок! 6 Вот почему я так жадно и набрасываюсь на вас, стоит вам только появиться.

Мое благородное отечество час от часу становится глупее. Всеобщая глупость влияет на отдельных людей. И каждый мало-помалу опускается до уровня остальных.

Вот вы кажетесь мне человеком счастливым, и я бы вам позавидовал, не люби я вас так сильно.

572. ОРТАНС КОРНЮ. 20 МАРТА 1870

Ваши дружеские чувства напрасно заставили вас так беспокоиться, дорогая сударыня. Я был в этом уверен. И вот, прилагаю ответ госпожи Санд, только что мною полученный '.

Светские люди, говорю это вам снова, склонны видеть намеки там, где их вовсе нет. Когда я написал "Госпожу Бовари", меня не раз спрашивали: "Это вы ведь госпожу *** хотели изобразить?" Я получил множество писем от людей совершенно незнакомых, в том числе от одного жителя Реймса, который поблагодарил меня за то, что я за него отомстил (изменнице) 2.

Все аптекари департамента Нижняя Сена, узнав себя в Омэ, рвались явиться ко мне, чтобы надавать мне пощечин, но лучше всего то (об этом я узнал пять лет спустя), что, оказывается, где-то в Африке в те самые годы, когда происходит действие моего романа, жила супруга некоего военного врача, фамилия которой была Бовари и которая внешне очень походила на госпожу Бовари, между тем как имя это я выдумал, переделав его из Буварэ.

Первые слова, с которыми обратился ко мне наш друг Мори в разговоре о "Воспитании чувств", были: "Скажите, вы были знакомы с г-ном X ***, итальянцем, преподавателем математики? Ваш Сенекаль - точный его портрет и по внешности, и по внутреннему складу. Совпадает решительно все, даже прическа!" А другие считают, будто в образе Арну я хотел описать Бернар-Латта (бывшего издателя), которого я в глаза не видел, и т. д.

Все это я вам пишу для того, дорогая сударыня, чтобы вы поняли, как ошибается публика, стараясь приписать нам несуществующие намерения.

Я совершенно уверен, что у г-жи Санд и в мыслях не была писать чей-то портрет, ибо, во-первых, она человек возвышенного ума, хорошего вкуса и уважает Искусство, а во-вторых, по соображениям нравственным, из чувства приличия, а также справедливости.

Мне даже кажется, между нами говоря, что такое обвинение ее несколько оскорбило. Газеты что ни день поливают нас грязью, а мы никогда не отвечаем им, хотя это наше ремесло - орудовать пером; и они воображают, будто мы ради эффекта, ради того, чтобы сорвать аплодисменты, станем позорить г-жу такую-то или г-на такого-то? О нет! Мы не так мелки! Наше честолюбие имеет куда более высокие цели, и мы гораздо порядочнее.

Когда уважаешь свой талант, не станешь прибегать к средствам, которыми завоевывают толпу. Вы понимаете меня, надеюсь?

573. ЖОРЖ САНД. 20 МАРТА 1870

Только что отправил ваше письмо (за которое благодарю) госпоже Корню, вложив его в послание вашего преданного трубадура, где я позволил себе изложить в довольно резком тоне свой образ мыслей.

Оба письма будут представлены пред ясные очи известной дамы и дадут ей небольшой урок эстетики '.

Вчера вечером видел "Другого" и в нескольких местах плакал 2. Это подействовало на меня благотворно. Как это тонко и как волнует! Какая прелестная пьеса и как любишь ее автора! Мне очень вас не хватало.

574. ИППОЛИТУ ТЭНУ. ПАРИЖ, 29 АПРЕЛЯ 1870.

Дней десять тому назад я закончил оба ваших тома ' и тогда же заходил к вам, чтобы побеседовать с вами о них.

В середине будущей недели я возвращаюсь в свою хижину, и первое, что там сделаю, это перечитаю вашу замечательную книжицу. Засим подробно напишу вам, что я о ней думаю.

Через двадцать пять лет по вашим книгам станут учиться в коллежах. Таково на сегодняшний день краткое резюме моих впечатлений.

575. И. С. ТУРГЕНЕВУ. ПАРИЖ, 30 АПРЕЛЯ 1870.

Очень огорчился, узнав из вашего последнего пиеьма, что нынче мы не увидимся, дорогой друг! А я так рассчитывал на те счастливые часы дружеских излияний, которые мы могли бы провести вдвоем перед вашим отъездом в Россию! Но все так нескладно в этом мире!

Нынешней зимой я пережил большое горе - смерть самого близкого мне после Буйе человека, прекрасного малого, который был предан мне как собака и которого звали Жюль Дюплан. Две эти смерти, последовавшие одна за другой, совсем выбили меня из колеи. Добавьте к ним еще жалкое состояние, в котор м находятся два других моих друга - правда, менее близких, но все же принадлежащих к самому тесному моему окружению,- паралич у Фейдо и слабоумие у Жюля де Гонкура. Смерть Сент-Бева, денежные неприятности, провал моего романа и т. д. и т. п., кончая ревматизмом моего слуги (того самого, который похож на Лассуша),- все вместе взятое совсем меня пришибло. Состояние мое ужасно.

Поистине могу сказать, уже давно не было в моей жизни ничего хорошего, кроме, может быть, нашей последней встречи, да и то слишком короткой. Почему мы живем так далеко друг от друга? Вы, кажется, единственный человек, с которым я люблю разговаривать. Вокруг меня не осталось никого, кого по-настоящему интересуют искусство и поэзия.

...Боюсь, что не смогу принять вашего приглашения на лето. И вот почему: через четыре-пять дней я возвращаюсь в Круассе и должен буду тотчас же взяться за предисловие к сборнику стихов Буйе 2. Это займет месяца два-три. После этого засяду за "Святого Антония", работу над которым снова придется прервать в октябре в связи с репетициями "Айссе" 3 - они отнимут, пожалуй, не меньше двух месяцев. Так что до начала будущего года у меня едва ли наберется полтора месяца, которые я смогу посвятить своему славному отшельнику. Очень не хотелось бы возиться с ним больше двух лет. Так что сами видите, как я стеснен во времени. Необходимо войти в эту работу как можно скорее, а то у меня уже появляется отвращение к ней. За последнее время я проглотил, одну за другой, слишком много книг, но мне нужно было отвлечься от собственных горестей.

576. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 22 ИЛИ 29 МАЯ 1870.

Я был занят разбором архива моего бедного Буйе, о котором начал писать статью. За последнюю неделю написал около шести страниц, для меня это совсем неплохо; но работа очень мучительная во всех отношениях. Самое трудное - понять, чего не надо говорить. Я немного облегчу свою задачу, всунув туда два-три основополагающих суждения об искусстве писать. Тогда будет повод высказать то, что я думаю: это ведь так сладостно, а я всегда себе в этом отказываю.

Вы наговорили мне много доброго и хорошего, наверно, еще и для того, чтобы придать мне мужества. У меня его совсем нет, но я делаю вид, будто оно есть. Впрочем, может быть, это и есть мужество.

Я не чувствую больше потребности писать, потому что писал я для одного человека на свете, а его больше нет '. Вот вам правда. И все же я буду писать. Только я потерял к этому вкус, исчезла былая увлеченность. Так мало осталось людей, которые любят то, что люблю я, которых тревожит то, что занимает мои мысли! Знаете ли вы во всем Париже, таком огромном городе, хотя один дом, где говорят о литературе? А когда ее даже случайно и коснутся, то всегда говорят о вещах второстепенных, о внешнем, об успехе, о нравоучительном смысле, о пользе, своевременности и т. п. Мне кажется, что я становлюсь каким-то ископаемым, существом, утратившим все связи с окружающим миром.

577. ЭДМОНУ ДЕ ГОНКУРУ. КРУАССЕ, 26 ИЮНЯ 1870.

Вы просите, чтобы я рассказал вам о себе, дорогой Эдмон. Ну так вот, сейчас взялся за работу, от которой у меня все время стоит комок в горле,- пишу предисловие к сборнику стихов Буйе. Я постарался, насколько было возможно, лишь вскользь коснуться его биографии. Более подробно остановлюсь на его произведениях, а еще больше на его (вернее, наших) литературных доктринах.

Я перечел все, что он написал, перелистал наши старые письма. Вызвал в памяти вереницу воспоминаний - иные из них имеют тридцатисемилетнюю давность! Не очень это весело, как вы понимаете. Да и вообще, здесь, в Круассе, меня всюду преследует его призрак. Он видится мне за каждым кустом в саду, на диване в моем кабинете и даже в вещах - в моих домашних халатах, которые он надевал.

578. ЖОРЖ САНД. 2 ИЮЛЯ 1870

Смерть Барбеса меня сильно огорчила еще и из-за вас '. У каждого из нас своя тяжкая утрата. Какая вереница покойников в течение одного года! Я от этого уже отупел, словно меня били палкой по голове. Больше всего удручает меня (мы ведь всегда обо всем судим применительно к себе) то жуткое одиночество, в котором я существую. У меня не осталось никого,- повторяю - никого! - с кем бы можно было поделиться своими мыслями.

Кого высокий слог и стиль теперь волнует? 2

Кроме вас и Тургенева, я не знаю ни одного смертного, с кем бы я мог откровенно поговорить о вещах, которые более всего волнуют меня. И оба вы живете от меня так

далеко!

...На днях перечитывал "Беседы Гете с Эккерманом" 3. Вот был человек этот Гете! Но ему-то дано было всё.

. 579. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. КРУАССЕ, 8 ИЮЛЯ 1870.

Я вернулся к одной из своих старых причуд - кажется, я уже говорил вам о ней. Это "Искушение святого Антония". В сущности, это попытка изобразить в лицах (в драматической форме) жизнь Александрии IV века.

580. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 22 ИЮЛЯ 1870

Я оплакиваю взорванные мосты, разрушенные туннели, весь этот загубленный человеческий труд, словом, полное уничтожение всего, что было '.

Мирный конгресс сейчас не ко времени 2. Мне кажется, цивилизация нынче отступила далеко-далеко. Гоббс был прав. Homo homini lupus.

...Начал "Святого Антония", и дело шло бы неплохо, если бы не мысли о войне.

581. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 3 АВГУСТА 1870.

Как! И вы тоже, дорогой мэтр, растеряны, печальны! Что же тогда делать тем, кто слаб?

А у меня до того тяжело на сердце, что я сам удивляюсь. Я погружен в какую-то бездонную тоску, несмотря на работу, несмотря на доброго святого Антония, который должен был бы меня отвлечь. Не следствие ли это моих непрестанных огорчений? Вполне возможно. Но значительную роль играет здесь и война. Мне кажется, мы вступаем в период мрака.

Вот вам ваш естественный человек! Создавайте, создавайте свои теории! Славьте прогресс, просвещение, здравый смысл народных масс, доброту французского народа! ' Да того, кто вздумал бы сейчас проповедовать мир, попросту укокошили бы, уверяю вас! Что бы ни случилось в дальнейшем, мы теперь надолго отброшены назад.

Быть может, снова начнутся расовые войны. Может быть, не пройдет и столетия, как люди станут уничтожать ДРУГ друга по многу миллионов зараз. Весь Восток - против всей Европы, старый мир - против нового. Почему бы и нет? Гигантские коллективные предприятия вроде Суэцкого канала, быть может, являют собой некий прообраз - черновой проект, подготавливающий такие чудовищные столкновения, каких мы сейчас и вообразить себе не можем 2.

А может быть, Пруссия получит хорошую взбучку, уже с самого начала предназначенную ей провидением, дабы восстановить равновесие в Европе? Эта страна склонна была непомерно раздуться, как в свое время Франция при Людовике XIV и Наполеоне 3. Это делалось в ущерб другим органам - отсюда расстройство во всем организме. Принесут ли здесь пользу чудовищные кровопускания?

А мы-то, ученые люди, до чего же далеко человечество от нашего идеала! И наша громадная, наша роковая ошибка в том, что мы воображаем, будто все оно подобно нам, и в соответствии с этим хотим с ним обходиться!

Наше почтительное отношение к всеобщему избирательному праву, эта его фетишизация возмущает меня больше, чем идея непогрешимости папы (который, скажем в скобках, только что здорово дал маху, бедный старикан!) 4. Вы думаете, Франция дошла бы до всего этого, если бы ею управляла не толпа, которая, в сущности, ею управляет, а какие-нибудь мандарины? 5 Если бы вместо того, чтобы просвещать низшие классы, власти занимались образованием высоких классов, не было бы теперь г-на Кератри с его предложением разгромить Баденское герцогство 6 - мера, которую публика находит весьма справедливой!

Изучаете ли вы Прюдома наших дней? Он грандиозен. Он восхищается "Рейном" Мюссе и спрашивает: написал ли Мюссе что-нибудь еще? Нынче 7 Мюссе попал в национальные поэты, оттеснив Беранже! Какой все это чудовищный фарс! Только не слишком веселый.

Все заметнее становится нужда. Всем начиная с меня всего не хватает. Правда, мы, наверное, были слишком избалованы удобной и спокойной жизнью, слишком погрязали в материальном. Нужно вернуться к великой традиции - не придавать такого большого значения жизни, благополучию, деньгам - вообще ничему; стать такими, какими были наши деды,- ветреными, легкомысленными.

Проводили же когда-то люди всю свою жизнь, подыхая от голода! То, что вы написали мне о несчастном Ноане,- лто ужасно 8. Здесь, у нас, деревня все-таки пострадала меньше, чем в ваших краях.

582. МАКСИМУ ДЮКАНУ. КРУАССЕ, 24 АВГУСТА 1870.

Ты не представляешь, в какой полнейшей пустоте я живу! Вынужденное бездействие грызет меня как раковая опухоль, и страдаю я неимоверно!

Правда, теперь уже чуточку поменьше, ибо мое уныние перешло в воинственный пыл. Да, мне самым дурацким образом хочется драться - честное слово, это вполне искренне,- и, не будь я уверен, что моя мать умрет от огорчения, я бы тотчас присоединился к славному д'Омуа, который сейчас, должно быть, командует стрелковой ротой где-нибудь иод Шалоном '.

Мысль о мире приводит меня в совершенное отчаяние 2.

А тебя?
583. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 10 СЕНТЯБРЯ 1870.

Итак, мы "на дне пропасти"! Быть может, позорный мир мы не примем. Пруссаки хотят разрушить Париж. Они мечтают об этом.

...Не думаю, чтобы осада Парижа была в самом деле так близка. Но чтобы заставить Париж сдаться, они будут, во-первых, запугивать его, подвозя пушки, а во-вторых, опустошать окрестные провинции.

Мы в Руане готовимся к визиту этих господ, и, поскольку я (с воскресенья) лейтенант и командир роты, я обучаю моих солдат и езжу в Руан сам обучаться военному делу1.

...Я жду, что Париж вот-вот постигнет участь Варшавы 2, и вы очень меня огорчаете своими восторгами по поводу Республики 3. Как можете вы еще верить в какие-то призраки теперь, когда мы побеждены чистейшим позитивизмом? Как бы ни развернулись события, те, кто сейчас у власти, будут принесены в жертву, и Республику ждет та же участь. Заметьте, я защищаю ее, эту бедняжку Республику; но я в нее не верю.

...Вот все, что я должен вам сейчас сказать. Мог бы сказать еще многое, но голова не тем занята. Целые водопады, реки, океаны неистовой тоски бушуют сейчас во мне.

584. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, СЕРЕДИНА СЕНТЯБРЯ 1870.

Я уже не грущу. Вчера снова принялся за "Святого Антония". Делать нечего, надо приспосабливаться, привыкать к тому, что является естественным состоянием человека, то есть к злу.

Греки времен Перикла занимались Искусством, не зная, что они будут завтра есть. Будем как греки! Впрочем, признаюсь вам, дорогой мэтр, я чувствую себя скорее дикарем. В венах моих, венах просвещенного человека, кипит кровь моих предков - начезов и гуронов, и я совершенно всерьез испытываю самое дурацкое, животное желание драться.

Попробуйте разберитесь-ка в этом! Мысль о заключении мира уже выводит меня из себя, и я предпочел бы увидеть Париж объятым пожарами (подобно Москве), чем допустить, чтобы в него вошли пруссаки.1 Но до этого мы еще не дошли; мне кажется, что наступает перелом.

Я читал несколько солдатских писем, поистине образцовых. Страну, где пишутся подобные письма, не проглотишь. Франция - кляча выносливая, она еще встанет на ноги.

Но как бы дело ни обернулось, мир становится иным, а я чувствую себя слишком старым, чтобы приспособиться к новым нравам.

...Ах, как мне вас не хватает, как мне хочется повидаться с вами!

...Мы тут все готовы двинуться к Парижу, если соотечественники Гегеля вздумают начать осаду. Попробуйте и вы подвигнуть на это своих беррийцев.

Крикните им: "За мной! Не дадим врагу пить и есть в чужой ему стране!"

Война (надеюсь на это) нанесет крепкий удар по "властям". Вернет ли это отдельной личности, отрицаемой, раздавленной современным обществом, прежнее значение? Дай-то бог! Хорошо бы, если так!

585. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 27 СЕНТЯБРЯ 1870.

Нынче я впервые заступаю в ночной дозор. Давеча я обратился к "моим людям" с отеческим внушением. предупредив, что воткну свою шпагу в брюхо каждому, кто попробует отступить, и предложил, чтобы и они, со своей стороны, стреляли в меня, если я побегу '.

586. МАКСИМУ ДЮКАНУ. КРУАССЕ, 29 СЕНТЯБРЯ 1870.

Я провожу время за обучением моих солдат и в ночных дозорах. С прошлого воскресенья снова работаю и больше не грущу. Среди всего происходящего вокруг случается, вернее, случалось видеть сцены, просто восхитительные по своей нелепости; в такие минуты видишь человечество во всей его наготе.

Больше всего меня удручает то невероятное тупоумие, которое одолеет нас потом. Всякая взаимная "приязнь", как сказал бы Монтень, теперь надолго утрачена '. Грядет новый мир, в котором детей станут воспитывать в ненависти к пруссакам. Милитаризм и самый отвратительный позитивизм - вот отныне наш удел, разве что (поскольку порох очищает воздух) мы выйдем из этой передряги более сильными и здоровыми, чем были. Мне кажется, в недалеком будущем мы будем отомщены - наступит всеобщее крушение.

...Прусская армия - механизм, работающий изумительно точно: но какое-нибудь непредвиденное обстоятельство может вывести из строя любой механизм: достаточно песчинки, чтобы пружина лопнула. Наш враг вооружен наукой, но человеческие чувства, воодушевление, отчаяние - это тоже вид оружия, и с ним нельзя не считаться. Победа должна достаться правому, а сейчас справедливость на нашей стороне.

Да, ты прав, старина, мы расплачиваемся нынче за ложь, в которой так долго жили, ибо все было фальшивым: фальшивая армия, фальшивая политика, фальшивая литература, фальшивый кредит, даже куртизанки - и те фальшивые! Говорить правду - значило быть безнравственным. Персиньи всю прошлую зиму корил меля за то, что у меня "нет идеала", и, возможно, говорил это искренне.

.-..Ах, как мне унизительно чувствовать себя дикарем - у меня сейчас сердце сухо, как камень! Ну, а засим обла-чусь-ка я в свою военную форму и отправлюсь с дозором по лесу Кантеле! 2 Представляешь себе, сколько сейчас обнищает народу? Все фабрики закрыты, и рабочие сидят без работы и без хлеба: хороши мы будем зимой! И все же - может быть, я безумец,- но что-то мне говорит, что мы выкрутимся.

587. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 13 ОКТЯБРЯ 1870.

К прошлому вторнику у нас было около трех сотен неимущих. Что будет зимой? Какая чудовищная катастрофа! И во имя чего, ради какой цели? Кому от этого польза? Какое злое и глупое животное - человек! И как горько жить в подобные времена! Мы оказываемся в условиях, которые считали немыслимыми, переживаем бедствия, какие испытывали люди в IV веке, когда варвары вторгались в Италию.

В истории Франции еще никогда не было ничего более трагического и более великого. Осада Парижа! ' От одного этого сочетания слов голова идет кругом, а сколько об этом придется размышлять будущим поколениям! Ну да - ничего! Вопреки всему, я не потерял еще надежды.

588. КЛОДИЮСУ ПОПЛЕНУ. 28 ОКТЯБРЯ 1870

Среда, в которой я живу, непереносима, сбежать отсюда я не могу, ибо это было бы преступлением против моей чести и против самого святого моего долга, и я доведен до полнейшего отчаяния. Представляете, мне стоит большого умственного напряжения набросать даже вот эти несколько строк!

Другие устроены как-то иначе, чем я. Некоторые даже нашу беду переносят довольно весело. Существуют готовые фразы, которыми утешается толпа: "Ничего, Франция еще воспрянет!", "К чему отчаиваться!", "Эта кара послужит нам на пользу!" и т. д. и т. п. О, эта извечная пустая болтовня!

Удручает меня, во-первых, человеческая жестокость и скудоумие. Я сыт по горло всякими ужасами. Бельгийские газеты небось вам о них ничего не сообщают. Не стану вдаваться в подробности - к чему они вам? Во-вторых, я убежден, что мы вступаем в отвратительный мир, где люди, подобные нам, не будут иметь права на существование. В этом мире человек будет практичен и воинствен, расчетлив, мелок, жалок, отвратителен. Жизнь сама по себе - штука весьма безрадостная, и, не будь в ней того, что ее хоть как-то скрашивает, она была бы просто непереносима. Что же будет, когда она станет холодной и убогой? Того Парижа, который мы любили, уже не будет.

Моя мечта - уехать куда-нибудь из Франции, поселиться в такой стране, где тебя не вынуждают быть гражданином, где ты не обязан слушать барабанный бой, голосовать, участвовать во всяких комиссиях или жюри. Тьфу! Тьфу! Провались они все!

Я не потерял веру в человечество вообще, но мне кажется, что нашему племени пришел конец. Одного этого достаточно, чтобы впасть в мрачность.

589. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 27 НОЯБРЯ 1870.

Не думаю, что во всей Франции найдется человек, который был бы так подавлен, как я (все ведь зависит от степени чувствительности). Я умираю от горя,- это не слова,- и утешения меня только раздражают. Удручает меня, во-первых, человеческая жестокость, во-вторых, уверенность в том, что мы вступаем в эру тупоумия. Мы будем практичными, воинственными, американоподобными и - католиками, истыми католиками. Помяните мое слово! Война с Пруссией завершает Французскую революцию и разрушает ее '.

...Какое крушение! Какой полный провал! Какая страшная беда! Какая мерзость! Можно ли еще перед лицом всего происходящего верить в прогресс и цивилизацию? Чему же тогда служит наука, если народ, который имеет стольких ученых, совершает гнусности, достойные гуннов, и даже хуже, ибо он-то действует хладнокровно, систематически и обдуманно и ему не служат оправданием ни страсть, ни голод.

590. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. РУАН, 18 ДЕКАБРЯ 1870.

И мы не знаем, когда все это кончится! Бедный Париж пока держится. Но он падет в конце концов! И тогда Франция окончательно будет разгромлена и погибнет! А что потом? Какое ждет нас будущее! Найдется немало софистов, которые станут доказывать, что все к лучшему, что "несчастье очищает". Нет, несчастье делает людей эгоистами, глупыми и злыми. Это неизбежно. Таков закон истории. Но какой же насмешкой звучат теперь слова "человечество", "прогресс", "цивилизация"! Ах, бедное дорогое мое дитя, если бы только ты знала, каково это слышать - стук их сабель по тротуару, ржание их лошадей! ' Какой позор! Какой позор!

591. МАРИ РЕНЬЕ. ДЬЕПП, 11 МАРТА 1871

Какое варварство! Какое возвращение вспять! Я отнюдь не был сторонником идей прогресса и гуманизма1. Но все равно, какие-то иллюзии у меня все же были. И я никак не ожидал, что мне доведется быть свидетелем конца света. А ведь это именно так! Мы присутствуем при конце латинского мира. Прощай все, что мы любили! Язычество - христианство - хамство - таковы три главные стадии в развитии человечества. Не так-то весело оказаться современником последней из них. О, мы еще увидим, почем фунт лиха. Желчь душит меня - этими словами все сказано.

592. ЖОРЖ САНД. ДЬЕПП, 11 МАРТА 1871

Эти офицеры, которые бьют зеркала, не снимая белых перчаток, которые изучали санскрит, а теперь жадно набрасываются на шампанское, которые крадут у вас часы, а затем посылают вам свою визитную карточку, эти воители ради денег, эти цивилизованные дикари внушают мне больший ужас, чем каннибалы. И ведь теперь все начнут им подражать, все станут солдатами. В России их сейчас четыре миллиона. Скоро вся Европа наденет мундир. Если мы и возьмем реванш, он будет страшен по жестокости, и, заметьте, думать будут лишь об одном: отомстить Германии. Любое правительство сможет теперь удержаться, только спекулируя на этом желании. Убийство в широких масштабах - вот что станет идеалом Франции, целью ее усилий.

...Теперь следует ожидать новых проявлений лицемерия - всяческой декламации о доблести, нападок на испорченность нравов, строгости в одежде и т. п. Всеобщее филистерство!

593. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 30 АПРЕЛЯ 1871.

В данный момент Париж бьется в приступе падучей '. Это результат прилива крови, вызванного осадой. К тому же Франция уже несколько лет жила в состоянии психического расстройства. Успех "Лантерн" и Тропман были явными симптомами заболевания2. Это расстройство - следствие гипертрофированного тупоумия, а тупоумие родилось из непомерного бахвальства, ибо от вечного вранья все превратились в идиотов. Было потеряно всякое

понятие о добре и зле, о прекрасном и уродливом. Вспомните, что представляла собой критика последних лет. Разве она делала различие между великим и смешным? Какое неуважение ко всему! Какое невежество! Какой сумбур! "Жареное ли, пареное ли - все одно!" И в то же время - какое раболепство перед тем, что говорят сегодня, перед "последней" модой!

Все было фальшивым: фальшивый реализм, фальшивая армия, фальшивые кредиты, даже шлюхи - и те были фальшивыми!

...И вся эта фальшь (которая, быть может, есть следствие романтизма с его преобладанием страсти над формой и вдохновения над правилами) 3 более всего проявлялась в манере судить о вещах. Актрису хвалили за то, что она хорошая мать. От искусства требовали нравственности, от философии - общедоступности, от порока - соблюдения приличий, от науки - умения "применяться к пониманию народа".

594. ПРИНЦЕССЕ МАТИЛЬДЕ. КРУАССЕ, 3 МАЯ 1871.

Раз вы требуете у меня подробностей о моей теперешней жизни - извольте: я в Круассе, один с матерью, которая уже не в состоянии ходить и ужасно слабеет. Единственное мое развлечение - лицезреть господ пруссаков, которые временами прошагивают строем мимо моих окон, а единственное занятие - мой "Святой Антоний", над которым я работаю без устали. Это странное произведение помогает мне отвлечься от мыслей о парижских ужасах. Когда мы находим, что этот мир слишком плох, приходится искать прибежища в другом. Старое выражение "искать утешение в литературе" не просто словесный штамп.

...Г-жа Санд написала мне письмо, полное отчаяния. Она обнаружила, что прежний кумир ее - пустышка, и ее республиканская вера окончательно угасла .

595. ПРИНЦЕССЕ МАТИЛЬДЕ. КРУАССЕ, 22 МАЯ 1871.

Знаете, что больше всего меня пугает в ближайшем будущем Франции? Надвигающаяся реакция. Не важно, под каким именем она выступит, но будет она антилиберальной. Страх перед социальной революцией толкнет нас ж консервативному режиму, неимоверной глупости.Ну, ничего! Арест Рошфора меня даже на минуту развеселил '.

Хотя не его мне хотелось видеть наказанным, вернее, я предпочел бы, чтобы вкупе с его глупой особой захлебнулись в грязи все те кретины, что млели от восторга перед его "стилем" 2. Когда я думаю о чудовищной глупости моей родины, я невольно спрашиваю себя: а достаточно ли она наказана?..

596. ШАРЛЮ ЛАПЬЕРУ. КРУАССЕ, 27 МАЯ 1871.

Пишу это вам одному, а потому без всякого стеснения выскажу все, что у меня на сердце.

Ваша газета, мне кажется, "катится по наклонной плоскости", и притом так быстро, что сегодняшний номер уже окончательно меня возмутил '.

То, что пишется там о Гюго, переходит все границы. "Франция полагала, будто может числить его среди сильнейших своих талантов". Это "полагала" - просто великолепно! Это должно означать, говоря человеческим языком: "Прежде у нас не было вкуса, но революции просветили нас по части искусства, и теперь нам совершенно ясно, что он не более как поэтический шут гороховый, который обладал талантом наживать себе капиталы... с помощью звонких фраз и невероятных эпитетов". А ну-ка, попробуйте, создайте что-либо подобное, голубчики! Шутники вы там, на улице Сент-Этьен-де-Тоннелье 2, как я погляжу!

Но ведь Прудон еще до этого изрек: "Чтобы быть лодочником на Роне, требуется больше таланта, чем для того, чтобы написать "Восточные мотивы" 3, а Огюстина Броан всю зиму 1853 года доказывала в "Фигаро", что у вышеупомянутого Гюго никогда не было ни малейшего таланта. Не стоит подражать ни этому шуту, ни этой шлюхе. В интересах общественного порядка и ради укрепления нравственности следовало бы прежде всего стараться говорить лишь о том, что знаешь. Надо уметь выбирать оружие. Не будем действовать на руку нашим противникам! И коли вам захочется осудить великого поэта как человека, не ополчайтесь на него как на поэта, иначе все, кто понимает в поэзии, от вас отвернутся.

...Одним словом, дорогой Лапьер, я в ужасе от надвигающейся реакции. Сами того не замечая, вы издали протягиваете ей руку.

...Однако хватит о литературе, я увлекся, уж простите меня! Но, как старый романтик, я очень уж расстроился сегодня из-за вашей газеты. Несуразный поступок папаши Гюго и без того меня огорчает, зачем же еще оскорблять его

поэтический гений. Когда наши учителя теряют свое достоинство, следует вести себя подобно сыновьям Ноя и прикрывать их срамоту. Сохраним уважение хотя бы к тому, что было великим. Не будем умножать наши утраты.

597. МАРИ РЕНЬЕ. КРУАССЕ, 11 ИЮНЯ 1871

Пытаюсь снова приняться за "Святого Антония", дабы забыть о своих современниках. Что касается издания этой книги, подзаголовком которой можно было бы поставить: "Предел безумия", то об этом я, слава богу, и не помышляю. Сейчас больше чем когда-либо нужно думать о том, чтобы творить Искусство для себя, себя одного. Закрыть дверь изнутри и никого не видеть.

598. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 17 ИЮНЯ 1871.

Так решено, дорогой друг! Жду вас сюда с большим нетерпением между 15 и 20 августа '. Время для меня вполне удобное. Впрочем, для меня любое время удобно, только бы вас увидеть.

Должно быть, я кажусь вам очень глупым с этой моей ненавистью к Пруссии 2. Но более всего я ненавижу ее вот за что: она вселила в меня чувства, которые подобали бы нецивилизованному варвару XII века. Но что с этим поделаешь? Разве в другую эпоху образованные люди, ученые, могли бы вести себя как дикари?

Я провел в Париже всю последнюю неделю. Есть в нем нечто еще более грустное, чем развалины,- это умственное состояние его жителей. Оно колеблется между кретинизмом и буйным помешательством. Я нисколько не преувеличиваю.

Ах, как бы я хотел не думать больше о Франции, о своих современниках, о человечестве! Меня тошнит от отвращения ко всему этому. Я удручен беспредельно, и с тех пор, как вновь увидел Париж, мне трудно работать.

599. И. С. ТУРГЕНЕВУ. ПАРИЖ, 1 АВГУСТА 1871.

Сколько мне нужно рассказать вам, дорогой друг! Как я рад буду вас видеть! Как мне хочется прочесть вам первую часть моего "Святого Антония"!

600. ЭРНЕСТУ ФЕЙ ДО. ПАРИЖ, 8 АВГУСТА 1871.

Что касается литературы, мой милый, то Маньяр и Гюстав Лафарг снова процветают, и ставится какая-то феерия господина Клервиля. Колонну низвергли ', Париж сожгли, но Вильмессан неистребим, и глупость человеческая бессмертна.

А я, старина, по-прежнему, словно ничего и не было, делаю выписки для своего "Святого Антония", которого твердо решил не печатать, когда он будет закончен. Поэтому пишу свободно все, что мне вздумается.

601. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 21 АВГУСТА 1871.

Нет, дорогой друг, я на вас не сержусь, но ужасно разочарован - ведь я так твердо рассчитывал на нашу встречу! Прощаю вас при условии, что в октябре вы подарите мне несколько дней '.

Одна мысль о том, что этой зимой я буду иметь возможность вволю общаться с вами, радует меня, как радовал бы в пустыне вид оазиса. Сравнение очень точное. Если бы вы только знали, до чего я одинок! С кем теперь поговоришь? Кто, скажите, в нашей жалкой стране еще "занимается литературой"? Может быть, один-единственный человек - это я, обломок исчезнувшего мира, ископаемое эпохи романтизма. Вы возродите меня, вы облегчите мне жизнь.

602. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 6 СЕНТЯБРЯ 1871.

Сейчас все боги произносят у меня предсмертные речи. Подзаголовок моей книжицы мог бы быть такой: "Предел безумия". А печатание в моем сознании отступает все дальше и дальше. К чему печататься? Кого нынче интересует искусство? Я занимаюсь литературой для себя, подобно какому-нибудь буржуа, который у себя на чердаке вытачивает кольца для салфеток. Вы скажете, что лучше все-таки приносить пользу? Но как? Как заставить людей себя слушать?

Тургенев написал мне, что собирается в октябре обосноваться в Париже на всю зиму. Будет с кем поговорить. Потому что я больше не в состоянии разговаривать с кем бы то ни было о чем бы то ни было.

603. ПРИНЦЕССЕ МАТИЛЬДЕ. КРУАССЕ, 6 СЕНТЯБРЯ 1871.

Чуть было не забыл поблагодарить вас за ваше последнее письмо, такое милое и доброе. И я был очень тронут вашими сетованиями, дорогая моя принцесса. "Мир спасется единым праведником" ',- сказано в Писании. Ну, а я скажу так: пока существует на свете хоть один такой уголок, как ваш, не все еще потеряно. Сохраним же наше сердце и наш ум, будем неусыпно оберегать пламя, дабы не погас священный огонь. Больше чем когда-либо чувствую я теперь потребность жить в особом мире, на самом верху башни из слоновой кости, высоко над грязью, в которой барахтается большая часть человечества.

604. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, 6 ОКТЯБРЯ 1871.

Моя жизнь не столь мучительна, как ваша, однако радостной ее никак не назовешь. Единственное мое развлечение состоит в том, что я вывожу, вернее, выволакиваю свою мать на прогулку в сад. За десять месяцев война состарила ее на сто лет. Очень грустно присутствовать при угасании тех, кого любишь, видеть, как иссякают их силы, как слабеет их разум.

Чтобы забыть обо всем, я, как одержимый, погрузился в работу над "Святым Антонием" и довел себя до сладостного состояния невероятного умственного возбуждения. Вот уже месяц, как я сплю не более пяти часов в сутки. Никогда еще мой "котелок" не доходил до такого бурного кипения, как сейчас. Это - реакция на отупение, до которого довело меня участие в Национальной обороне. Кстати, по-моему, люди весьма несправедливы по отношению к нынешнему Национальному собранию. Меня так вполне устраивает то, что там происходит. В первый раз мы видим правительство без философствования, без программы, без знамени, без принципов, словом, безо всякой болтовни. То, что оно временное, меня как раз успокаивает и обнадеживает. Столько преступлений было совершено во имя идеала в политике, что теперь надолго следует ограничиться одним "сбережением имущества" '.

605. ЖОРЖ САНД. ПАРИЖ, ОКТЯБРЬ 1871

Еще никогда в жизни, мой дорогой, мой добрый мэтр, вы не представляли большего доказательства вашего непостижимого простодушия. Да неужто вы в самом деле считаете,

что обидели меня? На первой вашей странице вы словно просите извинения. Я очень смеялся. Мне вы можете говорить все, решительно все, что вам угодно. Ваши тумаки доставят мне только удовольствие '.

...Итак, вернемся к нашему разговору. Я снова упорно возвращаюсь к вопросу о Справедливости 2. Взгляните, каким гонениям ее повсюду подвергают. Разве современная критика не отказалась от Искусства ради Истории? Внутренняя ценность произведения в глазах школы Сент-Бева и Тэна не имеет значения 3. В расчет принимается все, кроме таланта писателя. Отсюда это бесконечное обсуждение во всяких газетках личности писателя, его биографии, всякого рода памфлеты и проч. Итог - неуважение к публике.

То же самое творится и в театре. Пьеса как таковая никого не волнует. Важно лишь, какую идею она проповедует. Наш друг Дюма алчет славы Лакордера или, скорее, Равиньяна! Запретить высоко задирать юбки стало его навязчивой идеей 4. Недалеко же мы ушли, если вся нравственность состоит в том, чтобы женщины воздерживались от адюльтера, а мужчины не позволяли себе воровать! Короче говоря, главную несправедливость совершает та литература, которая не заботится об эстетической стороне, каковая есть высшая Справедливость. Романтикам еще придется держать ответ за свою безнравственную чувствительность, за свое новомодное христианство, которое хуже старого. Вспомните-ка стихотворение из "Легенды веков", в котором некий султан оказывается спасенным за то, что однажды пожалел свинью; все та же история о добром разбойнике, получившем благословение потому, что он раскаялся 5. Раскаяться - дело хорошее, но лучше бы не делать зла. Эта школа всеобщего оправдания привела нас к тому, что мы перестали видеть разницу между мерзавцем и честным человеком. Однажды, вспылив, я при свидетелях попросил у Сент-Бева, чтобы он проявлял к Бальзаку такую же снисходительность, как по отношению к Жюлю Леконту. В ответ он высмеял меня как дурака. Вот к чему приводит широта взглядов.

606. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 14 НОЯБРЯ 1871.

Все наше несчастье состоит в одном - в Глупости. Она всеобща и грандиозна. Когда говорят об отупении народных масс, говорят нечто несправедливое и неточное. Я принудил себя прочитать все политические заявления кандидатов в генеральный совет Нижней Сены. Их было не менее шести десятков, высказанных, выблеванных людьми, составляющими цвет буржуазии,- богатыми, респектабельными и пр. и пр. Так вот, сомневаюсь, чтобы в стране кафров можно было обнаружить более подлых ослов, чем эти.

Вывод: нужно просвещать просвещенные слои общества. Начинать надо с головы, она - самое больное место,- а остальное пойдет само собой '.

607. ЭМИЛЮ ЗОЛЯ. ПАРИЖ, 1 ДЕКАБРЯ 1871

Только что кончил читать вашу книгу, жестокую и прекрасную '. И сейчас еще я под ее впечатлением. Это сильно. Очень сильно!

Недоволен я только предисловием. На мой взгляд, оно портит ваше произведение, такое беспристрастное и возвышенное. В этом предисловии вы открываете читателю свой секрет, а это слишком наивно, и высказываете собственное мнение, на что, согласно моим литературным убеждениям, романист не имеет права 2.

Вот и все мои возражения.
Но у вас недюжинный талант, и вы - молодец!

Сообщите запиской, когда можно будет навестить вас, чтобы нам не спеша побеседовать о вашей книжке.

608. ЖОРЖ САНД. ПАРИЖ, 23 ЯНВАРЯ 1872

Сегодня я снова принялся за чтение всякой метафизики для "Святого Антония". В ближайшую субботу буду читать из него Тургеневу около ста тридцати страниц - все, что уже готово. Ах, почему вас не будет с нами!

609. ЖОРЖ САНД. ПАРИЖ, 28 ЯНВАРЯ 1872

Вчера провел чудесный день с Тургеневым, которому прочитал все написанные мною сто пятнадцать страниц "Святого Антония" '. После сего я ему прочел еще чуть ли не половину "Последних песен" 2. Какой это слушатель! И какой критик! Он поразил меня глубиной и точностью суждений. Ах, если бы все те, кто берется судить о книгах, могли его послушать! Какой бы это был для них урок! Ничто не ускользает от него. Прослушав стихотворение в сто строк, он помнит, где в нем встретился слабый эпитет; он дал мне по поводу некоторых деталей в "Святом Антонии" два или три просто превосходных совета.

...Вы, как видно, считаете меня вовсе глупым, если полагаете, что я стану осуждать вас за ваш букварь; 3 у меня достаточно философский ум, чтобы понимать, что подобное занятие - вещь весьма серьезная.

Нет ничего более важного в критике, чем метод, ибо это он дает нам способность творить.

610. ЖОРЖ САНД. ПАРИЖ, ФЕВРАЛЬ 1872

Могли бы вы написать для "Тан" статью о "Последних песнях"? Вы бы чрезвычайно меня этим обязали '. Вот так-то.

Всю последнюю неделю я прохворал. Горло у меня было в ужасном состоянии. Но я много спал - и теперь уже на ногах. И снова начал читать для "Святого Антония" .

...Мне думается, что о "Последних песнях" можно написать прекрасную статью, некое надгробное слово поэзии. Поэзия не погибнет, но начинается ее затмение, которое будет длительным; мы входим во тьму.

Подумайте, придется ли вам по душе такая статья, и черкните мне несколько слов в ответ.

611. ЖОРЖ САНД. ПАРИЖ, 22 ИЛИ 29 ФЕВРАЛЯ 1872.

Постарайтесь раздобыть "Тартарена из Тараскона" Альфонса Доде '. Он заставит вас посмеяться. Это премило. В Доде несомненно есть подлинная комическая жилка.

612. АЛЬФОНСУ ДОДЕ. ПАРИЖ, МАРТ 1872

Да это просто шедевр!

У меня невольно вырвалось это слово, и я настаиваю на нем.

Я начал "Тартарена" в воскресенье около полуночи, к половине третьего я его уже кончил. Все, решительно все меня веселило; несколько раз я принимался хохотать во все горло. Ваша выдумка с верблюдом - просто чудо; ' эпизод прекрасно написан и "венчает все здание".

Тартарен на минарете, изрыгающий хулу на Восток,- это великолепно! 2

Словом, ваша маленькая книжечка кажется мне произведением большой ценности. Таково мое мнение.

613. ЖОРЖ САНД. НАЧАЛО МАРТА 1872

Нет! Я вовсе не люблю литературу больше всего на свете, я недостаточно ясно выразился в последнем письме . Говорил я это лишь применительно к развлечениям. Не такой я сухарь, чтобы предпочитать фразы живым существам. Чем дальше, тем я становлюсь более ранимым. Но основа у меня прочная, и машина продолжает работать. К тому же после Прусской войны ничего худшего с нами уже не может случиться.

...Я почти закончил общий план последней части "Святого Антония". Спешу начать ее писать. Слишком долго я ничего не писал. Я стосковался по стилю.

614. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 31 МАРТА 1872

Десять дней тому назад у меня было бурное объяснение с достопочтенным Мишелем Леви. Хорош гусь, оказывается! ' Он прямо мне в лицо отрекся от данного слова.

...Речь шла о "Последних песнях". Знаете, сколько останется наследнику Буйе... от "Айссе" и "Последних песен" вместе взятых? После всех расчетов ему еще придется доплатить четыреста франков! Не буду докучать вам подробностями, но дело обстоит именно так. Вот так награждается добродетель. Но, будь это иначе, она бы не была добродетелью.

От этой последней истории с Леви я обессилел, словно от слишком сильного кровопускания. Унизительно, когда тебя постигает неудача и когда вот так, впустую, потратишь свое сердце, свой ум, нервы, силы и время,- выдыхаешься и чувствуешь себя просто раздавленным.

Мой бедный Буйе хорошо сделал, что умер: невеселое нынче время.

А я теперь решил твердо не печататься еще долгие годы и только ради того, чтобы не иметь "дел", чтобы избавиться от всяких отношений с издателями, типографиями, газетами, а главное, чтобы со мной не говорили о деньгах.

Моя неспособность к подобного рода делам постепенно принимает какие-то ужасающие размеры. Почему я прихожу в такое бешенство от одного только вида счета? Это граничит с безумием.

...Только бы не постигла меня неудача еще PI СО "СВЯТЫМ Антонием"! Я возьмусь за него через недельку, когда покончу с Кантом и Гегелем. Эти два великих человека, как и прежде, действуют на меня отупляюще, и как только я расстаюсь с этой компанией, я с жадностью бросаюсь к моему старому, трижды великому Спинозе . Вот это - гений! Какое произведение - "Этика"!

615. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, АПРЕЛЬ 1872

Я снова принялся за работу, ибо жизнь становится терпимой лишь тогда, когда забываешь о собственной жалкой особе.

Я еще долго не буду знать, на какие средства мне предстоит жить. Дело в том, что унаследованное нами состояние заключается в недвижимости и, чтобы произвести раздел, нужно все продать '.

Как бы ни повернулось дело, свое жилье в Круассе я сохраню. Это будет моим убежищем, а может быть, и единственным моим жилищем. В Париж меня уже не тянет. Еще немного, и у меня совсем не останется там друзей.

...Знаете ли вы, что бедный мой Тео очень болен? Он гибнет от тоски и от нужды! Некому уже говорить с ним на его языке. Мы теперь словно какие-то ископаемые, еще существующие, но затерявшиеся среди нового мира.

616. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, 15 МАЯ 1872.

Да, "Грозный год" я прочел '. Кое-что там превосходно, однако я не испытываю потребности эту книгу перечитывать. Она недостаточно насыщенна. Но это неважно! Зато какие еще могучие челюсти у этого старого льва! Он умеет ненавидеть - достоинство, которого так не хватает моему ДРУГУ Жорж Санд 2. Но какая жалость, что он неспособен достаточно отчетливо отличать правду от неправды! Говорил ли я вам, что несколько раз виделся с ним прошлой зимой и даже обедал у него? По-моему, это просто очаровательный старик и, разумеется, совершенно иной, чем его себе представляют.

617. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 5 ИЮНЯ 1872.
Вот мои планы на лето.

На будущей неделе еду в Париж. 23-го буду в Вандоме на открытии памятника Ронсару '. Меня пригласил тамошний мэр, и я поеду, погляжу на город, где еще помнят о литературе. Я даже подумал было сочинить по этому поводу речь, чтобы произнести ее под открытым небом, перед народом!!! Это был бы подходящий случай обругать хамство и восславить все то, что нам дорого. Но нет, у меня не хватит духу написать это надлежащим образом.

В июле я, вероятно, повезу свою племянницу в Лю-шон 2, поскольку муж ее поехать с нею не сможет. Так что нам с вами не увидеться раньше середины августа. К этому времени я буду уже в Париже и надеюсь привезти вас сюда, чтобы немного поводить по окрестностям и прочитать вам конец "Святого Антония", который начинает мне надоедать, а главное - тревожит меня. Боюсь, как бы это не показалось слишком высокопарным.

Мои "дела" безмерно меня тяготят. Мне легче дать себя обобрать до нитки, чем защищаться,- не из равнодушия к деньгам, а от скуки, от чувства бессилия. Когда дело доходит до денежных вопросов, меня охватывает какое-то бешеное отвращение, близкое к безумию. В самом деле, говорю совершенно серьезно!

Среди всех этих мерзостей я вспомнил вас, и вот в связи с чем: в завещании моего отца обнаружились четырнадцать тысяч франков, предназначавшихся вашему другу,- сумма, о существовании которой я не имел понятия и которую присвоил себе некий милый родственник, занимавшийся нашими делами. И мне тотчас же пришла в голову мысль о поездке в Россию: небольшой излишек денег позволил бы мне погулять там вместе с вами. Но сдается мне, что ни одного лиара из этих денег мне не видать.

Ах, дорогой мой друг, как бы мне хотелось растянуться рядом с вами на каком-нибудь вашем огромном стоге сена! Это благотворно подействовало бы на мое скверное, необычайно вялое состояние, вдохнуло бы в меня бодрость. Перечитываю отдельные места из Плутарха. Что еще я делаю? А больше ничего.

618. ПРИНЦЕССЕ МАТИЛЬДЕ. КРУАССЕ, 5 ИЮНЯ 1872.

Вы пишете мне о Гонкуре, что любите его. У вас есть для этого все основания! Я не знаю лучшего человека, натуры более тонкой.

Настоящий аристократ, это сейчас такая редкость '.

619. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. КРУАССЕ, 5 ИЮНЯ 1872.

Я буду жить теперь в полном одиночестве: за последние три года поумирали все близкие мои друзья. У меня не осталось никого, с кем бы я мог поговорить. Через несколько дней увижусь с г-жой Санд, которую не видел с зимы 1870 года.

Несмотря на все мои горести, заканчиваю "Святого Антония". Это - труд всей моей жизни, ведь задумал я его еще в 1845 году, в Генуе, увидев картину Брейгеля, и с тех пор никогда не переставал думать о нем и читать все, что имеет к этому отношение.

Но мне так опротивели издатели и газеты, что я сейчас не стану публиковать его. Подожду лучших времен. А если они никогда не настанут, заранее готов не огорчаться по этому поводу. Искусством нужно заниматься для себя, а не для публики. Если бы не моя мать и не бедняга Буйе, я бы никогда не напечатал "Госпожу Бовари". В этом отношении я меньше всего литератор.

Что вы читаете? Чем заняты ваши мысли? Что бы ни случилось с нами, мы обязаны работать - это средство не чувствовать бремя жизни. Стоицизм есть гигиена.

620. ЛЕОНИ БРЕНН. ПАРИЖ, ИЮНЬ 1872

Я должен извиниться перед вами и всей компанией за то, что весь вчерашний вечер был невыносимо груб '.

...Впредь вам наука: не водить меня в подобные места!

Я отнюдь не враг "веселого времяпрепровождения", как говорит Прюдом, но когда я вижу, как власть прописных истин простирается туда, где должна царить лишь фантазия, я прихожу в ярость. Театр "Буфф" полагается считать забавным, вот они и считают забавным все, что бы там ни показывали.

Почему мы всегда так снисходительны к посредственному?

Короче говоря, я был в таком состоянии, что пешком дошагал до самых ворот Сен-Мартен и потом всю ночь не сомкнул глаз. Безмерная тупость нашего времени приводит меня в бешенство. Подобно Марату, я становлюсь затворником. Свяжите меня! Я кусаюсь!

621. ЖОРЖ САНД. КРУ4ССЕ, 1 ИЮЛЯ 1872

Я кончил "Святого Антония"! Слава богу! Собираюсь доделать одну пьесу Буйе, тема это благодарная '. Потом примусь за современный роман - он явится прямой противоположностью "Святому Антонию" и будет притязать на комизм2. Работа - годика на два-три, по меньшей мере.

622. ЖОРЖ САНД. БАНЬЕР-ДЕ-ЛЮШОН, 12 ИЮЛЯ 1872.

Только что прочитал "Пиквика" Диккенса '. Знаете вы эту книгу? Там есть просто превосходные куски, но какая несовершенная композиция! Все английские писатели таковы. У всех у них, кроме Вальтера Скотта, нет никакого плана. Для нас, латинян, это непереносимо.

...Собираюсь начать новую книжицу, которая потребует от меня многих месяцев предварительного чтения, но не хочу разоряться на покупку книг. Не знаете ли вы в Париже какого-нибудь книготорговца, который мог бы посылать мне на время в пользование все нужные книги по моим указаниям?

623. И. С. ТУРГЕНЕВУ. БАНЬЕР-ДЕ-ЛЮШОН, 5 АВГУСТА 1872.

Мне нужно прочитать вам конец "Святого Антония", который, боюсь, у меня не получился, и побеседовать с вами о множестве разных вещей. И у меня тоже неважно идет работа. Я "оскудел", как говорят мистики; "божественная благодать" на меня не снисходит.

В Париже спокойно не поговоришь. Мешает уличный гаум и соседство Посторонних. Приезжайте же ко мне, в мою хижину. Мы будем там совсем одни и наговоримся вволю.

624. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, 19 АВГУСТА 1872.

Все вокруг до того мне опротивело, что печататься я сейчас не хочу. К чему? Зачем? Собираюсь начать новую книгу ', которая отнимет у меня несколько лет. Если, когда я ее закончу, времена будут более благоприятными, я выпущу ее в свет вместе со "Святым Антонием". Это будет история тех самых двух чудаков-переписчиков, которые кропают некую шутовскую критическую энциклопедию. Вы, наверно, представляете ее себе. Мне придется для этого изучать множество вещей, которых я не знаю,- химию, медицину, агрономию! Сейчас погрузился в медицину. Да, поистине, нужно быть архибезумцем, буйно помешанным, чтобы взяться за подобную книгу. Ничего не поделаешь. Положимся на волю божью.

Но окажись моя книга даже шедевром (и особенно в этом случае), никогда ей не видеть такого успеха, как "Мужчина-женщина" 2. Ах, я просто упиваюсь всем этим смрадом. Такое навсегда может отбить вкус к адюльтеру... Что за плоские банальности! Какое полное невежество! А Жирарден-то уж и рот разинул! 3 А г-жа ***, которая привыкла разевать нечто совсем другое,- и она туда же! По-моему, нет ничего смешнее, чем эти рогоносцы, покрывающие позолотой собственные рога и выставляющие их напоказ публике! Но прошу прощения! Кажется, я заговорил слишком грубым языком.

...Пока я был в Люшоне (где выполнял роль дуэньи при моей племяннице, которую ее муж не мог сопровождать), я читал - угадайте-ка что? Пиго-Лебрена и Поль де Кока! 4 Чтение это погрузило меня в ужасающую печаль. Что есть литературная слава? Вольтер был прав: жизнь - глупая шутка . Да, очень глупая и не очень-то забавная.

625. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 22 АВГУСТА 1872.

Сегодня я гулял по саду - было чудесное и грустное время дня - и читал всякие медицинские премудрости, так как уже начал серьезную подготовку к "Бувару и Пе-кюше". Признаюсь тебе, что план, который я перечитал вчера после обеда, показался мне великолепным, но само по себе предприятие - огромным и пугающим. Ты, конечно, мало что могла понять из того, что я тебе об этом рассказывал, и, когда я снова перечитал четыре странички своего плана, я даже пожалел, что говорил с тобой об этом.

626. И. С. ТУРГЕНЕВУ. ПАРИЖ, 13 СЕНТЯБРЯ 1872.

Мне бы очень хотелось сопровождать вас, дорогой друг, и вместе с вами съездить в Ноан ', но я вынужден вернуться в Круассе.

Жду вас там между 10 и 12 октября, как вы мне обещали. Устройте свои дела так, чтобы пробыть у меня подольше. Мне очень нужно подробно изложить вам план одной книги 2, а кроме того, просто вас видеть и побеседовать с вами о тысяче вещей.

Вернусь я в Круассе к 20-му числу и после этого уже не двинусь с места.

...Что за упоительная литература - "Мужчина-женщина"! 3 О!..

627. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, 5 ОКТЯБРЯ 1872.

Мое (душевное состояние) в настоящее время довольно сносно, ибо я обдумываю одно произведение, в котором собираюсь излить свой гнев. Да, я избавлюсь наконец от того, что душит меня, я изрыгну на своих современников все то отвращение, которое они мне внушают, пусть даже при этом лопнет моя грудная клетка; книга будет обширна и сокрушительна.

628. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 25 ОКТЯБРЯ 1872.

Ты права! Смерть моего бедного старого Тео, хоть и не была неожиданной, совсем пришибла меня ', и вчера я провел день, которого не забуду. Новость эту я узнал утром из телеграммы, запечатанной в конверт и отправленной обычным письмом, так что о смерти моего старого друга мне стало известно в те самые минуты, когда его хоронили.

Еще до того у меня было назначено свидание с Кодро-ном и дамами Лапьер, так что я все же поехал в Руан, чтобы не позволить себе расчувствоваться... Я прошел пешком через весь город и встретил по дороге трех или четырех знакомых руанцев. От их пошлости, их сюртуков, их шляп, от того, что они говорили, у меня к горлу подступала тошнота и в то же время хотелось плакать! Никогда еще с тех пор, как я живу на свете, отвращение к людям не душило меня до такой степени! Я не переставал думать о том, как любил искусство бедный мой Тео, и было такое чувство, будто меня засасывает болото нечистот. Ведь умер он, я уверен в этом, от многолетнего удушья, вызванного современным скудоумием.

629. ПРИНЦЕССЕ МАТИЛЬДЕ. КРУАССЕ, 28 ОКТЯБРЯ 1872.

Да, слишком много, слишком много смертей, и одна за другой!.. Я никогда особенно не дорожил жизнью, но теперь мало-помалу рвутся все нити, привязывавшие меня к ней, и скоро их совсем уже не останется. Бедный, дорогой Тео! Вот кто был лучшим в нашей компании. Большой эрудит, большой поэт, большое сердце! Он очень вас любил, принцесса, и вы не зря сожалеете о нем!

Он умер от чувства отвращения к современности; его убило 4 сентября. Этот день, и в самом деле самый черный в истории Франции, положил начало такому порядку вещей, при котором людям, подобным Тео, делать нечего . С самого четверга я неотступно думаю о нем, я и подавлен, и взбешен одновременно. Он был самым старым из близких моих друзей, я уважал его как художника и любил как брата. Я не жалею его. Я завидую ему.

...Меня бы огорчило, если бы его похоронили не по католическому обряду, ведь милейший Тео в глубине души был таким же истым католиком, как испанец XII века. В таких делах надлежит уважать взгляды покойного; нужно насколько возможно поступать в соответствии с образом его мыслей. Вот почему, если бы мне пришлось произносить надгробное слово над могилой Тео, я сказал бы, от чего он умер. Я выступил бы от его имени против Лавочников и Проходимцев. Его убило постоянно сдерживаемое негодование. Я бы выплеснул наружу частицу этого негодования. Речь Дюма показалась мне пристойной, не более того; в ней не чувствовалось волнения.

Я получил нынче утром очень душевное письмо от г-жи Санд в связи со смертью нашего друга, попутно она надавала мне множество разных советов 2. Признаюсь вам, что это ее неизменное благоприятие всего на свете, ее благоразумие, если хотите, иной раз действует мне на нервы. В ответ собираюсь хорошенько изругать демократию - хоть душу отведу.

630. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, 28 ОКТЯБРЯ 1872.

Да, Тео я не жалею; напротив, глубоко завидую ему. Почему не гнию я вместо него! Мы получаем столько удовольствия, живя в сем грешном (поистине грешном!) мире, что уж лучше убраться из него восвояси как можно скорее.

4 сентября положило начало порядку вещей, который к нам никакого отношения не имеет. Мы - лишние. Нас ненавидят и нас презирают, говоря по правде. А раз так - счастливо оставаться!

Но прежде чем подохнуть, или, вернее, в ожидании сего момента, хочу "вытошнить" клокочущую во мне желчь. Вот я и накапливаю свою блевотину. Она будет обильной и горькой, уж поверь мне.

Бедный, бедный дорогой Тео! Вот от этого (от омерзения к современной грязи) он ведь и умер. Это был большой знаток литературы и большой поэт! Да, сударь, и почище молодого Альфреда де Мюссе! - даже если бы он не написал ничего, кроме "Змеиной норы" '.

631. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 28 ОКТЯБРЯ 1872.

Вы догадались, дорогой мэтр, что на меня нахлынул новый, еще более сильный приступ горя, и написали мне такое доброе и теплое письмо '. Спасибо! Обнимаю вас еще крепче, чем всегда!

Хоть она не была неожиданной, смерть бедняги Тео причинила мне глубокую боль. Ушел последний из моих близких друзей. Он замыкает список ушедших. С кем я теперь смогу встречаться, когда приеду в Париж? С кем буду говорить о том, что меня интересует? Я знаю людей мыслящих (по крайней мере тех, кого так называют), но где найти художника?

...Как я оплакиваю его! Мне бесконечно не хватает его и Буйе, ничто не может заменить их! И потом, он был таким добрым и, что бы ни говорили, таким простодушным! Со временем люди поймут (если только когда-нибудь вновь станут интересоваться литературой), что это был большой поэт. А пока он - писатель совершенно неизвестный . Так же неизвестен и Пьер Корнель! 3

У него было два предмета ненависти: в молодости он ненавидел лавочников, эта ненависть вскормила его талант; в зрелом возрасте он ненавидел проходимцев, и эта ненависть убила его. Он умер от потаенного, сдерживаемого

гнева, от бессильной ярости, от невозможности высказать то, что думает. Его притесняли Жирарден, Фульд, Даллоз и Третья Республика. Я говорю вам это, потому что был свидетелем чудовищных вещей и потому что я, быть может, единственный человек, с кем он был до конца откровенен. Ему не хватало того, что является в жизни самым главным и для самого себя, и для других,- характера. То, что он не попал в Академию, было для него ужасным горем 4. Какая слабость! Как мало надо уважать себя для этого! Впрочем, стремление ко всякого рода почестям кажется мне проявлением непостижимого самоумаления.

Я не был на его похоронах по вине Катюля Мендеса, который слишком поздно послал мне телеграмму. Там было множество народу. Куча прохвостов и шутов, собравшихся, как обычно, чтобы сделать себе на этом рекламу, и сегодня, в понедельник, день театральных фельетонов, в газетах должно быть много сообщений по этому поводу; будет им о чем писать.

632. И. С. ТУРГЕНЕВУ. ОКТЯБРЬ 1872

Как мне вас жаль, бедный дорогой мой друг. Я ничего не знал о вашей болезни, но и без того у меня были все основания грустить. Смерть моего старого Тео совершенно раздавила меня. Вот уже три года, как все мои друзья без конца умирают один за другим! У меня теперь на всем свете остался один-единственный человек, с кем я могу поговорить, это вы. Так что уж лечитесь хорошенько и не покидайте меня, как они.

Тео умер, отравленный современной вонючей мерзостью. Людям, которые, подобно ему, не могут быть никем, кроме как художниками, нечего делать в обществе, где господствует чернь '. Именно это я и ответил вчера госпоже Санд, которая очень добра, но чересчур уж добра, чересчур благоприятственна ко всему и чересчур пропитана демократизмом и Евангелием.

А я такой же, как вы, хотя у меня нет подагры; жизнь до ужаса мне опостылела. Вольтер назвал ее жестокой шуткой 2. Я нахожу, что она слишком жестока и недостаточно забавна, и стараюсь, как могу, обмануть ее: читаю по де-вять-десять часов в день. И все же недурно бы время от времени немного развлечься. Но чем?

Ваш приезд, на который я так надеялся, должен был стать для меня изысканнейшим развлечением, больше того, подобием счастья, и, уже разумеется, единственным счастливым событием моей жизни за весь этот год. И вот - хлоп! Вы прикованы к постели и терпите адские муки!

Я появлюсь в Париже в начале декабря. Сообщите мне оттуда о ваших делах, а если будете в состоянии приехать - приезжайте, будете всегда желанным, дорогим гостем.

633. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 9 НОЯБРЯ 1872.

Я продолжаю читать и делать записи для "Бувара и Пекюше", которые начинают вырисовываться предо мною все отчетливее. Но за какую работу я взялся! С ума сойти!

634. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 13 НОЯБРЯ 1872.

Ваше последнее письмо меня растрогало, мой милый Тургенев '. Спасибо за дружеские увещевания. Но увы! Мой недуг, боюсь, неизлечим. Помимо собственных горестей (за последние три года умерли почти все, кого я любил), меня угнетает состояние общества. Да, представьте себе. Может быть, это и глупо, но это так. Общественная Глупость подступает у меня к самому горлу. С 1870 года я стал патриотом 2. Видя, как подыхает моя страна, я чувствую, что люблю ее. Пруссия может разоружаться. Мы погибнем и без ее содействия.

Буржуазия ошалела до того, что утратила даже инстинкт самозащиты; 3 а те, что придут ей на смену, будут еще хуже. Меня одолевает та же печаль, что испытывали римские патриции в IV веке. Я чувствую, как поднимается откуда-то снизу неодолимое Варварство. Надеюсь помереть раньше, чем оно подчинит себе все. Но пока что жить совсем невесело. Никогда еще так мало не считались с интересами духа. Никогда еще так открыто не проявлялась ненависть ко всему высокому, презрение к Прекрасному, словом, никогда не осквернялась до такой степени литература.

Я всегда пытался жить в башне из слоновой кости; 4 но окружающее ее море дерьма поднимается все выше, волны бьют об ее стены с такой силой, что она вот-вот рухнет. Речь идет не о политике, а об умственном состоянии Франции. Читали циркуляр Симона 5 о реформе народного образования? Параграф, посвященный телесным упражнениям, длиннее параграфа, трактующего об изучении французской литературы. Небольшой, но весьма знаменательный симптом.

Словом, дорогой друг, не будь в Париже вас, я бы немедля отказался от квартиры, которую там снимаю. Я только потому и сохраняю ее за собой, что у меня есть надежда видеть вас там хоть изредка.

Я уже не в состоянии ни с кем говорить, чтобы не прийти при этом в ярость; от всего, что я читаю из современного, меня просто бросает в дрожь от отвращения. Нечего сказать, приятное состояние! Тем не менее готовлюсь писать одну книжку, в которой попытаюсь выплеснуть всю свою желчь, мне бы очень хотелось обсудить ее с вами. Так что, как видите, я не поддаюсь унынию. Не будь у меня работы, мне бы только и оставалось, что прыгнуть вниз головой в реку с камнем на шее; многие после 1870 года стали либо сумасшедшими, либо слабоумными, либо бешеными. Я принадлежу к последней категории. Это чистая правда.

635. ЭРНЕСТУ ФЕЙДО. КРУАССЕ, СЕРЕДИНА НОЯБРЯ 1872.

За всякими справками о Тео обратись к Оливье де Гуржо, другу его сына, он весьма основательно знает все, что касается библиографии '.

Что до его биографии, то эти данные ты сможешь получить у его сестер и у Арсена Уссе.

Имеется еще "Очерк" Сент-Бева 2. Но об этом ты, должно быть, знаешь и сам.

Постарайся дать хорошенько почувствовать, что его эксплуатировали, тиранили газеты, для которых он писал: Жирарден, Тюрган и Даллоз были поистине палачами нашего бедного старика, которого мы не устаем оплакивать. Я все еще безутешен. С тех пор как я знаю, что больше не увижу его никогда, скорбь овладела мной с удвоенной силой.

Если у талантливого человека, у поэта, нет ренты и он не принадлежит к какой-либо политической партии, он вынужден, чтобы зарабатывать себе на жизнь, писать для газет; вот это-то с ним и произошло. Таков, по-моему, должен быть основной смысл твоего очерка. Когда пишешь биографию друга, надобно писать ее так, чтобы она как-то отомстила за него.

636. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 26 НОЯБРЯ 1872.

Я провел с вами ночь и день. "Нанон" кончил в четыре часа утра, а "Франсию" в три часа пополудни '. Все это еще не улеглось у меня в голове. Попытаюсь собраться с мыслями и высказать то, что я думаю об этих двух отличнейших книгах. Они подействовали на меня благотворно. Спасибо, дорогой мой друг! Да, на меня словно пахнуло свежим воздухом. Я растрогался и после этого вновь почувствовал прилив сил.

В "Нанон" я с первых же страниц был очарован стилем, множеством деталей, простых и выразительных оборотов, вплетенных в самую ткань произведения и составляющих ее основу, вроде, например: "Сумма показалась мне огромной, и потому я решила, что лошадь превосходна". А потом я уже не стал ни на что обращать внимания, я был захвачен книгой как самый заурядный читатель (только не думаю, чтобы самый заурядный читатель мог восхищаться так пылко, как я)... Жизнь монахов, сближение Эмильена и Нанон, страх, который внушают разбойники, заключение под стражу отца Фрюктюэ - сцена, которая могла бы получиться банальной и отнюдь не получилась такой,- все это прекрасно. А чего стоит одна страница 113! И как трудно было сохранить здесь чувство меры! "С этого дня я почувствовала, что все кругом напоено счастьем, и я счастлива, что живу на свете!"

...Скала в Фаде - совершенно прелестная идиллия. Хочется оказаться рядом с этими тремя славными людьми, пожить их жизнью.

Мне кажется, что интерес книги несколько ослабевает после того, как у Нанон появляется желание во что бы то ни стало разбогатеть. Она становится слишком сильной, слишком умной. Не нравится мне также эпизод с ворами. Но возвращение Эмильена с ампутированной рукой снова меня растрогало, и на последней странице, над описанием состарившейся маркизы де Франкевиль, я прослезился.

Вот что вызывает у меня сомнения: уж больно силен Эмильен в политических рассуждениях. Были ли в эту эпоху люди таких возвышенных и широких взглядов, как он? 2 То же возражение и по поводу настоятеля, которого во всем остальном я нахожу очаровательным, особенно в середине книги. Ах, как у вас хорошо сведено вместе, как взаимосвязано, как увлекательно - просто прелесть! Что за удивительное вы существо! Какая в вас сила!

Нежно целую вас в обе щеки и перехожу к "Франсии". Это уже в другом стиле, но нисколько не хуже. И прежде всего я просто восхищен вашим Додором. Первый раз парижский гамен в литературе получился правдивым. Он и не слишком великодушен, и не слишком плутоват, и не слишком водевилен. Его разговоо с сестрой, когда он соглашается, чтобы она стала содержанкой, сделан просто мастерски. Какое прекрасное обобщение Реставрации - ваша госпожа де Тьевр, играющая жирными плечами, на которых переливается кашемировая шаль! А дядюшка, старающийся отбить гризетку у племянника! А Антуан. добродушный толстый жестянщик, столь учтиво ведущий себя в театре! Русский - простофиля, бесхитростная душа - такого совсем нелегко сделать убедительно!

Когда я прочел, как Франсия вонзает ему кинжал в сердце, я было нахмурился - не слишком ли это классическая месть, не исказит ли она обаятельный образ милой девушки. Но - нет! Я ошибся. Это чуть ли не бессознательное убийство завершает облик вашей героини.

В этой книге меня поразило то, насколько она умна и точна в деталях. Целиком погружаешься в эпоху.

От всей души благодарю вас за обе ваши прекрасные книги. От их чтения мне стало легче. Так значит, не все еще потеряно? Значит, есть еще на свете добро и красота?

637. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 4 ДЕКАБРЯ 1872.

В вашем последнем письме я обратил внимание на такую фразу: "У издателя был бы хороший вкус, будь он у публики... или если бы публика потребовала этого" '. Но ведь это значит требовать невозможного!.. У издателей есть свои литературные понятия, поверьте мне, равно как и у господ директоров театров. И те и другие уверены, что "знают в этом толк", и эта их эстетика в соединении с их меркантилизмом приносит премилые плоды.

...Пусть меня повесят, если я не прав. Почему Леви больше восхищается Понсаром и Октавом Фейе, чем Дюма-отцом и вами? У Леви вкусы академические. На мне он заработал больше денег, чем на Кювилье-Флери, не правда ли? Ну так вот, предложите Леви на выбор его и меня, и вы увидите, что он вам ответит. Вам ведь известно, что он отверг мою рукопись, не пожелал продать больше тысячи двухсот экземпляров "Последних песен", оставшиеся непроданными восемьсот так и лежат на чердаке у моей племянницы, на улице Клиши. Это нелепо с моей стороны, согласен, но не могу не признаться, что меня это приводит в ярость. Мне все же кажется, что человек, который кое-что на мне заработал, мог бы проявить большее уважение к тому, что я пишу 2.

-" ...Так как я не желаю впредь вести переговоры с вышеупомянутым Мишелем, дело по ликвидации наших денежных отношений закончит мой племянник. Заплачу за издание "Последних песен", около пятисот франков, а потом порву с ним всякие отношения.

Зачем печататься в такие скверные времена? Чтобы заработать деньги? Какая нелепость! Как будто труд окупается деньгами и может ими окупаться! Это станет возможным, когда будет покончено со спекуляцией, никак не раньше. Да и как измерить этот труд, как оценить затраченные усилия? Остается, следовательно, продажная стоимость произведения. Чтобы определить ее, нужно было бы уничтожить всякое посредничество между производителем и покупателем, да и то вопрос этот по сути своей неразрешим. Ибо пишу я (я имею в виду автора себя уважающего) не для сегодняшнего читателя, а для всех тех читателей, которые смогут у меня появляться, пока жив язык. Значит, потребление моего товара не ограничено нынешним днем, поскольку он произведен не только для моих современников. Мой труд, таким образом, неопределим, а следовательно, не поддается и оплате.

Итак, для чего же печататься? Чтобы быть понятым, чтобы тебе рукоплескали? Но ведь вы сами, даже вы, великая Жорж Санд, признаетесь в том, что одиноки.

Выказывается ли в наши дни - не говорю уж о восхищении или простой благожелательности, но хотя бы видимость какого-либо внимания к произведениям искусства? Видели ли вы критика, который прочитал бы книгу, о которой ему предстоит дать отзыв?

Через десять лет, может быть, уже никто не сумеет сшить даже пару башмаков, так все чудовищно глупеют. Все это я пишу вам для того, чтобы объяснить, почему я вплоть до наступления лучших времен (в которое не верю) буду хранить "Святого Антония" в самом дальнем ящике стола.

Если я и выпущу его в свет, то одновременно с другой книгой, совершенно на него непохожей. Сейчас я работаю над произведением, которое могло бы подойти для этого. Отсюда вывод: самое разумное - это сидеть спокойно.

638. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 12 ДЕКАБРЯ 1872.

Не принимайте слишком всерьез моего преувеличенного гнева. И не думайте, будто я рассчитываю "на грядущие поколения, которые воздадут мне сторицей за равнодушие моих современников". Я ведь хотел сказать лишь вот что: если пишешь, не обращаясь к толпе, то совершенно справедливо, что она вам за это не платит. Это политическая экономия. Вот я и утверждаю, что произведение искусства (заслуживающее этого названия и сделанное на совесть) неоценимо, не имеет продажной стоимости и не может быть оплачено по достоинству. Вывод: если художник не имеет ренты, он должен подохнуть с голоду!

А еще говорят о независимости литературы! Считается, что, поскольку писатель не получает больше никаких пенсий от великих мира сего, он теперь более независим, более благороден. Все его благородство состоит в том, что он стал ровней лавочнику. Какой прогресс! А вы мне говорите: "будем логичны!". Вот это-то самое трудное и есть!

Я вовсе не уверен, что напишу что-нибудь стоящее и что книга, которую я сейчас обдумываю, получится. И тем не менее берусь за нее. Мне кажется, что она оригинально задумана, вот и все. И потом, поскольку я собираюсь изрыгнуть в ней всю желчь, которая меня душит, то есть высказать кое-какие истины, я надеюсь, тем самым очистив свое нутро, стать большим олимпийцем - чего мне крайне недостает. Ах, как бы мне хотелось повосхищаться собой!

639. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 12 ДЕКАБРЯ 1872.

Мне очень хочется поговорить с вами не торопясь, а главное, рассказать о произведении, которое я сейчас обдумываю. Оно потребует от меня чтения немалого количества книг. Но после того, как я изолью в нем свою желчь, я, может быть, стану поспокойнее.

В "Нувеллист де Руан" в начале ноября напечатали вашего "Степного короля Лира". Это - любезность главного редактора, который знал, что вы должны были в это время быть у меня в гостях '.

Думаю, что недель через шесть мы все-таки наконец увидимся.

640. МАРИ РЕНЬЕ. ПАРИЖ, ЯНВАРЬ 1873

Мне настолько опротивела так называемая (в насмешку, наверное) "литературная жизнь", что я решил больше не печататься. "Святой Антоний" в свет не выйдет, разве что время переменится к лучшему.

Госпожа Санд - единственный друг из литераторов, что у меня остался; она да Тургенев. Правда, эти двое стоят сотни других, но не худо бы иметь кого-нибудь более близкого мне душевно.

641. И. С. ТУРГЕНЕВУ. ПАРИЖ, 15 ЯНВАРЯ 1873.

Что за чудо "Степной дворянин"! ' Мне не терпится поболтать о нем с вами.

642. И. С. ТУРГЕНЕВУ. ПАРИЖ, 23 ЯНВАРЯ 1873.

! Пока я еще не в состоянии сказать, когда смогу прочесть вам "Святого Антония" ', и не оттого, что мне этого не хочется, ведь вы теперь для меня - единственное человеческое существо, которое я чту, единственный литератор, который существует на свете, единственный друг, который у меня остался. Но гортань моя еще слишком воспалена, чтобы я мог горланить должным образом несколько часов подряд.

643. ЖОРЖ САНД. ПАРИЖ, 3 ФЕВРАЛЯ 1873

Я читаю сейчас книги по химии (в которой ни черта не смыслю) и по медицине (Распая), а еще "Современное огородничество" Грессана и "Агрономию" Гаспарена '. Кстати, Морис оказал бы мне великую любезность, если бы порылся ради меня в своих воспоминаниях по части агрономии, мне надо знать, какие он совершал ошибки и из каких соображений он их совершал.

Каких только сведений мне не понадобится для книги, которую я затеял! Я приехал в Париж на зиму с намерением их набраться, но если моя чудовищная простуда не пройдет, от моего пребывания здесь мало будет толку. Уж не грозит ли мне участь того каноника из Пуатье, о котором Монтень пишет, что он тридцать лет не выходил из своей комнаты, "мучим будучи меланхолией", и при всем том был вполне здоров, "не считая простуды, перекинувшейся ему на желудок"? 2 Всем этим я хочу сказать, что мало с кем вижусь. Впрочем, у кого бывать? Война образовала пропасти между людьми.

...Так и не смог раздобыть вашей статьи о Баденге 3. Надеюсь прочесть ее, когда буду у вас.

Что касается чтения вообще, я только что проглотил мерзостного Жозефа де Местра всего, целиком. Нам все уши прожужжали именем этого господина, разве не так? А нынешние социалисты, от сенсимонистов до Огюста Конта, как только его не превозносили! Что ни говори, а Франция помешана на твердой власти 4. Вот прекрасная мысль, которую вычитал я у Распая: "Врачи должны бы считаться должностными лицами, дабы они имели возможность осуществлять принуждение..." и т. д.

644. ЛАУРЕ ДЕ МОПАССАН. ПАРИЖ, 23 ФЕВРАЛЯ 1873.

Ты опередила меня, дорогая Лаура: целый месяц собираюсь написать тебе, чтобы объясниться в любви к твоему сыну. Ты не поверишь, каким нахожу я его славным, умным, добродушным, здравомыслящим и остроумным, короче сказать (пользуясь модным словцом) - симпатичным! При всей разнице в возрасте я смотрю на него как на "друга", и потом он так напоминает мне бедного моего Альфреда! Иногда мне даже страшно становится, особенно когда он, декламируя стихи, опускает голову. Что за человек был Альфред! Он всегда у меня в памяти, и никому с ним не сравниться. Дня не проходит, чтобы я не думал о нем. Впрочем, прошлое, покойники (мои покойники) преследуют меня неотступно. Может быть, это признак старости? Наверное, так и есть.

...Наше время и жизнь сама по себе гнетут меня невыносимо. Мне настолько все опротивело, а пуще всего воинствующая литература, что я больше не намерен печататься. Невесело живется теперь людям со вкусом.

Тем не менее следует поощрять твоего сына в его склонности к стихотворству ', потому что страсть это благородная, потому что литература служит утешением от множества невзгод и потому что он, может быть, не лишен таланта, как знать? Покуда созданного им недостаточно для того, чтобы я позволил себе составить его поэтический гороскоп; да и кому дано право решать чье-то будущее?

Мне кажется, что наш юноша немного шалопай и не слишком трудолюбив. Хотелось бы, чтобы он взялся за работу, требующую длительного труда, пусть даже получится из рук вон плохо. То, что он мне показывал, не хуже всего того, что печатается у парнасцев... 2 Со временем он обретет своеобразие, собственную манеру видеть и чувствовать (ибо в этом - все); что же до результата, до успеха.

это несущественно! Главное в этом мире - чтобы душа парила в горних высях, подальше от буржуазной и демократической грязи. Культ искусства придает гордости; и чем больше ее, тем лучше. Таких я держусь правил.

645. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 20-21 МАЯ 1873.

Я засел за "Слабый пол" ' ("Бувар и Пекюше" все еще ждут своей очереди), и первая сцена первого акта почти написана. В отношении стиля я стремлюсь достичь идеальной естественности разговора, что не так уж просто, когда добиваешься от языка упругости и ритмичности.

646. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, МЕЖДУ 25 И 31 МАЯ 1873.

Я в восторге от вашего "Пьера Бонена" '. Я знавал людей такого рода; а поскольку страницы эти посвящены Тургеневу, у меня есть повод спросить: читали вы "Несчастную"? 2 На мой взгляд, это высочайшая литература. Что за молодчина этот скиф.

Я занимаюсь сейчас не столь высокой литературой. Куда там! Крою и перекраиваю "Слабый пол". За неделю написал первый акт.

...Какой омерзительной манеры письма требует сцена! Если хочешь, чтобы получилось живо, приходится прибегать к неполным фразам, недомолвкам, вопросам и повторам, и все это само по себе прегадко.

647. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 31 МАЯ 1873.

Я не выдержал, дорогой друг. Вопреки всем принятым на себя обетам, я разрезал вашу книгу и проглотил ее в один присест! '

Какое же вы великанищЫ Не буду говорить вам о "Степном короле Лире", которого я уже знал, но о "Стук... Стук... Стук!.." и прежде всего о "Несчастной". Не знаю других ваших творений, где бы вы выказали себя большим поэтом и психологом. Это чудо, шедевр. И какое искусство! Какая тонкость исполнения за этой наружной свободой!

Теперь о том, что осталось у меня в памяти.

В "Стук... Стук... Стук!.." - фигура Теглева, "фатального" человека, простодушного и позера одновременно.

(Его письмо! Его дивный альбом!) И этот туман, в котором его ищут! Холод так и пробирает вас до костей. Как вес это видишь! Вернее - как это чувствуешь! Тайна остается ненарушенной чуть не до самого конца, так что становится страшновато. Потом все объясняется самым естественным образом, и сразу делается легче.

Меньше всех мне понравился первый рассказ 2. Правда, вторая картина, пейзаж с дождем, написана с большой силой, но, по-моему, вы могли все это развить. Не слишком ли коротко? Возможно, я говорю глупость.

Во всяком случае, уж точно не скажу глупости, заявив, что "Несчастная" - вещь первостатейная. Молодой человек, который так искусно клеит коробочки и так боится себя скомпрометировать. Еврей со своим семейством, юный Виктор, а пуще всех Она, ваша Несчастная, привели меня в восторг. Я вскрикивал от упоения в своем кресле. Какое благотворное чувство - восхищение!

Описание игры Сусанны на фортепиано, портрет отца ее, старого дворянина и т. д. и т. д. Что сказать вам? Поразительно, вот и все. Такие вещи не поддаются анализу.

Вот фраза (погодите, возьму книгу), это на странице 269. "Я... глядела на огни, забегавшие в комнатах господского дома. Я следила за ними, я прислушивалась к новым незнакомым голосам, меня занимала эта оживленная тревога, и что-то новое, незнакомое, светлое тоже перебегало по моей душе..." 3 - поразительно точно и красиво.

И так искусно поддерживаете вы интерес, не давая никаких подробностей об отношениях Сусанны со вторым ее любовником, который, разумеется, был единственным. Последние страницы тетради вырваны - и благодаря этому она остается незапятнанной в воспоминании читателя.

Но все затмевает сцена похорон, дети, которых подносят к покойнице, и заключительная попойка. Великолепно, дорогой друг, великолепно!

Я-то сейчас занимаюсь не столь высокой литературой. Работаю над "Слабым полом". Работы осталось на месяц, а то и недели на три, не более. Правда, сижу подолгу и мараю бумагу не разгибаясь, как одержимый.

648. ПРИНЦЕССЕ МАТИЛЬДЕ. 3 ИЮНЯ 1873

Советую вам прочесть только что вышедшую книгу Тургенева "Странные истории" и особенно повесть "Несчастная", которая входит в этот том; по-моему, это шедевр.

649. ЭДМОНУ ДЕ ГОНКУРУ. КРУАССЕ, 25 ИЮНЯ 1873.

С вашей книгой о Гаварни ' я не расставался все воскресенье - а верней сказать, со мною были вы оба. Мне слышался голос бедного вашего брата 2, и, пока я читал, я одновременно и наслаждался книгой, и был во власти этого наваждения. Но будем говорить о книге так, как если бы я был беспристрастным читателем.

Так вот, на мой взгляд, книга хорошо написана и занимательна. Вопрос лишь в том, что такое занимательность. Для меня это то, что меня занимает.

С первых же страниц меня пленил исторический колорит, которым вы сумели окрасить ранние годы жизни Гаварни. Какой удивительный человек и какая удивительная жизнь! Как далек от нас этот мир! После каждого абзаца невольно погружаешься в мечты.

Очень тонко ввели вы в книгу его собственные заметки. Они сливаются с тем, что написано вами. За безыскусным внешне повествованием кроется искуснейшее построение.

(Но прошу прощения, небольшая придирка! Как могло случиться, что вы ни разу не упомянули о Камиле Рожье, который, сдается мне, долго жил вместе с Гаварни или, по крайней мере, был с ним близко знаком?)

Есть один великолепный кусок. Это тот, который начинается на странице 92 3. После "Исповеди" Руссо я не знаю книги, где был бы выведен такой вот сложный и достоверный характер. Должен также отметить как выделяющуюся среди прочих главу первую - о балах-маскарадах. И снова повторю - вот удивительная жизнь! Как были они молоды, все эти люди, и как веселились! По-моему, наше с вами поколение понятия не имеет о том, что такое удовольствие. Мы более благонравны и более унылы.

Хотел бы попросить вас указать точно номер "Пресс", где Гаварни честят человеком безнравственным. Мне эти сведения пригодятся.

Очень интересно все, что касается его пребывания в Англии, о котором я ровным счетом ничего не знал. Мне нравятся некоторые из его изречений, в особенности то, где говорится о Прудоне 4. Эту строчку следовало бы печатать на обложках книг сего великого гаера, который был одним из наименее простительных увлечений нашего ветреного друга Бева 5.

Конец душераздирающий, превосходный, и до последнего слова, до надписи на могильной плите, читаешь с увлечением.

Словом, старина, вы создали произведение исключительное во всех отношениях; оно в высшей степени ценно и с точки зрения истории, и с точки зрения психологии.

Чем вы разрешитесь теперь? Что вы вынашиваете? Куда собираетесь нынешним летом? Принцесса уже давно не подает вестей.

Я жду Карвало к концу недели, чтобы прочесть ему "Слабый пол", написанный... простите за выражение!

С драматургией, которая доставляет мне очень мало радости, я покончил (по крайней мере, на то уповаю) и снова засел за чтение материалов для моей будущей книжицы, углубляясь попеременно то в Грессана ("Подрезка плодовых деревьев"), то в Гарнье ("Способности души") 6, не говоря о прочем.

650. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 19 ИЛИ 26 ИЮНЯ 1873.

Стало быть, дорогой друг, решено и подписано? Если в конце июля я не буду в Париже, у вас достанет самоотвержения навестить меня в моей хижине.

У вас есть все основания любить меня, потому что и я очень вас люблю. Подыхаю от желания поскорее начать наши с вами нескончаемые разговоры.

651. ПРИНЦЕССЕ МАТИЛЬДЕ. 20 ИЮЛЯ 1873

Полюбуйтесь, принцесса, какова сила инерции! За шесть недель я привык смотреть на мир с точки зрения театральной и мыслить посредством диалога и вот теперь безо всяких усилий приступил к разработке плана новой пьесы под названием "Кандидат"! '

652. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 31 ИЮЛЯ 1873.

Наконец-то! Итак, я получил весточку от моего доброго старого Тургенева, да в придачу и книгу от него ', что сулит мне приятнейший день.

Но вот что случилось, мой дорогой друг: в следующий вторник, самое позднее - в среду мне придется уехать отсюда. А поскольку я намерен подержать вас у себя подольше, ибо, во-первых, должен прочесть вам гору всякой писанины и, во-вторых, хочу поводить вас по окрестно-

стям,- было бы лучше, чтобы вы приехали в начале сентября. Сейчас вы не сможете пробыть достаточно долго, чтобы утолить мою жажду.

...У меня сейчас пора театральная: дописал "Слабый пол", да к тому же на очереди - политическая комедия под названием "Кандидат", что не мешает мне читать всякую всячину в поисках сведений для моих двух чудаков.

Я собираюсь отправиться в Дьепп, в Трувиль, затем в Париж и в окрестности.

Напишите мне несколько слов по поводу ваших намерений.

653. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 2 АВГУСТА 1873.

Хочу сказать вам, что прочел "Вешние воды" и перечел "Степного дворянина", вторую часть которого не знал '.

"Вешние воды" не произвели на меня того ошеломительного впечатления,что "Несчастная",но они взволновали меня, растрогали и как-то смутно размягчили. Это - история каждого из нас, увы! Краснеешь за самого себя. Что за человек мой друг Тургенев! Что за человек!

Описание кондитерской - просто чудо! И утренняя прогулка вдвоем, и разговор на скамейке; старичок Панта-леоне, пудель; Эмиль! А конец, мягкий и щемящий конец! Да, вот воистину повесть о любви, каких немного. Вы хорошо знаете жизнь, дорогой друг, и умеете рассказать то, что знаете, а это встречается еще реже.

Я хотел бы быть учителем словесности, чтобы разъяснять ваши книги. Заметьте, мне так и не удалось бы их разъяснить. И все-таки, думаю, я растолковал бы и самым тупоголовым некоторые тонкости, которые приводят меня в восторг. Например: контраст между обеими героинями "Вешних вод" и между окружением одной и другой.

Чтобы определить ваше последнее произведение, не нахожу другого слова, кроме слова "очаровательно", хоть слово и глупое. Но верните ему первоначальный его смысл, а он глубок. Чтение этой повести располагает сердце к любви: улыбаешься, и подступают слезы.

Начало "Дворянина" очень забавно. В нелепой вспышке ярости сразу же виден характер, это превосходно. Повесть эта, как все хорошие книги, выигрывает при повторном чтении.

654. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 2 АВГУСТА 1873.

Москвитянин дал наконец знать о себе... Сегодня утром он прислал мне новую повесть в своей манере, под названием "Вешние воды", и я наслаждался ею целый день. Какой человек!

655. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, 4 АВГУСТА 1873.

Поскольку я настроился на драматургический лад, то, отделавшись от "Слабого пола", принялся за план большой политической комедии под заглавием "Кандидат". Если когда-нибудь я ее напишу и ее поставят, я буду растерзан чернью, выслан властями, проклят духовенством и т. д. Ручаюсь вам, что никто не останется в стороне! Мысль об этой пьесе целый месяц меня занимала, и я написал тридцать страниц плана, что не помешало мне читать, как прежде, уйму всякой всячины для моего романа. Хотите знать, сколько я проглотил томов, начиная с 20 сентября прошлого года? Сто девяносто четыре! И отовсюду делал выписки; да к тому же написал одну комедию и составил план другой. Год проведен не в безделье.

Кстати о книгах: раздобудьте "Несчастную" и "Вешние воды" великого Тургенева; потом вы меня поблагодарите.

656. МАРИ РЕНЬЕ. АВГУСТ 1873

Даже если допустить, что "Кандидат" у меня получится, никогда ни одно правительство не позволит его поставить, потому что в своей пьесе я поливаю грязью все партии. Это соображение меня раззадоривает. Таков уж мой нрав. Но мне не терпится покончить с театром. Слишком фальшив этот вид искусства, нельзя ничего высказать полностью.

657. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 5 СЕНТЯБРЯ 1873.

Я провел весь август в разъездах, побывал в Дьеппе, в Париже, в Сен-Грасьене ', в области Бри и в области Бос, чтобы найти пейзаж, который засел у меня в голове и который я, наконец, обнаружил в окрестностях Удана. Все-таки, прежде чем засесть за мою устрашающую книжищу, сделаю последнюю попытку и поищу подходящее место на дороге от Ла-Лупа до Легля. А затем хватит, слуга покорный! 2

...Вы, наверное, не знаете, что пьесу Кетлогона запретили по всей форме, так как она критикует Империю 3. Таков ответ цензуры. Поскольку у меня в "Слабом поле" есть немного комичный старый генерал, я побаиваюсь.

...Когда запретили постановку "Мадемуазель Ла Кенти-ни" 4, вы проявили чрезмерный стоицизм, догорой мэтр, или чрезмерное равнодушие. Против несправедливости и глупости всегда нужно протестовать, нужно вопить с пеной у рта и крушить, когда это возможно. Будь я на вашем месте и обладай вашим влиянием, я учинил бы славную заварушку. Равным образом считаю, что папаша Гюго зря проглотил молча историю с "Король забавляется" 5. Он нередко утверждает свою личность в менее законных случаях.

658. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 24 СЕНТЯБРЯ 1873.

Не скрою, что Москвитянин вызывает у меня досаду своими постоянными опозданиями и своим молчанием, потому что от него ни слуху ни духу '.

659. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 25 СЕНТЯБРЯ 1873.
Ну, наконец-то!!!

Итак, жду вас на следующей неделе, при условии, однако, что вы не уедете слишком быстро. Стало быть, принимайте меры заранее. Мне тоже нужно многое вам сказать.

660. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, СЕНТЯБРЬ 1873.

Что касается "Слабого пола", я немного беспокоюсь из-за цензуры. Хотя я не задеваю там ни религию, ни нравы, ни монархию, ни республику, придурковатость старого генерала, который в конце концов женится на кокотке, может прийтись не по вкусу иным господам из военного сословия, которые теперь наши полновластные судьи.

...Я не разделяю, дорогая сударыня, вашего сдержанного отношения к "Антихристу" '. Сам я нахожу эту книгу прекрасной и, поскольку знаю эпоху, ибо специально ее изучал, уверяю вас, что эрудиция, развернутая в этом томике, весьма основательна. Это история в истинном

смысле слова. Мне не по вкусу некоторые современные выражения, нарушающие колорит. Например, к чему говорить, что Нерон одевался "жокеем", ведь создается ложный образ. Какая досада, что Ренан в молодости начитался Фенелона! Квиетизм примешался к кельтицизму, и все оказалось сглаженным.

Вам известно, что Александр Дюма-сын объявил потомству, что некий Гете "не был великим человеком" . Барбе д'Оревильи сделал прошлым летом то же открытие 3. Вот уж воистину повод воскликнуть вместе с господином де Вольтером: "Не напасешься дурацких колпаков и шутих на эдаких бездельников!" 4

661. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 5 ОКТЯБРЯ 1873.

Москвитянин тебя обожает, а мне это очень приятно, потому что человек он чудесный. Чего он только не знает, ты не можешь себе представить! Он читал мне наизусть отрывки из трагедий Вольтера и Люса де Лансиваля! Он знает, по-моему, все литературы до самого дна! И при этом такой скромный! Такой душевный, такой свойский).

662. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 2 ДЕКАБРЯ 1873.

Карвало приехал в субботу в четыре часа. Пылкие объятия, как это в обычае у людей театра. Без десяти минут пять началось чтение "Кандидата", которое он прерывал только похвалами. Самое сильное впечатление на него произвел пятый акт, а в этом акте сцена, где на Руслена находит приступ религиозности, вернее, суеверия. Пообедали в восемь часов, спать легли в два.

Наутро мы снова взялись за пьесу, и тут пошли критические замечания! Они привели меня в отчаяние, хотя по большей части были весьма справедливы; но сама мысль о переработке все того же сюжета вызывала во мне чувство протеста и невыразимую боль. Заметь, что спор наш продолжался все воскресенье до двух часов дня! А в этот день у меня к обеду были еще Лапьеры! Да, небольшое было это удовольствие! По правде сказать, немного найдется в моей жизни дней, когда бы я так страдал! Говорю не шутя, и одному богу известно, как мне удалось сдержаться. Карвало, привыкший к людям более сговорчивым, потому что они менее взыскательны к себе, был ошеломлен. И, надо сознаться, он человек терпеливый. Изменения, которых он от меня потребовал, в настоящий момент уже внесены, кроме одного; стало быть, на это не понадобилось ни много времени, ни усилий. И все-таки я был сам не свой! По одному пункту я на уступки не пошел. Он хотел, чтобы я, воспользовавшись "своим стилем", подпустил два-три монолога покрикливей. Так, например, по поводу Жюльена - тираду против парижских газетенок. Короче, милейший Карва-ло требует небольшого скандальчика. Ну уж нет! Не будет ему таких тирад, потому что я считаю это дешевым и низкопробным. Все это не имеет отношения к моему сюжету! И так антихудожественно! Ничего подобного делать не буду.

В итоге, второй и третий акт сливаются (я убрал одну только сцену), и в пьесе будет четыре акта. "Дядя Сэм" ' продержится только до начала февраля. Карвало даже хотел увезти меня тут же в Париж. Все мои поправки будут закончены завтра или послезавтра. Стало быть, к концу следующей недели запру дом и отправлюсь туда. Заранее взбудоражен всем, что мне предстоит вытерпеть! Жалею теперь, что написал пьесу! Следовало бы заниматься искусством исключительно для себя: оно доставляло бы одно только наслаждение; но как только захочешь вынести свое творение из "тиши кабинета", начинаются сущие муки, особенно для тех, кто, как я, поистине лишен кожи. Любое прикосновение причиняет мне адскую боль. Я еще более, чем обычно, вспыльчив, нетерпим, нелюдим, человек крайностей, святой Поликарп! Что поделаешь? Не в мои лета исправлять характер!

663. ЛАУРЕ ДЕ МОПАССАН. 2 ДЕКАБРЯ 1873

Напиши своему сыну, чтобы он заглянул ко мне в следующее воскресенье. Ты и сама знаешь, что я сделаю для твоего дорогого Ги все, что могу,- ради тебя, ради Альфреда и ради него самого, потому что он чудесный малый и очень мне нравится.

664. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 3 ДЕКАБРЯ 1873.

Я закончил "Кандидата"! Карвало приезжал в воскресенье его послушать, и мы приступаем к репетициям 20-го числа сего месяца.

Но... но... В общем, дорогой старина, я смутно беспокоюсь и заранее досадую при мысли о том, что предстоит мне испытать. Никогда не занимайтесь театром. Такой денек, как прошлое воскресенье, ни с чем не сравнить. У меня недостаточно крепкие нервы, чтобы жить в этом мире.

Короче, вы увидите меня ранее чем через две недели. Так что не уезжайте так быстро. Неужели вы не шутя собрались в Россию как раз в самый разгар холодов (если холода могут разгораться)?

Перечитывая ваше письмо от 19 ноября, я вижу, что вы не собираетесь покинуть "наш брег" до конца января. Тем лучше. У нас будет время свидеться. Горю нетерпением прочесть вам свою пьесу.

Карвало желает, чтобы я вставил туда всякие грубости, резкости, тирады против... неизвестно против кого, мелких газетенок, например,- от чего я решительно отказался, потому что считаю все это дешевым, низкопробным и антихудожественным, недостойным себя, если уж сказать правДУ-

Милейший Карвало, привыкший иметь дело с людьми, которые относятся к своим творениям менее взыскательно, чем сапожник относится к своим, ни черта не понимает в этой моей щекотливости. Убежден, что он уехал от меня в уверенности, что я на три четверти помешан. И верно, я не "благоразумен"; я поступаю не "как все". По сей причине он потрясен и негодует.

О, деятельность! Стоит мне только ввязаться в это, как я тут же раскаиваюсь. Притом следовало бы помнить максиму Эпиктета: "Стараешься угодить, вот ты и пал" .

Если у вас не найдется занятия интереснее, пришлите мне ваш автограф. Это было бы очень любезно с вашей стороны.

665. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. 1873 (?)

Госпожа Адан - позерка, полагающая, что знает то, чего она вовсе не знает. Для умной женщины всегда опасно давать хорошие обеды. О ней судят по ее меню, и чающие пищи именуют ее великой писательницей. Надо бы умерить восторги: у нее есть чувство природы, встречаются удачные пейзажи, но от всего этого до стиля, до Искусства - целая пропасть. Никто не знает в полной мере, каких мук стоит хорошо сделанная фраза. Но какая радость, когда достигнуто все - то есть колорит, выпуклость, соразмерность. В прошлый раз вы говорили мне про пир наемников '. Могу похвалиться, что я немало потрудился над этой главой, но ведь зато вы издали возглас удовлетворения, который до сих пор звучит в моих ушах. О, эта квартира на бульваре Тампль2, какие славные литературные пиршества она видела!

666. ЖОРЖ САНД. ПАРИЖ, 28 ФЕВРАЛЯ 1874

Думаю, что пьеса моя будет очень хорошо сыграна, вот и все. Что до прочего, я ровным счетом ничего не знаю и ничуть не беспокоюсь о том, как это все будет, так что удивляюсь собственному равнодушию. Если бы ко мне не приставали со всех сторон с просьбами о билете, я бы начисто забыл, что мне предстоит в скором времени выйти на подмостки и, невзирая на свой преклонный возраст, предать себя осмеянию черни. Стоицизм или усталость?

Я хворал гриппом, да и сейчас еще хвораю: вследствие сего у вашего Ротозея появилось общее утомление, сопровождаемое отчаянной (или, вернее, глубочайшей) тоской. Отхаркиваясь и откашливаясь в углу у камина, я снова и снова вспоминаю молодость. Думаю обо всех, кого потерял, предаюсь унынию. Вызвано ли это чрезмерно деятельной жизнью последних восьми месяцев или полнейшим отсутствием женского начала в моей жизни? Но никогда еще не чувствовал я себя таким заброшенным, таким опустошенным и таким измученным. То, что вы пишете (в последнем вашем письме) о ваших милых крошках, растрогало меня до глубины души. Почему я лишен этого? А ведь от природы я был наделен всеми нежными чувствами! Но судьбу не творят, ее претерпевают. Я в молодости был трусом, я боялся жизни! За все надо расплачиваться.

Довольно об этом, поговорим о чем-нибудь повеселее.

Его величество император всероссийский недолюбливает муз. Цензура "северного самодержца" запретила по всей форме перевод "Святого Антония", и в прошлое воскресенье гранки его вернулись ко мне из Санкт-Петербурга; 1 французское издание равным образом будет там запрещено. Для меня это весьма значительная денежная потеря.

Французская цензура чуть было не запретила мою пьесу, за малым дело стало. Друг Шенневьер мне изрядно помог. Если бы не он, ее не поставили бы. Ваш Ротозей не по вкусу Временному правительству. Разве не забавна эта простодушная ненависть власти, ненависть любого правительства, каким бы оно ни было,- к Искусству?

Я теперь читаю книги по гигиене. До чего же смешно! Что за самонадеянность у этих медиков! Что за наглый тон! И какие ослы, по большей части! Дочитал только что "Поэтическую Галлию" достопочтенного Маршанжи (врага Беранже) 2. Эта книжонка меня немало посмешила.

Чтобы снова подышать чем-то, в чем есть сила, перечитал необъятного, святейшего, несравненного Аристофана. Вот это человек! И каким должен был быть мир, порождавший такие творения!

667. ЖОРЖ САНД. ПАРИЖ, 12 МАРТА 1874

Вот уж провал так провал! ' Те, кто хотят мне польстить, утверждают, что пьеса будет оценена по заслугам настоящей публикой, но я в это совсем не верю. Недостатки своей пьесы я знаю лучше, чем кто-либо другой. Если бы Карвало не докучал мне целый месяц исправлениями, которые я потом снял, я бы внес какие-то уточнения, а может быть, и переделки, которые, возможно, изменили бы развязку. Но я уже испытывал такое отвращение к пьесе, что и за миллион не исправил бы ни строчки. Короче, я сижу в луже.

Нужно сказать все же, что публика была премерзкая: все хлыщи и биржевые маклеры, не понимавшие реального смысла слов. Поэтические места принимались за шутки. Так, поэт у меня говорит: "Ведь я человек тридцатых годов, я учился читать по "Эрнани" и мечтал быть Ларой" 2. В ответ - взрыв насмешливого хохота и т. п.

И вдобавок публика была введена в заблуждение заглавием. Они ожидали нечто в духе "Рабагаса" 3. Консерваторы разгневались на то, что я не нападаю на республиканцев. Точно так же коммунарам хотелось, чтобы я поносил легитимистов.

...Признаться, я был бы не прочь подзаработать немного денег, но поскольку мой провал не имеет отношения ни к сфере искусства, ни к сфере чувств, мне на него решительно наплевать.

Я говорю себе: "Наконец-то кончено!", и испытываю какое-то чувство облегчения.

668. ЖОРЖ САНД. ПАРИЖ, 8 АПРЕЛЯ 1874

Что вы ни говорите, а сюжет был хорош; но я его испортил. Ни один из критиков не показал мне, чем именно. Но я сам это знаю, тем и утешаюсь. Как вам нравится

Ла Руна, который в своей статье заклинает меня "во имя нашей давней дружбы" не отдавать пьесу в печать, настолько находит он ее "глупой и дурно написанной". Следует параллель между мною и Гондине '.

Одно из самых забавных явлений нашего времени - это алхимия театральности. Можно подумать, будто искусство театра выходит за пределы человеческого разумения, будто это некая тайна, доступная лишь тем, кто пишет, словно кучер фиакра. Вопрос немедленного успеха главенствует над всеми прочими. Это школа безнравственности. Будь моя пьеса поддержана дирекцией, она могла бы принести доход, как и любая другая. Разве оттого она стала бы лучше? 2

...С "Искушением" дела идут недурно. Первый тираж в две тысячи экземпляров распродан d. Завтра в книжные лавки поступит второй. Меня разбранили в пух и прах мелкие газеты, а похвалили два-три человека 4. В целом, ничего дельного еще не появилось, да, я думаю, и не появится. Ренан (по его словам) не пишет более для "Деба", а Тэн занят своим переездом в Аннеси 5.

Я - предмет лютой ненависти достопочтенных Виль-мессана и Бюлоза, каковые сделают все, что в их власти, дабы мне насолить. Вильмессан упрекает меня, что я "сумел уберечься от прусских пуль". Все это мерзко до рвоты.

А вы хотите, чтобы я не замечал человеческой глупости и лишил себя удовольствия изображать eel Но ведь смех - единственное утешение добродетели! Впрочем, существует и возвышенная форма комического, ее-то я и пытаюсь воплотить в двух моих чудаках. Не бойтесь, что это будет слишком реалистично! Я-то, напротив, опасаюсь, как бы это не показалось неправдоподобным из-за того, что я доведу мою идею до преувеличения. Я примусь за эту книжицу месяца через полтора, и она потребует от меня года четыре-цять.

669. ЖОРЖ САНД. ПАРИЖ, 1 МАЯ 1874

Все идет как должно, дорогой мэтр, оскорбления так и сыплются. Это настоящий концерт, симфония, и всяк наяривает на своем инструменте. Меня разнесли в пух и прах все - начиная от "Фигаро", кончая "Ревю де дё монд", не говоря уж о "Газетт де Франс" и "Конститюеь-онель". И это еще не все! Тон Барбе д'Оревильи просто

оскорбителен, а добрый Рене-Сен-Тайандье, объявивший, что книгу мою "прочесть невозможно", приписывает мне какие-то нелепые слова '. Так обстоят дела в печати. Что до изустных высказываний, то они в том же роде.

...Удивляет меня ненависть ко мне, к моей личности, сквозящая у многих моих критиков, предрешенность дурных отзывов, причину которой я пытаюсь понять. Я не чувствую себя уязвленным, но от всей этой лавины глупостей мне становится грустно. Добрыми чувствами вдохновляться куда приятнее, чем злыми. Впрочем, я больше не думаю о "Святом Антонии". Слуга покорный!

Этим летом я засяду за другую книгу в том же духе; 2 после чего вернусь к роману - настоящему, без всяких затей 3. У меня в голове есть два-три, которые я хотел бы написать, покуда еще не сдох. В настоящее же время я провожу дни свои в библиотеке, где делаю множество выписок. Недели через две возвращусь в свой сельский дом. В июле, дабы избавиться от застоя крови, взберусь на вершину какой-нибудь горы в Швейцарии, по совету доктора Арди, который честит меня "истеричной бабой" - прозвище, исполненное, на мой взгляд, глубокого смысла.

Милый Тургенев на будущей неделе уезжает в Россию; отъезд волей-неволей приостановит его помешательство на картинах, ибо друг наш днюет и ночует в зале аукциона. Это человек, подверженный страстям; тем лучше для него.

...Я очень жалел, что вас не было у госпожи Виардо две недели назад. Она пела из "Ифигснии в Авлиде" 4. Не могу передать вам, как это было прекрасно, восхитительно, словом, великолепно. Сколько артистичности в этой женщине! Сколько артистичности! Впечатления такого рода примиряют нас с жизнью.

670. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. ПАРИЖ, 1 МАЯ 1874.

Вы с вашим стоическим характером должны научить меня философскому отношению к жизни, по крайней мере на этот случай.

Оно бы мне весьма пригодилось (будь я не так одержим гордыней), чтобы снести все диатрибы, изрыгаемые критикой на мой счет. Это целая симфония. Ни одна газета не осталась в стороне. Сегодня это милейший Рене-Сен-Тайандье '. Прочтите его разглагольствования: тут есть над чем посмеяться. Господи, до чего они глупы! Что за ослы! И И я чувствую между строк ненависть к себе лично. За что? В

Кому я сделал зло? Все можно объяснить одним словом: я неудобен; и неудобен не столько пером своим, сколько характером, поскольку моя нелюдимость (врожденная и неизменная) есть примета презрения.

В "Бьен пюблик" была обо мне статья, написанная в приступе умоисступления. Некий молодой человек по фамилии Дрюмон, о существовании которого я не подозревал, поставил меня, ничтоже сумняшеся, выше Гете - оценка, служащая доказательством скорее восторженности, нежели большого ума 2. За этим исключением (несколько благожелательных строк в счет не идут) вся печать вообще позорила меня и поносила. Сен-Виктор (преданный интересам Леви) даже не уведомил меня о получении посланного мною тома, и я знаю, что он всячески меня бранит. Папаша Гюго (а я часто с ним вижусь, и он - премилый человек) написал мне "изящное" письмо 3 и сделал при встрече несколько устных комплиментов. Все парнасцы в восторге, так же как и многие музыканты. Почему музыканты в большем восторге, чем художники? Поди знай!

Ваш друг, отец Дидон, примыкает, судя по всему, к числу моих почитателей. Равным образом и профессора богословского факультета Страсбургского университета. Что касается материальной стороны, то прибыль велика, и Шарпантье потирает себе руки. Но критика убога до крайности, омерзительна своей глупостью и ничтожностью. Я прочел две хороших английских статьи. Жду статей из Германии 4. В понедельник в "Насьональ" должна появиться статья Банвиля 5. Ренан сказал мне, что возьмется за перо, когда выговорятся все прочие 6. Но хватит об этих пустяках.

"Девяносто третий год" папаши Гюго 7, на мой взгляд, выше последних его романов; мне очень нравится половина первого тома, поход по лесам, высадка маркиза, Варфоломеевская резня и также все пейзажи; но что за пряничные у него фигурки вместо человеческих фигур! Все они разговаривают, словно актеры. Этому гению не хватает дара создавать человеческие существа. Обладай Гюго этим даром, он превзошел бы Шекспира.

Недели через две возвращаюсь в свою хижину, где примусь за "Двух писцов" 8. Сейчас провожу все свои дни в библиотеке. На будущей неделе отправлюсь в Кламар 9 вскрывать трупы. Да, сударыня, вот до чего доводит меня любовь к литературе!

671. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 26 МАЯ 1874

"Слабый пол", который Карвало взял в "Водевиль", мне дирекцией вышеозначенного "Водевиля" возвращен и, равным образом, возвращен Перреном, каковой находит пьесу сомнительной и малопристойной. "Показать колыбель и кормилицу на сцене Французского театра! Помилуйте, как можно?" Так что я передал пьесу Дюкенелю, который мне еще (само собой!) никакого ответа не дал. И как далеко простирается развращающее влияние театра! Руанские буржуа, включая моего брата, говорили со мной о провале "Кандидата", понизив голос (буквально так!) и с сокрушенным видом, словно меня привлекли к суду по обвинению в подлоге. Потерпеть неудачу - преступление, а удача - критерий Добра. Я нахожу это донельзя смешным.

Объясните мне также, почему одним при падении подкладываются тюфяки, а другим - шипы? Да, странная штука - свет, и попытки как-то подладиться под его суждение кажутся мне чистой химерой.

...Милейший Тургенев уже, должно быть, в Санкт-Петербурге; он прислал мне из Берлина благожелательную статью о "Святом Антонии" '. Мне не столько статья доставила удовольствие, сколько его поступок. Я часто видался с ним прошлой зимой и люблю его все больше и больше.

Я также бывал у папаши Гюго, и это премилый старикан - когда не красуется перед политической галеркой 2.

672. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 1 ИЮНЯ 1874.

Я имел глупость куда-то засунуть ваше письмо из Берлина, где вы сообщали мне ваш санкт-петербургский адрес; настоящее письмо перешлет вам госпожа Виардо, которой я его отправляю.

Какое расстояние нас разделяет! Но справедлива поговорка: "Глаза не видят, так сердце помнит". Тому доказательством - ваше милое внимание, сказавшееся в посылке благосклонной статьи о "Святом Антонии" '.

Мне не терпится получить от вас весточку. Если у вас будет время, напишите длинное письмо.

Что до меня, мой добрый друг, то вот вам мои планы: в конце месяца я отправлюсь дней на двадцать освежиться к озеру Риги. Несколько дней проведу в Париже; потом вернусь сюда и засяду за роман, который чем дальше, тем больше страшит меня. Чем больше я над ним раздумываю, тем сильнее мой страх.

Поскольку Перрен не захотел ставить "Слабый пол", я отнес его в "Одеон", откуда до сих пор не получил никакого ответа. В конечном счете меня это мало трогает, ибо мое отношение к театру как таковому вполне определилось.

Только что - не далее как сегодня - проглотил залпом последний роман Золя "Завоевание Плассана" и до сих пор не приду в себя. Крепкая книга. Лучше, чем "Чрево Парижа" 2. В конце есть два-три великолепных места. Госпожа Санд прислала мне "Сестру Жанну" 3, которую начну завтра. Но мне приходится столько читать (для своей книжицы), что мои бедные глаза стали уставать. Для этой книжки, будь она неладна, надо, кажется, знать все на свете.

Удалось ли вам в Санкт-Петербурге выяснить то, что вы хотели там узнать для вашей? 4 Я так и не нашел пока местечка для дома моих двух чудаков. Недели через две съезжу на неделю в Нижнюю Нормандию единственно с этой целью 5. Повезет ли мне на этот раз? Дело никак не движется. Временами мне кажется, что я опустошен. Я нахожусь в том состоянии, которое мистики называют оскудением души. Мне не хватает веры. Первый признак одряхления. Ах, если бы можно было сбросить свою старую кожу, подобно змеям, обзавестись новеньким "я", помолодеть!

673. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 3 ИЮНЯ 1874

Только что проглотил залпом, словно стакан доброго вина, "Сестру Жанну" ' и пришел в восторг. И занимательно, и трогательно. Какая отчетливость! Как все здесь последовательно!

Начало - образец повествовательного искусства, потом вступает психология, и драма (тщательно подготовленная с самого начала) развертывается самым естественным образом.

Герой ваш - фигура правдивая. И тем не менее его любишь.

Однако, на мой взгляд, слишком уж быстро бросает он Мануэлу; во мне она пробуждает весьма пылкие чувства! А сэр Ричард показался мне уж слишком рассудочным. Вот и все мои критические замечания; но они никуда не годятся, потому что я стою на другой точке зрения, чем автор,- а этого делать никто не вправе.

Как правдива эта влюбленность юноши в женщину, которой он еще не видел, и эта неистовая погоня в надежде ее увидеть.

...Рассказ Мануэлы прелестен. А ревность врача, его бесцеремонность, его воркотня - до чего все это правдиво! И его нравственные рассуждения о себе самом, мелькающие то там, то сям, очень глубоки при всей их кажущейся простоте.

В конце страницы 12 старине Ротозею показалось, что целуют его самого. Его словно молнией поразило! Какая пылкость! О мой дорогой мэтр! Следующие за этим пять-шесть страниц - вровень со всем, что есть у вас самого прекрасного. Я даже приостановил чтение на несколько минут, чтобы просмаковать их.

Тем не менее еще одно небольшое возражение: я задаюсь вопросом, вполне ли правдоподобна страница 217, учитывая ситуацию и тот род любви, что внушает сеньора? Не понимаю, зачем вам понадобилось делать их столь целомудренными, раз сэр Ричард появляется в критический момент?

Что касается двойного воздействия, оказываемого на чувствительность героини обоими мужчинами, один из которых раздражает ее, а другой приносит ей успокоение, это просто великолепно.

Точно так же, в главе XVI, где рассказывается история любви несчастной Фанни, дрожь пробирает при вопросе: "А где ребенок?" Каким финалом акта могла бы быть эта сцена!

И я в восторге от развязки: Виан, рассудительный человек, поддающийся непроизвольному порыву. Это очень смешно и очень сильно. Быть может, я усматриваю смешное там, куда вы и не собирались его вкладывать? Это не важно! Параллель напрашивается сама собой.

...Вы совершенно правы, что зовете себя трубадуром. "Сестра Жанна" - тому доказательство.

В этом все дело. Быть трубадуром, не впадая в глупость. Творить прекрасное, не греша против истины. И вам это снова удалось.

674. ЭМИЛЮ ЗОЛЯ. КРУАССЕ, 3 ИЮНЯ 1874

Я его прочел, "Завоевание Плассана" ', прочел единым духом, как осушают бокал доброго вина, потом хорошенько все обдумал и теперь, мой дорогой друг, могу поговорить о нем должным образом. Я боялся, после "Чрева Парижа",

как бы вы не увязли в системе, в предвзятых художественных принципах. Ничуть не бывало! Знаете, вы - молодчага! И последний ваш роман - отменная книжица!

Ему не хватает, пожалуй, рельефной середины, какой-нибудь центральной сцены (чего никогда не случается в жизни) и еще, пожалуй, многовато диалогов во второстепенных местах! Вот все замечания, какие нашлись у меня после самого придирчивого чтения. Но какая наблюдательность, какая глубина, какая хватка!

Прежде всего, меня поражает общий тон книги, это неистовство страстей под наружным благодушием. Сильная книга, старина, очень сильная, крепко сбитая и полнокровная.

Какой прекрасный тип буржуа этот ваш Муре с его любопытством, скупостью, безропотностью и самоуничижением! Аббат Фожа - фигура крупная и зловещая, поистине духовный пастырь! Как умело управляет он женщиной, как ловко Забирает в руки героиню, подцепив ее сначала на крючок благотворительности, а затем грубо ею помыкая.

Что касается ее (Марты), не нахожу слов, чтобы выразить, как она вам удалась, как искусно дано развитие ее характера или, вернее, ее болезни. ...Ее истерическая взвинченность, ее заключительное любовное признание - просто чудо. Как прекрасно передан распад семьи! Как Марта отрешается от всего и - в то же время - как даны ее "я", ее внутренняя суть! Во всем этом - глубочайшее постижение распада личности.

Забыл сказать о чете Труш - эти мерзавцы восхитительны - и об аббате Бурете, он чудо как хорош со своими страхами и своей чувствительностью.

Провинциальная жизнь, сады, глядящие друг на друга, чета Палок, Растуаль и игра в волан - все это безупречно, безупречно.

То и дело встречаешь превосходную деталь, удачное выражение, счастливо найденное словцо: "...тонзура, словно шрам", "по мне, уж лучше бы он ходил к женщинам", "дом загудел, как набитая дровами печь" и т. д.

А кружок молодежи! Вот вымысел, верный правде. Я пометил на полях много других мест.

Интимные подробности, которые сообщает о своем брате Олимпия, родимое пятно, похожее на ягоду, мать аббата, готовая стать ему сводней, и ее сундук!

Суровость священника, который отказывается от платков, подаренных ему несчастной его поклонницей, потому что от них "Пахнет женщиной".

"Во всех ризницах имя господина Делангра..." и вся фраза до конца - перл.

Но все затмевает конец, он поистине венчает дело. Не знаю ничего более захватывающего, чем эта развязка. Поездка Марты к дядюшке, возвращение Муре и осмотр им дома! Становится страшно, как при чтении фантастической повести, а достигается этот эффект избытком реального, интенсивностью правды! Читатель чувствует, что голова у него идет кругом, как у самого Муре.

Прелестны и эти чувствительные буржуа, созерцающие пожар, сидя в креслах; а завершаете вы роман великолепным штрихом: появлением сутаны аббата Сержа у изголовья его умирающей матери - то ли в утешение, то ли как возмездие!

Есть у меня, впрочем, одна придирка. Читатель (если у него плохая память) не знает, что за чувство побуждает мэтра Ругона и дядюшку Маккара поступать так, как они поступают. Довольно было бы двух абзацев, чтобы все объяснить. Но это несущественно, книга получилась, и я благодарю вас за доставленное удовольствие.

Спите спокойно, это настоящая литература.

Откладывайте для меня все глупости, которые появятся в ответ на нее. Меня занимают документы такого рода.

675. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, 17 ИЮНЯ 1874.

Завтра я снова отправляюсь путешествовать в поисках края, где смогу поселить двух своих чудаков '. Мне нужен какой-нибудь дурацкий уголок в красивой местности, и чтобы по этой местности можно было совершать "геологические" и "археологические" прогулки. Итак, завтра буду ночевать в Алансоне, вашем родном городе, а потом объеду все вокруг до самого Кана... Ну и книжица! Еще не написана, а уже вымотала меня, я изнемогаю от сложности этого сочинения, для которого уже прочел, сделав выписки, двести девяносто четыре тома! И еще ничего не сделано.

...О Шопенгауэре 2 я совершенно того же мнения, что и вы. И подумать только - достаточно плохо писать, чтобы заслужить репутацию серьезного человека!

Люблю вас за то, что вы любите Лукреция. Каков человек, а? Временами напоминает лорда Байрона, не правда ли? 3 Господин де Саси, член Французской академии, объявил мне, что отродясь не читывал ни Лукреция (буквально так!), ни Петрония. "О боже. Ну да, дорогой сударь, я довольствуюсь Вергилием". О Франция! Хоть это и наша страна, но, нельзя не сознаться, страна прежалкая! Я чувствую, что меня захлестывает поток глупости, затопивший ее, половодье кретинизма, под которым она постепенно исчезает. И я испытываю тот самый ужас, который охватывал современников Ноя при виде все выше вздымавшихся вод морских. Даже самые пылкие славословы, вроде папаши Гюго, и те начинают сомневаться 4. Хотел бы я покинуть сей мир лет на пятьсот, а потом вернуться и поглядеть, "как идут дела". Может быть, будет занятно.

676. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 24 ИЮНЯ 1874.

Мое недолгое путешествие по Нормандии было прелестно. Мы объездили департаменты Орн и Кальвадос. Вот где мы останавливались: Алансон, Ферте-Mace, Донфрон, Конде-сюр-Нуаро, Кан, Байе, Пор-ан-Бессен, Арроманш, Мюзиньи, Фалез; возвращались через Мезидон и Лизье. Ты не можешь себе представить, как красивы эти места. Донфрон напомнил мне Константину. Просто хоть езжай туда нарочно. Сколько сюжетов для "живомаза-пейзажника". Я поселю Бувара и Пекюше между долинами двух рек, Орна и Оша, на этом дурацком плоскогорье между Каном и Фалезом; но мне надо будет вернуться в эти края, когда я доберусь до их археологических и геологических походов, и тут есть чем позабавиться. Берега Орна от Конде-сюр-Нуаро до Кана как нельзя более... живописны!

677. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КАЛТБАД-РИГИ, ШВЕЙЦАРИЯ, 2 ИЮЛЯ 1874.

Мне тоже жарко, но по сравнению с вами у меня - или у вас по сравнению со мной - есть то преимущество, что я совершенно изнываю от скуки. Я приехал сюда, дабы проявить послушание, ибо мне было сказано, что чистый горный воздух умерит красноту моей физиономии и успокоит мне нервы '. Пусть так. Однако пока что я испытываю лишь безграничную скуку, вызванную одиночеством и бездельем; и потом я не дитя Природы: ее "чудеса" волнуют меня меньше, чем красоты Искусства. Она подавляет меня, но не внушает никаких "великих мыслей". Мне хочется сказать ей: "Ты прекрасна; только что я вышел из недр твоих; через несколько мгновений вернусь обратно; оставь меня в покое, я жажду иных развлечений". К тому же Альпы не по мерке человеку. Слишком грандиозны, чтобы приносить нам пользу. Вот уж третий раз они производят на меня неприятное впечатление. Надеюсь, и последний. А потом мои соседи, дорогой старина, господа иностранцы, проживающие в этой гостинице! Все немцы да англичане, вооруженные тростями и лорнетами. Вчера я увидел на лужку трех телят, и мне захотелось расцеловать их - от тоски по человеческому обществу и потребности излить душу. Путешествие мое началось скверно, в Люцерне мне пришлось выдрать себе зуб у местного искусника. За неделю до отъезда в Швейцарию я поездил по Орну и Кальвадосу и, наконец, нашел, где приютиться моим чудакам. Мне не терпится засесть за эту книгу, которая заранее внушает мне превеликий страх.

Вы пишете мне по поводу "Святого Антония", что он не для широкой публики 2. Я знал это заранее, но надеялся, что среди публики избранной найдется больше людей, которые меня поймут. Если бы не Дрюмон и Пеллетан-младший, не было бы ни одной благожелательной статьи 3. Нет ничего и из Германии 4. Да ладно! Предадимся воле божьей; что сделано, то сделано, а потом, раз "Святой Антоний" нравится вам, я вознагражден за все. Шумный успех покинул меня со времен "Саламбо". От чего у меня до сих пор тяжело на душе, так это от провала "Воспитания чувств"; мне удивительно, что эту книгу не поняли.

В прошлый четверг я видел милейшего Золя, который сообщил мне вести о вас (так как ваше письмо от 27-го числа застало меня только на другой день в Париже). Кроме вас и меня, никто ему и слова не сказал о "Завоевании Плассана" 6, и не появилось ни единой статьи ни "за", ни "против". Наше время сурово к музам. Париж, впрочем, показался мне еще глупее и пошлее обычного. Как ни мало нас с вами занимает политика, оба мы поневоле сетуем на нее, хотя бы из чисто физического отвращения.

Ах, мой дорогой, старый, добрый Тургенев, как хотел бы я, чтобы уже была осень, тогда я залучу вас к себе в Кру-ассе на целых две недели! Вы возьмете с собой вашу работу, я почитаю вам первые страницы "Бувара и Пекюше", которые, надо надеяться, к тому времени будут написаны, а затем стану слушать вас.

Где вы сейчас, в России или в Карлсбаде? Великолепно было бы, если бы вы вернулись во Францию через Риги... Борюсь с желанием снова двинуться в путь по озеру и, миновав Сен-Готард, отправиться доживать этот месяц в Венецию. Там я бы хоть поразвлекся.

...Чтобы не сидеть без дела, попробую повозиться с двумя сюжетами, еще очень неясными 7. Но я себя знаю, здесь я не буду делать решительно ничего. Сюда надо приехать в двадцать пять лет и гулять здесь с возлюбленной. Шале, рядами отражающиеся в воде,- истинные гнездышки для влюбленных. Как славно было бы прижать ее к сердцу на краю пропасти; как легко было бы под шум водопадов излить друг другу душу, лежа в траве, когда и в сердце, и над головою сплошная голубизна! Но теперь все это нам уже не по зубам, старина, а мне и всегда было не очень свойственно.

Жара здесь, повторяю, стоит чудовищная, покрытые снегом горы ослепительны. Феб вовсю мечет свои стрелы. Господа путешественники, засев у себя в комнатах, обедают и пьют. Сколько едят и пьют в Гельвеции 8 - страх берет. Повсюду кабачки, "ресторации". Слуги Р... безупречно одеты: черный фрак с девяти часов утра; и поскольку их очень много, создается впечатление, будто вам прислуживает полчище нотариусов или толпа людей, приглашенных на чьи-то похороны; невольно приходят на ум свои собственные, превесело.

Пишите мне часто и помногу; ваши письма будут для меня "каплей воды в пустыне".

Выехать из Швейцарии надеюсь числа 15-го; возможно, несколько дней пробуду в Париже.

Прощайте, дорогой и добрый мой друг, обнимаю вас как можно крепче.

678. ЖОРЖ САНД. КАЛТБАД-РИГИ, 3 ИЮЛЯ 1874.

Только что прочитал "Естественную историю мироздания" Геккеля '. Великолепная книга, великолепная! Мне кажется, что дарвинизм изложен в ней более ясно, чем даже в работах самого Дарвина.

679. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КАЛТБАД, 14 ИЮЛЯ 1874.

Не зная, за что приняться, я откопал два-три сюжета, еще в зачаточном состоянии; среди прочего большая книга в трех частях под заглавием "При Наполеоне III"; ' но когда я за нее возьмусь?

...Рекомендую вам также "Завоевание Плассана" Золя. Роман этот не имел никакого успеха. Тем не менее это вещь очень сильная; произведение искусства в полном смысле слова.

680. И. С. ТУРГЕНЕВУ. ДЬЕПП, 29 ИЮЛЯ 1874.

Я вернусь в Круассе в пятницу, послезавтра, а в субботу, 1 августа, засяду, наконец, за "Бувара и Пекюше". Я дал себе зарок! Оттягивать больше нельзя! Но как же мне страшно! В каком я трепете! У меня такое ощущение, словно я пускаюсь в долгое-предолгое путешествие к неведомым краям, откуда мне не вернуться.

При всем безграничном уважении, которое я питаю к вашему критическому чутью (ибо Ценитель в вас равен Творцу, а это кое-что да значит), я вовсе не согласен с вашим мнением относительно того, как подойти к этому сюжету '. Если изложить его вкратце, в лаконичной и легкой манере, получится милый пустячок, более или менее остроумный, но незначительный и малоправдоподобный, в то время как при медленном, подробном повествовании создастся впечатление, что я верю в свою историю, и из нее можно сделать нечто серьезное и даже устрашающее. Великая опасность - впасть в однообразие и скуку. Вот что все же меня пугает; а впрочем, никогда не поздно сократить, урезать. К тому же писать коротко для меня дело невозможное. Я не могу изложить какую-нибудь идею, не дойдя до самого конца.

681. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. 6 АВГУСТА 1874.

Повинуясь твоему приказу, моя крошка, я послал тебе первую фразу из "Бувара и Пекюше". Но поскольку ты ее почтила, а вернее сказать, пожаловала названием реликвии, поддельных же реликвий чтить не следует, знай, что та, которой ты владеешь,- не подлинная.

Вот подлинная: "Стояла жара - тридцать три градуса, и на бульваре Бурдон не было ни души" '. И теперь ты долго ничего больше не будешь знать. Я топчусь на месте, вымарываю, вычеркиваю, впадаю в отчаяние. Вчера к вечеру у меня от всего этого жестоко разболелся желудок. Но дело пойдет на лад: нужно, чтобы пошло. И все-таки книга эта чудовищно трудна. Как бы мне не сдохнуть, преодолевая эти трудности. Главное, что она займет меня на долгие годы. Пока работаешь, не думаешь о своей жалкой личности.

682. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 21 АВГУСТА 1874.

Мне невесело! Уж до того невесело. Более чем когда-либо я оплакиваю (не говоря о других) моего бедного Буйе, отсутствие которого ощущаю в каждой строке "Бува-ра и Пекюше" '. Какая дьявольски трудная книга! Боюсь, как бы мозг мой не истощился; может быть, это потому, что я слишком увлекся сюжетом и глупость моих чудаков передается мне.

683. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. ПАРИЖ, 28 АВГУСТА 1874.

Бедняга Москвитянин уже два дня, как вернулся, и чувствует себя хуже чем когда-либо. Я съездил к нему в Буживаль (путешествие пренеприятное из-за омнибуса; ему никогда не догадаться, на какую я пошел жертву ради него), и мы провели время во взаимных жалобах и скорбях по поводу наших недугов. Я бы, однако же, с ним не поменялся. Говорили мы, разумеется, только о "Буваре и Пекюше", и в итоге дело у меня пошло. Но я был в большом унынии, когда выезжал из Круассе.

684. ЭДМОНУ ДЕ ГОНКУРУ. КРУАССЕ, 22 СЕНТЯБРЯ 1874.

Как вы печальны, дорогой друг! Ваше удрученное состояние огорчает меня. Вы слишком вглядываетесь в суть вещей. Стоит хоть немного призадуматься всерьез - и хочется пустить себе пулю в лоб. Поэтому нужно действовать. Если читаешь книгу, пусть самую глупую, следует дочитать ее до конца. Из книги, которую садишься писать, быть может, получится вздор - что за важность. Будем ее писать! Конец "Кандида": "Будем возделывать наш сад" - величайший урок нравственности, какой только есть '. Не понимаю, как можете вы тратить время на охоту, на рыбную ловлю. Поверьте, это все весьма пагубные занятия. "Развлечения" не развлекают - точно так же, как возбуждающие средства не возбуждают. Пусть я и невропат, но в глубине души я - мудрец. Так вот, молю вас и заклинаю, смело беритесь снова за работу и не оглядывайтесь назад.

685. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 22 СЕНТЯБРЯ 1874.

Я снова поверил в "Бувара п Пекюше". Дело пошло лучше. По-моему, я поймал верный тон. Скоро кончу первую главу.

Репетиции "Слабого пола" начнутся, возможно, через месяц '. Стало быть, к тому времени я переберусь в Париж на всю зиму; но до той поры хотелось бы дописать все вступление о моих чудаках.

Раз вы читаете Бюлозов журнальчик, то, должно быть, насладились "Историей бриллианта" Поля де Мюссе? 2 Что за творение! Бьюсь об заклад, вам такого не написать.

Советую вам зайти в вестибюль фотографии Надара... Там вы узрите фотографию Александра Дюма в натуральную величину и рядышком терракотовый бюст, изображающий его же. Печать возвещает, что он пишет предисловия к "Манон Леско" и к "Полю и Виргинии" 3. И подумать только, что ему и в голову не приходит, насколько он смешон!

Получаете ли вы вести от госпожи Санд? Мне она больше не пишет.

686. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 26 СЕНТЯБРЯ 1874.

Умственный уровень общества, мне кажется, становится все ниже. До каких глубин глупости мы опустимся? Последняя книжка Бело ' была распродана за две недели в количестве восьми тысяч экземпляров, "Завоевание Плассана" Золя - тысяча семьсот экземпляров за полгода, и ни единой статьи. Все кретины в понедельничных обозрениях прямо-таки млеют от восторга по поводу "Цепочки" господина Скриба!.. 2 Франция больна, серьезно больна, что бы там ни говорили; и мысли мои становятся все чернее и чернее.

687. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, 26 СЕНТЯБРЯ 1874.

Тем не менее мне предстоит в скором времени отдать себя на посмешище черни. "Слабый пол" будет играться в "Клюни" после пьесы Золя, которая сейчас, должно быть, репетируется; ' возможно, это произойдет в середине декабря. Вейншенк как будто в восторге, он рассчитывает на успех, в котором я сомневаюсь. Впрочем, это очень мало

меня тревожит. Куда больше озабочен я своими чудаками. Но "кое-кто" порицает меня за то, что я появлюсь на второразрядных подмостках, "кое-кто" считает, что... трудно им угодить. "Кое-кто" - это гигантских размеров собирательный дурак. И однако же - о, убожество! - мы трудимся, дабы этого "кое-кого" позабавить.

688. ПРИНЦЕССЕ МАТИЛЬДЕ. КРУАССЕ, 1 ОКТЯБРЯ 1874.

После жестоких трудностей начала я в конце концов поймал верный тон и надеюсь, что дело пойдет, но отсюда до завершения сколько еще мук! У меня выпадут последние мои волосы!

689. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 8 ОКТЯБРЯ 1874.

Тургенев прислал мне вчера три статьи из одной берлинской газеты о "Святом Антонии" '. Автор этих статей, один из друзей Тургенева, просит разрешения перевести "Саламбо". Когда ты будешь здесь, переведешь вышеупомянутые хвалебные статьи, восславляющие Старика.

690. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 8 ОКТЯБРЯ 1874.

Спасибо за присланное '. Вот истинно дружеский знак внимания. "Узнаю тебя, Маргарита" 2. Поблагодарите за меня господина Линдау, он очень любезен. Когда моя племянница будет здесь, приблизительно через неделю, я попрошу ее перевести его статьи.

...Бувар и Пекюше только что прибыли в свой загородный дом: надеюсь кончить первую главу к концу будущей недели. Дела театральные, которые, впрочем, тревожат меня очень мало, на некоторое время отвлекут меня, но я вернусь сюда как можно скорее.

...Услаждаетесь ли вы бонапартистскими междоусобными распрями, стычкой жеромистов с лулутинцами? 3 Каков фарс, а?

Меня так и подмывает сочинить пьесу про бегство Базена 4. Но чувство смешного отжило свой век. В былые времена эта история заставляла бы корчиться от смеха. Сейчас она прошла незамеченной. О вельх! - как говорил господин де Вольтер 5.

691. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 11 ОКТЯБРЯ 1874.

До тех пор мне хватит времени двинуть вперед мою первую главу (ту, где речь о сельском хозяйстве) ', которая уже стала отчетливо вырисовываться в моем воображении. Пролог будет дописан завтра; чтобы дописать его, мне достаточно пройтись ночью со свечой по огороду; нынче же вечером я отправлюсь в сей поход 2.

В следующую субботу, возможно, съезжу с Лапортом посмотреть образцовую ферму в Лизоре.

692. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 15 ОКТЯБРЯ 1874.

Сейчас я готовлю первую главу (сельское хозяйство и садоводство). Вступление написано1. По количеству страниц это очень немного, зато я, наконец, пустился в путь, что было непросто. Но что за книга! Вчера к полуночи пот лил с меня градом, и это при открытом окне. Главная трудность такого сюжета - разнообразить обороты. Если у меня получится, то это будет, говоря совершенно всерьез, вершина Искусства.

693. И. С. ТУРГЕНЕВУ. ПАРИЖ, 25 НОЯБРЯ 1874.

Что случилось? Не разболелись ли вы еще больше? Почему вас совсем не видно? Почему от вас нет вестей?

Золя и Доде хотят возродить наши вечера '. Но для этого нам нужен наш великий Тургенев.

694. ЖОРЖ САНД. ПАРИЖ, 2 ДЕКАБРЯ 1874

Я тружусь как проклятый над моей книжицей и временами задаюсь вопросом, уж не был ли я безумен, когда ее замыслил. Но, подобно Тома Диафуарусу, я закалил себя против трудностей '. Правда, двигаюсь я черепашьим шагом. Кроме этих поистине чудовищных трудностей, приходится еще изучать кучу вещей, которых я не знаю. Надеюсь через месяц покончить с сельским хозяйством и садоводством - и это будет всего только две трети моей первой главы.

. ' Кстати о книгах, прочтите-ка "Фромона и Рислера" моего друга Доде и "Дьявольские лики" моего недруга Барбе д'Оревильи 2. Смешно до колик. Возможно, дело в извращенности моего ума, питающего слабость к нездоровым предметам, но сие последнее творение показалось мне забавным до крайности: такой невольный гротеск - дальше некуда.

Впрочем, повсюду тишь и застой! Франция тихонько идет ко дну, словно прогнивший корабль, и надежда на спасение кажется несбыточной даже людям с самыми крепкими нервами. Нужно пожить здесь, в Париже, чтобы получить представление о всеобщем падении, о глупости и маразме, в которых мы барахтаемся.

Я весь проникнут ощущением этой агонии, и мне до смерти грустно. Когда не терзаюсь своим трудом, предаюсь самооплакиванию. Так обстоят дела. Мои досуги заполнены одним - думаю о тех, кто умер. И сейчас я скажу вам нечто весьма претенциозное: меня никто не понимает; я принадлежу другому миру. Мои собратья по ремеслу так мало собратья мне! С одним только Виктором Гюго я могу говорить о том, что меня занимает. Позавчера он цитировал мне наизусть Буало и Тацита. Для меня это было подарком, ведь это такая редкость.

695. ЖОРЖУ ШАРПАНТЬЕ. ПАРИЖ, ДЕКАБРЬ 1874.

У меня тоже были всякие неприятности этой зимой. К тому же Бувар и Пекюше тянут меня тишком, а вернее, силком прямо на тот свет. Из-за них я протяну ноги! Тем не менее вот уж несколько дней, как я немного ожил. Ах, если бы уже были написаны три главы, которые мне предстоит написать!

696. АНРИ БРЕННУ. ПАРИЖ, 30 ДЕКАБРЯ 1874.

С твоей стороны было очень любезно вспомнить обо мне и сообщить о твоих литературных трудах.

Всякий раз, когда тебе захочется написать мне такое письмо, оно будет встречено с радостью. Ты совершенно прав, что хочешь прежде познавать вещи, а уже потом их описывать. Подобная честность - признак здравого разума. Мошенничество в Искусстве, как и в свете, дает лишь весьма жалкие результаты.

Чтобы быть сильным, надо быть честным. Вглядывайся во все, что может тебе пригодиться. Читай много, читай как можно больше. Восхищайся великими, смейся над мелкотой и иди вперед.

Заботься о своем здоровье. Делай все, что нужно, чтобы стать крепким молодцом. Литература требует закалки кузнеца.

697. ЖОРЖ САНД. ПАРИЖ, 13 ЯНВАРЯ 1875

Не пойму, что со мною последние полгода, но чувствую себя глубоко больным, хотя ничего не могу сказать более определенного и знаю много людей, пребывающих в том же состоянии. Почему? Мы больны, пожалуй, болезнью Франции; здесь, в Париже, где бьется ее сердце, болезнь эта ощущается острее, чем на окраинах, в провинции.

Уверяю вас, сейчас со всеми творится что-то смутное, непонятное. Наш друг Ренан - один из тех, кто впал в самое глубокое отчаяние, и принц Наполеон полностью разделяет его мысли '. А ведь у них-то нервы крепкие! Что до меня, то я во власти самой типичной ипохондрии. Надо бы смириться, а я не смиряюсь.

Работаю я как можно больше, чтобы не задумываться о себе. Но поскольку я взялся за осуществление замысла, абсурдного по своей неисполнимости, мое уныние усугубляется чувством собственного бессилия.

...Не говорите мне больше, что "глупость священна, как всякое проявление детства" 2, ибо глупость не способна ничего породить. Позвольте мне остаться при мысли, что умершие "ничего не ищут более", что они отдыхают. Слишком много мук терпишь на земле, чтобы не обрести права на покой в ее утробе. Ах, как я вам завидую, как хотел бы обладать вашей безмятежностью.

698. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. ФЕВРАЛЬ 1875

Непристойных! писатель, развратный юноша ', приходите ко мне в воскресенье не к завтраку (потом объясню, почему), а часам к двум дня (если только не поедете на лодке).

Это мое последнее воскресенье здесь, и Тургенев обещал наконец перевести нам "Сатира" папаши Гете 2.

699. НЕИЗВЕСТНОМУ ЛИЦУ. КРУАССЕ, 17 МАРТА 1875.

Никак не могу, сударь, разрешить вам то, о чем вы просите, потому что уже несколько раз отказывал в согласии на постановку "Госпожи Бовари" на сцене. Кстати, саму эту идею я считаю бесплодной. "Госпожа Бовари" - не сюжет для театральной пьесы '.

700. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. ПАРИЖ, 24 ИЛИ 25 МАРТА 1875.

Я сказал милейшему Москвитянину, что дал тебе его томик Гете, и он предлагает помочь тебе в переводе "Прометея" ', ибо, по-видимому, это трудно. Договорись с ним.

701. ЖОРЖ САНД. ПАРИЖ, 27 МАРТА 1875

С моим здоровьем творится что-то неладное. Мое подавленное состояние, по-видимому, есть следствие чего-то неразгаданного, кроющегося внутри меня. Я чувствую себя старым, изможденным, ко всему у меня отвращение. И люди раздражают меня ничуть не меньше, чем я сам.

И все же я работаю, хотя без всякого воодушевления, словно выполняя какую-то повинность; может быть, именно эта работа и приводит меня в такое состояние, ибо я взялся за поистине сумасшедшую книгу.

...Словно старик, я погружаюсь в воспоминания о своем детстве... Я ничего больше не жду от жизни, кроме бесконечных листов бумаги, которые мне предстоит марать. Мне кажется, будто я бреду по какой-то бескрайней пустыне неведомо куда. И будто я одновременно - и пустыня, и путешественник, и верблюд!

702. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. ПАРИЖ, АПРЕЛЬ 1875.

Бувар и Пекюше переполнили меня до такой степени, что я уже превратился в них! Их глупость - это моя глупость. От этого я и пропадаю. Возможно, этим все объясняется. Нужно быть сумасшедшим, чтобы задумать подобную книгу. Я наконец завершил первую главу и подготовил вторую, в которую войдут Химия, Медицина и Геология, причем все это должно уложиться страниц в тридцать. И это - вместе с второстепенными персонажами, ведь надо же создавать видимость действия, вести рассказ, чтобы все это не смахивало на философскую диссертацию. Удручает меня то, что я больше в эту книгу не верю. Мысль о предстоящих трудностях заранее меня подавляет. Книга стала для меня тягостной повинностью.

..."Аббат Муре" -любопытная книга, не правда ли? Но Параду попросту не получается '. Чтобы изобразить его, нужен совсем другой писатель, а не мой друг Золя. Ну - не важно! В этой книге есть куски, исполненные подлинного таланта,- это, прежде всего, образ Аршанжиа и конец, возвращение в Параду.

703. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 10 МАЯ 1875

Мне показалось все же, что Тургенев очень доволен первыми тремя главами моей ужасной книжицы. Но, может быть, он слишком меня любит, чтобы судить беспристрастно.

704. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 3 ИЮЛЯ 1875.

Мне грустно, что вы нездоровы, дорогой мой старик! А у меня дела плохи! Совсем плохи! Бувар и Пекюше заброшены. Я взялся за безумное предприятие, теперь мне это ясно, боюсь, что на том все и кончится. Мне кажется, я иссяк.

А кроме того, говоря по правде, у меня сейчас большие неприятности, серьезнейшие тревоги денежного характера '. Бедная моя голова болит так, словно по ней били палкой. Настоящее отнюдь не весело, а будущее меня пугает.

Так как я неспособен сейчас к какой-либо работе, возможно, что приблизительно в середине августа я отправлюсь месяца на два в Конкарно 2, вместе с Жоржем Пуше. Буду разводить рыб и есть омаров.

Хотелось бы уснуть и не просыпаться целый год. Я устал от жизни, вот в чем все дело.

705. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 9 ИЮЛЯ 1875.

Жизнь по-прежнему отнюдь не радует, дорогая Каро! Чувствую себя все хуже и хуже. Единственное мое занятие сейчас - смотреть на стенные часы и ожидать завтрашнего дня. Ночью не сплю больше пяти часов. И днем не могу уснуть!

...Это очень мило, что ты пишешь мне всякие нежные слова, но меня возмущает, когда ты говоришь: "Нужно постараться приучить себя спокойно смотреть на дерево, комнату, любимую безделушку, расставание с которыми словно отнимает у нас лучшую часть нас самих". Всю мою жизнь я провел, отказывая своей душе в самой естественной и законной пище, я вел жизнь суровую и исполненную труда. Ну вот, больше я так не могу. Я чувствую себя на пределе. Меня душат сдерживаемые слезы, я срываюсь. И потом, мне непереносима мысль, что у меня больше не будет собственной крыши над головой, моего home. Теперь я смотрю на Круассе глазами матери, которая, глядя на своего чахоточного ребенка, спрашивает себя: "Сколько он еще протянет?" Не могу примириться с тем, что со всем этим мне придется, быть может, навсегда расстаться! '

Но даже не это волнует меня сейчас больше всего. Страшно удручает меня, бедная моя Каро, твое разорение и твое будущее. Разорение - это не шутка! И никакие высокие слова о смирении и самоотверженности нисколько меня не утешают! Ну - нисколько!

Вот уже три дня, как солнце не показывается ни на минуту. Небо ровное, серое, неподвижное, дождь льет без передышки. Полная тишина. И ни один человек не зашел ко мне за все это время.

...О переезде говорить не буду 2. Действуй, как хочешь. По мне - все будет хорошо. Я до такой степени эгоистичен, что даже не жалею тебя за то, что ты обо мне хлопочешь,- усталость в тысячу раз легче, чем мучительное ничегонеде-ланье, в которое я погружен.

Наверное, было бы куда более уместно, дорогая моя девочка, написать тебе какие-нибудь ободряющие слова, но я не нахожу их.

Ну, ничего! До завтра! Может быть, у меня будут какие-нибудь хорошие новости.

Не ленись писать мне подробно обо всем, что происходит.

Я чувствую себя очень одиноким и очень хочу снова видеть тебя.

706. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 12 ИЮЛЯ 1875.

Чистой совести недостаточно, чтобы жить спокойно, и есть множество мошенников, которые куда более счастливы, чем я. Ах, уж и глотаю я их, эти чаши горечи!

...И тем не менее вчера вечером я немножко (подчеркиваю: немножко) поработал. Ибо бывают минуты, когда ко мне, вопреки всему, возвращается надежда. Но затем я снова падаю духом. Попытаюсь еще заставить себя работать, но как это меня изматывает! Чувствую, что жизнь из меня уходит: слишком я уже стар, чтобы столь жестокие потрясения прошли для меня даром.

707. ЛЕОНИ БРЕНН. КРУАССЕ, 18 ИЮЛЯ 1875.

Нет, дорогой друг, ни минуты я не думал, что вы могли меня забыть, хотя для вас это было бы и лучше. Я сейчас слишком невеселый предмет для размышлений. "Дела" (!) до сих пор не закончены, и скоро уже четыре месяца, как мы живем в адской тревоге! Даже при самом благополучном исходе нам едва останется на жизнь (во всяком случае, на ближайшее время). И я очень боюсь, что рано или поздно придется покинуть наше родное Круассе. Для меня это было бы последним, смертельным ударом. В моем возрасте жизнь не начинают сызнова. Вы знаете, что я не склонен к позе. Ну так вот, я считаю себя человеком конченым: такой удар не может не свалить с ног! И все же если у меня останется Довиль, если Комманвиль избежит банкротства, сможет снова работать и если мы сохраним Круассе, еще можно будет как-то жить '. Если же нет - жить будет не на что.

Зарабатывать деньги, пишете вы? Чем? Я не романист, не драматург, не журналист. Я писатель, а за стиль, стиль как таковой, деньги не платят. Поступить на какое-нибудь место? Но - на какое?

Ах, жизнь тяжела, и я ужасно страдаю. От всего этого я отупел. Я даже неспособен читать что-нибудь мало-мальски серьезное.

...Я пожертвовал в своей жизни всем ради свободы своего ума, и теперь это разорение отняло у меня и ее. Вот что больше всего приводит меня в отчаяние.

708. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 22 ИЮЛЯ 1875.

Вот наконец кончился дождь и показалось солнце! Оно блестит на воде, лодки под белыми парусами тихо скользят по ней. Как здесь прекрасно! И подумать только, что скоро, может быть, придется все это покинуть! Никак не могу свыкнуться с этой мыслью. Поговорим об этом на будущей неделе.

Да, бедная моя девочка, я страдаю, и так сильно, что не могу этого выразить. Все же вчера вечером провел два часа над Буваром и Пекюше. Ничего толком не сделал, но хотя бы думал не о Делах.

709. ЛЕОНИ БРЕНН. КРУАССЕ, 28 ИЮЛЯ 1875.

Усилием воли я все же заставил себя взяться за работу, но с каким отвращением, мой дорогой, мой прелестный друг! Дни тянутся так долго! Я просто сдыхаю от горя. Вот вам истинная правда.

...Одно только могло бы приободрить меня - если бы меня осенила какая-нибудь великолепная идея, если бы возник вдруг увлекательный литературный замысел и заставил бы меня забыть о реальной жизни. Но мечтать об этом - все равно что надеяться поймать синюю птицу.

710. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 30 ИЮЛЯ 1875.

Мое последнее письмо было "безысходно мрачным", говорите вы, дорогой друг? Но у меня есть основания быть безысходно мрачным, ибо - скажу вам теперь всю правду - мой зять Комманвиль полностью разорен. И я сам скоро окажусь весьма стесненным в средствах.

В этих обстоятельствах больше всего меня удручает положение бедной моей племянницы. Мое отцовское сердце жестоко страдает. Наступают очень печальные времена - нужда в деньгах, унизительность всего этого, ломка привычного существования. Дальше идти некуда, я совершенно подавлен. После всего случившегося я чувствую, что уже ни на что не способен. Мне уже не подняться, дорогой друг. Я сражен наповал.

Какие тяжкие дни мы переживаем! И так как мне не хочется, чтобы вы разделили их с нами, я вынужден просить вас отложить на некоторое время ваш приезд, о котором вы сообщаете во вчерашнем письме. Сейчас мы не сможем вас принять. А между тем одному богу известно, насколько легче стало бы мне на сердце, если бы я мог обнять моего старого Тургенева!

Не знаю еще, поеду ли я в Конкарно. В любом случае это произойдет не раньше чем через месяц-полтора.

Уже очень давно не писал я госпоже Санд. Так вот, передайте ей, что я думаю о ней больше, чем когда-либо. Но написать ей v меня нет сил.

Нам придется собрать воедино остатки нашего состояния. Это дело не одного дня. Что у нас останется? Не так много. Это-то уже ясно. И все же, надеюсь, Круассе мне удастся сохранить. Но счастливые дни кончились, и впереди меня ждет лишь жалкая старость. Лучше всего было бы поскорее подохнуть.

Я такой эгоист, что ничего не пишу о вас. Я уже и сам это заметил. Почему не могу я взять на себя ваши страдания! А своих никому не желаю!

711. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 10 АВГУСТА 1875.

Нет, милый старый друг, не приезжайте! Слишком грустно это было бы и для меня и для вас... На сегодняшний день положение совершенно безнадежно, и вряд ли будущее окажется намного лучше. Для меня это - смертельный удар. Вопрос теперь только в том, сколько времени мне понадобится, чтобы подохнуть от него.

712. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 18 АВГУСТА 1875.

С юных лет я всем жертвовал ради спокойствия своего духа. Теперь оно потеряно навсегда. Вы знаете, что я не любитель громких слов. Так вот, мне хочется как можно скорее подохнуть, ибо я конченый человек, я опустошен и чувствую себя более старым, чем столетний старик. Мне бы загореться каким-нибудь замыслом, каким-нибудь сюжетом для новой книги. Но нет у меня больше веры, и всякая работа стала для меня невозможной. Так что меня тревожит не только мое материальное положение, но и мое литературное будущее кажется мне погубленным.

Наверное, разумно было бы уже сейчас начать подыскивать какую-нибудь службу, доходную должность, но - на что я годен? И притом, заметьте, мне уже пятьдесят четыре года, а в этом возрасте не меняют привычек, не начинают жизнь сызнова.

Я не поддался несчастью. Я решил быть стоиком и каждый день прилагаю огромные усилия, заставляя себя работать. Но не могу! Не могу! Мои несчастные мозги словно расплющены.

713. АЖЕНОРУ БАРДУ. КРУАССЕ, 13 СЕНТЯБРЯ 1875.

Как ты добр, дорогой мой Барду! Вот что прежде всего я должен тебе сказать. То, что ты для меня делаешь, глубоко трогает меня, хотя и не удивляет '.

...Но вернемся к тому, что ты собираешься предпринять. Не торопись. Ибо я боюсь, как бы мне не пришлось в ходе этих дел оказаться по отношению к тебе неблагодарным. Если мне хотят предложить должность в Национальной библиотеке, где работать чрезвычайно тяжело, и ради этого я должен буду жить весь год в Париже, или мой оклад будет меньше трех-четырех тысяч, мне просто нет расчета соглашаться. Ибо это мало улучшит мое положение. Необходимость постоянно жить в Париже только увеличит мои расходы, и я ничего на этом не выиграю. Короче говоря, дорогой друг, мне подошла бы какая-нибудь синекура или что-либо вроде этого. Ты видишь, я говорю с тобой откровенно. Ты скажешь, что я очень требователен. Это верно. Но я предпочитаю ничего от тебя не утаивать.

Если твоими стараниями мне начнут предлагать места совсем для меня неподходящие, я от них откажусь, а тем самым как бы пренебрегу твоей дружеской заботой.

Раз пока еще у меня не горит, продолжай закидывать свои сети - наблюдай, выясняй, подстерегай. Через полтора месяца я буду в Париже. Я к тебе приду, и мы основательно все обсудим. Но до тех пор - ничего не решай. Однако, если бы вдруг представилось что-нибудь особо интересное, сообщи мне тотчас же.

Я рад был бы ответить тебе более определенно, но я и сам пока не знаю, как отразится на мне в конечном счете банкротство Комманвиля и до какой степени я окажусь разорен. Одно только ясно - отныне мы все трое должны будем жить на весьма ограниченные средства, и дополнительные три-четыре тысячи франков дохода были бы мне весьма кстати, при условии, что я смогу проводить в Кру-ассе не меньше четырех месяцев в году и у меня не будет занятий, мешающих моей работе.

Ты видишь, я выкладываю все "карты на стол", я говорю с тобой как с другом, а не как с покровителем. У тебя хватит чуткости, чтобы понять, что происходит в моей душе.

714. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КОНКАРНО, 25 СЕНТЯБРЯ 1875.

Может быть, наконец сегодня я получу письмо от моей бедной девочки?

...Как ни прилежно смотрю я на рыб в садке, а потом на море, как ни стараюсь каждый день гулять и купаться, мысли о будущем меня не покидают. Какой ужас! Да уж, твой бедняга-муж не был рожден для того, чтобы принести мне счастье '. Но не будем больше говорить об этом - к чему? Уверяю тебя, я очень благоразумен. Я даже попытался начать писать что-нибудь небольшое и написал (за три дня!) полстраницы плана "Легенды о святом Юлиане Милостивом". Если хочешь познакомиться с этой легендой, возьми "Опыт о живописи на стекле" Ланглуа 2. Словом, я понемногу успокаиваюсь, по крайней мере внешне; но в глубине души у меня по-прежнему мрак.

...Я остался вдвоем со славным Пуше, которому глубоко завидую. Вот кто прочно стоит на ногах! А я чувствую себя вырванным с корнем - несусь, куда несет ветер, подобно сухой водоросли на песке.

Но я хочу заставить себя написать "Святого Юлиана". Буду делать это, как отбывают повинность, и посмотрю, что получится.

715. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КОНКАРНО, 30 СЕНТЯБРЯ 1875.

Нынче здесь гроза и у меня болит голова. Одним словом, дело не двигается.

Прочти историю святого Юлиана Милостивого в "Золотой легенде" '. По Ланглуа ты плохо ее поняла (хотя она недурно там изложена).

...Несмотря на все твои советы, никак не могу довести себя до "очерствения", моя дорогая девочка. Все чувства мои перевозбуждены. У меня больные нервы и больной мозг - очень-очень больной, я это чувствую.

716. ЛЕОНИ БРЕНН. КОНКАРНО, 2 ОКТЯБРЯ 1875.

Что сказать вам о себе, дорогой мой друг? Я - "человек времен упадка" ' - ни христианин, ни стоик и ни в какой мере не приспособлен к борьбе за существование. Я строил свою жизнь таким образом, чтобы сохранить спокойствие духа, и жертвовал всем ради этой цели, подавляя свои чувства и заставляя молчать сердце. Теперь я понимаю, что ошибался. Самые мудрые предвидения ни к чему не привели, и я оказываюсь разоренным, раздавленным, отупевшим. И потом - заметьте - мне скоро пятьдесят четыре юда. В этом возрасте привычки становятся нашими тиранами и жизнь нельзя переделать заново.

Чтобы заниматься искусством, нужно быть свободным от материальных забот - состояние, которого отныне я буду навсегда лишен. Мой мозг перегружен низменными заботами. Я чувствую себя совсем разбитым. Словом, ваш друг - конченый человек!

Но, уверяю вас, я стараюсь выкарабкаться из этого состояния. На следующей неделе даже примусь писать небольшую повесть. Но нет у меня больше веры, после таких ударов уже не подняться.

717. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КОНКАРНО, 3 ОКТЯБРЯ 1875.

Как вы поживаете, мой великий Тургенев? И как поживают все?

А я понемногу успокаиваюсь. Не то чтобы я был весел, но горе стало менее острым, и, поскольку теперь окончательно ясно, что разорения зятя удалось избежать, мне стало легче на сердце. Вопрос теперь в том, как мы будем жить дальше и смогу ли я спасти хоть какие-нибудь остатки моего состояния. Несмотря на все доводы, которые я себе приводил, и все решения, которые я хочу принять, я чувствую, мой добрый друг, что я конченый человек! Я получил страшный удар по голове, и он раздавил мне мозг - вот что произошло.

Я оставил Бувара и Пекюше, из которых мне было не выпутаться (вернусь ли я к ним позже? Кто знает?); и, чтобы заняться чем-то, хочу попытаться написать небольшую повесть - легенду, которая изображена на витражах Руанского собора. Она будет очень короткой, страниц тридцать, не больше. Не то чтобы меня это особенно увлекло, а просто надо себя занять и проверить, способен ли я еще построить фразу,- я в этом сомневаюсь.

Встаю я в девять часов, объедаюсь омарами, после обеда сплю в постели, гуляю по берегу моря и в десять часов вечера ложусь спать. Ничего не читаю. Живу, словно какая-нибудь устрица. Порой наблюдаю, как мой сожитель Жорж Пуше анатомирует рыбу или моллюска. Вот и все. И вспоминаю о прошлом - о своем детстве, о юности, обо всем, что уже не вернется. И меня охватывает бесконечная печаль. А назавтра все это повторяется снова. Если ум уже не устремляется к будущему - значит, ты стал стариком. Вот это и случилось со мной.

В другое время здешние места очаровали бы меня, но на взбудораженные нервы лицезрение природы влияет не так уж благотворно, как это принято считать. Оно только еще углубляет в тебе чувство собственного ничтожества и бессилия.

Я замечаю, что мое письмо отнюдь не брызжет весельем. Ну, ничего, зато оно докажет, что я помню о вас.

718. ЭРНЕСТУ КОММАНВИЛЮ. КОНКАРНО, 7 ОКТЯБРЯ 1875.

Я с крайним отвращением отношусь к регулярной службе, к утрате своей независимости. Любая работа за деньги (какова бы она ни была) кажется мне падением. Но увы! - жить все-таки надо! И, возможно, я впоследствии еще пожалею, что упустил подходящий случай '.

719. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КОНКАРНО, 17 ОКТЯБРЯ 1875.

Мой миленький "Юлиан Милостивый" не движется, но немного занимает мои мысли, а это - главное. Наконец-то я перестал коснеть в праздности, которая меня сокрушала. Но мне понадобятся кое-какие книги о средних веках. И потом, не так уж легко писать эту историю. Тем не менее я тружусь упорно. Я - умница.

Вчера получил милое письмо от старика Тургенева, который просит передать тебе привет. Какой это очаровательный человек! Он и матушка Санд в эти полгода находили для меня слова, которые меня трогали.

720. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КОНКАРНО, 21 ОКТЯБРЯ 1875.

Черт побери! Вы-то успеете написать свои тридцать страниц, пока я еще только доберусь до десятой! ' Ибо, несмотря на мое твердое решение и неслыханные усилия воли, я совсем не двигаюсь вперед. Я снова начал терять мужество, дорогой мой старик, у меня бывают такие приступы слабости, что мне кажется - сейчас сдохну. Сказываются все те горькие чаши, которые мне пришлось испить за последние полгода. Да уж, досталось мне, что н говорить! Что касается будущего, не хочу больше о нем думать (хотя невольно думаю). Может быть, все окажется я не так плохо, как мне представляется? Во всяком случае, теперь уже ничего не вернуть, и, в сущности, я серьезно болен. Надеюсь довести себя хотя бы до пристойного состояния, то есть стать менее невыносимым для окружающих; на большее не рассчитываю.

Прочел по вашей рекомендации "Самоубийство ребенка" 2. Не знаю, что об этом и думать. Безусловно, это производит сильное впечатление, но написано беспомощно. Хотя там и сконцентрировано много энергичных мазков, я нахожу, что персонажи обрисованы недостаточно четко. Сам герой, самоубийца, изображен слишком гротескно. Автор забыл об очень важной вещи - о страхе, который внушает детям труп. Тем не менее вещица эта весьма примечательна. Это в духе Золя.

721. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КОНКАРНО, 21 ОКТЯБРЯ 1875.

Собираюсь написать несколько небольших писем, в том числе... доброму Лапорту. Последую твоему совету - спрошу его мнения относительно моей службы! Но эта перспектива вызывает во мне такое отвращение! Чтобы я, столь гордый от природы человек, получал бы жалованье, был под чьим-то начальством, имел хозяина?! Ладно, еще посмотрим!

722. ЛЕОНИ БРЕНН. ПАРИЖ, 9 ДЕКАБРЯ 1875.

Несмотря на мою любовь к папаше Гюго, я со дня на день откладываю визит к нему - уж больно меня воротит от его помешательства на политике ', и потом надо для этого выходить вечером из дому, а мне это стало теперь трудно. Всякое действие нынче вызывает у меня отвращение, и небольшого запаса энергии, который у меня еще остается, едва хватает на то, чтобы, во-первых, жить и, во-вторых, писать. Сверх этого я уже ни на что не способен.

...Поскольку нужно как-то развлекаться, я пошел посмотреть Росси в "Отелло". Но уж слишком они исказили текст. Итальянцы, как и французы, отличаются тем так называемым "хорошим вкусом", который есть не что иное, как чистейший идиотизм! 2 Ах, какая же это бездонная бездна - глупость! При всем том Росси - великий актер, в Париже ему нет равного.

...А ко мне снова привязались с тем делом, которое прошлой зимой затеял г-н де Саси. Другими словами, кое-кто (среди них Золя и Доде) уговаривает меня представить свою кандидатуру в Академию! Но у меня есть принципы, и я выставлять себя на подобное посмешище не стану.

723. ЖОРЖ САНД. ПАРИЖ, 16 ДЕКАБРЯ 1875

Вы знаете, что я оставил свой большой роман и взялся за маленький средневековый пустячок, в котором будет страниц тридцать, не больше '. Это переносит меня в мир более чистый, чем нынешнее общество, и хорошо на меня действует. Кроме того, ищу сюжет для современного романа, но колеблюсь между несколькими, пока еще не очень ясными замыслами 2. Хочется сделать нечто сжатое и сильное. Только нити для ожерелья (то есть главного) у меня пока нет 3.

Внешне моя жизнь не изменилась: вижусь с одними и теми же людьми, принимаю у себя все тех же посетителей. Мои неизменные воскресные гости - это, прежде всего, великий Тургенев, более обаятельный, чем когда-либо, и, конечно, Золя, Альфонс Доде и Гонкур. Вы никогда не говорили со мной о первых двух. Что вы думаете об их книгах?

Не читаю я ничего, кроме Шекспира, которого начал перечитывать всего подряд. Это укрепляет, начинаешь дышать полной грудью, словно поднялся на высокую гору. Рядом с этим поразительным малым все кажется посредственным.

Я почти не выхожу из дома, а потому еще не видел папашу Гюго. Нынче вечером придется все же напялить башмаки и отправиться засвидетельствовать свое почтение. Сам по себе он мне бесконечно симпатичен, но его свита... Ах нет, увольте! 4

724. ЖОРЖ САНД. ПАРИЖ. ПОСЛЕ 20 ДЕКАБРЯ 1875.

Ваше письмо от 18-го, такое доброе и по-матерински ласковое, заставило меня долго размышлять. Я раз десять перечитывал ваши наставления ', но, признаюсь вам, так и не уверен, что понял до конца. Короче говоря, что. по-вашему, я должен делать? Объяснитесь точнее.

Я изо всех сил стараюсь расширять свой кругозор, я вкладываю в работу всю свою душу. Остальное не от меня зависит.

Я "предаюсь унынию" не ради собственного удовольствия, поверьте, но не могу видеть вещи иными, чем вижу их. Что касается "отсутствия убеждений", то - увы! меня от них просто распирает. Я лопнуть готов от постоянно сдерживаемых гнева и негодования. Но, согласно моему идеалу Искусства, художнику не следует выказывать собственные чувства, он должен обнаруживать себя в своем творении не больше, чем бог обнаруживает себя в природе. Человек - ничто, творение - все! Этому принципу, который, может быть, исходит и из ложной предпосылки, не так-то легко следовать. Для меня, во всяком случае, это своего рода добровольная жертва, которую я непрерывно приношу во имя хорошего вкуса. Мне было бы весьма приятно высказать то, что я думаю, и облегчить душу достопочтенного Гюстава Флобера посредством слов, но кому какое дело до вышеупомянутого господина?

Я, как и вы, мой мэтр, думаю, что Искусство - не только критика и сатира; оттого-то я и не пытался никогда преднамеренно заниматься ни той, ни другой. Я всегда старался вникать в сущность вещей и сосредоточиваться на всеобщем, намеренно отворачиваясь от случайного и драматического. Никаких чудовищ, никаких героев!

Вы пишете: "Я не могу давать тебе литературных советов, не могу высказывать каких-либо суждений о писателях, являющихся твоими друзьями" и т. д. Хорошенькое дело! Но я требую от вас советов и жду ваших суждений! Кто же их даст мне? Кому же судить, как не вам?

Говоря о моих друзьях, вы еще добавляете, что это "моя школа" . Да я же лезу вон из кожи, чтобы не иметь школы! Я изначально отвергаю их все. Те перечисленные вами писатели, с которыми я часто встречаюсь, стремятся как раз ко всему тому, что я презираю, и весьма мало беспокоятся о том, что волнует меня. Я считаю весьма второстепенными такие моменты, как техническая деталь, собирание местного материала, в общем, историческую точность. Я превыше всего ставлю красоту, тогда как моих собратьев она заботит весьма умеренно. Они остаются совершенно равнодушными там, где я замираю от восхищения или ужаса. Фразы, которыми я упиваюсь, кажутся им ничем не примечательными. Гонкур, например, бывает счастлив, когда ему удается подхватить на улице словечко, которое он сможет всунуть в книгу, я же радуюсь, если удается написать страницу без ассонансов и повторений. Я отдам все подписи к рисункам Гаварни 3 за некоторые мастерски найденные выражения и словесные обороты вроде: "i'om-bre etait nuptiale, auguste et solennelle" ("тьма была свадебной, царственной и торжественной") папаши Гюго 4 или вот эти строки президента Монтескье: "Пороки Александра были неумеренны, так же как и его добродетели. В гневе он был ужасен. Гнев рождал в нем жестокость" 5.

Словом, я стараюсь хорошенько думать для того, чтобы хорошо писать. Но цель моя - хорошо писать, я этого не скрываю.

Мне не хватает "установившегося и широкого взгляда на жизнь". Вы тысячу раз правы. Но, спрашивается, как можно изменить это? Мрак, в котором пребываю я, как и другие, не рассеешь с помощью метафизики. Такие слова, как "религия" или "католицизм", с одной стороны, "прогресс", "братство", "демократия" - с другой, не отвечают более духовным запросам времени. Новоявленный догмат равенства, проповедуемый радикалами, экспериментально опровергнут физиологией и историей. Я так же мало вижу сегодня возможность установить какой-нибудь новый принцип, как и придерживаться старых. Вот и ищу безуспешно ту главную идею, из которой должно проистекать все остальное.

Пока же я мысленно повторяю слова, сказанные мне однажды стариком Литтре: "Ах, друг мой, человек всего лишь нестойкое химическое соединение, а Земля - лишь одна из второстепенных планет!"

Ничто так не поддерживает меня, как надежда, что я скоро с этой планеты уберусь и не попаду при этом на другую, которая может оказаться еще хуже. Марат сказал: "Я предпочел бы не умирать" ь. Ну нет! Довольно! Хватит с меня мучений!

Пишу сейчас один небольшой пустячок 7, который любая мать спокойно сможет дать прочитать своей дочери 8. В общей сложности будет страниц тридцать. Провожусь с ним еще месяца два. Так медлительно теперь мое вдохновение. Как только оно появится (не вдохновение, а мое твореньице), я пошлю вам его.

725. ЛЕОНИ БРЕНН. ПАРИЖ, 5 ЯНВАРЯ 1876

Моя повестушка (религиозно-поэтическая, в эдаком вычурно-средневековом стиле) понемногу подвигается. Думаю, что закончу ее к концу февраля. Мне противно печатать ее в "Фигаро" (воскресном), хотя зго и самое лучшее из возможного '. С другой стороны. Тургенев хочет перевести ее на русский для одного петербургского журнала 2.

726. ЖОРЖ САНД. КРУАССЕ, 6 ФЕВРАЛЯ 1876.
Поговорим-ка лучше о ваших книгах.

Я читал их с увлечением,- это доказывается уже тем, что я проглотил их залпом одну за другой - и "Флама-ранда" и "Двух братьев" '. Что за прелестная женщина эта i-жа де Фламаранд и какой превосходный человек г-н Саль-сед! Рассказ о похищении ребенка, путешествие в экипаже и история Заморы - великолепные эпизоды. Интерес ни-i де не ослабевает, более того, он все возрастает. Наконец, в обоих романах меня поражает (как, впрочем, и во всем, что вы пишете) естественность хода мыслей, ваш талант или, вернее, гений рассказчика. Но что за отвратительный хлыщ этот ваш господин Фламаранд! А что до слуги, который рассказывает всю историю и совершенно очевидно влюблен в свою госпожу, то я не понимаю, почему вы более обстоятельно не показали его ревность.

Кроме графа, все герои этой истории - люди добродетельные, даже невероятно добродетельные. Но убеждены ли вы, что они реальны? Много ли вы таких встречали? Конечно, пока читаешь ваш роман - их принимаешь благодаря искусству изображения, а затем?

Словом, дорогой мэтр, и пусть это будет ответом на ваше последнее письмо - вот в чем, мне кажется, наше существенное расхождение 2. Вы с первого же шага решительно во всем воспаряете к небесам и оттуда уже спускаетесь на землю. Вы исходите от априорных понятий, от теории, от идеала. Отсюда - ваше благодушное отношение к жизни, ваша невозмутимость и, в сущности говоря, ваше величие. А я, бедняга, словно свинцовыми подметками прикован к земле. Все волнует меня, терзает, опустошает, и мне приходится делать усилия, чтобы подняться ввысь. Захоти я позаимствовать ваш способ видеть мир, я был бы смешон, только и всего. Потому что сколько бы вы меня ни убеждали, не могу я изменить ни своей природы, ни эстетических взглядов, являющихся ее следствием. Вы упрекаете меня, что я не позволяю себе предаваться естественному "течению жизни". Ну, а как же тогда хваленая дисциплина? Как быть с ней? Я восхищаюсь г-ном Бюффоном, который, прежде чем сесть за работу, надевал манжеты 3 Это щегольство - символ. И при этом я стараюсь как можно непосредственнее вобрать в себя все. Что можно требовать, от меня еще?

Ну, а насчет того, чтобы обнаружить свое личное отношение к людям, которых я изображаю,- нет. нет, тысячу раз нет! Я не считаю себя вправе этого детать 4. Если читатель не извлечет из книги морали, которая должна быть в ней заключена, значит, или читатель болван, или книга фальшивая с точки зрения верности изображения жизни 6. Ибо если что-либо правдиво, значит, оно хорошо. Непристойные книги только потому и безнравственны, что в них нет правды. В жизни все не так происходит.

И, заметьте, что я ненавижу то. что принято называть реализмом, даром что меня сделали одним из его столпов ь. Попробуйте-ка все это согласовать!

Что же касается публики, то меня все больше и брлыпе поражает ее вкус. Так, вчера я был на премьере "Премии Мартена" 7 - забавной шутке, которая, на мой взгляд, очень остроумна. Ни одна реплика этой пьесы не вызвала смеха, а развязка, которая показалась мне превосходной, прошла незамеченной. Словом, гнаться за успехом кажется мне самым пустым занятием. И я не поверю никому, кто станет наставлять меня, какими способами его добиться. Успех - следствие и не должен быть целью. Я никогда не искал его (хоть и очень бы его желал) и стремлюсь к нему все меньше и меньше.

После своей маленькой повести я напишу еще одну 8, потому что слишком измучен, чтобы приниматься сейчас за большую работу. Хотел я было напечатать "Святого Юлиана" в газете, но отказался от этого.

727. АЛЬФОНСУ ДОДЕ. 10 ФЕВРАЛЯ 1876

Только что кончил "Джека" ', и у меня даже голова закружилась.

Читал с огромным увлечением.

Характер Шарлотты, пансион в "жаркой местности" Аржантона, Кларисса и Джек... Великолепно! Великолепно!

А сколько восхитительных деталей!

Мы с вами долго будем беседовать о вашей книге, когда я еще раз ее перечту.

Мне только хочется поблагодарить вас за ваше прекрас ное, совершенно мною не заслуженное посвящение, которое было мне очень приятно .

Мы должны увидеться завтра у Адольфа, где великий Тургенев будет угощать нас московскими блюдами. Это очень кстати! Мы выпьем за "Джека", которому я предсказываю долгую жизнь.

728. ЖОРЖ САНД. 18 ФЕВРАЛЯ 1876

О, спасибо от всей души, дорогой мэтр! Вы подарили мне чудесный день - я прочел ваш последний томик - "Персемонскую башню" и "Марианну" - только сегодня '. Мне нужно было закончить несколько дел, среди прочего - мою повесть о святом Юлиане, а посему я запер означенный том в ящик стола, дабы не поддаваться искушению, а так как я свою повестушку ночью закончил, я уже с самого утра взялся за вашу книгу и проглотил ее.

По-моему, это замечательно - просто две жемчужины. "Марианна" глубоко меня тронула, в двух или трех местах я плакал. В вашем Пьере я узнавал себя 2 и некоторые страницы готов был бы принять за отрывки из собственных моих воспоминаний, если бы только обладал талантом писать в этой манере. Как все это прелестно, поэтично и правдиво! "Персемонская башня" чрезвычайно мне понравилась. Но "Марианна" меня буквально очаровала. Англичане со мной согласны: в последнем номере "Атенеума" вам посвящена прекрасная статья 3. Знали вы об этом? Так что на сей раз восхищаюсь вами в полной мере и без единой оговорки.

Вот так, и я очень рад. Вы-то всегда делали мне только хорошее; я нежно вас люблю!

729. ЛЕОНИ БРЕНН. ПАРИЖ, 18 ФЕВРАЛЯ 1876.

...Ваш друг по-прежнему насколько возможно терпеливо выносит свою унылую жизнь! Я кончил свою повесть и собираюсь начать другую, чтобы к осени можно было составить маленький том. А затем, может быть, снова возьмусь за свою большую книгу. Тургенев усиленно меня к этому призывает и корит за леность. Дела Комманвиля проясняются, и на нашем горизонте брезжит какой-то просвет.

780. ЖОРЖ САНД. ПАРИЖ, 10 МАРТА 1876

Нет, Седена я не презираю, ибо никогда не презираю то, чего не могу понять '. Он для меня вроде Пиндара и Мильтона, которые мне совершенно недоступны 2. Впрочем, я прекрасно понимаю, что гражданина Седена рядом с ними поставить нельзя.

Во вторник публика скучала, как и я, и "Викторина", независимо от ее истинной ценности, выиграла благодаря контрасту.

...Вы немного огорчаете меня, дорогои \итр, приписывая мне эстетические суждения, мне не свойственные. Я считаю, что сама по себе закругленность фразы ничего не стоит, а все дело в том, чтобы хорошо писать,- потому что "хорошо писать значит одновременно хорошо чувствовать, хорошо мыслить и хорошо выражать" (Бюффон) 3. Следовательно, последнее требование вытекает из двух предыдущих, ибо, чтобы мыслить, надо глубоко чувствовать, и надобно мыслить, чтобы выразить свою мысль.

Всякий буржуа может быть и сердечным и тонким, исполненным лучших чувств и высоких добродетелей, но от этого он еще не станет художником. В общем, я считаю форму и содержание двумя первоосновами, двумя началами, которые никогда друг без друга не существуют.

Забота о красоте формы, за которую вы меня корите,- это мой метод. Когда я в какой-нибудь своей фразе натыкаюсь на неудачное звуковое сочетание или повторение, я уже знаю, что сбился на фальшь. И в результате долгих поисков нахожу, наконец, то единственно возможное выражение, которое в то же время звучит гармонично. Точное слово приходит всегда, если владеешь мыслью.

Заметьте (чтобы нам вернуться к милейшему Седену), что я разделяю все его мнения и согласен с его принципами. С точки зрения археологии - это любопытно, с точки зрения человеколюбия весьма похвально, согласен. Но какое нам сегодня до этого дело? Разве это - вечное Искусство? Посудите сами.

Некоторые писатели его времени тоже формулировали полезные "принципы", однако выражали это неувядаемым стилем, более конкретно и в то же время более обобщенно.

...Я написал Золя, чтобы он прислал вам свою книгу 4. И Доде также скажу, чтобы он прислал вам "Джека" 5. Мне очень любопытно узнать ваше мнение об этих двух книгах - они различны по своей манере и характеру, но каждая uo-своему замечательна.

Переполох среди буржуа, вызванный выборами, весьма забавен ь.

731. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, ОТ 13 ДО 18 МАРТА 1876.

Мне следовало бы ответить вам немедленно, но вот уже три дня, как я не перестаю яриться - никак не сдвину с места свою "Историю простой души". Вчера работал целых шестнадцать часов, сегодня - целый день, и только вечером, наконец, дописал первую страницу.

...На прошлой неделе я ходил в "Комеди Франсез" смотреть "Философа неведомо для себя" '. Что за литература! Какой шаблон! Ну и развлечение! Словом, я был так возмущен, что, вернувшись домой, провел целую ночь, перечитывая "Медею" Еврипида, чтобы очиститься от этой манной каши. До чего мы снисходительны к вещам третьего сорта! Увы, это никого не оскорбляет!

732. ФЕЛИКСУ ФРАНКУ. АПРЕЛЬ 1876

Если бы я знал, где вас найти, дорогой друг, я бы пришел поблагодарить вас за вашу книгу '. Мне бы хотелось поговорить с вами о ваших стихах, некоторые из них я знал и прежде. Но теперь, когда я их вновь прочитал, я восхищен ими, да и другими тоже. Боюсь показаться банальным, и это останавливает меня; когда мы увидимся, я выскажу вам все, что думаю.

Скажу только одно: мне кажется, что в вас больше души (чувствительности, в старом смысле этого слова), чем у всех современных парнасцев, вместе взятых . Вы-то ведь не презираете страсти!

733. ЖОРЖ САНД. 3 АПРЕЛЯ 1876

Нынче утром я получил вашу книгу ', дорогой мэтр. У меня лежат еще две или три других, которые прислали мне уже давно, но я их отправлю, а вашу буду читать в конце недели во время маленькой двухдневной поездки в Пон-л'Эвек и Онфлер, куда отправляюсь ради своей "Истории простой души". Это пустячок, который у меня сейчас "на верстаке", как сказал бы г-н Прюдом.

Я очень рад, что "Джек" вам понравился. Это прелестная вещь, не правда ли? А если бы вы познакомились с автором, то полюбили бы его еще больше, чем его творение. Я сказал ему, чтобы он вам послал "Рислера" и "Тар-тарена" 2. Заранее уверен, что вы скажете мне спасибо за обе эти книги.

...Я не разделяю ни придирчивости Тургенева по поводу "Джека", ни его непомерных восторгов по поводу "Руго-на" 3. В одном - обаяние, в другом - сила. Но ни для одного из них не стоит на первом месте Красота - то, что для меня является целью Искусства. Помню, как у меня начиналось сердцебиение, как остро я наслаждался при виде одной из стен Акрополя - совсем голой стены (той, что слева, когда подымаешься к Пропилеям). Так вот! Спрашивается - может ли книга, независимо от ее содержания, производить подобное же впечатление. Разве в этой точности соединения элементов, в их необычности, в шлифовке поверхности, в гармонии целого - нет подлинного совершенства, некой божественной силы, некоего вечного начала? (Я говорю, как платоник.) 4 Так же как есть некая непреложная связь между точностью и музыкальностью слова. Почему стихотворение удается создать лишь тогда, когда сжимаешь мысль до предела? Значит, мыслями и образами управляет закон чисел, и то, что кажется внешним,- на самом деле и есть внутренняя суть. Если бы я долго стал рассуждать в этом духе, я окончательно бы запутался, потому что, с другой стороны, Искусство должно быть непосредственным. А вернее, оно таково, каким его удалось создать: мы не свободны. Каждый следует своим путем вопреки собственной воле. Словом, у вашего Ротозея не осталось в башке ни одной твердой мысли.

Но как трудно понимать друг друга! Вот два человека, которых я очень люблю PI считаю настоящими художниками,- Тургенев и Золя. А между тем они совершенно равнодушны к прозе Шатобриана, и тем более Теофиля Готье. Фразы, которые приводят меня в восторг, им кажутся пустыми. Кто же ошибается? И как понравр!ться публике, когда самые тебе близкие так далеки? Все это меня бесконечно огорчает. Не смейтесь.

734. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. ПАРИЖ, 20 АПРЕЛЯ 1876.

Моя "История простой души" подвигается очень медленно, написал страниц десять, не больше.

...А знаете, что мне хочется написать после этого? Историю Иоанна Крестителя '. Мне не дает покоя подлая

трусость Ирода перед Иродиадой. Это еще только смутный замысел, но у меня очень большое желание в этом покопаться. Если я за него возьмусь, в итоге получилось бы три повести и осенью их можно было бы выпустить отдельной книжкой, довольно своеобразной.

Но когда же я вернусь к своим двум чудакам? 2 ...В области литературы, если таковая еще существует,- мертвый штиль!

735. И. С. ТУРГЕНЕВУ. ПАРИЖ, 2 МАЯ 1876.

О, я не ломаюсь! Меня упрашивать нечего: я согласен. Итак, в пятницу между шестью и половиной седьмого буду ждать моего дорогого старика.

Почему вы не пришли в воскресенье? Наш зимний сезон заканчивается ', надо бы видеться чаще, чем мы это делаем.

В Салоне выставлено несколько восхваляемых картин, которые приводят меня в отчаяние 2. О них - поговорим.

Я думаю, что Иоаканама (другими словами, Иоанна Крестителя) я напишу. Но прежде надо разделаться с моей старушкой , а я еще едва добрался до трети.

736. АНАТОЛЮ ФРАНСУ. ПАРИЖ, 10 МАЯ 1876.

Благодарю вас за "Коринфскую свадьбу" '. Она чрезвычайно мне нравится. Это как бы Андре Шенье, только обновленный, в современном вкусе. И это очень ваше. Я поражаюсь, как удалось вам так по-своему повернуть тему, на которой оставил свой отпечаток великий Гете .

Хотя стихи и не моя область, я уверен, что ваши - хороши. Среди них "Пиа" - настоящая жемчужина.

Я зашел бы к вам, будь я уверен, что застану вас дома.

737. ЭРНЕСТУ РЕНАНУ. ПАРИЖ, ОТ 19 ДО 26 МАЯ 1876.

Ночь на прошлую пятницу (19 мая 1876) станет знаменательной датой в моей жизни. Вашу книгу я получил в девять часов вечера и уже не отрывался от нее '. Позавчера и вчера у меня не было ни минуты свободной, не то я написал бы вам тотчас же, чтобы поблагодарить за безмерное удовольствие, которое вы мне доставили.

Я не припомню, чтобы мне приходилось читать что-либо подобное! В отличие от той дамы, которая уверяет, что при чтении ваших страниц у нее леденеет сердце, я испытывал наслаждение, словно принимал теплую душистую воздугг-ную ванну. Как это хорошо! Как прекрасно! И какая доброта! Может статься, вы задели католиков, а позитивисты нахмурили брови. Ну, а меня вы "вразумили"! И что у вас за язык! Он и высокий, и в то же время какой-то искристый. Несмотря на увлекательность ваших мыслей, многие страницы я перечитывал по нескольку раз подряд,. Неосуществимость чуда, необходимость жертвы (героя, великого человека), макиавеллизм Природы и будущее На уки - вот пункты, к которым никто еще не подходил так как вы, и которые отныне кажутся мне неоспоримыми. Спа сибо за то, что вы восстаете против "демократического равенства", которое представляется мне началом гибельным 2

Я знал ваше письмо к Бертело, но не знал его ответного послания 3, тоже, как мне кажется, произведения, исполненного высокого вкуса. Я не читал "Метафизику и ее будущее" (вероятно, это было напечатано в "Ревю де дё монд"?) 4. Вот это критика! Как все это в самую точку - об Эколь Нормаль и об официальной философии нашего времени!

Что мне сказать вам еще, дорогой Ренан? Я люблю вас за ваш большой ум, за великолепный стиль и благородное сердце. Вы оказали мне честь, назвав мое имя в начале вашей книги 5, и более чем когда-либо я горжусь вашей дружбой.

Теперь еще раз внимательно перечитаю эту прелестную и значительную книгу. И на днях приду к вам поговорить о ней.

738. М-ЛЬ ЛЕРУАЙЕ ДЕ ШАНТЕПИ. КРУАССЕ, 17 ИЮНЯ 1876.

Бедная г-жа Санд ' часто говорила мне о вас, вернее, мы не раз с ней о вас беседовали; она принимала в вас большое участие. Надо было знать ее так, как я, чтобы почувствовать, сколько женственного было в этом великом человеке, какой огромной нежностью был проникнут этот талант. Она останется гордостью Франции и ее непревзойденной славой.

739. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, 19 ИЮНЯ 1876.

Ну вот я и вернулся в этот старый дом, который покинул в прошлом году полумертвый от отчаяния '. Дела мои обстоят далеко не блестяще, но в общем терпимо. Я уже пришел в себя, и мне хочется писать. Надеюсь на сравнительно долгую полосу... спокойной жизни. А большего не надо требовать от богов. Пусть будет хоть так! И говоря по правде, дорогой мой старый друг, я наслаждаюсь тем, что снова у себя, дома, и, словно какой-нибудь мелкий буржуа, сижу себе на своих креслах, посреди своих книг, в своем кабинете с видом на свой сад. Сияет солнце, птицы воркуют, как влюбленные, лодки бесшумно скользят по речной глади, и повесть моя подвигается! Закончу ее, вероятно, месяца через два.

"История простой души" - это бесхитростный рассказ об одной незаметной жизни, жизни бедной деревенской девушки, верующей, но не склонной к мистике, преданной без экзальтации, мягкой и нежной. Она поочередно отдает свою любовь мужчине, детям своей хозяйки, племяннику, старику, за которым ходит, и, наконец, своему попугаю. Когда попугай околевает, она заказывает из него чучело, а когда приходит ее смертный час, ей чудится, будто попугай - это святой дух. И это совсем не ирония, как вы, может быть, думаете, а, напротив, очень серьезно и очень грустно. Мне хочется растрогать, заставить плакать чувствительные души, у меня самого - такая душа 2. Увы! В прошлую субботу на похоронах Жорж Санд я разрыдался, целуя маленькую Аврору, и потом снова - увидев гроб моего старого друга.

...Читали ли вы "Философские диалоги" Ренана? 3 По-моему, это очень благородно и прекрасно. Знакомы ли вам "Цветочки святого Франциска"? 4 Спрашиваю потому, что погрузился ныне в сие поучительное чтение, и по этому поводу начинаю уже думать, что если и дальше так пойдет, я, пожалуй, уготовлю себе место среди просвещенных умов церкви. Стану одним из столпов ее. После святого Антония - святой Юлиан, засим святой Иоанн Креститель, я просто не вылезаю из святых. С последним-то уж постараюсь, чтобы он не получился "назидательным". История Иродиады так, как я ее понимаю, не имеет никакого отношения к религии. Меня в этой истории прельщает Ирод, его положение правителя (ведь он был настоящим префектом) и хищный образ неукротимой, коварной Иродиады, помеси Клеопатры и Ментенон. Здесь над всем господствует раса 5. Впрочем, сами увидите.

Расскажите мне о себе. Пишите мне длинные-предлинные письма.

740. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУ4ССЕ, 25 ИЮНЯ 1876.

Смерть бедной матушки Санд повергла меня в безграничное горе. Я ревел на ее похоронах, как теленок, и дважды - в первый раз, целуя ее внучку Аврору (глаза девочки в эту минуту были так похожи на ее глаза, что казалось, она воскресла), а во второй, когда мимо меня пронесли гроб. Хорошенькие дела там происходили: дабы не оскорблять "общественного мнения" - это вечное, отвратительное "Что скажут люди",- ее отнесли в церковь. Я подробно расскажу вам об этой низости '.

...У вас есть все основания скорбеть о нашем друге - ведь она очень вас любила и, говоря о вас, всегда называла "добрым Тургеневым". Но почему вы ее жалеете? У нее было все, и она навсегда останется очень значительной фигурой.

Добрые поселяне горько плакали у ее могилы. На этом маленьком деревенском кладбище ноги увязали в грязи по щиколотку. Шел дождь. Похороны ее походили на главу какого-нибудь из ее романов.

Через два дня я вернулся в свое Круассе, где чувствую себя на редкость хорошо! Как-то совсем по-новому наслаждаюсь зеленью, деревьями и тишиной. Опять начал обливания холодной водой (жесточайшая гидротерапия!) и работаю как одержимый.

Моя "История простой души" будет, по всей вероятности, завершена к концу августа. После чего возьмусь за "Иродиаду". Но до чего же это трудно! Черт знает до чего трудно! Чем дальше я продвигаюсь, тем больше это ощущаю. Мне кажется, французская проза способна достигнуть такой степени красоты, какой мы пока даже представить себе не можем. Вы не находите, что наши друзья слишком мало думают о Красоте? 2 А ведь нет в мире ничего более важного.

Ну, а как вы? Работаете? А как "Святой Юлиан"? Подвигается? То, что я сейчас скажу,- ужасно глупо, но мне очень хочется увидеть его напечатанным по-русски! 3 Не говоря уже о том, что перевод, сделанный вами, "польстит гордыне сердца моего" - единственное, в чем я похож на Агамемнона 4.

Вы уехали из Парижа, еще не прочитав новой киши Ренана °. По-моему, она очаровательна, именно очаровательна. Согласны со мной? Впрочем, вот уже две недели, как я представления не имею о том, что творится в мире, потому что ни разу не прочел ни одной газеты. Фромантен прислал мне свою книгу о "старых мастерах" 6. Я очень плохо знаю голландскую живопись, поэтому книга эта не представляет для меня того интереса, какой несомненно она вызовет у вас. Написано с талантом, но слишком уж длинно, слишком! Мне кажется, огромное влияние на этого самого Фромантена оказал Тэн. Да, чуть не забыл - поэт Малларме (автор "Фавна") преподнес мне книгу, которую он издает: "Ватек", восточную повесть, написанную в конце прошлого века по-французски каким-то англичанином 7. Забавно.

Как подумаю, что этот листок бумаги попадет к вам в ваш дом, который я никогда не увижу, меня начинают одолевать всякие мечты (и желания). И мне грустно, что я не могу ясно представить себе обстановку, в которой вы сейчас живете 8.

741. ДОКТОРУ ПЕННЕТЬЕ. КРУАССЕ, ИЮЛЬ 1876.

Будете ли вы в Руане в следующую субботу после полудня, часа в три или четыре? И где вас найти?

Мне бы нужно посмотреть попугаев, получить о них как можно более подробные сведения и ознакомиться с их болезнями и повадками '.

742. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 14 ИЮЛЯ 1876.

У меня осталось очень смутное воспоминание о Шино-не '. Судя по тому, что ты говоришь о нем,- это чудесный край. Ты хорошо сделала, вступившись за великого шейха, вот уже триста лет являющегося патриархом французской литературы, этого несравненного чудака, чье имя - Рабле. Ох, уж эти мне буржуа и их жены в том числе!

...Ради полутора страниц я исписал и перечеркнул целых двенадцать! Г-н Бюффон доходил до четырнадцати! 2

Еще месяц подобных упражнений, а потом я то же самое проделаю с "Иродиадой".

743. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. 19 ИЮЛЯ 1876

Сообщите мне о себе, не забывайте вашего старика, который работает неслыханно много! Каждый день встречаю восход солнца, никого не принимаю, не читаю газет.

Понятия не имею о том, что творится на белом свете, и горланю в тиши своего кабинета как бесноватый.

К концу августа завершу своего "Попугая" ', потом возьмусь за "Иродиаду".

Не заражайтесь моим немногословием, иначе говоря, напишите-ка мне настоящее послание.

744. ЭЖЕНУ ФРОМАНТЕНУ. КРУАССЕ, 19 ИЮЛЯ 1876.

Хорошо, что вы прислали мне вашу книгу ', ибо читал я ее с огромным удовольствием. Если бы вы могли увидеть мой экземпляр с многочисленными карандашными пометками на полях, то убедились бы, что ваше сочинение для меня - серьезный труд. До чего же это интересно! И как редко встречаешь критика, пишущего о том, что он действительно знает! Я не смею ни судить о ваших соображениях по части живописи, ни, само собой, их оспаривать, потому что, во-первых, в этой области я не специалист, а во-вторых, не видел картин, о которых вы пишете. Поэтому ограничусь тем, что в пределах моей компетенции, то есть литературной стороной книги, которая кажется мне очень значительной. Упрекнуть вас могу, пожалуй, только в одном - в некоторых длиннотах. Книга ваша выиграла бы в выразительности, если бы вы убрали кое-какие повторения, ибо литература - это искусство отбора. Две фигуры выделяются на фоне целого - Рубенс и Рембрандт. Первого вы заставляете полюбить; второй погружает в мечты. Впервые встречаю я такие фразы, как: "На ярко-белом фоне тело Христа выпукло обрисовывается тонкими гибкими линиями и определено своим собственным рельефом, без какого-либо подчеркивания оттенков, а лишь с помощью еле заметных изменений интенсивности тона". Это великолепно по точности и глубине! Отрывок на страницах 189-191 следовало бы начертать на стенах в назидание всем, кто чувствует себя художником 2. Нужно обладать известной подготовкой, чтобы понять то, что вы говорите о несущественности сюжета... 3 Нет ничего справедливее. Но это та истина, которую весьма нелегко будет вколотить в обывательские, утилитарные мозги наших современников. Какой вы знаток в эстетике! "Можно убедиться в том, что... и в малом явлении действуют великие законы" и далее. "Индивидуализм метода есть не что иное, как усилие отдельной личности с помощью воображения найти то, чему ее не научили; за так называемой оригинальностью современных методом кроются неизлечимые недуги". Классические изречения! Только художник, наделенный еще и талантом писателя, мог так сказать о светотени: "Это форма таинственная по преимуществу..." А что до вашего описания картин, то их просто видишь!

Словом, дорогой друг, вы создали книгу, которая меня очаровала, и так как я имею дерзость полагать, что в этом кое-что смыслю, я уверен, что она хороша. Спасибо за подарок.

745. ЛЕОНИ БРЕНН. КРУАССЕ, 28 ИЮЛЯ 1876.

Знаете, кого я вижу перед собой на столе вот уже три недели? Чучело попугая. Оно стоит на посту. Это зрелище начинает мне даже надоедать, но я его оставляю, чтобы наполнять свой мозг "идеей попугая". Ибо в данный момент пишу о любви старой девы и попугая.

746. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 17 АВГУСТА 1876.

Теперь, когда я покончил с "Фелисите" ', надвигается "Иродиада", и я вижу (так же отчетливо, как вижу Сену, сверкающую на солнце) гладь Мертвого моря, Ирода и его жену на балконе, откуда видны золоченые черепицы храма. Хочется поскорее за это приняться и всю осень бешено работать. Поэтому я и собираюсь начать свой зимний сезон как можно позднее.

747. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 17 АВГУСТА 1876.

Ну вот, и я тоже кончил!!! ' А теперь переписываю, это уже не такой тяжелый труд, так как вещь короткая.

Итак, мой добрый старый друг, необходимо, чтобы вы как можно скорее приехали и это послушали; и если повесть вам понравится, мне было бы приятно, чтобы и она тоже появилась в русском журнале - это принесло бы хоть немного денег 2. (Лучше или хуже ее переведут - это несущественно!) Словом, обо всем этом поговорим, и не позже чем через неделю, хорошо? Жду вашего приезда, как жаждущая земля. Ну и жара! Черт ее возьми!

Думаю, что нам очень многое надо друг другу сказать.

Через два или три дня жду от вас записочки со словами: куда тогда-то".

748. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 24 АВГУСТА 1876.

Но я не могу допустить, дорогой друг, чтобы вы стали* отныне моим присяжным переводчиком '. Один раз - это было для меня честью; но повторение меня бы огорчило. В России хватает людей, которые как-то могут меня перевести, хотя бы те. что переводили корреспонденции Золя 2. Об этом мы еще поговорим.

749. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 27 СЕНТЯБРЯ 1876.

Никаких новостей со времени вашего отъезда '. Моя племянница все еще прикована к постели. Идет дождь, и я только что кончил свои выписки из Иосифа Флавия, который был изрядным буржуа. Вот вам!

Повесть об Иродиаде внушает мне ужас. План ее немного проясняется, но еще совсем немного.

...Не мучайте себя переводом "Простой души". Найдите кого-нибудь, кто бы это сделал, мне совестно, чтобы вы брали это на себя (хотя втайне очень этим польщен).

Когда же вы теперь вернетесь? Когда мы снова увидимся? Будьте веселы и вспоминайте меня иногда.

750. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, 27 СЕНТЯБРЯ 1876.

По мере того как приближается минута браться за перо, эта история Иродиады вызывает во мне прямо-таки библейский ужас. Боюсь, как бы мне не повторить то. что было уже использовано в "Саламбо", ведь мои герои принадлежат к той же расе и это приблизительно та же среда '. Все же надеюсь, что сей упрек, который не преминут мне сделать, окажется несправедливым. После чего вновь возьмусь за своих чудаков.

751. ПРИНЦЕССЕ МАТИЛЬДЕ. КРУАССЕ, 4 ОКТЯБРЯ 1876.

Я случайно прочитал отрывок из "Западни", появившийся в "Репюблик де леттр" ', и совершенно с вами согласен. Это невозможно низменно. Я не считаю основным условием искусства следование правде жизни. Главное - это стремиться к красоте и. если можешь, достигнуть ее. Раз обе мои повестушки 2 вам понравились, я теперь обдумываю третью, которой желаю такого же успеха. Чтобы успеть больше сделать, я останусь здесь до поздней зимы, должно быть, до нового года. А значит, очень долго не увяжу вас, увы!

752. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, 25 ОКТЯБРЯ 1876.

Спасибо вам за статью, дорогой друг '. Вы обошлись со мной с сыновней нежностью. Моя племянница в восторге от вашего очерка. Она считает, что это лучшее, что было написано о ее дядюшке. Я тоже так думаю, но не смею в этом сознаться. Только вот насчет Талмуда - это слишком . Не так я в нем силен!

Нужно ли мне поблагодарить Катюля 3 за то, что он это напечатал? Как по-вашему?

Через недельку (наконец-то) берусь за свою "Иродиа-ду". С подготовительными заметками покончено, и теперь я разбираюсь в плане. Самое трудное при этом - постараться, насколько возможно, обойтись без необходимых разъяснений.

...Я просил Рауля-Дюваля испытать вас - то есть заказать вам два или три отзыва о книгах 4. Он согласился.

753. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 28 ОКТЯБРЯ 1876.

А я же начал скучать по вас, дорогой мой старина, и боялся, не заболели ли вы.

Ну, а я живу себе помаленьку. Если не считать суток, проведенных в Водрейле у г-на Рауля-Дюваля в конце прошлой недели, я после вашего отъезда ' безвыездно сидел здесь. Мои заметки для "Иродиады" закончены, и теперь я корплю над ее планом, потому что небольшая повесть, с которой -я связался, особенно трудна тем, что требует многочисленных разъяснений, необходимых для французского читателя. Добиться ясности и живости, имея дело с таким сложным материалом, фантастически трудно. Но не будь трудностей, разве это могло бы увлечь?

Читаете ли вы театральные обозрения милейшего Золя? Рекомендую вам, как вещь весьма любопытную, последнее, от прошлого воскресенья 2. По-видимому, он мнит себя теор'етиком, и это начинает меня раздражать.

А что до писательского успеха, то, я думаю, своей "Западней" 3 он испортит себе репутацию. Публика, которая благоволила к нему, теперь от него отхлынет и больше к нему не возвратится. Вот куда приводят предвзятые теории и яростное следование системам. Пусть проходимцы говорят на своем языке, сделайте милость, но зачем перенимать этот язык автору? А он считает это своей силой и не замечает, что, щеголяя этим, ослабляет впечатление, которое хочет произвести.

Чтобы работа пошла быстрее, я хочу оставаться в Кру-ассе как можно дольше, до самого нового года, а может быть, и до конца января. Таким образом я, пожалуй, смогу завершить все к концу февраля. Ведь если я собираюсь выпустить том в начале мая, нужно, прежде всего, чтобы как можно скорее я закончил "Иродиаду",- тогда перевод сможет появиться у вас в апреле. А что слышно с переводом "Простой души"? А как "Святой Антоний"? 4 Когда я его увижу?

Моя племянница выздоровела и просит меня передать вам сердечный привет от нее и ее мужа.

Юный Ги де Мопассан напечатал в "Репюблик де леттр" очерк обо мне, который вогнал меня в краску. Настоящая статья восторженного приверженца, но в конце есть очень милая строчка о нас с вами 5.

754. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, 31 ОКТЯБРЯ 1876.

Никто еще не занимался историей современной критики. Это благодарнейшая область. Взять, например, Планша, Жанена, Тео и т. д.- одних лишь покойников,- дать анализ их идей, поэтики, или же хорошенько разобраться в том, что такое "искусство для искусства" ', или в вопросе о феерии. Нет ни одного исследования - даже попытки такой не было сделано - об огромном литературном наследии Жорж Санд. Можно бы сделать великолепное сопоставление ее творчества с творчеством Дюма - сравнить роман приключений с романом идей.

Словом, милый мой, если вас напечатают в "Насьон" 2, я хочу, чтобы дебютировали вы чем-то таким, что сразу бы бросилось в глаза.

Может быть, для почина что-нибудь "умопомрачительное" - в общем, придумайте.

755. ЭДГАРУ РАУЛЮ-ДЮВАЛЮ, КРУАССЕ, 1 НОЯБРЯ 1876.

Как мы договорились, я представляю вам своего друга Ги де Мопассана, о котором к тому же уже говорил вам г. Лапьер.

Посмотрите, не сможете ли вы устроить его в свою газету в качестве литературного критика (для отчетов о книгах и спектаклях).

В настоящее время это место в прессе абсолютно никем не занято. В этой области предстоит сделать очень многое.

Человек, которого я вам рекомендую, безусловно поэт, и я полагаю, что его ждет большое литературное будущее.

Попробуйте его использовать. Буду вам очень признателен. И заранее спасибо!

756. ПРИНЦЕССЕ МАТИЛЬДЕ. 23 НОЯБРЯ 1876.

Мне тем более жаль Гонкура, переживающего финансовые затруднения, что я хорошо знаком с ними по собственному опыту. Для людей нашего склада материальные заботы - это пытка. Наступит время, когда все волей-неволей станут "деловыми" людьми. (Но меня в то время, слава богу, уже не будет в живых!) Тем хуже для наших потомков. Поколения, которые идут за нами, будут отвратительно грубы.

757. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КОНЕЦ НОЯБРЯ 1876.

Чтобы серьезно говорить с вами о вашей статье, посвященной Бальзаку, мне надо бы прочесть книгу '.

Статья показалась мне слишком краткой, имея в виду ее тему. В ней, пожалуй, следовало бы отметить еще другие стороны, не рассматривая все лишь под углом нежных чувств (если только углы бывают нежными, уж простите эту метафору) 2.

Что касается стиля, то в нем нельзя изменить ни одной запятой. И вы верны принципам 3.

Этот великий человек не был ни поэтом, ни писателем, что не мешало ему быть великим. Я восхищаюсь им теперь куда меньше, чем когда-то, поскольку чем дальше, тем больше жажду совершенства. Но, может быть, я не прав.

758. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 9 ДЕКАБРЯ 1876.

У меня нет никакой потребности в развлечениях, я превосходно чувствую себя в моем убогом Круассе и люблю его все больше и больше. Здесь так спокойно! У меня сейчас одна только потребность - спокойствие (в этой фразе есть некоторое преувеличение, ибо я испытываю и другие потребности: я хочу лишь сказать, что эта потреб ность - постоянная). И спокойствие сводится для меня к двум вещам: во-первых, чтобы меня не раздражали и. во-вторых, чтобы мой мозг не был занят мыслями, не имеющими отношения к пресвятой литературе.

Так вот, первую часть "Иродиады" я закончил. Я ее даже переписал и сегодня же вечером принимаюсь за вторую.

...Ты пишешь, что Бальзак был, должно быть, похож на меня. Я в этом не сомневался. Тео не раз утверждал, что, когда я говорю, ему кажется, будто он слышит Бальзака, и что мы были бы с ним друзьями. Сколько раз в своей жизни был оклеветан этот несчастный великий человек! Его обвиняли в безнравственности, в подлости и т. д. Как будто наблюдатель мог быть злым! Первое условие для умения видеть - это иметь добрые глаза. А вот если они замутнены страстями, то есть каким-нибудь личным интересом,- суть вещей от вас ускользает. Доброе сердце таит в себе такой кладезь ума!

...А я совсем ничего не читаю, кроме как - после обеда - Лабрюйера или Монтеня, дабы подкрепить себя классиками... Только что. завтракая вместе с Да-чего-тут-говорить ', я думал вот о чем: ведь этот крестьянин гораздо менее глуп, чем три четверти тех буржуа, что всегда обо всем судят согласно газете и, подобно флюгерам, поворачиваются каждое утро в зависимости от того, что гам скажут. Вот что еще держит меня: моя Ненависть к Буржуа. Хоть и не вижу их, а все равно! Как вспомню, так меня всего передергивает.

759. ЭРНЕСТУ РЕНАНУ. КРУАССЕ, 13 ДЕКАБРЯ 1876.

Не могу удержаться, чтобы не поблагодарить вас за тот восторг, в который повергла меня ваша "Молитва на Акрополе" '. Какой стиль! Какое благородство формы и мысли! Какая вещь!

Не знаю, найдется ли в нашей литературе страница более совершенной французской прозы. Я без конца сам себе читаю ее вслух: ваши периоды разворачиваются, подобно процессии на Панафинейских празднествах 2 и звучат как певучие цитры. Это великолепно!

Уверен, что буржуа обоего пола ничего этого не поймут. Ну и пусть их! А вот я - я понимаю, восхищаюсь и люблю вас.

760. И. С. ТУРГЕНЕВУ. 14 ДЕКАБРЯ 1876

Я уже не знал, что и думать о вашем молчании, дорогой мой старик, и просил племянницу (она сейчас в Париже) зайти к вам и узнать, жив ли еще мой Тургенев?

Чувствую, что вы ослабели и грустны. Отчего? Денежные затруднения? Ну, а как же я? И при этом я работаю не только не меньше, а, напротив, даже больше, чем когда-либо. Если удастся продолжать в таком же духе, "Иродиа-да" будет готова к концу февраля. К новому году надеюсь дойти до половины. Что из этого выйдет? Не знаю. Во всяком случае, мне представляется это как нечто, что можно будет оглушительно горланить - ведь одно это здесь и важно: Горлодерство, Пафос, Гипербола. Будем неистовы!

Я, как и вы, прочитал несколько выпусков "Западни" '. Они мне не понравились. Золя становится смешной жеманницей навыворот. Ему кажется, будто есть крепкие слова, подобно тому, как Като и Мадлон полагали, будто есть слова благородные 2. Его вводит в заблуждение Система. Его принципы суживают и обедняют ум художника. Почитайте-ка еженедельные обозрения Золя, и вы увидите: он воображает, будто открыл "Натурализм"! 3 А что касается поэзии и стиля, этих двух постоянных элементов искусства, о них он не говорит никогда. Спросите также нашего друга Гонкура. Если он будет откровенен, то признается вам, что до Бальзака французской литературы не существовало. Вот куда приводят излишние умствования и боязнь впасть в шаблон.

Читали ли в декабрьском номере журнала Бюлоза вещь Ренана, которая кажется мне несравненной по оригинальности и нравственной высоте? 4 И в том же номере болтовня гражданина Монтегю, где он, начисто отрицая мои книги (слова не сказав о "Саламбо" ), сравнивает меня с Мольером и Сервантесом 5. Я не отличаюсь особой скромностью, но даже наедине с собой, "в тиши своего кабинета", покраснел от стыда. Нельзя же, в самом деле, быть таким идиотом.

А впрочем, я не вижу ни одной газеты и только в прошлое воскресенье случайно узнал о смене министерства , на что мне кстати просто начхать, а что до войны, то я хочу, во-первых, полного поражения Турции, а во-вторых, чтобы рикошетом не попало и нам, французам 7. Отказ Пруссии участвовать в Выставке кажется жалкой выходкой . Мелко! Очень мелко!

А теперь, мой милый, отвечайте мне начистоту. Могут ли мои три повести появиться по-русски в апреле будущего года ("Иродиада" может быть закончена в феврале)? Если да, то я выпустил бы их отдельной книжкой в начале мая 9. Крайнее безденежье, в котором я сейчас нахожусь, вынуждает меня весьма на это надеяться. А иначе все придется отложить до зимы, что было бы мне крайне досадно.

...Ну, стряхните же с себя лень! Напишите мне. Я человек добродетельный и заслуживаю внимания.

761. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 24 ДЕКАБРЯ 1876.

Уф! - целых десять часов подряд не вставал из-за стола. И вот теперь, чтобы проветриться, отправляюсь к полночной мессе в монастырь святой Варвары, к монахиням '. Видите, дорогой мой, до чего я романтичен.

Настоящим письмом (стиль коммерческой переписки!) хочу лишь поблагодарить вас за переводы 2. Если бы я в самом деле мог выпустить к весне этот том, после того как напечатаю его отдельными фельетонами, во-первых, в России, во-вторых, в парижских газетах,- это очень бы меня выручило.

Если вы уедете только в конце февраля 3, у меня будет уже все готово или почти готово. Во всяком случае, остается ведь еще время до 13 мая, поскольку я имею право - не так ли? - сразу же после опубликования печататься и в других местах по собственному усмотрению! А не успею - придется ждать до зимы.

762. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, 25 ДЕКАБРЯ 1876.

А я работаю непомерно много, хотя и написал мало страниц. И все же надеюсь, что в последних числах февраля я кончу. Вы увидите меня в начале того же месяца. Получается не очень "натуралистично", но оно здорово "горланится" - это высшее достоинство '.

Как можно увлекаться такими ничего не значащими словами, как "натурализм"? Чем это лучше "реализма" бедняги Шанфлери, который является такой же нелепостью, а вернее, той же самой нелепостью? 2 Анри Монье не более правдив, чем Расин.

Ну, до свидания! Хорошей вам работы и доброго настроения в 1877 году.

763. ГЕРТРУДЕ ТЕННАН. КРУАССЕ, 25 ДЕКАБРЯ 1876.

Вы нравы, говоря (по поводу вашего сына), что рассудительные люди склонны к безумствам. Самые сумасбродные поступки обычно совершаются людьми рассудительными или теми, кто такими считаются. Вот почему, должно быть, ни один актер не попадает в тюрьму... Их ремесло - предохранительный клапан, через который изливается их безрассудство; этой потребностью в безрассудстве в большей или меньшей мере наделены мы все. Вот эстетический закон (я, как видите, все свожу к своему ремеслу), вот то правило, говорю я, которому необходимо следовать художнику: будьте в жизни благоразумны и заурядны, как буржуа, дабы в своих творениях быть сильным и оригинальным.

764. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 31 ДЕКАБРЯ 1876.

Я прочитал "Письма" Бальзака '. Ну что ж, для меня это поучительное чтение. Вот бедняга! Что за жизнь! Как он страдал и как работал! Какой пример! Не смеешь больше жаловаться, когда вспоминаешь все мучения, через которые он прошел,- и невольно любишь его. Но как он озабочен денежными делами! И как мало тревожится об Искусстве! Ни разу он об этом не пишет! Он стремился к Славе, но не к Прекрасному. К тому же какая ограниченность! Легитимист, католик, одновременно мечтающий и о звании депутата, и о Французской академии! И при этом невежественный как пень и провинциальных! до мозга костей: роскошь ошеломляет его. Самые бурные литературные восторги вызывает у него Вальтер Скотт 2.

Я предпочитаю "Письма" Вольтера. Насколько неизмеримо шире его кругозор! 3

765. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 12 ЯНВАРЯ 1877.

Вторую часть закончу дня через три или четыре: значит, к 3 февраля будет уже подробный, развернутый план последней части, а может быть, и сама она будет уже наполовину написана! ' Правда, работаю я безостановочно, и за столом и в постели, потому что почти совсем перестал спать.

...Убежден, что существенной причиной такого умственного возбуждения является тишина, в которой я здесь живу. Чтобы воображение было свободным, ничто не должно мешать извне.

...Меня удивляет, как это ты не оценила величия и правдивости "Молитвы к Минерве" ! 2 Она словно обобщает духовную сущность человека XIX века. Что до остальной части статьи - это неплохо, но и только, и потом, этим воспоминаниям не хватает жизни - этих людей не видишь. Твое замечание по поводу святого Павла неверно, ибо Ренан никогда не говорит ничего, что не было бы подтверждено историческими данными.

766. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 16 ЯНВАРЯ 1877.

Как ваша подагра? Племянница написала мне, что вы показались ей мрачным. Не из-за денежных ли ваших дел? Гонкур сообщает, что у него они очень плохи. Мои тоже не слишком хорошо складываются.

Хотел бы я знать, возможно ли будет когда-нибудь жить, не думая о деньгах, не будучи при этом банкиром, ничего не продавая и не покупая. Хорошенькая перспектива у человечества: все сплошь лавочники! Греки не создали бы того, что они создали, без рудников Давриона , которые давали им возможность не заниматься делами. До чего же надо по-философски ко всему относиться, чтобы выносить эту жизнь, друг мой!

Знаю, что пьеса Катюля репетируется в театре "Амби-гю" 2. Если вы его увидите, передайте, что я собираюсь быть на премьере.

Что говорят о "Западне", появившейся вчера? Я написал Золя, чтобы он мне ее не присылал. Это бы отвлекло меня. Но я горю желанием ее прочесть.

767. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, 17 ЯНВАРЯ 1877.

Мне очень понравилась ваша статья о французской поэзии '.Мне бы только хотелось, чтобы вы больше отдали должное Ронсару. Я скажу вам, в чем, по-моему, вы недостаточно его оценили. Но еще раз повторяю - я очень доволен вами.

768. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 24 ЯНВАРЯ 1877.

Вы не сказали мне, сколько времени собираетесь пробыть в России. Мысль о том, что придется расстаться сразу после того, как мы увидимся, заранее отравляет мне зиму . Досадно.

Нынче утром получил письмо от племянницы, она спрашивает, кого я хочу видеть на воскресном обеде 4 февраля. Я тотчас же ответил: Тургенева.

А я закончу "Иродиаду" раньше 15 будущего месяца!!! 2 Быть может, даже через неделю. Но выдохся я совершенно.

769. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 26 ЯНВАРЯ 1877.

Не могу удержаться, чтобы не сказать вам, что ваша "безделица" - сущий шедевр\ ' Уж я-то в этом знаю толк, черт возьми!

Если это свидетельство упадка, как считают ваши соотечественники 2,- продолжайте "упадать" и дальше.

Как это своеобразно и хорошо построено! Ни одного лишнего слова! Какая подспудная сила! Вот это перо мастера! Я просто в восторге. Совершенно серьезно, без всякой лести, по-моему, это первоклассно!

770. ЖОРЖУ ШАРПАНТЬЕ. КРУАССЕ, 1 ФЕВРАЛЯ 1877.

Господин Гюстав Флобер имеет честь сообщить вам, что

Его Салоны ' будут открыты начиная с будущего воскресенья,

4-го февраля 1877

Он надеется на ваше посещение.
Дамы и дети допускаются.
771. ЛЕОНИ БРЕНН. ПАРИЖ, 15 ФЕВРАЛЯ 1877.

Ну, а ваш Поликарп еще только вчера ночью кончил переписывать свою третью повесть, и нынче же вечером великий Тургенев должен был взяться за ее перевод '. На будущей неделе я заставлю "скрипеть печатный станок" - впрочем, теперь они уже не скрипят. А 16 апреля моя книжечка озарит собой мир 2. Прежде чем появиться отдельной книгой, мои три повестушки будут напечатаны фельетонами в трех "повременных изданиях" 3.

Этой зимой ваш друг работал так, что и сам этому удивляется! За последнюю неделю я спал в целом не больше десяти часов (буквально так!). Поддерживал я себя только кофе и холодной водой. Словом, я был во власти какого-то пугающего умственного возбуждения. Еще немного, и бедняга лопнул бы как хлопушка. Пора было ему уняться.

...Прелестный штришок к портрету одного из тех, кто печатается у Шарпантье: достопочтенный Александр Дюма отказался войти в комиссию по сооружению памятника Жорж Санд, потому-де, что г-жа Санд, "эта бабенка", не отписала ему в своем завещании картину Делакруа, на которую он зарился. Таков был его ответ г-ну Плошю, возглавляющему означенную комиссию, который на днях сам передал мне этот разговор.

Подобные анекдоты отрезвляют и раскрывают глаза на великих людей. Какой ум! Какое сердце! Благородная натура художника!

...И думайте о вашем старом Поликарпе, который любит вас, несмотря на Литературу. Бедные мы труженики! Почему отказано нам в том, что так легко дается любому буржуа? У них, видите ли, есть сердце, ну, а у нашего брата - да что вы, никогда в жизни! Что касается меня, то повторяю это вам снова и снова - я - непонятая душа, последняя из гризеток, последний представитель вымершей породы трубадуров! 4 Но ведь вы же не хотите мне верить!

772. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. ПАРИЖ, 15 ФЕВРАЛЯ 1877.

Вчера в 3 часа ночи я кончил переписывать "Иродиа-ду". Еще с одним разделался! Моя книга сможет появиться 16 апреля. Она будет небольшой, но, кажется мне, забавной.

...Что мне вам сказать? Когда я немного приду в себя, я снова возьмусь за двух своих чудаков, о которых много размышлял этой зимой и которых я вижу теперь как-то более живо и менее умозрительно. У меня также возник замысел еще двух книг, которые рассчитываю написать, если, бог даст, буду жив '.

773. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. ПАРИЖ, ФЕВРАЛЬ 1877.

Моя племянница относится к "Западне" ' еще более неприязненно, чем вы, с отвращением, которое сродни ярости, и из-за этого она совершенно несправедлива. Было

бы жаль, если бы выходило много книг, подобных этой; но в ней есть великолепные куски, местами она написана с брльшой силой и неоспоримой правдивостью. Роман слишком растянут и однообразен, и все же Золя молодец, у него крепкая хватка, вы увидите, какой его ждет успех.

774. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. ПАРИЖ, 3 МАРТА 1877.

Сегодня вечером я наконец снова кладу на стол папки с моим большим романом, работу над которым я прервал, и попытаюсь опять взяться за дело!

...Я уже устал от споров, вернее, от болтовни вокруг романа Золя. Какой успех! Вы слишком строги, дорогой друг! Нам с вами "Западня" не по душе, не по вкусу. Но надо уметь распознавать силу, в чем бы она ни проявлялась. А ее в этой книге поразительно много. Беда Золя в том, что у него система и он хочет создать школу. Его еженедельные обозрения в "Бьен пюблик" еженедельно меня возмущают '.

Вы представить себе не можете, какие потоки брани я изливаю на него каждое воскресенье. С ними нельзя сравнить все грубости Сент-Бева но отношению к Тэну 2, и это лишь свидетельствует о моем добром отношении к этому славному малому. Но ничего не помогает. Он упрям как мул! Ему не хватает двух вещей: во-первых, он не поэт, во-вторых, недостаточно начитан, точнее говоря, невежествен, как, впрочем, все нынешние писатели.

Я только что закончил оба тома папаши Гюго - этот сборник куда хуже предыдущего 3. Тем не менее попадаются недурные вещи, среди них наиболее новой показалось мне "Кладбище в Эйлау". Впрочем, я читал слишком бегло и еще не собрался с мыслями.

775. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. ПАРИЖ, 2 АПРЕЛЯ 1877.

Читали ли вы "Девку Элизу"? ' Между нами говоря, я нахожу этот роман совершенно неудавшимся. Это сухо и бледно. Рядом с ним "Западня" кажется шедевром; ибо есть все-таки в этих затянутых и грязных страницах подлинная сила и несомненный темперамент. После этих двух книг я. того и гляди, прослыву автором для пансионерок. Меня станут упрекать в излишней благопристойности и ставить мне в пример мои прежние произведения.

Позавчера я читал книгу, которую считаю очень сильной: "Новь" Тургенева . Вот это человек! Книга выйдет в свет через месяц.

Завтра я приглашен на гражданскую свадьбу г-жи Гюго с Локруа; конечно, пойду. Папаша Гюго все больше меня восхищает, и я, несмотря ни на что, обожаю этого грандиозного старца. Он без конца пристает ко мне с Французской академией. Ну уж нет. Поищите другого дурака!

Что сказать вам еще? Я запутался в сложных ходах моей второй главы, где речь идет о науках; снова делаю для нее выписки по физиологии и терапии, стараясь взглянуть на этот материал с комической точки зрения, а это не так-то просто. И затем надо еще сделать все это удобопонятным и наглядным. Мне кажется, никому еще не приходило в голову искать смешное в научных идеях. Возможно, я в этом совсем увязну. Но если только вылезу, сам шар земной недостоин будет носить меня на себе.

...Более чем когда-либо мне хочется написать "Битву при Фермопилах": еще одна моя мечта, которая идет вразрез с другими 3.

776. И. С. ТУРГЕНЕВУ. ПАРИЖ, 7 МАЯ 1877.

Почему бы вам не прийти в пятницу вечером к Шар-пантье? Мы почти все там будем. Это их последняя пятница.

Не забудьте, что в ближайшие дни вам предстоит обед с Ренаном и мною у г-жи де Турбе. Нужно повторить этот маленький "семейный праздник", не удавшийся из-за вашего отсутствия.

До завтра, увидимся часов в десять у Виктора Гюго.

777. ЛЕОНУ КЛАДЕЛЮ. 9 МАЯ 1877

Я начал читать вашу рукопись вчера в одиннадцать часов, а кончил нынче утром в девять! ' Дантю, как видно, сошел с ума, если боится ее печатать. Нет в ней ничего предосудительного ни с точки зрения политики, ни морали. То, что он вам сказал, не более как предлог. Что до Шар-пантье (которому я покажу вашу рукопись в пятницу - в этот день я у него обедаю), то уж ему я расхвалю вас до самых небес. И с чистой совестью, ничего не преувеличивая, не кривя душой - потому что считаю вашу книгу настоящей книгой. Это очень хорошо сделано, очень тщательно, очень сильно, а я в этом понимаю, мой дорогой друг!

778. И. С. ТУРГЕНЕВУ. ПАРИЖ, 10 МАЯ 1877.

Только что кончил "Новь" '. Да, вот это книга - она очищает мозги после всего прочитанного ранее. Она потрясла меня, хотя я великолепно улавливаю весь ее замысел. Какой вы художник! И какой знаток нравов, дорогой мой друг! Тем хуже для ваших соотечественников, если они не видят, что ваша книга - чудо. Я же в этом убежден, а я - знаю толк в этих вещах.

Так приходите же в субботу к четырем часам, перед своим обедом, чтобы мы могли поговорить об этом спокойно с глазу на глаз. Или вы предпочитаете, чтобы я пришел к вам? Мне не терпится вас обнять.

Кое-где я сделал пометки карандашом. Все это совершенные мелочи. Перевод показался мне приличным. Правда, я был так захвачен самой книгой.

Еще раз браво! Tibissimi ["Наитебейшему" (причудливая форма превосходной степени, образованная Флобером от латинского местоимения "ты" в дательном падеже].

Завтра утром буду читать сызнова. Ах, какие старички! Да и все остальное тоже.

779. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 6-7 ИЮНЯ 1877.

Думаю, что воздух Круассе будет тебе полезен и пора уже тебе для твоего здоровья подышать деревенским воздухом. Тут так спокойно! Здесь приходишь в себя! И потом здесь я работаю! "Бувар и Пекюше" созревают все больше и больше.

Вот уже два дня, как я работаю вовсю. Бывают минуты, когда эта книга меня самого подавляет грандиозным размахом. Только бы мне не ошибиться, только бы она вместо того, чтобы быть великолепной, не получилась глупой. И все же нет, не думаю. Что-то говорит мне, что я на верном пути! Но это либо безусловно так, либо совсем наоборот. И я все повторяю свои любимые слова: "О, мне ли не знать ее, смертную муку созидания!"

780. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУЛССЕ, 18 ИЮНЯ 1877.

О "Трех повестях" я уже и думать забыл, а "Бувар и Пекюше" подвигаются. Надеюсь в последних числах июля покончить с их медицинскими штудиями. И тогда какая тяжесть спадет с моих плеч!

Иногда я боюсь, как бы эта книга не получилась убого-смешной, словом, как бы не постиг ее провал... И я грызу себя, грызу!

781. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 20 ИЮНЯ 1877.

Усердно тружусь над "Буваром и Пекюше". Медицина пока еще только в набросках. Завтра принимаюсь за фразы. Это составит от четырнадцати до шестнадцати страниц; вполне достаточно. Ох, если только она не окажется убийственно скучной, какая это будет книга!

782. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 19 ИЮЛЯ 1877.

Как это мило, что вы сразу известили меня о своем возвращении, дорогой старик; ' но сейчас я хотел бы узнать побольше о вашей великой и замечательной особе. И прежде всего, как нога? Спала ли опухоль? Словом, кончился ли приступ?

Удалось ли вам сделать в России то, что вы собирались? Довольны ли вы тем, как уладились ваши денежные дела? А как с пресвятой литературой - что с ней?

Жду не дождусь времени, когда буду лить слезы умиления, лицезрел знаменитый домашний халат 2. Но уже заранее горячо благодарен вам за него; ничто не может доставить мне большего удовольствия, и я горю желанием в него облачиться.

С медициной покончено (я имею в виду "Бувара и Пекюше" ). В данное время подготовляю геологию и археологию окрестностей Фалеза. Когда работа эта будет завершена, я проделаю довольно длительное путешествие в Нижнюю Нормандию. Потом вернусь сюда и буду писать конец этой ужасной второй главы, которая меня, того и гляди, уморит. А когда она будет завершена (возможно, к новому году?), это будет еще только четверть книги! Надо было быть сумасшедшим, чтобы браться за такие вещи. К тому же она может оказаться просто бессмысленной. Во всяком случае, банальной она не будет.

Ничего не читаю, кроме того, что необходимо для моих теперешних изысканий. А вы?

Хотелось бы мне присутствовать на выборах, чтобы посмотреть на физиономии мак-магонистов 3. Ревнители порядка в провинции дошли до того, что запрещают благотворительные собрания, если только это не собрания церковные. О, Глупость человеческая!

783. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 27 ИЮЛЯ 1877.

Читаю в "Тан" "Набоба" '. Что вы о нем думаете? Мне показалось, что это несколько небрежно по стилю. Есть в нем что-то мальчишеское.

784. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. 3 АВГУСТА 1877.

И подумать только, что Пинар возмущался описаниями в "Госпоже Бовари"! ' Какая бездна - человеческая тупость! Знаете ли вы, что Трейяра, моего следователя, разбил паралич? Неужто же есть все-таки высшая справедливость? Впрочем, все процессы против печати, все препоны, которые ставятся мысли, поражают меня своей полнейшей бесполезностью. Опыт показывает, что никогда они ни к чему не приводили. Все равно - никак не утихомирятся. Глупость - свойство власти. Я бешено ненавижу этих тупиц, которые хотят растоптать музу своими сапогами; и вот мановением пера она дает им по роже и снова возносится к небесам. Но это преступление, состоящее в отрицании священного духа,- самое большое преступление, быть может, единственное из всех.

...Вы говорите о "Письмах" Бальзака 2. Я прочитал их, когда книга появилась, и она не привела меня в восторг. Как человек он в ней выигрывает, но не как художник. Он слишком много занимался своими денежными делами. Никогда не найдете вы здесь ни обобщающей мысли, ни каких-либо соображений, выходящих за пределы его житейских интересов. Сравните эти письма с письмами Вольтера или даже Дидро! Бальзака не интересует ни Искусство, ни религия, ни человечество, ни наука. Он озабочен собой, только собой, своими долгами, своей мебелью и своей типографией. Это не мешает ему быть очень достойным человеком. Какая горестная жизнь!

785. ЛЕОНИ БРЕНН. КРУАССЕ, 23 АВГУСТА 1877.

Меня особенно огорчает в вашем состоянии то, что вы становитесь подобно вашему святому Поликарпу существом слишком нервическим. О, как я сочувствую вам, дорогая моя бедняжка, что в вас открылась такая способность к страданию! Это все переизбыток цивилизации! - мы слишком утончены, слишком чувствительны, малейший удар сбивает нас с ног! Когда я размышляю о своей почтенной особе, я удивляюсь, как я еще жив! Сколько пришлось страдать и терзаться! Но, как говорится, "нутро" было здоровым. Две вещи поддерживают меня: любовь к Литературе и ненависть к Буржуа - для меня он понятие обобщенное и сосредоточивается теперь в том, что называют великой партией Общественного Порядка '. Один в тишине своего кабинета, я довожу себя до белого каленья, думая о Мак-Магоне, Фурту и Лизо. После пяти минут таких размышлений я дохожу до пароксизма ярости, и это меня облегчает. Потом успокаиваюсь. Не думайте, что я шучу, ни в коей мере. Ну почему я так возмущаюсь? Не могу объяснить. Наверное, потому, что чем больше живу, тем глубже ранит меня человеческая глупость. А я не знаю в истории ничего более бездарного, чем государственные мужи 16 мая 2. Их тупость доводит меня до головокружения.

...В последнее время я часто бывал в славном городе Руане, посещая музей и библиотеку. Каждый раз я возвращался оттуда в жутком состоянии, после того как лицезрел своих соотечественников. Столько физического уродства, прикрывающего столь ничтожную долю нравственных достоинств,- зрелище слишком прискорбное...

786. МОРИСУ САНДУ. СЕН-ГРАСЬЕН, 29 АВГУСТА 1877,

Вы пишете мне о вашей дорогой, знаменитой матушке. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь, не считая, разумеется, вас, вспоминал о ней чаще, чем я.

...Я начал писать "Простую душу" исключительно ради нее, только ради того, чтобы быть ей приятным. Она умерла, когда я дошел только до середины этой повести.

Такова участь всех наших желаний.

Жизнь моя по-прежнему безрадостна. Чтобы вынести ее гнет и забыться, я стараюсь работать как можно более яростно.

787. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. ПАРИЖ, 6 СЕНТЯБРЯ 1877.

Раз ты предаешься легкому чтению и даже дошла до того, что читаешь Феваля, рекомендую тебе "Любовные приключения Филиппа" Октава Фейе '. Прочти это, чтобы я мог потом вместе с тобой порычать! Вот уж "изысканная" книга! Все в ней есть, это "прелестно".

Мне досадно, что умер папаша Тьер. Боюсь, как бы большинство буржуа из страха перед Гамбеттой не стали голосовать за этого болвана маршала 2. Г-н префект Нижней Сены, наш божественный Лизо, запретил в Гавре лекцию о геологическом строении Земли! А еще хотят, чтобы я не возмущался!

...Г-жа Ренье просила меня в письме написать предисловие к ее роману, который будет печататься у Шар-пантье 3. Я отклоню эту честь. Если она рассердится, тем хуже. Такого рода публичная реклама воняет Дюма! 4 Благодарю покорно! Кажется, она меня достаточно знает и могла бы избавить себя от этого отказа.

...Опять ко мне пристают с Французской академией, теперь это исходит уже от Ожье. Но я не такой дурак и у меня есть "принципы".

788. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 17 СЕНТЯБРЯ 1877.

Всего несколько слов, дорогой друг, чтобы сообщить, что позавчера в субботу я заходил к вам. Послезавтра начинаю свои поездки для "Бувара и Пекюше", которые продлятся недели две. Надеюсь по возвращении найти от вас письмо.

Что вы думаете о новом романе Доде? ' Пожалуйста, прочитайте "Любовные приключения Филиппа" Октава Фейе 2. Вот ничтожество!

Когда состоится свадьба мадемуазель Виардо и когда мы увидимся? Только если вы собираетесь приехать в Кру-ассе всего на один-два дня, лучше уж совсем не приезжайте. Слишком короткая встреча убивает всю мою радость.

...Расскажите мне о России. Нет конца этой ужасной войне1 3

789. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. ФАЛЕЗ, 29 СЕНТЯБРЯ 1877.

Вчера я с восторгом (не преувеличиваю) вновь осматривал Донфрон и его окрестности. Сегодня в коляске проедусь вокруг Фалеза. Именно здесь - край Бувара и Пекюше, верите ли, нет посвящен тому же самому. Потом я отправлюсь в Се, Легль и Трапп. Можешь поверить, времени я не теряю. Господин Гюстав неизменно встает "аж в семь утра" и целый день мотается, делая записи. Увидел много такого, что очень мне пригодится.

790. ЭМИЛЮ ЗОЛЯ. КРУАССЕ, 5 ОКТЯБРЯ 1877.

Ваше милое письмо от 17 сентября пролежало здесь несколько дней, потом мне переслали его в Кан. У меня не было ни минуты, чтобы ответить вам, столько мне пришлось таскаться по всем дорогам и побережью Нижней Нормандии. Но вот вчера вечером я вернулся. Надо теперь засесть за работу - дело трудное и утомительное. Во время этого короткого путешествия видел все, что мне надо было видеть, и у меня нет больше предлогов отлынивать от работы. Глава, посвященная наукам, будет закончена через месяц. И надеюсь, что к тому времени, когда я отправлюсь в Париж, значительно подвинется и следующая (археология и история) '. Думаю, что это будет около нового года.

Эта чертова книга заставляет меня жить в постоянной тревоге. Значение ее будет ясно только в целом. Никаких ярких кусков, ничего блестящего, и все время одна и та же ситуация, которую нужно рассматривать с разных сторон. Боюсь, как бы это не оказалось смертельно скучным. Мне нужно вооружиться дьявольским терпением, поверьте, потому что раньше чем через три года этого не закончить. Но через пять или шесть месяцев самое трудное будет уже позади.

791. ЭДМОНУ ДЕ ГОНКУРУ. КРУАССЕ, 9 ОКТЯБРЯ 1877.

Вот я и снова в своей хижине: вернулся в прошлую среду и, мне кажется, буду работать вовсю, несмотря на то, что обалдел от политики.

Хоть в вопросах этих я совершенный скептик, но это уже слишком! Забота о нравственных устоях (во всяком случае, в провинции) доходит до полнейшего идиотизма. Наш префект запретил публичные лекции о Рабле и о геологии. Почему? "Наши сограждане" (стиль "Журналь де Руан") глухо ропщут. Но самое великолепное - это папаша Бодри (член Института) '. Я застал его в состоянии "яростного бешенства против Мак-Магона" (собственные его слова). Вот до чего довели умеренных. Человечеекая глупость до того меня угнетает, что я сам себе кажусь мухой, на спину которой навалили Гималаи. Ну, ничего! Постараюсь изрыгнуть всю накопившуюся во мне желчь в своей книге. Эта надежда успокаивает меня.

На всех вокзалах, где я бывал, мне бросались в глаза ваши произведения и книги Золя.

Меня очень интересует ваша работа о правлении Людовика XV 2. Это одна из наименее известных глав истории Франции. Но я не представляю, как все это у вас влезает в труды о дамах той эпохи.

А как история клоуна, вернее, роман о клоунах? 3 Занимаетесь вы им?

Судя по тону вашего письма, вы сейчас в хорошем состоянии. Тургенев кажется мне угнетенным, не знаю чем. Между тем чувствует он себя теперь сносно.

Я собираюсь вернуться в Париж ко дню Нового года, и тогда мы возобновим наши воскресенья и философические обеды, потребность в которых весьма ощущается 4.

792. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, 5 НОЯБРЯ 1877.

Ваши разъяснения великолепны '. Я представляю себе теперь все побережье между мысом Антифер и Этрета так, словно видел его собственными глазами. Но это слишком сложно. Мне нужно что-нибудь попроще, иначе придется без конца все объяснять. Имейте в виду: этот кусок моей книги должен занимать не больше трех страниц, из которых по меньшей мере две отданы диалогу и психологическому анализу.

Вот мой план, изменить который я не могу. Надо, чтобы природа ему соответствовала (самое трудное - не исказить ее, не вызвать возмущения тех, кто эти места знает). Когда они приезжают в Гавр, им говорят, что видеть основание мыса Гев нельзя из-за обвалов. Мои чудаки в растерянности. Но неподалеку есть прекрасные скалы. Они отправляются туда. Перед ними высокая внушительная скала. Тут начинается диалог, и речь заходит о возможности конца света вследствие катастрофы (по Кювье, которым они бредят). Понемногу (все это время они движутся вдоль скалы), Пекюше находит этому доказательства. Сверху срываются камешки; Бувар испуган, он бежит, оказывается шагах в ста впереди Пекюше, один; он взбудоражен, ему уже чудится, что рушится свет, галлюцинации. Он бешено продолжает бежать. Пекюше спешит за ним, крича: "Период еще не завершен!" - но тут Бувар добегает до поворота скалы и исчезает. Поравнявшись с этим местом, Пекюше вглядывается в даль: Бувара нет. Наверху он видит долину. Может быть, Бувар поднялся туда? Пекюше начинает взбираться, но вскоре, никого не найдя, хочет спуститься обратно, однако он думает, что прилив может помешать ему, потому что вода поднимается все выше. Да и зачем? И он продолжает карабкаться вверх, тропинка ужасная, у него кружится голова. Он опускается на четвереньки и доползает наконец до верха, где находит Бувара. который добрался сюда другой, более легкой дорогой. Дополнительные подробности мне бы помешали.

Теперь вы понимаете, что крепостная стена, тоннель, ворота, вершина Этрета и проч.- все это заняло бы слишком много места. Это чересчур "местные" подробности. А мне нужно дать, насколько это возможно, нормандское скалистое побережье вообще, и два рода страха - ужас перед концом света (Бувар) и боязнь за себя (Пекюше). Первый внушен нависающей скалой, второй - пропастью, зияющей внизу.

Как быть? Я в недоумении!!! Знаете ли вы в окрестностях что-нибудь подходящее? А что, если отправить их по ту сторону Этрета, между Этрета и Феканом?

Комманвиль, который прекрасно знает Фекан, советует мне отправить их в Фекан, потому что по пути в Сенневиль есть одна ужасающая тропинка. В общем, мне необходимы: 1) скала, 2) поворот скалы, 3) за поворотом - тропинка, как можно более страшная, и какая-нибудь еще одна тропинка или любой путь, по которому более легко подняться на плато.

Между Феканом и Сенневилем есть любопытные пещеры. Может быть, начать геологический разговор именно там? Мне хотелось бы проделать это путешествие, можете вы меня от него избавить, заменив подробным описанием? Словом, милый мой, вы понимаете, что именно мне надо; выручайте меня.

793. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, МЕЖДУ 5 И 10 НОЯБРЯ 1877.

Вы очень постарались ради меня, милый друг, я от души вас благодарю, но письмо ваше, полученное сегодня утром, еще усилило мои сомнения '. Словом, после целого дня обдумывания, решаю так: отправлю Бувара и Пекюше в Фекан. После "собачьей ямы" они видят сенневильские пещеры. Потом будет тропинка на Сенневиль, а приблизительно на расстоянии одного лье дорога, ведущая в Элето, по которой нетрудно подняться. Таким образом, мне не нужно будет давать много описаний, и мои герои (диалог и психология) останутся на первом плане.

Склон Этрета слишком своеобразен и вовлек бы меня в чрезмерно громоздкие объяснения. В воскресенье вечером я, надеюсь, закончу эту отвратительную главу о науках! 2 Уф!

794. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, 10 НОЯБРЯ 1877.

Никогда ничто не беспокоило меня до такой степени. О, если только я не принимаю черное за белое,- какая это будет книга! Пускай ее плохо поймут, лишь бы она понравилась мне, и вам, и еще некоторым.

...Мне жаль - с точки зрения чисто комической - что папаша Гюго не подвергся преследованиям за свою последнюю книгу, которую я нахожу превосходной '. Какое искусство изложения и что за молодец этот старикан!

Я читал только пять или шесть номеров газеты с "Набобом" 2 и, следовательно, ничего не могу вам-о нем сказать. Боюсь только, что это написано слишком торопливо, хотя сюжет весьма благодарный. Ваша история о Рошайд-Дахда меня заинтересовала. Будь я моложе и богаче, я бы снова отправился на Восток, чтобы изучить Восток современный, Восток Суэцкого перешейка. Написать о нем большую книгу - давняя моя мечта. Мне хотелось бы изобразить цивилизованного человека, который становится варваром, и варвара, который цивилизуется; развить этот контраст двух миров, в конце концов сливающихся в единое целое. Но уже поздно. То же и с моей "Битвой при Фермопилах". Когда я ее напишу? А "Господина Префекта"? И еще многое другое . "Надеяться всегда хорошо",- говорит Мартен 4. Желать - значит жить.

795. АЛЬФОНСУ ДОДЕ. 21 НОЯБРЯ 1877

Получив нынче утром ваш роман ', я, разумеется, бросил все свои дела и тут же начал читать. Только что закончил.

Ну что же, это хорошо! Даже очень хорошо, и читал я с увлечением. Праздник бея, смерть Норы - это куски поистине эпические. В этом я уверен. Трудно написать что-либо более значительное и написать это лучше, чем сделали вы.

Я восхищен вашим Набобом и его женой (как это правдиво!). Монпавон великолепен! Словом, все ваши герои сделаны "с натуры"! Их узнаешь, действие искусно построено. Да, черт возьми, забыл упомянуть Дженкинса, который очень удался. У меня от них прямо голова кругом пошла и в глазах зарябило.

Одно только меня покоробило: отступление по поводу воскресенья 2. Фелиция кажется мне новым типом. Это женщина-художник, "львица". Меньше других нравятся мне два ваших молодых человека. Когда я буду читать это снова, более спокойно, я, быть может, изменю свое мнение о них.

Как бы то ни было, дорогой, можете потирать руки и, глядя в зеркало, говорить: "Ну и молодец же я!"

Какова будет судьба "Набоба"? Боюсь, чтобы этот идиот Мак-Магон не повредил его распространению.

796. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 23 НОЯБРЯ 1877.

Сожалею, что не был на премьере возобновленного "Эрнани". Зрелище всеобщего ликования еще утвердило бы меня в моих принципах, во всяком случае в этом: "Презирать общественное мнение своего времени" '.

797. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 21 ИЛИ 28 НОЯБРЯ 1877.

Бедный мой старичок, как мне досадно, что вы нездоровы. Если у вас не болят руки и вы способны писать - пришлите мне длинное послание, чтобы развлечь меня в моем одиночестве.

Только что прочитал "Набоба". Это трогательно и изящно, встречаются, правда, кое-где места, которые мне не по душе. А в целом - прелестная книга.

Ваш друг несколько переутомился из-за усиленной работы. Я совсем перестал спать, потому что целиком поглощен археологией "Бувара и Пекюше".

Давайте о себе знать и постарайтесь запастись терпением.

798. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 29 НОЯБРЯ 1877.

Нотариус Бидо полагает, что работаю я от силы час в день\ Он высказал это твоему супругу. Поистине, буржуа приписывают нам чрезмерную гениальность!

..."ьувар и некюше" подвигаются, следующая глава вырисовывается у меня в голове, а та, над которой я сейчас работаю, кажется, уже совсем на мази.

799. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУЛССЕ, 8 ДЕКАБРЯ 1877.

Я совершенно того же мнения о "Набобе" ', что и вы. Роман нескладный. Мало только видеть, нужно еще как-то расположить и соединить воедино то, что увидел. Действительность, с моей точки зрения, должна быть только трамплином. Наши же друзья убеждены, что на ней одной зиждется Все! Этот материализм возмущает меня. Почти каждый понедельник у меня делается приступ ярости при чтении обозрений милейшего Золя 2. Были у нас реалисты, теперь - натуралисты и импрессионисты. Подумаешь, прогресс! Кучка шутов, которые хотят себя и нас уверить, будто они открыли Америку.

Я же, мой милый, тружусь, обтесываю, шлифую, работаю, как истый негр!

Что из этого выйдет? Ох, в этом-то и загвоздка. Подчас я чувствую себя раздавленным под грузом этого труда, который может обернуться провалом. А уж если меня постигнет провал, то он будет полным. Пока что дело двигается не так уж плохо. Ну, а дальше? Мне нужно еще прочитать кучу разных вещей и как-то разнообразить множество схожих мест.

Словом, недели через две будет готова треть всей книги. Впереди еще три года каторжного труда. А сейчас я роюсь вместе с Вуваром и Пекюше в кельтской археологии. Нелегкая работенка.

800. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 18 ДЕКАБРЯ 1877.

Как я рад, милая моя девочка, убедиться в твоей любви к Искусству! Чем дольше ты проживешь, тем больше будешь убеждаться в том, что, кроме этого, нет ничего! Продолжай с жаром и терпением '.

80S. П. С. ТУРГЕНЕВУ. ПАРИЖ, 13 ЯНВАРЯ 1878.

Я на вас не сержусь. Пишу в ответ эту записку и цо-прежнему считаю, что вы самый удивительный человек на свете. Ну ладно, мне удобнее в следующую субботу.

...Добудьте себе нынешний вечерний театральный фельетон Золя и поглядите, что он там пишет по поводу "Макбета" '. Он считает, что Шекспир устарел, поскольку тот не современен. Прочтите-ка это себе в наказание.

802. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. ПАРИЖ, 12 ИЛИ 19 ЯНВАРЯ 1878.

Позавчера о вас справлялся отец Дидон. Человек он милый, даже весьма милый. Но он - священник. А мое предубеждение против всякого рода догматиков до того дошло, что мне очень не понравилась книга моего друга Робена "О воспитании" '. Французские позитивисты похваляются: они-де не позитивисты! Они поворачивают обратно, к дурацкому материализму, к Гольбаху! Какая разница между ними и Гербертом Спенсером! Вот человек, а? Как те прежде были слишком математики, так теперь эти станут слишком физиологами. Эти молодцы отрицают целую сторону человеческой природы - самую важную и плодотворную.

Ну ничего! Эволюционная теория оказала нам великую услугу! Будучи применена к истории, она сводит на нет социальные мечтания 2. И вы заметьте, нет больше социалистов, если не считать это ископаемое - Луи Блана.

На литературном горизонте - ни зги не видно. Впрочем, нет! Советую вам прочитать перевод с испанского, сделанный Хосе Мариа де Эредиа, "Подлинная история открытия Новой Испании" 3. Такая книга, что пальчики оближешь!

В театр я не хожу и, как видно, не буду ходить всю зиму, настолько я дорожу своими вечерами. Дабы избежать званых обедов, я всякий раз самым наглым образом придумываю какую-нибудь небылицу. Впрочем, в будущую пятницу обедаю у Шарпантье с Гамбеттой.

803. И. С. ТУРГЕНЕВУ. ПАРИЖ, 19 ИЛИ 26 ЯНВАРЯ 1878.

Вы, как видно, не больны, раз заезжали сегодня ко мне, и я подозреваю, что вы завтра намерены предаться какому-нибудь гнусному занятию - слушать музыку или смотреть картины, то есть заняться искусствами низшими.

Что касается "Бувара и Пекюше", я готов прочитать вам то, что уже готово, тогда, когда вам это будет удобно Вы приедете ко мне обедать, и мы будем читать в два приема. На этой неделе у меня свободны только вторник, четверг и суббота. Может быть, хотите отложить это до будущей недели?

Собирался нынче побывать у г-жи Виардо. Извинитесь за меня, но меня задержал Ренан, который читал мне '.

...Сейчас я увяз по уши - во-первых, в критике истории, во-вторых, в древних кельтах, в-третьих, в истории герцога Ангулемского 2. Эта моя книжица не из легких. Достанет ли у меня сил продолжать ее? Только сумасшедший мог за нее взяться.

804. ШАРЛЮ ЛЕКОНТУ ДЕ ЛИЛЮ. ПАРИЖ, ФЕВРАЛЬ 1878.

Спасибо за присланную книгу, дорогой друг; это будет мой парижский экземпляр. Экземпляр ин-октаво находится в Круассе '.

Я перечитал в этом новом издании любимые мои стихотворения, вслух, горланил их, как их подобает читать, и мне от этого стало хорошо.

Коппе сказал, что твоя "Фредегунда" 2 подвигается; мне уже заранее страшно, как подумаю, до чего я буду волноваться в день премьеры. На когда она назначена?

805. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. ПАРИЖ, 1 МАРТА 1878.

Ну, а смерть папы! Вот событие, которое не произвело большого впечатления. Церковь ныне утратила значение, какое ей придавалось когда-то, и папа перестал быть Святым Отцом. Лишь небольшое число светских лиц составляет ныне церковь. Академия наук - вот вселенский собор, и смерть такого человека, как Клод Бернар, куда важнее кончины престарелого господина вроде Пия IX. Толпа превосходно понимала это во время его (Клода Бернара) похорон! Я присутствовал на них. Было как-то благоговейно и очень красиво '.

Что вы скажете о торжествах по поводу столетия Вольтера, устроителем и распорядителем коих является Менье, шоколадный фабрикант? 2 Ирония не оставляет в покое этого несчастного великого человека; почести и оскорбления преследуют его и за гробом. Впрочем, я сказал глупость, ибо почему, собственно, шоколадный фабрикант менее достоин его понимать, чем любой другой господин?

А как вам нравится война? 3 А бахвальство коварного Альбиона, терпящего неудачу? Фарс! Поистине фарс! "Все

наши пристрастия причудливы и забавны" 4,~- говаривал старик Монтень. А вот поди ж ты! Должно быть, во мне заговорила моя старая нормандская кровь, но с тех пор как началась восточная война, я возмущаюсь Англией, до того возмущаюсь, что впору стать пруссаком! Ибо, в конце-то концов, что ей нужно? Кто на нее нападает? Эти разговоры о защите ислама - что чудовищно само по себе - выводят меня из себя. Я требую во имя человечества, чтобы растолкли Черный камень, чтобы пыль от него пустили по ветру, чтобы разрушили Мекку и осквернили могилу Магомета 5. Это был бы способ поколебать фанатизм.

806. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. МАРТ 1878

Поскольку "небольшие подарки поддерживают дружбу", я только что позволил себе отправить вам по почте "Новую Гренаду" моего друга Эредиа '. Советую обратить внимание на предисловие и на весь стиль этого перевода, который в отношении языка представляется мне образцовым.

Я только что закончил четвертую главу (включая историю герцога Ангулемского), теперь остается только шесть, не считая второго тома, но тот делается как-то сам по себе, постепенно . А теперь мне предстоит вот что: Литература! 3 Как вызвать интерес с помощью двух болванов, беседующих о литературе? И чего только мне не придется прочесть, прежде чем я смогу написать первую строчку!

807. И. С. ТУРГЕНЕВУ. ПАРИЖ, 19 АПРЕЛЯ 1878.

Вы, очевидно, запамятовали, что нынче, в пятницу. в три часа дня обещали быть у меня, чтобы выслушивать литературные признания вашего друга относительно "Бу-вара и Пекюше".

808. ЭМИЛЮ ЗОЛЯ. ПАРИЖ, АПРЕЛЬ 1878

В понедельник вечером я кончил ваш роман '.

Он отнюдь не портит серии, напрасно вы беспокоитесь, и я не понимаю ваших опасений на этот счет. Но не посоветовал бы я своей дочери читать его, если бы был матерью!!! 2 Несмотря на мой преклонный возраст, роман этот меня смутил и взбудоражил. Элен неимоверно соблазнительна, и доктора вашего хорошо понимаешь.

Сцена двух свиданий сделана превосходно. Настаиваю именно на этом слове. Характер девочки очень достоверен п очень необычен. Похороны ее - великолепны. Я читал с огромным увлечением, оторваться просто не мог.

Теперь мои замечания: слишком много описаний Парижа, и Зефирен получился не слишком интересным. Из второстепенных персонажей более всего, по-моему, удался вам Малиньон. Рожа, которую он строит, в то время как Жюльетта высмеивает его квартирку,- это и неожиданно и прелестно.

Месяц Марии, детский бал, ожидающая Жанна - все это остается в памяти.

Что же еще? Право, не знаю. Перечитаю еще раз.

Меня очень удивит, если роман этот не будет иметь шумного успеха у женщин.

Читая его, я несколько раз испытывал чувство зависти и всякий раз с грустью думал о романе, который пишу я,- моем педантическом романе! Уж он-то не будет так увлека-

809. АЖЕНОРУ БАРДУ. 2 МАЯ 1878

У меня был Ги де Мопассан, он в восторге от твоих обещаний. Спасибо тебе за них и прошу, умоляю тебя - выполни их '.

Мне кажется, его ждет большое будущее в литературе, и поэтому ему необходимы две вещи: средства к существованию и время для работы. Служба в морском министерстве стала невыносимо тяготить его. Во имя литературы, вызволи его оттуда! Ты сделаешь благое дело и бесконечно меня обяжешь.

810. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. ПАРИЖ, 27 МАЯ 1878.

Вещи мои уложены, и послезавтра, надеюсь, я снова буду сидеть за своим столом в Круассе и писать свою пятую главу.

Меня здорово начинает тошнить от Парижа. Когда я живу здесь несколько месяцев подряд, мне начинает казаться, будто все мое существо уходит куда-то сквозь тысячу отверстий и распыляется вдоль тротуаров. Моя личность, словно растрескавшаяся от соприкосновения с другими людьми, улетучивается, я чувствую, что становлюсь каким-то дураком, и потом меня утомляет же одна

мысль о выставке '. Я был на ней дважды. Общий вид с холма Трокадеро в самом деле великолепен. Невольно начинаешь мечтать о Вавилонах будущего. А если говорить о частностях, то больше всего позабавил меня японский птичий двор. Чтобы познакомиться со всем, что представлено в этих огромных садках цивилизации, нужно было бы в течение трех месяцев тратить ежедневно по четыре часа; у меня нет на это времени, надо заниматься своим ремеслом.

Я приглашен на торжества по поводу столетия Вольтера, но идти не собираюсь, ибо дорожу каждым своим часом. Вся эта история со столетием весьма комична . Вы только вообразите себе этот альянс светских дам и торговок. Врагам Вольтера суждено всегда оказываться в смешном положении - еще одна милость, дарованная богом этому великому человеку. Вот о ком поистине можно сказать, что он бессмертен. Как только в нем является нужда, он тут как тут, цел и невредим. Словом, господа монархисты и господа клерикалы совсем голову потеряли.

Оценили ли вы Сарду, обнаружившего в Тьере греческий гений и аттический ум 3 (что является чистой правдой для общества, где Сарду ходит в Аристофанах)?

Что до театра, то за всю зиму я был там только однажды, в "Пале-Рояле", на премьере "Бутона розы" 4. Произведение это прежалкое, о чем автор не подозревает. Мой друг Золя дошел уже до абсурда. Завидуя сиянию славы папаши Гюго, он вознамерился создать школу. Успех вскружил ему голову: легче перенести невезение, чем успех. Самоуверенность Золя в части критики объясняется его поразительным невежеством. Кажется, никто уже не любит Искусство, Искусство как таковое. Где те, кто испытывает радость, наслаждаясь красивой фразой? Это аристократическое наслаждение стало уделом ископаемых.

...Наконец-то я придумал сюжет романа "При Наполеоне III". Мне кажется, я уже чувствую его. Пока что это будет называться "Парижское семейство" 5. Но ведь мне прежде нужно отделаться от своих чудаков. Надеюсь, к следующему году я буду уже на середине этой чудовищной книжицы.

811. КАМИЛЮ ЛЕМОНЬЕ. КРУАССЕ, 3 ИЮНЯ 1878.

Только что с большим интересом прочитал вашу работу о Курбе '. Это именно то самое: под этим я разумею, что думаю в точности так же, как вы.

Есть у вас мудрая фраза, которая заставила меня задуматься: "Ему чужд был священный страх Формы",- вы совершенно правы, и вот потому-то этот искусный мастер и не был великим.

Мне в нем не нравится его шарлатанская сторона. Вообще, не терплю доктринеров, какого бы они ни были толка. Долой педелей! Прочь от меня все те, кто называет себя реалистами, натуралистами, импрессионистами. Скопище шутов! Поменьше бы болтовни да побольше творений искусства!

812. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 20 ИЮНЯ 1878.

Я полагал, что вы в Германии, и со дня на день ждал от вас письма с подробностями относительно вашей чертовой подагры, и вдруг из откликов прессы, проникнувших даже сюда, в мое уединение, донеслись до меня слухи о ваших ораторских триумфах '. Браво, дорогой мой старик! Ваша небольшая речь - просто прелесть. Одного мне жаль - что не было там меня, чтобы вам поаплодировать.

У меня ничего нового. "Бувар и Пекюше" движутся, и довольно успешно. Надеюсь к концу июля завершить главу. И тогда это будет как раз середина моего сочинения. Друг ваш отличается терпением, и бедные мои глаза начинают сдавать.

813. ПРИНЦЕССЕ МАТИЛЬДЕ. КРУАССЕ, 26 ИЮНЯ ИЛИ 3 ИЮЛЯ 1878.

Милейший Тэн писал мне на прошлой неделе, чтобы сообщить сведения, которые я у него запрашивал. Мне кажется, он уже полностью утешился после своего провала '. Вы пишете, что все, в сущности, стремятся стать членами Французской академии. Отнюдь не все, уверяю вас, и если бы вы могли заглянуть мне в душу, то убедились бы, что я совершенно искренен. Отказываться в подобных случаях не принято, но думаю, я бы все равно не сдался. Нисколько не мечтаю об этой чести. То, о чем мечтаю я, люди дать мне не могут.

Да и, по правде говоря, ни о чем я уже не мечтаю. Жизнь моя прошла в погоне за химерами. От них я отступился.

814. ФРАНСУА КОППЕ. КРУАССЕ, ИЮЛЬ 1878

Благодарю вас вдвойне, дорогой мой Копне, и за вашу книгу, и за поэму, которую вы посвятили мне . Вы угадали мой вкус, ибо из ваших поэм больше всех мне нравится "Голова султанши".

Единственный упрек - слишком уж они коротки. Хочется продолжения. Это недостаток, не так часто встречающийся.

Но начиная с "Изгнанницы" я был совершенно покорен и восхищался уже без всяких оговорок. Вы в изящной и только вам свойственной форме выражаете то, что приходилось испытывать каждому из нас. Эта современность присуща именно вам. В каждом вашем стихотворении бросается в глаза мастерство. Особенно хороши "Амазонка" и "Пригородный поезд" - настоящие жемчужины. Как все это прочувствовано! Читая их, испытываешь благодарность по отношению к вам.

815. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, 9 ИЮЛЯ 1878.

В конце нынешнего месяца я, надеюсь, дойду уже до середины своего мерзкого фолианта. Бывают дни, когда я чувствую себя просто раздавленным под его тяжестью, и все же продолжаю писать, преодолевая и преодолевая усталость. Мучают меня сомнения в самом замысле книги. Но теперь уже поздно об этом думать. Будь что будет. Я часто спрашиваю себя: зачем тратить столько лет, не лучше ли мне было писать что-нибудь другое? Но тут же сам себе отвечаю, что я не был свободен в выборе, и это правда. В общем, остервенение, с которым я работаю, полностью подходит под то, что доктор Трела именует "помешательством с проблесками рассудка".

...Нынче утром получил от Банвиля новое издание e'rq "Акробатических од". Примечания к ним еще раз позабавили меня - есть в них что-то от нашей с вами юности, юности старых романтиков '. Кстати, о романтиках, я в полном восторге от речи папаши Гюго на столетнем юбилее Вольтера 2. Говорю это совершенно искренне... Это образец искусства красноречия. Вот человечище!

Писал ли я вам, что он пристает ко мне по поводу Французской академии (и он, и некоторые другие, в том числе старикан Саси). Но ваш друг не настолько глуп и не настолько низкого мнения о себе. Быть удостоенным той же чести, что гг. Камиль Дусе, Камиль Русе, Мезьер, Шам-паньи и Каро,- ну нет, слуга покорный! "Я есмь Роган" 3. Таков мой характер.

Тэн - простофиля и уже становится немного смешным. Провалили его напрасно, но не следовало и ему представать "под эгидой реакции". Что до его книги, то все это не то 4. Если бы Учредительное собрание представляло собой лишь сборище скотов и каналий, оно просуществовало бы столько же, сколько Коммуна 70-го года. Лгать он не лжет, но и не говорит всей правды, а это равносильно лжи. Неистовый страх лишиться своих доходов, пережитый в пору "наших бедствий", несколько притупил в нем критический ум. Быть умным - это еще мало. Как ни старайся, без твердости духа произведение искусства всегда выходит посредственным. Первое условие прекрасного - это честность.

Что до Анри Мартена, то он просто круглый дурак. Нынешней зимой я читал его исторические очерки о Фронде в духе Вите, поистине идиотские 5. Быть луной, отражающей солнце, это еще куда ни шло. Но быть отражением уличного фонаря, вроде Вите, значит ценить себя дешевле грошовой свечи.

Ах, бедная литература, где же твои жрецы? Кто нынче любит Искусство? Да никто. (Таково искреннее мое убеждение.) Самые талантливые думают только о себе, о своем успехе, о своих изданиях, о своей популярности! Если бы вы только знали, как часто меня тошнит от моих собратьев! Я говорю о лучших из них.

816. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 9 ИЮЛЯ 1878.

Работаю по-прежнему с остервенением над проклятущим своим фолиантом. В конце этого месяца надеюсь завершить пятую главу. После нее останется еще пять. Это - не считая тома примечаний. Бывают дни, когда я чувствую себя просто раздавленным под этим бременем. У меня уже не осталось сил, а я все продолжаю идти вперед, подобно старой извозчичьей кляче, которая уже ног под собой не чует, а все еще тащится. Какую же ношу я взвалил на себя, дорогой мой! Только бы все это оказалось не бессмысленным! Тревожит меня основная идея книги. Ну да куда ни шло! Как-нибудь, с божьей помощью! Теперь уже не время раздумывать. И все же я часто спрашиваю себя, не лучше ли было бы потратить столько времени на что-нибудь другое.

...Приедете ли вы ко мне этой осенью? Вы ведь знаете, я вас больше не приглашаю, слишком вы несносны с вашими постоянными разговорами об отъезде обратно. Если вам не удастся пробыть у меня меньше недели, можете и вовсе не приезжать! А между тем какой радостью для меня было бы видеть вас здесь, дорогой мой старик. Ведь зимой нам приходится видеться в малоблагоприятных условиях, то есть в присутствии других. Наши приятели - премилые люди, но... словом, никто из них - не вы.

817. ЛЕОНИ БРЕНН. КРУАССЕ, 1 АВГУСТА 1878.

Ваш Поликарп нынче изучает (все для той же ужасной своей книги) политику! ' Стол мой завален убийственно скучными книжками, сударыня, трактующими о всеобщем голосовании, о собственности, о проблеме труда! Знаете, в сорок восьмом мы были глупее, чем теперь, а между тем к этой эпохе я отношусь очень снисходительно. 1848 был самым распрекрасным годом моей жизни, я был в то время отменно весел, клянусь вам, и отличался завидным темпераментом.

818. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, 15 АВГУСТА 1878.
А теперь поговорим о вас '.

..."События однообразны". Эта уже жалоба основательная, а впрочем, что вы о них знаете? Надо приглядеться к ним поближе. Разве вы верили когда-нибудь в существование вещей? Разве все вообще - не иллюзия? Истинно лишь одно отношение к ним, то есть способ, каким мы их воспринимаем. "Пороки мелки". Но ведь и все мелко! "Не хватает выражений, словесных оборотов!" А вы ищите их - и найдете.

Словом, дорогой друг, вы, сдается мне, одурели от тоски, и это ваше состояние огорчает меня, ибо вы могли бы использовать свое время более приятным образом. Вам необходимо - слышите, юноша? - необходимо больше работать, чем вы работаете. Я начинаю подозревать, что вы немножечко лодырь. Слишком много шлюх! Слишком много катаний на лодке! Слишком много телесных упражнений! Да, сударь, цивилизованный человек совсем не нуждается до такой степени в движениях, как это утверждают врачи. Вы рождены, чтобы писать стихи, так пишите их! Все прочее - суета сует, начиная с ваших развлечений и вашего здоровья, заруоите это у сеоя на носу, л тому же для вашего здоровья будет только полезно, если вы станете следовать своему призванию. В этом замечании есть глубоко философский, вернее, глубоко гигиенический смысл.

Я знаю, вы живете в грязном аду, и жалею вас за это от всего сердца 2. Но от пяти вечера до десяти утра вы все свое время можете отдавать Музе, это все же лучшая из шлюх. Ну же! Выше голову, дорогой вы мой человечек! Какой смысл поддаваться тоске? Нужно перед самим собой предстать сильным человеком, это лучший способ стать им на самом деле. Побольше гордости, черт побери! Гарсон - тот был посмелее 3. "Принципов" - вот чего вам недостает. Что бы там ни говорили, а они нужны. Спрашивается только, какие. Для художника есть лишь один - всем жертвовать ради Искусства. Жизнь он должен рассматривать как средство, не более того, и первый, на кого ему должно быть наплевать, это он сам.

Что слышно с "Сельской Венерой"? А как роман, план которого так меня восхитил? 4

Если захотите поразвлечься, прочитайте "Диомеда" моего приятеля Гюстава Клодена, но не вздумайте читать то, что сегодня прочел я,- "Политику, извлеченную из Священного писания" Боссюэ 5. Положительно, сей орел из Мо кажется мне попросту гусыней.

Подведу итог, дорогой мой Ги: берегитесь печали. Это опасный порок. Ей предаешься всей душой, но потом горе проходит, а драгоценные силы твои истрачены и ты опустошен. Тогда приходит сожаление, да поздно. Поверьте в этом опыту шейха б, коему не чуждо любое безумство.

819. ЭДМОНУ ЛАПОРТУ. КРУАССЕ, 19 АВГУСТА 1878.

Какими церемониями сопровождалась посадка деревьев Свободы? ' Что говорил господин кюре? В каком он был одеянии? Как благословлял? Мне нужно подробное описание из уст какого-нибудь тогдашнего попа, а я ни с одним не знаком.

820. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. ПАРИЖ, 10 СЕНТЯБРЯ 1878.

У Шарпантье меня постигло разочарование в том смысле, что в настоящее время нового тиража моих сочинений не будет. Но решено выпустить этой зимой "Святого Юлиана" в подарочном издании в три часа у меня свидание с лемером по поводу стихов Буйе и "Саламбо" 2. Как видишь, я весь "в делах", да разрази их гром,- все это унизительно и от этого тупеешь.

Но через несколько дней я снова вернусь в свое старое убежище, и со всей страстью вновь примусь за "Бувара и Пекюше", и мою дорогую девочку тоже заставлю заниматься живописью, ибо нет на свете ничего превыше Искусства!

Я отложил, с тем чтобы показать ее тебе, отвратительнейшую (но справедливую) статью против Максима Дюка-на, напечатанную вчера в "Эвенман". Прочитав ее, я предался "философским размышлениям", и мне захотелось заказать молебен, дабы возблагодарить небеса за то, что они вложили в меня любовь к чистому Искусству. Бесконечное копанье в так называемых серьезных вопросах может привести к преступлению. Из-за "Истории Коммуны" Дю-кана 3 недавно приговорили человека к галерам, ужасная история. Предпочитаю, чтобы она была на его совести, а не на моей. Весь вчерашний день я чувствовал себя просто больным от этого. Печальная репутация будет теперь у моего старого друга. Отныне на нем лежит пятно. Если бы он любил стиль вместо того, чтобы любить шумиху, он не дошел бы до этого.

821. ЭМИЛЮ ЗОЛЯ. ПАРИЖ, 19 СЕНТЯБРЯ 1878.

Я получил вашу статью обо мне и растроган ею до глубины души '. Мне надо бы сообщить вам кое-что о России и об успехе, которым вы там пользуетесь 2. Сведения эти не от Тургенева, а из другого источника.

822. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, 16 ОКТЯБРЯ 1878.

Прочитал "Дневник женщины" любезного Фейе '. В жизни не встречал ничего более идиотского. Господи, до чего же это убого! До чего плохо и фальшиво! Какие странные идеалы. Поневоле полюбишь "Западню" 2. Как надышишься этим острым запахом пачулей, чувствуешь потребность освежиться в навозной жиже. Кстати, о произведениях "перенасыщенных", советую прочитать роман одного из "молодых", написанный действительно не без таланта, хотя сюжет его неправдоподобен, это "Преданная" Энни-ка 3 (у Шарпантье).

...Последнюю поэму Сюлли-Прюдома я не читал *. В поэтах этого рода меня поражает странное отсутствие образов. За кажущимся глубокомыслием - полная пустота, а простота их убога. Зачем говорить подобные вещи в стихах? Это возвращение к Делилю.

Но с Фейе ничто не может сравниться! Каков майор д'Эбли, а? Какая фигура! А калека-то! А внезапно понесшие лошади! А аббатство! А эти "Тридцать тысяч франков для ваших бедных!". Успех романа (а он имеет успех) объясняется двумя причинами: во-первых, низшие слои верят, что высшие слои именно таковы, а во-вторых, высший слой видит себя здесь таким, каким хотел бы быть.

823. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 10 НОЯБРЯ 1878.

Ну, наконец-то! А я уж собирался вновь писать к г-же Виардо. И Мопассана просил к вам зайти. Какие только предположения я не строил. Словом, увидев нынче ваш почерк, я просто завопил от радости.

...Странствовал я меньше, чем вы; ' ибо, не считая трех недель, проведенных частично в Париже, частично в Сен-Грасьене, и последних трех дней, что я пробыл в Этрета, я все эти полгода сижу за своим столом. Чертовы мои чудаки вконец меня замучили. Порой чувствую, что я просто уже не могу, а ведь работы осталось еще на два года! Вот книга! Каким безумцем я был, что взялся за нее!

К тому же и жизнь меня не слишком радует. Дела наши не улучшаются, напротив 2. Я уже смирился с этим, но временами забываешь о смирении и отдаешься горьким мыслям о прошлом, возвращаешься к нему вновь и вновь, и тогда хочется сдохнуть. А затем опять впрягаюсь в работу.

В Париже я не собираюсь быть раньше начала, а то и конца февраля. Хочу прежде закончить главу о любви!!! Глава о политике будет готова недели через две.

Вы же знаете, я на ваш приезд уже не надеюсь, несмотря на ваши обещания. К тому же вы ведь подобны Гала-тее - только увидишь вас, как вас уже и нет 3. А может быть, все-таки?..

Если вы не слишком заняты (но вы ведь человек занятой), напишите-ка мне длинное письмо. Не очень-то это мило с вашей стороны так долго оставлять без известий вашего старика, который обнимает и любит вас.

824. МАРГАРИТЕ ШАРПАНТЬЕ. КРУАССЕ, НОЯБРЬ 1878.

Вот уже четыре года как я сижу над своей книгой! И еще мне потребуется два. Кажется, я, слава богу, не корыстолюбив и не завистлив. И однако, в иные минуты оставшиеся годы моей жизни рисуются мне отнюдь не в розовом свете.

И зачем, черт возьми, я все это пишу вам? Потому что отношусь к вам дружески.

825. ГЮСТАВУ ТУДУЗУ. КРУАССЕ, 29 НОЯБРЯ 1878.

А я тружусь изо всех сил, дабы позабыть о собственном бедственном положении и бедствиях мира сего. Как и вас, меня никто не поощряет. Даллоз отказался взять рукопись моей феерии ', которую я считаю удачной, но не смог добиться ее постановки на сцене, как не могу теперь добиться ее напечатания. Вот чего достиг я в свои годы (а мне через двенадцать дней стукнет пятьдесят семь) после всего, что мною написано. Ободряющий пример для молодых писателей! Поверьте, что отнюдь не чувствую себя этим униженным, мне просто досадно. От этого я только больше работаю; не сказал бы, что лучше, но еще более неистово.

826. ЛЕОНИ БРЕНН. КРУАССЕ, 10-11 ДЕКАБРЯ 1878.

Не писал я из любви к вам, дорогая моя красавица! Не хотелось вас огорчать подробным описанием моих бедствий, или, вернее, бедственного положения. Помочь вы ничем не могли бы, писать же об этом было мучительно. Ну так вот знайте теперь, что мы - на краю гибели, и это уже необратимо. Лесопильня Комманвиля будет продан* на самых невыгодных условиях, а что дальше? Бог знает, что нас ждет. Может быть, я и преувеличиваю? Будет же Ком-манвиль тем или иным способом зарабатывать деньги! Но все равно, как ни сложатся наши дела, все это будет крайне невесело. У меня просто сердце разрывается, клянусь вам, и дело тут вовсе не в недостатке денег и лишениях, которые явятся следствием разорения, и не в том, что я отныне теряю свою независимость. Нет, не это приводит меня в бешенство. Но я чувствую, как низменные эти заботы, как эти торгашеские разговоры оскверняют мой дух. Мне кажется, будто я становлюсь каким-то лавочником. Представьте себе порядочную женщину, насильно втянутую в дом разврата, чистоплотного человека, которого бросают в бочку с нечистотами,- таково мое положение. Какая ирония! Какой жестокой становится ко мне судьба! Никакого успеха! Мне ни в чем не везет, ни в чем! Думал извлечь немного денег из своей феерии, произведения, которое, что бы ни говорили, я считаю весьма интересным, так Даллоз даже не удостаивает меня ответа, а передает через секретаря, что "это не соответствует характеру журнала", а впрочем, журнал-де "всегда к моим услугам" .

А вот другая история: Шарпантье, который уже два года обещал мне - и в сентябре это обещание повторил - выпустить в подарочном издании к Новому году моего "Святого Юлиана", променял меня на Сару Бернар 2, побоялся сам мне об этом написать, и его жена в очень любезном письме теперь мне объясняет, что, дескать, "уже поздно", но она в совершеннейшем восторге от "Святого Антония". Очаровательно, не правда ли?

Что касается службы - нет, дорогой друг, никогда! Никогда! Я уже отказался от одного места, предложенного мне моим другом Барду 3. Так же как и от офицерского креста Почетного легиона, которым он вознамерился меня одарить 4. При самом скверном стечении обстоятельств я могу все же поселиться в какой-нибудь деревенской гостинице и жить на тысячу пятьсот франков в год. Лучше пойду на это, чем возьму хоть один сантим из государственной казны. Известно ли вам нижеследующее изречение (оно принадлежит мне): "Почести обесчещивают, высокое звание унижает, должность оглупляет". И потом, ну разве я способен состоять на какой-либо службе? Да меня на следующий же день выгонят за дерзость и неподчинение! Несчастье отнюдь не сделало меня ни более мягким, ни более уступчивым, напротив! Я стал еще более неистовым идеалистом, чем прежде, и скорее подохну от голода и злости, нежели пойду на малейшие уступки.

Я было совсем пришел в расстройство за эти дни, но теперь уже начинаю брать себя в руки и работаю. В конце концов, это главное.

...И не жалейте вы ни о чем! Вы бы получили в моем лице ни на что не годного господина! Не приспособленного к жизни! Вдумайтесь в эти слова, в них заключен глубокий смысл. Я себя хорошо знаю - одному мне известно, сколько слез заставила меня пролить сия истина.

827. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 22 ДЕКАБРЯ 1878.

Вас удивляет мое молчание? Увы, у меня есть серьезные оправдания. На меня обрушились денежные неприятности, такие мучительные заботы, что удивляюсь, как я еще не потерял голову '. Все надежды вернуть свое состояние окончательно потеряны, и о том, как сложится моя судьба, я буду знать точно только в конце января. Обо всем этом расскажу потом, сидя с вами у камелька. Другим ни слова об этом не говорите.

Никогда еще не было у меня такой потребности в ком-либо, как теперь в вас. Общество моего дорогого Тургенева благотворно подействует на мое сердце, на ум и на нервы. Жду вас сюда в начале января, не раньше, потому, во-первых, что скоро уже Новый год, во-вторых, вам было бы слишком неуютно здесь в эту ужасную погоду, в-третьих, племянница с мужем сейчас готовятся к своему переезду в Париж. Я же приеду туда не раньше начала февраля.

Так что жду вас недели через две-три. Я прочитаю вам три главы "Бувара и Пекюше". Остается еще три. Но прежде чем за них приниматься, мне еще понадобится три или четыре месяца одного только чтения.

...Ах, бедный мой старик, хорошие пилюли подносит мне Провидение или то, что так называют. Я испытал и удары дубиной, и булавочные уколы, даже от Шарпантье (младшего), который в литературе предпочел мне Сару Бернар!2

Все это привело к тому, что у меня сделалось разлитие желчи; но по примеру Тома Диафуаруса я "закалил себя против трудностей" 3 и продолжаю марать бумагу, воображая, будто это очень важно.

828. ЛЕОНИ БРЕНН. КРУАССЕ, 30 ДЕКАБРЯ 1878.

Прежде чем писать новое, мне необходимо разделаться с одной работой, которую я имею дерзость определить как гигантскую. Она довела бы меня до Шарантона , будь у меня менее трезвая голова. Впрочем, это моя цель (тайная): так ошеломить читателя, чтобы он с ума свихнулся. Но цель моя не будет достигнута по той причине, что читатель меня читать не станет - он заснет на первых же страницах.

Упреки по адресу Золя кажутся мне нелепостью. Я не сторонник его теорий. Что до его критических статей, то они были написаны весьма мягко. Вызванный ими скандал - лишнее доказательство современного лицемерия! ' Помилуйте! Человек уже не имеет права сказать, что Фейе и Шербюлье - отнюдь не великие мужи? Отвратительно все это просто до рвоты.

830. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ. 4 ЯНВАРЯ 1879.

Нет, твой старик не весел! Совсем не весел! Пора бы уже ему взыграть духом. Когда это будет? "Когда вновь засияет солнце", как ты пишешь. Но засияет ли оно вновь?

Думаю, что моей "мрачности/) немало способствуют занятия метафизикой. Право, до чего же это плачевное зрелище - вся эта нескончаемая вереница глупостей. Никогда еще не приходилось мне работать с более трудными материалами. Просто голову себе ломаешь, как говорится; и ведь это еще надолго. Добрейший Пуше прислал мне новую работу о Беркли; читаю ее вперемежку с книгой Канта и еще кратким очерком по материалистической философии Лефевра, каковой всячески поносит этих бедных скептиков. Чтобы рассеяться, изучаю "Катехизис постоянства" Гома и "Гимнастику" Амороса '. Только и всего!

831. ИППОЛИТУ ТЭНУ. КРУАССЕ. 10 ЯНВАРЯ 1879.

Не могу выразить, до какой степени я растроган вашими дружескими намерениями '. Но место бедного старика де Саси мне не подходит, и вот почему.

Я был бы тогда вынужден жить в Париже по меньшей мере восемь месяцев в году. С теми тремя тысячами, которые я бы там получал, я оказался бы беднее, чем теперь, ибо в деревне жить дешевле. Правда, квартира меня прельщает. Но согласиться было бы безумием, я сдох бы там с голоду. Уж лучше как можно дольше оставаться в своей хижине, а в Париж приезжать лишь иногда. И потом, я питаю глупое, но непреодолимое отвращение ко всякой государственной службе, в чем бы она ни состояла. Таков уж ваш друг, который, впрочем, становится философом - или станет им со временем.

832. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, 15 ЯНВАРЯ 1879.

Конец моего романа превзойдет знаменитую статью Золя \ во всяком случае, надеюсь на это. За эту книгу мне бы "ордена не дали".

Говоря серьезно, я сожалею, что он у меня есть 2. Меня спасает лишь то, что я его не ношу.

833. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ. 16 ЯНВАРЯ 1879.

Я ведь писал вам незадолго до Нового года, выходит, вы не получали моего письма?

В нем я писал, что жду вас сюда, к себе, в начале января. Или это вам неудобно? Навестив меня, вы совершите добрый поступок, ибо мне очень хочется, вернее, мне очень нужно повидать вас .

...Работаю я как вол. Я должен буду прочитать вам три главы: о Литературе, о Политике и о Любви! Сейчас готовлю три последние - Философия, Религия, Мораль 2.

Друг ваш заплутался в дебрях философии, а как раз сейчас в числе других книг я читаю книжечку Виардо, которая нравится мне теперь даже больше, чем при первом чтении 3. Передайте ему еще раз мои комплименты но поводу его сочинения.

Недоумеваю, почему статья Золя вызвала такой переполох 4, ведь по существу его критические статьи вовсе не так уж резки. Но все кругом так подло и лицемерно, что простая откровенность уже звучит диссонансом. Восхищаться надлежит только посредственным.

Итоги проведенного голосования в понедельник доставили мне удовольствие как показатель того, что партия порядка получила по шапке 5. Но боюсь, как бы все это не повернуло обратно. Партией порядка станет Республика! Не стать бы ей только партией Глупости!

834. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. ЯНВАРЬ 1879

В пятницу и субботу я был в состоянии такого нервного и психического (буквально так!) расстройства, что даже испугался. Все снова и снова обвиняю себя! И беспрерывно прихожу в отчаяние. Потом опять возвращаюсь к своим книгам, стараюсь выстроить главу. И тогда в это включается воображение, а оно, вместо того чтобы обращаться на вымышленных героев, обращается на меня самого - и все начинается сызнова!

835. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, 22 ЯНВАРЯ 1879.

Напишите мне о пьесе '. Когда ее играют? Прочитал отчеты о "Западне" в "Фигаро", "Голуа" и "Франс", которые вы мне прислали 2. Я рад за Золя в денежном отношении. Но это отнюдь не укрепляет позиций натурализма (определения которого мы все еще тщетно ждем) и никак не возвышает нашего друга в качестве драматического автора. Ему теперь надлежит создать пьесу "по собственной системе". Я слышал, что Доде читал в "Одеоне" пьесу, переделанную им из "Джека" 3. Ну и ловкачи же эти молодчики! Почему и я не такой! Куда мне - смелости не хватит!

836. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 23 ЯНВАРЯ 1879.

"Бувар и Пекюше" нисколько не движутся. Я изнемогаю под грузом богословия, и, уверяю тебя, котик, нужно обладать крепкой и вместительной головой, чтобы выразить в пластической форме и скоординировать между собой все те вопросы, которые предстоит трактовать в этой чертовой главе!

837. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, ЯНВАРЬ 1879.

Мы ничего не можем сказать, не можем наметить какой-либо план на будущее, пока не совершена продажа! ' Мне уже не терпится, чтобы она произошла! Когда все это кончится, в моем распоряжении все же будут хоть какие-то несколько тысяч франков, которые дадут мне возможность дожить до конца "Бувара и Пекюше". Стесненные обстоятельства, в которых я теперь нахожусь, все больше выводят меня из себя, эта затянувшаяся неизвестность вызывает отчаяние. Несмотря на огромные усилия воли, я не в силах противиться тоске. Этому необходимо положить конец.

838. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 30 ЯНВАРЯ 1879.

Нет, милый мой старик, не приезжайте. Мне слишком грустно будет видеть, как вы уезжаете обратно; и, откровенно говоря, не стоит вам беспокоить себя ради двухчасового визита. Когда я смогу уже вставать ' и способен буду на долгие беседы - а это, я думаю, возможно будет недельки через две,- я дам вам знать, если только к этому времени вы не уедете в Россию.

А знаете, ведь я сломал себе "лапу" через пять минут после того, как прочел ваше письмо, где вы рекомендуете мне ходить!!! Ну не смешно ли?

Ходить я теперь смогу не раньше как через полтора или два месяца, и еще долго буду хромать.

...Поскольку "Фигаро" имела глупость сообщить о том, что со мной случилось, все друзья мои всполошились 2, и я вчера получил пятнадцать писем, а нынче - одиннадцать. Вот они, благодетельные плоды газетного дела. По какому праву моя нога становится собственностью Виль-мессана? И ведь заметьте - он воображает, будто оказывает мне этим честь и делает мне приятное. А мне это сообщение было неприятно в высшей степени. Не люблю, чтобы публика проявляла "интерес" к моей особе.

839. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 5 ФЕВРАЛЯ 1879.

Спасибо за телеграмму, дорогой друг. Я тоже послал вам депешу, которую вы получите раньше этой записки.

Я упрятал в карман свою дурацкую гордыню и соглашаюсь '. Ибо прежде всего, не следует подыхать с голоду, нет ничего глупее, чем подохнуть подобным образом.

Теперь я очень хотел бы знать, что из этого получится и могу ли я рассчитывать на это место. Боюсь, как бы у Ферри не оказалось своих кандидатов и они, узнав об этом, пе обошли бы меня 2. Постарайтесь до своего отъезда каким-либо способом сообщить мне, в какой мере я могу надеяться.

Мне бы хотелось, чтобы вы уже вернулись из России 3. Ваше посещение было для меня большой радостью. К тому же своим здравым решением я обязан вашим ласковым уговорам.

840. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 13 ФЕВРАЛЯ 1879.

Теперь, когда вы меня уговорили, мне уже хочется получить это место, одна мысль о котором вызывала мое негодование. Но поскольку теперь я этого хочу, боюсь, мне его не видать.

Судя по тому, что пишут в "Тан", старика де Саси, возможно, нет уже в живых '. Теперь начинается возня по поводу его преемника. Вспомнит ли обо мне Гамбетта? 2 Ведь может случиться, что Ферри уже передал это место кому-нибудь другому 3. Все это должно решиться в самое ближайшее время.

Вас здесь не будет, кто же станет "наблюдать за погодой"? Кто сразу отправится к Гамбетте. чтобы он сказал свое слово?

Вы ведь напишете мне до своего отъезда, не правда ли? Еще раз - спасибо.

841. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 54 ФЕВРАЛЯ 1879.

Я совершенно хладнокровно поставил на всем этом крест; а в глубине души (в этом вы меня узнаете, вы ведь психолог) я, быть может, не так и огорчен этим '.

...Итак, дорогой мой, немедленно прекратить всякие ХЛОПОТЪРвплоть до вашего возвращения. Это мой приказ.

842. ЖОРЖУ ШАРПАНТЬЕ. КРУАССЕ, 16 ФЕВРАЛЯ 1879.

Я хотел в конце "Святого Юлиана" дать витраж из Руанского собора '. Речь шла о том, чтобы дать в красках гравюру из книги Ланглуа 2, и ничего больше. А эта гравюра мне именно потому и понравилась, что это. собственно, не иллюстрация, а исторический документ. Сопоставляя изображение с текстом, каждый сказал бы: "Ничего не понимаю. Как это он извлек одно из другого?"

Вообще всякие иллюстрации выводят меня из себя, тем более когда дело касается моих произведений, и. пока я жив, их в моих книгах не будет . Dixi. Как и моего портрета; по поводу этого я чуть было не поссорился с Ле-мером. Не важно. У меня есть свои принципы. Potiu" mori quam foedari [Лучше умероть, чем быть обесчещенным(лат)].

Эта "Бовари" до смерти мне надоела. Меня замучили с этой книгой. Ибо все, что написано мною с тех пор, словно не в счет. Уверяю вас, не будь у меня нужды в деньгах, я бы постарался, чтобы она больше не издавалась. Но нужда заставляет. Так что печатайте, дорогой мой! 5

843. АПОЛЛОНИИ САБАТЬЕ. КРУАССЕ, ФЕВРАЛЬ 1879.

От ласкового вашего письма слезы навернулись на глаза вашего "дядюшки Гюстава", к тому же оно подтверждает мне одну эстетико-моральную истину: что сердце и ум нераздельны. Те, кто отделял одно от другого, были лишены как того, так и другого.

Напрасно вы полагаете, будто мне неинтересны подробности о вашем малыше. Я обожаю детей и был рожден для того, чтобы стать прекрасным папашей. Но судьба и литература судили иначе!.. Это одна из печальных сторон моей старости - что нет рядом со мной маленького существа, которое я мог бы любить и ласкать. Поцелуйте-ка за меня хорошенько своего малыша.

844. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 22 ФЕВРАЛЯ 1879.

Ну вот тебе "чистая правда". Я хотел скрыть от тебя всю эту историю ', чтобы избавить от беспокойства или хотя бы от напряженного ожидания. Короче говоря, и прежде всего, сознаюсь, что я напрасно - в который уже раз - послушался советов других и усомнился в собственной правоте. Но я неисправим, я всегда прислушиваюсь к мнению других; и всегда бываю за это наказан. Расскажу тебе все по порядку.

В начале января мне написал Тэн, он сообщил, что г-н де Саси при смерти и что Барду жаждет предложить его место мне: три тысячи франков и квартира. Хотя квартира меня и соблазняла (она великолепна), я ответил ему, что место мне не подходит по той причине, что с тремя тысячами франков дохода в Париже я буду беднее, чем теперь в Круассе, и что я предпочитаю бывать в Париже лишь два-три месяца в году. К тому же принцесса и г-жа Бренн еще прежде мне сообщили, что мои друзья хлопочут для меня о месте "более меня достойном".

Действие второе. Понедельник. Когда вы уехали, Тургенев принял торжественный вид и заявил мне: "Гамбетта просил узнать, согласитесь ли вы занять место г-на де Саси. Восемь тысяч франков и квартира. Ответ нужен немедленно!" Он так красноречиво и так любовно (и это еще слабо сказано) меня уговаривал - причем Лапорт все время ему подпевал,- что сумел побороть то отвращение, которое я питаю ко всякой службе! Мысль о том, что я был бы вам тогда меньше в тягость, в сущности, окончательно меня убедила. И после бессонной ночи я сказал Тургеневу: "Действуйте". Все это должно было делаться в строжайшей тайне, а тебе я собирался сообщить об этом уже после того, как все окончательно будет решено.

Сутки спустя приходит письмо от Тургенева, в котором тот сообщает, что-де ошибся, жалованья всего шесть тысяч, но он все же считает, что хлопоты нужно продолжать.

А дело все в том, что Гамбетта вовсе ничего и не обещал. Это Гонкур просил у него для меня какую-нибудь синекуру, так же как и супруги Шарпантье, которые очень за меня беспокоились. Они написали об этом г-же Адан, а та настроена сочувственно по отношению ко мне.

Следующее письмо: жалованья уже не шесть тысяч, а четыре тысячи!

Засим является ко мне с визитом Кордье и выказывает мне крайнюю преданность. Он-де беседовал обо мне с Полем Бером, заверившим его, что все готов для меня сделать, и с папашей Гюго, который тут же, не сходя с места, написал письмо к Ферри, горячо рекомендуя меня.

Статья в "Фигаро" 2. И отъезд Тургенева в Россию. А еще до этого меня предупреждают, что в министерство обратился мэтр Сенар с ходатайством, чтобы место было предоставлено его зятю 3, которому-де оно принадлежит по праву.

В минувший понедельник приходит письмо от Бодри, в котором тот наконец удосуживается спросить о моем здоровье и уведомляет о бракосочетании своей дочери. Послание это восхитительно, сей лицемер разоблачает себя в нем полностью. Он пишет, что хлопочет о месте г-на де Саси, ни словом не упоминая о том, что хлопочут и за меня. Тэн-де ему об этом говорил, но "ведь оно совершенно вам не подходит". И выражает сожаление по поводу моих обстоятельств и негодует, почему это Барду не предоставил мне место Жюля Труба: три тысячи франков и безвыездное сидение в Компьене 4. Завидная перспектива! Вышеназванный философ просто дурак. Напиши он мне откровенно: "Ничего не предпринимайте, очень прошу вас об этом",- я бы по своей порядочности, конечно, тотчас же покинул поле боя. Я передал через Лапорта, что чувствую себя слишком скверно, чтобы ему писать, и отвечу, когда в состоянии буду держать перо. Нашла коса на камень!

Вот так на сегодняшний день обстоят дела. Но я уверен, что назначен будет он, мне же уготовлен позор - я прослыву глупым интриганом - вот все, что я от этого выиграю. А теперь еще эта статья в "Фигаро" (после которой мне без конца пишут, прося разъяснений, как, например, вчера г-жа Ашиль, и надо же отвечать - представляешь себе эту пытку?) может рассорить меня с г-жой Адан. Тургенев написал мне из Берлина, просит "простить его", он не понимает, откуда идут все эти слухи, в которых кое-что правда, а кое-что и вранье.

Меня, признаюсь, они заставили плакать кровавыми слезами. Объявлять всем о моей нищете! И эти людишки жалеют меня, пишут о моей "доброте"! Как это жестоко! До чего же это жестоко! Я не заслужил всего этого! Да будет проклят день, когда мне пришла роковая мысль поставить свое имя на обложке книги. Если бы не моя мать и не Буйе, никогда бы я ничего не напечатал! 5 Как я теперь жалею об этом! Я требую, чтобы обо мне забыли, чтобы меня оставили в покое, чтобы никто никогда не упоминал больше моего имени! Я сам себе становлюсь ненавистен! Когда же я наконец подохну, чтобы мною больше не занимались? Ты хотела, чтобы я написал правду, дорогая моя девочка, ну вот, получай ее. Сердце мое разрывается от ярости, под бременем всех этих унижений я изнемогаю.

...И вдобавок еще "Фигаро" в интересах своей полемики понадобилось втаптывать меня в грязь. В конце концов, поделом мне! Я был трусом. Я поступил вопреки своим принципам (ибо они есть у меня) и вот - наказан. Нечего и жаловаться. Но я страдаю, да, жестоко страдаю. Без какой-либо рисовки! Потеряно чувство собственного достоинства. Я чувствую себя оскверненным. О, эти Другие! Эти вечные Другие! И ведь все это ради того, чтобы не оказаться в их глазах упрямцем, "гордецом"! из боязни, чтобы меня не заподозрили в "позе".

845. МОРИСУ МОНТЕГЮ. КРУАССЕ, 25 ФЕВРАЛЯ 1879.

"Леди Темпест" чрезвычайно мне нравится, она согревает мое старое сердце романтика '. Есть в ней нечто шекспировское (или, лучше сказать, навеянное Шекспиром). Словно плаваешь среди моря поэзии. Вы доставили мне радость; благодарю вас за это.

Сдается мне (насколько способен судить об этом скромный прозаик), у вас уже большой опыт в части писания стихов. Я заметил множество просто превосходных стихов - ровных, простых, упругих и звучных; стихов, тесно слитых с самой сутью выраженной мысли. Браво!

Однако, если вы стремитесь к успеху, вам придется писать вещи менее возвышенные - к чему, впрочем, я вовсе вас не призываю. Но, может быть, все же и будет возможность применить ваш поэтический дар (несомненно значительный) к сюжетам, более отвечающим вкусам vulgum pecus [низменной толпы (лат..].

Вы уже обладаете достаточным мастерством, чтобы иметь возможность делать то, что вам нравится. Еще раз вас поздравляю.

846. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 26 ФЕВРАЛЯ 1879.

Про библиотеку Мазарини я уже и думать забыл, словно и речи об этом не было. Мне жаль, что ты просила г-жу Шарпантье пойти к Гамбетте. Здесь ты переусердствовала. Это было лишнее - в общем, с этим делом кончено - кон-че-но! Но это нам урок на будущее. С точки зрения разума мне следовало бы пожалеть об этом месте; но нервы г-на Гюстава говорят другое. Так-то вот.

Я такой же, как ты, мне нужно одно - спокойствие (его-то я и домогаюсь). Поэтому, пока до меня извне ничего не доходит, я чувствую себя превосходно (буквально так!). Вид реки и кудахтанье кур служат мне прекрасным развлечением. Никогда еще так мало не привлекал меня Париж; я даже вспоминаю о нем редко. К тому же раньше чем через два месяца я все равно не в состоянии буду подняться по парижской лестнице '. Так что все к лучшему. Очень мне хочется снова начать писать, но, откровенно говоря, боюсь, что не смогу, и из страха все отдаляю эту минуту. Слишком много было волнений, да и сейчас их достаточно, и голова у меня не свободна, я чувствую это. Нечего сказать, хорошенький результат! А в конечном итоге, какую кому я принес пользу?

847. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, 27 ФЕВРАЛЯ 1879.

Натуралисты от вас отступились ', это меня не удивляет. Oderunt poetas [Поэтов ненавидят (лат.)].

Кстати, о натуралистах, что прикажете мне делать с вашим другом Гюисмансом? Такой ли он человек, чтобы можно было честно высказать ему свою точку зрения? Его "Сестры Ватар" 3 не вызвали у меня чрезмерного восторга. Он производит впечатление неплохого малого, и потому не хотелось бы его обидеть. Ну, а все-таки?..

848. Ж.-К. ГЮИСМАНСУ. КРУАССЕ, ФЕВРАЛЬ МАРТ 1879. Теперь, творец, давай с тобою объяснимся '.

Не относись я к вам дружески (то есть с уважением) и покажись мне ваша книга незначительной , я мог бы отделаться ничего не значащим комплиментом и на этом поставить точку. Но я нахожу, что она весьма талантлива, что произведение это исключительное и очень сильное. Посему свое мнение выскажу вам со всей откровенностью.

Ваша дарственная надпись, в которой вы меня хвалите за "Воспитание чувств", позволила мне понять и ваш замысел, и основной недостаток вашего романа - при первом чтении я не отдавал себе в нем отчета. "Сестрам Ватар", как и "Воспитанию чувств", недостает смещения перспективы! В нем нет нарастания. Читатель, дойдя до конца книги, сохраняет то самое впечатление, которое создалось у него вначале. Искусство не есть действительность. Волей-неволей мы вынуждены выбирать среди тех элементов, которые она нам предоставляет. Лишь к одному этому, вопреки утверждению Школы 3, должно стремиться в искусстве, а отсюда следует, что нужно тщательно отбирать. Описания ваши превосходны, характеры достоверны. То и дело говоришь себе: "Да, это так",- и веришь в ваш искусно преподнесенный вымысел. Более всего поразила меня у вас психология; в анализе душевных движений вы подлинный мастер. Разверните же в полной мере в следующей своей книге этот прирожденный ваш дар, столь неотъемлемо вам присущий.

В основе своей, по самой своей лепке, стиль ваш крепок и прочен. Так вот, я нахожу, что вы напрасно умаляете себя, не доверяясь ему. Зачем вам понадобилось усиливать го всякими энергическими и зачастую грубыми выражениями? Зачем пользоваться языком своих персонажей там, где говорите вы сами? Заметьте, что этим вы лишь ослабляете впечатление от речи этих персонажей. В том, что я не понимаю какого-нибудь оборота в устах парижского оборванца, нет ничего дурного. Если оборот этот вы сочли типичным, необходимым, я снимаю перед вами шляпу и сетую лишь на собственное невежество. Но когда писа-

тель уже от себя употребляет кучу слов, которых нет ни в одном словаре, тут я имею право возмутиться им. Ибо вы обижаете меня, вы портите мне все удовольствие.

...Вот случайно, перечитывая вас, я попадаю на страницы... написанные таким же высоким стилем. Неужто это писал тот самый человек, который нагромоздил только что столько никому не нужного арго?

Определенный эстетический принцип угадывается в нижеследующей мысли: "...печально увядающие в вазе левкои казались ему интереснее, чем розы, озаренные солнцем".

А почему, собственно? Ни левкои, ни розы сами по себе не интересны, интересен только способ их изображения. Ганг нисколько не поэтичнее Бьевры, но и в Бьевре не больше поэзии, чем в Ганге. Берегитесь, не впасть бы нам снова, как в пору классической трагедии, в аристократизм сюжетов и смешное жеманничание в выборе слов. Вульгарные выражения, того и гляди, станут считаться украшением стиля, подобно тому как в прежние времена его облагораживали с помощью выражений изысканных. Риторика вывернута наизнанку, но все равно это риторика 4. Мне досадно видеть, что такой своеобразный писатель, как вы, уродует свое произведение, поддаваясь этому ребячеству. Будьте же вы более гордым, черт побери, и не доверяйтесь готовым рецептам.

Засим мне остается лишь выразить восхищение замыслом вашей книги и выполнением его. Никакого шаблона, написано все это сильно, а временами и глубоко.

Папаша Ватар - просто находка. Не говорю уже об обеих сестрах, столь непохожих по характеру (причем контраст их дан отнюдь не резко). В развязке есть нечто величественное.

Вот и все, что я считал нужным высказать вам, дорогой ДРУГ.

Откровенность моя доказывает, как высоко я вас ставлю 5.

849. АНАТОЛЮ ФРАНСУ. КРУАССЕ, 7 МАРТА 1879.

От всей души благодарю вас за присланный вами томик и за то удовольствие, которое он мне доставил '. Давно уже не читал я ничего, что было бы до такой степени безукоризненным. Первый ваш рассказ превосходен, что до второго, то я беру на себя смелость назвать его шедевром.

Единственный упрек, который я могу предъявить "Иокасте", это некоторая неясность переживаний героини. Не очень понимаешь, из-за чего, собственно, у нее такие угрызения совести? Мне кажется - за неимением иного толкования,- что в основе их должно было бы лежать более грубое объяснение. Но сколько прелестных подробностей! А все вместе - очень сильно.

Что касается "Тощего кота" - я наслаждался от первой до последней строчки, просто им упивался. Всех ваших старичков так и видишь. Телемак (поистине это - находка!) хоть и очень выделен, но отнюдь не заслоняет остальных. А стиль какой чудесный - так просто, свободно, без всякой рисовки! Настоящая литература - этим все сказано.

850. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. 9 МАРТА 1879

Поскольку вы утверждаете, что никто об этой пенсии знать не будет, я покоряюсь, ибо вынужден покориться '.

И однако вы все же пишете: "Ни одна газета не сможет ничего возразить, настолько это кажется всем естественным". И тут же рядом: "Думаю, это не будет предано гласности". Значит, вы не очень в этом уверены? Как согласовать между собой эти два утверждения?

Но, с другой стороны, вы несколько раз повторяете, что это останется в тайне.

Словом, если я могу быть уверен, твердо уверен, что об этом, кроме министерства и меня, никто не будет знать, я с благодарностью соглашаюсь - при том условии (его я ставлю себе сам), что это помощь временная, что я беру это в долг.

Вот как я себе это представляю: когда пенсия будет уже назначена, я дождусь возвращения брата из Ниццы и попрошу у него сумму, равную этой пенсии. Он, его дочь и внук, который скоро станет совершеннолетним,- имеют около ста тысяч франков дохода. Смогут же они выделить мне из них пять! И тогда я немедленно отправляюсь к министру и отказываюсь от пенсии. Если же нет, придется ее принимать до того дня, когда я буду в состоянии вернуть либо всю сумму, либо ренту. Как-нибудь устроюсь, взявшись за дело заблаговременно. Ибо вы не представляете себе, чего мне это стоит - дойти до такого положения.

Завтра будет продана лесопильня Комманвиля, 24-го сего месяца - его земли. Эти две процедуры будут мучительны! Не знаю просто, как мы с бедной моей племянницей еще живы, до того мы истерзаны... О буржуа!

Итак, еще раз: во-первых, никакого звания. Во-вторых, никакой гласности. Полнейшая тайна. И тогда мне останется только благодарить. Иначе - я отказываюсь. Целиком доверяюсь в этом деле вам. Только, умоляю, не вздумайте из дружеских чувств меня обманывать! Прав я или не прав, но для меня речь идет о моей чести, единственном моем достоянии. Будьте же ее защитником.

Когда я говорю: тайна, я имею в виду, что даже самые мои близкие (включая сюда и Комманвилей) ничего об этом не знают. Я оставляю за собой право поделиться ею с теми, с кем сочту нужным.

Не благодарю вас, дорогой мой сын, это значило бы обидеть вас. Но я очень нежно вас обнимаю.

851. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, 14 МАРТА 1879.

Последние дни я прочел две присланные мне книги - "Сестры Ватар" Гюисманса, ученика Золя,- ее я нахожу отвратительной, и "Тощий кот" Анатоля Франса - вот это очаровательно!

852. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 14 МАРТА 1879.

Есть все основания считать, что мне предложат пенсию, и я на нее соглашусь, хотя это до глубины души унижает меня (поэтому я и хочу, чтобы все это сохранялось в строжайшей тайне). Будем надеяться, что об этом не пронюхает пресса! Мне совестно принимать эту пенсию (совершенно мною не заслуженную, что бы там ни говорили). То, что я не сумел соблюсти свои интересы, еще не причина, чтобы родина меня содержала! Дабы не мучиться угрызениями совести и жить в мире с самим собой, я придумал один план, о котором тебе расскажу, и ты одобришь его, я в этом уверен, ибо ты - порядочный человек, а это более редкое явление, чем порядочная женщина. Дорогое дитя мое! Бедная ты моя девочка.

Если это мне удастся, на что я надеюсь, я смогу уже спокойно ждать смерти.

...В общем, лучше вести самое скудное, одинокое, печальное существование, чем быть вынужденным думать о деньгах. Я от всего готов отказаться, только бы был у меня покой, только бы я мог сохранить свободу мысли.

Будем надеяться на твои художнические успехи. А ты представь себе только, какой радостью это будет для меня, для нас, если в Салоне на тебя обратят внимание '. Живопись нынче в цене, ты сможешь заработать много денег. Но лучший способ их зарабатывать - это творить, не думая о том, что ты зарабатываешь. Материальный успех должен быть результатом, отнюдь не целью. Иначе теряешь голову, и даже практический здравый смысл. Давай-ка будем хорошо делать то, что делаем, а там будь что будет. Ага! У меня, как видишь, тоже есть принципы. Их даже больше, чем это нужно мне для счастья.

853. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, КОНЕЦ МАРТА 1879.

Вы не поняли, почему я возмущаюсь; меня удивляют не те люди, которые ищут объяснения непонятного, а те, кто воображает, будто нашел это объяснение, те, кто запросто вытаскивает из кармана ответ на вопрос о бытии (или небытии) божьем. Да, да, догматизм любой масти выводит меня из себя. Короче говоря, и материализм и спиритуализм кажутся мне проявлением наглой самонадеянности.

Прочитав за последнее время немало католических авторов, я взялся за философию Лефевра ' ("последнее слово науки"); всех их надобно побросать в одно и то же отхожее место. Таково мое мнение. Все они невежды, шарлатаны, идиоты, которые всегда видят лишь одну какую-нибудь сторону целого; и я перечитал (в третий раз в моей жизни) всего Спинозу. Этот "атеист", был, по-моему, самым верующим человеком из всех, ибо признавал одного только бога. Но попробуйте растолкуйте это господам церковникам и ученикам Кузена 2.

854. ЖЮЛИ ДОДЕ. 7 АПРЕЛЯ 1879

Не могу даже выразить, какое удовольствие доставили мне "Детские годы одной парижанки" '. Не будь столь затасканным слово "очаровательно", я употребил бы здесь именно его. Не мудря, не сгущая красок, не претендуя на идеальность или на натурализм, вы заставляете читателя почувствовать то, что чувствовали сами. Когда я читал вашу книгу, мне минутами казалось, что это я был той маленькой девочкой, которая играла в саду Тюильри, ходила по улице Риволи и жила в славном старинном доме с ампирными украшениями и глубокими шкафами.

Для того, кто любит литературу как таковую, читать подобные вещи истинное наслаждение. Стиль у вас по самой природе своей очень благородный, тонкий, в нем столько незаметного, неброского артистизма. А ведь jro как раз самое трудное!

Среди ваших "отдельных мыслей" я нашел некоторые, показавшиеся мне поразительно правдивыми и изящными, например, там, где говорится о фонтанах.

Из стихов мне больше всего понравились "Моему сыну" и "В детской". А то, что написано обо мне в "Литературных этюдах", вновь приятно пощекотало мое самолюбие.

855. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 9 АПРЕЛЯ 1879.

Наши письма разминулись ', дорогой мой старик. В Париже я не смогу быть раньше чем через месяц-полтора. Ждать до того времени нашего свидания слишком уж долго.

Сообщите же мне скорей, когда я буду иметь счастье обнять моего дорогого Тургенева, потому что Золя и Шар-пантье я хочу пригласить к себе уже после того, как вы у меня побываете.

Устройте свои дела так, чтобы, во-первых, побыть некоторое время под моим кровом,- ведь нам о стольком нужно поговорить! - и, во-вторых, я должен прочитать вам три главы 2.

856. ПРИНЦЕССЕ МАТИЛЬДЕ. КРУАССЕ, 16 АПРЕЛЯ 1879.

Вы правы! Произведения, подобные "Рюи Блазу", освежают нам кровь! ' Это вытаскивает нас из всей той литературной мерзости, что нас окружает; прекрасно только то, что истинно прекрасно, что там ни говори.

Я нахожу, что вы несколько суровы по отношению к Ренану, ибо речь его - превосходное литературное произведение, хотя он, по-моему, немного и перехвалил Академию 2.

Я не разделяю ваших сожалений по поводу смерти Вильмессана 3. Вот уж нет! Нисколько! Люди, подобные ему, наделали много зла и были сущим наказанием божьим. Не следует относиться снисходительно к преуспевающим негодяям. Вильмессан, Жирарден, Бюлоз, Марк-Фурнье и еще двое-трое им подобных - вот люди, которые более всего способствовали общему опошлению и доводили до отчаяния художников. Что касается "Фигаро" и всех, кто в большей или меньшей степени с ней связан, то я ненавижу ее всем сердцем. Ее создатель окочурился. Тем лучше!

857. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 16 АПРЕЛЯ 1879.

Чтение "Неизданной переписки" Берлиоза ' вдохнуло в меня бодрость! Прочти ее, прошу тебя. Вот человек! И подлинный художник! Какая ненависть ко всему посредственному! Какие гневные речи против гнусного буржуа! Какое презрение ко всякому "что скажут люди"! Это на тридцать шесть тысяч голов выше писем Бальзака! 2 Я теперь не удивляюсь, что мы относились друг к другу с такой симпатией 3. Почему я не знал его ближе? Я бы боготворил его! А чувствуешь ли ты, с каким великолепием хоронят Вильмессана? Бальзамируют, словно фараона, заупокойную мессу служит епископ, железнодорожный вокзал напоминает освещенный катафалк, "прибытие праха" в Париж, а завтра какие будут похороны! ...И все это ради одной из самых грязных каналий нашей эпохи! Но ведь он "пользовался такой огромной популярностью"! Снимем же шляпы.

858. ЭДМОНУ ДЕ ГОНКУРУ. КРУАССЕ, 24 АПРЕЛЯ 1879.

Шарпантье прислал мне два последних номера "Ви модерн", по-моему, это еще глупее, чем "Ви паризьен" '. Погоня за "шикарным" погубит дом Шарпантье. Попомните мое пророчество.

А политический манифест Золя, в котором он угрожает гибелью республике, если та не поднимет знамени реализма, ах да, простите, натурализма! 2 Вот потеха! Вот ведь потеха!

В изящном листке вашего издателя я прочитал отрывок из вашего романа 3, который меня распалил. Не совершите ли вы подвиг Курция 4, приехав в Круассе после того, как он (я разумею роман) выйдет в свет (а можно и раньше)? Завтра жду сюда Тургенева. Золя и Шарпантье также обещали быть у меня в воскресенье к завтраку.

...Мы с вами ископаемые, дорогой мой друг, мы останки ушедшего мира. Мы уже ни черта не смыслим в движении.

859. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, КОНЕЦ АПРЕЛЯ 1879.

Спасибо вам за письмо. Оно доставило мне удовольствие во всех отношениях. Но, бедняжка вы мой, как мне жаль, что у вас не остается времени для работы! ' Словно для народного образования один хороший стих не полезнее в сто тысяч раз, чем вся та чепуха, которой вы занимаетесь! Но простые истины трудно вколачиваются в головы.

Да, брошюру Золя я прочитал 2. Поразительно! Вот когда он даст мне определение натурализма, я, быть может, стану натуралистом. А пока что - "моя не понимай".

860. ЛЕОНИ БРЕНН. КРУАССЕ, 25 АПРЕЛЯ 1879.

А я, несмотря ни на что, снова принялся писать. Как ни жалок вымысел, он все же большего стоит, чем гнусная действительность. В поисках выражений забываешь о печалях жизни, а жизнь себе понемногу уходит и уходит. Ну и пусть!

Впрочем, похороны Вильмессана внесли в нее некоторое оживление. Читали подробности? До чего же все было благолепно! Аланзье (мой Аланзье) ' и Лашо следовали за гробом - просто сногсшибательно! Да, чуть не забыл Османа, представлявшего город Париж 2. Вообразите себе диалог в раю между Вильмессаном и предвечным отцом - сюжет, достойный Данте!

И как подумаю, что на похоронах Генриха Гейне было девять человек, мне горько становится. О публика! О буржуа! О негодяи! Ах, презренные!

Ваш Поликарп нисколечко не стал спокойнее, напротив! Но если хотите познакомиться с еще большим Поликарпом, чем я, прочитайте "Неизданную переписку" Берлиоза! 3

861. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 27 АПРЕЛЯ 1879.

Нет, бранить я вас не стану, но если бы вы только знали, до какого нервного состояния вы доводите меня, у вас были бы угрызения совести '. Не стану передавать всех проклятий моей кухарки по вашему адресу.

Ваши объяснения кажутся мне смехотворными, дорогой друг. Я, например, полагаю, что юный Виардо прекрасно мог бы играть на скрипке без вас и ваше присутствие не так уж ему необходимо.

Откровенно говоря, вы ведете себя со мной не наилучшим образом, если учесть чувства, которые я питаю к вам, а это не так уж мало. Вы в течение долгих месяцев обещаете приехать и никогда не держите слова! А затем, только вы появились и, кажется, вот, вы уже тут, как тотчас же снова уезжаете. Нет! Нет! Это нехорошо!

Мне неизвестно, что там было у вас решено на сардана-паловом пиру у Золя 2. Но, дорогой мой, у меня прислуги всего один человек, и это - женщина, и она не в состоянии приготовить и подать завтрак на шесть персон. Мне приходится принимать своих друзей по очереди, а не всех вместе.

И потом, как же так? Неужто вы, дорогой мой старик, не поняли, что вся моя радость от свидания с вами была бы испорчена, если вы приехали бы вместе с другими. Нельзя же обнажать душу на людях, черт вас возьми! Впрочем, вы ведь любитель публичных увеселений, у вас, как видно, все пороки.

Словом, поступайте, как знаете. Приезжайте, когда освободитесь от всех своих обязательств, и перестаньте будоражить меня, внушая радостные надежды, которые потом не сбываются.

862. ЭДМОНУ ДЕ ГОНКУРУ. 1 МАЯ 1879

Я в восторге от вашей книжицы '.

На первых ее страницах я еще придирался к некоторым мелочам... а потом до того увлекся, что послал все это к черту. В некоторых местах я чуть не плакал, и в ту ночь под этим впечатлением мне приснился страшный сон (буквально так!).

То, что Нелло не умирает,- превосходно с литературной точки зрения именно потому, что уже ожидаешь его смерти.

Читая, я заново переживал собственные ощущения - перелом, боль в пятке, страх перед костылями. В общем, дорогой друг, ваших двух братьев не то что любишь, их просто обожаешь. Никто, думаю, лучше меня не понимает всей подоплеки этой книги. Сделана она крепко, стремительно, живописно, очень артистично и, слава богу, без всяких художественных штук. Персонажей ваших ясно видишь - дядюшку Бескапе, его жену, собаку и др. Тало-ше меня просто взбудоражила. Хорошая фигура - Том-кинс. Словом, никаких грубых подробностей, а все вместе - здорово сочно.

Но вот предисловия я не одобряю по самой его сути. Зачем вам понадобилось обращаться непосредственно к публике? 2 Недостойна она вашей откровенности. "Скрывай свою жизнь",- говорит Эпиктет 3.

863. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, 7 МАЯ 1879.

Спасибо, что вы сообщили мне о том, что происходит.

Намерения министра ' вызывают у меня чувство безмерной благодарности. Дело даже не в самом их существе, а в той деликатности, с которою он за это берется. Чем только я заслужил это?

И все же какое-то непреодолимое отвращение останавливает меня. Из всего, чем я владел, у меня сохранилось только одно - моя гордость. Не надо отнимать ее у меня! Я не смог бы больше писать.

Пенсия, замаскированная названием "награждение за заслуги", была бы мне невыносимо тяжела. "Почетное звание", которым бы она сопровождалась, слишком пахло бы жалостью. Заметьте, что об этом напечатают в "Оффись-ель"! 2 И тогда я снова попадаю в руки господ газетчиков. Решение это начнут обсуждать, подвергать критике, и ваш друг окажется выставленным на поругание.

Если бы все это - и звание и пенсия - могли бы оставаться в тайне, я бы еще согласился - как на временную меру, с тем (я могу даже обещать им это), что откажусь от пенсии, если судьба моя переменится к лучшему, а это ведь вполне может случиться, и даже в любую минуту, в случае смерти старой тетки Каролины - тогда Комманвили вернули бы мне все, что я из-за них потерял.

...Раз уж министр так полон доброй воли, нельзя ли попросить его, чтобы мне было предоставлено первое освободившееся хорошее место в какой-нибудь библиотеке? Под хорошим местом я разумею что-нибудь вроде тех, о которых вы говорили мне на днях... тысяч так на пять или шесть, и чтобы было немного работы. Для меня это было бы куда пристойнее, чем то благодеяние, которое мне предлагают.

В общем, дорогой мой, если мое имя будет фигурировать в "Оффисьель", это будет означать - какими бы ни прикрываться словами,- что мне подали милостыню. Умолите этих господ не делать этого. Это значит объявить меня недееспособным, и тогда я сразу же и в самом деле стал бы им. Мы договорились, да?

864. ЭДМОНУ ЛАПОРТУ. КРУАССЕ, 8 МАЯ 1879.

И у меня тоже все не ладится. Меня душит тоска. Меня угнетает моя книга. Временами такие головные боли, что начинает казаться: еще немного, и я сдохну; и затем - приступы слез. Словом, я дошел до предела.

Тургенев приезжал в воскресенье и уехал во вторник утром. По-видимому, ему очень понравилось то, что я ему прочитал.

865. ПРИНЦЕССЕ МАТИЛЬДЕ. КРУАССЕ, 11 МАЯ 1879.

Роман Гонкура ' мне понравился. Вначале меня возмутили некоторое манерничание и отдельные небрежности стиля. Затем я увлекся и в итоге нахожу, что книга весьма талантлива. Это искреннее мое мнение.

...Был у меня на днях Тургенев. Он показался мне очень удрученным тем, что делается в его стране 2. Наша еще не докатилась до такого состояния.

866. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 26 МАЯ 1879.

На будущей неделе мы непременно - разве что небо опрокинется на землю - с вами увидимся. Как только приеду в Париж, тотчас предупрежу вас запиской.

Кончаю Магию Бувара и Пекюше ', и сил у меня больше нет.

867. ФРЕДЕРИКУ БОДРИ. КРУАССЕ, КОНЕЦ МАЯ 1879.

Я наконец уступил уговорам небольшой группы моих друзей, которые, желая мне добра, хотят, чтобы я стал вашим помощником.

Вы и сами выражали мне это желание в феврале.

До сих пор этому препятствовала моя "непреклонная гордыня". Но, дорогой мой, я оказался в таком положении, что, того и гляди, сдохну с голоду или вроде этого. Поэтому я соглашаюсь на вышеупомянутую должность: три тысячи в год и обещание, что никаких обязанностей у меня не будет '. Ибо вы сами понимаете, если я вынужден буду жить в Париже, то окажусь еще более нищим, чем до этого.

А теперь - уговор (но это между нами): если я для чего-либо буду вам нужен, то, разумеется, я в полном вашем распоряжении как теперь, так и в дальнейшем, уповая при этом на милостивое отношение ко 'мне моего начальника.

868. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. ПАРИЖ, 13 ИЮНЯ 1879.

Знаете, что больше всего изводило меня прошедшей зимой? Соболезнования по поводу моей сломанной ноги, и вот теперь здесь, в Париже, все опять началось сызнова. "Как, должно быть, вы страдали!" - "Да нисколько". Тут люди удивляются и начинают говорить о другом. Да, мой перелом просто осточертел мне, совсем как "Бовари", разговоры о которой я уже слышать не могу; я в ярость прихожу от одного этого имени. Словно я никогда не писал ничего другого!

...Первые дни моего пребывания в Париже я до смерти скучал. Затем с удовольствием повидался с друзьями. Всякое передвижение, всякое изменение привычной обстановки стало мне теперь тягостно. Признак старости. Только сердце не стареет, может быть, даже наоборот; но литература дается мне все труднее. Нужно было быть безумцем, чтобы взяться за книгу, подобную той, которую я пишу.

Каждый день все послеобеденное время я провожу в Национальной библиотеке, где читаю совершенно идиотские вещи, теперь это - сплошь апологеты христианства. Все это до того глупо, что может обратить в безбожие самые благочестивые души. О, уж как берутся они доказывать бытие божье, вот тут-то и начинается глупость.

Знаком ли вам Шопенгауэр? Читаю две его книги !. Идеалист и пессимист, а вернее сказать, буддист. Это мне подходит.

Автобиография Валлеса "Жак Вентра" написана талантливо 2. Вот бедняга! Его ожесточение понятно. И все же он - скверный тип, и я предпочитаю "Переписку Берлиоза" 3.

869. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. ПАРИЖ, 19 ИЮНЯ 1879.

Нынче утром я закончил первую часть моей главы, а вечером берусь за подготовку философии '. У господина Гюстава своеобразная манера отдыхать в Париже.

...А знаешь, что меня теперь преследует? Страстное желание описать битву при Фермопилах. Опять на меня это нашло.

870. ЛЕОНУ КЛАДЕЛЮ. КРУАССЕ, 26 ИЮНЯ 1879.

Я очень запоздал с ответом. Но вот мое оправдание: я получил ваших "Простаков" ' в начале этого месяца, который почти целиком провел в Париже и совсем изнемог от дел и суеты. Я надеялся, что вы как-нибудь случайно узнаете, что я там, и уповал на встречу.

Я хотел высказать вам, какое удовольствие доставила мне ваша книга.

"Тити Фоиссак" - подлинно художественное творение. Оно тщательно отделано, отчеканено, глубоко обдумано. Наблюдательность ваша не убивает поэзию. Наоборот, она еще подчеркивает ее. Похороны вашего Простака - это великолепно. Я знавал таких стариков. Я не знаю ничего более своеобразного, чем ваш дуэт.

Возражение, которое напрашивалось у всех - в том числе и у меня,- что Бодлер был на самом деле другим, само собой снимается, поскольку вы его имя не называете. Эта новелла - философский этюд, подобного которому я никогда не встречал. Ваш главный герой сразу же захватывает - с такой силой и так выпукло он обрисован. "Седая матушка" понравилась мне меньше, она кажется мне не столь уж новой. Кое-где я мог бы упрекнуть вас в некотором злоупотреблении архаическими выражениями. Но вы - настоящий писатель, друг мой! Подлинный художник!

871. ЭМИЛЮ ЗОЛЯ. КРУАССЕ, 4 ИЮЛЯ 1879

Предисловие к вашему "Что я ненавижу" привело меня в восторг, дорогой мой Золя '. Вот, собственно, все, что хочется вам сказать. Я его прежде не читал, а теперь просто покорен! Браво! Вот так и надо разговаривать.

Что касается отдельных статей, то я согласен с вами в отношении аббата Ламенне, Прудона и истеричного католика 2. В "Египте три тысячи лет назад" я обнаружил несколько вольностей, и кое-что, по-моему, не совсем точно. Мне кажется, вы слишком снисходительны к Эркману-Шатриану 3. Что до Мане, я ровно ничего не понимаю в его живописи, а потому воздерживаюсь от суждений 4.

И продолжаю настаивать, что вы чистой воды романтик 5. Скажу даже, что именно потому восхищаюсь вами и люблю вас.

...Я прекращаю всякое чтение и теперь не открою больше ни одной книги, пока мой роман не будет кончен.

872. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, 15 ИЮЛЯ 1879.

Работаю я как одержимый. Забросил все книги и теперь пишу, то есть без устали брызгаю чернилами. Теперь я дошел до самой трудной (а может статься, и самой значительной) части моего адова фолианта - до Метафизики! Заставить смеяться, излагая теорию врожденных идей ',- ничего себе задачка? Словом, надеюсь, что к началу сентября уже останется всего две главы! Но до полного завершения еще далеко. Вот уж тогда-то - можете мне поверить! - я почувствую себя ублаготворенным и скажу: уф! Поистине только безумец мог взяться за такой труд. Но мы ничего не совершили бы в этом мире, когда бы не ведомы были ложными идеями. Это замечание Фонтенеля, которое я нахожу отнюдь не глупым 2.

873. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 9 АВГУСТА 1879.

Наконец-то я хоть что-то узнал о вас, дорогой мой старик. Так вам, значит, здорово скверно? ' И все-таки лучше уж дерьмовое состояние души, нежели подагрические боли в теле.

Не связаны ли нравственные ваши страдания с академической шапочкой 2 или с тем, что не представляется случай обмануть мои ожидания? А я жду теперь, как станете вы оправдываться за последнее свое вероломство - ведь вы должны были у меня обедать в некую субботу в июне месяце, и вот с тех пор от вас ни слуху ни духу.

А меня "Бувар и Пекюше" измучили вконец. Остается всего четыре страницы, и философская глава будет кончена. После этого возьмусь за предпоследнюю. Этими последними главами буду занят до марта или апреля. А там уже останется только второй том. Словом, и через год я все еще буду впряжен в эту книгу. Нужно поистине обладать даром аскетизма, чтобы добровольно взять на себя такую муку. Мне кажется в иные дни, будто мне пустили кровь одновременно из рук и ног, и она медленно вытекает из меня, и я сейчас вот-вот сдохну. А затем снова вскакиваю и продолжаю, несмотря ни на что. Вот так.

Могу вас порадовать - на финансовом горизонте моей жизни появился маленький просвет. Комманвилю удалось вновь завести лесопилку. Вот он и снова в седле. Только бы опять не постигла его несдача. Надеюсь, что нет. Дело кажется мне верным.

874. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. ПАРИЖ, 29 АВГУСТА 1879.

Что ты скажешь о нашем Москвитянине, который жаждет отправиться в глубь своей Скифии, чтобы оказаться там в "тиши кабинета" (буквально так) ? ' В Париже он, видите ли, не может работать! Ему кажется, что в родном краю он вновь обретет свой гений.

Они договорились с г-жой Адан, что я буду держать корректуру одного его рассказа, предназначенного для "НУВРЛЬ ревю", журнала Жюльетты Ламбер, первый номер которого должен появиться в сентябре 2.

875. И. С. ТУРГЕНЕВУ. ПАРИЖ, 29 АВГУСТА 1879.

Очень хочу поскорее прочитать вам Философию из "Бувара и Пекюше". Недели через две, а то и раньше, быть может, я извещу вас. Пишите мне сюда, в Париж.

876. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. ПАРИЖ, 3 СЕНТЯБРЯ 1879.

Каждый день сижу над корректурой "Воспитания чувств" '. Наладил дело с изданием "Полного собрания стихов" Буйе 2 и вместе с Рейе занимаюсь оперой "Са-ламбо" 3.

...Господин Гюстав провел послеобеденное время в тиши кабинета, перечитывая три последние главы "Бувара и Пекюше". И суждение его таково: это очень хорошо, очень резко, очень сильно и ничуть не скучно. Вот мое мнение!

877. ЭДМОНУ ЛАПОРТУ. СЕН-ГРАСЬЕН ', 16 СЕНТЯБРЯ 1879.

Тургенев, которому я прочитал свою философскую главу, был от нее в восторге (я не преувеличиваю).

878. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. СЕБ ГРАСЬЕН, 17 СЕНТЯБРЯ !879.

Москвитянин был от моей главы в полном восторге.
879. ЭДУАРДУ ГАШО. КРУАССЕ, 23 СЕНТЯБРЯ 1879.

Я со всей откровенностью должен сказать вам, что напечатать где-нибудь ваше произведение мне кажется делом трудным, если не вовсе невозможным '. Газеты битком набиты рукописями, и вашу ни один издатель не возьмет.

Вы обладаете богатым воображением, известным житейским опытом и несколько скороспелым знанием истории. Вы молоды. Вам нужно подольше поработать в одиночестве, не ожидая себе награды и не думая о том, чтобы печататься. Возьмите пример с меня. Мне было 37 лет, когда я отдал в печать "Госпожу Бовари". Если вы станете думать о том, как извлечь из ваших сочинений выгоду,- вы погибли. Думать нужно только об Искусстве как таковом и о совершенствовании собственного мастерства. Все остальное вторично.

И не думайте, будто жизнь писателя, подобного мне, "усеяна розами". Это глубочайшее заблуждение.

Повторяю снова: если вы в самом деле любите литературу, занимайтесь ею прежде всего для себя и - читайте классиков. Вы слишком много читали современных книг - отзвуки их слышатся в вашем произведении. Упражняйтесь в воспроизведении того, что пережили сами, в описании той среды, которая вам знакома.

Слова мои суровы, но я откровенен.

880. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, 8 ОКТЯБРЯ 1879.

В своем письме вы мне пишете о "Воспитании чувств", а я как раз читаю корректуру оного (в издании Шарпантье, которое выйдет через две недели).

Почему эта книга не имела успеха, которого я ожидал? Робен, может быть, проник в истинную причину этого. Это сущая правда: в ней, если говорить с точки зрения эстетики, недостает смещения перспективы. Когда план слишком долго и тщательно выстраивают, он в результате исчезает. Во всяком произведении искусства должна быть некая высшая точка, вершина, оно должно образовывать пирамиду, или же должна быть ярко освещена какая-нибудь одна точка всей картины. Так вот, в жизни все это не так. Но Искусство - не Природа. Все равно! Никто, мне кажется, не пошел дальше меня в добросовестности. А что касается конца, я, признаться, до сих пор не могу забыть все те нелепости, которые были по сему поводу высказаны.

...Читаю всякие глупые, а лучше сказать, оглупляющие книги - религиозные брошюры монсеньора де Сегюра, разглагольствования иезуита отца Юге, Багено де Пюшеса и проч. ... ' Как вам нравится в книге "О благочестии служанок" нижеследующее название главы: "О соблюдении скромности во время сильной жары"? А совет служанкам не наниматься к актерам, трактирщикам и продавцам непристойных гравюр! Вот где самые цветочки, а эти глупцы ополчаются против спиритуалиста Вольтера и христианина Ренана. О, глупость! Беспросветная глупость!

...Автобиография папаши Мишле, напечатанная в "Тан", показалась мне пошлой безвкусицей. Подозреваю, что к ней изрядно приложила руку его супруга 2. К тому же я люблю исповеди только сверхискренние. Чтобы господин имярек вызвал у вас интерес, говоря о собственной особе, нужно, чтобы особа эта была из ряда вон выходящей в хорошем или дурном смысле. Сообщать публике подробности о самом себе есть буржуазный соблазн, которому я всегда противился.

Почему вы находите политику "такой уродливой"? Когда это она бывала красивой?

881. АЛЬФОНСУ ДОДЕ. КРУАССЕ, 21 ОКТЯБРЯ 1879.

Ваш роман я получил в десять утра, а к половине пятого уже его проглотил '.

Он не роняет чести других ваших вещей, отнюдь! Черт меня подери, до чего же хорошо это скомпоновано! И как последняя глава, великолепная сама по себе, превосходно увязана с первой! Ваш Христиан - одна из лучших созданных вами фигур (именно так! браво, старина). Поверьте мне, он останется как тип!

Менее оригиналъныв вашем романе Том Льюис и Шифра, хотя они и весьма занятны.

Совадон, старый герцог и принц Аксельский (с его манерой говорить) привели меня в восторг.

Мне бы хотелось немного больше философской последовательности в идеях Меро. Но это было бы уже в ущерб пластической стороне образа.

Нигде еще, кажется, не проявляли вы большего остроумия. Там, где не хочешь, невольно улыбаешься.

И на каждом шагу - жемчужина! Картины, вмещающиеся в четырех строчках,- например, возвращение домой пьяного, измятого Христиана и др.

Заседание в Академии - превосходно! А разговор между королем и его супругой (глава X)! Где еще найдешь что-либо столь патетическое? Здорово сделан этот диалог, дорогой мой. Я хотел бы услышать его со сцены. Это и звучно, и сильно, словом, истинно по-королевски! А иезуитская реплика короля ("Кроме того, имейте в виду" и далее) - великолепная находка.

Сколько комизма в этом короле, распевающем свои романсы в марсельской префектуре!

Будь вы здесь, вы бы увидели, что поля моего экземпляра испещрены восклицательными знаками. Некоторые погрешности стиля отмечены черточками. Их немного. Впрочем, вы ведь знаете, что я педант.

В общем и целом, вы должны быть довольны и горды этой книгой. Небо наделило вас редчайшим даром - обаянием. Его нельзя получить по своему хотению; я тому пример.

882. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, 21 ОКТЯБРЯ 1879.

Итак, договорились. Через две недели, считая с будущей субботы, я увижу вашу милую рожицу. Сколько же я вам должен всего порассказать!

...Только не говорите со мной о реализме, о натурализме или об экспериментальности '. Я сыт этим по горло. Какие все это пустые слова!

883. ЖОРЖУ ШАРПАНТЬЕ. КРУАССЕ, 21 ОКТЯБРЯ 1879.

Да, "Нана" я читал (8 выпусков) и нахожу, что это - блестяще '. Можете передать мое мнение автору и пожать ему от меня руку.

884. ЛЕОНИ БРЕНН. 21 ОКТЯБРЯ 1879

Читали ли вы "Короли в изгнании"? ' Что вы о них думаете? А у меня впечатление сложное. Написано хорошо, но это недостаточно крупно. Слишком отдает Большими бульварами, парижской жизнью - впрочем, это-то и будет способствовать его успеху - кратковременному! Но все равно, этот малый здорово остроумен!

885. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 8 НОЯБРЯ 1879.

Пришлите, а лучше привезите вашу корректуру, когда вам будет угодно '. Только ничего не обещайте, не сообщайте заблаговременно о дне приезда, предупредите за сутки и - приезжайте, вот все, о чем я вас прошу.

Бувар и Пекюше, кои имеют честь засвидетельствовать вам свое почтение, ныне переживают взрыв богомольных чувств2. Готовятся "вкусить тела господня". Думаю, эта глава о Религии не вызовет у господ церковников особой ко мне благосклонности. Я сыт по горло благочестивыми книгами. В первый день нового года я, надеюсь, наконец-то приступлю к последней главе, а после того, как она будет закончена, мне еще останется работы на полгода.

Племянница моя через неделю покидает меня, и я до весны остаюсь один. Сегодня вечером меня должен навестить молодой Мопассан. Вот и все, мой дорогой.

"Нана" я читал в пяти или шести выпусках. Следовательно, пока еще говорить о ней не могу. Но чем я упивался, так это книгой Ренана 3. Что за сокровищница эрудиции!

...Вы ничего не пишете мне о своей подагре. Значит, она уже не мучит вас? Тем лучше.

Я тоже чувствую себя временами очень старым, очень усталым и измученным до последнего предела! Ну да ничего! Продолжаю писать и не хотел бы подохнуть, прежде чем не вылью еще несколько горшков дерьма на головы мне подобных.

Только это и поддерживает во мне силы.
886. МАКСИМУ ДЮКАНУ. КРУАССЕ, 13 НОЯБРЯ 1879.

Бренное мое тело в последние годы, в особенности прошлой зимой, подвергалось жесточайшим штурмам, так что удивляюсь, как я до сих пор еще не сдох или не спятил. Мне весьма щедро подносились горькие чаши, и я от этого изрядно постарел как внутри, так и снаружи. Тем не менее оружия я не сложил, другими словами, продолжал работать, работать неистово. В итоге книга моя подвигается; весной закончу (будем на это хотя бы надеяться) первый том. На то, чтобы завершить второй, на три четверти уже готовый, мне хватит полгода. А через год думаю издать этот толстенный фолиант. Дабы ускорить дело, я остаюсь на всю зиму здесь, в полнейшем одиночестве, в обществе моей собаки и моей кухарки.

887. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 19 НОЯБРЯ 1879.

Конечно, место, о котором вы пишете, не из лучших '. Я нахожу даже, что оно немножко странное. Однако контральто иной раз может показаться высоким - свидетельством тому Альбони; и мне кажется, вы очень уж строги. Заметьте, в порядке моего оправдания, что герой мой не музыкант, а героиня - женщина заурядная. Все равно, этот отрывок, между нами говоря, всегда мне не нравился. Вероятно, когда я это писал, мне мешали разные противоречащие друг другу воспоминания.

Мне очень приятно то впечатление, которое производит на вас "Воспитание чувств". Я отнюдь не чудовище честолюбия, и все же полагаю, что о книге этой судили неверно, в особенности об ее конце 2. Этого я публике до сих пор не могу простить.

Вот было бы славно - поскольку вы сообщаете о своем намерении посетить меня в конце декабря,- если бы вы приехали 12-го, в день моего рождения. Мы бы вместе отпраздновали, или, вернее, оплакали сие событие - не столь уж значительное.

Племянница моя в воскресенье уехала в Париж, и снова началось мое одиночество. Теперь я уже на середине главы о религии. Какой тяжкий труд эта книга, дорогой друг!

Жадно читаю историю вашего нигилиста, которая печатается в "Тан" 3. Возможно ли, боже правый, чтобы живые люди терпели такие страдания!

888. ЛЕОНИ БРЕНН. КРУАССЕ, 19 НОЯБРЯ 1879.

Что это с вами такое случилось в последний раз, когда мой ученик обедал у вашей милости? Он рассказал, будто вы его резко отчитали по поводу одного рассказа ', замысел которого, с моей точки зрения, превосходен.

...Мне так, напротив, кажется, что Ги на верном пути. Он прочитал мне стихи в своей манере, которые сделали бы честь любому поэту 2.

К тому же, поскольку в его будущем рассказе высмеиваются наши с вами земляки, я его одобряю! Ненависть к руанцам - начало воспитания хорошего вкуса. Прескверные это люди, и притом завистливые - порок, который я ненавижу. Если бог продлит мои дни, я напишу о них психологический очерк, это будет забавно.

О себе вашему Поликарпу сообщить нечего. С прошлого воскресенья живу здесь совсем один и с головой ушел в свою главу о религии.

889. МАРИ РЕНЬЕ. КРУАССЕ, 19 НОЯБРЯ 1879.

Да она же просто очаровательна, ваша волшебная сказка, и превосходна в отношении стиля '. Позволю себе одно только замечание. Почему ваша Медуза, при ее добродетелях, спасается не собственными силами, а с помощью Сан-Малиса?

...Но я просто не-го-дую по поводу ваших иллюстраций. Что за рисунки! И что за дурацкие выдумки! Можно ли грубее обходиться с литературой! Особенно фронтиспис - с ума можно сойти. Портрет кокотки, долженствующей изображать некое идеальное создание! Самое что ни на есть штампованное, банальное, якобы призванное рождать в нас мечту о неуловимом. Музей Гревен 2 на фоне небесной лазури! Нет, клянусь честью, я лопну от злости! А эти японские складки внизу! При чем тут Япония? Но это ведь так шикарно! Так шикарно! Шарпантье небось от этого так и млеет!

890. ЖЮЛЬЕТТЕ АДАН. КРУАССЕ, 25 НОЯБРЯ 1879.

Беру на себя смелость послать вам этой же почтой стихотворную пьесу ', которую я нахожу весьма интересной и способной украсить ваш журнал.

Автор ее Ги де Мопассан служит в министерстве народного образования. Я думаю, что его ожидает большое литературное будущее,- это во-первых, а кроме того, я нежно его люблю, потому что это племянник самого близкого из всех бывших у меня когда-либо друзей, на которого к тому же он очень похож 2,- друга, умершего вот уже скоро тридцать лет, и кому я посвятил своего "Святого Антония". Одним словом, я был бы искренне вам признателен, если бы вы напечатали его стихотворение. Означенный молодой человек - автор небольшой одноактной пьески "В старые годы", которая прошлой зимой шла у Бал-ланда и имела большой успех 3. Он известен в кругу парнасцев.

891. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. 20 НОЯБРЯ 1879

Ваша "Венера" - это превосходно. Мне решительно не к чему придраться, если не считать двух грамматических погрешностей, но и они спорные. Можете не волноваться Это - хорошо.

892. ПОЛЮ АЛЕКСИСУ. 8 ДЕКАБРЯ 1879

Она очень мила, ваша пьеска '. Только почему всего один акт, а не три? Я благодарен вам за нешаблонную развязку. Она уже тем хороша, что выходит за рамки общепринятой морали. А вот что публика это проглотила - удивляюсь.

Но между нами, дорогой друг, я нахожу, что в своем предисловии вы придаете непомерно большое значение детородным органам. Ну какое имеет значение, что кто-то..., а кто-то не... 2, господи боже мой! У классиков были рогоносцы, это штука веселая. Романтики выдумали адюльтер - то была вещь серьезная. Пора бы уже натуралистам относиться к сему акту как к чему-то не имеющему значения.

Дружеский привет Золя. Мне очень хочется прочесть его книгу 3.

893. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 8 ДЕКАБРЯ 1879.

Итак, мы с вами условились, вы согласились, вы поклялись - теперь попробуйте только не приехать, черт побери! Это был бы дурной поступок. Итак, в следующую пятницу 12-го сего месяца жду вас к обеду.

И постарайтесь уладить свои дела так, чтобы остаться у меня до понедельника. Уж будьте столь любезны, покорнейше вас о том прошу. Нам ведь столько нужно рассказать друг другу...

894. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, 13 ДЕКАБРЯ 1879.

Ничего не читаю, никого не вижу, племянница моя в Париже, я живу здесь всю зиму в обществе своей собаки и своей кухарки.

Но сегодня здесь у меня великий Тургенев, приехал попрощаться перед отъездом в Россию '.

895. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 15 ДЕКАБРЯ 1879.

Обо мне ты, очевидно, знаешь от своею мужа, да и Тургенев обещал быть у тебя сегодня.

Его отъезд в Россию очень огорчает меня, потому что еще неизвестно, когда он вернется. Он опасается, как бы на его милой родине у него не было каких-либо политических неприятностей и ему не запретили на неопределенное время выезд из своего поместья '. Мы провели вместе замечательные двадцать четыре часа. Какой славный человек и какой художник!

Он снова вдохнул в меня веру в "Бувара и Пекюше", в чем я очень нуждаюсь, ибо, говоря откровенно, просто с ног валюсь, бедный мой мозг уже не выдерживает! Мне нужно будет отдохнуть (ведь столько лет я уже работаю не переставая!). Но когда это будет? Моя религия не движется. Неужели я никогда не увижу конца этой подлой главы, писать которую просто адски трудно. И потом я раздваиваюсь между Верой и Философией, желая относиться одинаково как к одной, так и к другой, то есть быть беспристрастным и здесь, и там.

896. ГЕРТРУДЕ ТЕННАН. КРУАССЕ, 16 ДЕКАБРЯ 1879.

Первый том своего адского романа я заканчиваю, на второй мне понадобится не более полугода, и тогда я буду считать книгу завершенной. Что она из себя представляет? Трудно написать об этом в нескольких словах.

Подзаголовок к ней должен был бы быть такой: "Об отсутствии метода в науке". Одним словом, я притязаю на то, чтобы произвести обзор всех современных идей. Женщины занимают там мало места, а любовь и вовсе никакого. У вашего американца весьма неверные сведения. Полагаю, что публика мало что в этой книге поймет. Те, кто читает книги, чтобы узнать, вышла ли баронесса замуж за виконта, останутся в дураках, но я пишу книгу с расчетом на нескольких утонченных читателей. Если только не окажется чем-то весьма значительным. Сам этого не знаю! Меня терзают сомнения, я изнемогаю от усталости.

897. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 18 ДЕКАБРЯ 1879.

Спасибо за те тридцать шесть часов, что вы провели подле меня. Мне было очень грустно, когда вы уезжали. Все не ладится. Чувствую себя очень скверно. В жизни моей так мало радостей. А что до книги, то она меня удручает. И результат, каков бы он ни был, не сможет возместить всех этих потраченных усилий.

Любите меня по-прежнему, мой дорогой, мой великий.

898. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 26 ДЕКАБРЯ 1879.

Ваше путешествие в Россию чрезвычайно меня тревожит, дорогой мой старина. Мне кажется, на этот раз ваш отъезд более серьезен, чем это бывало прежде. Почему? Действительно ли это так нужно вам, так необходимо? Постарайтесь отсутствовать не слишком долго и поскорее возвращайтесь во Францию, где вас ждут друзья и люди, вас любящие.

899. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 28 ДЕКАБРЯ 1879.

Вчера вечером получил вашу посылку. Семга восхитительна, а икра исторгла из моей груди вопли восторга. Когда же мы сможем лакомиться ею вместе? Я хотел бы, чтобы вы уже уехали и уже приехали обратно. Пишите мне по крайней мере оттуда.

...Что касается романа Толстого, пусть его доставят моей племяннице '. Комманвиль привезет мне его сюда.

900. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, 28 ДЕКАБРЯ 1879.

Не могу больше! Измучился, нет у меня больше сил! Эта глава о религии была для меня сущим наказанием '. Только бы не получилось это слишком сухо и слишком по-французски. И однако, Тургеневу две недели тому назад, кажется, понравилось то, что уже готово. Ах, да будь что будет! Надеюсь, что через три недели кончу. Вот когда я испущу радостное "уф"!

901. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 30 ДЕКАБРЯ 1879.

Что касается романа, эти три тома пугают меня '. Три тома теперь, при моей работе - это трудно. Ну да ничего, все же возьмусь за них. Поскольку к концу будущей недели глава моя будет уже закончена (!!!), я устрою себе развлечение, прежде чем приниматься за следующую.

Когда вы уедете, вернее, вернетесь? До чего это глупо - так любить друг друга, как мы с вами,- и так редко видеться.

902. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. 31 ДЕКАБРЯ 1879.

Да будет легок он тебе - 1880 год, дорогая моя девочка. Доброго тебе здоровья, успехов в Салоне, удачи в делах!1 А для себя прибавлю еще: завершения "Бувара и Пекю-ше", ибо, по совести говоря, я больше не могу. Бывают дни, как сегодня, например, когда от усталости я просто плачу (буквально так!), у меня едва достает сил держать перо! Надо бы мне отдохнуть. Но как? Но где? И - на какие деньги?

Еще две недели, и я надеюсь кончить главу. Это сразу подбодрит меня, я так на это надеюсь! А через три-четыре месяца, когда будет закончена последняя глава, у меня еще останется работы (со вторым томом) на шесть или восемь месяцев!!! В минуты усталости перспектива эта приводит меня в ужас. Но писал ли кто-нибудь когда-нибудь книгу, подобную этой? Мне кажется, что нет!

903. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 11 ЯНВАРЯ 1880.

Глава моя закончена. Вчера стал ее переписывать и писал целых десять часов подряд! Сегодня снова ее перепеределываю и пере-переписываю. При каждом новом прочтении нахожу в ней ошибки! Нужно, чтобы это было безукоризненным. Это единственный способ сделать приемлемым то, что у меня изображено.

904. ГЕРТРУДЕ ТЕННАН. 13 ЯНВАРЯ 1880

Рад, что Доде вам понравился '. Так же как и его талант, человек этот полон обаяния, истинно южный характер.

905. МАРГАРИТЕ ШАРПАНТЬЕ. 13 ЯНВАРЯ 1880.

Я прошу вашего мужа в порядке личного одолжения, чтобы он издал теперь же, то есть до апреля, сборник стихов Ги де Мопассана ', потому что это может помочь вышеупомянутому молодому человеку добиться постановки небольшой своей пьески на сцене Французского театра 2.

Настоятельно прошу об этом. Оный Мопассан очень, просто очень талантлив. Утверждаю это, а я в этом, кажется, кое-что понимаю. Стихи не скучные, что для публики важнее всего; и потом, он настоящий поэт, без всяких там звездочек и птичек. В общем, это мой ученик, и я люблю его как сына.

906. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, 13 ЯНВАРЯ 1880.

Поможет ли вам мое письмо? ' Кто его знает. "Ревю модерн" прислал мне вашу "Стену". Почему они ее наполовину разрушили? Примечание редакции, в котором вы произведены в мои родственники, весьма мило 2. Вообще журнал этот, по-моему, бесподобен! Сару Бернар сравнивают с Фредериком Леметром и Жорж Сайд!

...Что до вашей "Стены", в которой множество великолепных стихов, есть там кое-какие несоответствия в тоне. Так, слово "bagatelle" ("пустячок") действует словно ледяной душ. И слишком быстро наступает момент комический. Но вы считайте, что я вам ничего не говорил. Надо увидеть вещь целиком.

907. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 21 ЯНВАРЯ 1880.
Всего несколько слов, дорогой мой старик.

1. Когда вы уезжаете, или, лучше сказать, когда вы вернетесь? ' Вы уже не так беспокоитесь за последствия своей поездки?

2. Спасибо, что заставили меня прочитать роман Толстого. Это первоклассно. Какой живописец и какой психолог! Первые два тома - грандиозны; но третий - ужасный спад 2. Он повторяется, мудрствует. Словом, уже начинаешь видеть самого этого господина, автора, русского, а до тех пор были только Природа и Человечество. Мне кажется, порой в нем есть нечто шекспировское. Читая, я временами вскрикивал от восторга, а ведь читать пришлось долго.

Расскажите мне об авторе. Это первая его книга? Во всяком случае, карты у него козырные. Да, это очень сильно, очень. Я закончил Религию и работаю теперь над планом последней главы - Образование.

908. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, 22 ИЛИ 23 ЯНВАРЯ 1880.

Теперь готовлюсь к последней главе - Образование. Если бы я имел возможность порыться в книжных шкафах вашего министерства, я наверняка обнаружил бы там настоящие сокровища. Но с чего начать поиски? Мне нужно что-нибудь характерное по части учебных программ и руководств по методике обучения.

Я хочу показать, что образование, каким бы оно ни было, не так уж много значит и что все или почти все зависит от природы человека.

909. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 23-24 ЯНВАРЯ 1880.

О Фенелоновом "Воспитании девиц" у меня с прежних времен сохранилось доброе воспоминание, но теперь я изменил свое мнение - это буржуазно до отвращения! Перечитываю всего "Эмиля" Руссо. Там немало глупостей, но как это было сильно для своего времени и как оригинально! Мне это очень пригодится '.

910. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. КРУАССЕ, 25 ЯНВАРЯ 1880.

Знаете, сколько томов мне пришлось поглотить для двух моих чудаков? Более тысячи пятисот! Моя папка с записями имеет уже восемь футов вышины. И все это мало чего стоит. Но такое изобилие материалов позволит мне избежать педантизма, уж в этом я уверен.

Наконец-то начинаю последнюю главу! Как только она будет закончена (в конце апреля или мая), поеду в Париж писать второй том - на это потребуется не более полугода. Он на три четверти уже готов и будет состоять почти исключительно из цитат. После чего дам отдохнуть несчастным своим мозгам, которые уже совсем иссякли.

Прочитайте-ка "Войну и мир" Толстого, три огромнейших тома, в издании Ашетта '. Роман первостатейный, хотя последний том и не удался.

911. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 28 ЯНВАРЯ 1880.

Теперь прошу тебя об одной литературной услуге - это для "Бувара и Пекюше".

Пекюше обучает ребенка рисованию и начинает (следуя рекомендациям Руссо в "Эмиле") с рисунков с натуры '. Сам он рисовать почти не умеет и смехотворнейшим образом сбивается в своих объяснениях; особенно смущают его законы перспективы. Так вот, ответь мне на такой вопрос: какие нелепости может он при этом допускать и почему 2. У него плохой глазомер и никаких способностей - на ребенке, естественно, это отражается еще сильнее. Подумай-ка немножко на сей счет и ответь что-нибудь определенное.

Я все еще готовлюсь к этой чертовой главе, за которую, должно быть, возьмусь только недели через две! Я углубился во френологию! И еще в административное право и проч.! Не говоря о том, что действие в этой главе трудно подгонять под идеи. Неужели же мне не кончить до конца мая? Ну тем хуже! Тогда уж слуга покорный!

А книги, присылаемые в дар "мэтру", сыплются дождем! Это становится просто каким-то бедствием. Только нынче утром их пришло четыре!

912. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ. 1 ФЕВРАЛЯ 1880.

"Пышка", рассказ моего ученика, корректуру которого я нынче утром прочитал,- это шедевр. Я настаиваю на этом слове - шедевр по композиции, по чувству комического, по наблюдательности; и я недоумеваю, почему он привел в такое негодование г-жу Бренн '. Непостижимо! Спятила она, что ли?

913. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. 1 ФЕВРАЛЯ 1880

И мне не терпится сказать вам, что "Пышку" я считаю шедевром! Да, юноша! Не более и не менее, это сделано мастерски. Очень оригинально по замыслу, совершенно по композиции и превосходно по стилю. И пейзаж, и персонажи даны очень зримо, психологический анализ силен. Словом, я в восторге; два или три раза я смеялся вслух (буквально так!).

Негодование г-жи Бренн меня поразило. Даже не верится.

Я набросал на листочке свои замечания "педанта", вы поразмыслите над ними. Думаю, они верны.

Этот маленький рассказ останется, можете мне поверить! Какие великолепные рожи - эти ваши буржуа! Удались все как один. Корнюде великолепен - и как достоверен! Превосходна монахиня с изрытым оспою лицом, и граф с этим его "дорогое дитя мое" и - конец! Эта бедная девка, которая рыдает в то время, как тот напевает "Марсельезу",- замечательно. Мне хочется тебя расцеловать, и целовать четверть часа подряд! Нет, серьезно, я доволен! Я читал с интересом, я восхищен!

Но именно потому, что это так остро по сути и так нелестно для буржуа, на твоем месте я бы убрал две вещи, которые вовсе неплохи, но как бы дураки не стали вопить по этому поводу, потому что ты словно хочешь этим сказать: "А мне на это наплевать". Во-первых, в каком мундире и т. д. юноша поливает грязью нашу армию и, во-вторых, слово "соски". После чего самый отъявленный ханжа ни к чему не сможет придраться.

Она прелестна, ваша девка! Если бы вы еще вначале немножко уменьшили ей живот, вы бы доставили мне этим большое удовольствие.

914. ПОЛЮ АЛЕКСИСУ. 1 ФЕВРАЛЯ 1880

Спасибо за вашу книгу, мой милый Алексис, она доставила мне искреннее удовольствие .

Вашу "Люси Пелегрен" я уже читал раньше, и у меня осталось о ней впечатление как о вещи крепкой; теперь она показалась мне еще крепче - у вас твердая хватка. Написано жестоко и горько. И чувствуешь, что это правда. Беременная сука - поистине художественная находка. Есть очень удачные выражения и отдельные детали - таковы Адель, которая "переспала бы и с бельгийским королем"; кровь, стекающая в лоханку; "у беременной суки, как и у женщины, бывают прихоти"; "Мне охота наклюкаться с вами"; "потому, что больше я не распутничаю". А смерть какая! Великолепно!

В "Господине Фраке" я особенно отметил психологию. "В своей несправедливости она доходила до того..."; "Она, чувствовала себя вполне готовой отравить ему жизнь"... Решительно не приемлю: "Вы так молоды, сударь...".- потому что это уже не раз было (и у Бальзака и у Сулье) 2.

Сомневаюсь, чтобы можно было быть судьей и одновременно служить в Национальной гвардии. Выясните это! Эти два занятия кажутся мне взаимно исключающими друг друга. Любовь г-жи Фрак к маленькому кюре здесь весьма уместна. Превосходны протестантский пастор и его семья, превосходна раздача наград - я вспоминал собственные впечатления. Очень хорош Ламоль во время признаний этой женщины, покрывающей поцелуями его постель, и то, что она обращается к нему на "ты",- прекрасно; борьба кюре и пастора - очень хорошо; мысли Фрака в конце - очень хорошо.

"Женщины отца Лефевра" заставили меня громко смеяться - два или три раза (буквально так!). Это комично в высшей степени. Кафе, Петухи, рожа отца Лефевра меня очаровали. Чувствуется, что все это вы видели и прочувствовали. Брависсимо... Обалдевшие обыватели - это очаровательно. Только, может быть, немного длинно и слишком повторяется один и тот же прием в сцене ожидания дам? Но их появление в кафе, всеобщее изумление при виде того, что они безобразны,- просто великолепно. Тени, пляшущие на противоположной стене во время бала,- здорово придумано. А в итоге получилось очень смешно и очень занимательно.

"Господин Мюр" наименее оригинальный из этих трех рассказов, хотя там есть вещи превосходные.

Прежде всего, читатель невольно спрашивает себя: правдоподобно ли, чтобы некий господин описывал бы так, час за часом, свою жизнь?

...И последнее замечание: зачем вы посвящаете читателя в закулисную сторону своей работы? 3 К чему публике знать, что вы о своем произведении думаете? Слишком вы скромны и слишком простодушны. Так, сообщая, что г-на Мюра в жизни не существовало, вы только заранее расхолаживаете любезного читателя. И потом, что означают в вашем посвящении эти слова о "неминуемой победе в нашей борьбе"? Какой борьбе? За Реализм, что ли? Да бросьте вы эти детские погремушки! Зачем портить произведения предисловиями и наговаривать на самого себя, навешивая на себя вывески?

Все, что я вам здесь написал, только доказывает, дорогой друг, с каким вниманием я читал вашу книгу. Куда проще было бы мне написать: "Все восхитительно"! Но я слишком люблю вас, чтобы пускать в ход столь банальные приемы.

915. ЛЕОНУ ЭННИКУ. 3 ФЕВРАЛЯ 1880

Одно из двух: или я - идиот, или вы - шутник. Естественно, я предпочитаю второе.

Под предлогом высмеивания романтизма вы написали прекрасную романтическую книгу '. Да, да! Это поистине драма в духе Шекспира! Уверяю вас!

"Душа, как она есть!" 2 - а вы что же, постигли ее? "Утрированные персонажи" - да нисколько не утрированные. "Условный язык?" - да ничуть не бывало!

И потом, о чем, собственно, идет у вас речь? О какой Школе? Где она, эта Школа? Что вы этим хотели сказать? И где эти люди 1830 года? Ручаюсь, вы не назовете ни одного, включая сюда и папашу Гюго, который оставался бы еще верен этим традициям. И имейте в виду, я говорю о том, о чем знаю не понаслышке.

Вы полагаете, будто высмеяли их стиль? Не заблуждайтесь! Прочитайте Петрюса Бореля, первые драмы Александра Дюма и Анисе-Буржуа, романы Лассайи и Эжена Сю: "Триальф" и "Саламандра". А пародию на этот жанр см. в "Молодой Франции" Тео, в романе Шарля Бернара "Жерфо" и в "Мемуарах дьявола" Сулье - фигура художника 3.

Шод-Эг и Гюстав Планш упрекали романтизм совершенно в том же самом, в чем ныне упрекают реализм 4. Своим успехом Понсар обязан исключительно реакции на романтизм, начавшейся еще сорок лет назад, а если быть точным - тридцать девять, ни более, ни менее. Познакомьтесь с критикой Армана Карреля на "Эрнани", ее вполне можно применить к "Западне" 5. Мадемуазель Марс отказывалась произнести слово "любовник", считая, что оно непристойно и т. п.

Эта мания воображать, будто мы первые открыли "натуру" и более правдивы, чем наши предшественники, выводит меня из себя. Буря у Расина не менее правдива, чем у Мишле. Само по себе Правдивое не существует. Есть лишь различные способы видеть вещи. Разве похожа фотография? Не более или в той же мере, как и портрет маслом.

Долой всяческие Школы! Долой эти бессмысленные слова! Долой Академии, Поэтики, Принципы! Право, я удивляюсь, как может такой человек, как вы, все еще заниматься подобной чепухой!

А теперь к делу.

Вашу книгу я начал читать в десять вечера, а кончил в три часа ночи - сие доказывает, что читать ее мне было интересно. И ни одной минуты я не смеялся (вы ошиблись в своих расчетах). Напротив, я испытывал восхищение. Когда это не прекрасно, это очаровательно. Мне кажется, вы сами не отдаете себе отчет в том, что у вас получилось.

Страница 9 - очень изящные стихи, а последний куплет просто прелесть. Бандиты ваши - классические бандиты, какие встречаются во всех плутовских романах. Но, может быть, не совсем правдоподобно, чтобы они так легкомысленно говорили о преступлении. Они отпускают у вас шуточки, в общем они получились гротескными. В натуре (!!!) так не изъясняются. Пример: у романтика Мольера, буффонады Сбригани и Нерины 6.

Ваш Понто, дорогой мой, образ превосходный! Но о нем позже.

...Несостоявшееся чудо и вслед за тем сомнение, зарождающееся в душе Понто,- это попросту великолепно. Да, черт вас возьми совсем!

То, что Сюзанна влюбляется в хозяина, а не в слугу,- это очень с натуры, очень естественно - она предпочла более красивого самца!

Он разгоняет католические процессии - очень хорошо! Это случалось постоянно (см. "Историю нормандского парламента" Флоке) 7. Здесь нет никакого преувеличения.

Сцена между Анриеттой и Понто - великолепно, великолепно! Такой человек, как Понто, не мог бы, конечно, ни говорить, ни действовать иначе. И потом, здесь есть пассажи высочайшего стиля! "Ни одно растение..." и т. д. "Несчастная женщина! Ты плачешь..." и вся страница - потрясающе! Представляете, как звучало бы это в устах Фредерика Леметра в дни его молодости? Да от аплодисментов рухнул бы театр! А этот вот поворот: "Вернитесь к своему ложу, лицо мое еще пылает под пламенем ваших последних лобзаний..." 8 Вы не находите, что это прекрасно, голубчик? Тем хуже для вас!

"Подобно могильному червю впился я в ваше тело" и т. д.- Библия, да и только! И повод как нельзя более подходящий для обращения к Библии.

Крестины очень верны по тону и весьма правдоподобны с точки зрения истории.

"Только гордый способен пожертвовать собой" - побольше бы таких фраз!

Господин и слуга, тычущие в себя кинжалами! Может быть, вам кажется, что это смешно? Но вы представьте себе, что при этом течет кровь, и вам будет не до смеха. Только слишком стремительно все это у вас происходит, и потом, такие люди ведь существовали на самом деле, да и сейчас существуют. Во время выставки 1867 года 10 подобные дуэли устраивали между собой японцы в Париже и Марселе. И в качестве покаяния они в ходу у буддистов, а во Франции в наши дни у некоторых католиков! Таков г-н Дюпон из Тура (см. "Ярмарку реликвий" и "Арсенал благочестия" Поля Парфе) п. Так что это вполне "с натуры", хотя и "утрировано". Но все то. что прекрасно, всегда утрировано. Вот Сарсе, тот не утрирован!

Далее:

Генрих IV, по-моему, вполне соответствует обычному представлению о нем, во всяком случае он таков, каким представляю его себе я.

Очень хорош Варавва в Часовне! Есть в этом нечто, от чего сам Рабле способен был бы выскочить из гроба!

...Защита Понто заставляет вспомнить д'Обинье и Корнеля! 13 Помилуйте, да вы просто смеетесь! Ладно еще над публикой, но надо мной - право, это нехорошо!

"Я пил их полной чашею"... Пассажи подобной силы встречаются у Шекспира, см. "Тит Андроник", а еще в "Клитандре" классического Корнеля

Понто, обнаруживающий, что он бессилен совершить чудо; я просто слов не нахожу, как это хорошо!

А вот способен ли оный Понто подняться до такого философского умозаключения, если исходить из данных вами характера и эпохи? Сомневаюсь. Но какое это имеет значение, раз это вытекает из всего предшествовавшего. К тому же ведь это все говорится человеком наших дней. И сей анахронизм (если есть здесь анахронизм) делает ваше произведение лишь более живым. Настолько очевидно, что не так уж важен сюжет, да и время действия тоже. Можно изображать двор Сезостриса и при этом писать современно; более того, ручаюсь, что, изображая его, вы и не сможете писать иначе.

Современность, античность, средневековье - все это не более как тонкости риторики, вот мое мнение.

Я родился при Реставрации - это что, современность? Нет, ибо клянусь вам, что тогдашние нравы так же мало походили на нынешние, как и нравы времен Генриха IV.

Так что же, согласно имеющей ныне хождение теории, мне возбраняется о них писать?

Видит бог, до какой степени я добросовестен во всем, что касается документов, книг, справок, описаний путешествий и проч. Так вот, все это я рассматриваю как нечто весьма второстепенное. Правда материальная (или то, что так называют) должна служить лишь трамплином, чтобы подняться выше. Неужто же, по-вашему, я настолько глуп, что верю, будто воссоздал в "Саламбо" реальный Карфаген, а в "Святом Антонии" в точности изобразил александрийскую эпоху? Конечно же, нет! Но я уверен, что выразил идеальное представление, которое мы имеем о них в наши дни.

Вот и г-н де Сасп (уж он-то точно не романтик!) так и не мог уразуметь ту неоспоримую истину, которую однажды я ему высказал: "Римскую историю надобно переписывать заново каждые двадцать пять лет" '5.

Одним словом, чтобы покончить с этим вопросом о реальности, давайте попробуем предположить, что найдены некие новые подлинные материалы, доказывающие нам, что Тацит все от начала до конца наврал. Повредило бы это славе Тацита, сделало бы хуже его стиль? Да нисколько. Вместо одной правды у нас стало бы две - правда Истории и правда Тацита.

Вот сколько я вам накатал!

Но закончу я цитатой из Гете, натуралиста, бывшего романтиком, или же романтика, бывшего натуралистом,- на выбор, как вам будет угодно 16.

В "Вильгельме Мейстере" не помню уж какой персонаж говорит Вильгельму: "Ты напоминаешь мне Саула, сына Киса; он вышел из дому, чтобы поискать ослиц отца своего, а нашел царство!" 17 Вы хотели написать пародию, а написали прекрасную книгу!

А засим, дорогой мой, жму вам руку и остаюсь... последним романтическим старым хрычом, некогда носившим красный колпак и спавшим в дортуаре с кинжалом под подушкой; ругательски обругавшим при полном театре по поводу "Рюи Блаза" весь цвет руанского общества; изгнанным из префектуры Аяччо за то, что в присутствии всего генерального совета утверждал, что Беранже отнюдь не является лучшим поэтом на свете ' . И вдобавок еще лично оскорбившим Казимира Делавиня (чем наделал тогда немало шума) 20.

916. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 3 ФЕВРАЛЯ 1880.

Прилагаю любовную записочку, которая нынче утром меня разбудила.

Когда же наступит конец этому денежному и нравственному разгрому?

Во всем этом я понял лишь то, что сии господа ведут себя со мною учтиво, и я ответил им так же, в точности переписав фразу, которая в их письме фигурировала в кавычках.

Что тебе сказать? Сама можешь представить себе все то, что я чувствую.

В подобном положении нужно поистине быть философом, чтобы не испытать желания как можно скорее умереть, ибо все это уже превращается в пытку.

Мало того, что я разорен. Нет, нужно еще, чтобы я занимался денежными делами, ничего в этом не понимая. Почему эти два векселя "по моему приказу"? О боже, боже мой, избавь меня от всего этого!

917. ЛЕОНИ БРЕНН. КРУАССЕ, 3 ФЕВРАЛЯ 1880.

В прошлое воскресенье я прочитал в корректуре "Пышку" и нахожу, что это шедевр, ни более ни менее. Замысел, наблюдательность, персонажи, пейзаж и в особенности КОМПОЗИЦИЯ (а это самое редкое) - все безукоризненно. Два или три раза я громко смеялся! Что до того, будто она безнравственна, то напротив, она очень нравственна, ибо в ней беспощадно бичуются лицемерие и подлость. Читая ее, испытываешь как бы чувство удовлетворенной мести, и я не постигаю, как мог этот рассказ вызвать ваше негодование. Почему? Не могу понять. Может быть, вы в тот день были нездоровы? Перечитайте-ка это еще раз хладнокровно, и вы убедитесь, что "Неуёмный" прав.

918. ЛАУРЕ ДЕ МОПАССАН. КРУАССЕ. 11 ФЕВРАЛЯ 1880.

Горю желанием сообщить тебе, что мой ученик (как называет Каролина твоего сына) постепенно становится настоящим молодцом! У него обнаружился большой, ну просто очень большой талант. Его новелла в прозе, озаглавленная "Пышка",- подлинное чудо, а вчера он читал мне

стихотворение, лучше которого мне мало что приходилось слышать. Не думай, что меня ослепляет моя привязанность к нему. Отнюдь. Я в этом понимаю. А какой это славный

малый!

919. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. 13 ФЕВРАЛЯ 1880

Скажи еще раз Золя, что меня очень воодушевляет его затея издавать свою газету (другое ее название - "Поборник справедливости") '. Можно бы дать серию статей "Тираны XIX века". Начать с литературы и журналистики: Бюлоз, Марк-Фурнье. Аланзье, Гранье де Кассаньяк, Жирарден и проч.; потом поговорить о финансистах - преступления дома Ротшильдов и проч.; за сим правительство и т. д. И все это надо, чтобы доказать, что эти вышеперечисленные мерзавцы заставили пролить больше слез, нежели Ватерлоо и Седан.

Весь вчерашний день до половины двенадцатого я провел, читая "Нана" '. После этого не спал всю ночь и "совсем ошалел".

...Если бы от меня потребовали, чтобы я отмечал все, что показалось мне сильным и оригинальным, я вынужден был бы комментировать каждую страницу! Характеры поразительно правдивы. Слов, взятых с натуры,- великое множество; смерть Нана в конце - нечто микеландже-ловское.

Потрясающая книга, дорогой мой!

...Самоубийство Жоржа и в ту же минуту появление его матери. Это не мелодраматично (хотя, разумеется, вам будут это говорить), ибо это вытекает из характера и есть следствие искусно скомбинированных событий.

...Глава XIV - выше всех похвал! Да, да, черт вас возьми, бесподобно!

А вот насчет того, что грубых слов можно бы употреблять поменьше,- это несомненно; что табльдот лесбиянок "оскорбляет чувство стыдливости" - еще бы не оскорблял! Ну а дальше что? Наплюйте вы на идиотов! Во всяком случае, это ново и сделано очень смело.

Фраза Миньона "Вот это машина!", да, кстати, и весь 1] характер Миньона мне очень нравится.

Нана при всей своей реальности вырастает в некий миф. Фигура эта по-вавилонски грандиозна.

921. ЖОРЖУ ШАРПАНТЬЕ. КРУАССЕ, 15 ФЕВРАЛЯ 1880.

А мой ученик в Этампе привлечен к суду за безнравственность!!! '

Что это значит? Вы ведь знаете, что юноша этот развивается поразительно. "Пышка" поистине драгоценность, а неделю назад он показал мне стихотворение, под которым не отказался бы подписаться мастер.

Так издайте же поскорее его книгу, чтобы она могла выйти к весне 2. Он лопается от желания быть напечатанным, и ему нужно быть напечатанным.

922. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 15 ФЕВРАЛЯ 1880.

Пока не пришли еще книги по воспитанию, которые должны прислать из Парижа, я терзаюсь и заново перекраиваю свой план; а вернее, я до смерти трушу этой своей главы '. И чтобы заранее не проникнуться отвращением к ней, нынче же вечером начинаю писать ее. Да поможет мне господь!

Весь вчерашний день я провел, читая "Нана" (с десяти утра до половины двенадцатого вечера, без перерыва). Ну что ж, говорить тут можно все что угодно. Тьма-тьмущая непристойных слов. Эмильен омерзителен, и есть вещи беспримерные по своему бесстыдству. Все эти упреки совершенно справедливы, и тем не менее это вещь потрясающая, и написана она талантливейшим человеком. Какие характеры! Какие крики страсти! Какая широта и подлинное чувство комического! Оставаясь реальной женщиной, Нана вырастает в миф, в смерти ее есть нечто микеландже-ловское.

А сколько глупостей будет об этом сказано. Бог мой! Сколько их будет сказано! Впрочем, милейшему Золя только этого и нужно!

...На эту главу мне понадобится не меньше четырех ме.сяцев, ибо она должна быть самой длинной из всех, а страниц в ней будет около сорока. Значит, это продлится до середины июня.

...Когда же кончится это постоянное ощущение неуверенности в ближайшем будущем? Я чувствую, как оно подтачивает меня. А ведь в мои годы необходимо жить в спокойствии, нужно все силы свои сохранять для работы.

Вот уже две недели, как томит меня страстное желание увидеть силуэт пальмы на фоне синего неба, услышать, как щелкает клювом аист на верху минарета... Как благотворно подействовало бы это на душу мою и тело!

923. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, 16 ФЕВРАЛЯ 1880.

Письмо, которое ты просишь написать, я напишу немедленно, но только у меня уйдет на это весь день, а может статься, и вечер '. Ибо нужно прежде всего хорошенько все обдумать. Я не уверен, что идея твоего адвоката так уж разумна. Это может весьма разозлить господ судей, и они потом могут отыграться на тебе. Смотри, будь осторожен. Я убежден, что кого-нибудь из них оскорбили строки, данные курсивом под фрагментами "Стены" 2, где призывают привлечь тебя к суду.

Необходимо использовать все возможные связи, чтобы это дело замять. Единственное, чего следует опасаться, это чтобы тебя не выгнали из министерства, не так ли? Посему будем сначала воздействовать на Правосудие, а уже потом возьмемся за Народное образование.

...Это письмо в "Голуа" трудно потому, что приходится все время думать, как бы не написать того, чего писать нельзя. Постараюсь, чтобы оно получилось как можно более благонамеренным. Сейчас напишу записки к тем, к чьему покровительству нам необходимо будет прибегнуть; после этого примусь за сочинение (надеюсь, завтра к вечеру ты получишь его).

924. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, 19 <16> ФЕВРАЛЯ 1880.

Дорогой мой, так, значит, это правда? Я было подумал, что меня разыгрывают! Нет, оказывается. Ну и хороши же они там, в Этампе! ' Уж не подвластны ли мы отныне всем судам на

всей территории Франции, включая колонии? Как можно предъявлять иск за стихи, опубликованные когда-то в ныне уже не существующей парижской газете и теперь перепечатанные, возможно даже без твоего согласия, какой-то провинциальной газеткой, о существовании которой ты, вероятно, и понятия не имел? На что мы теперь обречены? Что писать? Как печататься? В какой стране идиотов мы живем!

"Привлекается к суду за оскорбление нравов и общественной нравственности" - два премиленьких синонима, представляющих два главных пункта обвинения. А у меня был еще третий пункт: "и религии",- когда я представал перед восьмой судебной палатой за "Госпожу Бовари". Этот процесс создал мне невероятную рекламу, я ему приписываю три четверти своего успеха.

Словом, я ровно ничего не понимаю! Может быть, ты жертва чьей-нибудь личной мести? Что-то есть здесь непонятное. Уж не платят ли им за то, чтобы они таким способом компрометировали Республику, заставляя изливать на нее потоки насмешек и презрения? Я готов поверить в это.

Когда вас преследуют за политическую статью, это еще куда ни шло; хотя ручаюсь - ни один прокурор не сумеет доказать мне, какая от этого практическая польза. Но за стихи, за литературное произведение? Нет, это уж слишком!

Они скажут тебе, что в твоем стихотворении имеется тенденция к бесстыдству. Придерживаясь подобной системы доказательств, можно ягненка присудить к гильотине, обвинив его в том, что ему приснилось мясо. Надо бы раз и навсегда договориться по этому пресловутому вопросу о нравственности в государстве. То, что Прекрасно, то и нравственно, вот и все, и ничего более.

Поэзия, подобно солнцу, заставляет и навозную кучу отливать золотом. Тем хуже для тех, кто этого не видит. Ты превосходно отшлифовал самый обыденный сюжет и заслуживаешь за это всяческих похвал, а никак не штрафа и тюрьмы.

"Сила писателя,- говорит Лабрюйер,- заключается в умении верно определять и верно изображать" 2. Ты верно определил и верно изобразил. Чего им еще надо? "Но что именно изобразил,- возразит Прюдом,- каков пред-

мет, сударь! Двое любовников! Прачка! На берегу реки! Здесь нужен был бы игривый тон, сюжет следовало разработать более деликатно, более тонко, мимоходом, изящно и ловко осудить героев, а в конце вывести какого-нибудь почтенного священника или доброго доктора, дабы тот прочитал им наставление об опасностях любви. Одним словом, эта ваша история толкает к соединению полов. Ах, ах!"

Во-первых, вовсе она на это не толкает, а если бы даже толкала, не так уж это плохо - в наши дни, когда процветают неестественные наклонности, проповедовать культ женщины. Бедные твои любовники не повинны даже в адюльтере. И он и она свободны, никто из них не "связан обязательствами". Но напрасно станешь ты отбиваться, все равно у партии порядка всегда найдутся аргументы против тебя. Смирись с этим.

Только ты уж тогда ей наябедничай и на всех римских ц греческих классиков - пусть запретит их - всех без исключения, от Аристофана до доброго Горация и нежного Вергилия. А из иностранцев назови Шекспира, Гете, Байрона, Сервантеса; из наших - Рабле, "от которого пошла французская литература", как указал Шатобриан 3, в лучшем творении коего трактуется о кровосмешении; засим Мольера (смотри яростные выпады против него Бос-сюэ) 5 и великого Корнеля, ведь в его "Теодоре" речь идет о проституции; 6 папашу Лафонтена, Вольтера, Жан-Жака и проч. А волшебные сказки Перро! О чем это говорится в "Ослиной шкуре"? 7 И где происходит четвертое действие драмы "Король забавляется"? 8

После этого нужно еще будет запретить книги по истории, которые "грязнят воображение".

Меня душит негодование.

Кто удивится, так это друг Барду! Ведь он-то, прочитав твою пьесу, пришел в такой восторг, что тут же пожелал познакомиться с тобой, а вскоре после того взял тебя на службу в свое министерство 9. Хорошо же правосудие обходится с теми, кому он покровительствует!

А этот добрейший "Вольтер" (не человек, а газетный листок) еще так мило подшучивал давеча, что я-де помешался на том, будто литературу ненавидят 10. "Вольтер"-то как раз и заблуждается. Более чем когда-либо я уверен, что

стиль вызывает бессознательную ненависть. Есть два врага у того, кто хорошо пишет: во-первых, публика, потому что стиль заставляет ее думать, понуждает к работе мысли, а во-вторых - правительство, ибо оно чувствует, что мы - сила, а власть не терпит рядом с собой никакой другой власти.

Сколько бы правительства ни сменяли друг друга - монархия ли это, республика или империя, все равно! Официальная эстетика остается неизменной. В силу самого своего положения представители государства - чиновники и судьи - пользуются монополией на литературный вкус (смотри мотивировку моего оправдательного приговора). Им точно известно, как надлежит писать, их риторика непоколебима, и они владеют способами вас убедить.

Возносишься к Олимпу с пылающим челом, с сердцем, исполненным надежды, устремляясь к прекрасному, к божественному, ты почти уже у горних высот - и вот лапа острожного надзирателя сталкивает тебя в выгребную яму! Ты говорил с Музой, а тебя принимают за растлителя малолетних девочек! Ты еще благоухаешь водами Перме-са ", а тебя смешивают с теми блудливыми господами, что шатаются по уличным писсуарам! 12

И ты, мой миленький, будешь сидеть на скамье, на которую сажают воров, и какой-нибудь субъект станет читать твои стихи (с ошибками в просодии) и повторять их, напирая на отдельные слова, которым коварно придаст гнусный смысл. А некоторые он повторит по нескольку раз, как делал это гражданин Пинар: "Колено, господа, колено", и т. п.

И в то время как твой адвокат будет делать тебе знаки, чтобы ты не говорил ничего лишнего,- ибо одно слово может тебя погубить,- ты почувствуешь, будто за твоей спиной выстроилась вся жандармерия, вся армия, вся государственная власть, что они давят на твой мозг невыносимым бременем; и тогда к горлу твоему подступит такая ненависть, какой до сих пор ты не подозревал в себе, и явятся мысли о мщении, но чувство гордости тут же возьмет над тобой верх.

Но нет, нет, это невозможно. Тебя не привлекут к ответственности, тебя не будут судить - это недоразумение, тут какая-то ошибка, черт знает что! 13 В это дело вмешается министр юстиции!

Как-никак красные денечки г-на Виллеля все же миновали и.

Впрочем, кто его знает? Земля имеет границы, глупость человеческая безгранична. Обнимаю тебя. Твой старик.

925. МАКСИМУ ДЮКАНУ. КРУАССЕ, 27 ФЕВРАЛЯ 1880.

Во-первых, это весьма мило с твоей стороны, что ты сразу же сообщил мне о своем избрании ', и я благодарю тебя за это.

Во-вторых, почему ты считаешь, что я сержусь на тебя? Раз тебе это доставляет удовольствие, я рад за тебя - но только удивлен, поражен, ошарашен и - недоумеваю. Зачем? Для чего?

А помнишь шуточный спектакль, который мы разыграли когда-то в Круассе - я, ты и Буйе? Мы принимали тогда друг друга во Французскую академию!.. Воспоминание это наводит меня на "глубокие размышления", как сказал бы Жозеф 2.

926. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 4 МАРТА 1880.

Поскольку вы в России и не подаете о себе вестей, мы вновь стали переписываться с г-жой Виардо.

В одном из писем она сообщает, что у вас ишиас, что вы грустите, что вам скучно и проч., и просит вам написать, дабы развлечь вас. Если бы только я мог, бедный вы мой старина, я послал бы вам все цветы мира и все радости жизни.

Что же вам сообщить? Дюкан стал членом Французской академии! Об этом вы, конечно, уже знаете? У меня от этой новости в глазах помутилось. Зачем понадобилось ему "добиваться этой чести"? До чего же люди уморительны!

Я приступил к последней своей главе и сейчас пишу седьмую страницу. Всего будет сорок. Когда я это кончу? Бог его знает. Так или иначе, я рассчитываю провести в Париже май и июнь, затем снова поеду туда в сентябре и уже тогда долго оттуда никуда не двинусь. Вот когда мы с вами часто будем видеться!

"Нана" я прочитал в отдельном издании, прочитал залпом, и нахожу, что вы немного сурово судите о ней '. Есть там вещи весьма сильные, подлинные вопли страсти, два-три характера (Миньон среди прочих), которые привели меня в восторг.

Юного Мопассана чуть было не привлекли к суду. Пишу "чуть было", потому что дело удалось тут же приостановить. По сему поводу я напечатал в "Голуа" письмо (последняя суббота февраля) 2 - у меня не было даже времени перечитать сие сочинение, так что написано оно кое-как. Никогда еще я не опускался до подобных вещей, но очень уж жаль мне было бедного малого. Между нами говоря (совсем между нами), здоровье моего ученика меня тревожит. Сердце у него такое, что, того и гляди, сыграет с ним скверную шутку, очень я боюсь этого.

...Что ж еще? Множество книжек, которые присылают мне молодые и которые не стоят того, чтобы о них говорить. Я из добросовестности читаю их, теряю на них время и прихожу от этого в ярость. Мне уже и без того столько приходится читать для "Бувара и Пекюше". Вот теперь я погрузился в системы воспитания, включая сюда даже методы предупреждения онанизма. Вопрос первостепенный! Чем больше читаю, тем все более нелепым кажется мне то значение, которое придают мочеполовым органам. Пора бы уже перестать принимать их всерьез - не оные органы, а тех, кто норовит возвести на них все здание человеческой нравственности.

Сегодня великолепная погода. На кустах наливаются почки, фиалки пробиваются сквозь траву. Можете воображать себе вашего друга в этом обрамлении. А вот ваш образ видится мне на фоне туманном, неопределенном...

927. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. 8 МАРТА 1880

Я очень рад тому, что сказал тебе Бонна. Да, ты "добьешься успеха", если станешь делать то, что для этого нужно ', а именно - заранее плюнешь на всякую мысль об успехе и будешь работать только для себя. Отсутствие мелкого честолюбия и презрение к наживе - вот первая ступенька к достижению Прекрасного, ибо нравственность не только часть эстетики, но и основное ее условие. Dixi.

Этим летом милостивой государыне надлежит покорпеть над аксессуарами, поучиться передавать полотно, бархат и т. п. Нужно уметь нарисовать любую вещь, набить руку на всем. Настоящая сила есть высшая форма гибкости. Художник должен включать в себя и акробата. Вот какое наставление я тебе прочитал! Должно быть, в этом виноваты "Бувар и Пекюше",- я ведь сейчас погружен в педагогику. Дело движется медленно. Даже очень медленно. Но я эту главу чувствую. Боюсь только, что она будет недостаточно увлекательной. Как вызвать интерес, трактуя о различных методах воспитания? Но что до философского содержания этих страниц, в нем-то я уверен.

928. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. 18 МАРТА 1880.

"Бувар и Пекюше" движутся плохо! Но то немногое, что сделано, сделано на совесть. На этой неделе я потратил три дня, разбираясь в ботанике без чьей-либо посторонней помощи, это было нелегко.

929. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. 23 МАРТА 1880.

Что касается "Бувара и Пекюше", я просто в отчаянии, что они идут так медленно.

Ну и книга! Я уже полностью исчерпал все обороты, все слова, все приемы. Меня поддерживает только мысль, что близок уже конец, но бывают дни, когда я просто плачу (буквально так!) от усталости, а потом все же собираюсь с силами, и тут же вновь сваливаюсь, словно старая загнанная кляча.

930. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. 27 МАРТА 1880.

Можешь себе представить, вот уже целую неделю никому, даже Жоржу Пуше, не могу втолковать, чего я ищу в ботанике! Заранее уверен, что Фредерик Бодри пришлет именно то, что мне нужно. И вот ради шести строк я прочитал три книги, два часа разговаривал и написал два письма!

931. ФРЕДЕРИКУ БОДРИ. 29 МАРТА 1880

Мне необходимо, чтобы вы помогли мне, и вот в чем. Прилагаю свой текст, прошу вас его дополнить и исправить '.

Несколько предварительных слов, чтобы вам понятно было, в чем дело. За неимением чего-либо другого я взял ботанику Ж.-Ж. Руссо, что вполне уместно, учитывая характер моих чудаков. Пекюше, желая вколотить сию науку в головы двух детей, которых он воспитывает, сообщает им некую непреложную истину, но ее тут же опровергают факты.

Происходит это в начале весны, и мне нужно, чтобы растения были общеизвестными.

Если предложенную истину вы сочтете неподходящей, замените ее любой другой, но, мне кажется, годится и эта.

То, что "большинство лилейных не имеет чашечки (в старом значении, в смысле наружного покрова)", я нашел у Руссо 2, это "большинство" и навело меня на мысль, что существуют такие лилейные, у которых чашечка есть!

Но мне сказали, что это неверно, что нет таких лилейных, у которых были бы чашечки.

Весь эффект пассажа заключается в его конце, и мне нужен единичный случай, который являлся бы исключением из общего исключения. Если не отыщется ничего подходящего, мне впору вообще отказаться от этого места о ботанике.

Я пытался растолковать это профессору Пеннетье и Жоржу Пуше, которые были тут, поблизости, но они ровно ничего не поняли. Они не сумели посмотреть на это с моей точки зрения, и милейший Пуше вчера прислал мне письмо на четырех страницах, над которым я порчу себе глаза, так как у него гнусный почерк, и которое совсем сбило меня с толку отсутствием какого бы то ни было метода.

Благодарю вас заранее - мне нужно, во-первых, такую истину, которая являлась бы как можно более общей, во-вторых, три растения, на которые эта истина не распространялась бы, а, в-третьих, такое растение, которое представляло бы исключение из этого исключения. Не может быть, чтобы не отыскалось ничего подходящего, черт подери! Я надеюсь, что вы поможете мне выйти из этого затруднения.

Оторвите то, что написано ниже, и этот же листок верните мне с вашими замечаниями.

Текст
"Он написал на доске такую аксиому:

"У всякого растения имеются листья, чашечка и венчик, в коем расположена завязь или околоплодник, содержащий семя".

Затем он велел своим ученикам отправляться по окрестностям и принести ему первое попавшееся растение.

Виктор принес ему (здесь краткое описание какого-нибудь растения, лишенного околоплодника), а Викторина - пучок дерна: х (следует название растения, принесенного Виктором) и злаковые! Тщетно искал он у них околоплодник.

Бувар, не доверявший его знаниям, перерыл весь книжный шкаф и в ".........." (какой-нибудь атлас с раскрашенными таблицами) отыскал изображение распустившейся розы. Завязь у нее оказывается не внутри венчика, а под лепестками. "Это исключение",- сказал Пскюше.

У них в саду цветут туберозы, все они без чашечек. "Совсем забыл! Они ведь отсутствуют у большинства лилейных". Затем они находят "х", у которого, хотя оно и принадлежит к лилейным, есть чашечка, и тогда они говорят: "Хорошенькое дело! Если исключения и те даны неверно, кому же тогда верить?"

932. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 7 АПРЕЛЯ 1880.

Я уже заранее радуюсь при мысли, что приблизительно через месяц вновь увижу вас '. Все страхи ваши, слава богу, уже позади, и скоро мы с вами снова подолгу сможем беседовать.

Не горели у вас уши в день Христова воскресенья? За моим столом поднят был тост за Тургенева, и все сожалели, что его нет с нами. Мы пили шампанское за ваше здоровье - ваш покорный слуга, Золя, Шарпантье, Альфонс Доде, Гонкур, мой врач Фортен и "этот негодник Мопассан", как называет его Лажье... Все вышеперечисленные господа у меня обедали, потом ночевали и наутро уехали, после завтрака. Мне с трудом удалось проявить твердость и ничего не читать им из "Бувара и Пекюше".

Прадье, когда он в 1848 году работал в церкви Дома инвалидов 2, так уставал от работы, что все твердил, быва-

ло: "Усыпальница императора станет моей могилой". Я же могу сказать: "Пора мне кончать книгу, иначе кончусь я". Говорю честно - она извела меня, я изнемогаю. Это превратилось в какую-то каторгу, а ведь работы у меня еще месяца на три, не считая второго тома, на который потребуется полгода. Боюсь, что результаты весьма мало окупят затраченные усилия и развязка книги получится бледной и неудачной. Впрочем, я перестал уже что-либо понимать, чувствую себя совершенно разбитым, какие-то спазмы в желудке, и я почти совсем не сплю. Однако хватит плакаться.

Вот мои ближайшие планы: надеюсь быть в Париже около 10 мая, оставаться там до конца июня, затем провести два месяца в Круассе, чтобы подготовить куски для второго тома, после чего вновь вернуться в Париж в сентябре и уже долго оттуда никуда не двигаться.

...Я не читаю книжек, которые мне посылают, а следовательно, не могу сообщить вам ничего нового в части литературы.

Более всего я негодую сейчас на ботаников 3. Никак не могу добиться, чтобы они разобрались в одном вопросе, который мне представляется яснее ясного! Вы сами убедитесь в этом и будете поражены, до чего же мало в этих головах здравых суждений.

933. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, АПРЕЛЬ 1880.

Получил письмо от Бодри, в котором он не ответил мне ни на один мой вопрос '. (Я просто глазам своим не поверил!) Зато он дает мне советы относительно того, как следует писать: "Зачем вам углубляться в ботанику, которую вы не знаете? Вы обрекаете себя на кучу ошибок, которые не покажутся менее смешными оттого, что вы сделаете их неумышленно. Добиться подлинного комизма в этой области можно, лишь заранее поставив себе эту цель. Если же автор впадает в комизм невольно, то это тоже смешно, но уже совсем по-другому" и т. п.

Ты оцени только, до чего изящная ирония! Как остроумно, не правда ли?

И он выговаривает мне за то, что я причислил туберозы к семейству лилейных, между тем как я из собственной кожи чуть не вылез, объясняя ему, что так классифицировал их Жан-Жак Руссо. А далее он мне сообщает, что "у роз завязь скрыта под лепестками", то есть в точности повторяет фразу, которую я написал ему в моем письме.

Я ответил, что прошу меня извинить и отнестись ко мне с некоторой долей снисходительности. Ну и бог с ним совсем! Считать меня изначально неспособным использовать сведения, полученные от других, видеть во мне самоуверенного невежду, которому грозит осмеяние,- нет, это все-таки здорово! Поразмысли-ка над этим, по-моему, здесь уйма психологического материала, и я вновь взбираюсь на своего излюбленного конька: "литературу ненавидят" 2. Вы прочитали тысячу пятьсот книг для того, чтобы написать одну. Это не важно! Раз вы умеете писать, значит, вы несерьезный человек, и друзья относятся к вам как к мальчишке. Не буду скрывать, это меня весьма раздосадовало.

Справлюсь и сам! Даже если на это придется ухлопать еще десять лет - ибо я в ярости! Но ты все же постарайся отыскать среди своих знакомых профессоров какого-нибудь ботаника: это позволит мне сберечь время.

934. И. С. ТУРГЕНЕВУ. КРУАССЕ, 15 АПРЕЛЯ 1880.

А я, дорогой мой, падаю от усталости. "Бувар и Пекюше" осточертели мне, и пора уже этому кончаться, иначе кончусь я сам.

...Когда же я вновь увижу вас? В середине мая, не правда ли? До чего же мне хочется поскорее вас обнять!

935. Г-ЖЕ РОЖЕ ДЕ ЖЕНЕТТ. 18 АПРЕЛЯ 1880.

Больно уж вы суровы к "Нана"! ' Грязно, не буду спорить, но сильно! Почему так строго судят эту книгу и в то же время столь снисходительны к "Разводу" Дюма? 2 А ведь и по характеру стиля, и по образу мыслей он-то как раз и грубый, и вульгарный!

В "Нана", на мой взгляд, есть вещи изумительные: Борденав, Миньон и др. и конец, в котором есть нечто эпическое. Пусть у этого колосса грязные ноги, но это колосс.

Многое коробит меня своей грубостью, ну и что же! Нужно уметь восхищаться тем, чего не любишь. А вот мой роман будет грешить избытком противоположных свойств. Сладострастие занимает в нем не больше места, чем в учебнике математики. Ни драматизма, ни интриги, ни интересной среды! Последняя моя глава вертится (если глава может вертеться) вокруг педагогики и принципов нравственности, и всем этим еще надобно развлекать читателя! Если бы кто-нибудь другой вздумал на подобном материале писать книгу, я бы потребовал, чтобы этого человека посадили в Шарантон 3. И все же, помоги мне господь!

Я надеялся, что первый том в этом месяце будет завершен, но раньше, чем к концу июня, мне с ним не разделаться, а второй готов будет только к октябрю. Вероятно, мне хватит этой книги еще на весь 1880 год. А между тем я тороплюсь, я не позволяю себе терять ни минуты и чувствую, что изнемогаю от усталости.

936. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. 18 АПРЕЛЯ 1880.

Золя, Сеар, Гюисманс, Энник, Алексис и мой ученик прислали мне "Меданские вечера" с совместной, очень милой, дарственной надписью '. Полагаю, что Ги послал экземпляр и тебе (разве что у него его нет). Перечитал "Пышку", которую продолжаю считать шедевром, а суждение моей приятельницы г-жи Бренн (на которую я по этому поводу зол) - это суждение гусыни 2. Она сильно упала в моих глазах после этой оценки, ибо в основе всего должна быть литература.

...Я бы на твоем месте не стал ездить с визитом к Лафе-нетру, который со мной вел себя как последний шалопай. Его письмо я сохраню как образец наглости, и жду только повода, чтобы дать ему хорошенько под зад, к тому же чем больше будешь ты выдвигаться "на артистическом поприще", тем больше будешь убеждаться, что разговоры о том, будто "успеха надо добиваться", лишены всякой почвы. Как раз напротив! Публика не так уж глупа. Глупость в отношении Искусства проявляют лишь: 1) правительство, 2) директора театров, 3) издатели, 4) главные редакторы газет, 5) влиятельные критики - словом, все те, в чьих руках - Власть, ибо Власть глупа по сути своей. С тех пор как вертится Земля, Добро и Красота всегда были вне ее пределов.

937. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, 20 ИЛИ 21 АПРЕЛЯ 1880.

Получил нынче утром какое-то непонятное письмо на четырех страницах, подписанное Гарри Эллис! Оказывается, я его обидел! Чем? На всякий случай только что послал ему свое извинение. Да здравствуют молодые!!! '

"Пышку" я еще раз перечитал и продолжаю утверждать, что это шедевр. Постарайся написать еще штук двадцать таких, и будешь человеком! Статья Вольфа восхитила меня 2. О евнухи!

Г-жа Бренн пишет, что она в восторге; то же с г-жой Лапьер!!!

Помнишь ли ты свое обещание заняться разысканиями по части Барбе д'Оревильи (из департамента Манш). Того самого, что написал обо мне эту фразу: "Неужели никто не сможет убедить г-на Флобера не браться больше за перо?" 3 Пожалуй, сейчас самое время начинать собирать выписки из творений сего господина. В этом есть уже необходимость.

938. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, 25 АПРЕЛЯ 1880.

А у тебя есть все основания любить меня, мой мальчик, потому что твой старик тебя обожает. Я сразу же прочитал твою книгу, впрочем, она на три четверти была мне знакома '. Посмотрим ее еще вместе. Особенно мне нравится в ней то, что она твоя, собственная. Никакого фанфаронства, никакой позы! Ни парнасец, ни реалист (или импрессионист или натуралист).

Твое посвящение 2 пробудило во мне целый мир воспоминаний - о твоем дяде Альфреде, твоей бабушке, твоей матери.- и старикан расчувствовался, и слезы навернулись ему на глаза.

Собирай для меня все, что появится в печати о "Пышке" и о сборнике стихов.

Мне осточертели панегирики Дюранти. Он что же, будет преемником барона Тэйлора? 3

Напомни мне, когда будешь в Круассе, я покажу тебе статью этого милейшего Дюранти о "Бовари" 4. Подобные штуки следует сохранять.

Сара Бернар оказывается "выразительницей социальных идей". Посмотри в "Ви модерн" статью Фурко. До чего же дойдет вся эта глупость.

939. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, ОКОЛО 25 АПРЕЛЯ 1880.

Нет! Этого мне мало! Хотя это уже кое-что '. Анемоны (из семейства лютиковых) не имеют чашечек, что ж, прекрасно. Но почему тогда Жан-Жак Руссо в своей "Ботанике" пишет: "отсутствуют у большинства лилейных"?2 Ведь это "у большинства" означает, что некоторые лилейные в него не входят. Оный Руссо был не ученым, а наблюдателем "природы", он мог и ошибиться. Но в чем и почему? Словом, мне нужно исключение из общего правила. Такое исключение я нашел уже у отдельных лютиковых, но мне нужно еще такое, которое явилось бы исключением из исключения - хитрость, на которую натолкнуло меня это "большинство" гражданина Женевы.

Само собой разумеется, мне не важно, какое это будет семейство, лишь бы растение было распространенным.

Вот что я думаю относительно произведений твоих коллег 3. Энник не справился с прекрасным сюжетом 4. Сеар пишет о том, о чем не имеет понятия,- о разложении империи,- как, впрочем, и все те, кто об этом пишет, начиная с папаши Гюго 5. Действительность гораздо значительнее и проще.

"Пышка" затмевает собой весь сборник, а название его нелепо 6.

940. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. КРУАССЕ, 28 АПРЕЛЯ 1880.

Я еще никак в себя не приду после празднования дня святого Поликарпа! ' Лапьеры превзошли самих себя!!! Я получил около тридцати писем из разных концов света! - и еще три телеграммы во время обеда. Архиепископ Руанский, итальянские кардиналы, какие-то золотари, корпорация полотеров, торговец церковной утварью и проч. и проч. прислали мне свои поздравления.

Из подарков я получил пару шелковых носков, один шейный платок, три букета, венок, портрет (испанский) святого Поликарпа, один зуб (реликвия оного святого) и еще ожидается ящик цветов из Ниццы.

Заказан был оркестр, но он подвел.

Послания от Рауля-Дюваля и двух его дщерей. Стихи юного Бренна.

Все письма, включая сюда и письмо г-жи Ренье, были написаны на почтовой бумаге с изображением моего святого.

Забыл о меню - его составляли блюда, названные в честь моих произведений.

Право же, я был растроган, что люди потратили столько сил, чтобы меня повеселить.

Подозреваю, что в устройстве всех этих милых дурачеств мой ученик принял немалое участие.

Очень рад тому, что ты восторгаешься "Пышкой", это действительно настоящий шедевр, и он навсегда запечатлевается в памяти.

941. ДОКТОРУ ПЕННЕТЬЕ. КРУАССЕ, КОНЕЦ АПРЕЛЯ -НАЧАЛО МАЯ 1880.

Могли ли бы вы завтра показать мне рисунки мареновых (гратерон, ландыш), у которых чашечек нет, и дать мне точное представление о шерардии (или Sherardia), у которой чашечка есть.

И это будет именно то, что я ищу: исключение из правила и исключение из исключения! '

942. ПЛЕМЯННИЦЕ КАРОЛИНЕ. 2 МАЯ 1880

Ги прислал мне мою ботаническую справку: я оказался прав\ Г-н Бодри посрамлен! Получил я ее от профессора ботаники из Ботанического сада; а прав я оказался потому, что эстетика есть Истина, и на определенной ступени умственного развития (когда владеешь методом) ошибки быть не может. Действительность не соответствует идеалу, но подтверждает его. Мне пришлось для "Бувара и Пекю-ше" проделать три путешествия в разные районы Франции, прежде чем я нашел для своих чудаков нужный фон, те природные условия, которые необходимы были мне для действия. Ура, я торжествую! Вот это успех! И я польщен им!

943. ГИ ДЕ МОПАССАНУ. КРУАССЕ, 3 МАЯ 1880 '.

Дело сделано, мое письмо к Банвилю будет в Париже нынче же вечером 2.

Привези мне на будущей неделе список тех идиотов, что пишут в газетах так называемые литературные рецензии.

Тогда мы выставим "свои батареи". Но помни старинное изречение доброго Горация: "Oderunt poetas" [Поэтов ненавидят (лат.)].

А еще эта выставка!!! 4 Сударь мой!!! Она уже успела набить мне оскомину! Мне на нее начхать. Я заранее подыхаю от скуки.

Кстати, о низших искусствах; вчера я отправил младшему Шарпантье мое первое послание коринфянам 5, которое не появится на страницах базара, именуемого "Ви модерн". В последнем номере они оборвали сцену как раз на середине, чтобы дать статью о спорте, а вместо рисунка с изображением декорации поместили вид на Новый мост. Злободневнейшая тема. Если издательство Шарпантье не выплатит мне немедленно все, что они мне должны, и я не получу за феерию кругленькую сумму, я отдаю "Бувара и Пекюше" в другое место 6. Меня просто из себя выводит (буквально так!), что этой чепухе придается столько значения, и все это делается с таким педантизмом. Пошлем к черту весь этот шик.

Восемь изданий "Меданских вечеров"? "Три повести" вышли только в четырех 7. Я начну завидовать.

Увидимся в начале будущей недели.

КОММЕНТАРИИ

Письма Флобера к М Леви цитируются по изд "Lettres inedites de Gubtave Flaubert a son editeur Michel Ltvy" Pans Calmann - Levy 1965 Письмо ь Ф Бодри N" 931 еще не вошедшее в собрания сочинении пуб ликуется по альманаху "Les amis de Flaubert > №48 Rouen 1976 Письма к Ш Бодлеру № 375 и 401 датируются по изд "Lettres a Charles Baudt, laire" Neuchatel 1973

Материачы каждою из разделов расположены в хронотогичесьом порядке Все купюры кроме купюр в начате и конце текстов обознача ются отточиями

ПИСЬМА 1830-1880 гг.

1.- 'Имеется в виду ликвидация 24 декабря 1830 г. поста главноко| чандующего Королевской национальной гвардией, который занима М.-Ж. Лафайет. Флобер обыгрывает его слова, произнесенные в ден|| отставки: "Я вновь становлюсь гражданином двух полушарий" (Лафайе? участвовал в Войне за независимость в Северной Америке в 1775-1783 гг. и во французских революциях 1789 -1794 гг.- на первом еа этапе - и 1830 г.). Юный Гюстав в соответствии с либеральными тра! дициями своей семьи не одобряет мер нового правительства.

2.- 'Перечисляются персонажи и эпизоды из романа Сервантеса| "Дон Кихот". Этот роман был первой книгой, которую Флобер прочел1 в своей жизни (точнее, ему ее читал "папаша Миньо", дедушка Э. Ше-| вальс) в сокращенном переводе Флориана с гравюрами.- 2 Жанр "драматических пословиц" - салонных комедий на сюжет той или иной пословицы - восходит к XVIII в. Дошедшие до нас детские литературные опыты Флобера были впервые опубликованы в изд.:| Кона р, т. 13.

3. - 'Каролина - младшая сестра Флобера. - 2Эти ранние произве-1 дения до нас не дошли. - 3См. примеч. I к письму 5.

4.- [Амедей - А. Миньо; Эдмон - Э. Миньо.- 2"Господин де ПурЛ соньяк" - комедия-балет Мольера (1669). - 39 февраля 1832 г. в сатири-| ческой газете "Карикатура" было помещено "Заявление", в которо!" некий Липп извещал, что, дабы его не путали с отцом, он открывает торго-1 вое дело под вывеской "Луи-фис-Липп" (Louis-fils-Lippe - букв/. "Лю-1 довик сын Вислогубого").- 4Пассаж о дружбе свидетельствует о влия-1 нии па Флобера в его детстве "массовой" культуры сентиментализма! начала XIX в. (апология дружбы, связующей избранные, родствен-! ные души,- одно из "общих мест" сентиментализма). О позднейшем! восприятии Флобером понятия "чувствительность" см. письмо 739 и! примеч. 2 к нему.

5. - 'Луи-Филипп был в Руане с 9 по И сентября 1833 г. и присут-| ствовал на открытии памятника Корнелю. В газете "Журналь де Руан"| сообщалось об огромных суммах, ассигнованных городскими властями на| встречу короля. Позднее Флобер вложил подобные "фрондерские" жалобы в уста одного из персонажей "Воспитания чувств" в качестве "про-! писной истины": "Комиссионер по винной торговле, мало понимая в этих вещах, заметил, что о многих подлостях забыли: "Королевский вагон на| Северной железной дороге должен обойтись в восемь-десять тысяч франков! Кто за него заплатит?" - "Да, кто за него заплатит?" - подхватил приказчик с такой яростью, как будто эти деньги были взяты из его кармана" (Флобер, Ш, 271).

6. - 'Этот роман 1834 г. до нас не дошел. Королева Франции Изабелла Баварская выведена у Флобера также в неоконченном романе "Две руки на одной короне" (1836), начатом, очевидно, под влиянием романа A. Дюма "Изабелла Баварская" (1835).

7. - 'Источник псевдонима неизвестен. Флобер подписывался им в рукописном школьном журнале "Искусство и прогресс" (1834), который сам сочинял и редактировал,- 2Антюрсекоти - персонаж рассказа Лльберика Сегона "Новый способ вступления в брак" ("Ревю де театр", 1835, июнь), тип утрированного романтика, завсегдатай театральных представлений с кровавыми сюжетами, потративший "тридцать три дня" на поиски псевдонима вместо своего плебейского заурядного имени Эдуард Бине.

8. - 'Флобер почерпнул из двеяадцатитомной "Истории герцогов Бургундских" (1824-1826) Проспера де Баранта сюжеты многих своих ранних исторических романов и трагедий, в частности, романа "Две руки на одной короне" (см. примеч. 1 к письму 6).- 2Флобср упоминает драму

B. Гюго "Анджело, тиран Падуанский" (пост, в апреле 1835 г.), мистерию Л. Дюма "Дон Жуан де Маранья, или Падение ангела" (пост, в апреле 1836 г.). драму Мелесвиля, Этьена и Бодуэна д'Обиньи "Карета эмигрантов" (пост, в июле 1835 г. в театре "Порт-Сен-Мартен"). Э. Вандербюрху (а не Вандербюку, как у Флобера) принадлежит историческая драма "Яков II" (пост, в июле 1835 г.). Сведения Флобера почерпнуты из руанской прессы. Французы - "Комеди Франсез", или Французский театр.

9. - 'Эта историческая драма до нас не дошла.- 2"Переложения" - форма домашних заданий в учебных заведениях первой половины XIX в. (тексты, которые писались учениками на заданные сюжеты). Из "переложений" Флобера сохранились "Матео Фальконе, или Две могилы из-за одного изгнанника" (1835-1836, по новелле П. Мериме), "Смерть Маргариты Бургундской" (1835 - 1836, прозаическое дополнение к "Нельской башне" А.Дюма) и др.- ъ "Екатерина Говард" (1834), "Нелъская башня" (1832) - драмы А. Дюма (вторая в соавторстве с Гайарде).- 4Флобер читал Шекспира и В. Скотта в переводе, поскольку изучать английский он начал лишь в 1838 г. "История Шотландии" - подзаголовок "Дедушкиных рассказов" В. Скотта (т. 1 - 3, 1828, фр. перевод - 1828), исторической книги для детей.-59 сентября 1835 г. действительно была установлена театральная цензура и ограничены нрава печатных органов демократической и республиканской ориентации.

10. - !В апреле 1834 г. произошло восстание ткачей в Лионе; суд над его участниками состоялся в мае 1835 г.- 2Так называемый "красный", или "а-ля Робеспьер", жилет, напоминающий средневековый камзол.- 3Цптата из стихотворения В. Гюго "Друзья, скажу еще два слова..." (сб. "Осенние листья", 1831), где. в отличие от "Исповеди сына века"

(1836) А. де Мюссе, в образе "сына века" подчеркнуты не меланхолия и разочарованность, а свободолюбие и ненависть к угнетателям. Ту же формулировку Флобер применил к Байротп в "Портрете лорда Байрона" (см. наст. изд.. т. 2, с. 282 - 283).

11. - 1Гарсои (от ф p. garcon - парень) - гротескный персонаж, придуманный в детстве Флобером и его друзьями, герой их актерских импровизаций; это одновременно и тупой, ограниченный буржуа, и шут-пик, над этим буржуа издевающийся и его эпатирующий. Прямых характеристик Гарсона в письмах Флобера не сохранилось, поскольку адресатам эта фигура была достаточно хорошо известна. По словам племянницы Флобера. Гарсон представлял собой "современного Гаргаитюа, который сделался коммивояжером, но при этом совершает гомерические подвиги. Он отличался особым, очень громким смехом, который служил для посвященных своего рода опознавательным знаком" (цит. по: Б р ю-н о, 151 -152). Ср. также у Гонкуров: "Существо это... представляло собон издевку над материализмом и романтизмом, карикатуру на философию Гольбаха... У Гарсона были характерные жесты - жесты автомата, отрывистый и пронзительный смех, совсем на смех непохожий, была огромная физическая сила" (Гонкур ы, J, 243).

12. - 'Радпон - селение неподалеку от г. Андели (Нормандия).- "Собор Руанской богоматери - памятник готической архитектуры XIII - XVI вв. Ср. у Гонкуров воспоминание Флобера о традиционной шутке, связанной с этим собором: "... один говорил: "Как прекрасна эта готика, как она облагораживает душу!" И тотчас же другой, изображавший в тот день Гарсона, отвечал, пуская в ход его жесты и смех: "Да, прекрасно... И Варфоломеевская ночь тоже!" (Гонкуры, I, 243).-3Середина XIX в.- время массового строительства железных дорог. Для Флобера, как и для многих его современников, железная дорога является символом буржуазной цивилизации. Ненависть к железным дорогам сохранилась у Флобера до конца жизни. "Один только вид машины выводил его из себя, вызывал в нем нервический припадок. Он мирился с железной дорогой до Руана просто в силу экономии времени, как говорил он, но на протяжении всего пути не переставал ворчать" (Золя, 25. 493).- 4Под влиянием преподавателя истории А. Шерюэля Флобер работал над исследованиями "Влияние испанских арабов на средневековую культуру Франции" (март '837 г.) и "Опыт общей истории противоборства духовенства и Империи" (март и сентябрь 1837 г.). Но уже в конце 1837 г. под влиянием А. Лепуатвена он обращается к жанру философской повести,- 5Об отношении Флобера к Ж. Мишлс см. письмо 410.- 6Позднее Флобер пересмотрел свое отношение к Ламартину (см., например, письма 172 и !73); напротив, Виктором Гюго как поэтом и человеком он восхищался до конца жизни, хотя и не во всем разделял его политические взгляды.

13. - 'Флобер имеет в виду теорию гротеска, изложенную В. Гюго, автором романа "Собор Парижской богоматери" (1831), в предисловии к драме "Кромвель" (1827). Здесь искусство нового времени уподобляется природе, которая постоянно сочетает возвышенное с низменным, прекрасное с безобразным, духовное с телесным, зло с добром. Ср. использование той же антитезы самим Флобером в статье "Искусства и торговля" (1839), наст, изд., т. 2, с. 292 - 297.- 2Флобер имеет в виду обострение борьбы "классиков" и "романтиков" в связи с премьерой драмы Гюго <-Эрнани" (25 февраля 1830 г.), ставшей триумфом романтического театра.- 3Статьи о Монтене Флобер не написал, но всю жизнь относился к нему с неизменным восхищением и постоянно цитировал его в письмах. Популярность "Опытов" в романтическую эпоху объяснялась тем, что глубоко личному творчеству романтиков было близко монтеневское стремление выразить в слове прежде всего самого себя, автора. Флобера в Монтене привлекало своеобразие, "сочность" стиля и жизненная позиция (стоицизм). См. также письмо 264. Статью о Рабле см. в наст, изд., т. 2, с. 283 - 292.- 4Ср. сходную мысль о Рабле как одном из "гениев-прародителей", из которых вышла вся французская литература, в "Опыте об английской литературе" (1836) Шатобриана. Ср. письмо 924 и примеч. 3 к нему.- 5Ср. сходную характеристику Байрона в романтико-героиче-ском плане в наст, изд., т. 2, с. 282 - 283. - 6Реминисценция из романа Рабле.- 7Флобер вспоминает лето 1838 г., которое он по семейной традиции провел в Трувиле, морском курорте на берегу Ла-Манша.- 8См.: Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Фо-кион, IX.

14. - 'Из числа пансионеров Флобер выбыл в 1838 г.; годом позже он был вообще отчислен из коллежа за письмо к директору с протестом против исключения учеников, объявивших бойкот одному из новых преподавателей; к экзаменам на звание бакалавра готовился самостоятельно.- 2Происхождение образа неясно; возможно, подразумевается вымышленный персонаж, подобный Гарсону (см. примеч. 1 к письму 11).- 3"Ускок" (1838) - роман Жорж Санд из жизни Италии XVII в. ("ус-кок" по-далматски - перебежчик).- 4Через несколько лет Флобер настолько овладел английским, что перевел на этот язык "Кандида" (см. письмо 45).

15. - 'В дальнейшем Флобер пересмотрел свое отношение к Руссо (см. письма 397, 529 и примеч. 1 к нему); характерно, что уже в юности он обращает внимание не только на искренность Руссо, на качества его характера и души (традиционные темы всех поклонников Руссо), но и на стиль.- 2Р а б л е. Гаргантюа и Пантагрюэль, кн. IV, гл. LVII.

16. - 'Альфред Лепуатвен, соученик Флобера по Руанскому коллежу, оказал влияние на его литературные и философские взгляды. От Лепуатвена унаследовал Флобер интерес к философской повести (о литературных опытах Лепуатвена, оставшихся неоконченными из-за смерти автора, см. примеч. 5 к письму 49 и примеч. 8 к письму 56), религиозный скептицизм, увлечение пантеистической философией Спинозы. Об отношении Флобера к Лепуатвену см. письмо 442. Памяти друга писатель посвятил "Искушение святого Антония".- 2Родители Флобера были деистами, не ходили к мессе и не причащались. В конце 1830-х гг. Флобер! пережил религиозный кризис, и искреннее стремление обрести веру | (см. "Тайные мысли", наст, изд., т. 2, с. 351) сменилось скептицизмом в отношении к вопросам веры. Флобера отталкивал догматизм, неизбежно I присущий любому религиозному учению (см. подробнее в письме 332).- 3В 30-е годы во Франции в моде была завезенная миссионерами из Китая особая "китайская" капуста; по слухам, на родине некоторые кочаны I этого сорта достигали 10 кг.- 4Об отношении Флобера к драме Гюго Блаз" (1838) см. также письма 219 и 856.

17.- 'Имеется в виду "Смар" (см. о нем письмо 19).- 2Имеется| в виду книга Гизо "Опыт истории Франции" (1836).

18. - 'Флобер поступил на факультет права Парижского университе- I та в ноябре 1840 г. и бросил его после провала на втором экзамене в августе I 1843 г.- 2Флобер действительно до выхода в свет "Госпожи Бовари" (1856) не опубликовал ни одного произведения, кроме фантастического рассказа "Библиомания" и физиологического очерка "Урок естественной истории: приказчик", напечатанных в руанской газете "Колибри" 12 февраля и 30 марта 1837 г.

19.- '"Жак" (1834) - роман Ж. Санд; его герой, дав свободу не любящей его жене, кончает с собой.- 2План мистерии носит отпечаток влияния Байрона ("Каин", 1821), Гете ("Фауст", часть I, фр. перевод 1828) и Э. Кине (драма "Агасфер", 1833). Фигура Юка восходит к В. Гюго с его теорией гротеска (см. примеч. 1 к письму 13).- 3Премия литературному произведению, "наиболее полезному человечеству в его мирском бытии" ("премия за добродетель"), была учреждена в 1782 г. филантропом Монтионом и присуждалась Французской академией.- ''Перефразировка стиха из комедии А. Пирона "Метромания" (1738, д. III, явл. VII; у Пирона: "мать дочери велит читать"), возможно, заимствованного Флобером из книги маркиза де Сада "Философия в будуаре" (1795). где цитата из Пирона использована в качестве эпиграфа.

22. - 'Флобер объединяет в своем гротескном перечислении философов Кузена и Лору с теоретиком гастрономии и гурманства, автором книги "Физиология вкуса" (1825) Брийа-Савареном и Ласенером, убийцей, который написал в тюрьме двухтомные "Воспоминания, откровения и стихотворения", где воспевал преступление как акт самоутверждения возвышенных натур.- 2Об отношении Флобера к Саду см. подробнее примеч. 4 к письму 25. - 3Мемнон - статуя перед гробницей фараона Аменхотепа III в Египетских Фивах (XIV в. до н.э.).- 4Импоратор Веспасиан противопоставлен развратному Нерону, поскольку он отличался умеренностью и простотой образа жизни.- 5Имеется в виду предисловие Ж. Жанена к книге Библиофила Жакоба "Правда о двух уголовных процессах маркиза де Сада" (1834) или его же статья "Маркиз де Сад" в "Ревю де Пари" (1834, т. И).- 6В июне 1839 г. Барбес за организацию антиправительственного заговора 12 мая 1839 г. был приговорен к смертной казни, которую затем заменили пожизненным заключением. Впоследствии Флобер пересмотрел свое отношение к Барбееу (см. письма 505, 524. 525).

23. - 'Флобера с юных лет отличало пристрастие к подражанию голосом и жестами актерам или просто знакомым людям; он декламировал роли романтического репертуара, изобретал вымышленных персонажей вроде Гарсона (см. примеч. 1 к письму 11), восхищался трюками ярмарочных актеров и зазывал.- 2С июля 1839 г. по июнь 1840 г. Флобер создал только два произведения - рассказ "Похороны доктора Матюре-на" и исторический этюд "Рим и Цезари".

24. - 1Два тома Нодъе - возможно, тома из собрания сочинений (изд. Рандкмль, 1832 - 1837); книга о древностях - "История искусства на западе Франции с древнейших времен до XVI11 века" (т. 1 - 12, 1830- 1841) А. де Комона; роман Ш. де Бернара - по-видимому, "Жерфо" (1838).- 2Флобер имеет в виду посвященный А. Лепуатвену рассказ "Похороны доктора Матюрена" (закончен 30 августа 1839 г.). Вакхическая повесть в 1830-е гг.- разновидность философской повести (у Флобера - философского диалога).

25. - См.: Сенека. Нравственные письма к Луцилию, письмо III,- 2Источник не обнаружен.- 3Флобер имеет в виду теорию гротеска В. Гюго (см. примеч. 1 к письму 13); он подчеркивает ее отличие от традиционных поэтик XV11 -XVIII вв. с их жесткой иерархией жанров и стилей.- 4Творчество Сада вызывало неизменный интерес Флобера; следы этого интереса заметны в его ранней прозе (например, в "Тайных мыслях"), в письмах 50 -60-х годов (прозвища и другие реминисценции из романов Сада). Жестокие вымыслы Сада, привлекавшие внимание Флобера своим грандиозным размахом, послужили материалом для соответствующих сцен "Искушения святого Антония" и "Саламбо". Свою роль играла и репутация, которую имел Сад в среде ханжески настроенных буржуа,- обращаясь к его книгам, Флобер, как и "неистовые романтики", лишний раз подчеркивал расхождение своих вкусов со вкусами буржуазной "толпы".

26. - 'С 22 августа по 1 ноября 1840 г. Флобер совершил путешествие по югу Франции, Пиренеям и Корсике (это был родительский подарок за успешную сдачу 17 августа 1840 г. экзаменов на звание бакалавра) .Южная природа покорила Флобера на всю жизнь; кроме того, на юге он впервые познал любовную страсть (к Э. Фуко).- 2Кохинхина - французское название Южного Вьетнама.- 3Туаз - французская единица длины, равная 1. 949 м.

27. - Реминисценция из повести Вольтера "Кандид" (1759), пародирующей \чение Лейбница об изначально предустановленной гармонии.- Желание стать вероотступником, неоднократно повторяющееся в письмах Флобера (см., например, письмо 63), связано с его скептическим отношением к христианству (см. примеч. 2 к письму 16) и интересом к восточной культуре (см. примеч. 6 к письму 59).

28. - 'Гора ц и и. Оды, 11, 10, 5.- 2Осажи и ирокезы - североамериканские индейские племена.

29. - '3 и н к т е т. Новое р> ководство. 29 (неточная цитата). Первая часть этого афоризма восходит к Эпикуру ("Главные максимы". 551), ьторая илвестпа также в передаче Авла Геллия ("Аттические ночи* XVII. 19. В).

30. - Первый экзамен по юрисир) денции Флобер сдал лишь 22 декабря 1842 г.

31. - 'Имеются в виду роман "Ноябрь", над которым Флобер в это время работал, замысел философской повести "Семь сыновей дервиша. Восточная повесть" (см. примеч. 4 к письму 50) и замысел первою "Вое-штания чувств" (1845).- 2Имеется в виду "Ноябрь". Ср. позднейшую оценку этого произведения Флобера в письме 2G4 - 'Равнодушие к "интриге" сохранится у Флобера и позднее. Ср., например, у Гонкуров: "Флобер нам говорит: "Сами события, фабула романа мне совершенно безразличны. Когда я пишу роман, я думаю лишь о том. чтобы добиться некоего колорита, цвета. Например, в моем карфагенском романе я хочу создать нечто пурпурное. Ну, а все остальное - персонажи, интриги и прочее - это уже детали" (Г о н к у р ы. I. 299).

33. - 'Г ю г о. Рюи Блаз. д. 1\ , явл. 5, перевод А. Оношкович-Яцынои, неточная цитата.- 2М о н т е н ь. Опыты. II, XII.- 3Очевидно, имеются в виду соученики Флобера по коллежу, надзиратели или преподаватели.- 4Какой именно эпизод биографии Готье имеется в виду, установить не удалось. Подобного рода обвинения предъявлялись Готье в 30-40-е годы довольно часто; объектом нападок были статья о Вийове, напечатанная в январе 1834 г. в журн. "Франс литтерер", и роман "Мадемуазель де Мопен" (1836), в предисловии к которому Готье в нарочито вызывающем тоне утверждал право художника не сводить произведение искусства к плоскому морализаторству.- 'Гейне. Путевые картины. Часть 2-я. Идеи. Книга Le Grand, гл. IV (1827, фр. перевод - 1834). Неточная цитата.- 6О Гарсоне см. примеч. 1 к письму 11.- 'В. Гюго. Вечер ил море (сб. "Внутренние голоса". 1837). Неточная цитата,- вФу-онтеррабия - город на севере Испании.- 1'Алискан - древний некрополь близ г. Арля (юг Франции).- |0Т. Готье. Комедия смерти (1838), ч 3, гл. V11I. Процитированные слова произносит Наполеон.

35.-'Упомянутые лица - преподаватели факультета нрава Парижского университета.

36. - 'Версальский исторический музей был открыт по инициативе Луи-Филиппа 10 июня 1837 г.- 2Очевидно, Флобер имеет в виду письмо г-жи де Севннье к дочери от 21 февраля 1689 г.; Севинье рассказывает о том, как король был подчеркнуто внимателен к ней на представлении трагедии Расина "Эсфирь" в Сен-Сире.

37. - 'Р о н с а р. Оды, V. XXIX

38. - 'Люгарто, "демон с человеческим лицом" - персонаж романа Э. Сю "Матильда" (1839 -1840); Антоны - заглавный герой драмы А. Дюма (1831); аневерский газетчик" - один из любимых персонажен Флобера-актера (о его реальном прототипе см. письмо 90). Желание Флобера быть актером сыграло в дальнейшем большую роль в его творчестве: он отождествлял себя с персонажами своих книг ( с Эммой Боварп - см. письмо 494, с Буваром и Пекюше - см. письмо 702). "от себя" и всерьез приводил в письмах цитаты и афоризмы из "Словаря прописных истин" (см., например, письмо 726 и примеч. 3 к нему), мысленно переносился в другие эпохи и ощущал себя тем или иным историческим деятелем прошлого (см., например, первое "Воспитание чувств", наст, изд., т. 2, с. 369 или письмо 488), представлял себе собственных персонажей с точностью, доходящей едва ли не до визионерства (см. письмо 494).

39. - 'Имеется в виду М. Шлезингер.- Записанная Флобером сцена близка к сатирическим диалогам А. Монье (см. комментарий Ж. Брюно: Переписка, I, 914).

40. - 'После провала на этом экзамене 21 августа 1843 г. Флобер навсегда покинул факультет права.- 2М о н т е н ь. Опыты, II, XXIII. Эта фраза служит одним из эпиграфов к роману "Ноябрь".

41. - 'В Бото находились владения Ж.-Б. Лормье, тестя Ашиля Флобера.- 2См. примеч. 1 к письму 35.- 3О "неверском газетчике" см. письмо 90; прототипом "папаши Купера" был Флорантен Куйер, мэр Трувиля в 1837 -1845 гг.

42. - 'Буало противопоставил Ронсару Малерба в "Поэтическом искусстве" (I, 123-140). С тех пор вплоть до 20-х годов XIX в. Ронсара, как и других поэтов "Плеяды", во Франции знали и ценили мало; "воскресил" их Сент-Бев в книге "Исторический и критический обзор французской поэзии и французского театра в XVI веке" (1828). См, также письмо 238 и примеч. 7 к нему.- 2Флобер иронически приравнивает знаменитых уроженцев Руана - Корнеля, Фонтенеля, Жерико - к честным "великим людям" - судье Крепе, советнику Карбонье, лицейскому надзирателю Дюгерне и др.- 3Флобер имеет в виду опустошительные набеги на Галлию (451 г.) предводителя гуннов Аттилы.

43. - 'Флобер познакомился с Гюго в конце 1843 г. в салоне скульптора Прадье, который начал посещать еще студентом.

44. - 'В отождествлении себя с одиноким медведем в берлоге выразился, помимо стремления обрести независимость от буржуазного общества, тот кодекс жизни, который Флобер выработал себе в 1842 -1843 гг. и которому остался верен до последних дней: наслаждаться жизнью и одновременно описывать ее невозможно; искусство требует человека целиком, заставляя отказываться от обыденных человеческих радостен (семья, дети и т. п.).

45. - 'Флобер имеет в виду припадки эпилепсии, которой он страдал около десяти лет начиная с января 1844 г., а затем в конце жизни; в связи с болезнью Флобера родители согласились на его уход с факультета права и он поселился в Круассе - имении близ Руана, которое его отец при обрел летом 1844 г.- 2 Романтическая "скука" восходит к "меланхолии", которая в конце XVIII в. перестала восприниматься как болезнь и превра-1 тилась в отличительный признак избранных чувствительных натур. Канонический портрет скучающего героя, наделенного тотальным разочарованием во всех человеческих ценностях, дали Шатобриан в повести "Рене" (1802) и Байрон в "Паломничестве Чайльд-Тарольда" (1812 - 1818).-3Р а б л е. Гаргантюа и Пантагрюэль, кн. I, гл. XXI. Цитата неточна: у Рабле речь идет о Гаргантюа.- 4М. Дюкан 4 мая 1844 г. отправился в свое первое путешествие по Востоку (продлилось оно по март 1845 г.). Флобер познакомился с Дюканом, в ту лору начинающим литератором, в Париже в марте 1843 г. Период их тесного общения приходится на 1845-1851 гг. С Дюканом Флобер совершил путешествие по Бретани (см. письма 107 -115) и по Востоку (см. письма 126 и след.). После этого жизненные пути писателей разошлись: Дюкан поставил своей целью "преуспеть во что бы то ни стало", посвятил себя журналистике, в стихах и прозе воспевал буржуазный прогресс. Несходство мировоззренческих установок и литературных принципов Флобера и Дюкана в полной мере проявилось во время печатания "Госпожи Бовари" в издаваемом Дюканом журнале "Ревю де Пари" (см. письма 307 - 328 и примеч. к ним). Флобер не порвал отношений с другом юности полностью, однако подлинный духовный контакт с ним был навсегда утрачен еще в начале 50-х годов.- 5Флобер, признавая талант Беранже, настороженно относился к успеху, которым пользовались стихи этого поэта у "толпы", у буржуа. Флоберу казалось, что Беранже идет на поводу у читателя-мещанина, чей кругозор ограничен "лексиконом прописных истин" (не случайно в "Госпоже Бовари", ч.П, гл. III, песню Беранже "Бог простых людей" Флобер вложил в уста аптекаря Омэ).- бПослание апостола Павла к Римлянам, 11, 33; эти слова использованы В. Гюго как эпиграф к стихотворению "Что слышно в горах" (сб. "Осенние листья", 1831).- 7Флобер имеет в видч жизнеописание Нерона в "Жизни двенадцати цезарей" Светония и жизне] описание Гелиогабала в "Истории императорской власти после Маркая Геродиана. Ссылка на Плутарха ошибочна. Похвала обоим императора" отличавшимся крайней жестокостью и развращенностью, сходна по>моти| вировкам с восхищением маркизом де Садом (см. примеч. 4 к письму 25).- 8Флобер неоднократно выражал недовольство стилем Сент-Бева. См., например, в письме к Буйе от 9 апреля 1851 г. из Рима: "Через месяц ты увидишь Максима. Завидую ему, ведь он сможет крепко обнять тебя и вручить тебе цветок возвращения, который я, будучи эгоистом, хотел бы вручить тебе сам. "Вручить цветок возвращения" - это типичный Сент-Бев" (Сочинения, 13, 136). О роли Сент-Бева в творчестве Флобера см. письмо 564 и примеч. 1 к нему.

46. - 'С 1842 г. Флобер работал над первым "Воспитанием чувств" (закончено 7 января 1845 г.).

47. - 'История развода Луизы ирадье с д. ирадьс шш ииш,л11л в анонимных "Мемуарах госпожи Людовики" (не раньше конца 1846 г., не позднее июня 1852 г.), по-видимому, известных Флоберу. Этот текст или же устные рассказы г-жи Прадье считаются одним из "источников" "Госпожи Бовари".- 2Флобер сопровождал сестру Каролину и ее мужа Э. Амара в свадебное путешествие по Италии (свадьба состоялась 3 марта 1845 г.).- 3Флобера ждало разочарование другого рода: он вовсе не нашел в Марселе г-жу Фуко.

48. - 1Эг-Морт -средневековый город-крепость около Нима; Сент-Вом - известная гора к востоку от Марселя; пещера Магдалины (Ла-Мадлен, департамент Дордонь) - стоянка эпохи позднего палеолита; поле битвы Мария - Вереей, где в 101 г. до н. э. римский полководец Марий разбил германское племя кимвров.

49.- 'См.: Ларошфуко. Максимы, 357.- 2Корниш (от ф р. corniche - карниз) - горная дорога из Ниццы в Геную.- 3Флобер имеет в виду мелодраму Б. Антье, Ж. Сент-Амана и Полианта "Постоялый двор в Адре" (1823), впервые поставленную в театре "Амбигю-комик"; роль Робера Макера, "разбойника-джентльмена", исполнял Фредерик Леметр, который позднее, в сатирической комедии "Робер Макер" (1834), созданной им в соавторстве с Б. Антье, Ж. Сент-Аманом и А. Оверне, высмеял в лице этого героя финансовых воротил 1830-х гг.- 4О флоберовском замысле драматической поэмы "Ночь Дон Жуана" см. письмо 141.- 5Флобер имеет в виду философский роман Лепуатвена "Прогулка Бе-лиала" (1848, неоконч., изд. 1909).

50. - ^Маренго, Нови - места сражений французских войск с австрийцами и русскими в Северной Италии 14 июня 1800 г. и 15 августа 1799 г. О Версее см. примеч. 1 к письму 48.- 2Улица в Париже, где Флобер жил с ноября 1842 г. до ухода с факультета права в августе 1843 г.- 3См. примеч. 1 к письму 45.- 4Имеется в виду "восточная повесть" "Семь сыновей дервиша", над которой Флобер работал в 1845 - 1849 и 1853- 1854 г. Один из ее набросков был впервые опубликован в кн.: Дюр-р и, 121 - 122; остальные - в кн.: 1. Bruneau. Le "Conte oriental" de Gustave Flaubert. P., 1973. По сюжету повести семь сыновей дервиша отправляются искать счастья разными путями, пытаясь обрести его в философии, любви, чувственных наслаждениях, хитрости, буржуазном здравом смысле и безобидном сумасшествии (человек "не от мира сего"), и все возвращаются к отцу ни с чем.- 5Имеется в виду неосуществленный замысел драмы "Сампьеро Корсо", посвященной знаменитому корсиканскому кондотьеру Сампьеро Орнано. В 1836 г. Флобер написал о нем новеллу "Сан Пьетро Орнано" (в качестве переложения по заданию Гур-го Дюгазона). Корсиканская война - борьба Франции и Генуэзской республики за господство над Корсикой в 1553 -1568 гг. "История Генуи" - книга Э. Венсана "История Генуэзской республики" (1842).- 6Эта картина Питера Брейгеля-младшего (Адского) послужила толчком для создания одноименной книги Флобера. Над первой редакцией "Искушения" писатель работал с мая 1848 г. по 12 сентября 1849 г.; над второй - в мае - октябре 1856 г (опубликовано частично в журнале "Ар тист", дек. 1856- февр. 1857 г.); над третьей - с иючя 1870 по 20 июня 1872 г. Опубликовано в апреле 1874 г.- 7 "Монитер" - политическая газета, основанная в 1789 г. и с 1799 по 1869 гг. являвшаяся официальным органом французского правительства

51. - 'Флобер имел в виду Франсуа Бонивара Байрон посвятил ему поэму "Шильонский узник" (1816).- 2Р у с с о. Исповедь, ч. I, кн. IV (неточная цитата). Руссо вспоминает слабый и неудачный концерт собственного сочинения, исполненный им в 1732 г. в Лозанне, и сравнивает тогдашний провал с триумфом оперы "Деревенский колдун" (1752 г.). Ср. впечатления от посещения "острова Руссо" в "Путешествии в Италию.", наст, изд., т. 2, с. 360.- 'Реминисценция из письма Лепуатвена от мая 1845 г.: "Мой отец сказал однажды о тебе: "Из этого грубияна вышел бы хороший адвокат", но, по-моему, ни тебе, ни мне не суждено стяжать славу на поприще судебного красноречия" (цит, по: Переписка, I, 956-957)

52. - '10 апреля 1845 г. Э. Шевалье был назначен заместителем генерального прокурора в Кальви (Корсика).- 2Ф. Бодри женился 31 мая 1845 г. на дочери руанского адвоката А Сенара, будущею защитника Флобера па процессе "Госпожи Вовари".- 3Шевалье женился в 1851 г.- 4Л а ф о п т е н. Баспи, I, II, перевод И. А. Крылова

53. - 'Ср. название законченного в январе 1845 г. романа "Воспитание чувств".- 2Флобер сравнивает возвращение в Круассе из путешествия по Италии с возвращением в Руан из путешествия по Пиренеям и Корсике (осень 1840 г.).

55. - 'Ш е к с п и р. Король Лир, д I, явл. 5 (неточная цитата).

56. - 'Конспекты "Театр Вольтера" были обнаружены в 1965 г. Интерес Флобера к драматургии Вольтера и Мармонтеля был связан, по-видимому, с изучением законов композиции - Флобер учился разрабатывать "сценарии" будущих произведений (ср. в первом "Воспитании чувств": "перечитывал (...) Вольтера ради его четкости", наст, изд., т. 2, с. 381); после 1845 г. он использовал эту форму при подготовке всех крупных романов (см.: Б р ю н о, 155 -156). С другой стороны, непосредственным следствием чтения и критики классических трагедий явилось их пародирование в трагедии "Открытие вакцины" (опубл. 1910), которую Флобер сочинял вместе с Дюканом и Буйе; источником ее, вероятно, была также написанная в перифрастическом стиле поэма К. Делавиня "Открытие вакцины" (1815). Подробнее о пародии Флобера см. письмо 174.- 2Г е р о д о т. История, кн. III.- 3Имеется в виду полулегендарная "История Александра Македонского".- 'Вольтер. Примечания к трагедии "Олимпия" (1763).- 5Ш е к с п и р. Тимон Афинский, д. III, явл. 6.- 6Эти планы не сохранились.- 7В дальнейшем отношение Флобера к Стендалю станет гораздо более прохладным (см. письмо 200).- &"Волшебный

сапог" - срилиьифспаг* IIVOH.UJ i. tJ^..j------... x "

пая в гофмановскои традиции: волшебные сапоги дают владельцу возможность читать мысли собеседников и потому сеют раздор и разочарования.

57. - 'Имеется в виду диалогизированное стихотворение Лепуатвена "Вакханки".- 2Лепуатвен писал Флоберу 15 сентября 1845 г.: "Если высшее благо - деятельность, мне чертовски далеко до него. Меня восхищает твоя безмятежность. В том ли причина, что ты не так развращен, как я, что тебя не так соблазняет внешнее? или ты просто сильнее меня? ты всегда ухитряешься счастливо избегнуть опасности с помощью средств, к которым и я мог прибегнуть - но не мог захотеть этого" (цит. по: Переписка, I, 968).- 3Г о р а ц и и. Наука поэзии, 125-126 (неточная цитата).- 419 августа 1845 г яад ЭДонвилеч, городком близ Руана, пронесся смерч.

58. - '15 января 1846 i. умер отец Флобера.

59. - 'Неточная цитата из романа "Ноябрь" (Сочинения, 11, 636).- 2Флобер имеет в виду смерть отца и сестры Каролины (скончалась 22 марта 1846 г. от послеродового заболевания).- 3В противопоставлении христианству культа Великого Целого видны следы знакомства Флобера с индийской философией, а также с пантеистической философией Спинозы,- 4Дочь покойной сестры Флобера, родившуюся 21 января 1846 г назвали в честь матери Каролиной.- 5Ичеется в виду переезд из Круасег в Руан.- е"Бхагавадгита" - философская поэма, входящая в состав 6-й книги древнеиндийского эпоса "Махабхарата". Первая половина XIX в.- время постоянно усиливающегося интереса европейских писателей к восточной философии. Флобера привлекали в индуизме положения, близкие к его собственным представлениям о жизни и искусстве: отрицание свободы воли и открытое признание фатализма (ср. письмо 82), предпочтение, отдаваемое созерцательной жизни перед жизнью деятельной (ср. примеч. 1 к письму 44).

60. - 'Флобер цитирует (неточно) Сакия М>ни (Будду) но кн.' К Burnoiif. Introduction a l'histoire du bouddhisme indien. P., 1844, p. 94.- 2Г ю г о. Собор Парижской богоматери, кн. 11, гл. 2.- 3Намек на предстоящую женитьбу Лепуатвена на Аглае-Жюли-Луизс де Мопассан (6 июля

-1846). Флобер тяжело переживал эту измену друга (см. письмо 144 и 442).- 4Сч. письмо 410 и примеч. 2 к нему.

61. - 'См. примеч. 3 к письму 60

62. - 1Э Васе работал над очерком о Крите. Очерк не был опубликован.- Флобер nweei в виду работу над "Искушением святою Ангония".

63. - 'Это второе из известных писем Флобера к Луизе Коле Флобер познакомился с ней в июле 1846 г.. когда она уже была автором несколь-

ких стихотворных сборников, поэтессой с именем. Тем не менее из них

двоих уже в ту пору более четко продуманная литературная позиция была,

безусловно, у Флобера. Совместно с Буйе Флобер был негласным редакто-

Рид приийьедении л. поле iooi-юоа гг.; он пытался изоавнть стихи своей возлюбленной от безвкусицы, излишнего субъективизма и сентиментальности, однако поэтесса далеко не всегда прислушивалась к его советам. Ссора летом 1854 г. положила конец их отношениям и переписке. Свою обиду и ревность Л. Коле выразила в автобиографических повестях "История солдата" (1856) и "Он" (1859; см. примеч. 3 к письму 390). По письмам Флобера к Л. Коле можно проследить, как Флобер пересматривал свое отношение к романтическим кумирам своей юности и вырабатывал собственную эстетическую позицию, концентрирующуюся вокруг двух понятий: "объективное искусство" и "башня из слоновой кости" (см. подробнее примеч. 7 к письму 200).- 2См. примеч. 1 к письму 23.- Реминисценция из IX сатиры Буало, где "мишура" Тассо противопоставляется "золоту" Вергилия.- 4Речь идет о госпоже Шлезингер - предмете платонической любви юного Флобера (знакомство их произошло в 1836 г. в Трувиле).

64. - 'Мечты о славе мучили юного Флобера сильнее, чем он то хочет представить (см. письма 69 и 95, а также "Тайные мысли", наст, изд., т 2. с. 352).- 2См. примеч. 2 к письму 18.

65, - 'Замысел этот, снова возникший у Флобера спустя год. очевидно, в связи со смертью Лепуатвена, не осуществился.

68. - '0. Васе получил разрешение брать книги в Королевской библиотеке в связи с работой над очерком о Крите. "Шакунтала" - драма древнеиндийского поэта Калидасы (IV-VBB.), которую Флобер читал во французском переводе А.-Л. де Шези (1830). Пураны -священные тексты вишнуистских сект. Под влиянием глав книги Иогаина Хоттингера "История Востока" (1660), посвященных ересям, Флобер прекратил работу над "восточной повестью" и начал сбор материалов для "Искушения святого Антония".

69. - 'Флобер читал книг> Ж. Шардена "Путешествие в Персию и Восточную Индию" (1686) в десятитомном издании 1811 г.

70. - 'Противопоставляя себя, уроженца Нормандии, "южанке" Л. Коле, родившейся в Экс-ан-Провансе, Флобер исходит из популярной в эпоху романтизма оппозиции "северной" н "южной" культур, впервые выдвинутой госпожой де Сталь в книге "О литературе" (1800); здесь ясность и правильность классической литературы и меланхоличность, мечтательность литературы романтической (в т. ч. средневековой) объяснялись особенностями южного и северного темпераментов.- 2Войсь_а вестготского короля Алариха I в 410 г. завоевали и разгромили Рим.- 3Флобер имеет в виду завоевательную войну, которую французы вели в 1830 -1857 гг. в Алжире.- 4Строка из поэмы Вольтера "На разрушение Лиссабона" (1756), поставленная А. де Мюссе эпиграфом к III песни поэмы "Намуна" (1832) с подписью "Французские классики". Ж. Делиль, видный представитель постклассицизма конца Х\ III - начала XIX в., был для Флобера символом поэта высокопарного и архаичного.

71. - В ОТВеТ На Просьоу л. пиле дат ч ири "о нас" Флобер послал ей отрывок из первого "Воспитания чувств", в основу которого легли воспоминания о связи с госпожой Фуко.- 2См.: М о н т е н ь. Опыты, II, XII.- высказывание Бюффона: "Гений - всего только большая способность к терпению",- записано с его слов М.-Ж. Эро де Сешелем в очерке "Путешествие в Монбар" (1785). Флобер не раз сочувственно возвращался к суждениям Бюффона о литературном труде, отстаивая свое понимание творчества, предпосылками которого являются огромная эрудиция, тщательное изучение материальной и духовной культуры описываемой страны и эпохи, кропотливая работа над стилем. Романтики поколения 1830-х гг. и их продолжатели, в том числе Л. Коле, понимали миссию поэта иначе - они ставили на первое место "безрассудное" вдохновение, пылкий энтузиазм и считали, что стихи должны непосредственно выражать душу поэта, а рассудочные поправки стиля могут этому помешать.- 4Очевидно, Флобер читал сборник Л. Коле "Южные цветы" (1836).- 5Имеется в виду Л. Буйе. Дружба Флобера с Буйе, начавшаяся в середине 40-х гг., продолжалась до самой смерти Буйе (1869 г.). О жизни и творчестве Буйе, а также о своем отношении к нему как человеку и поэту Флобер подробно рассказал в предисловии к посмертному сборнику Буйе "Последние песни" (см. наст, изд., т. 2, с. 300 - 317). Буйе был для Флобера не просто преданным другом, но и литературным единомышленником, прежде всего в том, что касается работы над стилем, поиска единственно верного и точного слова. Флобер внимательно прислушивался к его оценкам и замечаниям (ср. примеч. 2 к письму 172).

72. - 'Имеется в виду гравюра Ж. Калло по картине П. Брейгеля-младшего (см. примеч. 6 к письму 50).

73. - 'См. примеч. 4 к письму 57.- 2Л. Коле посвятила Шамилю стихотворение в сборнике "Песни побежденных" (1846).- 3Г ю г о. Марион Делорм, д. IV, явл. 8. Ланжели - королевский шут.- 4См. примеч.

3 к письму 100.- 5Спутником Флобера был М. Дюкан, в то время гостивший в Круассе.- 6Флобер гротескно "снижает" одну из популярных тем сентименталистской и раннеромантической литературы - проявление животворящей мощи природы в растительности на могилах (см., например, в "Гении христианства" Шатобриана, ч. 3, кн. 5, гл. 3).

74. - 'Флобер имеет в виду предисловие Л. Коле к "Избранным сочинениям" Кампанеллы во французском переводе (1844), где приведена цитата из письма Декарта к отцу Мерсенну, приславшему ему сочинения Кампанеллы: "Я могу сказать лишь одно: поведение тех, кто заблуждается, избирая нехоженые тропы, кажется мне гораздо менее извинительным, нежели заблуждения тех, кто придерживается мнения большинства". Л. Коле, ссылаясь на авторитет Декарта, упрекала Флобера в стремлении к оригинальничанью.

75.- 'Флобер приурочивает окончание деятельной жизни к 1844 году, когда началось его нервное заболевание и он покинул факультет \ права.

76. - {Шато-Руж - увеселительное заведение в Париже; письмо Л. Коле с описанием случая, о котором идет речь, не сохранилось.

77. - 'Речь идет о курсе лекций, прочитанных В. Кузеном в 1818 (а не 1819) г., который затем неоднократно издавался (частично в 1826-м; полностью впервые в 1836 г.) под названием: "Об истине, добре и красоте". Идея, что искусство не должно преследовать нравственной цели впрямую, открыто, стала общим местом послекантовской (романтической) эстетики (большую роль в ее пропаганде во Франции сыграли, в частности, В. Констан и г-жа де Сталь). Сходные мысли развивал и Гегель, с идеями которого Флобер был знаком и непосредственно, и благодаря трудам Кузена.- 2См. примеч. 1 к письму 68.

78. - 'См. примеч. 2 к письму 16

79.- ' "Анжела" (1833) - драма А. Дюма

80." 'О "Бхагавадгите" см. примеч. 6 к письму 59; Налъ - "Сказание о Нале", часть "Махабхараты"; о книге Бюрнуфа - см. примеч. 1 к письму 60; Ригведа (X в. до н. э.) - собрание древне-индийских религиозных гимнов; "Законы Ману" - древнеиндийский сборник религиозно-нравственных и правовых предписаний. Флобер читал все эти книги (во французском, английском или латинском переводах) в связи с работой над "восточной повестью" (см. примеч. 4 к письму 50) и "Искушением святого Антония".

82. - 'Эта идея восходит, вероятно, к "Эстетике" Гегеля (см. примеч. 1 к письму 77). Мысль о том, что Прекрасное и Истинное - разные стороны одной и той же реальности,- центральная мысль эстетики Флобера,] следствием которой была напряженная работа над стилем. Ср. у Мопассана: "Флоберу было чуждо представление о "стилях" как о серии различных форм, из которых каждая отмечена печатью данного писател^ и пригодна для отливки любых идей; он верил в стиль как в единственные неповторимый способ изобразить каждое явление во всей его красочностЛ и выразительности. ...Он был непоколебимо убежден в том, что какое! нибудь явление можно выразить только одним способом, обозначит! только одним существительным, охарактеризовать только одним прилага3 тельным, оживить только одним глаголом, и затрачивал нечеловеческие усилия, стремясь найти для каждой фразы это единственное существительное, прилагательное, глагол" (Мопассан, 11, 233-234).- Невидимому, имеется в виду Ламартин, в 40-е годы ставший одним из видных представителей оппозиции в Палате депутатов и заявлявший публично, что считает свое поэтическое призвание второстепенным сравнительно с политической деятельностью. Мысль о необходимости привлекать великих писателей к непосредственному переустройству жизни характерна и для французских социально-утопических теорий тех лет. Ш. Фурье, в частности, писал в "Трактате о всеобщем единстве": "Новая наука нуждается в подкреплении авторитетным именем: недоверчивая и многократно обманутая толпа воспримет истину только из уст того, к га пользуется популярностью. Пусть же придут на помощь великие писатели всех стран, и прежде всего знаменитые романтики, Байроны и Вальтер Скотты" (Fourier Ch. Oeuvres completes, t. 2. P., 1842, p. 186).

85. - 'Л. Коле была близко знакома с Беранже. В 1843 г., когда ее поэме "Памятник Мольеру" была присуждена премия Французской академии, Беранже был одним из "докладчиков", представлявших поэму.- 2" Мадемуазель де Белъ-Иль" (1839) - драма А. Дюма.- 3См. примеч. 5 к письму 45. - 'Цитата из романа "Ноябрь" (С о ч и н е-н и я, 11, 621).

87. - 'См. примеч. 1 к письму 68

88. - 'Реминисценция из финала "Истории упадка и разрушения Римской империи" (1776 - 1788); у Гиббона идет речь о двадцати годах.

89. - 'Скорее всего, имеется в виду "восточная повесть" (см. примеч. 4 к письму 50).

90. - 'Имеется в виду Э. Фуко. В письме от 20 сентября 1846 г. Флобер просил Л. Коле узнать через ее кузена, живущего в Кайенне, о судьбе юспожи Фуко и переслать ей письмо. Письма Флобера к госпоже Фуко не (охранились.- По-видимому, речь идет о человеке, ставшем прототипом одного из героев Флобера-актера - "неверского газетчика".- 3Имеется в виду госпожа Шлезингер.

91. - 'Наик - турецкое гребное судно; каикчи - его гребец.

92. - '"Дом Гусман, или День соблазнителя" (1846) - стихотворная комедия Адриена Декурселя.- 2"Мизантроп" (1666) - комедия Мольера.- Имеется в виду драма в стихах "Мадлен", над которой Л. Коле работала в сентябре 1846 - октябре 1847 г. (опубликована в газете "Пресс" 10-16 сентября 1850 г. под названием "История одной семьи в 1793 году"; отд. изд. 1850; поставлена не была).- 4М. Репье. Сатира 1.

93. - 'Благоверный - И. Коде

94. - 'См. примеч. 4 к письму 45.- 2По-видимому, Флобер имеет в виду высокую оценку, которую Дюкаы дал "Ноябрю".- 3В 1843- i845 гг. Дюкан публиковал в периодической печати новеллы и повести о "завлекательными" и "кровавыми" сюжетами (адюльтеры, убийства и т. п.).- 'Реминисценция из басни Лафонтена "Лиса и виноград" (Бас-рн, III, XI).- 5Имеется в виду книга X прозаической эпопеи Шатобриана < Мученики" (1809), где галльская жрица, дочь друида Волледа искушает христианина Эвдора.- 6Имеется в виду верность Вольтера многим принципам классицистической эстетики, законодателем которой считался Буало.- В "Чтениях о драматической литературе и искусстве" (1809- 1811) А.-В. Шлегель противопоставил французскому классицистическому театру XV11-XVIII вв. испанскую и английскую драматургию средних веков и Возрождения и "благословил" драматургов XIX в. на подражание

пальдерону и Шекспиру, которое, будучи доведено до крайности, далеко не всегда оказывалось перспективным.- 811ервая часть "Эстетики" Гегеля в переводе Ш. Бенара вышла в 1840 г., вторая - в 1843 г.. третья - в 1848 г.

97. - 'Во французских средних учебных заведениях четверг - свободный день.

98. - 'Письмо написано после поездки в Париж, куда Флобер привозил для Л. Коле рукопись "Ноября". Коле оценила "Ноябрь" очень высоко и даже сравнила его с повестью Шатобриана "Рене" (1802). что вызвало недоверие и недовольство Флобера, очень любившего это произведение: "Мне это показалось профанацией" (письмо от 14 декабря 1846 г.).

99.- '"Неволя и величие солдата" (1835) -книга А. де Виньи; Стелло - герой одноименного романа Виньи (1832).- 2Друг - М. Дю-кан.

100. - 'Речь идет о семейной драме некой госпожи Д., знакомой Л. Коле.- 2В книге "Неволя и величие солдата" Виньи прославлял "долг во что бы то ни стало" как основную моральную ценность в шатком мире, и, сознавая жестокость военной службы, тем не менее смотрел на нее с восхищением.- 3В основе отрицательного отношения Флобера к идее отечества лежало, с одной стороны, стремление писателя не сковывать творческую волю человека рамками одного государства, одного национального образа жизни (ср. его интерес к "экзотическим", нефранцузским культурам, нашедший выражение в таких произведениях, как "Саламбо" и "Иродиада"), а с другой - ненависть к французскому буржуа, олицетворявшему для Флобера всю Францию, отождествление патриотизма с официальной идеологией. Можно предположить также и влияние книжных источников: мысль о невозможности любви к отечеству в новое время (в противовес античности) высказывал Ж.-Ж. Руссо в "Эмиле" (кн. 1); о том, что в душе современного человека любовь к человечеству в целом должна вытеснить привязанность к определенной стране, писали многие социалисты-утописты и христианские социалисты 1830-\ гг.; об этом, в частности, идет речь в книге Ф.-Р. Ламенне "Речи верующего" (1834). оказавшей влияние на ранние литературные опыты Флобера (см. Б р ю н о, 49 - 50). Об эволюции взглядов Флобера на понятие "отечество" см. письмо 584 и примеч. 1 к нему.

101. - 'См. примеч. 3 к письму 71

103. - 'Цитата из стихотворения Беранже "Чердак" (перевод Вс. Рождественского).- 2В данном случае мысль Флобера возвращается к классицистической поэтике, согласно которой не всякая природа, но лишь природа "прекрасная", далекая от низменного и повседневного, достойна быть изображенной в искусстве. Посредниками могли сл>жить раннеромантические авторы: ср., например, в "Гении христианства" Шатобриана (ч. 2, кн. 2, гл. 8): "Нас не может пленить вымысел, повторяющий нашу повседневную печальную действительность... Поведите в те-

атр народ: ему не захочется смотреть на людей, обитающих под соломенной кровлей, и на гнетущую его самого бедность; он пожелает лицезреть великих и порфироносных, внимать звучным именам, сострадать несчастьям королей".

106. - 1"Каин" (1821) - "истерия Байрона. Очевидно. Флобер читал ее по-английски, поскольку с французским переводом он был знаком и раньше.- 2Субура - квартал в древнем Риме.

107. - 'Путешествие Флобера и Дюкана по Турени и Бретани продлилось с 1 мая по конец июля 1847 г. Бретань была выбрана потому, что здесь друзья надеялись найти остатки древней национальной культуры. Готовясь к путешествию, Флобер и Дюкан изучали связанную с Бретанью литературу (первый отвечал за историческую сферу, второй - за географию, этнологию и археологию).

108. - 'Флобер видел в возвеличивании любви в ущерб искусству позицию, близкую к романтическому жизнетворчеству (собственная жизнь представлялась романтикам полноценным эстетическим материалом, и потому они считали вполне естественным художественно выражать себя не в слове, не в тексте, но в любви). В данном письме ощутимы также следы спора не только с Л. Коле, но и с Э. Фуко (см. примеч. 1 к письму 26). которая писала Флоберу 6 августа 1841 г.: "Гюстав, любить - значит предаться любимой, посвятить ей свои мысли и желания, слить свою волю с ее волей, свои радости и наслаждения с ее радостями и наслаждениями..." (Б р ю н о, 317).

109. - 'Дольмены, менгиры, пельвены - остатки каменных построек древних кельтов.

110. - 'Шатобриан умер год спустя, 4 июля 1848 г., и был похоронен в заранее приготовленной по его просьбе могиле на островке Гран-Бе близ его родного города Сен-Мало. Шатобриан был одним из кумиров юного Флобера; восхищение им как художником, стилистом Флобер сохранил до конца жизни.- 2См. примеч. 6 к письму 50.- 3Флобер имеет в виду попытку вести заметки прямо по ходу путешествия. Реально, однако, друзья приступили к созданию путевых заметок лишь по возвращении.

.111. - 'По-видимому, Флобер отвечает на предложение Л. Коле способствовать публикации одного из его произведений.

112.- 'Имеется в виду книга Т. Торе "Салон 1847 года", автор которой утверждал, в частности, что мерило ценности произведения - степень присутствия и выраженности в нем индивидуальности художника (идея, чуждая Флоберу, стороннику "объективного" искусства).- 2Фра-за оборвана самим Флобером.

113. - 'По окончании работы рукопись "Бретани" была переписан;" в двух экземплярах (для обоих авторов). Оба экземпляра сохранились до сих пор. О форме работы над книгой см. в письме 115. Свои главы Дюкан частично опубликовал в "Ревю де Пари" в 1853 г.; главы Флобера под придуманным им самим названием "По полям и долам" были опубликовапы полностью только в 1910 г. в изд. Конара (в отрывках - в 1885 г. у Шарпантье и в т. VI изд. Кантена).

116. - 'Л а б р ю п е р. Характеры, г.]. IV.

118. - 'Мант - город на полпути между Руаном и Парижем, место встреч Флобера с Л. Коле.

119. - 'Флобер работал над "Бретанью",- 2"Клеопатра" (1847) - стихотворная трагедия Д. де Жирарден.- 3 "Сарданапал" (1821) - трагедия Байрона.- "См.: Деяния апостолов, i, 6-11.- 5Флобера интересует мнение В. Кузена о драме "Мадлен" (см. примеч. 3 к письму 92).- "Роман Сервантеса в переводе Дама-Инара под названием "Замечательный Дон Кихот Ламанчский" вышел в 1847 г.

121.- 'Имеются в виду банкеты, ставшие в 1847-1848 гг. своеобразной формой политических собраний сторонников избирательной и парламентской реформ. Банкет, на котором присутствовал Флобер, состоялся 25 декабря 1847 г. в Руане.- 2Франк - герой драматической поэмы Мюссе "Уста и чаша" (1832), бунтарь, бросающий обвинения в лицо своим соотечественникам.

122. - 'Флобер имеет в виду выбор театра для постановки драмы ."I. Коле "Мадлен" (см. примеч. 3 к письму 92).

123. - 'Флобер имеет в виду февральскую революцию 1848 г.- свержение короля Луи-Филиппа и провозглашение 25 февраля

1848 г. буржуазной республики.- 2В начале революционных событий Флобер разделял общий "гражданский энтузиазм" и даже вступил в Национальную гвардию, но его увлечение было недолговременным.

124. - 'См. примеч. 6 к письму 50

126.- 'Путешествие Флобера и Дюкана продлилось с 4 ноября

1849 г. по июнь 1851 г. От посещения Персии, Кавказа и Грузии пришлось отказаться.- 2О Гарсоне ем. примеч. 1 к письму 11.

128.- ' "Меленида, римская повесть" - поэма Л. Буйе, над которой он работал е 1848 г.; опубл. в "Ревю де Пари" 1 ноября 1851 г. с посвящением Г. Флоберу, чье имя тогда было совсем неизвестно публике; отд. изд. 1857 г. - 2По возвращении Флобер обработал эти заметки; опубликованы они были лишь в 1910 г., но при жизни Флобер показывал их друзьям: Л. Коле читала их в марте 1853 г. (см. примеч. 12 к письму 218), Гонкуры - 2 ноября 1863 г.; они отнеслись к книге не без скептицизма: "Его заметки, написанные с мастерством опытного художника, похожи на цветные эскизы, но надо прямо сказать, что, несмотря иа невероятную добросовестность, на стремление передать все как можно более тщательно, в них недостает чего-то неуловимого, что составляет душу вещей" (Г о н-к у р ы, 1, 441 - 442). - 3На улице Бовуазин в Руане жил Буйе. Юар - в ту пору коллега Буйе по пансиону. - 4Неточная цитата из стихотворения В. Гюго "Богачу" (сб. "Внутренние голоса", 1837).- 5Тарабук - ударный музыкальный инструмент; кроталы - род кастаньет.

129. - 'Накануне отъезда Флобер читал Дюкану и Буйе "Искушение святого Антония". Друзья, не удовлетворенные философичностью и лиризмом книги, были разочарованы и советовали Флоберу сменить тематику и взяться, по примеру Бальзака, за роман на современную тему.

130. - 'Апис - в египетской мифологии бог плодородия в образе быка; в связи с этим бык считался в Египте священным животным. Представления о том, что, в отличие от западноевропейской цивилизации, находящейся в состоянии эволюции, Восток не подвержен изменениям и вечно остается таким, каким был при рождении мира, характерно для романтического восприятия Востока. Подробнее о флоберовском отношении к Востоку см. письмо 218 и примеч. 2 к нему.- 2Клоке был членом "Восточного общества" (осн. в 1841 г.), выпускавшего журнал "Ревю де л'Орьян и де л'Альжери" (у Флобера - "Ревю ориен-таль").

133. - 'Письма 133-136 написаны во время путешествия по Нилу.

134. - 1Канджа - речная парусио-гребная лодка.

136. - 'Имеется в виду стихотворная комедия Ожье "Габриэль" (1849).- 2Иппокрена (греч. миф.) - ключ на вершине горы Геликон, вдохновляющий поэтов. - 3В рецензии на "Габриэль" ("Эвенман", 17 декабря 1849 г.) О. Вакери иронически оценивал апологию буржуазного здравого смысла и добропорядочности в пьесе Ожье, замечая, что под ней подписался бы сам Моптион. Вскоре "Габриэль" действительно удостоилась Монтионовской премии (см. примеч. 3 к письму 19). - "Дюкан связывал честолюбивые планы, в частности, с опубликованием своих путевых заметок о Египте (см. примеч. 5 к письму 178). По возвращении ил путешествия, 29 октября 1851 г., он подробно разъяснил в письме к Флоберу свою жизненную позицию, сравнив себя с бальзаковским Раетиньяком, чья цель - преуспеть во что бы то ни стало. - 5Герой "Мелениды" Буйе - ритор, а затем гладиатор Павел, незаконнорожденный сын эдила Марция; он должен был жениться на дочери эдила Марцин, но в день свадьбы влюбленная в него танцовщица Меленида открыла всем тайну его происхождения. Неудачным концом Флобер называет последующее развитие событий: горестный монолог Павла, обращенный к Венере (см." о нем в письме 137), встречу Павла и Мелениды, их неожиданное страстное объятие и внезапную смерть Павла от руки подкупленного ранее Меленидой солдата Пантабола. Затем следуют четыре строфы эпилога, в которых одинаково бесстрастным тоном излагаются события несоизмеримые: карлик-шут утонул в бульоне, Марция стала христианкой, преподаватель риторики Полидам умер, не перенеся услышанного им заимствованного слова (варваризма). - 6Императору Коммоду в поэме Буйе сужден такой же конец, как и в истории,- гибель от рук заговорщиков. Говоря о "римском слушателе", Флобер, по-видимому, имеет в виду, что "Меленида" строится как устный рассказ о событиях древнеримской жизни, адресованный современникам этих событий. - 7В окончательном варианте Буйе исключил из эпилога упоминание о носе трак тирщика, впервые встречающееся в IV песне поэмы.- 8Флобер упрекае! Буйе в том, что его персонажи мыслят и говорят не как настоящие люди' древности, но как древние, увиденные писателями-романтиками (о Белле- J де см. примеч. 5 к письму 94).

137. - ^Китайская повесть - неосуществленный замысел " Л. Буйе. - 2"Меленида", песнь V. - 3В середине века сторонниками "искусства для искусства", "чистого искусства" были литераторы, унаследовавшие от романтиков поколения 1830-х гг. культ красоты, но чуждавшиеся романтической сентиментальности и романтического индивидуализма, мечтавшие об искусстве "безличном", "объективном", которое воздействовало бы на читателя не адресованными ему непосредственно авторскими репликами, монологами и поучениями, но самой своей художественной тканью. К ним в первую очередь можно отнести Флобера, Бодлера, Гонкуров, Т. Готье; впрочем, писатели эти никогда не составляли J единой "школы". Сторонникам "искусства для искусства", абсолютизировавшим идею "автономии искусства", противостояли, с одной стороны, сенсимонисты, фурьеристы, мелкобуржуазные социалисты (Прудон), мечтавшие использовать искусство для прямой пропаганды новых социальных учений (в данном случае "утилитаристом" Флобер называет одного из них, сенсимониста Ш. Ламбер-Бея), а с другой - официозные 1 критики и писатели, считавшие полезными только произведения, где автор дает происходящему прямолинейно-однозначную моральную оценку; адекватное воплощение эта "доктрина пользы" нашла, например, в драматургии "здравого смысла" (Ожье, Понсар и др.), вызывавшей активное неприятие Флобера. - 4Неточная цитата из "Искушения святого Антония" (первая редакция, Сочинения, 9, 191).- 5См. примеч. 3 к письму 136. - 6"Анонимная любовница" (1840) - повесть Скриба. - Флобер имеет в виду штурм восставшим народом королевского дворца Тюильри в Париже 10 августа 1792 г.

138. -- 'Ж. Делиль и Ж.-Ф. Мармонтель названы как писатели, строго придерживавшиеся правил классицистической поэтики. О понятии "хороший вкус" см. примеч. 2 к письму 722. Флобер хочет сказать, что романтизм, родившийся как отрицание нормативной поэтики классицизма, теперь постепенно становится так же догматичен, как и его предшественник. - 2Вероятно, имеется в виду драма Флобера "Людовик XI" (написана за две недели, оконч. 3 марта 1838 г., опубл. 1910). - 3Сч. примеч. 1 к письму 129. - 4Флобер обыгрывает название партии монархистов и консервативных республиканцев ("партия порядка") во время II республики (1848-1852 гг.). О "Лексиконе прописных истин", над которым Флобер размышлял практически всю жизнь (опубл. в 1910 г. как приложение к "Бувару и Пекюше"), см. подробнее в письме 204; ср. также примеч. 2 к письму 806. - 5Луи-Наполеон Бонапарт, избранный 10 декабря 1848 г. президентом республики, собирался добиться пересмотра существующей конституции, чтобы получить возможность быть переизбранным в 1852 г., однако потерпел неудачу в осуществлении этого проекта и в ночь с 1 на 2 декабря 1851 г. произвел государственный переворот; позже, в январе 1852 г., его стараниями была принята новая конституция, узаконившая провозглашение Империи (2 декабря 1852 г.).- 6Гектор - главный троянский герой в "Илиаде" Гомера. О железной дороге как символе буржуазной цивилизации см. примеч. 3 к письму 12. - 'По-видимому, имеется в виду "Трактат о сущности позитивизма" (1848). Флобер называет его социалистическим, имея в виду влияние, которое оказал на Конта в юности Сен-Симон. - 8Вероятно, книгу Флоберу дал П.-Э. Ботта. - 9Подразумевается теория гротеска (см. примеч. 1 к письм) 13 и примеч. 1 к письму 25). - '"Господин Журден - главный герой комедии Мольера "Мещанин во дворянстве" (1670). - "Намек на роман Бальзака "Тридцатилетняя женщина" (1842). Ср. "По полям и долам", наст, изд., г. 2, с. 387.

139. - 'Масличная роща - Гефсиманский сад на Масличной горе к востоку от Иерусалима, место молитвы Христа накануне предательства И\ды (Матф., 26, 20-29).

140. - 'Баальбек - город в Ливане, где сохранились остатки древних финикийских и греческих храмов в честь солнца.

141. - 'Государственное устройство общества будущего - всемирного государства со столицей в Константинополе - Фурье описал в "Трактате о домашней и земледельческой ассоциации" (1822, 2-е изд.- 1841 - 1843, под назв. "Теория всемирного единства"). - 2Галатская башня - башня в Константинополе, служившая маяком. - 3Флобер имеет в виду сложную политическую ситуацию во Франции после революции 1848 г. (кризис II республики, облегчивший переворот 2 декабря 1851 г.); см. также примеч. 3 к письму 370.- 4План "Ночи Дон Жуана" был опубликован Мопассаном в его предисловии к книге "Письма Флобера к Жорж Санд" (1884; см.: Мопассан, 11, 225 - 228); вскоре Флобер оставил работу над этим произведением ради "Госпожи Бовари". В "Ану-бисе" различим "прообраз" "Саламбо" (1862); фламандский роман наиболее близок к будущей "Госпоже Бовари"; впрочем, во всех трех замыслах в равной мере отчетливо звучит тема родства земной, плотской, и небесной, мистической, любви, важная для романа об Эмме Бовари. - * "Артур. Дневник неизвестного" (1838) - авантюрно-психологический роман Э. Сю. - 6Имеются в виду поэмы Байрона "Абидосская невеста" (1813) и "Паломничество Чайльд-Гарольда" (1812 - 1818). См. также письмо 218. - 'Имеется в виду пародийная трагедия "Открытие вакцины" (см. примеч. 1 к письму 56), названная здесь именем одного из героев. - 'Бальзак умер 18 августа 1850 г. Об отношении к нему Флобера см. письмо 206.

142. - 'См. примеч. 1 к письму 2. - 2Имеется в виду анатомический театр Руанской центральной больницы, в которой работал отец Флобера. - 3"Ллойдами" назывались пароходы, застрахованные страховым обществом "Ллойд"; в данном случае имеется в виду австрийский пароход сЬтамоул", на котором Флобер плыл в Бейрут.- 4Пера - константинопольский квартал, заселенный в основном европейцами-дипломатами.

144. - 'См. письма 60 и 61.- 2Э. Шевалье 26 октября 1849 г. был назначен заместителем прокурора Гренобля.

145. - 'Ср. у Золя о самом Флобере: "Ои писал для читателей, которые станут декламировать его фразы вслух... Чтобы проверить свои фразы, он их "горланил", сидя за рабочим столом; они удовлетворяли его только в том случае, если имели именно то звучание, которого он добивался" (Золя, 25, 511). См. также примеч. 10 к письму 218.

148.- ' "Веспер" -стихотворение Л. Буйе (впоследствии вошло в его сборник "Фестоны и астрагалы", 1859). - 'Идиллия - стихотворение "Неера" (также вошло в сборник 1859 г.) - 3Р а с и н. Федра, д. IV. явл. II, перевод М. Донского: у Расина в этой реплике Тезея имеется в виду Ипполит; сходную реплику Тезея о Скироне см. в д. Hi. явл. V. - "Г о р а ц и й. Сатиры, 1, 4, 28 (неточная цитата; у Горация: "Stupet Albius аеге" - "Этого блеск серебра восхищает, а Альбия - бронза", перевод М. Дмитриева). - 5 "Агамемнон" - первая трагедия из трилогии Эсхила "Орестея".

149.- ' "Страшный суд" (1541) -фреска в Сикстинской капелле в Ватикане работы Микеланджело. - 2См. примеч. 1 к письму 50. - 3Монахи ордена миноритов (или францисканцев), основанного в начале XIII в, Франциском Ассизским, давали обет жить подаянием и странствовать.

150. - 'Туареги - один из берберских народов Северной Африки. - 2См. письмо 141 и примеч. 4 к нему. - 3Римская Кампапья - болотистая и в XIX в. малонаселенная местность в окрестностях Рима, где сохранилось много развалин древнеримских сооружений. - 4Эта картина из галереи Корсини изображала женский тип, особенно любимый Флобером (к нему, в частности, относятся и госпожа Бовари, и госпожа Арну из "Воспитания чувств"),- ^"Похищение Европы" Веронезе (1580) ныне хранится во Дворце дожей в Венеции.

151. - 'О Гарсоне см. примеч. 1 к письму 11.

152. - ' "Кучук-Ханем" - стихотворение Буйе, вошедшее затем в сборник "Фестоны и астрагалы" (1859); посвящено танцовщице из Эснеха Рушук-Ханем, о которой Флобер писал Буйе 15 марта 1850 г. См. также письмо 218.- 2Эта деталь в прологе к повести Шатобри-ана "Атала" (1801), включенной в состав трактата "Гений христианства" (1802), вызвала нарекания критиков. Возражая им, Шатобриан писал в статье "Защита "Гения христианства" (1803), что деталь эта абсолютно достоверна, и ссылался на многочисленные описания Флориды миссионерами и естествоиспытателями.- 3"Всевышний" - стихотворение Бупр (сведений о публикации иет).- 4См. "Историю упадка и разрушения Римской империи", гл. LXXI.- 5Имеется в виду собор святого Петра в Ватикане (задуман и начат в 1506 - 1514 гг. Д. Браманте; переделывался до 1629 г.).- 6См. примеч. 4 к письму 150.

153. - 'Это первое письмо к Л. Коле после двухлетней ссоры.

154. - 'Имеется в виду "Госпожа Вовари".- ^Впасть в Поль де Кока - увлечься смакованием пикантных подробностей адюльтера; создать шатобрианизированного Бальзака - писать чрезмерно патетическим и возвышенным стилем.

155. - 'Дюкан предлагал Флоберу опубликовать в своем журнале "Ревю де Пари" фрагменты из "Искушения святого Антония" (см. при-меч. 6 к письму 50).- 2Нормандизмами Флобер называет особенности своего характера, вытекающие из свойств северного (нормандского) темперамента (см. примеч. 1 к письму 70).- 3"Тагаор, индусская сказка" - новелла М. Дюкана, опубликованная в "Ревю де Пари" 1 октября 1851 г.

156. - 'Реминисценция из Платона ("Пир". 189е - 193d), излагающего миф о том, как Зевс разрезал людей, бывших некогда двуполыми, на две половинки, и каждый теперь принужден искать свою половину.- 2Флобер почерпнул эту максиму из "Избранных мыслей" Гете в изд.: Goethe. Les Affinites electives. P., 1844. p. 361, или: Goethe. Maximes et reflexions. P., 1842, p. 1-2.

157. - 'О "Мелениде" см. примеч. 1 к письму 128. Л. Коле находилась в дружеских отношениях с Буйе, который вместе с Флобером редактировал ее стихи (см. письма 1852 -1853 гг.).- Самоубийством кончалась в 1830-1840-е гг. жизнь не только многих романтических героев, но и некоторых их создателей, писателей-романтиков. Добровольный отказ от жизни был доведением до логического конца разочарования в окружающей действительности. Ср. также "Предисловие к "Последним песням" (наст, изд., т. 2, с. 303).- 3Имеется в виду А. Лепуатвен.- ''Имеется в виду книга Дюкана "Воспоминания о Востоке и восточные пейзажи" (1848), посвященная Флоберу.- 5Возможно, намек на афоризм Малерба, сказавшего, что хороший поэт не намного нужнее государству, чем игрок в кегли (см. "Жизнь Малерба" О. Ракана, опубл. 1672).

158. - 'Речь идет о государственном перевороте 2 декабря 1851 г. (см. примеч. 5 к письму 138).- 2"Картины природы" А. Гумбольдта (1849) вышли во французском переводе в 1850 (т. 1) и 1851 (т. 2) гг.- 3По-видимому, реминисценция из "Божественной комедии" (начало "Ада").- ^Скутари- турецкий город на берегу Босфора,- 5Во второй половине XVIII в. принято было считать, что меланхолия, разочарованность впервые родилась в Англии и оттуда распространилась по миру, отсюда и заимствование из английского языка названия этой "болезни века" - сплин.

159. - 'Имеется в виду первое "Воспитание чувств" (1845).- 2См. наст, изд., т. 2, с. 362-378.- 3Один из героев, Анри, отправляется в Америку вместе со своей возлюбленной, ради него бросившей мужа; возвращаются они оттуда, разочарованные друг в друге и в своей любви. ~ 4В конце романа его главные герои Жюль и Анри (см. о них в примеч. 6 и 24 к фрагментам первого "Воспитания чувств") во время четырехмесячного путешествия по Италии ясно осознают, что стали чужими друг ДРУГУ.- примерно то же самое произошло в конце путешествия по Востоку с Флобером и Дюканом; таким образом, Флобер как бы предсказал в романе 1845 г события 1849-1851 гг.- 5К тексту первого "Воспитания чувств" Флобер больше не возвращался.- 6Сравнение искусства с ожерельем (жемчужинами, нанизанными на нить) постоянно повторяется у Флобера в письмах 1852 -1853 гг. Оно - восточного происхождения; в восточной поэзии и мифологии сходная метафора употребляется при описании не только художественного творчества, но и сотворения мира. Восточного происхождения и другое частое у Флобера сравнение - книги с пирамидой (см. письма 357 и 880).- тФлобер полемизирует с классицистическим представлением о том, что за каждой сферой действительности закреплен определенный литературный жанр и изображать ее позволительно только в этом жанре.- 8Набожная семья Буйе (мать и сестры), жившая в его родном городе Кани, была шокирована "языческой" поэмой "Меленида". Буйе в связи с этим писал матери в неотправленном письме: "Я убежден, что каждый должен идти своим путем и что я имею право, не обращая внимания ни на католицизм, ни на короля, ни на дьявола, ни на правительство, написать стихотворную повесть из римской жизни!" (Цит. по: Буй е, 33).

160. - 'См. примеч. 1 к письму 128.- 2Журнал "Ревю де Пари" был основан в 1829 г.; с тех пор он несколько раз менял владельцев и к концу 1840-х гг. практически прекратил свое существование; в 1851 г. его возродили Дюкан, Л. де Корменен, Т. Готье и А. Уссе; первый номер вышел в октябре 1851 г. Впоследствии во главе журнала, выходившего до 1858 г., встали Дюкан и Л. Лоран-Пиша.

162. - 'Ср. суждения о роли композиции ("плана") в письме 848.- 2Флобер намеревался провести в Париже зиму 1852/53 г., но осуществил это намерение только зимой 1855/56 г.

163. - 'См. примеч. 1 к письму 129,- 2Флобер принялся за переделку "Святого Антония" в 1856 г., по окончании "Госпожи Бовари".- ъ "Гец фон Берлихинген" (1773) - трагедия Гете (фр. перевод К. Мармье 1839).- 4Флобер имеет в виду речи при вступлении Монталамбера во Французскую академию 5 февраля 1852 г.

164. - 'Цитата из статьи Сент-Бева "О поэзии и поэтах в 1852 году" ("Конститюсьонель", 9 февраля 1852 г.). Сент-Бев, вероятно, имел в виду прежде всего метрику "Мелениды" и ее первую строфу, действительно имеющие некоторое сходство с поэмой Мюссе "Намуна" (1832); в начале и конце "Мелениды" в самом деле присутствует вообще нехарактерная для поэмы Буйе интонация иронической "болтовни" с читателем, мастером которой был Мюссе. См. также "Предисловие" к "Последним песням" (наст, изд., т. 2, с. 309).- 2По-видимому, имеется в виду издание 1623 г.-

3Елисейские поля (г р е ч. ми ф.) - обитель блаженных, куда после счерти попадают герои, любимцы богов.

165. - 'Флобер работал над VI главой 1-й части "Госпожи Бова-ри".- 2Имеется в виду роман Ж.-Н. Буйи "Молодые женщины" (1820).- 3Имеется в виду круг чтения провинциальной барышни - готические романы и романы так называемого "жанра трубадур" (массовая литература, эксплуатировавшая и подогревавшая возникший в конце XVIII- начале XIX в. интерес к средневековью)

166. - 'Мари Лафарж 19 сентября 1840 г. была приговорена к каторжным работам по обвинению в отравлении мужа (хотя вина ее не была доказана абсолютно точно). Ее двухтомные "Мемуары" вышли в 1841 - 1842 гг.- 2См. примеч. 3 к письму 71.

167. - ' "Любовные письма" (1852) -неопубликованная комедия Л. Коле, в которой, по-видимому, были выведены опа сама, Флобер и В. Кузен

169. - 'Этот отрывок из пятой главы книги "Бретань" ("По полям н долам") Флобер опубликовал 18 апреля 1858 г. в журнале "Артист".

170. - 'Имеется в виду книга д'Арпантиньи "Хирогномантия, или Искусство распознавать умственные склонности по форме руки" (1843), где предпринята была попытка воссоздать по линиям руки историю человечества, подобно тому, как воссоздавали ее френологи, последователи Галля, по форме черепа. Ср. полупародийную "историю обуви" в письме 250.- 2"Грациелла" - повесть Ламартина (впервые 1849, в составе книги "Признания"; отд. изд. 1852). Подробнее см. в письме 172.

171. - 'См. примеч. 1 к письму 56

172. - ' "Госпожа Бовари", ч. I, гл. VIII.- 2О роли Буйе в редактировании "Госпожи Бовари" см. у Дюкана: "Буйе не прибавил к "Госпоже Бовари" ни одного слова, но он многое оттуда выбросил... Как бы Флобер ни сопротивлялся, как бы ни тряс стол, как бы ни клялся, что не вычеркнет ни одного слога, Бупе с бесстрастным видом, нюхая табак, говорил: "Ты уберешь этот эпизод, потому что он не нужен в романе, а раз он не нужен, значит, он вреден". В конце концов Флобер соглашался и ни разу не раскаялся в этом" (Д ю к а и, II, 140).- 3Ср. точку зрения самого Флобера в письме 152.- АВиа Толедо - главная улица Неаполя; Мар-джеллина - предместье Неаполя.- 5Флобер имеет в виду отказ героев повести Вольтера от иллюзий и их примирение с прозой жизни.- Парафраза латинского изречения ex ungue leonem - по когтю льва (узнают).- 'Имеются в виду стихи Т. Готье, опубликованные в периодической прессе; отдельной книгой (сб. "Эмали и камеи") они вышли в июле 1852 г.- 8Материальное положение Готье вынуждало его заниматься газетно-журнальной поденщиной.

173. - 'Имеется в виду статья Ш. Бодлера "Эдгар Аллан По, его жизнь и его произведения" ("Ревю де Пари", 1852, март и апрель).- 2"Рафаэль" (1849) - автобиографическая повесть Ламартина.

174. - 'Флобер - скорее всего, бессознательно - высказывается здесь в духе концепции "романтической иронии", которая "отрицает оконченность и окончательность в художественном образе... и в реальном течении жизни" (Н. Я. Б е р к о в с к и й. Романтизм в Германии. Л., 1973, с. 88).- 2 Агамемнон - здесь: "высокий" трагический или эпический герой.- 3М о л ь е р. Мнимый больной, д. III, явл. IX (реплика Аргана, неточная цитата).- 4К о р н е л ь. Гораций, д. III, явл. VI (слова старого Горация).-5Вероятно, имеется в виду замысел философского романа "Спираль" (осуществлен не был). Его герой, "безумец", наделенный способностью видеть наравне с настоящим прошлое и будущее, прозревать в окружающей реальности абсолютные духовные ценности,, призван был своим примером доказать, что счастье человеку может прине! сти только воображение, только выключение из мира повседневности (см. также письма 206 и 219).- е"Замогильные записки" - автобиографическое произведение Шатобриана, согласно его воле опубликованное только после его смерти ("Пресс", октябрь 1848 - июль 1850, отд. изд| т. 1-12, 1849-1850). Ср. в письме Буйе Луизе Коле (24 мая 1852 г.)[ "Вчера читал с Гюставом "Записки" Шатобриана; прекрасная книга! очень щедрая, очень ироничная и очень горькая! и ему тоже порой прихо дилось несладко" (Б у й е, 85).- ' "Вертер" - эпистолярный роман Гета "Страдания молодого Вертера" (1774).- 8 "Велледа" - X книга "Муче-1 ников" Шатобриана (см. примеч. 5 к письму 94); "Рене, или Следствие страстей" (1802) - его повесть; Флобер противопоставляет иронические и свободолюбивый дух Вольтера его следованию канонам классицизма) (Расину), а чувствительность Шатобриана к новейшим социальныи коллизиям его "архаической" религиозности и нравоучительности (Фене-| лону).- 9См. примеч. 1 к письму 56.

175.- '"Родогуна, принцесса Парфянская" (1644), "Теодора, дева-мученица" (1646) - трагедии Корнеля. В 1764 г. Вольтер издал Корнеля с собственными примечаниями, в которых осудил отступления драматурга XVII в. от правил "хорошего вкуса".- 2Об отношении Флобера к социализму см. примеч. 3 к письму 190.- 3М о н т е н ь. Опыты, I, III.- Флобер ставит в один ряд монархиста Ж. де Местра и сенсимониста Анфантена, поскольку оба отводили центральное место в своих построениях религии (де Местр был проповедником католицизма, Анфантен - обновленного христианства); см. также письмо 530 и примеч. 1 к письму 483,- Указание на то, что исконное неравенство людей в природном отношении предопределяет невозможность равенства социального, ветре-: чается у многих либеральных мыслителей середины XIX в. (см., например, одну из финальных глав "Замогильных записок" Шатобриана - "Будущее. О том, что его трудно понять"). Мысль о несовместимости! всеобщего равенства с расцветом искусств развивал историк А. де Токвиль | в книге "Демократия в Америке" (1835 - 1840). В суждениях Флобера сказалась реакция на фальшь послереволюционной буржуазной демократии.- ^Коллеж де Франс - открытое учебное заведение для вольнослушателей, основанное в Париже в 1530 г. В нем читали лекции многие знаменитые писатели и ученые, в том числе Мишле, Ренан и др.- 'Вольтер. Кандид, гл. XXX.- 8Жене Ламартина Марианне-Элизе (урожд. Берч) посвящены многие его стихотворения (см., например, сборник "Новые поэтические думы", 1823).- %Жокей-клуб - закрытый аристократический клуб любителей верховой езды и скачек (основан в 1834 г.). Сент-Антуанское предместье - рабочий, ремесленный район Парижа. "Парижские тайны" (1844) - роман Э. Сю, перу которого принадлежат также "великосветские" романы "Артур" (см. примеч. 5 к письму 141) и "Матильда" (1840).- 10"Далш с камелиями" - роман (1848) и драма (1852) А. Дюма-сына.- "Негодование Флобера объясняется его неприятием любой предвзятости в искусстве. Французский театр - "Коме ди Франсез".

176.- ' См. примеч. 4 к письму 141.- 2По-видимому, имеются в виду замыслы феерий "Мечта и жизнь", "Пьеро в серале", "Замок сердец" (о нем см. примеч. 1 к письму 429).

177.- 'Мюесе был принят в Академию 27 мая 1852 г. на место скончавшегося поэта и драматурга Э. Дюпати и произнес речь, по традиции посвященную памяти своего предшественника. Раздражение Флобера вызвано, среди прочего, тем, что Мюссе не отделяет личность Дюпати от его произведений и смешивает нравственные стороны его творчества с чисто художественными,- 2Намек на известный эпизод из биографии 1реческого философа Диогена-киника, который среди бела дня гулял по улицам Афин с фонарем, объясняя, что он "ищет человека".- 3Марк Катон Старший боролся за сохранение нравственных устоев Древнего Рима, выступал против роскоши, за воздержанность и умеренность.- 4Э п и к т е т. Руководство. 32.- 5См. примеч 1 к письму 136.- ъКалас - купец-кальвинист из Тулузы, был обвинен в убийстве сына, собиравшегося принять католичество, и казнен в 1762 г.; спустя три года был реабилитирован стараниями Вольтера, а также ряда других лиц, в том числе и президента Дюпати. отца писателя. Э. Дюпатп касается этих событий в сатире "Доносчики" (1816), строку из которой процитировал в своей речи Мюссе.- 'Гораций. Наука поэзии, 343,-8Флобер перечисляет произведения К. Делавиня: сборник "Три Мессенские элегии, посвященные несчастьям Франции" (1818) и трагедии "Пария" (1821), "Марина Фальери" (1829), "Дети Эдуарда" (1833). Делавинь имел репутацию поэта либерального и вольнолюбивого: Флобер высказывает сомнение в искренности его убеждений, видя в них прежде всего дань литературной моде, и противопоставляет ему В. Гюго, который из-за своих политических взкчядов вынужден был жить в изгнании (см. примеч. 1 к письму 187).- 9Флобер слегка искажает смысл фрагмента из стихотворения Дюпати "Поэт и музыкант": Дюпати сознавал разницу между поэтами и художниками, которых сравнивал, поскольку фрагмент кончается словами: "Можно нравиться и не будучи первоклассным художником".- 1иФерней - замок в Швейцарии, где с 1759 г. жил Вольтер. и UUJMB "r-олла" (i"dd) Мюссе возложил на Вольтера ответственность за безверие, цинизм, отсутствие идеалов, отличающие молодых люден XIX в.- "Флобер видит в похвалах "милому, приятному" возрождение классицистического тезиса о том, что произведение искусства в первую очередь должно "нравиться", отвечать вкусу публики. См. также примеч. 2 к письму 722. Для него такой подход равносилен измене писателя само-м) себе ради удовлетворения потребностей толпы.- 12Вероятно, Флобер имеет в виду новеллу Мюссе "Мими Пенсон. Портрет гризетки" (1843).- [3" Пастушок" - прозвище А. Уссе, в 1850-е гг. страстного поклонника XVIII в.- эпохи, когда идиллия (стихи о "пастушках" и "пастушках") была одним из центральных поэтических жанров.- 14Фе-нелон и Боссюэ противопоставлены Мольеру как авторы дидактических произведений (первый - воспитательного романа "Приключения Телемака", опубл. 1699, второй - теологических трудов и проповедей).- {ъЭколь Нормаль - основанное в 1808 г. в Париже высшее педагогическое училище.- 16Строка из сатиры Дюпати "Доносчики".- ''Имеется в виду герой трагедии Вольтера "Танкред" (1760).- i8M ю с с е. Августовская ночь (1836).- |9См. примеч. 3 к письму 19,- 20 Анриетта - дочь Л. Коле.- 21Имеется в виду главный герой одноименной комедии Мольера (1666).

178. - 'Речь идет о поэме Л. Коле "Королевская площадь" (вошла в сборник "То, что в сердце женщины", 1852).- 2В апреле 1852 г. Академия присудила Коле премию за поэму "Исправительная колония" (вошла в сборник "То, что в сердце женщины").- 3Имеется в виду Буйе.- 4См. примеч. 6 к письму 172.- 5Имеется в виду книга Дюкана "Египет, Нубия, Палестина и Сирия. Фотографии, сделанные в 1849, 1850 и 1851 годах, с пояснительным текстом и предисловием" (т. 1 - 2, 1852 - 1853).- ''Неприятие Флобера вызывала предприимчивость Дюкана, его восторженное отношение к успехам буржуазной цивилизации.

179.- 'Алгонкины - группа индейских племен Северной Америки.- 2Перефразировка латинского выражения: "Fiat justitia et pereat mundus" ("Да свершится правосудие, и да погибнет мир").- 'Мольер. Графиня д'Эскарбанья, сц. IX (неточная цитата). В точной форме эта же фраза присутствует в комедии Мольера "Смешные жеманницы" (сц. IX).

180. - 'Мюссе. После чтения (1842). - 2М ю с с е. Майская ночь (1835): Октябрьская ночь (1837). Неточная цитата реплик Музы.- 3Л. Коле без должного уважения отнеслась к кресту Почетного легиона Мюссе.- "Имеется в виду книга Сирано де Бержерака "Иной свет, или Государства и империи Луны" (опубл. 1657).

181. - '"Гомер" - статья Ламартина в издававшейся им газете для народа "Сивнлизатёр. История человечества в биографиях великих людей" (1852).- 2Имеется в виду "Юность госпожи де Лонгевиль" - фрагмент исторического труда В. Кузена "Госпожа де Лонгевиль" ( "Ревю де дё монд", 1852, май и июнь, отд. изд. 1853).

182. - 'См. письмо 179.- 2Судя по воспоминаниям самого Дюкана, в начале 1850-х гг. и Т. Готье (Тео), и Л. де Корменен (Луи) выступали против него как "литературного бюрократа и утилитариста", занимая, следовательно, ту же позицию, что и Флобер (см. примеч. 6 к письму 178).

183.- 1В поведении Мюссе Флобер видит образец романтического жизнетворчества, исходящего из изначального равенства искусства и личной жизни автора и признающего за ними право на взаимопревращение. Флобер считал эту позицию для себя неприемлемой; впрочем, в юности он смотрел на вещи иначе: "Я сочинял свою жизнь, как роман" (наст, изд., т. 2, с. 351).- 2Ср. приписываемые Флоберу слова "Эмма - это я", известные со слов некой дамы, знакомой Амели Боске, в передаче историка литературы Р. Дешарма.

184. - '"Золотой осел. Метаморфозы в 11 книгах" - роман Апулея,- гФлобер "выворачивает наизнанку" разделявшееся античными и западноевропейскими авторами (от Платона и Лукреция до Тас-со) представление о том, что "горькой пилюлей" является нравственная истина, поучение, а поэзия служит приманкой, сладкой оболочкой.

186. - '"Госпожа Бовари", ч. II, гл. VIII.

187. - 'Имеется в виду стихотворение, написанное Л. Коле 10 июля 1852 г. под впечатлением от распродажи мебели и библиотеки В. Гюго, который после государственного переворота 1851 г. жил в изгнании.- 2"История Карла XII" (1731) - исторический труд Вольтера.

188. - 'Премия Французской академии за поэму "Исправительная колония" была вручена Л. Коле 19 августа 1852 г.- 2См. примеч. 1 к письму 178.- 3См. примеч. 1 к письму 70 и примеч. 2 к письму 155.- 4См. примеч. 4 к письму 180.- 5Имеется в виду стихотворный сборник "Эмали и камеи" (июль 1852).

189. - 'Имеются в виду "Стансы", которые Буйе, не предназначая их для печати, посвятил Л. Коле в благодарность за сочувственное отношение к его творчеству. Л. Коле отдала их в редакцию журнала "Артист", но по настоянию Флобера забрала назад. Тем не менее они все-таки были опубликованы (возможно, впрочем, без ее согласия) в ноябре 1852 г. в "Ревю де Пари".- 2Буйе, воспевая поэтессу, чья голова "увенчана гением и красотой", добавлял, что он стоит перед ней безмолвный и растерянный, поскольку к "королевам не прикасаются".- 3По-видимому, Флобер цитирует Л. Коле.- ^"Призраки" - поэма Л. Коле (вошла в сборник "О чем думают любя", 1854).- 5О каком памфлете идет речь, не установлено.

190. - '"Госпожа Бовари", ч. II, гл. I,- 2Флобер называет "Сатирикон" Петрония (I в.) и "Золотого осла" Апулея как книги, подводящие своего рода итог древнеримской цивилизации с ее культом чувственных наслаждений.- 3С начала 50-х годов (см., например, письмо 138 и примеч. 7 к нему) Флобер постоянно возвращался в письмах к оценке социализма, уточняя свое отношение к нему. Флоберовская критика социализма связана прежде всего с тем, что писатель усматривал в социалистических теориях стремление чрезмерно регламентировать жизнь общества и тем самым лишить человека возможности полноценно развивать свои творческие способности. С другой стороны, Флобер сближал обещания теоретиков социализма сделать равно счастливыми всех людей на земле с буржуазной апологией "прогресса" (см. примеч. 1 к письму 591). Наконец, существенно, что социализм, с которым имел дело Флобер,- это мелкобуржуазный и христианский социализм (П. Леру, Л. Блан, Прудон, Ламенне), Флобер не мог его принять и в силу своего неприятия буржуазной идеологии, порождением которой он считал социалистические теории, и в силу своего "вольтерьянского" антиклерикализма (см. письмо 397).- 4Кибела - древнегреческая богиня плодоносных сил земли: ее жрецы в экстазе наносили друг другу кровавые раны или даже оскопляли себя. Культ Кибелы был введен в Риме в 204 г. до н. э.

191. - 'Имеется в виду Э. Шевалье.- 2Елисеец - сторонник Луи-Наполеона, будущего Наполеона III (в Елисейском дворце находилась резиденция принца-президента).- 3О Поль де Коке см. примеч. 2 к письму 154; о сцене в трактире - примеч. 1 к письму 190,- 4Речь идет о задуманном Л. Коле цикле стихотворных повестей "Поэма о женщине" (1853 -1856), в который должны были войти поэмы "Крестьянка", "Принцесса", "Проститутка", "Аристократка", "Служанка", "Мещанка".- 5Мысль заимствована Флобером из "Избранных мыслей" Гете (в изд.: Goethe. Les Affinites electives. P., 1844, p. 397, или: Goethe. Maximes et reflexions. P., 1842, p. 64).-6См. примеч. З к письму 71.

192.- 'Об отношении Флобера к диалогу см. также письмо 369.- 2См. "Жизнь Алексиса Пирона" Риголе де Жювиньи.(В кн.: А. Р i г о п. Oeuvres completes, t. I. Neuchatel, 1777, p. 86.) - 3Светоний сообщает, что перед смертью Вергилий завещал уничтожить "Энеиду", поскольку считал ее незаконченной.

193. - 'Имеется в виду памфлет В. Гюго "Наполеон Малый" (авг. 1852).- Стихотворение Т. Готье из цикла "Espana" (1845).- 3 "Змеиная нора" (1834) - стихотворение Готье, где в трагическом свете изображена типичная для французского романтизма (в том числе и для Мюссе) фигура героя, который, не прожив и четверти жизни, уже разочаровался в ней (ср. "Записки безумца" и примеч. 4 к ним).- *"Намуна" (1832) - поэма Мюссе, главный герой которой - современный Дон Жуан; у Готье Дон Жуан изображен в поэме "Комедия смерти" (1838, ч. 3, гл. VI и VII).

194. - 'Лицо постановленное.- 2Эта сцена ("Фауст", ч. I. сц. I}, в которой пасхальный звон удерживает Фауста от самоубийства, потрясла Флобера еще в школьные годы.

195. - ' "Насъоналы) (1830-1851 гг.) -газета, орган умеренной республиканской оппозиции при Июльской монархии.- 2Сен-Жерменское предместье - аристократический район Парижа; здесь: легитимисты.-3Л а м а р т и н. История Реставрации, I, V.- 4Имеются в виду поездки Луи-Наполеона Бонапарта по центральной и южной Франции в сентябре - октябре 1852 г.; принц-президент готовил плебисцит по поводу установления империи (проведен 20 ноября).- 517 февраля 1852 г. был принят декрет о жестких ограничениях для прессы,- 6Име-ются в виду национальные легенды, служившие для Флобера образцами "прописных истин" из "лексикона" буржуа: Генрих IVносил в бою белый плюмаж, который делал его мишенью для врага; Людовик IX Святой вершил праведный суд под дубом в своей загородной резиденции в Венсе-не, сам разбирая жалобы подданных.- 7Флобер дает обобщенный и весьма критический "портрет" культуры XVIII столетия, подчеркивая пристрастие поэтов второй половины этого века к описательным поэмам (жанру, по мнению Флобера, бесполезному и устаревшему), их тягу к салонному остроумию, сплин и меланхолию, предшествовавшие "болезни" следующего века - скуке - и нередко доводившие людей даже до самоубийства, наконец, то влияние, которое оказала античность не только на культуру конца XVIII в. (неоклассицизм), но и на ее политику (деятели Великой французской революции сознательно и всерьез видели в себе Кассиев и Врутов).- 8Сч. примеч. 15 к письму 177.- 9Споры о том, нужно ли считать роман Руссо "Юлия, или Новая Элоиза" (1761) безнравственным, закончились еще в XVIII в. "оправданием" автора.- 10См. примеч. 1 к письму 190.

196. - '"Госпожа Бовари", ч. II. гл. II.

197,-'Шекспир. Перикл (1609), д. IV, явл. 3 и 6.-2Мон-т е с к ь е. Диалог Суллы и Эвкрата (1722, опубл. 1745: фраза, которую Флобер очень любил и часто цитировал).

199. - 'См.: Е в р и н и д. Ифигения в Авлиде. 1547 -1550.

200.- ' "Крестьянка" (1853) -первая часть "Поэмы о женщине" (см. примеч. 4 к письму 191). Флобер (вместе с Буйе) принимал активное участие в редактировании этой поэмы, из всех произведений Коле, по его мнению, наиболее близкой к идеалу "объективного искусства" (ср. письмо 289 и примеч. 5 к нему). Героиня "Крестьянки" Жанна (Жаннетон). дочь бедного рыбака, в день свадьбы расстается со своим женихом, сыном садовника Жаном, призванным в армию (дело происходит при Наполеоне I). Сын их умирает в младенчестве, до Жаннетон доходит весть о гибели Жана, и ее насильно женит на себе рыбак Гро-Пьер, старый и грубый. С годами Жанна превращается в уродливую старуху, но по-прежнему тоскует о своем возлюбленном. Уже после ее смерти в родные места из плена возвращается Жан: он становится могильщиком, и однажды, копая землю на кладбище, находит среди черепов и костей медальон в виде сердечка, который он когда-то подарил Жанне, и свое собственное полуистлевшее письмо из армии.- 2Стихотворение XXIX из сборника В. Гюго "Осенние листья" (1831) - 3Роман американской писательницы Г. Ви-чер-Стоу "Хижина дяди Тома" (1852. фр. перевод 1852) пользовался во

Франции в 1850-е гг. огромной популярностью и неоднократно издавался во французских переводах.- 4Имеются в виду роман Ж.-Б. Луве де Кувре "Любовные приключения кавалера де Фоблаза" (1787 -1789) и книга Н, Венета "Порождение человека, или Картина супружеской любви" (1686), имевшая репутацию непристойной.- ъ"Пармская обитель" (1839), "Красное и черное" (1830) - романы Стендаля. Ср. более снисходительную оценку в письме 56. Бальзак посвятил "Пармской обители" восторженную статью "Этюд о Бейле" ("Ревю паризьен", 25 сентября 1840).- 6О "Золотом осле" см. примеч. 1 к письму 184.- 'Выражение Сент-Бева из стихотворного послания "Вильмену" (сб. "Августовские мысли". 1837), восходящее к католической молитве, где таким образом именуется дева Мария. У Флобера метафора "башня из слоновой кости" означает прежде всего равнодушие, которое должен испытывать настоящий художник к сиюминутным проблемам, волнующим "толпу" (сюда относятся и политические дрязги, и литературные скандалы, и забота 0 том, как выгоднее "продать" очередное произведение, и оценки прессы). Эта общественная позиция тесно связана с эстетическим идеалом Флобера - идеалом "безличного искусства", в котором художник должен ничего не говорить впрямую, "от себя", и выражать свою точку зрения только языком форм и образов, только стилем (ср. примеч. 3 к письму 137). О частичном пересмотре Флобером этой точки зрения см. примеч. 1 к письму 606.

201. - 'Б у а л о. Поэтическое искусство, I. 30, перевод С. Нестеровой и Г. Пиларова.- 2Намек на романтические мелодрамы, в которых играла Мари Дорваль.- ъТюркаре - персонаж одноименной комедии А.-Р. Ле-сажа (1709), разбогатевший выскочка-делец.- 4Этих слов ни в набросках, ни в окончательном варианте "Госпожи Бовари" не обнаружено.- 5Воч-можно, Флобер обыгрывает одно из знаменитых изречений Жозефа Прюдома (см. примеч. 3 к письму 370).- 6Имеется в виду "школа здравого смысла", прославлявшая со сцены буржуазные добродетели.- 7Д. Франклин - английский полярный исследователь, пропавший без вести; обстоятельства его смерти выяснились только в 1859 г.- 'Флобер имеет в виду постклассицистический стиль, строящийся на перифразах.

202.- ' "Посмертная книга, или Записки самоубийцы" ("Ревю де Пари", декабрь 1852 - март 1853, отд. изд. 1853) - роман М. Дюкана, во многом автобиографический.- 2См. примеч. 3 к письму 155.- 3Цитата из "Ноября" (С о ч и н е н и я, И, 663).- 4В биографиях Ожье этот факт не упомянут.- 5Сократ был приговорен к смертной казни по обвинению в безбожии и развращении умов учеников.- 6Флобер подразумевает христианские представления о Христе как божественном логосе (слове).- 7Флобер имеет в виду романтическое требование узаконить сосуществование в искусстве разных поэтических школ.- 8Цитата из "Письма д'Аламберу о театральных зрелищах" (1758) Ж.-Ж. Руссо (у Руссо речь идет о "Мизантропе" ; по его мнению, Мольер совершил ошибку, представив своего героя, достойнейшего человека, в смешном виде).- ^"Последний день приговоренного к смерти" (1829) - повесть Гюго. Пространное предисловие, где автор открыто проповедовал свои общественные воззрения. было предпослано изданию 1832 г.- 1С'"Венецианский купец" (1596) - комедия Шекспира.- "См. примеч. 2 к письму 103.

204.- '"Госпожа Бовари", ч. II, гл. III (см. об этой сцене ниже, в письме 206).- 2Флобер имеет в виду посещение кормилицы Жан-Мар-ком, героем Дюкана.- ъДевиль - проданное в 1843 г. имение отца Флобера.- 4История, упоминаемая Флобером, послужила, возможно, "прообразом" знаменитой "сцены в карете" ("Госпожа Бовари". ч. III, гл. I).- ""Ужасающие" цитаты вошли в наброски второго тома "Бувара и Пекюше" (см. примеч. 2 к письму 806).- 6В трактате "Новый общественный и промышленный мир" (1828) Ш. Фурье дал картину общества будущего ("строя гармонии"), где все люди будут иметь одинаковые возможности для развития своих способностей и сравняются с величайшими учеными, писателями и художниками всех времен и народов.- 'Имеется в виду сборник "Сказки, или Истории минувших времен" (1697).- 8Флобер цитирует апокрифическую прозаическую версию сказки "Ослиная шкура" (1781), приписываемую Перро, автору стихотворной "Ослиной шкуры" (1693).- 9Об отношении Флобера к Буало см. примеч. 2 к письму 213.- '"Излюбленная формулировка Флобера, которую он возводил к изречению Горация "Поэтов ненавидят" (Сатиры, 1, 4, 33). Ср. письма 847 и 943.

206. - ' "Луи Ламбер" (1832) - философская повесть Бальзака.- 2По-видимо.му, имеется в виду роман "Спираль" (см. примеч. 5 к письму 174).- 3"Сельский врач" (1833) - роман Бальзака. Сходство названных сцен ("Сельский врач", гл. 1; "Госпожа Бовари", ч. II, гл. III) невелико.- 4В "Воспоминаниях" Дюкан отмечает, что говорил Флоберу о сходстве первого "Воспитания чувств" и "Вильгельма Мейстера", на что Флобер ответил: "Это доказывает, что Прекрасное повсюду одинаково" (Дюкан, 1, 221).- 5Ни в одном из вариантов "Госпожи Бовари" такой фразы не обнаружено.- 6См. примеч. 1 к письму 202.

287*. - 'Имеются в вид^ замечания на поэму "Крестьянка" в предыдущих письмах (см., например, письмо 201), а также в не вошедшей в наст. изд. части данного письма.

208, - 'См. примеч. 3 к письму 189

209. - 'Дюкан был награжден 14 января 1853 г. за археологические разыскания, произведенные на Востоке.- 2Это выражение, являющееся у Мишле частью его исторической концепции (история как единое движение человечества к совершенству; великие люди как символы этого движения), было одной нз любимых "цитат" Флобера и Буйе. Ср. свидетельство Г. Гейне: "Насчет его (Мишле) страсти к символике, его постоянных указаний на символичность я не раз в Латинском квартале слышал очень грациозные шутки, и Мишле называют гам Monsieur Syrabole" (Г. Г е й и е. Собр. соч. в 10-ти томах, т. 8. М.. 1958, с. 257).- 3"Фотографом" Флобер называет Дюкана, поскольку его книга о Востоке вышла в сопровождении фотографий (см. примеч. 5 к письму 178); в ссылке с 1851 г. находился В. Гюго.- 4Ордсн Почетного легиона, учрежденный Наполеоном 19 мая 1802 г., имел пять степеней: ьа-валер, офицер, командор, высший офицер. владелец большою креста.

210.- 'Флобер имеет в виду пять дней (9-14 ноября 1852 г.). проведенные им и Л. Коле в Манте.- 2Ш а т о б р и а н. Мученики, кн. j V.

211. - ' "Моралии" - трактаты, послания и диалоги Плутарха - г"Жиль Бмз" - "История Жиль Блаза из Сантильяны" (1715-1735) - авантюрно-нравоописательный роман А.-Р. Лесажа.

212. - 'Согласно греческому мифу, мать Ахилла, нимфа Фетида, купала сына в водах подземной реки Стикс, чтобы сделать его неуязвимым.- 2Имеется в виду Эжен Крепе.- 3Имеются в виду приверженность Э. Крепе романтической литературе и оппозиционность по отношению к существующему государственному строю и властям.

213. - 'Матф., 21, 21. -2Оценки Буало у Флобера разноречивы. Флобер восхищался качеством стиха и стиля автора "Поэтического ись\с-ства" (ср. суждение Золя о поисках Флобером точного и лаконичного слова: "Я часто думал, хотя и не говорил ему об этом, что он продолжает дело Буало в отношении лексики романтизма, перегруженной новыми выражениями и оборотами".- Золя, 25, 512). Но Буало - "законодатель французского Парнаса", создатель ряда правил, превратившихся стараниями потомков, от теоретиков литературы до простых обывателей, в набор "прописных истин", был Флоберу глубоко чужд (см. нлсьмо 259).- 3Делессер опубликовал в октябрьском и ноябрьском номерах "Ревю де Пари" за 1852 г. свои путевые заметки о Востоке "Путешествие в проклятые города"; по-видимому, имеется в виду рецензия Готье на эту книгу.- 'Флоберовское понимание аристократизма не носит строго социологического характера. Оно тесно связано с ею эстетическими воззрениями. К аристократам Флобер причислял не представителей родовой знати, но людей, отмеченных печатью таланта, тех, кто продолжает культурные традиции человечества (см. подробнее в письме 513).- ^"Афинский Акрополь" (1853) - ноэча Л. Коле.- 6Имеется в виду Э. Крепе.

214.- 'Буйе в это время работал над поэмой "Ископаемые" (опубл. в "Ревю де Пари" 15 апреля 1854 г., затем вошла в сборник 1859 г. "Фестоны и астрагалы"), где изображена эволюция жизни на земле от доисторических времен до расцвета буржуазной цивилизации, ее неизбежного крушения и возможного возрождения человечества.- 2Имеется в виду Э. Крепе.- 3Флобер упоминает эпизоды из "Посмертной книги" Дюкана, в которых отчетливо проявляются мания величия и эгоизм главного героя (фигуры во многом автобиографической).- 'Имеется в виду место главного хирурга Руанской центральной больницы, освободившееся после смерти Флобера-отца.

215. - 'Здесь, как и в письме 216, речь идет о поэме "Афинский Акрополь".- 2Пропилеи - парадный вход на Акрополь, представляющий собой два мраморных дорических портика.

217. - 'Имеется в виду Эмили Солмер Влейк, знакомая Коле.- 2Возможно, реминисценция из "Гамлета" Шекспира (д. V, явл. I, сцена с могильщиками).

218. - 'Имеется в виду стихотворение Буйе "Кучук-Ханем" (сч. примеч. 1 к письму 152).- 2Ср. письмо 141 и примеч. 6 к нему. Восхищаясь восточным миром, Флобер, во-первых, выделяет в нем те черты, которые противопоставляют его современному буржуазному быту. Здесь, как и в произведениях, действие которых происходит на Востоке ("Са-ламбо", "Иродиада"), он намеренно сгущает краски, подчеркивая грубое, страшное, способное эпатировать и возмутить буржуа. Во-вторых, восточный человек, в понимании Флобера,- это человек, которого невозможно описывать с помощью привычных методов романтической литературы (в противовес романтической апологии страстей и вниманию к психологии, внутреннему миру человека, Флобер подчеркивает отсутствие у людей восточного мира "страстей" и "мыслей"). Наконец, современный Восток казался Флоберу во многом схожим с античным миром (см. письмо 130 и примеч. 1 к нему), поэтому изучение восточной жизни представлялось ему единственной в своем роде возможностью "изнутри" понять античность.-3С о ф о к л. Аянт, 220-222.-4Р а с и н. Гофолия, д. II, явл. 5.- 5Все эти замыслы не осуществились. О Буйе Флобер написал уже после его смерти (см. наст, изд., т. 2, с. 300 - 317).- 6См. примеч. 2 к письму 184,- 'Эпическая поэма - основной жанр литературы классицизма. Хотя в нормативных поэтиках XVII -XVIII вв. она описана наиболее подробно, уже в XVIII столетии были попытки обновить ее форму. В конце XVIII в. роль традиционной эпопеи стала играть описательная поэма с ее пафосом географического освоения мира, в XIX в. ей на смену пришли космогонические и историко-философские поэмы в прозе П.-С. Балланша и Э. Кине. Ср. размышления о возможности создавать "художественные произведения о XIX веке" в первом "Воспитании чувств" (наст, изд., т. 2, с. 374 - 375).- 8Имеется в виду комедия Ожье "Филиберта" (1853).- 'Имеются в виду "Античные стихотворения" (1852) Ш. Леконта де ¦Пиля,- 10Ср. у Гонкуров: "О книге он (Флобер) судит только после того, как читает ее вслух: есть в ней ритм или нет? И если она не подогнана к движению человеческих легких, то ни черта не стоит" (Гонкуры, I, 306 - 307). Гонкуры приводят также рассказ Готье о Флобере: "Вы только подумайте, на днях он мне говорит: "Я уже вот-вот кончаю. Осталось фраз десять, не больше, да и у тех уже готовы интонации окончаний". Понимаете? Он слышит концы еще не написанных фраз, у него готовы интонации..." (Гонкуры, I, 333).- "Лабрюйер. Характеры, I, 18 ("сочинитель, у которого не слишком много здравого смысла, уверен, что он пишет божественно; здравомыслящий писатель надеется, что пишет разумно") - 12Л. Коле писала Флоберу после прочтения его путевых записок о Египте.

219. - 'См. письмо 16 и примеч. 4 к нему.- 2Имеется в виду замысел романа "Спираль" (см. примеч. 5 к письму 174).- 3Л. Коле намеревалась издавать с Э. Крепе и при участии Шанфлери, Буйе, Флобера, Леконта де Лиля журнал "Ревю франсез".- 4Вишну - высшее божество индуистской мифологии; Ормазд, точнее. Ахурамазда ("Господь Премудрый") - верховное божество иранской мифологии.- 5См. примеч. 1 к письму 217.

220. - 'Ср. письмо 183 и примеч. 2 к нему, где приведена флоберовская самооценка противоположного свойства,- 2В 1853 г. роман Дюкана вышел отдельным изданием.- 3В предисловии к "Античным стихотворениям" Леконт де Лиль писал, что в XIX в. поэзия утратила свое прежнее сакральное значение, что после Гомера, Эсхила и Софокла "дух человеческий погряз в варварстве" и единственный выход из кризиса - возвратить поэзию к ее славному прошлому, то есть писать на античные темы, опираясь на данные истории, археологии и других наук, используя античные формы и не касаясь современных страстей и событий.- 4Флобер противопоставляет описания, как их понимает он сам, описательной (дидактической) поэзии XVIII в., которая тоже тяготела к научности, но отличалась гораздо большей традиционностью поэтических форм.- Леконт де Лиль писал об эпигонах Байрона и Шатобриана, создающих произведения "вторичные, подражательные, бессвязные", о "шумных комедиях, которые разыгрывают творцы, страдающие манией заемного величия".- бИмеется в виду первое стихотворение сборника "Сурья. Ведический гимн". Сурья - солнечное божество в древнеиндийской мифологии.- 7Ламартин умер в 1869 г. Он был одним из активных деятелей Временного правительства (1848 г.), а затем II республики (1848- 1852 гг.), реакционная и половинчатая политика которой способствовала государственному перевороту 1851 г.- 8Уподобление Фенелона Гомеру см. в ламартиновской биографии Фенелона ("Сивилизатёр", 1853 - ср. примеч. 1 к письму 181). Недоброжелательный отзыв о Лафонтене см. в "Признаниях" Ламартина (1847).

221. - 'См. примеч. 1 к письму 29.- 2" Госпожа Бовари", ч. II, гл. VI.

222. - 'Речь идет о поэме Коле "Крестьянка" (см. примеч. 1 к письму 200).- 2Фраза из письма Гюго к Л. Коле от 17 марта 1853 г.- 3Мон-таньяры - название депутатов левой ориентации (республиканцев, радикалов и социалистов) во время II республики (1848-1852 гг.).- 4Ме-люзина - персонаж европейской средневековой мифологии, фея, осужденная каждую субботу превращаться в змею.- 5См. примеч. 2 к письму 221.

224. - 'Имеется в виду стихотворение Беранже "Беднота" (1807).- 2М о н т е н ь. Опыты, I, L: "...мудрец должен заботиться только о себе самом, ибо лишь он один и достоин того, чтобы для него было что-нибудь сделано... было бы несправедливо, если бы мудрец рисковал собой для блага своей родины и мудрость подвергал опасности ради безумцев".- 3"Госпожа Бовари", ч. I, гл. VI.

225. - ' "Жослен" (1836) - поэма Ламартина, часть задуманной им эпопеи о судьбах человеческого духа.- 2 "Влюбленная куртизанка" (1671) - новелла Лафонтена из его сборника "Сказки и новеллы в стихах" (III, VI).- 3"Сказки" Лафонтена были осуждены католическим духовенством; 12 февраля 1693 г. писатель по настоянию церковников публично покаялся в написании этого фривольного сборника и отказался от ею переиздания,- 4Термин, обозначающий книги с купюрами.

226. - 'Буйе переехал в Париж 11 ноября 1853 г.- 2См. письмо 220 и примеч. 3 и 4 к нему.

227. - 'Имеется в виду Катрин Вуазен.- 2Об отношении Флобера к социализму см. примеч. 3 к письму 190. Теория государственного интереса, основанная на принципе "цель оправдывает средства", была сформулирована в XVII в. кардиналом Ришелье. В ту пору эта теория служила утверждению абсолютной монархии; затем сходных принципов, хотя и с иными целями, придерживались якобинцы - отсюда упоминание Флобером "общественного спасения" (Комитет общественного спасения был организован Конвентом 6 апреля 1793 года). О доктрине пользы в искусстве см. примеч. 3 к письму 137.- 3О "партии порядка" см. примеч. 4 к письму 138. Флобер перечисляет газетные "утки" и рекламные выдумки на потребу толпы, демонстративно уравнивая с ними лозунг Великой французской революции, низведенный, по его мнению, современным либеральным буржуа до уровня очередной "прописной истины".- 4Доктринеры - при Луи-Филиппе правящая политическая партия (возглавлялась Ройе-Колларом и Гизо).- 5П е р с и й. Сатиры, I. 28. В католических странах в последний день карнавала, накануне великого поста, по улицам водили быка.- бВ первом варианте "Искушения святого Антония" сходными ощущениями Флобер наделил Антония и дьявола; в окончательном варианте носителем пантеистической философии сделан специальный персонаж, Гимнософист.- 7Флобер имеет в виду атомистическое учение Эпикура, который считал, что душа материальна и смертна, поскольку она существует лишь благодаря движению атомов в теле.- 8Это изречение Флобер впоследствии сделал эпиграфом к "Лексикону прописных истин".- 9В основе общественно-политических взглядов Флобера лежало нежелание сковывать человека какими бы то ни было рамками, будь то привязанность к определенной стране (см. примеч. 3 к письму 100) или же связь с тем или иным классом, должностью, званием; отсюда - отвращение к знакам таких различий ("мантия", "блуза").

228. - 'О какой драме идет речь, неясно.- 2"Кандид" (1759) - повесть Вольтера.-3Г е т е. Венецианские эпиграммы, 29. - 4Имеется в виду любовная связь Леконта де Лиля с госпожой Жоббе-Дюваль.- 5У племени амазонок (женщин-воительниц в греческих мифах) существовал обычай выжигать у девочек одну грудь для более удобного владения оружием.- 6<(Тортони" - парижское кафе.- 7Высотами в Ветхом завете называются капища; упомянутый Флобером образ выражен наиболее отчетливо не у Исайи, а у других пророков (см.: Иезекииль, 16, 16; 20, 29) - *Книга Притчей Соломоновых, 5, 3.

229. - 'Находясь в изгнании, Гюго переписывался с Парижем благодаря посредничеству Флобера и Л. Коле,- 2См. примеч. 1 к письму 43.- 3В ответном письме Гюго прислал Флоберу свою фотографию (сделанную его сыном) и отметил, что он сфотографирован с этим кольцом на пальце.- 'Он - Наполеон III, которого Гюю заклеймил своими памфлетами (см., например, письмо 193 и примеч. 1 к нему).

230. - 'См. примеч. 1 к письму 214

231. - 'Имеется в виду Шарль Бовари.- 2В 1855 г. Луи Эно выпустил книгу "Константинополь и Турция, картина... Оттоманской империи".- 3См. о замысле "Анубиса" в письме 141 и примеч. 4 к нему - *В предисловии к сборнику "Поэмы и пейзажи" (1852) О. Лакоссад полемизировал с теорией "искусства для искусства" и отстаивал искусство "моральное", в котором главную роль играет открытая проповедь авторских взглядов,- "Флобер обыгрывает созвучие фамилий Леконта де Лиля и Жака Делили (см. примеч. 4 к письму 70).- 6"Госпоже А. С. М." - стихотворение Леконта де Лиля, опубликованное впоследствии под названием "Аврора" в сборнике "Поэмы и стихотворения" (1855). "Die* irae" - стихотворение из сборника "Античные стихотворения".- 'Имеется в виду исторический труд Монтескье "Причины величия римлян и их упадка" (1734).

233. - 'Флобер постоянно занимался с племянницей географией и историей,- 2"Госпожа Бовари", ч. II, гл. VI, перевод Н. Любимова.- 3См. примеч. 1 к письму 13 и примеч. 3 к письму 25.- 4М о л ь е р. Господин де Пурсоньяк, д. I, явл. 14.

234.- 'См. примеч. 7 к письму 200.- 2 "Госпожа Бовари", ч. 11, гл. Н.Э. Гино писал еженедельные фельетоны для католической воскресной газеты "Паи".- 3Имеются в виду "Волшебные сказки" госпожи д'Онуа (т. 1 - 3, 1697, т. 4-1698).- 4Ирои-комическая поэма Ариосто "Неистовый Роланд" (1502 - 1516) сочетала в себе признаки рыцарского и приключенческого романа.

235.- ' "Синяя птица" - одна из сказок госпожи д'Онуа.- 2Иче- ; ется в виду аптекарь Омэ из "Госножи Бовари".

236. - 'Подобное восприятие французского национального характер ра но контрасту с немецким было распространено в первой половине! XIX в., поскольку романтическая ревизия французской классической ли-1 тературы (прежде всего драматургии) совершалась в основном под воздей- j ствием немецкой эстетики (А.-В. Шлегель) и немецкого театра (Гете,| Шиллер). Ср., например, у Б. Констана: "Именно во Франции был изобретен афоризм, что важнее бить сильно, чем бить в цель. Поэтому писатели наши часто бьют так сильно, что уж и вовсе мимо цели... для них (немцев) все внешние эффекты, сколь бы разнообразными они ни были, второстепенны. Но у французов, которые никогда не теряют из виду публику и говорят, пишут и действуют лишь для других, второстепенное может подменить главное" ("О Тридцатилетней войне. О трагедии Шиллера "Валленштейн" и немецком театре", 1829).- 2Имеется в виду "Служанка" (опубл. 1854) - вторая повесть из цикла "Поэма о женщине".- 3Флобер уравнивает в правах Ивето, городок в Нормандии, и Константинополь, город, овеянный историческими и литературными преданиями, полемизируя тем самым с классицистическим представлением о связи жанра и темы (см. примеч. 7 к письму 159) и о существовании "низких" предметов, недостойных искусства. Ср., с другой стороны, ироническую "апологию" Ивето в "Лексиконе прописных истин": "Увидеть Ивето и умереть".- 4Имеется в виду дело некоего Зурхера, которое слушалось 24 и 25 июня 1853 г.

237. - 'Имеется в виду 3-я глава поэмы "Ископаемые" (см. примеч. 1 к письму 214).- 2Замысел большого романа о современном обществе, эквивалента романа Лссажа "История Жиль Блаза из Сантильяны" (1715 - 1735), воплотился, по-видимому, в романе "Бувар и Пекюше" и тесно связанном с ним "Лексиконе прописных истин"; о "восточной новости" см. примеч. 4 к письму 50.- 'Известны лишь путевые заметки Эно о Востоке (см. примеч. 2 к письму 231).- 4Имеются в виду рецензии Эно на "Крестьянку" Л. Коле и "Мелениду" Л. Буйе (сведения о месте публикации не обнаружены).- 5Очевидно, имеется в виду мнение, высказанное Мюссе в беседе с Л. Коле.- 6В предисловии к "Мемуарам Дон Жуана" (1848) Мальфиль утверждал, что Гамлету свойственно не философское сомнение (им наделили его критики, поклонники Шекспира), а всего лишь нерешительность и что, вследствие этого, Гамлет "не дотягивает" до типа и является всего-навсего индивидуальностью,- 'Цельных и последовательных характеров требовали защитники французской классицистической драматургии; опровержению этого тезиса и утверждению права драматурга на включение в характер персонажа противоречивых черт уделяли в начале XIX в. большое внимание пропагандисты немецкого и английского театра (Б. Констан, г-жа де Сталь).

238. - 'Имеются в виду рецензии Э. Псллетана и Л. Эно на "Крестьянку" Л. Коле (сведения о публикации не обнаружены).- 2Флобер полемизирует с перифрастической традицией, восходящей к классицистической и постклассицистической поэзии, где не все слова считались достаточно возвышенными, чтобы быть допущенными в литературу. По Флоберу, непременным условием, при котором писатель становится действительно современным, был отказ от этого обветшавшего поэтического языка (ср. пародийную трагедию "Открытие вакцины", где ни одна вещь не называлась своим прямым именем,- см. письмо 174).- 3См. примеч. 6 к письму 220.- 4См. примеч. 2 к письму 236.- ъСалыгетриер - больница для бедных в Париже (основана в 1656 г., в 1796-1823 гг.- сумасшедший дом. в середине XIX в.- женская богадельня).- 6"Госпожа Бовари", ч. II, гл. IX.- '"Троил и Крессида" (1602) - комедия (так наз. "мрачная комедия") Шекспира. "Древняя и новая всемирная биография" - сорокапятитомная энциклопедия, которую выпускал с 1811 г. Л.-Г Мишо. В статье "Шекспир" (т. XXXIX) Вильмен, в общем оценивая творчество Шекспира весьма положительно, утверждал, что красоты Шекспира национальны, а не общечеловечны, поэтому Шекспира нельзя поставить на одну доску с Гомером или Софоклом. Статья "Ронсар" в томе XXXVI "Всемирной биографии", где Ронсара упрекали в создании "смешного непонятного жаргона", была написана не Вильме-ном, а М.-Г.-Т. де Вильнавом (Флобера ввело в заблуждение сходство подписей, приводимых во "Всемирной биографии" сокращенно' В -л и В-в).

239. - ]Преодоленная трудность - одна из категорий поэтики конца XVII - начала XVIII в. Считалось, что только преодолевая жесткие формальные ограничения (размер, рифмы, высокий перифрастический стиль), поэт создает истинно совершенные произведения. Главным сторонником этой точки зрения в XVIII в. был Вольтер.- 2Л. Коле работала над сборником повестей для детей "Детство замечательных людей" (1854).- 3См. примеч. 5 к письму 238.- 4См. примеч. 2 к письму 142.- 5Имеется в виду сестра Флобера Каролина.- 6Ср. письмо 51.- 7Реаби-литация суеверия как основы религиозного чувства и утверждение общности всех религий - распространенные положения в работах романтиков начала XIX в. (см. "О Германии", 1810, г-жи де Сталь, "Об источниках, форме и развитии религии", 1824-1830, Б. Констана).- 8См. примеч. 2 к письму 260.- 9На основе учения о "корреляции органов" Ж. Кювье реконструировал строение вымерших животных. Ср. во "Введении" в "Историю английской литературы" И. Тэна (1863): "Цивилизация - единое тело, и части ее взаимосвязаны, как части живого организма. Точно так же, как (...) опытный естествоиспытатель может восстановить по нескольким кусочкам, каково было все тело животного, так же (...) опытный историк, изучая определенную узкую область цивилизации, способен представить себе и наполовину предсказать все остальные ее области". (Цит. по: Н. Т a i n e. Introduction a l'histoire de la litterature anglaise. Princeton, 1944, p. 23-24; см. также примеч. 3 к письму 260.)

240. - '"Госпожа Бовари", ч. II, гл. VII.

241. - 'Имеется в виду фотография Гюго (см. примеч. 3 к письму 229).- 2Талейран умер 17 мая 1838 г. Утром этого дня его посетил король Луи-Филипп; умирающий, несмотря на свое крайне тяжелое состояние, вел себя как истинный придворный и ни в чем не нарушил этикета.- 3Р а с и н. Ифигения, д. I, явл. I.- 4Р а с и н. Федра, д. V, явл. 6.- 6Име-ются в виду роман "Собор Парижской богоматери" (1831) и памфлет "Наполеон Малый" (1852, ср. письмо 229).

242. - 'Мемуаристы (в частности, М. Дюкан) отмечают поразительное внешнее сходство Флобера и Буйе.- 2Пояс Венеры (Афродиты), способный сделать всякую женщину прекрасной, описан в "Илиаде" (XIV, 214 - 221); Флобер упоминает его как образец "клише", со времен античности переходящего из произведения в произведение.- 3См. примеч. 4 к письму 233. - 4Г ю г о. Собор Парижской богоматери, кн. X, гл. IV и VII.- 5Остроумие было одной из главных черт французской салонной культуры XVIII в. (культуры рококо), чуждой Флоберу.- 6См. примеч. 2 к письму 184.- 'Великим Крокодилом Флобер именовал Гюго; возможно, в основе прозвища лежали египетские впечатления Флобера (крокодил как предмет культа).- 8"Госпожа Бовари", ч. II, гл. VIII.

243.- 'Военный министр маршал Сент-Арно посетил Руан после постигшего город стихийного бедствия (см. письмо 240).

244. - 'Энгиен-ле-Бэн - модный курорт с минеральными водами.- 2Г ю г о. Грусть Олимпио (сб. "Лучи и тени", 1840). Перевод Н. Зиминой.

245. - 'См.: Сочинения, 11, 672.- 2По-видимому, Флобер имеет в виду устное высказывание Леконта де Лиля.- 3Флобер и Леконт де Лиль впервые встретились 31 июля 1853 г. в салоне Л. Коле.- 'Вероятно, имеется в виду поэма "Резня в Мона" (опубл. в "Ревю контампо-рен" 15 сентября 1860 г., затем в сб. "Варварские стихотворения" 1862).

246. - 'Имеется в виду повесть "Расплата гения" из сборника "Детство замечательных людей" (1854).- 2"Триумф смерти" - фреска в пизанском некрополе (Campo santo) XIII - XV вв., приписываемая Орканье. братьям Амброльо и Пьетро Лоренцетти или Франческо Траи-ни.- 3См. примеч. 7 к письму 238.- 4В окончательном варианте повести совет Флобера реализован так: разбойник Буонавита, видя художника Мазаччо за работой во флорентийском кармелитском монастыре, кричит вместе с толпой: "Да здравствует Мазаччо!"

247. - 'Имеется в виду Альфонс Кордье.- 2В первом издании повести Шатобриана "Атала" (1801) о миссионере отце Обри говорилось, что "его орлиный нос и длинная борода дышали покоем и величием и смотрели вниз, словно стремясь к могиле". Этот пассаж, впоследствии исключенный автором из текста, мог быть известен Флоберу из статьи аббата Морелле "Критические замечания на "Атала", которую Шатобриан включил в том 16-й своего Собрания сочинений (1828).- 3Флобер часто повторял это восклицание, известное из жития, написанного святым Иринеем, и называл себя святым Поликарпом (см. письма 1870-х гг.).

248. - 'См. примеч. 4 к письму 141 и письмо 218.- 2См. примеч. 1 к письму 65.- 3Тартана - одномачтовое судно на Средиземном море.- 4См. примеч. 4 к письму 50.- 5См. примеч. 1 к письму 226.

249. - '"Ископаемые", гл. IV. Буйе учел многие из замечаний Флобера.- В "Ископаемых" лунный свет сравнивается со снегопадом.

250. - 'См. примеч. 1 к письму 65.- 2См. примеч. 4 к письму 141 и письмо 218.- 'Вольтер. Кандид, гл. XXV. Устами богача Пококуранте Вольтер критикует здесь полотна Рафаэля, эпическую поэму Мильтона, итальянские оперы и т. д.- 4В "Античных стихотворениях" Леконта де

Лиля есть два стихотворения о быке: "Геракл с быком" и "Fultus Нуа-1 cinto".- 5Комедии Бомарше "Севильский цирюльник" (1775) и "Ж нитьба Фигаро" (1784) были впервые поставлены на сцене "Комеди Франсез".- 6См. примеч. 5 к письму 175.- 'Воскрешение эпохи через вещь - один из принципов флоберовских описаний ("само название, особенно в случае редкого, странного, экзотического предмета, и связанные с ним культурно-исторические ассоциации образуют тот особый предметный антураж, в который Флобер вправляет движение своей стилизованной новеллы" - Л. В. Пумпянский. Тургенев и Флобер.- В кн.: И. С. Т у р г е н е в. Соч., т. X. М.-Л., 1930, с. 10). В параллели "всемирная история - история обуви" можно усмотреть реминисценцию из "Трактата об элегантной жизни" (1830) Бальзака, где дано схожее описание эволюции моды, исходящее из принципа "Одежда есть выражение общества" (полушутливая-полусерьезная трансформация романтического тезиса "Литература есть выражение общества").- 8Р а б л е. Гар-гантюа и Пантагрюэль, кн. I, гл. VIII. Перевод Н. М. Любимова.- SB особняке маркизы де Рамбуйе в Париже собирались в первой половине XVII в. писатели - представители барочной, так называемой прециозной, литературы.- 10Сюжеты большей части трагедий Корнеля взяты из римской жизни, однако некоторые его пьесы, в том числе знаменитый "Сид" (1636), восходят к испанской драматургии XVII в.- "Флобер подразумевает черты рококо, характерные для литературы Регентства (салонноетъ, вычурность). О "Жиль Блазе" см. примеч. 2 к письму 211.- 12Под философией здесь, как и вообще в конце XVIII - первой половине XIX в., подразумевается участие в Энциклопедии и просветительские склонности писателей.- 13Лагарп считался законодателем литературы постклассицизма, преемником Буало.- |4Флобер имеет в виду изображение парижского уголовного мира в романах Э. Сю, например, в "Парижских тайнах" (1842 - 1843).- 15См. примеч. 13 к письму 177. Красные каблуки считались в XVIII в. отличительным признаком высшей аристократии.

251.- 'Перефразировка известного выражения "Положение обязывает", обыгранного Л. Коле в названии одного из рассказов сборника "Детство замечательных людей" - "Богатство обязывает" (по настоянию Флобера из окончательного варианта книги рассказ был исключен).

252. - 'Л а м а р т и и. История Реставрации (1851), кн. XXV,- 2Мирмидоняне (г р е ч. миф.) - ахейское племя в Фессалии, которое возглавлял Ахилл в походе под Трою; их название возводили к муравьям, из которых Зевс создал население острова Эгина (от myrmex - муравей). Флобер сравнивает с ними противников Наполеона - английскую и прусскую армии.

253. - 'См. письмо 218 и примеч. 5 к нему.- 2См. письмо 174 и примеч. 8 к нему.- 3См. примеч. 4 к письму 141.

254.- 'Имеется в виду книга Ж. Мишле "История Французской революции" (т. 1-7, 1847-1853).

255. - 'См. примеч. 2 к письму 170.- 2"Манон Лескои - "История кавалера Де Грие и Манон Лееко" (1731), роман аббата Прево.- 3Виреи-ния,Поль - персонажи романа Бернардетга де Сен-Пьера "Поль и Виргиния" (1788). См. также примеч. 2 к письму 739.

256. - 'В окончательный вариант "Госпожи Бовари" этот эпизод не вошел.- 2Ср. письмо Буйе Луизе Коле от 15 августа 1853 г.: "Чертов Флобер, с которым я никогда не расставался,- наша духовная общность, наши воскресные излияния - все это разрывает мне сердце, наводит на меня тоску, лишает меня сил в тот момент, когда мне предстоит все потерять, все бросить" (Буйе, 150).

258. - 'В статье "Поэзия в 1853 году" ( "Ревю де дё чонд", 15 сентября 1853 г.) Г. Планш подверг критике эрудицию Леконта де Лиля. В 1837 г. он опубликовал в том же журнале две статьи, направленные против Гюго: "О современном театре" и "Внутренние голоса" г-на Виктора Гюго".- 2Флобер имеет в виду, что сентиментальный, бездеятельный, разочарованный герой сменяется героем преуспевающим или желающим преуспеть. Вертер - герой романа Гете "Страдания молодого Вертера" (1774); Сен-Пре - герой романа Ж.-Ж. Руссо "Юлия, или Новая Элоиза" (1761), Растиньяк и Люсьен де Рюбампре - герои романов Бальзака "Отец Горио" (1834) и "Утраченные иллюзии" (1837-1843).- 3Матф., 21, 12 - 13.- 4Стихотворный сборник Ж. Мери "Поэтические мелодии" (1853) имел отрицательную прессу.- 5См. примеч. 10 к письму 220.- 6Имеется в виду поэтический сборник Гюго "Возмездия" (1853), обличающий Наполеона III. Флобер очень высоко оценил эту книгу; Дюкан вспоминает, что он восхищался ею, даже находясь на приеме у императора в Компьене (Дюкан, П, 269).

259. - ' Диафуарусы, отец и сын - врачи из комедии Мольера "Мнимый больной" (1673).- 2См. примеч. 1 к письму 256.- *Б у а л о. Поэтическое искусство, I, 153: "Что ясно понято, то четко прозвучит" (перевод С. Нестеровой и Г. Пиларова). Об отношении Флобера к Буало см. примеч. 2 к письму 213.- 4См. примеч. 2 к письму 236.- 5По-видимому, речь идет о статье Леконта де Лиля с возражениями против критических замечаний Г. Планша (см. примеч. 1 к письму 258). Эту статью отверг также и журнал "Ревю де Пари".

260. - 'Имеются в виду письма К. Броссету от 10 ноября 1699 г. о романе Фенелона "Приключения Телемака" (опубл. 1699) и Ф. Мокруа от 29 апреля 1695 г. о Малербе. Флобер выделяет это суждение о Малербе по контрасту с известной фразой из "Поэтического искусства" (I. 131 -132). Сам он относился к Малербу, затмившему в глазах потомков его любимого Ронсара, отрицательно.- 2Жоффруа Сент-Илер исходил из гипотезы о едином плане строения всех живых существ, едином духе, который, по словам Гете, каждой из частей природы "предуказывает ее путь и любое отклонение от него приостанавливает... силою внутреннего закона" (И.-П. Э к к е р м а н. Разговоры с Гете, запись от 2 августа 1830 г.) и отстаивал, в противовес Кювье, теорию трансформизма, согласно которой организмы и их части создаются путем взаимопревращений. Идеи Жоффруа Сент-Илера оказали большое влияние на Бальзака (см. его Предисловие к "Человеческой комедии").- 3Флобер предугадывает здесь дальнейшее развитие эстетики в XIX в. на основе философии позитивизма от Тэна и Золя до Брюнетьера.

261, - 'См. примеч. 2 к письму 154.- 2"Ган Исландец" (1823) - первый роман В. Гюго, где, как и в "Соборе Парижской богоматери", идеальная красота сталкивается с отвратительным уродством.

264. - '"Ноябрь" был опубликован посмертно в 1910 г., но Флобер давал его читать или читал сам близким людям: Л. Коле, Гонкурам, собирался дать его прочесть Бодлеру. Ср. впечатление Гонкуров: "Если не считать совершенно неудачного диалога, роман поразительно сильный для того возраста, в каком был автор. Уже там в некоторых подробностях пейзажа проглядывает тонкая, очаровательная наблюдательность, свойственная "Госпоже Бовари". Начало романа, передающее осеннюю грусть,- достойно того, чтобы автор подписался под ним и сейчас. Словом, все очень крепко, несмотря на несовершенства" (Гонкуры, I, 440).

265. - 'Имеется в виду сцена сельскохозяйственной выставки ( "Госпожа Бовари", ч. I, гл. VIII).

266. - 'См. примеч. 1 к письму 65

267. - 'Флобер пародирует философию доктора Панглоса из вольтеровского "Кандида" (ср. письмо 27 и примеч. 1 к нему).

268. - 'Имеется в виду сборник "Детство замечательных людей".

270. - 'Мать и племянница Флобера уехали в Ножан-на-Сене и Париж.- 2Ср. у Мопассана: "Для лодочников на реке окна "господина Гюстава" служили как бы маяком" (М о п а с с а н, И, 240).- 3Флобер имеет в виду атеистические и материалистические взгляды просветителей и уравнительные теории мелкобуржуазных социалистов, а также общую атмосферу французской жизни в середине XIX в. с ее нивелированием личности.

271. - 'В образе Лионеля де Вернона, аристократа, лицемера и соблазнителя, Коле вывела в поэме "Служанка" Альфреда де Мюссе (период их близости приходится на 1852 - 1853 гг.).- 2Мариетга - персонаж "Служанки".- 3' "Монахиня" - третья часть цикла "Поэма о женщине" (см. примеч. 4 к письму 191).

272. - '"Госпожа Бовари", ч. II, гл. IX.- 2Флобер описывает свой творческий процесс, опираясь на идеи метемпсихоза, которыми интересовался еще в пору своего увлечения восточной философией; ср. письма 190 и 227,- 3Источник не обнаружен.- "Речь идет о госпоже Роже де Женетт, которая в начале декабря 1853 г. стала любовницей Буйе. Дядюшка Роже - ее муж. Эдма Роже де Женетт стала постоянной корреспонденткой Флобера в 1860-1870-е гг., ей адресованы наиболее философичные и глубокие письма.

273. - 'Имеется в виду пьеса "Пробный камень" (премьера - 23 декабря 1853 г. в "Кочеди Франсез").- 2По-видимому, Флобер имеет

в виду повышенное внимание, которое уделял Наполеон III "Комеди Франсез". Еще в бытность свою принцем-президентом, 22 октября 1852 г. он присутствовал в этом театре на торжественном представлении, уподобляя себя тем самым королю-меценату Людовику XIV. С этой политикой было связано и увеличение суммы государственной субсидии "Комеди Франсез".- 3Речь идет о сборнике Леконта де Лиля "Античные стихотворения" (1852).- ''"Тигр" -стихотворение Леконта де Лиля (под названием "Джунгли" вошло в сборник 1855 г. "Поэмы и стихотворения").- 5См. примеч. 4 к письму 250.

274. - 'См. примеч. 1 к письму 214.- 2Речь идет о пятой главе поэмы "Ископаемые".- 3Речь идет о стихотворении В. Гюго "Императорский плащ" ("Возмездия", кн. V), где гиметские пчелы (Гимет - гора в Греции, знаменитая своим медом) противопоставлены монфоконским мухам (Монфокон - предместье Парижа, где располагалась главная городская бойня).- * "Искупление" -поэма Гюго из сборника "Возмездия" (кн. V). Ниже Флобер перечисляет ее части.- 5"Небесный огонь" - стихотворение Гюго из сборника "Восточные стихотворения" (1829).- 6По-видимому, имеется в виду сборник П. Бореля "Шампавер, безнравственные рассказы" (1833) или его роман "Госпожа Потифар" (1839). Флоберу импонировало стремление неистового романтика II. Бореля эпатировать буржуа нагнетанием жестоких деталей (см. письмо 421).- 7Экбатан - древняя столица Мидии.- ^Сильфида - прозвище Э. Роже де Женетт, восходящее к "Замогильным запискам" (опубл. 1848) Шатобриана, где это имя носит идеальная возлюбленная автора.

275. - 'См. примеч. 2 к письму 236. - 2О "Призраках" Л. Коле см. примеч. 3 к письму 189; под "призраками" Мюссе Л. Коле, очевидно, подразумевала его прошлое, в частности, воспоминания о романе с Жорж Санд, оставившем в его жизни огромный след.- 3См.: Руссо. Исповедь, кн. 8.- 4В июне 1840 г. А. Карр в своем сатирическом журнале "Гэп" высмеял любовную связь Л. Коле с В. Кузеном, и оскорбленная Л. Коле пыталась убить его. История эта получила нежелательную для Л. Коле огласку.

276. - 'См. примеч. 1 к письму 29 и примеч. 1 к письму 49.

277. - 'Имеется в виду Леконт де Лиль.- 2Имеется в виду еженедельник "Парижские моды", в котором сотрудничала Л. Коле.

279. - 'Ш е к с п и р. Король Лир, д. III, явл. IV.- 2Т а м ж е, д. II, явл. П.- 3См. примеч. 2 к письму 197.- 4Р а б л е. Гаргантюа и Пантагрюэль, кн. III, гл. VIII.- 5"Вильгельм Телль" (1829) - опера Дж. Россини.- 6См. примеч. 7 к письму 200.

281. - 'Рабле. Гаргантюа и Пантагрюэль, кн. I, "К читателям" ("ведь человеку свойственно смеяться", перевод Н. М. Любимова).- 2Источник не обнаружен. Близкие мысли содержатся в "Апологии Раймупда Сабундского" ("Опыты", II, XII).

282. - Восторженные междометия, навеянные восточными впечатлениями.- 2Здесь и далее речь идет о шестой главе "Ископаемых". Буйе учел замечания Флобера.

283.- ' Под людьми тонкого ума (gens d'esprit) Флобер подразумевает наследников французской светской культуры XVII -XVIII вв., выше всего ценившей остроумие, изощренность (разные оттенки значения слова esprit). Ср. письмо 242 и примеч. 5 к нему.- 2См. примеч. 3 к письму 274.

284. - 'Флобер вспоминает о Париже, где побывал в феврале 1854 г.- 2Эти слова Буало, восходящие к его предисловию к изданию его "Сочинений" 1701 г., приведены Сент-Бевом в статье о Расине ("Литературные портреты", 1844).- 'Имеется в виду последняя глава поэмы Буйе "Ископаемые" (см. примеч. 1 к письму 214).- 4См. примеч. 1 к письму 128.

287. - 'Флобер начал работу над эпизодом не удавшейся Шарлю операции ("Госпожа Бовари". ч. 1, гл. XI).- 2Р о н с а р. Краткое поэтическое искусство (раздел "О способах выражения").- 3Виньи читал поэму Л. Коле "Афинский акрополь", выдвинутую на конкурс Академии и получившую академическую премию.- 4"Чаттертон" (1835) - драма А. де Виньи, герой которой - талантливый поэт, умирающий молодым в нищете и безвестности: "Стелло, или Консультации Черного доктора" (1832), "Сен-Map, или Заговор в царствование Людовика XIII" (1826) - романы Виньи.- 5Виньи принадлежат переводы "Венецианского купца" (1828) и "Отелло" (1829).- 6Г е р о д о т. История, VII. 175-235. Ср. примеч. 7 к письму 677 и письмо 775.

288. - 'Эстетические суждения в этом письме тесно связаны с отношением Флобера к Л. Коле, которую он мечтал сделать "возвышенным гермафродитом", бескорыстным соратником в борьбе за истинное искусство.

289. - 'См. примеч. 1 к письму 287.- 2Речь идет о стихотворениях "Моя дочь" и "Слава" (вошли в сборник 1854 г. "О чем думают любя").- 3См. примеч. 4 к письму 70.- 4См. примеч. 1 к письму 202.- 6Вероятно, имеется в виду поэма "Крестьянка" (см. примеч. 1 к письму 200).

290. - 'Это одно из последних известных писем к Коле перед окончательным разрывом (июнь - июль 1854 г.) - 2"Госпожа Бовари", ч. II, гл. XI (разговор аббата Бурнизьена и Ипполита).-3Фирма "Либрери нувель" принадлежала издателям Жакотте и Бурдийа, опубликовавшим, в частности, сборник Л. Коле "То, что в сердце женщины" (1852).- 4Речь идет о стихотворении "Моя дочь" (см. примеч. 2 к письму 289).- 5Л а ф о н т е и. Басни, IX, П.- 6"Госпожа Бовари", ч. II, гл. X.- 7См. Гораций. Наука поэзии, 388 - 390.

291. - 'Имеется в виду роман "Буржуа из Моленшара", печатавшийся в 1854 г. в газете "Пресс" (отд. изд. 1855).- ^"Евгения Гранде" (1833) - роман Бальзака.

292. - ' "Пират" (1822) - роман В. Скотта.- 2См. примеч. 4 к письму 50.

293. - 'См. примеч. 1 к письму 291

294. - 'Отрывок из романа С. Робинсона "Воздушная кукуруза. Иллюстрированные сцены из жизни Нью-Йорка" был напечатан в "Ревю де Пари" 15 августа 1854 г.- 2См. примеч. 3 к письму 200.- 3По-видимо-му, Флобер имеет в виду нравоописательные очерки Ж. Жанена в газете "Журналь де деба"; сентиментальность не была чужда и написанным в духе "неистовой словесности" романам Жанена, где большое место отводилось изображению "низов общества".

295. - 'Имеется в виду любовная связь Эммы Бовари и Леона.

296.- '"...становится прекрасным" (Б у ало. Поэтическое искусство, III, 1 - 2, перевод Э. Липецкой).- 2В окончательном вгрианте романа этой страстью наделена госпожа Омэ. - '"Эмиль, или О воспитании" (1762) - роман Ж.-Ж. Руссо.

297. - 'С 5 октября 1854 г. по 17 августа 1855 г. в газете "Пресс" печаталась автобиографическая книга Ж. Санд "История моей жизни"; Флобера, по-видимому, не удовлетворяло само намерение писательницы рассказывать о себе; кроме того, он не разделял ее общественно-политических симпатий и считал (в 1840 -1850-е гг.), что романы Санд потакают вкусам толпы, ее примитивной чувствительности (ср. отзыв о них в первом "Воспитании чувств", мает, изд., т. 2, с. 361). В дальнейшем отношение Флобера к творчеству Санд изменилось - см. письма к ней в наст, изд.- 2Флобер упоминает статьи П. Лимерака об "Истории моей жизни" Ж. Санд (29 мая 1855 г.) и о творчестве Беранже (21 мая 1855 г.); в этой последней критик ставил Беранже на одну доску с Шатобрианом и Вольтером. Флобер искажает фамилию Беранже в знак скептического отношения к его поэзии (см. примеч. 5 к письму 45).- 3Цитируется письмо Буйе от 26 мая 1855 г.- 4Имеется в виду поэма "Меленида" (см. примеч. 1 к письму 128).- 5Имеются в виду статьи в газетах "Пэи" {1 декабря 1851 г.) и "Корсер" (25 ноября 1851 г.).- 6Об этом периоде жизни Буйе см. в "Предисловии к "Последним песням" (наст, изд., т. 2, с. 305).-

Имеется в виду "Эми Робсар" - драма по мотивам романа В. Скотта "Кенильвортский замок"; В. Гюго работал над ней вначале совместно с А. Суме (а не с Ансело, как ошибочно пишет Флобер), а затем самостоятельно, но, не удовлетворенный результатом, подписал ее фамилией своего родственника П. Фуше. Премьера состоялась 13 февраля 1828 г. и успеха не имела.- 8В юности Буйе собирался стать врачом и слушал лекции Э. Леде в Руанской медицинской школе.- 9"Госпожа Бовари", ч. 111, гл. V.- 10См.: Гюго. Собор Парижской богоматери, кн. II, гл. VI.

298. - 'Флобер работал над шестой главой третьей части "Госпожи Бовари".

299. - 'См. примеч. 4 к письму 297.- 'Имеются в виду неосуществленные замыслы Буйе.- 3Один из реализованных планов совместного творчества такого рода - пантомима "Пьеро в серале" (1855). Ср. также пародийную трагедию "Открытие вакцины" (см. примеч. 1 к письму 56 и письмо 174).

300. - 'См. примеч. 1 к письму 298,- 2Ичеется в виду речь Бюффона при вступлении в Академию (25 августа 1753 г.), известная под названием "Речи о стиле".

301.- '"Госпожа Бовари", ч. III. гл. VII.

302. - 'Имеется в виду статья М. Дюкана в "Ревю де Пари" (15 сентября 1855 г.), направленная против немецких романтиков, а в подтексте - против поклонников "искусства для искусства".

303. - 'Имеется в виду историческая стихотворная драма "Госпожа де Монтарси", только что отвергнутая "Комеди Франсез" и поставленная 6 ноября 1856 г. в театре "Одеон".- 2Отдельным изданием "Меленида" выйдет в 1857 г.- 'Имеются в виду М. Дюкан и Л. де Корменен, возглавлявшие "Ревю де Пари".- ^"Сердце справа" - драма в прозе Л. Буйе; опубликована в газете "Одьянс" (26 января - 25 февраля 1859 г.); поставлена не была.- 5См. примеч. 1 к письму 195.- 6См. примеч. 1 к письму 302.- 7См. примеч. 1 к письму 214.- 8Флобер имеет в виду предисловие М. Дюкана к его стихотворному сборнику "Современные песни" (1855), где Дюкан, восхищаясь буржуазным научным и техническим прогрессом, утверждал, что ныне золотой век надо искать не в прошлом, а в будущем. Об отношении Флобера к Г. Бичер-Стоу см. письмо 200, о пристрастии А. Уссе к культуре XVIII в.- примеч. 13 к письму 177.- 9Воз\южно, намек на фразу, которой раб будил каждое утро царя Македонии Филиппа II: "Вспомни, Филипп, что ты смертен".

305. - 'О "Новой Элоизе" см. примеч. 9 к письму 195.

306.- 'Имеется в виду "Госпожа Бовари".- 2Имеются в виду "Госпожа Бовари", переработанный вариант "Искушения святого Антония" (см. примеч. 6 к письму 50) и "Легенда о святом Юлиане Милостивом". Флобер задумал ее в 1846 г.; работал над ней в сентябре 1875 - феврале 1876 гг.; опубликовал в апреле 1877 г.- 3М о л ь е р. Мнимый больной, д. III, явл. 6 (слова Пургона, а не Диафуаруса).- 4В действительности роман публиковался с 1 октября по 15 декабря 1856 г. (отд. изд. у М. Лови - апрель 1857 г ).

307. - 'В первый раз Флобер отдал рукопись "Госпожи Бовари" в "Ревю де Пари" в апреле 1856 г., в конце своего пребывания в Париже. Затем, сделав в рукописи сокращения, он вторично отослал ее в редакцию в конце мая 1856 г. (см. письмо 308). Однако М. Дюкан и Лоран-Пиша, испуганные "безнравственностью" романа, продолжали считать необходимой радикальную правку "растянутого" текста, которая бы освободила его от "массы ненужных мелочей", и даже предлагали Флоберу воспользоваться для этого услугами "опытного человека" (письмо Дюкана Флоберу от 14 июля 1856 г.). Флобер решительно отверг это предложение. О его отношении к редакционной правке сч. письмо 466 и примеч. 2 к нему.- 2Имеется в виду "Легенда о святом Юлиане".

308. - 'См. примеч. 1 к письму 307.- 2В ноябре 1855 г. Флобер снял квартиру в Париже (бульвар Тампль, 42), где жил во время своих приездов в столицу до 1869 г.

309. - 'См. примеч. 1 к письму 129

310. - "Двойной пожар" - стихотворение Буйе, вошедшее в сборник "Фестоны и астрагалы" (1859).

312. - 'Флобер имеет в виду репетиции "Госпожи де Монтарси" в театре "Одеон".- 2Флобер имеет в виду "Критическую историю Мани-хея и манихейства" Бозобра и Форме (1734 - 1739).

313.- 'Речь идет о работе над "Искушением святого Антония".

314. - 'Имеется в виду номер "Ревю де Пари" от 1 октября 1856 г.- 2См. примеч. 1 к письму 307.

315. - 'В окончательном варианте газета носит название "Руанский светоч" (по-французски "Фаналь де Руан", чтобы не нарушить ритма).- 2Имеется в виду премьера "Госпожи де Монтарси" (см. примеч. 1 к письму 303 и письмо 318).

316. - 'По-видимому, Флобер имеет в виду преимущественно устные высказывания.- 2Речь идет об издателе Жакотте, который через Дюкана предложил Флоберу 800 франков за право издания романа в течение трех лет. Однако сделка не состоялась, и в результате Флобер за те же 800 франков продал право на издание романа в течение пяти лет Мишелю Леви. Ср. позднейший рассказ Флобера в передаче Гонкуров: "Жакотте заявил: "Книга недурная, чеканная, но все же вы не можете рассчитывать на такой успех, как у Амеде Ашара. В этом году мне навряд ли удастся издать ваш роман". "Чеканная!" - рычит Флобер.- Ну не наглость ли со стороны какого-то издателя! Его дело - наживаться на книгах, а не судить о них. Вот за что ценю Леви - тот никогда не позволит себе сказать что-либо о моей книге" (Гонкуры, I, 307).

317. - 'Современники Флобера понимали слово "реализм" не так, как принято в нашем литературоведении. С "реализмом" они отождествляли либо просто изображение грубых, отталкивающих явлений, либо школу Шанфлери (ее представители отстаивали "искреннее", "наивное" искусство, которое изображает современные нравы, не заботясь о "форме" и отделке). Флобер, несмотря на мастерское умение достоверно и точно воспроизводить реальный мир, неизменно подчеркивал свое отличие от школы Шанфлери.- Алъманзор - герой одноименной трагедии Г. Гейне (1823). юный мавр, который кончает жизнь самоубийством вместе со своей возлюбленной - христианкой; действует также в некоторых стихотворениях "Книги песен" Гейне, в сказках В. Гауфа; Жан Ку-тодье - по-видимому, персонаж романа Э. Сю "Парижские тайны" (1842 - 1843), вор, представитель парижского "дна" (у Сю он носит значащую фамилию Шуринер, или. на воровском жаргоне, "человек с ножом" : фамилия Кутодье образована Флобером по семантической аналогии от фр. couteau - нож). Парикмахер - Жасмен, автор сборника "Папильотки цирюльника Жасмена" (т. 1-2, 1835 -1842).- 3См. примеч. 3 к письму 19.

318. - '6 ноября 1856 г. в театре "Одеон" состоялась премьера драмы Л. Буйе "Госпожа де Монтарси".- 2 Имеется в виду премьера "Эрнани" (см. примеч. 2 к письму 13), во время которой поклонники романтизма особенно бурно выражали свои симпатии.- °См.: Руссо. Исповедь, кн. VIII.

319. - 'Флобер отвечает на требования редакторов "Ревю де Пари" произвести сокращения в последней части романа, готовящейся к печати.-- 2Имеется в виду сцена в карете (ч. III. гл. I). В номере "Ревю де Пари" от 1 декабря 1856 г. эта сцена была опущена с указанием редакции на произведенную купюру.- 3Тем не менее еще несколько купюр в публикации 15 декабря 1856 г. было сделано, поэтому Флобер предпослал ей предуведомление, в котором заявлял, что не несет ответственности за печатаемые здесь "фрагменты".

320. - 'См. примеч. 3 и 4 к письму 19

321. - '"Ревю де Пари" уже получил несколько предупреждений от правительства и находился под подозрением в силу своей либеральной ориентации.- 2О сцене соборования ("Госпожа Бовари", ч. III, гл. VII1) см. подробнее в письме 326.- 3Через брата Ашиля Флобер просил о помощи префекта департамента Нижняя Сена Леруа, пользовавшегося авторитетом при дворе; через Т. Готье - сына министра юстиции Аббатуччи. В Тюильри находилась парижская резиденция императора.- ''Приостановленное благодаря хлопотам Флобера, дело было возобновлено в середине япваря 1857 г. Судебный процесс над Флобером, владельцем и редактором "Ревю де Пари" Лораном-Пиша и типографом Ппйе, у которого печатался журнал, длился с 29 января по 7 февраля 1857 г. и окончился оправданием обвиняемых (с оговоркой, что в книге есть места, где автор недостаточно целомудрен в выражениях и преступает пределы, за которые не должна выходить литература).

322. - 'Защищаясь от обвинения в непристойности, Флобер "коллекционировал" откровенные пассажи из произведений французских классиков и современных религиозных авторов. Флобер намеревался вначале отпечатать у М. Леви несколько специальных экземпляров для судей с этими цитатами на широких полях, с тем чтобы впоследствии можно было допечатать весь остальной тираж уже без них, однако Дюкан отговорил его. Собранный Флобером материал был использован на процессе адвокатом Сенаром (см. примеч. 1 к письму 326). Предисловие к "Госпоже Бовари" написано не было.

323. - 'Возможно, цитата из цикла очерков Ж. де Нерваля "Октябрьские ночи" ("Иллюстрасьон", октябрь - ноябрь 1852 г., 2-е изд. 1855 в сб. "Галантная богема"), где в главе XXV повествователю грозит арест за склонность к "реализму" и "фантазированию".- 2Брюсселъская газета "Нор" 18 января 1857 г. сообщала о восторженном отношении Ламартина к "Госпоже Бовари" и письме, которое он якобы написал по этому поводу в редакцию "Ревю де Пари". 25 января Ламартин обещал Флоберу в самом деле отправить в редакцию такое письмо, но обещания своего не выполнил, и Сенар лишь процитировал слова, сказанные знаменитым поэтом Флоберу в личной беседе.- 3Газета "Монитор", например, предлагала

Флоберу оплату из расчета 10 су за строчку, что составило бы 10 тысяч франков за роман объема "Госпожи Бовари".

326. - 'О процессе см. примеч. 4 к письму 321. Сенар цитировал, кроме упомянутых Флобером авторов, Мериме, А. Шенье, Сент-Бева (роман "Сладострастие").- 2Стенограммы речей прокурора и защитника были впервые опубликованы как приложение к "Госпоже Бовари" в издании Шарпантье 1873 г.- 3См. примеч. 2 к письму 323.

327. - 'Во время судебного заседания Шанфлери прислал Флоберу записку: "Дорогой коллега! Еще не знаю, чем кончится суд над вами, но уверен, что это будет либо ваша победа, либо бесславное поражение имперского прокурора. В надежде на ваше более чем возможное оправдание я радуюсь за всю литературу в целом" (Переписка, II. 1348).

328. - 'Тем не менее по настоянию матери и друзей Флобер изменил свое решение (ср. письмо 426).

329. - 'Речь идет о второй редакции "Искушения святого Антония".- 2Суд присяжных рассматривал гораздо более серьезные преступления, чем уголовный суд, в котором разбиралось дело "Госпожи Бовари", и, соответственно, выносил более суровые приговоры.

330. - 'Имеются в виду романы Леруайе де Шантепи "Сесиль" (1844) и "Анжелика Лажье" (т. 1 - 2, 1851). Переписка с одинокой немолодой провинциальной писательницей м-ль Леруайе де Шантепи завязалась у Флобера после опубликования "Госпожи Бовари". Сочувствуя ее напряженным религиозным исканиям и пытаясь помочь ей преодолеть духовный кризис (см. примеч. 1 к письму 339), Флобер адресует ей в конце 50-х годов наиболее "исповедальные" письма. Менее интенсивно их переписка продолжалась и позднее.- 2Имеется в виду "Саламбо".-- 3Ср., однако, примеч. 2 к письму 183. Флобер считал, что использовать в литературе собственные эмоции позволительно лишь постольку, поскольку они свойственны всем людям вообще.- 4Ср. у В. Гюго в предисловии к "Кромвелю": "Подлинный поэт, подобно богу, присутствует одновременно всюду в своем творении" (В. Гюго. Собр. соч. в 15-ти томах, т. 14. М., 1956. с. 111).- 5См.: Платон. Федр, 212 а.

331. - 'По-видимому, имеется в виду статья Дюранти в газете "Реализм" от 15 марта 1857 г., где роман Флобера обвинялся в сухости, мелочности, отсутствии эмоциональности.

332. - 'Леруайе де Шантепи, восторженно оценившая "Госпожу Бовари", увидела в Эмме с ее неудовлетворенными желаниями, тягой к недостижимому идеалу "родственную душу".- 2Ср. замысел "фламандского романа" в письме 141.- 3См. примеч. 1 к письму 45.- 4См.: X. М а г m 1 о г. Etudes ?ur Goethe. P., 1835, p. ХШ-XIV.

333. - 'Флобер имеет в виду статью Сент-Бева о "Госпоже Бовари" ("Монитёр", 4 мая 1857 г.; позднее вошла в "Беседы по понедельникам", т. 13, 1857). В этой статье, доброжелательной и хвалебной, Сент-Бев особо подчеркивал объективность, аналитичность и правдивость романа, хотя и упрекал Флобера в чрезмерной жестокости по отношению к героями читателям, в нежелании ввести в нарисованную им картину хоть один обаятельный, возвышенный образ. "Утешения" (1830) - стихотворный сборник Сент-Бева. О роли романа Сент-Бева "Сладострастие" (1834) в творчестве Флобера см. примеч. 1 к письму 564. В юности Флобер относился к Сент-Беву весьма скептически (см. письмо 45 и примеч. 8 к нему). Не так восторженно относился Флобер на деле и к статье о "Госпоже Бовари" (ср. в письме Ж. Дюплану от 9 мая 1857 г.: "Статья Сент-Бева была подходящей для буржуа" -Сочинения. 13, 576).- 2В статье

0 "Госпоже Бовари" Сент-Бев назвал ее автора представителем эпохи 1850-х гг., литературным соратником А. Дюма-сына и И. Тэна. Флобер, всегда настаивавший на своей увлеченности грандиозным и идеальным, отмежевывается от этой "приземленной" эпохи.

334. - ' Имеются в виду многочисленные критические статьи о "Госпоже Бовари", в частности, рецензии Э. Тексье в "Иллюстрасьон" (9 мая 1857 г.), где Флобер сравнивался с гладиатором, который, любуясь своей силой (умением мастерски описывать чувства), обрушивает на читателей массу шокирующих физиологических подробностей, Ш. де Мазада в "Ревю де дё монд" (1 мая 1857 г.), где Флобера упрекали в подражании Бальзаку, и Л. де Корменена в "Журналь дю Луаре" (6 мая 1857 г.), где Флобер именовался достойным наследником Бальзака.- 2Имеется в виду роман, получивший затем название "Саламбо".- 'Имеется в виду книга Ф. Лажара "Исследование культа пирамидального кипариса у цивилизованных народов древности" (1854).

335. - 'Митридат посредством долгих опытов сумел приобрести полную невосприимчивость к ядам.- 2Исход, 20, 2 - 25.

337. - 'В статье о "Госпоже Бовари" ("Журналь де деба", 26 мая 1857 г.) Кювилье-Флери, споря с Сент-Бевом, назвал роман безнравственным, а героиню сравнил с героинями А. Дюма-сына, в частности, с Маргаритой Готье из драмы "Дама с камелиями" (1852).- 2См. примеч.1 к письму 334.

338. - 'В письме от 2 июня 1857 г. Кайто рассказал Флоберу о своем споре с одной провинциальной дамой: та утверждала, что роман Флобера - продукт его воображения, а Кайто - что в основу положен реальный характер. Письмо содержит интересный анализ "Госпожи Бовари", где наряду с традиционными оценками (похвалы за верность изображения провинциальной жизни, сравнение с Бальзаком) высказано предположение, что со временем про не понятую окружающими женщину, живущую книжными мечтами, будут говорить: "Это госпожа Бовари", как про ханжу и святошу говорят: "Это Тартюф".

339. - 'Леруайе де Шантепи переживала тяжелый духовный кризис: из-за своей религиозной экзальтации она ощущала себя виновной во всех грехах человечества, но, поскольку в реальности она их не совершала, то не чувствовала себя вправе исповедоваться в них. - 2Имеется в виду книга Ж. Рейно "Земля и небо" (1854), где прогресс человеческого рода связывается с древним учением о переселении душ.

341. - Флобер упоминает следующие книги: Библия в новом перевода с древнееврейского С. Казна (т. 1 - 18, 1831 - 1851), "Начала, или Этимологии" св. Исидора Севильского, "О сирийских богах" И. Селдена (1617) и, по всей вероятности, "Одеяния иудейских жрецов" (т. 1 - 2, 1670 -1680) И. Брауна. Все, кроме первой, написаны на латыни; что касается Библии, то и ее Флобер предпочитал читать по-латыни, хотя и обратился к изданию Казна; в письме Фейдо от конца июля - начала августа 1857 г. он писал, что "жалкий, хилый, чахоточный язык этого перевода не идет ни в какое сравнение с грохотом латинской Вульгаты" (Сочинения, 13, 598).- 2Флобер получал первую премию по естественной истории в Руанском коллеже дважды, в 1836/37 и 1837/38 гг. Упоминаемая книга - "Общая энциклопедия естественной истории" (т. 1 - 5, 1764) Кристофа Вальмона де Бомара.

343. - 'Имеется в виду сборник "Цветы зла" (поступил в продажу 25 нюня 1857 г.).- 2Ошибка Флобера: "Красота" - стихотворение XVII.- 3Стихотворения XVIII и XIX.- "Начиная со 2-го издания (1861) упоминаемое стихотворение печатается под номером XXVII. Перевод А. Эфрон.- Стихотворения XXIX, XXXIV, LII, LXI (в советском академическом издании 1970 г., реконструирующем предполагаемый замысел Бодлера, LX), LXXVI (в советском издании LXXV).- 6Начиная со второго издания печатается под номером LXV (в советском издании LXIV), перевод В. Левика.- 'Стихотворение CXVI (в советском издании CXXV1).

344. - 'См. примеч. 1 к письму 341,- 2Неточная цитата из Буало (Сатиры. II, 77 - 78); Буало намекал на обильную литературную продукцию Жоржа де Скюдери и печатавшейся под его именем Мадлены де Скюдери.

345. - 'В этом письме Флобер благодарит Крепе за присылку тома "Католической энциклопедии" (т. 1 - 18, 1839-1848) со статьей "Карфаген".

346. - 'Намек на фразу первого тома книги Фейдо "История похоронных обрядов и гробниц у древних народов" (т. 1 - 2, 1856-1858): "Ложь - вечный подводный камень, подстерегающий историка. Хорошо, если, стремясь к абсолютной истине, он сумеет добиться истины вероятной!" (цпт. по.: Пере п и ска, П, 1362).- 2Имеется в виду детальное описание приготовления кофе в поэме Делпля "Три царства Природы" (1808. песнь VI). Об отношении Флобера к Делилю и жанру описательной поэмы см. примеч. 4 к письму 70 и примеч. 7 к письму 218.- 3Флобер имеет в виду академическую "салонную" живопись середины XIX в.. (например, "неогреческий" стиль 1850-х гг.).

347. - 'Академия надписей и изящной словесности, основанная в 1663 г., занималась историей, археологией и филологией.- Ацтекский император Мексики Гватимозин (Куаутемок) выдержал пытку каленым углем, но не раскрыл испанцам, где спрятаны его сокровища,- 3"Лето" -вторая часть поэмы Феидо "Четыре времени года. Этюды о природе", печатавшейся в 1857 и 1858 гг. в журнале "Артист" (отд. изд. 1858).

348. - После выхода "Цветов зла" Бодлер был привлечен к судебной ответственности за оскорбление нравов; 20 августа 1857 г. состоялся суд, приговоривший поэта к штрафу в 300 франков и потребовавший изъятия из книги шести стихотворений.

349. - 'Статья Ш. Асселино о "Цветах зла" (опубл. в "Ревю фран-се,п 1 сентября 1857 г.) входила в досье, собранное Бодлером для защиты своей книги на процессе. Сочувственное упоминание в ней Флобера касалось энтузиазма, с которым встретили читатели его первый роман.- 2Имеются в виду торжественные похороны, устроенные правительством скончавшемуся 16 июля 1857 г. Беранже.- 3Суд над Бодлером уже закончился (см. примеч. 1 к письму 348).

352. - 'Флобер имеет в виду статью П. Личерака "О причинах и следствиях нашей литературной ситуации" ("Конститюсьонель", 10 мая 1857 г ), где тот полемизировал со статьей Сент-Бева о "Госпоже Бовари". Наполеон 111 был автором множества политических статей и брошюр, а также книги "Наполеоновские идеи" (1839).- 2Флобер имеет в виду статью Армана де Понадартена "Роман буржуазный и роман демократический, господа Эдмон Абу и Гюстав Флобер" (первонач. "Кор-реснондан", 25 июня 1857 г., затем "Спектатёр", 12 и 13 сентября 1857 г.). где, в частности, говорилось, что в "Госпоже Бовари" видны "болезненно возбужденные чувственность и воображение недовольной своим положением демократии" (цит. по: Переписка, П. 1402).- 3О Жакотте см. прииеч. 2 письму 316. В кузене Алле Флобер видел воплощение буржуазного здравого смысла, человека, готового ради собственной выгоды пойти даже на воровство.- 4Кантеле - местечко неподалеку от Кру-ассе.- 5"Саламбо". гл. I.

353. - 'Сходную мысль Гете высказал в беседе с канцлером Фридрихом фон Мюллером в августе 1830 г. (см.: J. VV. Goethe. Gedenkausgabe dor Werke, Bd. 23. Zurich, 1950, S. 718). Откуда она могла стать известна Флоберу, выяснить не удалось.- 2Фраза Гюго - неточная цитата из поэмы "Той, которая осталась во Франции" (сб. "Созерцания", 1856, кн. VI).- 3Речь идет о маркизе де Саде. См. примеч. 4 к письму 25.- 4Имеется в виду "Домашний курс литературы" (т. 1-26, 1856 -1869) Ла-мартина, поделенный на "беседы".

354.- 'Флобер благодарит за статью о "Госпоже Бовари" ("Артист", 18 октября 1857 г.). Флоберу не могло не импонировать бодлеров-ское понимание романа: в статье было отмечено, что автор намеренно, словно "на спор" избрал среду и пошлых героев, не давая себе ни соблазниться возвышенными предметами, ни скатиться к нравоучениям; кроме того. Бодлер верно ощутил двойственность характера Эммы, в котором обыденность, заурядность сочетаются с устрелгленностыо к идеалу, энер-шчностью, живостью воображения и своеобразным, почти мужским "дендизмом",- 2В пятом разделе своей статьи Бодлер писал: "Эта книга навевает столько мыслей, что можно было бы составить из них толстый том".

355. - 'Возможно, реминисценция из повести Вольтера "Микроме-гас" (1752), где двое великанов - обитатели Сириуса и Сатурна - отправляются в путешествие на крошечную Землю,- 2См. примеч. 1 к письму 339.- 3Об отношении Флобера к Беранже см. примеч. 5 к письму 45.- 4В письме Флоберу от 26 сентября 1837 г. Леруайе упоминает понравившуюся ей статью о Спинозе в "Ревю де Пари". Под биографией, написанной Буленвилье, очевидно, подразумевается книга Буленвилье "Опыт о метафизике в учении Б. Сиинозы" (1731). Французский перевод "Сочинений" Спинозы, выполненный Э. Сессе, вышел в 1842 г. Флобер всю жизнь относился к философии Спинозы с интересом и уважением; он ценил в ней близость пантеизму (преувеличенную немецкими романтиками, служившими посредниками в процессе усвоения идей Спинозы во Франции), отвлеченность от абстрактных категорий добра и зла (морально то, что соответствует человеческой природе и потребностям человеческого разума). См. также письмо 853 и примеч. 2 к нему.- 5Об отношении Готе к Спинозе см.: Гете. Из моей жизни. Поэзия и правда, ч. III, кн. XIV.

356. - 'Племянник - здесь прозвище Фейдо, по-видимому, восходящее к роману Сада "Новая Жюстина" (1797).

357.- 'См. примеч. 6 к письму 274 и примеч. 4 к письму 70.- 2См.:Б у а л о. Поэтическое искусство, П. 175 - 176. ~ 3М о н т е н ь. Опыты, II, VIII.- 4По-видимому, имеется в виду роман Фейдо "Фанни" (1858).

358. - 'Матф., 21, 21

359. - 'Ср. мотивировку Флобера, приведенную Гонкурами: "любая идея допускает только одну отливку, имеет только одну задачу" (Го н-к у р ы, 1, 229). Ср. также письмо 699.- 2Эмма Бовари фигурировала в ревю Коньяров и Клервиля "Ау, ягнятки" (театр "Варьете". 19 декабря 1857 г.) и в ревю Делакура и Тибу "Ландские коровы" (театр "Пале-Рояль", 12 декабря 1857 г.).

360. - 'Вероятно, имеется в виду Т. Готье, ради заработка занимавшийся литературной поденщиной. Ср. его слова в передаче Гонкуров: "Право,мне стыдно за свое ремесло! Ради тех жалких грошей, без которых я умру с голода, я не решаюсь говорить даже половины, даже четверти того, что думаю..." (Гонкуры, I, 128).

361. - '12 апреля 1858 г. Флобер выехал из Парижа и отправился в путешествие по Северной Африке (чтобы "проверить" свои представления о месте действия "Саламбо"). В Париж он вернулся 6 июня.

362. - 'Имеется в виду Л. Буйе. О нем как нервом читателе и редакторе Флобера см. примеч. 2 к письму 172.

363. - 'Имеется в виду Шарль-Эдмон Хоецкий, редактор газеты "Пресс", с которым у Флобера была договоренность о публикации "Саламбо". К радости Флобера, не любившего стеснять себя точными сроками сдачи материала, сделка не состоялась.

364. 'Флобер намеревался поместить в этой главе объяснения непереводимых терминов и названий; позже он думал сделать ее первой или превратить в предисловие, а затем вовсе отказался от своего намерения. Ср. в передаче Гонкуров жалобы Флобера "на отсутствие словаря, из-за чего ему приходилось для обозначения званий прибегать к перифразам: чем дальше, тем труднее. Приходится размазывать местный колорит, как соус" (Гонкуры, I, 222). См. также письмо 402,- 2Речь идет о так называемых "Благотворительных празднествах", проходивших в Руане 26 - 28 июня 1858 г. Обе королевы - Анна Австрийская и Мария-Терезия Австрийская.- 3Близкие формулировки см. в "Опыте о нравах" (гл. CXCVII) и в "Простодушном" (гл. X).

367. - 'Роман Фейдо "Даниель" (с посвящением Флоберу) печатался в "Ревю контампорен" с 15 января по 15 апреля 1859 г. (отд. изд. май 1859 г.). Гонорар Фейдо составил 10 тысяч франков. Говоря о своих убытках, Флобер, очевидно, имеет в виду условия, на которых он продал М. Леви "Госпожу Бовари" (см. примеч. 2 к письму 316), в самом деле невыгодные для автора,- 2 "Анабасис, или Отступление десяти тысяч" - историческое сочинение Ксенофонта; "Гомеровы гимны" - древнегреческие песни разных эпох (от VIII - VII вв. до н. э. до александрийской эпохи), воспевающие то или иное божество; гимн к Церере (Деметре) - пятый гимн собрания; "Похвала Глупости" (1511) - памфлет Эразма Роттердамского; фарсы Табарена Флобер читал, по-видимому, в новейшем издании 1858 г.

368. -- 'Эти сведения нужны были Флоберу для X главы "Салам-бо".- 2Описание этого ущелья вошло в XIV главу "Саламбо". Самую ситуацию гибели войска в заваленном с обеих сторон ущелье Флобер, вероятно, заимствовал из "Истории Рима" Мишле (см.: Р е и з о в, 351)

369. - 'Речь идет о романе Фейдо "Даниель" (см. примеч. 1 к письму 367). Флобер читал его по частям в рукописи. Герой романа, продолжающий галерею тоскующих и несчастливых "сыновей века", вскоре после неудачной женитьбы встречает свою подлинную избранницу, Луизу Попытки соединить свою жизнь с ней оканчиваются неудачно; девушка умирает, а Даниель кончает жизнь самоубийством на ее могиле.^ Очевидно, описка Флобера: имеются в виду Рене, герой одноименной повести Шатобриана (1802) и Оберман, герой одноименного романа Э.-П. де Се-нанкура (1804).- 'Флобера не устраивает снисходительная трактовка "бедняков", которым якобы присущи лишь инстинкты, но не страсти. Флобер видел в этом мнении очередную "прописную истину" из лексикона буржуа. - 4Беркенада - слащаво-сентиментальный стиль (по имени А. Беркена).- ъНемврод - "сильный зверолов перед господом" (Бытие, 10,9); Флобер считает использование этого имени в тексте Фейдо высокопарной перифразой в духе героя А. Монье Жозефа Прюдома.- ''"Сельский житель" (1802) - описательная поэма Делиля, для Флобера -

предел напыщенности и неестественности в описании природы.- 7"Съеклъъ - оппозиционная политическая газета, основанная в 1836 г,-8Как и в случае с Л. Коле, общая положительная оценка явно завышена. 370. - 'Имеется в виду книга "Мучения железнодорожных путешественников и отправителей багажа, практические советы" (1858).- 2Лес Бонды { к востоку от Парижа) долгое время кишел разбойниками.- 3Эту фразу сказал на одном из балов королю Луи-Филиппу Н.-А. де Сальванди (см.: Гейне. Лютеция, I, XL1I). Ср. также одну из знаменитых реплик Жозефа Прюдоыа: "Колесница государства плавает на вулкане" (А. М о н ь е. Величие и падение г-на Жозефа Прюдома, д. III. явл. 3).

372. - 'Речь идет о романе "Даниель" (см. примеч. 1 к письму 367)

373. - 'Имеются в виду сокращения во второй части романа "Даниель" (см. письмо 369).- 2См. примеч. 2 к письму 179.

374. - 'Эти идеи, воплощенные и в "Госпоже Бовари", и в "Салам-бо", лежали также в основе двух неосуществленных замыслов - "египетского" и "фламандского" романов (см. письмо 141 и примеч. 4 к нему). Адонис (г р е ч. ми ф.) - финикийское божество, прекрасный юноша, возлюбленный Афродиты.- 2По-видимому, Флобер имеет в виду становление философии позитивизма, одним из принципов которой было - отвечать не на вопрос "почему?", а на вопрос "как?", то есть, отвлекаясь от проблем мировоззрения, изучать сами явления и их толкование наукой разных эпох как нейтральные факты.- 'Имеются в виду книга П. Ланфре "Церковь и философы в XVIII веке" (1855) и "История религий Древней Греции" (т. 1 - 3, 1857 -1859) А. Мори. Ренан к этому времени выпустил книги "Аверроэс и аверроизм" (1852), "Сравнительная история семитских языков" (1855), "Исследования по истории религий" (1857). Флоберу и в 1859 г., и позже импонировала установка Ренана на воссоздание в исторических трудах атмосферы, колорита давних событий (описание не только "фактов", того, что было, но и того, что могло быть), его стремление изучать все философские системы объективно и беспристрастно, не солидаризируясь ни с одной из них.- 4См. примеч. 6 к письму 50.- 5Афоризм Гиппократа (у Гиппократа несколько иной смысл: "...искусство живет долго").

375. - 'Бодлер прислал Флоберу стихотворения "Альбатрос" и "Плавание", отпечатанные в виде брошюрки в г. Опфлере, а также, возможно, стихотворение "Сизина" (в рукописи). Все три стихотворения были впервые опубликованы в "Ревю франсез" 10 апреля 1859 г.

376. - 'Ср. письмо 622

377. - 'В статье о "Даниеле" ("Пэи", 8 июня 1859 г.) Барбе д'Оре-вильи писал, что Фейдо напрасно заставляет своего героя обличать лицемерие, поскольку оно - порок несовременный. Ср. один из драматических набросков Флобера 1862 -1863 гг. "Об общественном лицемерии", где лицемерие названо основной чертой жизни в США и где идет речь о людях, "которые называют панталоны "невыразимыми" и выводят теорию рабства из Библии" (цит. по: Д ю р р и, 77).- 2Имеется в виду роман Фейдо "Катрин д'Овермер" (1860). Флобер видел главную трудность в том, чтобы связать "романтический" пласт романа с обыденным (письмо к Фейдо от 30 августа 1859 г.).

380. - 'Флобер имеет в виду контраст идеалов "покоя, невинности! и мечты", которые проповедовала Санд в 1850-е гг., и страстного характе-1 ра заглавной героини романа "Лелия" (1833), естественно, более импонировавшего ему.

382. - 'Имеется в виду первая серия цикла "Легенда веков" (т. 1 - 2, | сентябрь 1859 г.).

383. - 'Имеется в виду стихотворение "Льву Андрокла".

385. - 'Имеется в виду цикл из трех стихотворений под общим названием "Странствующие рыцари".

386. - 'Жена Фейдо Октавия (урожд. Бланки) скончалась 18 октября 1859 г.

387. - 'См. примеч. 3 к письму 357

389. - 'Имеется в виду статья Л. Бенлоу "Г-н Ренан и его роль в современной науке" ("Ревю эропеен", 15 октября 1859 г.).

390. - 'Неточная цитата из "Августовской ночи" А. де Мюссе (ем. примеч. 18 к письму 177).- 2См. примеч. 2 к письму 317.- 3В своем романе "Он" (1859) Л. Коле вывела себя под именем маркизы Стефании де Ростан, а Мюссе и Флобера под именами Альбера и Леонса. Первый представлен нежным, духовным, истинным рыцарем, а второй - грубым мужланом.

391. - 'Фиваида - область в Египте, где скрывались от преследований христиане, становившиеся отшельниками.- 2"Женщина" (ноябрь 1859) - трактат Ж. Мишле,- 3Вероятно, имеется в виду замысел романа "Спираль" (см. примеч. 5 к письму 174).- 4См. примеч. 5 к письму 374,- 5См. примеч. 6 к письму 175.- 6Сч. диалог Платона "Федон" (60d - 61b).- Имеется в виду взятие Севастополя англо-французскими войсками в августе 1855 г.

393. - 'Флобер подводит критический итог романтической традиции, согласно которой культура нового времени обязана многими своими существенными чертами (возникновение чувства любви, которого не знали древние, светская салонная культура и т. д.) влиянию женщин.- 2Сч. примеч. 2 к письму 156.- 3См. примеч. 2 к письму 16.

394. - 'См. примеч. 2 к письму 308

397. - 'Неточная цитата из книги Ж. де Местра "Санкт-Петербургские вечера. С приложением "Трактата о жертвоприношениях" (1821, беседа 4-я). Флобер относился к де Местру скептически: многие типичные для этого автора фразы фигурируют в набросках ко 2-му тому "Бувара и Пекюше" (см. примеч. 2 к письму 806).- 2Стендаль в молодости считал Вольтера мелочным интриганом, завистником и царедворцем: особый его гнев вызывал своей монархической направленностью исторический труд "Век Людовика XIV" (1752); см.: Б. Г. Реизов. Стендаль. Годы учения. Л., 1968, с. 111-116. Характеристику Вольтера, принадлежащую

Вейо: "Только дураки могут восхищаться им, только негодяи могут его уважать" - Флобер включил в заготовки ко 2-му тому "Бувара и Пекю-ше" (см.: Сочинения, 6, 489-490).- 3О Руссо см. примеч. 1 к письму 529,- 4"Гадина", по Вольтеру,- любой вид религиозного фанатизма, будь то янсенизм, кальвинизм или католицизм. Призыв "раздавить гадину" см., например, в письме Д'Аламберу от 28 ноября 1762 г.

398. - 'Администрация "Комеди Франсез" заказала Буйе патриотическую оду в связи с предстоящим присоединением к Франции Савойи, прежде принадлежавшей Сардинскому королевству. Буйе отказался.

399. - 'См. примеч. 1 к письму 398.- 2См. примеч. 2 к письму 179.- 3Сч. примеч. 1 к письму 360.

400. - 'Имеется в виду исторический труд Гонкуров "Любовницы Людовика XV" (1860). Это - первое из известных писем Флобера к Гонкурам, с которыми он познакомился весной 1859 г. Под ним стоит шуточная подпись: "Ваш Г. Флобер, друг Франклина и Марата, первостатейный мятежник и анархист, уже двадцать лет стремящийся разрушить деспотизм в странах обоих полушарий!!!"

401. - 'Речь идет о трактате о наркотиках "Искусственный рай" (конец мая 1860 г.).- 2Вторая часть "Искусственного рая" - "Курильщик опиума" - представляет собой развернутое переложение книги Т. Де Куинси "Исповедь английского курильщика опиума" (1822).- 3Бодлер осуждал употребление наркотиков с религиозно-моралистических позиций, видя в нем своеобразный договор с нечистой силой. В ответном письме Флоберу от 26 июня 1860 г. он подтвердил, что его в самом деле преследовала мысль о невозможности объяснить некоторые человеческие поступки и порывы ничем иным, кроме вмешательства некой злой силы, существующей вне человека.- 'Имеется в виду второе, дополненное издание "Цветов зла" (февраль 1861).

402. - 'Ответ на письмо Ж. де Гонкура от 16 июня 1860 г.: "Как дела с вашим романом, где вы должны правдоподобно воссоздать ваш воображаемый Карфаген с его народом, нравами, страстями, религиями, женщинами, мужчинами, прохожими и их тенями на стенах" (J. de Goncourt. Lettres. P.. 1885, p. 156).- 2B оригинале - написание pohetique вместо poetique, воспроизводящее напыщенное произношение с придыханием (любимый Флобером способ "снижения" высоких слов).- 3По мнению Флобера, и в воспитательном романе Фенелона "Приключения Телемака" (опубл. 1699), и в эпической поэме в прозе Шатобриана "Мученики" (1809) поэтические и мифологические условности берут верх над заботой об историческом колорите.- 4См. примеч. 1 к письму 364.- 5Флобер имеет в виду свою доктрину "объективного" искусства.- 6Имеется в виду книга "Любовницы Людовика XV" (см. письмо 400).- 7Каббала - мистическое учение в иудаизме, получившее распространение в средневековой Европе. Мишна (II в.) - комментарий к Торе (Пятикнижию), где собраны правила поведения, касающиеся культа, правосудия, праздников и т т '.

404. - 'Имеется в виду пьеса Понсара "Что нравится женщинам" | (премьера в театре "Водевиль" 30 июля 1860 г., снята после 4-го пред-I ставления). Понсар был членом Академии с 1855 г. и считался виднейшим I продолжателем классицистической традиции XVII-XVIII вв. во фран-j цузском театре.

406. - 'Флобер имеет в виду работу над "Искушением святого j Антония".- 2Танит - карфагенская богиня луны п плодородия.- 3См.: "Саламбо", гл. XIV.

407.- 'Тридентский собор (1545-1549; 1551-1552; 1562-1563 гг.) был созван для пересмотра всех основных положений католического учения с целью противостоять движению Реформации. Отказавшись рассматривать понятие благодати (помощи свыше, позволяющей человеку обрести спасение), духовенство, по мысли Флобера, расписалось в собственном бессилии.

408. - 'Флобер отвечает на просьбу Крепе опубликовать что-нибудь в журнале, где сотрудничал Крепе ("Ревю модерн" либо "Ревю насьональ э этранжер"). "Путешествие в Бретань" - "По полям и долам" (см. примеч. 1 к письму 107 и примеч. 1 к письму 113).- 2Об "Искушении" см. примеч. 6 к письму 50.

409. - 'Парафраза латинского выражения memento mori - "помни о смерти" (изначально - приветствие у монахов-траппистов). У Гете эта надпись упомянута в "Годах учения Вильгельма Мейстера" (кн. 8).

410.- 'Флобер благодарит Мишле за книгу "Море" (1861).- 2Флобер перечисляет книги Мишле: "История Рима" (1831), "История Франции" (т. 1 - 6, 1833-1844), "Мемуары Лютера, написанные им самим" (1835, перевод Мишле), "Введение во всемирную историю" (1831).- 3Флобер перечисляет исторические и естественнонаучные труды Мишле: "Народ" (1846), "История французской революции" (т. 1 - 7, 1847 -1853), "Насекомое" (1857), "Любовь" (1858), "Женщина" (1859).-4См. письмо 332.- 5Имеется в виду 5-я глава 4-й книги - "Купания.- Возрождение красоты", где вполне в духе Флобера величие природы противопоставлено пошлости буржуа.- 6См. примеч. 7 к письму 13.

412. - 'См. примеч. 3 к письму 402; "лебедем из Камбре" в высоком перифрастическом стиле называли Фенелона (по месту его епископства).- 2Банкир Мирес, глава железнодорожного банка, был арестован 17 февраля 1861 г.

413. - 'Имеется в виду книга "Священник, женщина, семья" (1861).- 2См. примеч. 1 к письму 225.- 3См. примеч. 4 к письму 397.- 4См.:Рабле. Гаргантюа и Пантагрюэль, кн. IV, гл. XXXII. Раблезианский гротескный образ Антифизпс, противницы природы, символизирует церковь и восходит к притче Ч. Кальканьпни.

414. - 'Книга Фейдо "Алжир . Исследование" вышла в свет в 1862 г.

415. - 'Имеется в виду роман "Сестра Филомена" (1861).

417. - 'В письме от 10 июля 1861 г. Ж. де Гонкур высказал опасение,

что идеальность героини романа "Сестра Филомена" может привести к банальности.

418. - '30 января 1861 г. недавно овдовевший Фейдо женился вторично.- 2Перефразнровка письма Сент-Бева к Фейдо от 25 августа

1860 г

420. - 'Имеется в виду "Саламбо"

421. - 'О П. Бореле см. примеч. 6 к письму 274.

422. - 'Имеется в виду эпизод принесения детей в жертву Молоху ("Саламбо". гл. XIII).- 2Бандоль - персонаж романа маркиза де Сада "Новая Жюстина" (1797). Работая над "Саламбо", Флобер особенно часто вспоминал маркиза де Сада и присваивал друзьям шутливые прозвища, взятые из его произведений. Бандолем он в письме Дюплану от 2 октября

1861 г. именует самого себя: зовя Дюплана в гости, он называет Круассе "замком Бандоля" (Сочинения, 14, 83).

424. - 'Новое издание "Госпожи Бовари" вышло в марте 1862 г. (в него было внесено 135 стилистических поправок).

425. - 'Флобер имеет в виду материализм Лукреция, развивавшего атомистическое учение Эпикура, и его атеизм - отрицание бессмертия души и загробного мира.

426.- ' См. примеч. 4 к письму 321

428.- ' Издатель М. Леви настаивал на том, чтобы "Саламбо" вышла с иллюстрациями; это, по его мнению, обеспечило бы роману большук популярность. Кроме того, до заключения договора он хотел хотя бь частично ознакомиться с рукописью. Флобер отверг оба эти условия настоял на своем: 11 сентября 1862 г. Леви заключил с ним договор, со-1 гласно которому писатель продавал свой роман за 10 тысяч франков! и обязывался за ту же цену продать Леви свой следующий роман, обяза-1 чельно на современную тему (срок представления новой книги не оговари-1 вался). В продажу "Саламбо" поступила 24 ноября 1862 г.

429.- ' Заканчивая "Саламбо", Флобер читал многотомную "Библи-1 отеку волшебных сказок" (1785 -1789) - собрание литературных сказок! и сказочных повестей XVII-XVIII вв. Летом 1862 г. он (совместно с Буйе! и Ш. д'Омуа) приступил к работе над пьесой "Замок сердец", намерева-1 ясь обновить жанр феерии. Работа продолжалась до начала ноября! 1863 г. Поставлена пьеса не была, несмотря на хлопоты Флобера; опубли-[ кована в журнале "Ви модерн" (24 января - 8 мая 1880 г.).

430.- ' См. примеч. 1 к письму 428

432.- ' Роман В. Гюго "Отверженные" выходил отдельными томами! с апреля по июнь 1862 г. в Бельгии; сам Гюго в 1855 -1871 гг. жил в изгна-| нии, на английском острове Гернси.- 2 Филипписты - сторонники коро-| ля Луи-Филиппа. - 3 "Отверженные", ч. 5, кн. 2. Флобер намекает на| либералыю-прогрессистские воззрения Э. Пеллетана.- 4 Папаша Ри-\ чард - персонаж "Альманаха простака Ричарда" (1732 - 1758) Б. Франк-1 липа, тде в простеньких диалогах проповедовались буржуазные доброде-1 тели (аккуратность, умеренность и т. д.); о Беранже см. примеч. 5 к пись-1 му 45.

433.- ' Карнак - селение в Египте, где сохранились руипы северной части древних Фив.

434.- ' Речь идет о верстке "Саламбо".- 2 Имеется в виду знак над | последней буквой в имени героини (Salammbo).

435.- ' Во время печатания "Саламбо" Флобер тяжело болел, в частности, фурункулезом.-2 Вероятно, имеется в виду популярная серия

романов, которую издавал Леви (в этом же дешевом издании впервые увидела свет "Госпожа Бовари").- 3 Книгу Токвиля Леви выпустил в 1856 г.

437.- ' Эта опечатка была устранена только во втором издании сСаламбо" (начало января 1863 г.).

439.- ' Имеется в виду статья Л. Готье ("Монд", 5 декабря 1862 г.), где "Саламбо" называлась произведением удивительным, но скучным.

440.- ' Флобер благодарит за первую из статей о "Саламбо" ("Кон-ститюсьонель", 5, 15 и 22 декабря 1862 г.), наиболее благожелательную и начинавшуюся с признания Сент-Бева в том, что автор романа - его друг.- 2 Намек на фразу из статьи Сент-Бева, касающуюся жестокости автора романа, изображающего сцену людоедства (гл. XIV). -3 Имеется в виду статья Т. Делора в "Сьекль" от 8 декабря 1862 г.

441.- ' В третьей статье о "Саламбо" Сент-Бев писал, что исторический роман питается преданиями и легендами, переходящими из поколения в поколение, и потому в этом жанре уместно изображать средние века, а не античность. По мнению Сент-Бева, жанр, пригодный для воссоздания древности,- идеализирующий роман-поэма вроде "Мучеников" (да и те удались Шатобриану лишь отчасти).- 2 Эльвира - поэтическое имя возлюбленной Ламартина Жюли Шарль (сб. "Поэтические думы", 1820). О Велледе см. примеч. 5 к письму 94.- 3 "Саламбо", гл. П.- 4 Мазь, в состав которой входит собачье молоко, упоминается в главе VI "Саламбо".- 5 Сведения о Наемнической войне сохранились в первой книге "Всеобщей истории" Полибия (гл. 65 - 88).- 6 В о л ь т е р. Кандид, гл. XI.- 7 "Саламбо", гл. IV.- 8 О книге Селдена см. примеч. 1 к письму 341; Гоцо - остров в Средиземном море, где сохранился древний финикийский храм; Тугга - древний город на территории Туниса, где Флобер побывал во время путешествия в Северную Африку в апреле - мае 1858 г.- 9 См. примеч. 4 к письму 218; см. примеч. 1 к письму 130.- 10 Флобер сравнивает события VI главы "Саламбо" (свиньи, обмазанные нефтью, подожженные и пущенные в лагерь врага) с событиями ветхозаветной Книги Судей (15, 4-5), где Самсон сходным образом с помощью лисиц предал огню урожай филистимлян.- " "Саламбо", гл. X.- 12 "Фарсалия" - поэма Лукана (39 - 65); она и "Илиада" названы здесь как поэмы, канонизированные европейским классицизмом.- "Саламбо", начало гл. XII.- u Речь идет о книге К. Гендрайха "Карфаген, или Карфагенская республика" (1664).- 15 Флобер перечисляет разные случаи расправ с политическими противниками: г-жа Ламбаль погибла в сентябре 1792 г., во время массовых убийств аристократов; национальные гвардейцы в июне 1848 г. расстреливали восставший пролетариат Парижа; в США с 1861 по 1865 гг. шла Гражданская война между Севером и Югом.- 16 Ср. примеч. 4 к письму 321.- 17 См. примеч. 1 к данному письму.- |8 Ср. более развернутое обоснование этого тезиса в письме 915.- 1Э Имеется в виду статья о "Саламбо" в "Опиньон насьональ" от 14 декабря 1862 г.- 20 Флобер имеет в виду набожных янсенистов, поселившихся в 1638 г. в заброшенном аббатстве Пор-Рояль-де-Шан, дабы посвятить себя ученым занятиям. Сент-Бев воссоздал их историю в книге "Пор-Рояль" (т. 1 - 5, 1840-1859).- п "Исповедуюсь" (л а т.) - начало католической покаянной молитвы.- п В ответном письме от 25 декабря 1862 г. Сент-Бев написал, что не жалеет о своих статьях, поскольку они заставили Флобера высказаться, и обещал опубликовать его письмо, что и сделал в 1865 г. (см.: "Новые беседы по понедельникам", т. IV; приложение; в этом же томе были перепечатаны три статьи Сент-Бева). На дружеских отношениях писателей их полемика не отразилась.

442.- ' См. примеч. 3 к письму 60.- 2 Второе издание "Саламбо" вышло у М. Леви в начале января 1863 г., третье - в начале февраля того же года.

443.- ' См. примеч. 20 к письму 441

444.- ' См. примеч. 22 к письму 441.- 2 8 января 1863 г. в "Фигаро"! была опубликована статья Т. Сильвестра, где роман Флобера был назван "собранием каннибальских ужасов".

445.- ' Открытое письмо Флобера - ответ на статью В. Френер^ ("Ревю контампорен", 31 декабря 1862 г.), где "Саламбо" были предъ-| явлены упреки в исторической недостоверности. В настоящем издании публикуется только финал письма; полностью оно было напечатано в газе-| те "Опиньон насьональ" 24 января 1863 г.

446.- ' Статья Ж. Санд о "Саламбо" была напечатана 27 января

1863 г. в газете "Пресс" (затем вошла в сборник "Вопросы искусства! и литературы", 1878). Настоящее письмо - первое из известных писем! Флобера к Ж. Санд; переписка их, а также (начиная с 1866 г.) личное! общение продлилось до самой смерти Санд. Неодобрительное отношение! Флобера к творчеству Санд (см. примеч. 1 к письму 297) сменилось! восторженным, хотя он так и не смог согласиться с некоторыми чертами! мировоззрения романистки - прежде всего, с оптимистическим и сочув-1 ственным (или, по Флоберу, "чувствительным") отношением к чиру! и людям. Сам он смотрел на мир и "толпу" (олицетворенную в буржуа) более жестко. Переписка Флобера и Санд была впервые опубликована! (частично) в журнале "Нувель ревю" в 1883 г., затем более полно-| в отдельном издании 1884 г. с предисловием Г. де Мопассана.

447. -' Флобер читал книги Тургенева во французских переводах.! Здесь имеется в виду сборник "Сцены из русской жизни" (1858). куда вошли повести "Два приятеля", "Яков Пасынков", "Мучу". "Фауст", "Бретер" и "Три портрета", и сборник "Дмитрий Рудин. Дневник лишнего человека. Три встречи" (1862).- 2 Тургенев и Флобер познакомились 23 февраля 1863 г. на "литературном обеде" у ресторатора Маньи. Отношения их вскоре перешли в прочную дружбу.

448.- ' Имеется в виду "Воспитание чувств".- 2 "История двух мокриц. Два чиновника" - первоначальное название романа "Бувар и Пекюше" (см. о нем примеч. 2 к письму 621).- 3 О книгах Тургенева см. примеч. 1 к письму 447. "Крупицы истории" (1863) О. Вакери - хроника жизни на английском острове Джерси, где в 1"Э/ -1"оо гг. жил в изгнании В. Гюго.

450.- ' Имеется в виду сборник "Новые сцены из русской жизни. Елена. Первая любовь" (март 1863). Под названием "Елена" печатался роман "Накануне".- 2 М о н т е н ь. Опыты, II, I.- 3 На с. 51 находился конец гл. VI "Накануне": "быстро и неслышно, как подснежные воды, протекала молодость Елены в бездействии внешнем, во внутренней борьбе и тревоге" (Тургенев. Соч., VIII, 34).

451.- ' Ср. письмо 357 и примеч. 6 к письму 159.

452.- ' Имеются в виду "Воспитание чувств" и "Бувар и Пекюше".

453.- ' Флобер отвечает на письмо Тургенева от 18 апреля 1863 г., где тот обещал вскоре прислать французский перевод "Отцов и детей".

454.- ' Речь идет о романах из трилогии Фейдо "Дебют в опере. Господин де Сен-Бертран. Муж танцовщицы" (1863).

455.- ' Речь идет о французском переводе четырех частей "Былого и дум" Герцена (1861 - 1862) и романе Э. Абу "Мадлон" (1863). 0 книге Фейдо см. примеч. 1 к письму 454.

456.- ' Имеется в виду "Регентство" - XV том "Истории Франции" Мишле (октябрь 1863).

457,- ' Речь идет о "Замке сердец" (см. примеч. 1 к письму 429). Предисловие к нему написано не было.- 2 Имеется в виду "Жизнь Иисуса" - первый том "Истории происхождения христианства" (т. 1 - 8, 1863-1883) Э. Ренана.-3 Книга Штрауса (1835-1836), как и труд Ренана, была посвящена исторической критике Священного писания.- 4 "Мадемуазель Ла Кентини" (1863) - повесть Ж. Санд, проповедующая женскую эмансипацию и антиклерикальные идеи.

459.- ' Имеется в виду приключенческий роман Т. Готье "Капитан Фракасс" ("Ревю насьональ э этранжер", декабрь 1861 г.- июнь 1863 г., отд. изд.- ноябрь 1863 г.).

460.-' Имеется в виду исследование Пуше "Новые опыты, связанные с самозарождением и витальным сопротивлением" (1864).- 2 Противником Пуше выступал Л. Пастер, опытным путем опровергший его теорию.

461,- ' Имеется в виду "Воспитание чувств".

462.- ' Речь идет о романе Гонкуров "Рене Монрен" (1864).

465.- ' Об отношении Флобера к Беранже см. примеч. 5 к письму 45. Поводом для письма явилась статья А. Боске о книге А. Арну "Беранже, его друзья, враги и критики" (т. 1-2, 1864) в "Журналь де Руан" от

1 августа 1864 г., где Боске ставила некоторые строки Беранже выше Паскаля, Шатобриана и Боссюэ,- 2 См.: Сен т-Б е в. Новые беседы по понедельникам (т. 1, 1863, рецензия на "Переписку" Беранже).- 3 Флобер видел в Тьере историка, потакающего буржуазной толпе, и неизменно иронически именовал его в письмах "нашим великим национальным историком". См. также письмо 528. Позолоченная посредственность - перефразировка выражения Горация "золотая середина" (Оды, II, 10, 9).- 4 Источник не обнаружен.- 6 См. примеч. 7 к письму 200.

-"...u,i.nu, MMBBicH в виду перевод повести "Призраки, ("Ревю де дё моид", 15 июля 1866 г.).- В но вошедшей в наст. изд. част нисьма Флобер извещал Шарля-Эдмона, что передаст госпоже Ренье <>, замечания о ее новом произведении, но признавался, что посоветовал бь писательнице не соглашаться с ними, сколь бы верны они ни были -_ просто из принципа.- 3 См. примеч. 1 к письму 306 и примеч. 1 к письму 319.

468.- ' Имеется в виду "История английской литературы" (т. 1-3 1863; т. 4, 1864). Флоберу была близка установка Тэка на изучение и изложение фактов, его стремление избежать субъективных интерпретаций однако романтическая выучка заставила Флобера увидеть во взглядах Тэна, изложенных в предисловии к 1-му тому, опасность нивелирования индивидуальных различий (по Тэну, в каждом произведении нужно угадывать создавшего его человека, человек же этот есть продукт разнообразных влияний, к которым относятся национальная принадлежность природная и социальная среда обитания и историческая эпоха, в которую он живет).- 2 Нормативные поэтики классицизма исходили и.) того, что наличие "данного от бога" таланта так же необходимо для создания совершенного произведения, как и следование правилам. О Ла-гарпе сравнительно с Тэном см. также письмо 551 и примеч. 2 к нему.

469.- ' Речь идет о книге Мишло (октябрь 1804).- ' Мишлс назвал Александра Македонского нордическим варваром, не имеющим ничего общего с греческим героем - Одиссеем или Фемистоклом.- 3 С.-У. Сильвестр де Саси полагал, что наиболее "красноречивая" версия тех или иных событий римской истории должна становиться канонической и приниматься всеми на веру.- 4 Флобер понимает здесь классическое искусство как традиционное, ориентирующееся на подражание образцам, а романтизм - как искусство, не признающее канонов и правил (см. об отношении Флобера к романтизму примеч. 3 к письму 915). У Флобера были основания называть Мишле романтиком и потому, что этот историк отда-рдл явное предпочтение эпохам, за которыми закрепилась репутация романтических, прежде всего средневековью.

471.- ' Речь идет о романе "Жерминц Ласерте" (1865).- 2 См. примеч. 1 к письму 317.

472.- ' Флобер работал над образом господина Арну из "Воспитания чувств".

473.- ' Эта записка - единственное письменное свидетельство общения Тургенева с Флобером Б 1864-1868 и. Постоянная переписка завязалась между ними с середины 1868 г.

476.- ' "Вдова" ("Ревю контампорен", 1 апреля - 15 мая 1863 г., отд. изд. под назв. "Донасьен" - август 1865 г.) - роман Р. де Марик>-ра.- 2 По-видимому, имеется в виду герои одноименного романа Ж Санд (см. примеч. 1 к письму 19).- 3 "Две дороги" (март 1867) - роман Р. де Марикура, который Флобер читал в рукописи.

АПК

478.- ' Имеется в виду премьера пьесы "Анриетта Марешаль" (со-с1оялась 5 декабря 1865 г. в "Комеди Франсез").

479.- ' Сборник Тэна "Новые критические и исторические очерки" вЬпяел в октябре 1865 г.- 2 Речь идет о статье, посвященной книге jf(, Рейно "Земля и небо" (см. примеч. 2 к письму 339).- 3 В статье о буддизме (впервые - "Журнальде деба", 3 - 6 марта 1864 г.) дано целостное описание теории и практики буддизма и сравнение его с другими религиями мира, в частности, с христианством. Флобер, с середины 40-х годов до самой смерти интересовавшийся восточной культурой, не мог не обратить на эту статью особого внимания.- 4 Статья о Бальзаке впервые была напечатана в "Журналь де деба" в феврале - марте 1858 г.- 5 Р а с и н. Александр Великий (1665), д. V, явл. I.- 6 Имеется в виду статья, посвященная Марку Аврелию (впервые - "Журналь де деба". 25 марта 1856 г.).

480.- ' Глагол gouterB значении "упиваться", "ценить" см. у Монте-ня в "Опытах" (I, XXV; II, XII и др.).- 2О флоберовском понимании аристократизма см. примеч. 1 к письму 227 и примеч. 5 к письму 581;

0 трактовке понятия "народ" (в значении "толпа", "буржуа") см. письмо 513.

481.- ' В "Воспитании чувств" Арну, бросив торговлю картинами, занялся изготовлением фарфора.

482.- ' Комедия Понсара ("Комеди Франсез", 18 января 1866 г.) имела бурный успех, и автора ее даже называли равным Корнелю. Ср. в "Лексиконе прописных истин": "Понсар - единственный поэт, обладавший здравым смыслом".

483.- ' Неокатолическое движение, представленное во Франции такими идеологами, как Ламенне, Монталамбер и др., интересовало Флобера, поскольку он считал его одним из источников современного социализма (некоторые течения французского утопического социализма 30 - 40-х годов в самом деле были связаны с мечтой о новой религии, обновленном христианстве). -2 Имеется в виду переворот Луи Бонапарта 2 декабря 1851 г.

484.- ' "Дело Клемансо. Воспоминания осужденного" (июнь 1866 г.) - роман А. Дюма-сына, посвященный обсуждению права мужа покарать изменившую ему жену.

486.- ' "Последняя любовь" - роман Ж. Санд ("Ревю де де монд"^

1 - 15 июля, 1 - 15 августа 1866 г., отд. изд.- март 1867 г.).

488.- ' В письме от 28 сентября 1866 г. Санд спрашивала Флобера: "Не кажется ли вам порою, что вы только начинаете жить, не зная даже, что это такое?.." (Ф л о б е р - Санд, 79).- 2 См. примеч. 2 к письму 106.

490.- ' Ж. Санд была в Круассе с 3 по 10 ноября 1866 г.

491.- ' Эти воспоминания интересовали Флобера в связи с работой над "Воспитанием чувств".- 2В письме от 16 ноября 1866 г. Сайд рассказывала Флоберу о своем знакомом "ипженерике" Ф. Лоре - юноше. н<морыи, несмотря на свой успех у парижских дам. хранит верность ]]? сте (см. также письмо 496).

493.- ' Имеется в виду "Путешествие по Италии" (т. 1 - 2, 1866) 2 О второй из этих картин Рафаэля см. паст. изд.. т. 2, с. 401. О роли cpeii в концепции Тэна см. примеч. 1 к письму 468.- 3 Флобер имеет в виду академическую школу живописи.- 4 Имеется в виду колоссальная бронзовая статуя св. Карло Борромео, установленная в 1697 г. на холме близ города Арона, на берегу озера Лаго-Маджоре.

494. ' Тэн писал Флоберу о том. что многие читатели, в том числе профессиональные литераторы, жалуются на сложность и непонятность его книг (см.: А. А 1 b a I a t. Gustave Flaubert et ses amis. P., 1927 p. 251). -2 См. наст. изд.. т. 2. с. 386-399. -3 Вопросы Тэна были связаны с его работой над трудом "Об уме и познании" (1870), посвящении связи физиологии и психологии в разных сферах человеческой деятельн сти, и, в частности, в искусстве. Тэн несколько раз ссылается в книге па| сведения, полученные от Флобера.- 4 Тэн спрашивал, случается ли Фло беру смешивать плоды своего воображения с объектами реального мира. -I 5 Тэн спрашивал, бывает ли, что персонаж, о котором писатель долп и напряженно думает, начинает преследовать его неотвязно, как галлюцинация.- 6 Тэн спрашивал, каким образом функционирует память Флобера: вспоминает ли он определенные аспекты увиденного предмета или видит его целостно, со всеми деталями вплоть до мельчайших,- 7 Тэн спрашивал, существует ли качественная разница между продуктами художественного воображения и видениями, посещающими человека в состоянии дремоты, или же вся разница в том, что последние неупорядо-ченны и не зависят от воли человека.

495.- ' Тэн интересовался различием между продуктами художественного воображения и болезненными галлюцинациями.- 2 Ученый и книгопродавец Николаи после сильного кровопускания долгое время жил в окружении галлюцинаций - чюдей, которые не покидали его ни днем, ни ночью, жили своей самостоятельной жизнью, вели беседы друг с другом и с Николаи (см.: Тэн. Об уме и познании, кн 2, гл. I, § IV).

496.- ' Флобер отвечает на письмо от 30 ноября 1866 г., где Санд утверждала, что для настоящих художников воздержание естественно, поскольку они не могут и не хотят растрачивать сокровища своей души' "Я не верю, чтобы Дон Жуаны могли быть одновременно и Байронами. Дон Жуан не создавал поэм, а Байрон, говорят, был не силен в любви" (Ф лобер - Санд, 104).- 2 В том же письме Санд писала, что не считает себя достойной изображать художника, поскольку в ней слишком много "человеческого", слишком много привязанности к обыденной жизни; она предлагала взяться за эту тему Флоберу, который, возможно, лишен этого недостатка.

497.- ' Флобер отвечает на письмо от 7 декабря 1866 г. Санд неверно поняла мысль Флобера, который спорил с романтическим индивида ализмом, но не утверждал, что писателю должно быть безразлично, как ц о чем он пишет.- 2 Роман Дюкана "Растраченные силы" печатался в "Ревю насьональ а этранжер" (1 сентября - 1 декабря 1866 г.. отд. пзд-- март 1867 г.).

499.- ' Роман Ж. Санд "Консуэло" печатался в "Ревю эндепандант" в феврале 1842 - марте 1843 г.- 2 "Консуэло", гл. XII.- 3 В письме от

15 января 1867 г. Ж. Санд удивилась восторгу Флобера, добавив, что не помнит ни слова из "Консуэло".

500.- ' См. примеч. 1 к письму 367

501.- ' В описанном виде сцена в текст "Воспитания чувств" не вошла,- 2 Герцог де Прален, находясь под следствием по делу об убийстве жены, покончил с собой 23 августа 1847 г. Ж.-Б. Тест в июле того же года был осужден за взятки, которые брал в 1842 г., занимая пост министра общественных работ.

503.- ' 15 января 1867 г. Санд писала Флоберу: "Почему я люблю тебя сильнее, чем почти всех остальных, включая старых, испытанных друзей?" (Ф лобер - Санд, 119).- 2 В том же письме Санд говорила, что в старости нужно любить "людей и вещи за то, что они значат сами по себе к для вашей души, а не за то, что они привносят в вашу судьбу" (Ф л о-б е р - Санд, 119).- 3 Очевидно, Флобер вспоминает какой-то свой разговор с Санд о романе В. Скотта (1828).

505.- ' Флобер жил в это время на проценты с капитала, который оставил ему отец.- 2 В письме от 27 января 1867 г. Санд прислала Флоберу страницу из письма к ней Барбеса с хвалебной оценкой "Госпожи Бовари".

506.- ' См. примеч. 3 к письму 476

507.- ' Имеется в виду постановка пьесы "Идеи госпожи д' Обрей"

16 марта 1867 г.- 2 Ресторан Бонвале находился на бульваре Тампль напротив парижской квартиры Флобера.

508.- ' См. примеч. 1 к письму 507

509.- ' По-видимому, Крепе предложил Флоберу опубликовать его новый роман в журнале, где он сотрудничал ("Ревю модерн" или "Ревю насьональ э этранжер").- 2 См. примеч. 1 к письму 363.

510.- ' "Дуэль в гостиной" - роман г-жи де Ренье; несмотря на ходатайства Флобера, издан не был.

511.- ' Имеется в виду речь Сент-Бева на заседании сената 29 марта 1867 г., посвященная защите Э. Ренана от нападок духовенства (опубл. с сокращениями в газете "Монитёр" 30 марта 1867 г.).

514.- 'А. Воске добивалась положительных рецензий на свой "Роман о работницах" ( "Опиньон насьональ", 1 февраля - 27 апреля 1866 г., отд. изд.- ноябрь 1867 г.).

515.- ' Во дворце Тюильри в ночь с 10 на 11 июня 1867 г. был устроен бал по случаю открытия Парижской всемирной выставки 1867 г.- 2 Возможно, Флобер имеет в виду замысел своего ненаписанного р^лана "При Наполеоне III" (разные сюжетные варианты его носили названия "Па-

рижская супружеская чета", "Честолюбец", "Господин префект" - см  I Д ю р р и, 245-367, 376-391).

516.- ' Двухтомный "Путеводитель по Парижу" был издан летом 1867 г. в связи со Всемирной выставкой; в предисловии к нему Гюго нарисовал картину идеального будущего, когда Париж станет столицей Европы.

517.- ' Речь идет о книге "Заметки о Париже. Жизнь и мнения господина Фредерика-Тома Грендоржа" (май 1867).- 2 Имеется в виду глава XV, где Тэн устами одного из персонажей дает пародийный портрет Флобера, автора "самого глубокого и самого полезного из всех современных нравственных сочинений романа": "Это настоящий монах-бенедиктинец, побывавший в Святой Земле, где в него стреляли неверные. Он живет отшельником в глуши под Руаном и день и ночь трудится без устали. Он блестяще образован и выпустил научный труд о Карфагене... Сын хирурга, он не раз делал вскрытия и шел к познанию морального облика человека через познание его физического строения".- 3 Имеется в виду "Идеал в искусстве" (июль 1867 г.) - издание одного из циклов лекций, прочитанных Тэном в Школе изящных искусств.- 4 См. примеч. 1 к письму 468.

518.- ' Имеется в виду выступление Сент-Бева в сенате 25 июня 1867 г., где он полемизировал с клерикалами, требовавшими изъятия из публичных библиотек книг Вольтера, Руссо, Мишле, Ренана, Ж. Санд (см. также примеч. 1 к письму 511).

523.- ' "Жаклина де Вардон" ("Тан". 31 июля - 17 августа 1867 г.) - роман А. Боске.

524.- ' Собирая материал для "Воспитания чувств" (ср. письмо 491), Флобер просил Ж. Санд, близко знакомую с Барбесом, узнать у знаменитого революционера подробности жестокого обращения с ним в тюрьме Мон-Сен-Мишель. Санд переслала письмо Флобера Барбесу, и тот

2 октября 1867 г. ответил непосредственно Флоберу.- 2 Об отношении Флобера к политической позиции Барбеса см. письмо 525.

525.- ' См. примеч. 6 к письму 22

526.- ' В письме от 27 октября 1867 г. Санд сообщала Флоберу, что в своем новом романе "Мадемуазель Меркем" (1868) воспользовалась при описании нормандской природы словами из "Саламбо". "одной из прекраснейших книг на свете" (Ф лобер - Санд, 159).

527.- ' См. примеч. 1 к письму 514. -2 См. примеч. 1 к письму 523.-

3 "Манетта Саломон" (1867) - роман Гонкуров, герой которого - художник.

528.- ' Источник цитаты не обнаружен. Негодование Флобера связано с так называемой "римской экспедицией": 30 октября 1867 г. французские войска вошли в Рим, чтобы помочь папе в борьбе с гарибальдийцами и 3 ноября разбили их в сражении при Ментане. Эти события произвели очень неблагоприятное впечатление на французских республиканцев; напротив, околоправительственные круги, считавшие объединение Италии опасным для Франции, были довольны. с*ту последнюю ии^шцши отстаивал в своих выступлениях в Законодательном корпусе Тьер.- 2 Вероятно, Флобер имеет в виду поведение Тьера сразу после революции 1848 г., когда он, не будучи до того бонапартистом, поддержал принца Луи Бонапарта и способствовал его избранию 10 декабря 1848 г. на пост президента II республики,- 3 См. разговоры о книге Тьера "О праве собственности" (1848) в "Воспитании чувств", ч. III, гл. III.

529.- ' Для понимания сложного отношения Флобера к Руссо необходимо учесть, что писатель здесь обращает внимание в первую очередь не на само творчество Руссо, далекое от догматической католической религиозности, но на те социальные последствия, которые, по его мнению, 1шели руссоистские идеи и, прежде всего, руссоистский культ чувствительности. Флобер, явно сгущая краски, возлагал на Руссо ответственность за возникновение во Франции в середине XIX в. неокатолицизма я христианского социализма.- 2 См. примеч. 1 к письму 514.

531.- ' "Тереза Ракен" ("Артист", август - октябрь 1867 г., огд. изд.- 1867) - роман Э. Золя. Критика встретила его недоброжелательно: рецензенты "Фигаро", "Паи" и других газет ругали автора за смакование безобразного, за жуткий, отталкивающий "реализм".

532.- 'Мамелюки - гвардейцы египетских султанов, с XIII до начала XIX в. правившие Египтом; часть из них, последовавшая за Наполеоном I во Францию, образовала роту императорской гвардии. Здесь, по-видимому, Флобер в шутку называет мамелюком своего слугу.-2 Флобер работал над описанием болезни сына госпожи Арну ("Воспитание чувств", ч. II, гл. VI).

533.- ' Флобер имеет в виду обличительный характер сборника В. Гюго "Возмездие" (1853), направленного против Наполеона III. См. также письмо 274. -2 Имеется в виду либо книга Вюхнера "Наука н природа" (фр. перевод - 1866 г.), либо его груд "Сила и материя" (фр. перевод - 1863 г.).- 3 Полное собрание сочинений Платона в переводе Кузена вышло в 1825-1840 гг. (т. 1 - 14).- 4 "Дым" во французском переводе публиковался в журнале "Корреспондан" с 25 июля по 25 ноября 1867 г., отд. изд.- 1868 г.

534.- ' Речь идет о выступлении Сент-Бева в сенате 19 мая 1868 г. в защиту преподавателей высших учебных заведений, в особенности медицинского факультета, от обвинений в материализме.

535.- ' Речь идет о книге "Соперничество наций в искусстве" (1868).- :'Прерафаэлиты - группа английских художников и писателей второй половины XIX в., которые противопоставили буржуазной культуре "наивное" искусство средних веков и Возрождения (до Рафаэля). Шено отмечает такие черты их теории и художественной практики, как активный морализм, уважение к искусству, граничащее с религиозным поклонением, стремление воссоздать исторические предания с максимальной точностью (донося "дух" через "букву").- 3 Ср. письмо 140 и примеч. 6 к нему.

ooi.- источник цитаты не обнаружен. Буало относился к Академии неизменно прохладно. См., например, письмо к Броссету от 2 июня 1700 г.: "...эти люди [академики] выступают против Гомера и Вергилия а главное, против здравого смысла, поскольку он также является древним и даже более древним, чем Гомер и Вергилий" (N. В о i I e a u-D e s-р г ё а и х. Oeuvres completes. P., 1860. p. 377).

538.- ' См. письмо 537

539.- ' См.: "Воспитание чувств", ч. III, гл. I. Подробности о жизни ткачей в текст практически не вошли.

540.- ' См.: "Воспитание чувств", ч. III, гл. I.
542.- ' См.: "Воспитание чувств", ч. III, гл. I.

543.- ' Речь идет о 40-томном собрании документов "Парламентская история Французской революции" (1833-1838) Ф. Бюше и П. Ру-Лаверня.- 2 См. примеч. 3 к письму 364.- 3 См. примеч. 5 к письму 581.

544.- ' Имеется в виду издание очередного курса лекций Тэна в Школе изящных искусств- "Философия искусства в Нидерландах" (1868).- 2 См. примеч. 1 к письму 468.

545.- ' Тургенев приехал в Круассе 21 ноября 1868 г. и прослушал последние главы "Воспитания чувств".

547.- ' Ср. воспоминание Золя: "Однажды за завтраком у Шарпан-тье зашел разговор об именах, и я сказал, что нашел для одного из персонажей моего романа "Его превосходительство Эжен Ругон" замечательное имя - Бувар. Я заметил, что Флобер изменился в лице. Когда мы встали из-за стола, он увлек меня в глубину сада и там с огромным волнением попросил уступить ему это имя. Смеясь, я, разумеется, согласился. Но он оставался серьезным, был тронут и все повторял, что отказался бы от книги, если бы я сохранил это имя для себя. Для Флобера все произведение сосредоточилось в этих двух именах: без них он уже не мыслил себе романа" (Золя, 25, 505).

548.- ' 21 декабря Санд писала Флоберу: "Подозреваю, бешеный трубадур, что единственная вещь на свете, которая тебя интересует,- это твое ремесло. Что бы ты ни говорил, можно сказать, что искусство - твоя единственная страсть и что жизнь затворника доставляет тебе наслаждение..." (Ф л о б ер - С а н д, 206).

549.- ' См.: "Воспитание чувств", ч. III, гл. IV (диалог не вошел в окончательный текст романа).

550.- ' Ж. Санд просила Флобера переслать Гонкурам свое письмо к ним, поскольку не знала их адреса.

551.- ' Ж. Санд писала 17 января 1869 г. о Сент-Беве: "Он окажется последним критиком. Другие либо художники, либо кретины. Критик в чистом виде исчезнет. Да, может быть, он больше и не нужен" (Ф л о-б е р - Санд, 213).- 2 Лагарп оценивал литературные произведения с точки зрения их соответствия абстрактным канонам совершенства, которые по отношению к конкретным произведениям выступают как набор правил (своего рода грамматика); кроме того, классицистическая критика

обращала большое внимание и на следование собственно грамматическим правилам. О подходе к литературе Сент-Бева и Тэна см. письмо 605 и примеч. 1 к письму 468.

552.- ' Флобер работал над IV и V главой III части "Воспитания чувств" (похороны Дамбреза и разорение Арну).- 2 25 января 1869 г. Тургенев писал Флоберу, что работает над "чем-то вроде литературных воспоминаний", то есть над "Литературными и житейскими воспоминаниями" (опубл. впервые в периодической печати 1869 г., затем - как предисловие к 4-му изданию "Сочинений" Тургенева 1860-1871 гг.).- 3 См. примеч. 2 к письму 551.

553.- ' См.: "Воспитание чувств", ч. III, гл. IV.-2Жюль де Гонкур ответил Флоберу 16 марта 1869 г., что специальных теорий детского портрета они с братом не знают, и перечислил европейских художников, которым наиболее удались изображения детей. Многие из этих имен Флобер включил в реплики Пеллерена.

554.- ' Существовало еще несколько вариантов названия, в том числе "Увядшие плоды" и "Неудачники".

555.- ' "Апостол Павел" (июнь 1869) - третья часть "Истории происхождения христианства" Ренана.

556.- ' Флобер имеет в виду усиление религиозно-морализаторских тенденций в творчестве А. Дюма-сына, который, например, в предисловии к пьесе "Побочный сын" (1858), написанном в 1868 г., называл всякую литературу, которая не приносит пользу, совершенствуя человеческую нравственность, "рахитичной и нездоровой".

557.- ' Флобер закончил "Воспитание чувств" 16 мая 1869 г.-

2 Имеется в виду "Искушение святого Антония".

558.- ' Речь идет о книге "Алжирские повести" (1869), куда вошли повести "Всадник Али", "Дочь капитана", "Сын Адама и дочери Евы".

559.- ' 22 июля 1869 г. скончался Л. Буйе.- 2 См. "Письмо Руанско-му муниципалитету" (наст, изд., т. 2, с. 317 - 324, и примеч. к нему).-

3 Сборник стихов "Последние песни", подготовленный Флобером, вышел у М. Леви в конце января 1872 г.- 4 "Мадемуазель Айссе" - последняя пьеса Буйе; героиня ее - черкешенка, жившая в начале XVIII в. при французском дворе. Постановка была отложена из-за франко-прусской войны, премьера в театре "Одеон" состоялась 6 января 1872 г.

560.- ' Речь идет о похоронах Л. Буйе

561.- ' Речь идет о верстке "Воспитания чувств". В обоих случаях пожелания Флобера были учтены.

562.- ' В печатном тексте сохранился флоберовский вариант.- 2 В печатном тексте слова "дорогой сын" отсутствуют.

563.- ' "Медуза" - французское судно, потерпевшее кораблекрушение 17 июня 1816 г. в 40 лье от берегов Африки. Из 149 человек, двенадцать дней боровшихся за жизнь на плоту, в живых осталось пятнадцать. Эти события запечатлены на знаменитом полотне Т. Жерико "Плот "Медузы" (1819).

564.- ' Фразу эту можно толковать двояко. Во-первых, в том смысле что "Воспитание чувств" было ответом на пожелание, чтобы Флобер! взялся за современную тематику, высказанное Сент-Бевом в 1862 г. статье о "Саламбо". Во-вторых, в том смысле, что "Воспитание чувств"! является "парафразой" романа Сент-Бева "Сладострастие" (1834): оба! романа сближает и тема несчастной платонической любви юноши и за-1 мужней женщины, и тема слабых, бездеятельных, "несостоявшихся" людей (см.: Р е и з о в, 398 - 400; A. Vial. De "Volupte" а Г "Education! sentimentale".- Revue d'bistoire litteraire de la France, 1957, № 1, p. 45- | 65).

566.- ' Флобер упоминает статьи Ж. Барбе д'Оревильи в "Консти-тюсьонель" 29 ноября, Ф. Сарсе в "Голуа" 3 декабря, А. де Сезена в "Фи- | гаро" 20 ноября, Л. Дюранти в "Пари-журналь" 20 ноября 1869 г.- 2 Флобер упоминает статьи Э. Золя в "Трибюн" 28 ноября, П. де Леоки в "Пэи" 26 ноября и Ж. Леваллуа в "Опииьон насьональ" 22 ноября 1869 г.- 3 Сохранился перечень лиц (около ста), которым Флобер послал "Воспитание чувств". Пометы "молчит" или "отказался писать" стоят здесь возле имен Поля де Сен-Виктора, Вакери и др. Тэн прислал в ответ любезное письмо; Ренан похвалил роман устно.- 4 Имеется в виду кризисная обстановка во Франции накануне франко-прусской войны; в этой атмосфере внимание публики было обращено в первую очередь на политические, а не на литературные новости.- 5 См. "Воспитание чувств", ч. Ill, гл. I (расстрел пленного подростка в подвале Тюильри).- 6 Р. Феликс, в ту пору директор театра "Порт-Сен-Мартен", обещал поставить феерию "Замок сердец", но план этот не осуществился,- ' См. "Воспитание чувств", ч. III, гл. VII (финал романа).

567.- ' Имеется в виду статья в "Голуа" 4 декабря 1869 г.- 2 В рецензии на "Воспитание чувств" (см. примеч. 1 к письму 566) Барбе д'Оревильи назвал Флобера силачом в духе "Купальщиц" Курбе, которые пачкают ручей, где купаются.

568.- ' Статья Ж. Санд о "Воспитании чувств" появилась в газете Жирардена "Либерте" 22 декабря 1869 г.- 2 В рецензии А. Депре ("Жиронд", 27 ноября 1869 г.) обилие описаний в "Воспитании чувств" было названо смешной наивностью, достойной Жозефа Прюдома.

570.- ' Роман Л. Пиллора "Медный век" не был опубликован.- 2 Имеется в виду "Замок сердец" (см. примеч. 1 к письму 429).

571.- ' 30 января 1870 г. Тургенев сообщил Флоберу о статье А. С. Суворина (подпись А. С - н) "Французское общество в новом романе Гюстава Флобера" ("Вестник Европы", 1870, № 1 и 2), ошибочно назвав журнал "Русским вестником". О недоброжелательных отзывах на "Воспитание чувств" см. письма 566 и 567.- 2 20 февраля 1870 г. Тургенев ответил, что имел в виду статью Юлиана Шмидта, которая должна появиться в журнале "Прюссише ярбюхер" (в печати неизвестна).- 3 Флобер ошибочно приписывает Горацию изречение Теренциана Мавра, превратившееся в "прописную истину" из числа тех, которыми мыслят

буржуа вроде Жозефа Прюдома.- 4 Имеется в виду постановка "Мадемуазель Айссе" (см. примеч. 4 к письму 559).- 5 Тургенев был в Париже 12-19 января 1870 г.- 6 Флобер был особенно огорчен "провалом" "Воспитания чувств", поскольку видел в нем, в отличие от "Госпожи Бовари", которую считал пройденным этапом, одно из лучших своих произведений.

572.- ' Письмо Санд от 19 марта 1870 г., адресованное Флоберу, но предназначенное императрице Евгении, было связано с публикацией в "Ревю де дё монд" (1 февраля - 15 марта 1880 г.) ее романа "Мальгре-ту". Императрица "узнала" себя в одной из героинь романа, авантюристке мадемуазель д' Ортоза, и через свою приближенную г-жу Корню пожелала выяснить степень обоснованности этих подозрений. Санд отвергла их: "Я не пишу сатир,- отвечала она.- Я не знаю, что это такое. Не пишу я и портретов (...) я выдумываю. Публике, которая не знает, что такое воображение, угодно видеть повсюду прототипы. Публика ошибается и принижает искусство" (Ф л о б е р - С а н д, 284).- См. письмо 338. Флобер чуть сгущает краски: об измене в письме речи не было.

573.- ' См. письмо 572 и примеч. 1 к нему. Известная дама - императрица Евгения.- 2 "Другой" - пьеса Ж. Санд (премьера в "Одеоне" 25 февраля 1870 г.).

574.- ' Речь идет о книге "Об уме и познании" (т. 1-2, апрель 1870); см. письма 494 и 495.

575.- ' Тургенев прибыл в Петербург из Берлина 2 июня 1870 г.- 2 См. наст, изд., т. 2. с. 300 - 317.- 6 См. примеч. 4 к письму 559.

576.- ' Имеется в виду Л. Вуйе

578.- ' Барбес скончался в Гааге 26 июня 1870 г.; 27 июня 1870 г. Санд писала Флоберу, что Барбес был ее "святыней, одним из тех, кто примиряет с человечеством" (Ф л о б е р - С а н д, 299).- 2 Источник не обнаружен.- 3 Имеется в виду книга И.-П. Эккермана "Разговоры с Гете в последние годы его жизни" (1836-1848, фр. перевод - 1862 и 1863).

580.- ' 14 июля 1870 г. началась франко-прусская война.- 2 Флобер вспоминает конгресс мира с участием социалистов европейских стран, проходивший в Лозанне 14 - 17 сентября 1869 г.- 'Плав?. Ослы, 493- 495; мысль, развитая затем Бэконом и Гоббсом.

581.- ' Флобер имеет в виду философию Руссо, исходящую из веры в изначальную доброту человека. Об отношении Флобера к Руссо см. примеч. 1 к письму 529.- 2 В работах, которые осуществляла в 1859 - 1869 гг. "Всемирная компания морского Суэцкого канала", Флобер видел прообраз столкновения европейской и восточной цивилизаций. Современники (например, сенсимонист Анфантен) интерпретировали это строительство и в противоположном, оптимистическом духе - как грандиозную созидательную акцию объединившегося человечества.-3 Флобер имеет в виду борьбу Пруссии в 1860-е гг. за объединение Германии (несмотря на противодействие вначале Австрии, а затем Франции) и се претензии на общеевропейское господство.- 4 Флобер имеет в виду занятие Рима итальянскими войсками летом 1870 г. и ликвидацию Папской области. Поражение папы ощущалось особенно остро в силу того, что 18 июля 1870 г. Ватиканский собор провозгласил догмат о его непогрешимости.- s Флоберовская утопия "мандарината" (своего рода просвещенной конституционной монархии ученых) тесно связана с его критикой уравнительских концепций и его пониманием Великой французской революции, сформировавшей мировоззрение людей XIX в. С точки зрения Флобера, лозунги революции архаичны, несовременны, поскольку они не порывают с христианской идеологией ("равенство" и "милосердие" вместо "справедливости" и законности - см. письма 529, 543, 605). Аристократия, которая должна править страной,- это, по Флоберу, "аристократия духа", то есть интеллектуальная верхушка общества, члены которой отличаются от прочей массы не происхождением, а умом и образованностью (см. письмо 606). Такое же своеобразное содержание вкладывал Флобер и в понятия "толпа", "чернь". Под чернью он подразумевал и руководителей буржуазной III республики, и деятелей Парижской Коммуны, которую он не понял и не принял, видя в ней лишь движимую темными разрушительными инстинктами толпу. Впрочем, хотя Флобер не разделял политических убеждений коммунаров, жестокость, с которой было подавлено восстание, и травля тех, кто сочувствовал комм>нарам (в частности, В. Гюго), вызывали у него отвращение (см. письма 596 и 820).- 6 Кератри внес это предложение на заседании Законодательного корпуса в июле 1870 г. после того, как Баденское герцогство отказалось подписать конвенцию о неприменении разрывных пуль.- 'Стихотворение "Немецкий Рейн" (1841) было написано Мюссе в ответ на одноименное стихотворение немецкого поэта Н. Беккера: положенное на музыку, оно приобрело популярность благодаря своей теме - "сведению счетов" с немцами и утверждению превосходства Франции. Песня Мюссе исполнялась за несколько дней до объявления войны со сцены Оперы.- 8 В письме от 26 июля 1870 г. Санд сообщала Флоберу о бедственном положении своего родного города Ноана: из-за стоявшей тем летом сильной жары вокруг загорались леса, не хватало питьевой воды, ночью по дворам бегали волки и т. д.

582.- ' В Шалоне и его окрестностях располагалась армия маршала Мак-Магона, которая пыталась прийти на помощь армии Базена, вынужденной отступить к Мецу. Первая была разгромлена 2 сентября 1870 г. под Седаном, вторая капитулировала 27 октября 1870 г.- 2 См. подробнее в письме 584.

583.- ' 4 сентября 1870 г. Флобер вступил в ряды Национальной гвардии Круассе, однако через полтора месяца подал в отставку, не чувствуя призвания к военному делу и, очевидно, не веря в возможность действенного сопротивления немцам.- 2 Имеется в виду разгром польского национально-освободительного восстания 1863 г.- 3 III республика была провозглашена 4 сентября 1870 г.. после низвержения II империи.

584.- ' Флобер сопоставляет события франко-прусской войны с русско-французской войной loiz г. патриотические ""____ -

1870 - 1871 гг. показывают, как изменилось под влиянием обстоятельств представление Флобера о невозможности любви к отечеству в современную эпоху (см. примеч. 3 к письму 100) Впрочем, ненависть Флобера к буржуа и их государству при этом ничуть не уменьшилась, отсюда его оШУЩение "неорганичности" собственного "национализма" (см. письмо 598).

585.- ' См. примеч. 1 к письму 583

586.- ' См., например, "Опыты", I, I; II, XVII.- 2 См. примеч.

4 к письму 352

587.- ' Осада Парижа длилась с 18 сентября 1870 г. по 28 января

1871 г., когда было подписано перемирие.

589.- ' В данном случае Французская революция названа как воплощение лучших сторон французской нации - галльского здравомыслия, враждебности к мракобесию, тяги к культуре, благородства и бескорыстия, противостоящих "всеобщему хамству". Об ином понимании Флобером Французской революции см. примеч. 5 к письму 581.

590.- ' Руан и его окрестности были оккупированы пруссаками с 5 декабря 1870 г. по 22 июля 1871 г.; Флобер переехал из Круассе в Руан

5 декабря 1870 г., в начале февраля 1871 г. покинул город и, побывав в Дьеппе, Брюсселе, Лондоне, возвратился в Круассе 1 апреля 1871 г.

591.- 1 Флобер отвергал идею прогресса в силу целого ряда причин. Прежде всего, он не принимал лежащую в ее основе концепцию бесконечного совершенствования человеческого рода, в философском плане впервые сформулированную во Франции в конце XVIII в. Кондорсе и подхваченную затем теоретиками буржуазного прогресса, а в эстетическом плане выдвинутую еще в конце XVII в. в ходе так называемого "Спора о Древних и Новых" ("Новые" полагали, что писатели века Людовика XIV лучше античных уже потому, что живут позже, в более "цивилизованную" эпоху). Флобер с его любовью к древности, к культурным традициям, к великим писателям прошлых эпох, естественно, считал неприемлемым для себя подобный подход, исходящий из принципа "позже - значит лучше". С друюй стороны, буржуазные теории прогресса отвращали Флобера своим повышенным вниманием к улучшению материальной стороны жизни (апофеоз техники и промышленности) в ущерб совершенствованию духовной культуры.

593.- ' См. об отношении Флобера к Коммуне примеч. 5 к письму 581.- 2 "Лантерн" - оппозиционный сатирический журнал А. де Рошфора. Флобер отвергал литературу такого рода, поскольку считал ее художественные средства низкопробными и пошлыми. В успехе "Лантерн" Флобер видит поэтому такой же симптом деградации, как и появление преступников вроде убийцы Тропмана.- 3 Об отношении Флобера к романтизму см. примеч. 3 к письму 915.

594.- ' 17 марта 1871 г. Санд писала Флоберу: "Я боюсь, что верх возьмут эгоизм и трусость, я боюсь бесчестной продажности лжепатрио-

41

тов, ультра республиканцев, которые призывают к мести и прячутся, давая тем самым буржуа предлог резко повернуть вспять. Я боюсь (...) что в один прекрасный день мы станем жить, как при Реставрации, снося все что угодно и мечтая только о том, чтобы нас оставили в покое" (ф л 0_ бер - Санд, 324 - 325;.

595.- ' Рошфор был арестован 20 чая 1871 г. за содействие коммунарам.- 2 См. примеч. 2 к письму 593.

596.- ' 27 мая 1871 г. газета "Нувеллист де Руан" опубликовала направленную против В. Гюго статью Лапьера. Непосредственным поводом для статьи явилось открытое письмо Гюго редактору газеты "Энде-панданс белык" 26 мая 1871 г., где поэт предложил побежденным коммунарам убежище в своем брюссельском доме, хотя накануне бельгийское правительство наложило официальный запрет на помощь коммунарам. О двойственном отношении Флобера к коммунарам см. примеч. 5 к письму 581.- 2 На улице Сент-Этьен-де-Тоннелье находились редакция и типография "Нувеллист де Руан".- 3 Эту фразу Прудона Флобер включил в заготовки для второго тома "Бувара и Пекюше" (Сочинения, 6, 509). Полагая, что главная цель искусства - благотворно влиять на нравственность, Прудон вслед за Платоном относился к поэтам настороженно и тоже склонен был изгнать их из идеального государства. "Восточные мотивы" (1829) - поэтический сборник Гюго.

598.- ' Намерение приехать в Круассе и выслушать "Искушение святого Антония" Тургенев выполнил лишь в январе 1872 г. (см. письмо 609).- 2 Флобер имеет в виду свой отказ приехать к Тургеневу в Баден-Баден.

600.- ' Имеется в виду Вандомская колонна в Париже, отлитая в 1810 г. из меди от пушек, захваченных при Аустерлице. Низвергнутая 21 апреля 1871 г., в дни Парижской Коммуны, как символ империи, она была восстановлена в 1874 г.

601.- ' См. примеч. 1 к письму 598

603.- ' См. Послание к Римлянам, гл. 5

604.- ' С 4 сентября 1870 г. по 12 февраля 1871 г. Францией управляло правительство Национальной обороны. Ему на смену пришло Национальное собрание и Временное ("версальское") правительство во главе с Тьером, которое расправилось с Парижской Коммуной и 10 мая 1871 г. подписало Франкфуртский договор с Германией, Флоберовское одобрение правительства, которое якобы лишено какой бы то ни было политической программы и ограничивается лишь руководством казной и охраной буржуазной собственности, носит, скорее всего, характер трагической иронии.

605.- ' Речь идет об открытом письме Ж. Санд Флоберу ("Тан", 3 октября 1871 г.) - ответе на письмо от 8 сентября 1871 г., где главной эмоцией, которую должны вызвать современные события, Флобер назвал ненависть. Ж. Санд призывала встать на сторону слабых и угнетаемых, превозносила милосердие и любовь.- 2 См. примеч. 5 к письму 581.-

3 См. примеч. 1 к письму 468.- 4 Об "обращении" Дюма-сына см. примеч. 1 к письму 556.- 5 Речь идет о стихотворении Гюго "Султан My рад" ("Легенда веков", первая серия, 1859). Реакция Флобера совпала в данном случае с мнением его антагониста Прудона, который также подверг это стихотворение Гюго резкой критике (см. его книгу "О сущности искусства и его общественном назначении", гл. XXIV). Добрый разбойник - один из двух разбойников, распятых вместе с Христом, раскаявшийся в своих грехах (Лука, 23, 40-43).

606.- ' О флоберовской концепции "аристократии духа" см. примеч. 5 к письму 581. Подробное обоснование лозунга "Просвещенные классы, просвещайтесь!" Флобер дал в "Письме Руанскому муниципалитету" (наст, изд., т. 2, с. 324), где обвинил правящий класс - современного буржуа - в духовном убожестве. Настойчивость, с которой Флобер возвращается в письмах 70-х годов к размышлениям о судьбе Франции, и пороках буржуазии - правящего ею класса, который своей полуобразованностью, своей враждебностью подлинной культуре, бездумной политикой и неумением управлять страной толкает Францию к гибели, свидетельствует о том, что за 20 лет, прошедшие с тех пор, когда Флобер видел свой идеал в "башне из слоновой кости" (см. примеч. 7 к письму 200), писатель проделал немалый путь. При всей утопичности упований Флобера на то, что, просветив правящую верхушку, можно изменить жизнь общества, сами раздумья на эти темы свидетельствуют о значительной эволюции его общественно-политических взглядов.

607.- ' Речь идет о романе "Карьера Ругонов" (октябрь 1871).- 2 В предисловии к этому роману, открывающему цикл "Ругон-Маккары", Золя писал, что намеревается исследовать законы наследственности, по> которым одни и те же физиологические качества превращаются у одних людей в пороки, а у других в добродетели, на примере одной семьи, члены которой принадлежат к разным слоям общества, и подвести тем самым итог II империи - эпохе "безумия и позора".

609.- ' См. примеч. 1 к письму 598.- 2 См. примеч. 3 к письму 559.- 3 25 января 1872 г. Санд писала Флоберу о своих трех статьях для газеты "Тан" под названием "Мысли школьного учителя": "Я стараюсь разобраться в том, как ребенок начинает приобщаться к культуре, поскольку я убеждена, что от первых уроков зависит результат остальных, а педагоги всегда слишком мудрствуют. Короче говоря, я принялась за букварь. Не злись на меня!" (Ф лобер - Санд, 368).

610.- ' С аналогичной просьбой Флобер обращался также к М. Дю-кану, Ф. Коппе, А. Доде, Э. Золя и др. Ж. Санд коснулась "Последних песен" в обзорной статье в "Тан" 31 июля 1872 г.

611.-- ' "Необычайные приключения Тартарена из Тараскона" (1872) - первая часть трилогии Доде о Тартарене.

612.- ' "Необычайные приключения Тартарена из Тараскона", ч. III, гл. IV.- 2 Т а м ж е, ч. III, гл. VII.

613.- ' В письме 28-29 февраля 1872 г. Санд противопоставила

свои образ жизни ("ее святейшество литература, как ты ее называешь всегда была у меня на втором месте я всегда любила кого нибудь больше чем ее а мою семью больше, чем этого кого нибудь" - Флобер-Сан д, 375,1 флоберовской исключительной привязанности к литературе

614.- ' М Леви, издавая "Последние песни" Буйе, обещал оплатить типографские расходы, с тем чтобы наследник Буйе Фичипп Лепарфе, который должен был получить всю прибыль от продажи книги, впоследствии вернул ему этот "аванс" Однако книга расходилась плохо, а Леви, вообще не веривший в коммерческий успех стихотворных сборников, никак ее не рекламировал, чем вызвал гнев Флобера В результате Флобер навсегда поссорился со своим первым издателем, а в 1873 г вынужден был рассчитываться с типографом Клеем В целом издание "Последних песен" обошлось Флоберу почти в три тысячи франков - 2 Об отношении Флобера к Спинозе см примеч 4 к письму 355

615.- ' 6 апреля 1872 г скончалась мать Флобера, по завещанию, дом в Круассе переходил в собственность Каролины Комманвиль, но Флоберу обеспечивалось право жить в нем до конца своих дней

616.- ' "Грозный год" (1872) - стихотворный сборник В Гюго, посвященный франко прусской войне и Парижской Коммуне - 2 См примеч 1 к письму 605

617.- ' Поездка Флобера в Вандом, на родину Ронсара, не состоялась из за тяжелого психического состояния писателя, охваченного иизан1ропиеи Об отношении его к Ронсару см письмо 218 - 2 Баньер-де Люшон - курорт с минеральными водами на юго западе Франции

618.- ' См примеч 5 к письму 58

620.- ' Речь идет о посещении оперы-буфф "Серебряный кубок", текст А Жеча и Ж Нориа, музыка Л Вассера (в театре "Буфф Паризь-ен")

621.- ' Имеется в виду незаконченная комедия "Слабый пол" Фтобер вместе с д Омуа приступил к работе над ней в июле 1870 г вернулся в июне - июле 1872 i , и закончил переделку в июне 1873 i Поставлена не была, опубл впервые в 1910 г (К о н а р, т 18) -

2 Имеется в виду роман "Бувар и Пекюше" (об истоках его замысла см письма 138, 204 и 448) Флобер успел закончить только первый том (о втором см иримеч 2 к письму 806), который был опубликован посмерт- I но в "Нувель ревю" (15 декабря 1880 г - 1 марта 1881 г отд изд - апрель 1881 г )

622.- ' По всей вероятности, Флобер читал французский перевод I романа Диккенса "Посмертные записки Пиквикского клуба" (1837), выпущенный в 1872 г издателем Ашеттом

624.- ' Имеются в виду "Бувар и Пекюше" - 2 "Мужчина - жен- ' щина" (1872) - брошюра А Дюма сына, осуждающая адюльтер, в ней Дюма выдвинул лозунг "Убей ее1" (имеется в виду право мужа >бить изменившую жену) За 1872 г брошюра выдержала около 37 изданий -

3 Брошюра Дюма вызвала многочисленные отклики, в том числе брошюру

Э де Жирардена "Мужчина и женщина, мужчина - пильни, т"пил<--. вассал" (август 1872), также имевшую большой успех - 4 Книги Пиго Лебрена и Поль де Кока названы каь образцы низкопробной литературы на потребу буржуазной публики - 5 См "Кандид", гл XXIII

626.- ' Флобер пишет о поездке к Жорж Санд, с которой Тургенева также связывала большая дружба - 2 Имеются в виду "Вувар и Пеню ше" - 3 См примеч 2 к письму 624

628.- ' Готье скончался 23 октября 1872 г

629.- ' См примеч 3 к письму 583 и примеч 5 к письму 581 - 2 В письме от 26 октября 1872 г Ж Санд советовала Флоберу жениться или взять на воспитание ребенка,- словом, выйти за пределы собственного "я"

630.- ' См примеч 3 к письму 19

631.- ' См примеч 2 к письму 629 - 2 Возможно, скрытая цитата из работы Ш Бодлера "Теофиль Готье" (1859), где Готье поэт был назван "неизвестным" французской публике, видящей в нем только критика, и не более того - 3 Ср сходное высказывание Флобера, приведенное в воспоминаниях Фейдо "Пьер Корнель совершенно неизвестен в своем родном городе Руане" (Е Feydeau Theophile Gautier Souvenirs mtimes P , 1874, p 9) - 4 Академия отвергла кандидатуру Готье трижды - в 1867, 1868 и 1869 гг

632.- ' См примеч 5 к письму 581 - 2 См примеч 5 к письму 624.

634.- ' Флобер отвечает на письмо Тургенева от 8 ноября 1872 г , где тот объяснял тоску Флобера не социально политическими причинами, а возрастом - 2 См примеч 1 к письму 584 - 3 С точки зрения Флобера, vстановление республики - более демократического режима - проти-во речило собственным интересам буржуазии - 4 См примем 7 к письму 200 - 5 В феврале 1871 г Ж Симон стал министром просвещения и предложил ввести обязательное начальное обучение

635.- ' Фейдо начал работу над воспоминаниями о Готье, которые вышли в свет в 1874 г - 2 Сент Бев опубликовал в 1863 г , по окончании публикации в "Ревю насьональ э этранжер" "Капитана Фракасса", три больших статьи о Готье

636.- ' "Нанон" ("Тан" 7 марта - 20 апреля 1872, отд изд - ноябрь 1872 г ) и "Франсия" ("Ревю де де монд", 1 мая - 1 июня 1872 г , отд изд - июнь 1872 г ) - романы Ж Санд - 2 Действие "Нанон" происходит во время Великой французской революции и после нее

637.- ' Флобер цитирует письмо Санд от 29 ноября 1872 г , где та призывала не ссориться с издателями - 2 См примеч 1 к письму 614

639.- ' Перевод "Степного короля Лира" впервые был опубликован в "Ревю де де монд" 15 марта 1872 г Главный редактор газеты "Нувел лист де Руан" - Ш Лапьер

640.- ' Тем не менее 13 декабря 1873 г Флобер заключил договор с Ж Шарпантье на издание "Искушения"

641.- ' Флобер ошибочно дает "Степному королю Лиру" (см примечАние, под которым спустя полгода выйдут в свет! на французском языке рассказы Тургенева "Чертопханов и Недопюскин"! и "Конец Чертопханова" (см. примеч. 1 к письмам 652 и 653).

642.- ' Имеется в виду вторая половина "Искушения"; первую! Флобер прочел Тургеневу в январе 1872 г.

643.- ' Распай был автором "Учебника здоровья" (1843) и трехтом-| ной "Естественной истории здоровья и болезней у растений и животных! вообще и человека в частности" (1843); далее упомянуты книги "Совре-1 менное огородничество" (1863) Грессана и "Курс земледелия" (1843-Л 1849, т. 1-5) Гаспарена.- 2 Монтень. Опыты, II, VIII.- 3 Имеется! в виду статья Санд "В лесах" ("Тан", 30 января 1873 г.).- 4 Ж. де Местр| исходил в своих исторических и теологических построениях из тезиса об I изначальной порочности человеческой натуры, нуждающейся в жестком I руководстве со стороны религиозной (в первую очередь) и светской власти. Флобер видел опасность сходного обезличивания индивида и в социалистических теориях (см. примеч. 4 к письму 175). О. Конт использовал некоторые идеи книги Местра "Папа" (1819) в "Курсе позитивной философии" (1830-1842). См. также примеч. 1 к письму 397.

644.- ' О ранних стихотворениях Мопассана см. примеч. к письмам I 818, 890, 905, 906, 921 -924.- 2 Парнасцы - группа поэтов, название которой восходит к названию сборника "Современный Парнас" (1866). Флобер относился к ним положительно, но не без скептицизма, порицая их | стихи за некоторую безжизненность и вялость (см. в письмах 1852 - 1853 гг. отзывы о Леконте де Лиле, чьи произведения "парнасцы" считали программными).

645.- ' См. примеч. 1 к письму 621

646.- ' "Пьер Боннен" - гл. XIX сборника Санд "Впечатления и воспоминания" (май 1873), навеянная рассказом "Касьян с Красивой Мечи" из "Записок охотника" (фр. перевод- 1855).- 2 См. примеч.

1 к письму 647

647.- ' Речь идет о сборнике повестей Тургенева "Странные истории" (май 1873), куда вошли "Странная история", "Степной король Лир", "Стук... Стук... Стук!.." (под назв. "Ток-Ток-Ток") и "Несчастная" (под назв. "Покинутая").- 2 Имеется в виду "Странная история". В ответном письме от 4 июня Тургенев согласился с замечаниями Флобера.- 'Тургенев. Соч., X, 123.

649.- ' Речь идет о книге "Гаварни, жизнь и творчество" (1873).- 2 Жюль де Гонкур умер в 1870 г.- 3 На с. 92 - 99 приведены дневниковые записи Гаварни 1831 г.- описание прогулки в Булонский лес с нелюбимой женщиной, строящееся на обнажении несоответствия между словами героев и их реальными ощущениями.- 4 На с. 361 приведена характеристика Прудона, принадлежащая Гаварни: "Замечательно, чем яснее его речи, тем темнее их содержание". Насмешливое отношение Гаварни к Прудону импонировало Флоберу, поскольку совпадало с его собственным восприятием этого мыслителя.- 5 Сент-Бев посвятил Прудону ряд статей в "Ревю контампорен" (октябрь - декаорь IOOJJ, сисывившил ии посмертную книгу "Прудон. Его жизнь и переписка. 1838-1848" (1872); в предисловии Сент-Бев характеризует Прудона как человека, "внушавшего симпатию и уважение всякому, кто близко его знал".- 6 Флобер упоминает книги А. Грессана "Подрезка плодовых деревьев" (1862) и А. Гарнье "Способности души" (1852).

651.- ' К работе над политической комедией "Кандидат" Флобер приступил сразу после окончания пьесы "Слабый пол" (см. примеч. 1 к письму 621) и закончил ее в декабре 1873 г. Директор театра "Водевиль" Карвало выразил желание поставить ее (вместо "Слабого пола"), однако работа с режиссером, постоянно требовавшим изменений в тексте, шла тяжело. Премьера состоялась 11 марта 1874 г., успеха пьеса не имела, и после четвертого предоставления Флобер сам снял ее со сцены, уплатив театру неустойку. Напечатана в 1874 г.

652.- ' Имеется в виду сборник на французском языке (июль 1873), в который вошли "Вешние воды" и "Степной дворянин" (под этим названием были опубликованы рассказы "Чертопханов и Недопюскин" и "Конец Чертопханова"; первый из них Флобер читал во французском издании "Записок охотника" 1855 или 1858 г.).

653.- ' См. примеч. 1 к письму 652

657.- ' Сен-Грасьен - загородная резиденция принцессы Матильды.- 2 Имеется в виду место действия "Бувара и Пекюше". Флобер нашел его только в июне 1874 г. (см. письмо 676).- 3 Имеется в виду пьеса "Маленькие люди", которую собирался ставить театр "Водевиль".- 4 Имеется в виду инсценировка одноименной повести Ж. Санд (см. примеч. 4 к письму 457), запрещенная в ноябре 1872 г.- 5 Драма "Король забавляется" была запрещена после первого представления в "Комеди Франсез" 22 ноября 1832 г., поскольку власти усмотрели в ней оскорбительные намеки на Луи-Филиппа и принцип монархической власти. Ввиду формальной отмены цензуры в 1830 г. снятие пьесы было незаконным, но Гюго не решился высказать претензии непосредственно* правительству и ограничился тем, что предъявил иск театру, требуя возмещения убытков. Возобновление драмы состоялось 22 ноября 1882 г.

658.- ' В 1870-е годы Тургенев, постоянно живший во Франции, регулярно посещал Флобера в Круассе, однако встречи эти часто откладывались по вине Тургенева, которого отвлекали многочисленные дела.

660.- ' "Антихрист" (июнь 1873 г.) - четвертая часть "Истории происхождения христианства" Ренана.- 2 Эту оценку Дюма-сына из его-предисловия к новому французскому переводу "Фауста" (1873) Флобер включил в наброски второго тома "Бувара и Пекюше" (см. примеч. 2 к письму 806).- 3 Имеется в виду работа Барбе д'Оревильи о Гете, напечатанная в летних номерах газеты "Конститюсьонель" в 1872 г., а затем: переизданная в 1880 г. в его книге "Гете и Дидро". Стремясь развенчать Гете как писателя и человека, Барбе обвинял его в эгоизме, неискренности, а произведения его в подражательности, вторичности, безжизненночи и 1.Д.- источник не установлен. Сходные мысли встречаются! у Вольтера в предисловии к трагедии "Альзира" (1736).

662.- ' "Дядя Сэм" - комедия В. Сарду (премьера 6 ноября I

1873 г. в театре "Водевиль"), после которой должен был быть поставлен "Кандидат".

664.- ' См. примеч. 1 к письму 177

665.- ' "Саламбо", гл. I.- 2 См. примеч. 2 к письму 308.

666.- ' Редактор "Вестника Европы" М. М. Стасюлевич ознакомился с "Искушением" в корректурных листах и отказался печатать его, боясь цензурных затруднений. См. также примеч. 2 к письму 677.- 2 Речь идет о книге "Поэтическая Галлия, или История Франции, рассмотренная в ее соотношении с поэзией, красноречием и изящными искусствами" (т. 1 - 8, 1813-1817), где писателям и художникам предлагались сюжеты из истории Франции. В декабре 1821 г. Л. де Маршанжи был обвинителем на процессе Беранже, которого судили за "оскорбление властей" в песнях.

667.- ' Речь идет о премьере "Кандидата" (см. примеч. 1 к письму 651).- 2 "Кандидат", д. 2, явл. 13. "Эрнани" (1830) - драма В. Гюго, Лара - герой одноименной поэмы Байрона (1814).- 3 "Рабагас" - комедия-памфлет В. Сарду (премьера 1 февраля 1872 г. в театре "Водевиль"), имевшая большой успех из-за намеков на известных политических деятелей.

668.- ' Имеется в виду рецензия в газете "Диз-невьем сьекль" от 17 марта 1874 г., где Ла Руна утверждал, что пьеса Флобера была обречена на неудачу, поскольку кандидат - тип, но не источник драматического сюжета, добавляя, что тот же недостаток присущ драматургии Гондине.- 2 Авторы всех критических статей о "Кандидате" упрекали Флобера в незнании законов театра, в том, что его персонажи слишком реальны, меж тем как театр требует приукрашивания действительности, "волшебства".- 3 "Искушение святого Антония" вышло у Шарпантье в апреле

1874 г. с посвящением А. Лепуатвену.- " О критике "Искушения" см. письма 669 и 670 и примеч. к ним. - 5 Ренан обещал Флоберу написать отзыв об "Искушении" в форме письма к автору и выполнил обещание, однако впервые опубликована эта статья (с пометой "Венеция, 8 сентября 1874 г.") была, по-видимому, только в 1892 г., в сборнике Ренана "Избранные страницы". На берегу озера Аннеси в Ментон-Сен-Бернаре находился загородный дом, только что купленный Тэном.

669.- ' Флобер упоминает статьи анонима ("Фигаро", 5 апреля 1874 г.), Сен-Рене-Тайандье ("Ревю де дё монд", 1 мая), В. Фурнеля ("Газетт де Франс", 28 апреля), Барбе д'Оревильи ("Конститюсьонель", 20 апреля: здесь подчеркивался контраст между благочестивым героем и безнравственным автором).- 2 Имеется в виду роман "Бувар и Пекю-ше", так же, как и "Искушение", лишенный канонической "романной" интриги.- 3 См. примеч. 2 к письму 515,- 4 "Ифигения в Авлиде" (1773) - опера К.-В. Глюка.

670.- ' См. примеч. 1 к письму 669.- 2 Э. Дрюмон ("Бьен пюблик", Запрели 1874 г.) противопоставил книгу Флобера "Фаусту" Гете, увидев в ней проповедь христианского идеала.- 3 Гюго писал Флоберу 5 апреля 1874 г.: "Ваша книга напоминает густой лес; я люблю такую тень и такой свет. Возвышенная мысль и подлинное мастерство прозаика - это я всегда очень ценю" (В. Гюго. Собр. соч. в 15-ти томах, т. 14. М., 1956, с 630 - 631).- 4 В пропаганде "Искушения" за пределами Франции большую роль сыграл Тургенев, пославший многим видным немецким и английским критикам письма с просьбою написать рецензии на новую книгу Флобера. В Германии на просьбу Тургенева откликнулись Карл Френцель ("Берлинер националь-цайтунг", 13 мая 1874 г ), Пауль Линдау ("Гегенварт", 5, 19 и 26 сентября 1874 г.) и Юлиан Шмидт ("Прюссише нрбюхер", т. XXXIV), в Англии - анонимный рецензент "Атенеума" (18 апреля 1874 г.).- 5 Рецензия Банвиля появилась 4 мая 1874 г.- 6 См. примеч. 5 к письму 668.- 7 "Девяносто третий год" В. Гюго вышел в свет в 1874 г. Ср. оценку диалога Гюго в письме 432.- 8 "Два писца" - вариант названия "Бувара и Пекюше".- 9 Кламар - анатомический театр в Париже (построен в 1837 г.).

671.- ' Речь идет о статье К. Френцеля (см. примеч. 4 к письму 670).- 2 Имеется в виду общественно-политическая деятельность Гюго и его республиканские симпатии, к которым Флобер относился скептически.

672.- ' См. письмо 671 и примеч. 1 к нему.- 2 "Чрево Парижа" (чай 1873) и "Завоевание Плассана" (май 1874) - романы Золя.- 3 "Сестра Жанна" ("Ревю де дё монд", 1 января - 15 марта 1874 г., отд. изд.- начало июня 1874) - роман Санд.- 4 Речь идет о работе Тургенева над "Новью" (опубл.- 1877).- 5 См. примеч. 2 к письму 657.

673.- ' См. примеч. 3 к письму 672

674.- ' См. примеч. 2 к письму 672

675.- ' См. примеч. 2 к письму 657.- 2 Об отношении Флобера к Шопенгауэру см. подробнее письмо 868 и примеч. 1 к нему.- 3 Ср. письмо 425 и примеч. 1 к нему.- 4 См. примеч. 2 к письму 671.

677.- ' Флобер провел июль 1874 г. на швейцарском курорте Калтбад-Риги по совету врачей.- 2 17 июня 1874 г. Тургенев писал Флоберу: "Решительно, "Антоний" не для широкой публики: обыкновенные читатели в ужасе от него отшатнулись - даже в России. Я не думал, что соотечественники мои такие жеманные. Тем хуже! Но "Антоний" - книга, которая будет жить, несмотря ни на что" (Тургенев. Письма, X, 441). См. также примеч. 1 к письму 666. -3 О статье Дрюмона см. примеч. 2 к письму 670; статья К. Пеллетана была напечатана в газете "Рап-пель" 13 мая 1874 г.- 4 См. примеч. 4 к письму 670.- 5 См. примеч. 6 к письму 571.- 6 Очевидно, имеется в виду какое-то устное высказывание Тургенева. В письмах Тургенева 1874 г. есть лишь сведения о том, что Тургенев устраивал издание романа на русском языке.- Известны несколько неосуществленных замыслов Флобера последних лет жизни: роман из эпохи II империи (см. примеч. 2 к письму 515); "Гарель-бей" - роман о современном Востоке, о борьбе и слиянии варварства и цивилизации (см. письмо 794 и Д ю р р и, 104-108); "Битва при Фермопилах" (см. письма 287 и 775; по свидетельству Э. Гонкура, Флобер мечтал создать здесь "для народов всего мира "Марсельезу" более высокого строя", Гонкуры, II, 273); современный роман - история двух-трех руанских семей от конца XVIII в. до 1870-х гг. (см.: Гонку ры, II, 273), наконец, "нечто вроде современной "Матроны Эфесской" на основе сюжета, рассказанного Тургеневым (см/ Мопассан, 11, 230).- 8 Гельвеция - латинское название Швейцарии.

678.- ' Речь идет о книге Э. Геккеля (1867, фр. перевод - январь 1874), близкой Флоберу-пантеисту.

679.- ' См. примеч. 2 к письму 515 и примеч. 7 к письму 677.

680.- ' Тургенев писал Флоберу 12 июля 1874 г. о "Буваре и Пекю-ше": "...мне кажется, что подобный сюжет следует трактовать presto, в духе Свифта и Вольтера. Вы знаете, что таково было всегда мое мнение. При устном изложении ваш план показался мне очаровательным и забавным. Если же вы станете очень распространяться, если окажетесь слишком ученым..." (Тургенев. Письма, X, 443; фраза оборвана самим Тургеневым). Тургенев советовал Флоберу идти по традиционному пути просветительской сатиры XVIII в. (короткая философская повесть), меж тем Флобер ставил перед собою иные задачи - написать своего рода энциклопедию несовершенства человеческой науки, при этом оставаясь психологически и исторически достоверным в описании характеров.

681.- ' Перевод М. В. Вахтеровой

682.- ' О Буйе как первом читателе и редакторе Флобера см. примеч.

2 к письму 172

684.-- ' См. примеч. 6 к письму 175

685.- ' Речь идет о несостоявшейся постановке пьесы "Слабый пол" в театре "Клюни".- 2 "История бриллианта" ("Ревю де дё монд", 1 сентября 1874 г.) - светская новелла с нравоучительным финалом; Флобера не могло не покоробить откровенное морализаторство П. де Мюс-се. - 3 См. примеч. 2 и 3 к письму 255. "История кавалера Де Грие и Ма-нон Леско" с предисловием и портретом А. Дюма-сына вышла в 1875 г. у братьев Глади.

686.- ' По-видимому, имеется в виду роман Бело "Елена и Матильда" (июнь 1874); за неделю было распродано три тиража.- 2 Комедия

3 Скриба "Цепочка" (1841) была вновь поставлена на сцене "Комеди Франсез" 8 сентября 1874 г. и пользовалась большим успехом.

687.- ' Имеются в виду "Наследники Рабурдена" (премьера 3 ноября 1874 г.; успеха пьеса не имела).

689.- 'Имеются в виду статьи П. Линдау (см. примеч. 4 к письму 670).

690.- ' См. письмо 689 и примеч. 1 к нему.- 2 А. Дюма. Нельская башня, д. 5, сц. 3. Цитата носит иронический характер, поскольку у Дюма эта реплика Буридана следует за известием о том, что Маргарита расставила на лестнице наемных убийц для него.- 3 "Жеромисты" - сторонники принца Жерома; "лулутинцы" - сторонники принца Эжена-Луи (Лу лу).- 4 Маршал Франции Базен, в 1870 г. приговоренный за измену родине (попытку тайных переговоров с Бисмарком после крушения II империи 4 сентября 1870 г.) к смертной казни, замененной затем двадцатилетним тюремным заключением, бежал в ночь с 9 на 10 августа 1874 г. Для Флобера этот факт был еще одним доказательством всеобщей деградации. "У нас все так отупели и оскотинились, что разучились даже стеречь заключенных",- писал он Каролине 13 августа 1874 г. (С о ч и-нения, 15, 333).- 5 Вельх (от нем. Welch - иностранец) - у немцев обычно обозначение француза или итальянца; у Вольтера - ироническое наименование своих соотечественников, людей невежественных и ли шенных вкуса.

691.- ' В окончательном варианте "Бувара и Пекюше" первая глава сделалась второй, а пролог - первой.- 2 Ср. в тексте романа: "Они взяли свечу и, защитив ее от ветра старой газетой, прошлись вдоль грядок" (Флобер, IV, 122).

692.- ' См. примеч. 1 к письму 691

693.- ' Имеются в виду литературные обеды, на которые собирались по воскресеньям у Флобера Тургенев, Золя, Доде и Э. де Гонкур (они носили также названия "обедов освистанных", поскольку каждый из участников был автором провалившейся пьесы). Первый из этих обедов состоялся после провала "Кандидата" (см. примеч. 1 к письму 651).

694.- ' См.: Мольер. Мнимый больной, д. II, явл. 6.- 2 "Фромон младший и Рислер старший" (1874) - роман А. Доде; "Дьявольские лики" (1874) - сборник повестей Барбе д'Оревильи, посвященный женщинам, охваченным извращенными страстями. Флобер считал Барбе своим врагом, поскольку тот не оценил "Воспитания чувств" и "Искушения святого Антония" и в некрологе Буйе ("Голуа", 24 июля 1869 г.) назвал покойного поэта второстепенным, подражательным и обреченным на скорое забвение. Между тем первые шаги Флобера Барбе встретил доброжелательно, посвятив "Госпоже Бовари" хвалебную статью в "Пэи" (6 октября 1857 г.).

697.- ' Свое отношение к современной Франции, "погрязшей в варварстве", Ренан выразил в книге "Интеллектуальная и нравственная реформа" (1872).- 2 Неточная цитата из письма Ж. Санд от 8 декабря 1874 г. ( "Ты слишком любишь литературу, она тебя убьет, а тебе не убить человеческую глупость. Милая бедная глупость, я-то ее не ненавижу и смотрю на нее с материнским чувством. Ведь глупцы - все равно что дети, а детство священно" - Флобер - Санд, 486).

698.- ' Флобер намекает на любительский спектакль по пьесе Мопассана "Лепесток розы, турецкий дом" (13 апреля 1875 г.), которую сам автор в письме к матери от 8 марта 1875 г. называл "непристойнейшей пьесой".- * "Сатир, или Обогот варенный леший" (1783, опубл.- 1817) - драма в стихах Гете.

699.- ' Ср. письмо 359 и примеч. 1 к нему.

700.- ' "Прометей" (1773, опубл.- 1830) - драматический отрывок в стихах Гете.

702.- ' "Проступок аббата Муре" (1875) - роман Э. Золя,- 2 Параду - заброшенный замок и парк, существующий в романе на правах своеобразного действующего лица.

704.- ' Речь идет об угрозе банкротства лесоторговца Э. Комманвиля, мужа Каролины. Благодаря продаже фермы Довиль (сентябрь 1875), на ренту с которой Флобер жил, и крупным суммам, взятым писателем в долг, Комманвиль избежал банкротства, но благосостояние Флобера было отныне подорвано.- 2 Конкарно - город в Бретани, на берегу Атлантического океана.

705.- ' Имеется в виду предполагавшаяся в связи с денежными затруднениями Комманвиля продажа Круассе.- 2 С целью экономии Флобер отказался от собственной квартиры в Париже, а Комманвили переехали в более дешевую квартиру на улице Фобур-Сент-Оноре, где Флобер впоследствии жил, когда приезжал в Париж.

707.- ' См. примеч. 1 к письму 704

713.- ' По-видимому, Барду, в это время помощник министра юстиции, откликнулся на просьбу Ж. Санд (в ее письме к нему от 20 августа 1875 г.) и предложил Флоберу какую-то должность.

714.- ' См. примеч. 1 к письму 704.- 2 Имеется в виду книга Э.-Г. Ланглуа "Исторический и описательный опыт о живописи на стекле и самых замечательных витражах" (1832), где жизнь святого Юлиана изложена по витражам Руанского собора. По свидетельству Дюкана, замысел "Легенды" был навеян Флоберу еще в 1846 г. витражами церкви в Кодбеке (см.: Д ю к а н, I, 237). См. также письма 306 и 307.

715.- ' "Золотая легенда" - сборник житий, составленный итальянским доминиканцем Иаковом Ворагинским.

716.- ' Флобер сравнивает себя с римлянами накануне крушения Империи.

718.- ' См. письмо 713 и примеч. 1 к нему.

720.- ' В письме от 11 - 15 октября 1875 г. Тургенев сообщал Флоберу о том, что и у него "трудно идет работа над новым произведением" ("Новью").- 2 Имеется в виду анонимный очерк в газете "Репюблик Франсез" от 10 и 15 октября 1875 г., посвященный воспитаннику пансиона, который покончил с собой, не выдержав преследований сверстников. Тургенев писал Флоберу об этом очерке: "Он меня поразил. Ясно, что человек, его написавший, принадлежит к вашей школе; если он молод - у него есть будущее" (Тургенев. Письма, XI, 381 - 382).

722.- ' См. примеч. 2 к письму 671.- 2 Флобер имеет в виду одно из главных понятий классицистической эстетики. Работая над произведением, писатель должен был, согласно классицистическим теориям, считаться не только с требованиями избранной темы и жанра, но и с потреоностями зрителей (так называемыми "внешними приличиями"). Узость французского "хорошего вкуса" часто препятствовала адекватному восприятию во Франции произведений иностранной литературы, написанных по иным, "нефранцузским" правилам (в частности, история усвоения Шекспира во Франции в конце XVIII - начале XIX в.- это медленная борьба за признание права ставить его в неадаптированном, не приспособленном к французскому вкусу виде). В XVII в. вкус писателя был, как правило, близок вкусу публики (узкого круга избранных), и требования "хорошего вкуса" не всегда оказывались в тягость авторам. Флобер же видит в "хорошем вкусе" мнение толпы, которая, по его словам, "глупее идиота" (дневниковая запись; цит. по: Д ю р р и, 94).

723.- ' Имеется в виду "Легенда о святом Юлиане" - См. примеч. 2 к письму 515 и примеч. 7 к письму 677 - 3 Ср примеч. 6 к письму 159 - 4 Ср. примеч. 2 к письму 671.

724.- ' В письме от 18 и 19 декабря 1875 г Санд убеждала Флобера: "Что нам делать? Ты, конечно, станешь приводить людей в отчаяние, а я - утешать (...) Ты ограничиваешься тем, что изображаешь человеческие судьбы, старательно, из принципа, пряча свои собственные чувства. Но они все равно просвечивают сквозь повествование, и люди, читающие тебя, становятся еще печальнее. А мне бы хотелось сделать их чуть-чуть менее несчастными (...) Я знаю, что ты противник вмешательства собственных теорий автора в искусство. Прав ли ты? (...) Искусство - не просто изображение. Впрочем, настоящее изображение насквозь проникнуто душой автора, которая из него выпирает. Искусство не только критика и сатира. Критика и сатира рисуют только одну сторону действительности. Я хочу видеть человека таким, как он есть. Нельзя сказать, что он или хорош, или дурен. Он и хорош и дурен. Но в нем есть и еще что-то, и это что-то для меня - цель искусства" (Ф лобср - Санд. 511) - Имеются в виду Золя и Гонкур. Флобер "отмежевывался" от натуралистов и вследствие своего отвращения к каким бы то ни было литературным школам, и из-за несогласия с конкретными положениями эстетики натурализма (см., например, письмо 751).- 3 Гаварни сопровождал свои карикатуры подписями, выполненными в разговорной манере.- 4 Гюго. Уснувший Вооз ("Легенда веков", 1-я серия).- 5 Монтескье. Лизимах (1751, опубл.- 1754).-6 Источник не установлен. Возможно, Флобер имел в виду слова из письма тяжело больного Марата якобинскому Конвенту от 5 июля 1793 г.: "Я отдал бы все сокровища земли за несколько дней здоровья" (цит. по: J. Massin. Marat. P., 1960, p. 280).- 7 Имеется в виду "Легенда о святом Юлиане".- 8 См. примеч. 4 к письму 19.

725.- ' "Легенда о святом Юлиане" была опубликована в газете "Бьен пюблик" (19 - 22 апреля 1877 г.).- 2 9 марта 1876 г. Тургенев писал редактору "Вестника Европы" М. М. Стасюлевичу о "Легенде": "Она мне до того понравилась, что я решился ее перевести" (Т у р г е

н е в. письма, XI, 229). Однако Тургенев откладывал работу над переводом, так как был занят окончанием "Нови". Задержка эта тревожила Флобера: поскольку Стасюлевич печатал лишь произведения (в том числе и иностранные), никогда прежде не публиковавшиеся, русская публикация повестей непременно должна была опередить их выход в оригинале. Тургенев окончил перевод "Легенды" только в начале марта 1877 г., после чего приступил к переводу "Иродиады", который был завершен в середине апреля 1877 г. "Легенда" (под названием "Католическая легенда о Юлиане Милостивом") была напечатана в "Вестнике Европы" в апреле 1877 г., "Иродиада" - в мае.

726.- ' "Фламаранд" ("Ревю де дё монд", 1 февраля - 1 мая 1875 г., отд. изд.- июль 1875) - роман Ж. Санд. "Два брата" - вторая часть "Фламаранда", вышедшая отдельным изданием в августе 1875 г.- 2 Флобер продолжает спор, о котором см. письмо 724 и примеч. 1 к нему.- 3 Ср. в "Лексиконе прописных истин": "Бюффон.- Когда писал, надевал манжеты". Характеристика эта восходит к книге М.-Ж. Эро де Сешеля "Путешествие в Монбар" (1785): "Бюффон (...) не может, по словам его, работать, если не хорошо одет, не хорошо причесан. Великий автор идет в кабинет свой, как мы идем в торжественное собрание: он один, но перед ним вселенная и потомство" (перевод Н. М. Карамзина - "Пантеон иностранной словесности", кн. I. M., 1798, с. 99 -100).- 4 Санд писала Флоберу 12 января 1876 г.: "Кто тебе говорит о том, чтобы выводить в романе самого себя? Но что за вздорная выдумка - не вкладывать в то, что пишешь, свою душу? Не высказывать собственного мнения о своих персонажах и, следовательно, оставлять читателя в неведении относительно того мнения, которое ему следует иметь о них,- значит не желать быть понятым читателями и в конце концов лишиться их доверия; потому что они хотят слушать то, что мы им рассказываем, лишь при условии, что мы четко покажем им, кто здесь прав, а кто виноват... Прежде всего читатель хочет проникнуть в наши мысли, а ты высокомерно лишаешь его этой возможности. Он думает, что ты презираешь его и издеваешься над ним" (Флобер - Санд, 517 - 518).- 5 Ср. письмо 77 и примеч. 1 к нему.- 6 См. примеч. 1 к письму 317 и примеч. 2 к письму 724 ("реалистами" тогдашняя критика именовала нередко и натуралистов - последователей Золя).- 7 "Премия Мартена" - комедия Э. Ожье и Э. Лабиша (премьера 5 февраля 1876 г. в театре "Пале-Рояль"),- 8 Имеются в виду "Легенда о святом Юлиане" и "Простая душа" (план ее относится к февралю 1876 г., возобновление работы - к июню, окончание - 19 августа 1876 г.).

727.- ' "Джек" (февраль 1876) - роман А. Доде.- 2 "Посвящаю эту книгу, полную сострадания, гнева и иронии, моему другу и учителю Гюставу Флоберу".

728.- ' "Персемонская башня" ("Ревю де дё монд", 1 декабря 1875 - 1 января 1876 г.) и "Марианна" ("Ревю де дё монд", 1 -15 августа 1875 г.) - романы Ж. Санд (отд. изд. в одном томе - конец января

1876 г.) - 2 Упоминаемый персонаж - сорокалетний неудачник, лишенный честолюбия, испытывающий сильные чувства, но из робости скрывающий их,- 3 Хвалебная рецензия на оба упоминаемых романа была помещена в "Атенеуме" 12 февраля 1876 г.

730.- ' Письмо написано в связи с новой постановкой в "Комеди Франсез" (премьера 7 марта 1876 г.) пьесы Ж. Санд "Замужество Викторины" (впервые в театре "Жимназ" 26 ноября 1851 г.), написанной как продолжение "мещанской драмы" Седена "Философ неведомо для себя" (1765), также поставленной в это время в "Комеди Франсез". 8 марта 1876 г. Флобер послал Ж. Санд письмо с комплиментами по поводу "Замужества Викторины" и с критикой "Философа...": "Как вы могли продолжать Седена?" (Сочинения, 15, 442). Санд ответила 9 марта "апологией" Седена: "Седен не писатель, это правда, хотя, чтобы быть писателем, ему очень мало чего недостает; но он человек, у него есть сердце и нутро, у него есть настоящее нравственное чувство, верное понимание человеческих чувств. Мне наплевать на то, что кое-какие из его рассуждений устарели, а фразы суховаты! Он всегда находит нужное слово, которое надолго западает в душу" (Ф лобер - Санд, 526).- 2 Имя Пиндара с конца XVII в. занимало центральное место в спорах о возможности адекватного восприятия писателей ушедших эпох (см., например, "Критические размышления о некоторых отрывках из ритора Лонгина" Буало, 1693). Пиндар с возвышенной "темнотой" его стиля служил примером писателя, которого невозможно правильно понять без знания исторического и культурного контекста его эпохи. Таким же писателем, полностью принадлежащим своему времени, Флобер считает и Мильтона.- 3 Цитата из речи при вступлении в Академию 25 августа 1753 г.- 4 Имеется в виду роман "Его превосходительство господин Ругон" (апрель 1876).- 5 См. примеч. 1 к письму 727.- 6 Выборы в Палату депутатов (20 февраля и 5 марта 1876 г.) окончились внушительной победой левых сил.

731.- ' См. примеч. 1 к письму 730

732.- ' Речь идет о книге стихов "Поэма юности в цвету, заходящие светила, живые силы. 1865 - 1875" (1876).-2 См. примеч. 2 к письму 644.

733.- ' Имеется в виду сборник повестей прежних лет ("Чаша", "Лупо Ливерани", "Тост", "Гарнье", "Контрабандист" - март 1876).- 2 См. примеч. 1 к письму 727, примеч. 2 к письму 694 и примеч. 1 к письму 611.- 3 Ср., например, в письме Тургенева к Ю. П. Вревской 10/22 марта 1876 г.: "Прочтите "Son Excellence Rougon" Золя; книга замечательная; одна фигура в ней, Клоринда, нарисована мастерской рукой" (Тургенев. Письма, 11, 230).- 4 Флобер имеет в виду одно из основных положений философии Платона, согласно которому красота - источник жизни для всего живого.

734.- ' Имеется в виду "Иродиада" (работу над ней Флобер начал

в августе io/D г., а закончил 3 февраля 1877 г.).- 2 Имеются в виду "Бу-вар и Пекюше".

735.- ' Имеется в виду пребывание Флобера в Париже (на лето он уезжал в Круассе).- 2 По-видимому, Флобер имеет в виду монументальные исторические полотна вроде "Локусты" Ж.-Н. Сильвестра, получившей в 1876 г. первую премию. Среди сенсаций Салона 1876 г. были также картины П.-С. Пюви де Шаванна ("Святая Женевьева") и Г. Моро ("Геракл и Лернейская гидра", "Саломея"),- 3 Имеется в виду "Простая душа".

736.- ' Речь идет о сборнике Франса 1876 г., куда вошли драматическая поэма "Коринфская свадьба" (впервые - в третьем сборнике "Современный Парнас", 1876) и несколько небольших поэм, в том числе "Пиа",- 2 Имеется в виду баллада Гете "Коринфская невеста" (1797). Сравнение с А. Шенье объясняется тем, что Шенье считался одним из тех европейских поэтов конца XVIII в., которым удалось передать не "букву", но самый "дух" античности.

737.- ' Речь идет о книге "Философские диалоги и фрагменты" (1871, опубл.- 1876).- 2 В третьем диалоге ("Сны") Ренан писал, что "американский идеал" демократического равенства грозит человечеству опасностью свести все потребности человека к чувственным удовольствиям, что мир нуждается в великих людях, гениях, и они в каком-то смысле нужнее ему, чем всеобщее просвещение масс. Подтверждение этому Ренан находил в "макиавеллизме природы", которая ради своего развития всегда жертвует множеством живых существ (намек на дарвиновскую теорию естественного отбора). Флоберу с его концепцией "просвещенного манда-рината" (см. примеч. 5 к письму 581) эти идеи были близки.- 3 Ренан включил в книгу свое письмо к Вертело - "Науки естественные и науки исторические" (1863) и ответ на него М. Вертело "Наука идеальная и наука позитивная", где Вертело утверждал, что наряду с позитивной наукой, исходящей только из объективных фактов, должна существовать наука идеальная, которая вправе вполне сознательно устанавливать между фактами произвольные связи и толковать их свободно и идеально, с помощью фантазии.- 4 "Метафизика и ее будущее" (впервые - "Ревю де дё монд", 15 января 1860 г.) - статья Ренана, в которой он отстаивал независимость философии от политики и недопустимость влияния на нее государства. Поводом для статьи явился случай с Этьеном Вашеро, которого после опубликования его книги "Метафизика и наука, или Принципы позитивной метафизики" (1858) сместили с поста директора Эколь Нормаль.- 5 В посвящении М. Вертело Ренан писал: "Франция погрязла в низости, глупости, невежестве, но задача наша очень проста: будем работать вдвое больше прежнего... Пусть Тэн, Абу, Флобер заставят нас сказать, что все, что они написали до сегодняшнего дня,- лишь слабая проба пера".

738.- ' Ж. Санд скончалась 8 июня 1876 г.

739.- ' С октября 1875 г. до июня 1876 г. Флобер жил в Париже.

О его денежных делах см. письма июля - октября 18rfS г.- ~ понятие "чувствительной души" восходит ко второй половине XVIII в., когда способность растрогаться, сострадать ближнему, проливать слезы сочувствия стала считаться одним из основных показателей высокой нравственности. Флобер, как правило, отождествлял чувствительность такого рода с пошлыми расхожими эмоциями, присущими толпе (ср. стремление эпатировать буржуа своей "бесчувственностью", нашедшее выражение в письмах, посвященных созданию и оценке "Саламбо"). Однако в последние годы (вероятно, под влиянием Ж. Санд и ради нее - см. об этом письмо 786) с этой оценкой начинает соседствовать другая - восприятие чувствительных душ как родственных себе. Впрочем, отношение Флобера к культуре сентиментализма никогда не было однозначным - см., например, восторженную оценку "Поля и Виргинии" в письме 255.- 3 См. письмо 737 и примечания к нему.- 4 "Цветочки" - анонимный агиографический сборник XIV в., посвященный деяниям Франциска Ассизского.- 5 Используя понятие "раса", Флобер, по всей вероятности, отсылает свою корреспондентку к теории И. Тэна, где оно играло важную роль (см. примеч. 1 к письму 468). О значении для Флобера восточного колорита см. примеч. 2 к письму 218.

740.- ' Поскольку Санд холодно относилась к официальной религиозности, она, по мнению Флобера, не желала бы быть похороненной по католическому обряду.- 2 См. примеч. 2 к письму 724.- 3 См. примеч. 2 к письму 725.- 4 См. примеч. 3 к письму 241.- 5 См. письмо 737 и примечания к нему.- 6 Речь идет о книге "Старые мастера. Бельгия - Голландия" (ноябрь 1876). Подробнее см. в письме 744.- 7 "Фавн" - "Послеполуденный отдых фавна" (опубл. 1876), эклога Малларме, (сохранился экземпляр этой книги с дарственной надписью автора Флоберу: "Мастеру"). "Ватек" - фантастическая повесть английского писателя У. Бекфорда, написанная по-французски в 1782 г., издана на англ. языке в 1784 г., на фр.- в 1786 и 1787. Издание Малларме вышло в 1876 г. Флоберу эта повесть могла быть особенно интересна потому, что он внимательно читал волшебные сказки и сказочные повести XVIII в. в процессе работы над "Замком сердец" (см. примеч. 1 к письму 429).- 8 В ответном письме из Спасского от 4 июля 1876 г. Тургенев прислал Флоберу подробное описание своего дома с собственноручным рисунком.

741.- ' Эти сведения нужны были Флоберу для работы над "Простой душой ".

742.- ' Шинон - город на востоке Франции, место рождения Рабле: называя Рабле шейхом, Флобер тем самым подчеркивает, что видит в нем "родственную душу": во время путешествия на Восток (1849-1850) Флобер и Дюкан "жили в образе" двух дряхлых шейхов.- 2 По свидетельству М.-Ж. Эро де Сешеля ("Путешествие в Монбар", 1785), Бюффон восемнадцать раз переписывал свою книгу "Эпохи природы" (1779).

743.- ' Имеется в виду "Простая душа" (см. примеч. 8 к письму 726).

it.- <_.ш. примеч. о к письму IW.- " На указанных страницах Фромантен пишет о том, что публика отдает свои симпатии не самым достойным, великим или правдивым, но самым прекрасным произведениям: "По сути дела, по природе своей мы любим только прекрасное... Народ может исчезнуть весь, со своими законами, нравами, политикой, завоеваниями ; от его истории останется только кусок мрамора или бронзы, и этого свидетеля будет достаточно". Ср. собственные суждения Флобера о красоте в письмах 740 и 751.- 3 Имеется в виду глава IV той части книги, что касается Голландии. Фромантен отмечает здесь контраст между полной кровавых событий социальной действительностью Нидерландов и безмятежностью голландской живописи, где вечно царит "золотой век". Он противопоставляет голландских художников, для которых ценность картины не в ее содержании (сюжете или вызываемых ею чувствах), а в том, что она хорошо написана, французским художникам, которым непременно требуется сюжет, требуется, чтобы даже пейзаж был окрашен человеческими чувствами Ср. письма 733 и 159.

746.- ' Имеется в виду "Простая душа"

747.- ' Флобер имеет в виду окончание Тургеневым "Нови" (Тургенев писал ему об этом 8 августа 1876 г.) и завершение "Простой души".- 2 О переводах двух других повестей см. примеч. 2 к письму 725. Перевод "Простой души" не был осуществлен из-за возможных цензурных затруднении.

748.- ' Имеется в виду намерение Тургенева переводить "Простую душу". См. примеч. 2 к письму 725 и примеч. 2 к письму 747.- 2 С марта

1875 г. по декабрь 1880 г. Золя опубликовал в "Вестнике Европы" 64 корреспонденции под общим названием "Парижские письма", большинство из которых включил затем в сборники "Экспериментальный роман" (1880), "Романисты-натуралисты" (1881), "Литературные документы" (1881). Переводила их А. Энгельгардт.

749.- ' Тургенев был в Круассе 20-22 сентября 1876 г.; он прослушал "Простую душу" и получил (для перевода) ее беловую рукопись.

750.- ' См. примеч. 5 к письму 739

751.- ' Роман Золя "Западня" публиковался с 13 апреля 1876 г. по 6 июня 1876 г. в "Бьен пюблик", затем из-за протестов читателей, оскорбленных "безнравственностью" произведения, публикация прекратилась, и окончание романа появилось в газете "Репюблик де леттр" (9 июля

1876 - 7 января 1877 г.). Отд. изд.- февраль 1877.- 2 Имеются в виду "Легенда о святом Юлиане" и "Простая душа".

752.- ' Имеется в виду статья Мопассана (под псевд. Ги де Валь-мон) "Господин Гюстав Флобер" ("Репюблик де леттр", 23 октября 187В г.), где разговор о творчестве писателя велся с близких ему позиций (в частности отмечалось, что главное достоинство его прозы - абсолютное соответствие стиля содержанию, мысли).- 2 Мопассан писал, что Флобер "толкует Талмуд, как настоящий раввин, Евангелие - как священник, Библию - как протестант, Коран - как дервиш" (М о п а с-

сан, 11, 1U).- " Катю ль мендес оыл редактором "гьшиилиь дсисир.- 4 Э. Рауль-Дюваль основал в 1876 г. в Париже газету "Насьон".

753.- ' См. примеч. 1 к письму 749.- 2 С 10 апреля 1876 г. Золя в течение двух лет публиковал в газете "Бьен пюблик" в разделе "Театральное обозрение" статьи о театре и драматургии; впоследствии он включил их в сборники "Натурализм в театре" (1881) и "Наши драматурги" (1881). 23 октября в "Бьен пюблик" была напечатана статья "Классическая, романтическая и натуралистическая формулы.- Истина в литературе,- Поэзия реальности", в дальнейшем воспроизведенная в сборнике "Натурализм в театре" (статья "Натурализм", раздел IV). В ней Золя утверждал, что ни классики, ни романтики не умели хранить верность истине в искусстве и что доступно это лишь натуралистам.- 3 См. примеч. 1 к письму 751.- 4 По-видимому, описка Флобера ("Святой Антоний" вместо "Святой Юлиан"). Вопрос о переводе на русский язык "Искушения святого Антония" был решен еще два года назад (см. примеч. 1 к письму 666). О переводе "Легенды о святом Юлиане" см. примеч. 2 к письму 725.- 5 См. примеч. 1 к письму 752. В конце статьи, высмеивая тех, кого больше всего волнуют интимные детали из жизни писателей, Мопассан писал, что Флобер "ест, пьет и курит, как другие, он высокого роста, и, когда гуляет со своим закадычным другом Иваном Тургеневым, оба кажутся великанами" (М о п а с с а н, 11, 11). Флобер не мог не оценить по достоинству иронию Мопассана, поскольку сам был принципиальным противником смакования подробностей писательских биографий (см. письмо 380).

754.- ' См. примеч. 7 к письму 200.- 2 См. примеч. 4 к письму 752.

757.- ' Речь идет о статье Мопассана "Бальзак по его письмам" ("Насьон", 22 октября 1876 г., под псевд. Ги де Вальмон) - рецензии на двухтомное издание "Переписки" Бальзака 1876 г - 2 Мопассан уделил преимущественное внимание личности Бальзака - его отношению к родне (матери и сестре), возлюбленным, жене.- 3 Имеется в виду та "школа" стиля, которую Мопассан проходил у Флобера.

758.- ' Прозвище арендатора Комманвилей.

759.- ' Очерк "Молитва на Акрополе" ("Ревю де дё монд", 1 декабря 1876 г., позднее вошел в "Воспоминания детства и юности", 1883) передает впечатления Ренана от первого знакомства с Грецией и древнегреческим искусством.- 2 Великие Панафинеи- праздник в честь богини Афины, устраивавшийся в древних Афинах раз в четыре года; в ходе его торжественная процессия афинских граждан поднималась на Акрополь.

760.- ' Тургенев писал Флоберу 8 декабря 1876 г.: "Сунул нос в "Западню" и не пришел в восторг... Очень талантливо, но тяжеловесно и уж слишком там много копаются в ночных горшках" (Тургенев. Письма, XII, кн. 1, 422).- 2 Като и Мадлон - героини комедии Мольера "Смешные жеманницы" (1659), пародирующей прециозную литературу.- 3 См. примеч. 2 к письму 753.- 4 См. примеч. 1 к письму

/ост. - reu идет о статье d. Монтегю "Новые романисты" ("Ревю де дё монд", 1 декабря 1876 г.). Реакция Флобера вызвана прежде всего тем, что Монтегю хвалил его как автора "Госпожи Бовари" - романа, который сам Флобер считал пройденным этапом.- б Министерство Дюфора ушло в отставку 2 декабря 1876 г.; вместо него был образован новый кабинет во главе с Ж. Симоном. Флобер узнал об этом в воскресенье 12 декабря.- 7 Флобер имеет в виду русско-турецкую войну, которая началась в апреле

1877 г - 8 Имеется в виду подготовка к Парижской всемирной выставке

1878 г. Из тридцати шести приглашенных государств отказалась принять участие лишь Пруссия - 9 См. примеч. 2 к письму 725.

761.- ' Монастырь святой Варвары находился недалеко от Кру-ассе.- 2 В письме от 19 декабря 1876 г. Тургенев сообщал, что передал рукопись "Простой души" "одной русской барышне-писательнице" (Е. И. Бларамберг), предполагая ей же поручить перевод "Иродиады", которую просил Флобера закончить к 1 февраля 1877 г. (впоследствии за этот перевод он взялся сам).- 3 Тургенев выехал из Парижа в Петербург только 29 мая, а рукописи переводов выслал Стасюлевичу по почте.

762,- ' См примеч. 1 к письму 145,- 2 См. примеч. 1 к письму 317.

764.- ' См. примеч. 1 к письму 757.- 2 Флобер относился к творчеству В. Скотта с симпатией, но достойными "бурных литературных восторгов" считал только таких писателей, как Рабле, Монтень, Шекспир.- См. подробнее в письме 784. Ср. также письмо 250.

765.- ' Речь идет об "Иродиаде".- 2 Речь идет о "Молитве на Акрополе" Ренана (см. примеч. 1 к письму 759). Минерва -латинское название богини мудрости Афины, которой были посвящены храмы афинского Акрополя.

766.- ' Лаврион - местность в Древней Греции, где добывали серебро.- Речь идет о драме К. Мендеса "Справедливость" (премьера 3 марта 1877 г.).- 3 Имеется в виду отдельное издание "Западни" (см. примеч. 1 к письму 751).

767. - ' Имеется в виду статья "Французские поэты XVI века" ("Насьон", 17 января 1877 г.) - рецензия на "Исторический и критический обзор французской поэзии и французского театра в XVI веке" (1828) Сент-Бева, переизданный у Лемера.

768.- ' См. примеч. 3 к письму 761.- 2 "Иродиада" была закончена 3 февраля 1877 г. О причинах спешки в работе над ней см. примеч. 2 к письму 725.

769.- ' Речь идет о "Нови" (фр. перевод в "Тан", 24 января - 25 марта 1877 г., отд. изд.- 1877). Флобер перефразирует письмо Тургенева от 2 и 9 декабря 1876 г., где тот характеризовал свой новый роман как "плоский, незначительный" (Тургенев. Письма, XII, кн. 1, 421).- 2 Имеется в виду обсуждение "Нови", первая часть которой была опубликована в январской книжке "Вестника Европы", в русской печати. Враждебными были отзывы и демократических, и реакционных критиков:

первые ругали Тургенева за непонимание истинных целей и характеров революционеров, вторые - за сочувственное отношение к ним.

770.- ' Имеются в виду воскресные обеды у Флобера (см. примеч.

1 к письму 693)

771.- ' См. примеч. 2 к письму 725. Речь идет об "Иродиаде" -

2 "Три повести", изданные Шарпантье, появились в продаже 24 апреля 1877 г.- 3 Имеются в виду публикации "Простой души" и. "Иродиады" в "Монитёре" (12 -19 апреля; 21 - 27 апреля 1877 г.) и "Легенды о святом Юлиане" в "Бьен пюблик" (19-22 апреля 1877 г.) - 4 Флобер отдает здесь дань памяти Ж. Санд - "трубадуром" он именовался в переписке с ней (см. также примеч. 2 к письму 739 и письмо 786). Гризетка упомянута здесь как персонаж "массовой" романтической литературы, существо, которое легко растрогать (ср. письмо 323). Ср. иное отношение Флобера к этому типу в письме 177 (примеч. 12).

772.- ' См. примеч. 2 к письму 515 и примеч. 7 к письму 677.

773.- ' См. примеч. 1 к письму 751

774.- ' См. примеч. 2 к письму 753.- 2 Отношения Тэна и Сент-Бева были вообще дружескими; в печати Сент-Бев отзывался о произведениях Тэна только положительно; очевидно, Флобер имеет в виду устные высказывания критика в беседах с Тэном, частично отразившиеся в их эпистолярном наследии (см., например, критические суждения о "Жизни и мнениях Фредерика Грендоржа" в письме от 16 июня 1867 г - Hyp-polite Taine. Sa vie et sa correspondence, t. 2, P., 1908, p. 341 - 343).-

3 Имеется в виду вторая серия сборника "Легенда веков" (1877). О первой серии см. в письмах 382, 383, 385.

775.- ' "Девка Элиза" (март 1877) - роман Э. де Гонкура.-

2 Флобер читал "Новь" в газете "Тан" (см. примеч. 1 к письму 769).-

3 См. примеч. 1 к письму 677 и письмо 287.

777.- ' Речь идет о рукописи романа из деревенской жизни "Человек из Круа-о-Беф".

778.- ' См. примеч 1 к письму 769.- 2 Имеются в виду Фимушка и Фомушка ("Новь", гл. XIX).

782.- ' Тургенев приехал из России в Буживаль 9 июля 1877 г.-

2 Речь идет о подарке, который Тургенев привез Флоберу из России -

3 Флобер имеет в виду предстоящие выборы в парламент (октябрь 1877 г.), на которых мак-магонисты (реакционная монархическая партия "общественного порядиа". поддерживавшая президента III республики в 1873-1879 гг. маршала Мак-Магона), как он и предсказывал, уступили большинство республиканцам.

783.- ' Речь идет о романе А. Доде ("Тан", 12 июля - 21 октября 1877 г.; отд. изд.- ноябрь 1877 г.).

784.- ' Флобер намекает на непристойные стихи, которые, как выяснилось, сочинял его бывший обвинитель на процессе "Госпожи Бова-ри".- 2 См. примеч. 1 к письму 757.

785.- ' См. примеч. 3 к письму 782.- 2 Политический кризис 16 мая

1877 г. был вызван конфликтом между президентом Мак-Магоном и правительством, возглавляемым Ж. Симоном. Мак-Магон вынудил Симона подать в отставку, а его место занял председатель партии "общественного порядка" герцог де Брой.

787.- 'Речь идет о "великосветском" романе Фейе (1877).__

2 Тьер, вынужденный 24 мая 1873 г. подать в отставку и уступить президентский пост Мак-Магону, был тем не менее избран депутатом и до самой смерти (3 сентября 1877 г.) возглавлял вместе с Гамбеттой республиканскую оппозицию в парламенте. Болваном-маршалом Флобер называет Мак-Магона.- 3 Речь идет о "Посмертном реванше" - романе г-жи Ренье, который Шарпантье издал по рекомендации Флобера в 1878 г.- 4 Ср. письмо 685.

788.- ' См. примеч. 1 к письму 783.- 2 См. примеч. 1 к письму 787.- 3 Имеется в виду русско-турецкая война 1877 -1878 гг.

790.- ' Имеются в виду III и IV главы "Бувара и Пекюше".

791.- ' Французский институт, основанный в 1795 г., состоял из пяти Академий; Ф. Бодри был членом Академии надписей.- 2 По-видимому, имеется в виду работа Гонкура над расширенным переизданием (1878) книги "Интимные портреты XVIII века" (1-е изд.- 1857 - 1858) или над циклом "Актрисы XVIII века" ( "Сент-Юберти", 1882, "Мадемуазель Клерон", 1890).-3 Имеется в виду роман "Братья Земгано" (1879).- 4 См. примеч. 1 к письму 693.

792.- ' Речь идет о письме Мопассана от 3 ноября 1877 г., в котором он по просьбе Флобера подробно описал местность, где должна была происходить "геологическая" экскурсия Бувара и Пекюше (гл. III).

793.- ' См. письмо 792 и примеч. 1 к нему.- 2 См. примеч. 1 к письму 790.

794.- ' Речь идет о книге Гюго "История одного преступления" (1852, опубл.- 1877 -1878, т. 1 - 2). "Комизм" заключался бы в том, что памфлет против Наполеона III запретили за излишнее свободомыслие уже после свержения императора.- 2 См. примеч. 1 к письму 783.- 3 См. примеч. 2 к письму 515 и примеч. 7 к письму 677.- 4 Вольтер. Кандид, гл. XXV.

795.- ' Речь идет об отдельном издании романа "Набоб" (см. примеч. 1 к письму 783).- 2 "Набоб", гл. XVII. Очевидно, Флобера по'коро-бил чрезмерно личностный тон этого "лирического отступления", где автор делится с читателями собственными эмоциями.

796.- ' Премьера "Эрнани" В. Гюго в "Комеди Франсез" состоялась 19 ноября 1877 г. Сценическая судьба драмы была сложной: первая постановка 1830 г. вызвала бурное возмущение в стане "классиков"; при II империи пьеса была запрещена и впервые возобновлена (с купюрами) только в 1867 г.

799.- ' См. примеч. 1 к письму 783.- 2 См. примеч. 2 к письму 753.

800.- ' Речь идет о занятиях Каролины живописью.

801.- ' В статье о спектаклях итальянской труппы с участием

Т. Сальвини ("Бьен пюблик", 13 января 1878 г.) Золя утверждал, что пьесы Шекспира лишены злободневности и должны поэтому уступить место новейшей драматургии, посвященной современной жизни.

802.- ' Речь идет о книге Ш.-Ф. Робена "Образование и воспитание" (1877).- 2 Исходя из аналогии между строением общества и живого тела, Г. Спенсер считал, что общество состоит из индивидов-"клеток", иа которых выживают наиболее приспособленные. Флобер настороженно относился к желанию позитивистов объяснить все факты психической жизни с помощью биологии, физиологии.- 3 Речь идет о французском издании сочинения капитана Б. Диаса дель Кастильо "Подлинная история завоевания Новой Испании" (декабрь 1877; перевод, предисловие и примечания Х.-М. де Эредиа).

803.- ' Возможно, речь идет о чтении философской драмы Ренана "Калибан" (1878).- 2 Бувар и Пекюше (гл. IV) пытались написать биографию герцога Ангулемского.

804.- ' Речь идет о сборнике "Варварские стихотворения" (1862). переизданном в 1878 г. у Лемера.- 2 Сведений о,б этой пьесе не обнаружено.

805.- ' Папа Пий IX скончался 8 февраля, Клод Бернар - 10 февраля 1878 г. По предложению Гамбетты, Палата депутатов проголосовала за устройство Бернару национальных похорон.- 2 Речь идет о праздновании столетия со дня смерти Вольтера.- 3 Имеется в виду русско-турецкая война 1877 -1878 гг. и позиция Англии, обеспокоенной усилением влияния России на Балканах.- 4 Источник цитаты не обнаружен. Близкие мысли содержатся в "Апологии Раймунда Сабундского" ("Опыты", II, XII).- 5 Перечисляются главные мусульманские святыни.

806.- ' См. примеч. 3 к письму 802.- 2 Судя по сохранившимся наброскам и свидетельствам Флобера, второй том "Бувара и Пекюше" должен был состоять из цитат - "коллекции глупостей", которые переписывают герои, вернувшись к своей прежней работе (оба служили писцами). Ср. в набросках 1863 г.: "Они переписывают все, что попадается им под руку... подлинные отрывки и отрывки типические, образцы идиотской критики всех сортов" (цит. по: Д ю р р и, 221 - 222). Сюда же Флобер собирался, возможно, включить "Лексикон прописных истин".- 3 "Бувар и Пекюше", гл. V.

808.- ' Речь идет о романе "Страница любви" (1878).- 2 См. примеч. 4 к письму 19.

809.- ' Флобер просил Барду, ставшего в декабре 1877 г. министром просвещения, содействовать переводу Мопассана в это министерство с утомительной службы в морском министерстве. Барду дал обещание помочь Мопассану, но выполнил его лишь в декабре 1878 г.

810.- ' Имеется в виду Парижская всемирная выставка 1878 г. (работала с 1 мая по 10 ноября). Один из дворцов-павильонов был возведен у подножья Трокадеро, другой - на его вершине.- 2 Ср. письмо 805.- 3 Имеется в виду речь Сарду при вступлении в Академию 23 мая 1878 г..

иднако аттический гении был приписан в ней не Тьеру, а драматургу Ж. Отрану. - * "Бутон розы" - пьеса Золя (премьера 6 мая 1878 г. в театре "Пале-Рояль"; успеха не имела).- 5 См. примеч. 2 к письму 515; по сохранившемуся плану, герои этого романа, муж и жена, обманывают друг друга, причем жена предпочитает молодому возлюбленному старика, поскольку это выгоднее, а муж использует измены жены в корыстных целях (см.: Д ю р р и, 351 - 352).

811.- ' Речь идет о книге "Гюстав Курбе и его творчество" (1877). Флоберу не мог не понравиться тон, в котором Лемонье написал о Курбе (о симпатией, но без восторгов), явное предпочтение, отдаваемое Делакруа, художнику-гиганту, который изображал мир в таком же гигантском масштабе, сдержанное отношение к понятию "реализм" ("реализм" Курбе, по Лемонье,- это здравый смысл человека из народа, гурмана и жизнелюба, но отнюдь не эстетическое и философское кредо).

812.- ' Имеется в виду речь И. С. Тургенева на заседании Международного литературного конгресса в Париже ("Тан", 19 июня 1878 г.), где Тургенев подчеркнул то влияние, которое оказала французская литература на становление русской литературы XVIII - XIX вв.

813.- ' Имеется в виду неудача Тэна на выборах во Французскую академию 13 июня 1878 г. Избрали его в Академию 14 ноября того же года.

814.- ' Речь идет о книге стихов "Рассказы и элегии" (1878); Флоберу посвящена поэма "Голова султанши" (чтобы разжечь воинский пыл подданных, султан жертвует жизнью красавицы-наложницы и показывает толпе ее отрубленную голову). Ниже в письме упоминаются вошедшие в сборник произведения: поэтический цикл "Изгнанница" и стихотворения "Амазонка" и "Пригородный поезд".

815.- ' В примечаниях 1873 г. к поэтическому сборнику "Акробатические оды" (1857), переизданному в 1878 г. у Шарпантье, Банвиль поясняет многие реалии из быта литературно-артистической парижской "богемы" 1840-х гг. и высказывает свое "кредо": "(...) по своим вкусам и пристрастиям я полностью принадлежу к поколению 1830 года. Я был и остаюсь до сих пор одним из тех, для кого Искусство - нетерпимый и ревнивый бог (...) Я разделяю с людьми 1830 года непримиримую и глубокую ненависть к тем, кого тогда принято было называть буржуа, словом, которое (. .) на языке романтиков обозначало человека, поклоняющегося лишь одному божеству - монете в сто су, имеющему лишь один идеал - невредимость собственной шкуры и любящему в поэзии одни сентиментальные романсы" (цит по изд.: Т. de Banville. Odes funambu-lesques P., 1883, p. 179-180) - 2B своей речи, произнесенной 30 мая 1878 г., Гюго говорил о Вольтере как о соратнике современных сил добра в борьбе с силами реакции и заслужил бурные овации.- 3 Флобер цитирует девиз Роганов, одного из стариннейших аристократических родов Франции (полностью: "Roi ne puis, due ne daigne, Rohan suis" - "Королем быть не могу, герцогом - не желаю; я еемь Роган").- 4 Речь идет о первом томе второй серии труда Тэна "Происхождение современной Франции" (март 1878), посвященном Великой французской революции и враждебном по отношению к ней. Хотя в предисловии к книге Тэн настоятельно просил читателей не искать в ней аллюзий, демократическая критика не замедлила отметить, что историк, "несмотря на свою кажущуюся холодность аналитика, проявляет страсть консерватора, которого Коммуна привела в негодование и устрашила" (Золя. Парижские письма.- "Вестник Европы", 1878, май; Золя, 26, 313). Флобер, тоже весьма скептически относившийся к Парижской Коммуне (см. примеч. 5 к письму 581, а также письмо 596 и примеч. 1 к нему), счел тем не менее позицию Тэна, утратившего историческую беспристрастность, неприемлемой для себя.- 5 Б.-Л.-А. Мартену принадлежала беллетризирован-ная история Фронды "Старая Фронда. 1648" (1832). 13 июня 1878 г. он опередил Тэна на выборах в Академию (см. примеч. 1 к письму 813).

817.- ' См. "Бувар и Пекюше" (гл. VI)

818.- ' Флобер отвечает на письмо Мопассана от 3 августа 1878 г.- 2 См. примеч 1 к письму 809.- 3 См. примеч. 1 к письму 11 - 4 "Сельская Венера" - поэма Мопассана; напечатана в "Нувель ревю" в апреле 1880 г. по ходатайству Флобера. Упоминаемый роман - "Жизнь" (1883).- 5 "Капризы Диомеда" (1878) - роман Г. Клодена. "Политика, извлеченная из Священного писания" (начато в 1678, опубл. в 1709) - сочинение Боссюэ, епископа в Мо (в высоком перифрастическом стиле - "орла из Мо").- 6 См. примеч. 1 к письму 742.

819.- ' О "деревьях Свободы" 1848 г. см. начало VI главы "Бувара и Пекюше".

820.- ' Это издание в свет не вышло (см. письма 826 и 842).- 2 "Сочинения" Буйе, в которые вошли поэма "Меленида" и сборники "Фестоны и астрагалы" и "Последние песни", вышли у Лемера в начале 1880 г.; "Саламбо" - в конце октября 1879 г.- J Имеется в виду книга Дюкана "Бедствия Коммуны" (т. 1-4, 1878-1879). По-видимому, речь идет о роли, которую сыграла эта книга в репрессиях против коммунаров. Флобер здесь, как и в других случаях, ставит личную порядочность и честность выше политических разногласий.

821.- ' Речь идет о статье "Гюстав Флобер" ("Реформ", 15 сентября 1878 г.).- 2 Золя был в России чрезвычайно популярен: в ноябре 1877 г. одиннадцать его корреспонденции в "Вестнике Европы" под названием "Парижские письма" вышли отдельным изданием; ему предлагали сотрудничество крупнейшие русские журналы и газеты: "Слово", "Отечественные записки", "Новое время".

822.- ' "Дневник женщины" (1877) - роман О. Фейе.- 2 См. примеч. 1 к письму 751.- 3"Преданная" (1878) - роман Энника; герой его, маньяк-изобретатель, ради денег отравляет одну из своих дочерей с том, чтобы подозрение пало на другую, и ее казнят за убийство.- 4 Речь идет о поэме "Справедливость" (1878), где Сюлли-Прюдом пытался создать "научную" поэзию, представлявшуюся Флоберу возвращением к "описа-

тельным поэмам" XV1I1 в., какие писал Ж. Делиль (см. примеч. 7 к пиеь- | му 218).

823.- ' Тургенев летом 1878 г. побывал в Петербурге, Москве,! Спасском, Туле, а затем возвратился в Буживаль (городок под Парижем).-2 Речь идет о финансовом положении Комманвиля, снова начавшем ухудшаться (подробнее см. в письме 826).- 3 Реминисценция из | "Буколик" Вергилия (III, 64-65).

825.- ' Речь идет о "Замке сердец" (см. примеч. 1 к письму 429), который Флобер надеялся опубликовать в "Монитёре".

826.- ' См. примеч. 1 к письму 825.- 2 В декабре 1878 г. Шарпантье I выпустил иллюстрированную книгу С. Бернар "В небесах" - рассказ актрисы о ее полете на воздушном шаре летом 1878 г.- См. письмо 713.- 4 Кавалером ордена Почетного легиона Флобер был с 1866 г.

827.- ' См. письмо 826.- 2 См. примеч. 2 к письму 826.- 3 См. примеч. 1 к письму 694.

828.- ' Шарантон - лечебница для душевнобольных в предместье Парижа.

829.- ' После публикации в сентябре 1878 г. в "Вестнике Европы" статьи Золя "Современные романисты" газета "Фигаро" обвинила писателя в том, что он порочит в зарубежной прессе авторов, не принадлежащих к натуралистам. В ответ Золя потребовал опубликования своей статьи, и газета вынуждена была ее напечатать 22 декабря 1878 г.

830.- ' Упомянуты книги: "Философия" А. Лефевра (1878), "Краткий катехизис постоянства" (1852) Ж.-Ж. Гома, "Новый учебник физического, гимнастического и нравственного воспитания" (1839) Ф. Амороса.

831.- ' Тэн вместе с некоторыми другими друзьями Флобера (принцессой Матильдой, Тургеневым, г-жой Адан) уговаривали писателя стать хранителем в парижской публичной библиотеке Мазарини (подробнее см. в письме 844), поскольку занимавший это место С.-У. Сильвестр де Саси был смертельно болен.

832.- ' См. примеч. 1 к письму 829.- 2 См. примеч. 4 к письму 826.

833.- ' Вероятно, Флобер собирался посоветоваться с Тургеневым о том, принимать ли ему предложение Тэна (сч. примеч. 1 к письму 831).- 2 "Бувар и Пекюше", гл. VIII, IX и X.- 3 Речь идет о книге Л. Виардо "Свобода совести. Апология неверующего" (1871), где теологические проблемы рассмотрены с точки зрения позитивистской науки.- 4 См. примеч. 1 к письму 829.- 5 Флобер имеет в виду выборы в сенат в январе 1879 г., принесшие победу республиканской партии и вынудившие президента Мак-Магона подать в отставку. О "партии порядка" см. примеч. 3 к письму 782.

835.- ' Речь идет о стихотворной комедии Мопассана "В старые годы" (премьера состоялась 19 февраля 1879 г. в Третьем Французской театре).- 2 Имеется в виду драма В. Бузнаха и О. Гастино по роману Золя "Западня" (премьера 18 января 1879 г. в театре "Амбигю").-

3 Премьера пьесы но роману "Джек" состоялась 11 января 1881 г. (изд.- 1882 г.).

837.- ' Имеется в виду продажа лесопильни Э. Комманвиля (см. письмо 826). Она совершилась в марте 1879 г., но материальных дел Флобера и Комманвилей не поправила.

838.- ' 25 января 1879 г. Флобер поскользнулся в саду, повредил берцовую кость и около двух месяцев был прикован к постели.- 2 По просьбе Флобера его врачи и руанские друзья скрывали происшедший с ним несчастный случай, но 28 января в "Фигаро" все же появилось известие о болезни писателя.

839.- ' Речь идет о службе в библиотеке Мазарини (см. примеч. 1 к письму 831).- 2 "Конкурентом" Флобера был Ф. Бодри. Ж. Ферри в феврале 1879 г. сменил А. Барду на посту министра просвещения.- 3 Тургенев еще в январе начал собираться в Россию в связи с делом о наследстве недавно умершего брата.

840.- ' Сильвестр де Саси скончался 14 февраля 1879 г.- 2 Гамбет-та, с которым Флобер познакомился в начале 1878 г. (см. письмо 802), в начале 1879 г. стал председателем Палаты депутатов. Несмотря на ходатайства г-жи Адан и Тургенева, он выступил за назначение в библиотеку Мазарини Фредерика Бодри (ставшего преемником Сильвестра де Саси 17 февраля 1879 г.).- 3 См. примеч. 2 к письму 839.

841.- ' См. примеч. 1 к письму 831, примеч. 2 к письму 840 и письмо 844.

842.- ' Речь идет об иллюстрированном издании "Легенды о святом Юлиане" (см. письма 820 и 826).- 2 См. примеч. 2 к письму 714.- 3 См. письмо 428.- 4 Изречение, приписываемое кардиналу Иакову Португальскому.- 5 Переиздание "Госпожи Бовари" было осуществлено Шар-пантье в 1879 г.

844.- ' См. примечания к письмам 831, 839, 840 и 841.- 2 15 февраля 1879 г. в "Фигаро" появилось направленное против Гамбетты сатирическое описание неудачного ходатайства Тургенева за Флобера (см. письмо Тургенева Флоберу от 13 февраля). Флобера это использование его имени для сведения политических счетов привело в ярость.- 3 Ф. Бодри был женат на дочери Сенара.- 4 Речь идет о месте хранителя библиотеки в Компьене,- 5 Речь идет об издании "Госпожи Бовари" отдельной книгой после журнальной публикации (см. письмо 328 и примеч. 1 к нему).

845.- ' "Леди Темнеет" (1879) - стихотворная трагедия М. Монтегю.

846.- ' Флобер имеет в виду свой перелом ноги (см. примеч. 1 к письму 838).

847.- ' 26 февраля 1879 г., после премьеры его пьесы "В старые годы" (см. примеч. 1 к письму 835), Мопассан писал Флоберу о Золя и его последователях: "Его "банда" третирует меня, находя, что я недостаточно натуралистичен; никто из них не подошел пожать мне руку после успеха"

(Мопассан, 12, 107).- 2 Г о р а ц и й. Сатиры. 1, 4, 33.- 3 "Сестры } Ватар" (1879) - роман Ж.-К. Гюисманса.

848.- ' Цитата из стихотворения В. Гюго "Две стороны горизонта" (1840, вошло в посмертный сборник "Все струны лиры", 1888-1893). У Гюго эти слова обращены к богу,- 2 Речь идет о романе "Сестры Ватар".- 3 Имеется в виду теория натурализма.- 4 Флобер был нетерпима к любой догматической поэтике, будь то классицизм (см. письмо 236 и! примеч. 3 к нему), романтизм (см. письмо 138 и примеч. 1 к нему) или] натурализм (см. письмо 760 и примеч. 2 к нему).- 5 28 марта 1879 г. Флобер жаловался Мопассану, что Гюисманс не ответил на это письмо, так как, видимо, обиделся.

849.- ' Речь идет о сборнике, куда вошли повести "Иокаста" и "Тощий кот" (1879).

850.- ' Речь идет о назначении Флоберу государственной литературной пенсии (см. также примеч. 1 к письму 867).

852.- ' Портрет Жюля Клоке работы Каролины Комманвиль был принят на ежегодную выставку в Салоне.

853.- ' См. примеч. 1 к письму 830.- 2 Спиноза считал, что в общении с богом (которого он отождествлял с природой) человек не нуждается в посредниках (Священном писании и духовенстве). Флоберу была близка эта широта взглядов Спинозы, и он не мог принять точку зрения В. Кузена, толковавшего нидерландского философа через призму немецкого идеализма. См. также об отношении Флобера к Спинозе примеч. 4 к письму 355.

854.- ' Речь идет о сборнике Ж. Доде "Впечатления от природы и произведений искусства" (1879), куда вошел среди прочих очерк о "Трех повестях", впервые опубликованный под псевдонимом Карл Штеен в "Журиаль оффисьель" 12 июня 1877 г.

855.- ' В письме от 7 апреля 1879 г. Тургенев известил Флобера о своем возвращении из России; в тот же день Флобер, узнав о возвращении друга из газет, послал ему письмо с приглашением в Круассе.- 2 Имеются в виду главы V, VI, VII из "Бувара и Пекюше".

856.- ' О "Рюи Блазе" см. примеч. 4 к письму 16 и письмо 219. При II империи драма была запрещена, возобновлена в "Комеди Франсез" 4 апреля 1879 г.- 2 Имеется в виду речь Ренана при вступлении в Академию 3 апреля 1879 г.- 3 Вильмессан скончался 11 апреля 1879 г.

857.- ' "Переписка" Берлиоза вышла в свет в 1878 г.- 2 О переписке Бальзака см. примеч. 1 к письму 757 и письмо 764.- 3 Берлиоз советовался с Флобером по поводу своей оперы "Троянцы в Карфагене" (см. его письмо от 6 июля 1863 г.) и посвятил восторженному отзыву о "Саламбо" часть музыкального обозрения в "Журналь де деба" 23 декабря 1862 г.

858.- ' "Ви модерн" - иллюстрированный журнал, который в марте 1879 г. начал выпускать Шарпантье; "Ви паризьен" - развлекательный иллюстрированный еженедельник, основанный в 1862 г.- 2 В статье "Республика и литература" ("Вестник Европы", апрель 18^9; "ч>игаро", 20 апреля 1879, отд. изд.- апрель 1879 г.) Золя утверждал, что подлинными республиканцами могут быть только люди, обладающие научным, или натуралистическим, мышлением.- 3 Имеется в виду роман "Братья Зем-гано", вышедший 30 апреля 1879 г. у Шарпантье, издателя "Ви модерн" (см. примеч. 1).- 4 Флобер иронически обыгрывает предание о римском юноше Курции, который пожертвовал собою ради спасения родного города и прыгнул в разверзшуюся посреди Рима пропасть, которая после этою исчезла.

859.- ' Флобер имеет в виду службу Мопассана в министерстве просвещения,- 2 См. примеч. 2 к письму 858.

860.- ' Аланзье уже упоминался в яисьмах Флобера к госпоже Бренн в январе 1875 г.; негодуя по поводу шумихи, поднятой газетой в связи с открытием нового здания Оперы, директором которой был Аланзье, Флобер писал 20 января 1875 г.: "Две недели Аланзье был величайшим человеком в Европе. Он мне покою не дает, и я много бы дал за то, чтобы его гильотинировали. Я вовсе не шучу, ведь этот господин для меня олицетворяет современную чуму, иначе говоря, толпу..." (Сочинения, 15, 370).- 2 Ирония Флобера объясняется тем, что Осман, с 1853 г. префект департамента Сены и инициатор капитальной реконструкции Парижа, в 1869 г. был отстранен от должности за финансовые злоупотребления.- 3 См. письмо 857.

861.- ' Из-за назначенного на 27 апреля 1879 г. концерта сына П. Виардо, юного скрипача, Тургенев (уже не в первый раз) перенес свой визит в Круассе на следующее воскресенье (см. его письмо Флоберу от 26 апреля 1879 г.).- 2 В том же письме Тургенев сообщал Флоберу, что на "достойном Сарданапала обеде" у Золя присутствовавшие (Доде, Гонкур, Тургенев и хозяин дома) решили в следующее воскресенье приехать к Флоберу все вместе. Тургенев выполнил просьбу Флобера: 4 мая 1879 г. он приехал в Круассе один и пробыл два дня.

862.- ' Речь идет о романе "Братья Земгано" (см. примеч. 3 к письму 858).- 2 На Флобера должен был неприятно подействовать и тон "литературного манифеста" гонкуровского предисловия, и, в особенности, его откровенно личностный финал: "я (...) стареющий, недомогающий, бессильный перед захватывающим и тревожным трудом моих прежних книг..." (перевод Е. Гунста).- 3 См. примеч. 1 к письму 29.

863.- ' Имеется в виду министр просвещения Ж. Ферри, предложивший похлопотать о правительственной пенсии для Флобера.- 2 "Журналъ оффисьель де ла репюблик" - правительственная газета.

865.- ' Речь идет о "Братьях Земгано".- 2 Имеются в виду репрессии, которыми царское правительство отвечало на террористические акты народников.

866.- ' "Бувар и Пекюше", гл. VIII

867.- ' В течение мая планы доброжелателей Флобера изменились, и вместо пенсии (см. примеч. 1 к письму 850) ему предложили место

помощника хранителя в библиотеке Мазарини (место хранителя с февраля 1879 г. занимал Ф. Бодри). Флобер сознавал, что эта должность - синекура, а оклад - замаскированная форма пенсии. В июне 1879 г. он говорил Э. де Гонкуру, что "неохотно согласился получать эти деньги, во что им уже приняты меры и впоследствии деньги будут возвращены государству" (Гонкуры, 11,270-271).

868.- ' Имеются в виду "Философия магии" (фр. перевод в "Ревю франсез", декабрь 1856 г.) и "Опыт о свободной воле" (фр. перевод - 1877 г.). Скорее всего, Флобера привлекали в учении Шопенгауэра моменты, созвучные восточной религиозной философии: утверждение, что истинное познание - это созерцание, свободное от всякого прагматического интереса; уверенность в том, что страдания неискоренимы, и единственный способ избавиться от мирового зла - уничтожить индивидуальную волю и перейти к совершенному аскетизму.- 2 Речь идет о первой части автобиографической трилогии Ж. Валлеса - романе "Ребенок" (1879). После поражения Парижской Коммуны Валлес был заочно приговорен к смертной казни и до 1883 г. жил в эмиграции в Англии.- 3 См. письмо 857.

869.- ' "Бувар и Пекюше", гл. VIII

870.- ' Речь идет о книге Л. Кладеля "Простаки" (1879). В нее вошли повесть "Тити Фоиссак IV, по прозвищу "Республика и Христианство", новелла "Dux", посвященная Бодлеру (в тексте он именуется "Пьер-Шарль"; о том, что речь идет именно о Бодлере, читатель узнает из примечания "От издателя"), и новелла "Седая матушка".

871.- ' "Что я ненавижу" (1866) - сборник литературно-критических статей Золя, переизданный в 1879 г. с добавлением статей о художниках-импрессионистах из сборника "Мой Салон" (1866) и брошюры "Эдуар Мане" (1867).- 2 Имеются в виду очерки "Аббат***" (о Ла-менне), "Прудон и Курбе" и "Истеричный католик" (о романе Барбе д'Оревильи "Женатый священник"; об отношении Флобера к Барбе см. примеч. 2 к письму 694).- 3 Имеется в виду статья "Эркман-Шатри-ан".- 4 Кроме упомянутой в примеч. 1 брошюры, в книгу вошла статья "Господин Мане" (впервые - "Эвенман", 7 мая 1866 г.).- ° Здесь Флобер подразумевает под романтизмом поклонение красоте, истинному искусству (ср. примеч. 3 к письму 915).

872.- ' См. "Бувар и Пекюше", гл. VIII. Врожденные идеи - понятие идеалистической гносеологии (Платон, Декарт, Лейбниц), утверждающее независимость некоторых принципов человеческого познания от опыта.- 2 См.: Фонтенел ь. Отступление по поводу древних и новых (1688).

873.- ' Флобер отвечает на письмо от 7 июля 1879 г., где Тургенев жалуется па свое тяжелое душевное состояние,- 2 В июне 1879 г. Тургенев был в Англии, и в Оксфордском университете ему присвоили степень доктора обычного права.

1 874.- ' Намерение провести часть зимы в Петербурге Тургенев осуществил в феврале 1880 г.- 2 Речь идет о рассказе Тургенева "Человек в серых очках" (фр. перевод под назв. "Господин Франсуа"). Корректуру его Флобер получил в декабре 1879 г.

876.- ' Речь идет о переиздании "Воспитания чувств" у Шарпантье (ноябрь 1879 г.). Флобер произвел большую стилистическую правку, вычеркивая наречия и пояснительные фразы, выдающие вторжение повествователя в описываемый мир.- 2 См. примеч. 2 к письму 820.- 3 Идея оперы "Саламбо" зародилась у Флобера и Т. Готье сразу после выхода романа в свет. Музыку друзья собирались предложить написать Верди. Готье, однако, ничего не предпринимал, и в 1866 г. Флобер сам набросал сценарий либретто. В начале 70-х годов над музыкой к опере стал работать

3. Репе; за сценарий после смерти Готье взялся его зять К. Мендес; в июне 1879 г. Флобер отстранил его, и в сентябре 1879 г. либреттистом стал Камиль Дюлокль. Впервые опера "Саламбо" была сыграна 10 февраля 1890 г. брюссельским "Театр де Ла Монне".

877.- ' См. примеч. 1 к письму 657

879.- ' Возможно, речь идет о повести "Серебряный колокол, или Тайны старого Беренея", опубликованной в 1880 г. Флобер читал рукопись Гашо по просьбе Э. Рауля-Дюваля.

880.- ' В работе над "Буваром и Пекюше" Флобер использовал следующие книги из многочисленных работ названных автор : "Вера перед судом современной науки" (1867) Л.-Г.-А. де Сегюра; "Католицизм, представленный со всеми своими доказательствами" (т. 1 - 2, 1859) Ф. Багено де Пюшеса; "Знаменитые случаи обращения в христианскую веру в наши дни" (1872) отца Юге.- 2 Жена Мишле, активно помогавшая ему в работе при жизни, опубликовала после смерти историка несколько его автобиографических сочинений, в том числе "Пир. Интимные записки" (отд. изд.- 1879).

881.- ' Речь идет о романе "Короли в изгнании" (1879).

882.- ' Намек на теории Золя (ср. статью "Экспериментальный роман" - "Вестник Европы", сентябрь 1879; газета "Вольтер", 16 - 20 октября 1879).

883.- ' Роман Золя "Нана" публиковался в газете "Вольтер" с 16 октября 1879 г. по 5 февраля 1880 г.; отд. изд.- февраль 1880 г.

884.- ' См. письмо 881

885.- 'См. примеч. 2 к письму 874.- 2 См. "Бувар и Пекюше", гл. IX.- 3 Имеется в виду "Христианская церковь" (октябрь 1879) - пятый том "Истории происхождения христианства" Ренана.

887.- ' Речь идет о сцене пения г-жи Арну ("Воспитание чувств",

4. I, гл. IV). Тургенев, очевидно, перечитывавший роман в новом издании (см. примеч. 1 к письму 876), в письме от 13 ноября 1879 г. заметил, что контральто не достигает таких высоких нот, как сказано у Флобера.- 2 См. письма 566 - 568, примеч. 6 к письму 571 и примеч. 7 к письму 566,- 3 Речь идет об очерке И. Павловского "В одиночном заключении"

(фр. перевод под назв. "В камере. Впечатления нигилиста" с предисловл-1 ем Тургенева - "Тан", 12 ноября 1879 г.).

888.- ' Речь идет о новелле Мопассана "Пышка" (опубл. в сб. "Ме-данские вечера", апрель 1880 г.).- 2 Возможно, имеется в вид> поэма "Сельская Венера" (см. примеч. 4 к письму 818).

889.- ' Речь идет о сказке "Принцесса Медуза", опубликованной у Шарпантье в 1879 г. с иллюстрациями Феликса и Фредерика Регамей.- Музей Гревен - парижский музей восковых фигур.

890.- ' Речь идет о поэме Мопассана "Сельская Венера" (см. примеч. 4 к письму 818).- 2 Имеется в виду Альфред Лепуатвен.- 3 См. примеч. 1 к письму 835.

892.- ' Речь идет о пьесе "На таких не женятся" (премьера в театре "Жимназ" 8 сентября 1879 г., изд.- 1879).- 2 Отточия Флобера.- 3 Имеется в виду роман "Нана" (см. примеч. 1 к письму 883).

894.- ' Тургенев уехал в Россию 3 февраля 1880 г. и возвратился во Францию в июле того же года, уже после смерти Флобера.

895.- ' 9/21 декабря 1879 г. "Московские ведомости" обвинили Тургенева в связях с революционной эмиграцией из-за появления в печати его предисловия к очерку Павловского (см. примеч. 3 к письму 887).

899.- ' Речь идет о "Войне и мире" Л. Н. Толстого (фр. перевод И. И. Паскевич, 1879, т. 1-3).

900.- ' "Бувар и Пекюше", гл. IX

901.- ' См. примеч. 1 к письму 899

902. - ' Флобер имеет в виду занятия Каролины живописью.

904.- ' В декабре 1879 г. г-жа Теннап просила у Флобера рекомендательного письма к Доде, с которым хотела познакомиться.

905.- ' "Стихотворения" Мопассана вышли у Шарпантье в конце апреля 1880 г.- 2 Мопассан хлопотал о вторичной постановке пьесы "В старые годы", на этот раз в "Комеди Франсез" (па сцене этого театра пьеса была сыграна уже после смерти автора, 5 марта 1899 г.).

906.- ' См. письмо 905.- 2 "Стена" - стихотворение Мопассана, опубликованное впервые в "Ревю модерн э натюралист" в январе 1880 г. под псевдонимом Ги де Вальмон (затем вошло в сборник "Стихотворения" ). Поскольку в это время против "Ревю модерн э натюралист" уже было возбуждено следствие (см. подробнее примеч. 1 к письму 921), редакция сопроводила публикацию набранным курсивом примечанием: "...оказывается, мы делаемся все более и более безнравственными. Нам грозит процесс. (...) Вот почему из осторожности и предусмотрительности мы с огромным сожалением вынуждены сделать купюры в прекрасных стихах Ги де Мопассана" (цит. по: R. Damesnil. Guy de Maupassant. P., 1974, p. 153-154). Затем редактор журнала Г. Эллис упоминал процесс "Госпожи Бовари", окончившийся триумфом Флобера, и желал Мопассану той же чести. Об этом редакционном примечании см. также в письме 923.

907.- ' См. примеч. 1 к письму 894.- 2 См. примеч. 1 к письму 899. Третий том французского издания "Войны и мира" имел подзаголовок: "Бородино. Французы в Москве. Эпилог".

909. - ' В X главу "Бувара и Пекюше" в самом деле вошли реминисценции из "Трактата о воспитании девиц" (1687) Фенелона и романа Ж.-Ж. Руссо "Эмиль, или О воспитании" (1762).

910.- ' См. примеч. 1 к письму 899

911.- ' См.: Руссо. Эмиль, кн. II.- 2 Ср. в главе X "Бувара и Пекюше" рассказ о несдачах Пекюше в живописи.

912.- ' См. письмо 888 и примеч. 1 к нему.

914.- ' Речь идет о сборнике повестей "Конец Люси Пелегрен" (1880).- 2 Флобер счел банальной сцену, где чиновник, застав свою жену с молоденьким клерком, выводит того из комнаты за ухо со словами: "Вы еще так молоды..." - 3 Флобер имеет в виду посвящение сборника Эмилю Золя, где автор утверждает свою преданность натурализму.

915.- ' Речь идет о книге "Героические деяния г-на де Понто" (1880) - истории фанатика-гугенота XVI в.- 2 Флобер полемизирует с предисловием к роману, где Энник писал: "Я хотел пофантазировать, вызвать на бой и высмеять одну литературную школу, воспользовавшись ее же заржавевшим оружием, показать, что возвышенное в ее понимании не имеет ничего общего с душой как она есть, что ее гротеск непригоден для животного, именуемого человеком. Я воспользовался рассчитанной на простофиль диковинной философией этой школы и ее фразеологией, чтобы посмеяться над ней же самой. Все персонажи этой книги утрированы, говорят условным языком. Единственной моей целью было доставить себе удовольствие, доказав, что и мы не хуже многих писателей, уверенных в своей непогрешимости, могли бы быть романтиками".- 3 Флобер перечисляет типичные образцы романтического "личного" романа и "неистовой словесности": о П. Бореле см. примеч. 6 к письму 274 и письмо 421: "Проделки Триальфа" (1833) - роман Ш. Лассайи; "Саламандра" (1832) - роман Э. Сю: "Молодая Франция" (1833) - первая прозаическая книга Т. Готье, сборник новелл, пародирующих модные мотивы романтической литературы; "Жерфо" (1838) - роман Ш. де Вернара, история трагической любви светского писателя, сумевшего затем претворить свое горе в модную драму; "Мемуары дьявола" (1837-1838) - роман Ф. Сулье. В сознании Флобера, как отмечал Б. Г. Реизов, сосуществовали два взгляда па романтизм. Согласно первому, романтизм - это "преобладание страсти над формой и вдохновения над правилами" (см. письмо 593), "все то, что ложно, фальшиво, сентиментально и попросту глупо" (Р е и з о в. 453). На такого рода романтизм, введший в моду чувствительность в ущерб справедливости, позу в ущерб истине, Флобер возлагал ответственность за многие неприемлемые для него стороны культуры XIX в. (см. письмо 605). Однако Флобер никогда не забывал и о романтизме другого рода - о том, который дал произведения, не уступающие в стилистическом отношении шедеврам XVII в. (поэтическое творчество Гюго и проза Шатобриана, к которым он относился с неизменным восхищением). До конца жизни Флобер остался верен тому "поколению 1830 года", представители которого были кумирами его юности. О том, какую большую роль сыграл романтизм в духовном становлении Флобера, свидетельствуют ранняя проза и юношеские статьи: оппозиция духа и плоти, возвышенного искусства и низменного утилитаризма выдержаны здесь во вполне романтическом ключе.- 4 Противники романтизма в 1830-1840-е гг. возражали в основном против слишком откровенного показа в романтической литературе "темных" сторон жизни (кровавые страсти, быт городских низов и т. д.). В том же упрекали критики 1870-х гг. натуралистов (называя их также иногда и реалистами).- 5 Вероятно, Флобер имеет в виду события 1843 г.. когда спустя несколько месяцев после провала романтической драмы В. Гюго "Бургграфы" состоялась премьера трагедии Понсара "Лукреция", возрождавшей традиции классицизма. А. Каррель посвятил "Эрнани" три статьи, опубликованные в газете "Насьональ" в марте 1830 г. Он порицал художников, которые, "боясь впасть в академизм Давида, рисуют человека любой эпохи больным, костлявым, бессильным, с тоскливым лицом и блуждающими глазами", и противопоставлял языку "Эрнани" язык драматургов XVII в., "разговорный, живой, непринужденный, откровенный, как в жизни, но не более низкий, чем в жизни" (цит. по кн.: R. G. Nobecour t. La vie d'Armand Carrel. P., 1930, p. 97-100).- 6 Сбригани и Нерина - персонажи комедии Мольера "Господин де Пурсоньяк", посредники в любовных делах (см. д. 1, явл. 2, где эти герои восхваляют друг друга за совершенные каждым из них проделки и преступления). Называя Мольера романтиком, Флобер, возможно, подразумевает восхищение, с которым относились к нему романтики, противопоставлявшие его другим французским драматургам XVII в. (см., например, "Предисловие к "Кромвелю" В. Гюго). С другой стороны, он, возможно, хотел сказать, что, хотя с точки зрения натуралистов комедии Мольера устарели так же, как и произведения романтиков, этот драматург изображает жизнь не менее - а иногда и более на бой и высмеять одну литературную школу, воспользовавшись ее же заржавевшим оружием, показать, что возвышенное в ее понимании не имеет ничего общего с душой как она есть, что ее гротеск непригоден для животного, именуемого человеком. Я воспользовался рассчитанной на простофиль диковинной философией этой школы и ее фразеологией, чтобы посмеяться над ней же самой. Все персонажи этой книги утрированы, говорят условным языком. Единственной моей целью было доставить себе удовольствие, доказав, что и мы не хуже многих писателей, уверенных в своей непогрешимости, могли бы быть романтиками".- 3 Флобер перечисляет типичные образцы романтического "личного" романа и "неистовой словесности": о П. Бореле см. примеч. 6 к письму 274 и письмо 421: "Проделки Триальфа" (1833) - роман Ш. Лассайи; "Саламандра" (1832) - роман Э. Сю: "Молодая Франция" (1833) - первая прозаическая книга Т. Готье, сборник новелл, пародирующих модные мотивы романтической литературы; "Жерфо" (1838) - роман Ш. де Вернара, история трагической любви светского писателя, сумевшего затем претворить свое горе в модную драму; "Мемуары дьявола" (1837-1838) - роман Ф. Сулье. В сознании Флобера, как отмечал Б. Г. Реизов, сосуществовали два взгляда па романтизм. Согласно первому, романтизм - это "преобладание страсти над формой и вдохновения над правилами" (см. письмо 593), "все то, что ложно, фальшиво, сентиментально и попросту глупо" (Р е и з о в. 453). На такого рода романтизм, введший в моду чувствительность в ущерб справедливости, позу в ущерб истине, Флобер возлагал ответственность за многие неприемлемые для него стороны культуры XIX в. (см. письмо 605). Однако Флобер никогда не забывал и о романтизме другого рода - о том, который дал произведения, не уступающие в стилистическом отношении шедеврам XVII в. (поэтическое творчество Гюго и проза Шатобриана, к которым он относился с неизменным восхищением). До конца жизни Флобер остался верен

919.- ' Золя и его друзья по инициативе Гюисманса собирались издавать газету "Человеческая комедия" - еженедельник, посвященный изложению и защите принципов натурализма. План этот не был осуществлен.

920.- ' Флобер читал отдельное издание "Нала" (см. примеч. 1 к письму 883).

921.- ' Мопассан был привлечен к ответственности уголовным судом Этампа (городок в окрестностях Парижа) за стихотворение "На берегу реки", опубликованное 20 марта 1876 г. под псевдонимом Ги де Вальмон в "Репюблик де лсттр", а затем под названием "Девка" воспроизведенное в этампском журнале "Ревю модерн о натюралист" (1 ноября 1879 г.).- 2 См. примеч. 1 к письму 905.

922.- ' "Бувар и Пекюше", гл. X

923.- ' После беседы со следователем 14 февраля 1880 г. Мопассан попросил Флобера написать опровержение на обвинения поэмы "На берегу реки" в безнравственности в форме письма к нему, Мопассану, с тем чтобы опубликовать его в газете "Голуа" (см. письмо 924).- См. при меч. 2 к письму 906.

924.- ' См. примеч. 1 к письму 921 и 923. Комментируемое письмо было опубликовано в "Голуа" 21 февраля 1880 г. Воспроизводится с купюрами, возможно, фиктивными, по тексту газетной публикации, поскольку автограф не сохранился.- 2 Лабрюйер. Характеры, 1, 14.- 3 Шатобриан. Опыт об английской литературе, ч. 2. глава "Шекспир в числе пяти-шести величайших гениев".- 4 Имеется в виду повесть "Репе" (1802).- 5 Имеется в вхвду письмо Боссюэ ог 9 мая 1694 г. к отцу Франсуа Каффаро, автору "Письма знаменитого теолога... о том, должно ли запрещать представления комедий" (1694). Опровергая Каффаро, не увидевшего в представлении комедий ничего предосудительного, Боссюэ обвинил комедийное искусство в безнравственности, причем большинство примеров почерпнул из Мольера.- 6 В основу трагедии Корнеля "Теодора" (1646) положено житие мученицы Теодоры, отданной на поругание в публичный дом.- 7 В основу стихотворной сказки Ш. Перро "Ослиная шкура" (1693) положен сюжет о кровосмесительной любви отца-короля к дочери.- 8 Четвертое действие драмы Гюго "Король забавляется" (1832) происходит в харчевне, куда король приводит очередную "возлюбленную".- 9 Мопассан писал Флоберу 15 февраля 1880 г.: "Достойно примечания, что прокуратура Этампа преследует меня в данный момент за те самые стихи, которые вы передали господину Барду, чтобы побудить его зачислить меня к себе в министерство; возможно, что именно из-за этих стихов он и принял такое решение, ибо наговорил мне о них кучу комплиментов" (М о п а с с а н, 12, 125). После скандала в Этампе Барду, видимо, считал себя скомпрометированным. О Барду и Мопассане см. примеч. 1 к письму 809.- 10 По-видимому, имеется в виду статья Г. Гетши "История одного медведя" ("Вольтер", 30 января 1880 г.), посвященная феерии Флобера "Замок сердец", печатавшейся в "Ви модерн".- иПер-мес (г р е ч. ми ф.) - река, стекающая с Геликона, горы, где обитают музы.- 12 Флобер имеет в виду скандальную историю, происшедшую в декабре 1876 г., в ней были замешаны секретарь генерального совета департамента Сены граф де Жермини и некто Шуар. - |3 Старания Флобера увенчались успехом, и дело решилось благоприятно для Мопассана.- 14 По инициативе премьер-министра Виллеля, противника индивидуальной свободы и свободы печати, в 1824 г. во Франции была восстановлена цензура.

925.- ' Дюкан был избран во Французскую академию 26 февраля 1880 г.- 2 Источник не установлен.

926.- ' 23 февраля 1880 г. Тургенев писал Флоберу о "Нана": "Это скучно и - что особенно не понравилось бы Золя - трудно представить себе что-нибудь менее объективное - это чертовски тенденциозно" (Тургенев. Письма, XII, кн. 2, 374).-2 См. письмо 924.

927.- ' Имеются в виду занятия Каролины живописью.

931.- ' Флобер обратился к Ф. Бодри с вопросом из области ботаники, поскольку тот в 1849 - 1859 гг. служил библиотекарем Агрономического института, а в 1853 г. выпустил совместно с М. Журдье "Катехизис сельского хозяйства".- 2 Имеется в виду книга "Письма о ботанике" (изд. на англ. яз. 1775, на фр.- 1800).

932.- ' См. примеч. 1 к письму 894.- 2 В 1840 г. прах Наполеона I был перенесен в Париж, в Дом инвалидов; Прадье изготовлял для гробницы статуи "Побед".- 3 См. письмо 931.

933,- ' См. письмо 931.- 2 См. примеч. 2 к письму 847.

935.- ' См. примеч. 1 к письму 883.- ' Имеется в виду пуолицисти-ческая брошюра А. Дюма-сына "Вопрос о разводе" (1880).- 3 См. примеч. 1 к письму 828.

936.- ' "Меданские вечера" (апрель 1880) - сборник повестен писателей-натуралистов (см. подробнее в письме 939 и примеч. к нему).- 2 См. письмо 888.

937.- ' Гарри Эллис был редактором журнала "Ревю модерн э натю-ралист". Очевидно, его обида была вызвана открытым письмом Флобера Мопассану в газете "Голуа" (см. примеч. 1 к письму 923).- 2 Речь идет о резко отрицательной рецензии А. Вольфа на "Меданские вечера" в "Фигаро" (19 апреля 1880 г.)- 3 См. примеч. 2 к письму 694.

938.- ' Речь идет о "Стихотворениях" Мопассана (апрель 1880).- 2 "Знаменитому Гюставу Флоберу, отечески расположенному другу, которого я нежно люблю, безупречному мастеру, которым я не устаю восхищаться".- 3 Имеются в виду некрологи Дюранти, сменившие в периодической печати некрологи филантропа и мецената Тэйлора.- 4 См. примеч. 1 к письму 331.

939.- ' Флобер благодарит за присланные Мопассаном сведения по ботанике.- 2 См. примеч. 2 к письму 931.- 3 Имеются в виду участники сборника "Меданские вечера": Э. Золя, А. Сеар, Л. Энник, П. Алексис - 4 Рассказ Л. Эпника "Случай в доме номер семь" - история о том, как озверевшие солдаты, мстя за убитого в публичном доме товарища, расстреляли всех проституток.- 5 Рассказ А. Сеара "Кровопускание" посвящен жизни Парижа во время осады (в период франко-прусской войны). Гюго посвятил этой войне стихотворный сборник "Грозный год" (1872).- 6 Ср. письмо Мопассана Флоберу от конца апреля 1880 г.: "Вся беда в заглавии "Меданские вечера", которое я нахожу неудачным и опасным" (Мопассан, 12, 134). По-видимому, Флобера и Мопассана смущало чрезмерно "интимное" звучание заглавия (в Медане находился загородный дом Золя, где часто гостили его друзья-литераторы).

940.- ' Речь идет о праздновании Дня святого Поликарпа 27 апреля 1880 г.

941.- ' Сведения, полученные от доктора Пеннетье, Флобер исполь-ловал в X главе "Бувара и Пекюше" (см.: Флобер, IV, 371).

943.- ' Флобер скончался 8 мая 1880 г. Это последнее достоверно датируемое его письмо.- 2 Флобер просил Ванвиля написать рецензию на "Стихотворения" Мопассана.- 3 См. примеч. 2 к письму 847.- 4 По-видимому, имеется в виду подготовка ко Всемирной выставке в Мельбурне (1 октября 1880 - 30 апреля 1881).- 5 Здесь - инвективы и наставления о том, как следует себя держать. Речь идет о публикации в "Ви модерн" феерии "Замок сердец".- 6 "Бувар и Пекюше" были посмертно опубликованы в "Нувель ревю" (см. примеч. 2 к письму 621).- 7 В течение 1877 г. Шарпантье выпустил 5 изданий "Трех повестей".

С. Кратова, В. Мильчина